Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Джанрико Карофильо

Прошлое — чужая земля

Часть первая

Глава 1

Она стоит у барной стойки и пьет свежевыжатый сок. На полу, у ног, лежит черная кожаная сумка. Не знаю, почему я обратил внимание на эту деталь.

Она смотрит на меня так настойчиво, что мне становится неловко. Но когда наши глаза встречаются, она отворачивается. Через несколько секунд я снова ловлю на себе ее взгляд. И так несколько раз подряд. Мы с ней незнакомы, и сначала я сомневаюсь, точно ли она смотрит на меня. Мне хочется обернуться и посмотреть, не стоит ли кто у меня за спиной. Но я сдерживаюсь. За моим столиком стена, и мне это прекрасно известно, потому что я прихожу сюда каждый день.

Допив сок, она ставит пустой стакан на стойку, берет сумку и подходит ко мне. У нее короткие темные волосы, ее резким движениям не хватает непринужденности, видно, что она долго пыталась преодолеть застенчивость. Или что-нибудь другое, хуже застенчивости.

У моего столика она несколько секунд стоит молча, а я тщетно пытаюсь придать лицу подобающее выражение.

— Не узнаешь меня.

Это не вопрос. Но она права: я ее не узнаю. Я ее не знаю.

Она называет свое имя и произносит еще какие-то слова; выдержав паузу, просит разрешения сесть за мой столик. Отвечаю утвердительно. А может, киваю головой или указываю рукой на стул. Не знаю.

Какое-то время я молчу. Да и легко ли заговорить? Всего несколько минут назад я спокойно завтракал, как завтракаю каждое утро, готовясь к скучному дню, — и вдруг меня подхватил вихрь воспоминаний и унес совсем в другое место.

В таинственную незнакомую страну.

Далеко.

Глава 2

За столом нас было четверо: грустный, худой проектировщик, я, Франческо и хозяин дома по имени Никола — толстяк лет тридцати. Он много курил, тяжело дышал и производил носом ритмичные, действующие на нервы звуки.

Подошла его очередь тасовать и сдавать карты. Он повторил несколько раз один и тот же фокус: разделил колоду надвое, положил карты на стол и, приподняв большим и указательным пальцем внутренние углы обеих стопок, с силой отпустил их навстречу друг другу. Он устал и вел себя беспокойно. Еще полчаса назад он выигрывал приличную сумму, но за последние три-четыре партии спустил почти все. Франческо выигрывал, я оставался при своих, а проектировщик сильно проигрывал. Мы начали предпоследнюю партию стад-покера.

Толстяк сдал карты и произнес: «Ставки». Он весь вечер говорил таким тоном — тоном профессионала, как ему казалось. Дилетанта за покерным столом легче всего распознать по этому якобы профессиональному тону.

Он сдал по одной карте втемную и еще по одной в открытую. Жестом профессионала, ага.

Десятку — проектировщику, даму — Франческо, короля — мне. Туза — себе.

— Сто, — сделал он первую ставку, бросив на кон овальную фишку синего цвета. И тут же облизнул верхнюю губу кончиком языка. Никто не спасовал. Проектировщик зажег сигарету, толстяк сдал по третьей карте.

Восьмерка, еще одна дама, восьмерка и семерка.

— Двести, — Франческо поднял ставку. Толстяк посмотрел на него с ненавистью и тоже бросил на кон двести тысяч.[1] Проектировщик спасовал. Он весь вечер проигрывал и теперь ждал только, когда мы закончим. Я решил играть.

Десятка, король, десятка. «Двести», — поднял ставку в свою очередь и я. Остальные продолжили игру, и толстяк раздал по последней карте. Восьмерку — Франческо, девятку — мне и другую девятку — себе.

— Анте, — сказал я.

— Банк, — тут же ответил толстяк.

Три восьмерки уже вышли, неужели у него флэш? Я взглянул ему в лицо: сухие, плотно сжатые губы. Франческо бросил карты на стол, сказал, что выходит из игры, и встал, делая вид, будто разминает ноги.

Это означало, что, если у меня было больше пары, я мог спокойно играть, у толстяка не было флэша. Просто не могло быть, потому что четвертая восьмерка — это темная карта Франческо. Я оттягивал время. Сказал, что должен подумать, но на самом деле наслаждался моментом: я точно знал, что выиграю, потому что мы мошенничали, и предвкушение победы пьянило меня.

— Не могу больше, открываем, — произнес я минуту спустя тоном смирившегося с проигранной партией человека, которого обставил более хитрый и удачливый игрок. У толстяка была пара тузов, а у меня — три короля. Я выиграл около трех миллионов. Больше, чем мой отец зарабатывал за месяц.

Толстяк разозлился не на шутку. Он не любил проигрывать. А от мысли, что проиграл такому «идиоту», как я, просто взбесился.

Следующую партию выиграл проектировщик. Но на кону стояла мелочь.

Настала очередь Франческо сдавать карты. Он спокойно перемешал их, снял и раздал.

Первая карта — втемную, вторая — открытая. У меня — дама, у толстяка — король, у проектировщика — семерка, у Франческо — туз.

— Двести. Теперь я отыграюсь.

Толстяк посмотрел на него с отвращением: «несчастный дилетант» — и поставил двести. Я сыграл, а проектировщик не стал.

Франческо раздал по третьей карте, я старался не смотреть ему на руки, хотя прекрасно понимал, что ничего необычного не увижу. Ни я, ни тем более другие. Мне снова выпала дама, толстяку — король, а Франческо — туз.

— Если хотите играть с тузами, повышайте ставку. Триста.

Толстяк с тем же выражением лица молча заплатил. Я поколебался, перебирая фишки перед собой, затем неуверенно бросил их на середину стола.

Четвертая карта. Десятка — мне, валет — толстяку, семерка — Франческо.

— Еще триста.

— Дайте подумать, — тянул я.

— Поднимаю до пятисот, — произнес толстяк своим тоном профессионала. Облизнул верхнюю губу, с трудом сдерживая радость. Со сданным втемную валетом у него уже было две пары. Мы с Франческо сыграли. Я притворился, что наложил в штаны: для «дурачка» игра становилась слишком серьезной.

Последняя карта. Мне — десятка, толстяку — валет, Франческо — дама. Он сделал вид, что разозлился, и бросил карты на стол. Было видно, что он не мог продолжать и вышел из игры, понапрасну выбросив миллион. Он даже проворчал что-то в этом духе, но толстяк его не слушал. У него был фул-хаус из трех валетов и двух королей. Толстяк уже наслаждался своим триумфом, не волнуясь больше из-за несчастных дилетантов, подвернувшихся ему за покерным столом. «Ва-банк», — объявил он и закурил сигарету. Он надеялся, что моей темной картой была десятка. Тогда у меня тоже оказался бы фул-хаус, и я стал бы торговаться дальше, давая ему возможность растерзать меня. Он и мысли не допускал, что у меня была не десятка, а последняя дама.

Я открыл карту — действительно дама. Значит, мой фул бил его фул. Он оставил свой профессиональный тон и спросил, как это, черт возьми, могло получиться.

По нашим расчетам выходило, что толстяк уже обанкротился, но мы играли еще минут сорок. Ничего особенного больше не произошло. Проектировщику удалось кое-что отыграть, а «профессионал» продул еще несколько сотен тысяч.

В конце вечера я единственный остался в выигрыше. Франческо отсчитал мне почти четыреста тысяч, проектировщик выписал чек на миллион, а толстяку на своем чеке пришлось написать «восемь миллионов двести тысяч».

Мы уходили все вместе. В дверях я заявил, что буду рад предоставить им возможность отыграться. Я сказал это, сдерживая улыбку новичка, который, выиграв кучу денег, старается быть вежливым. Толстяк молча посмотрел на меня. У него был магазин скобяных товаров. Я уверен, что в тот момент он мечтал проломить мне голову гаечным ключом.

На улице мы попрощались, и каждый пошел своей дорогой.

Четверть часа спустя мы с Франческо встретились у газетного киоска на вокзале. Я вернул ему четыреста тысяч, и мы пошли в бар у причала выпить по капуччино.

— Слышал, какие звуки издавал толстяк?

— Звуки?

— Носом. Я думал, не вынесу. Представляю, каково спать с ним в одной комнате. Он же храпит, как свинья.

— А его и правда жена бросила через полгода после свадьбы.

— Если он тебе позвонит, что будем делать?

— Согласимся. Дадим ему выиграть тысяч двести-триста, и хватит с него. Пусть спасет свою честь и катится к черту.

Мы допили капуччино, вышли на улицу к лодкам и закурили. Светало. Скоро мы пойдем домой и ляжем спать, а через несколько часов я зайду в банк, обналичу чеки, и мы разделим выигрыш пополам.



Накануне мы с Джулией серьезно поругались. Она сказала, что больше так продолжаться не может и нам лучше расстаться.

Она думала, что я пойду на попятный. Надеялась, что я скажу: нет-нет, что ты, это просто неудачный момент, мы переживем его вместе, все наладится, и т. д. и т. п.

А я взял и согласился. Может, и правда так будет лучше. Я сказал это с удрученным видом, как того требовали обстоятельства. Она расстроилась, и меня начала мучить совесть, я хотел поскорее закончить этот разговор и уйти. Она смотрела на меня, не понимая, в чем дело. Я тоже смотрел на нее, но сам был уже далеко.

Я уже давно был далеко от нее.

Она начала тихонько плакать. Я сказал какую-то банальность, чтобы сгладить неловкость и смягчить боль разрыва.

Сев наконец на велосипед и отъехав, я испытывал только одно чувство — большое облегчение.

Мне было двадцать два года, и еще несколько месяцев назад в моей жизни ничего не происходило.

Глава 3

У Эудженио Финарди есть такая песня, про парня по имени Самсон, который играет в футбол как бог. У него зеленые глаза и смуглая кожа. И лицо человека, который не ведает страха.

Вылитый Франческо Кардуччи.

Знаменитый футболист, первый нападающий университетского чемпионата, кумир девчонок. А заодно, поговаривали, и их скучающих мамаш. Он был на пару лет старше меня и числился на заочном отделении факультета философии. Но я понятия не имел, сколько экзаменов ему осталось досдать, выбрал ли он тему диплома и все такое прочее.

Я много чего не знал о нем.

До той ночи в рождественские каникулы 1988 года мы редко виделись. Несколько общих друзей, пара футбольных матчей, случайные встречи на улице.

До той ночи 1988-го мы были едва знакомы.

Дома у одной девушки по имени Алессандра, дочери нотариуса, устроили вечеринку. Родители уехали в горы, оставив пустым свой роскошный дом. Мы пили, трепались, кое-кто курил в уголке траву. Но в основном мы играли в карты. Рождественские каникулы для многих означали бесконечный карточный марафон.

В гостиной стоял стол для баккара, а в столовой играли в железку. В других комнатах пили и курили. Обычная вечеринка, ничего особенного.

А потом мир, по крайней мере мой, неожиданно пришел в бешеное движение. Как космический корабль из мультика или фантастического фильма: на старте он получает ускорение, сверкая, взмывает в небо, чтобы в конце концов скрыться среди звезд.

Я спустил немного денег в баккара, а потом пошел туда, где играли в железку. Среди игроков был Франческо. Мне хотелось присоединиться к ним, но у меня не было ни гроша. Играли ребята моложе меня, у каждого — по пачке денег и чековая книжка. Мои родители давали мне триста тысяч в месяц, кое-что я зарабатывал сам уроками латыни. Меня привлекала мысль сыграть по-крупному (и, разумеется, выиграть), но я не мог себе этого позволить. Или мне не хватало смелости. А может, и то и другое сразу. Так что чаще всего я довольствовался простым наблюдением за чужой игрой.

По дому шаталось человек шестьдесят, в дверь все время звонили, и приходили новые гости — по одному или группами. Некоторых из них хозяйка даже не знала. На таких вечеринках это в порядке вещей. Завалиться ночью в незнакомый дом, поесть, выпить и уйти, ни с кем не прощаясь, — это было нашим главным развлечением в рождественские каникулы. Так делали все, и обычно не возникало никаких проблем. Я и сам вел себя так же.

Поэтому в тот вечер никто не обратил внимания на трех типов, которые шныряли по дому, не сняв верхней одежды. Один из них зашел в столовую, где играли в железку. Маленький, коренастый, коротко стриженный, с тупым и злобным выражением лица.

Он окинул быстрым взглядом меня и всех, кто стоял вокруг стола. Никто из нас не заинтересовал его, тогда он подошел к столу и заглянул в лицо игрокам. Сразу же нашел, кого искал, быстро вышел и через минуту вернулся с двумя приятелями.

Один из них был его укрупненной копией. Высокий, коренастый и тоже коротко стриженный. Не из тех, кто внушает доверие. Третьим оказался высокий и стройный красавец блондин, в чертах или выражении лица которого проступало что-то нездоровое. Он и заговорил. Примерно так:

— Ты, говнюк!

Все обернулись. Франческо тоже. Он сидел спиной к двери и только сейчас увидел их. Все переглянулись, пытаясь сообразить, кому это он. Потом Франческо встал и спокойно сказал блондину:

— Не делайте глупостей. В доме полно народу.

— Выходи на улицу, ублюдок. А то разнесем здесь все.

— Хорошо. Сейчас возьму куртку и выйду.

Все, кто находился в комнате и выглядывал из коридора, замерли от удивления и страха. Я тоже замер. Сейчас они выведут его на улицу, подумал я, и там убьют. А может, прикончат прямо на лестнице. Я почувствовал жуткое унижение. Наверное, именно так чувствует себя девушка, которую собираются изнасиловать. На какую-то долю секунды я с абсурдной отчетливостью представил себе эту картину.

Франческо подошел к дивану, где были навалены наши вещи, и я услышал собственный голос, но не узнал его — как будто заговорил кто-то другой.

— Эй вы, можно узнать, какого хрена вам надо?

Понятия не имею, почему я вылез. Франческо никогда не был моим другом и, насколько я его знал, вполне мог нарваться на что-нибудь в этом роде. Я до сих пор не знаю, что побудило меня вмешаться — невыносимое чувство унижения или что-то другое. В дальнейшем я называл это побуждение разными именами. Например, судьбой.

Все обернулись. Крепыш с тупой рожей подошел ко мне. Он подошел очень близко и, вытянув шею, придвинул свое лицо к моему. До меня даже долетел ментоловый запах жвачки у него изо рта.

— Не лезь не в свое дело, козел, а то и тебя по стенке размажем.

Крутой, ничего не скажешь.

Мое тело отреагировало так же, как до этого заговорил голос — само собой. В каком-то смысле это действовал не я. Я опустил голову, как будто собирался отбить мяч и послать его прямиком в ворота, и врезал ему головой.

Из носа у него сразу хлынула кровь, и он настолько обалдел, что никак не отреагировал, а я вдарил ему коленкой в пах.

Мои воспоминания о том, что случилось потом, обрывочны, я вижу их отдельными кадрами замедленной съемки. Вот Франческо бьет здоровяка стулом. Вот карты разлетаются по комнате. Вот заходит кто-то из коридора и бросается в центр свалки.

Любопытно, что я совсем не помню звуков, как будто смотрю немое кино в жанре сюр. В одном из эпизодов со стола падает лампа и разбивается вдребезги — совершенно бесшумно.

Мы вышвырнули их вон, всех троих. В доме воцарилась странная неловкость. Кое-кто из присутствующих или знал, или догадывался о причинах этой карательной экспедиции, завершившейся провалом. То есть знал или догадывался, что натворил Франческо.

А вот о том, какое отношение имел ко всему этому я, не знал никто. И даже не догадывался. Никто и представить себе не мог, что я способен на подобное. Все принялись обсуждать происшествие, кучкуясь по углам, но стоило мне приблизиться к шепчущимся, как они мгновенно замолкали. Я неприкаянно шатался по дому. Уйти сразу казалось неприличным, вот я и тянул время.

Я так и не понял, что я сделал, а главное почему. Я думал о том, что сломал ему нос. Блин, я сломал ему нос. Какая-то часть моего «я» пребывала в шоке от жестокости, на которую я оказался способен, зато другая позорно ликовала. Народ начал потихоньку расходиться. Ясное дело, после вторжения чужаков игра не возобновилась. Я решил, что пора уходить, тем более что на вечеринку я явился в одиночестве.

Я надел куртку и начал искать хозяйку дома, чтобы попрощаться.

Что ей сказать? Что-нибудь вроде: «Спасибо за прекрасный вечер, больше всего мне понравилась незапланированная часть, в которой я смог сполна удовлетворить свой животный инстинкт»? А вдруг у нее нет чувства юмора? Тогда она сама мне врежет.

— Пойдем вместе? — послышался за спиной голос Франческо. Он тоже уже успел одеться. На губах играла легкая улыбка, а в глазах я уловил что-то похожее на восхищение.

Я просто кивнул. В тот момент его предложение показалось мне естественным, хотя в сущности мы почти не знали друг друга.

Я подумал, может, он объяснит мне, во что я вляпался.

Мы пошли попрощаться с Алессандрой, которая смерила нас не очень-то ласковым взглядом. Я не предполагала, что вы дружите, говорил этот взгляд. Я знала, что от Франческо можно ждать неприятностей, это все знают, но не думала, что и ты, Джорджо, такая же свинья. Господи, весь пол заляпан кровью. Кровью того коротышки, которому ты своим хулиганским приемчиком сломал нос.

Короче, она ясно давала нам понять: «Валите отсюда и сделайте так, чтобы ближайшие десять лет я вас больше не видела».

И мы ушли вместе. Выйдя на улицу, огляделись по сторонам. Просто осторожности ради. Вдруг эта троица окажется такой настырной и мстительной, что захочет еще помахаться — даже после того, как огребли по полной программе.

— Спасибо. Чтобы поступить, как ты, надо быть мужиком. Настоящим.

Я промолчал. Не то чтобы корчил из себя крутого. Просто не знал, что ответить. Тогда опять заговорил Франческо.

— Ты пешком?

— Да, я здесь рядом живу.

— Я на машине. Давай прокатимся? Выпьем чего-нибудь, и я тебе все объясню. Думаю, ты это заслужил.

— Ну давай.

У него был старый «ситроен ДС» кремового цвета с бордовой крышей.

— Ты сам-то что об этом думаешь? Как, по-твоему, чего хотели эти недоноски?

— Мне-то откуда знать? Ясно, что искал тебя блондин. Двое других — обыкновенные громилы. Женщины?

— Н-н-ну… В общем да. Блондин не умеет проигрывать. Но подобной глупости я даже от него не ожидал. — Он замолчал, как будто его мучила какая-то мысль. Потом опять заговорил.

— Тебя не напряжет, если мы заедем на полчасика в одно место?

— Да нет. А куда?

— Думаю, лучше кое-что предпринять, пока они не выкинули очередной номер. Хочу потолковать с одним приятелем. Там можно и выпить по стаканчику, если, конечно, ты не торопишься.

Я покачал головой. Делал вид, что все путем и мне все по барабану.

На самом деле я не очень понимал, к чему он гнет. На этот счет во мне шевелились смутные подозрения. Еще меня не покидало предчувствие, что я стою возле некоего воображаемого порога и вот-вот его переступлю. А может, я уже его переступил.

Я глубоко вздохнул, устроился поудобнее на сиденье «ситроена», который тихо скользил по пустынным улицам, прикрыл глаза и подумал: плевать на все. Захотел — и поехал.

Куда бы он меня ни вез, я был готов.

Глава 4

Мы въехали во двор старого дома в бедном квартале.

Оставили машину и вошли в один из четырех многоквартирных домов без лифта.

На площадке между первым и вторым этажом стоял какой-то парень и, прислонившись к стене, курил сигарету. Франческо поздоровался с ним, тот кивнул в ответ, а потом так же молча дернул головой в мою сторону: это, мол, кто?

— Друг.

Этого оказалось достаточно, он пропустил нас, и мы поднялись еще на два лестничных пролета. Постучали, и через несколько секунд, предварительно изучив нас в глазок, нам открыл дверь человек, похожий на старшего брата того, первого.

Квартира меня удивила. Из тесноватой прихожей-коридора сразу по правую руку открывалась просторная комната со стойкой бара, как в небольших отелях, и несколькими столиками, за которыми сидели, пили и курили какие-то люди. Казалось, все они чего-то ждали. Тихо играла музыка из фильма «Кабаре», пластинка слегка потрескивала.

По левую руку располагалась комната поменьше, а за ней еще одна. За покрытыми зеленым сукном столами шла игра в карты.

Франческо проводил меня в комнату с баром.

— Посиди тут пару минут, выпей чего-нибудь, я сейчас вернусь.

И, не дожидаясь моего ответа, вышел в другую комнату, пересек ее и исчез. Я сел за единственный свободный столик. Никто не подходил принять у меня заказ, за барной стойкой было пусто. Так я и сидел, ожидая неизвестно чего. Меня не покидало ощущение, что все на меня пялятся и недоумевают, что я здесь забыл.

На самом деле никто не обращал на меня внимания. За каждым столиком велась своя беседа, периодически то один то другой из присутствующих оборачивался и бросал взгляд в сторону дальней комнаты. Здесь были почти одни мужчины. Я начал исподтишка разглядывать единственных двух женщин. Одна, низенькая и толстая, с узкими, близко посаженными глазами и жестоким выражением лица, сидела за столиком с двумя мужчинами с невыразительной внешностью. Говорила все время она одна — тихим голосом, но едва сдерживая гнев.

Другая, брюнетка, хотя и явно старше меня лет на пятнадцать, показалась мне красивой. V-образный вырез ее шерстяного свитера открывал верхнюю часть груди. Если мне и хотелось, чтобы кто-нибудь из сидящих в комнате обратил на меня внимание, так только она. Но она увлеченно переговаривалась с типом в пиджаке, при галстуке и с золотой зажигалкой.

Пока я фантазировал о брюнетке (и это не были невинные фантазии, которыми я мог бы поделиться со своими престарелыми тетушками), на стуле напротив меня материализовался Франческо.

— Эмма.

— Что? — вздрогнул я.

— Ее зовут Эмма. Жена Ч. М., но сейчас они разъехались. Ч. М. — замороженные продукты, понял, о ком я? Пятнадцать миллионов алиментов в месяц и дом на площади Умберто. Кое-что хирурги ей уже подправили, но, в общем, она еще хоть куда. А чего ты не пьешь?

— Никто не подходит…

Франческо встал, пошел к бару и налил два стакана виски. Вернувшись к столу, протянул один мне. Потом мы закурили.

— Ну так почему сегодня вечером ты сделал то, что сделал?

— Не знаю. Я еще ни разу в жизни никого не бил головой.

— Хм, странно. Сломал нос ты ему вполне профессионально. Тебя кто-то научил?

Что да, то да — кое-кто меня научил.

Когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, мы с друзьями ходили в бильярдную рядом с домом. Играли в пинг-понг, иногда в американский бильярд. Не самое изысканное местечко, и вот как-то раз я наговорил лишнего одному из его завсегдатаев, шестнадцатилетнему бандиту. Я имею в виду, настоящему бандиту. Он толкал дурь, угонял машины и так далее. Я не знал его имени, но за глаза его звали Вонючкой. Личная гигиена не относилась к числу его сильных сторон.

Естественно, он бил меня, как боксерскую грушу, а мои друзья молча смотрели. Хорошо хоть, не начали свистеть и делать ставки. В общем, пока я пытался по возможности увернуться, вмешался третий. Тоже бандит, постарше (ему было лет восемнадцать), здоровей и намного опаснее первого.

Его звали Фелуччо. Фелуччо по кличке Амбал. Он занимался нелегальным бизнесом и следил за порядком в бильярдной. Естественно, на порядок у него был свой взгляд, но это другой разговор. По неизвестным причинам я ему нравился.

Он угостил меня пивом, дал мне завернутый в тряпку лед — приложить к синякам — и спросил, как это я мог позволить так себя лупцевать. Да вот уж так, ответил я, взял и позволил, но он не понял моего тонкого юмора. Беспокоясь за мое будущее в городских джунглях, он решил сделать из меня своего ученика. Он разработал собственную тактику боя. Родись он на востоке, возможно, стал бы большим мастером. Но он родился в Бари, в квартале Либерта, его звали Фелуччо, Амбал Фелуччо — чемпион уличных драк, потасовок на стадионах и прочих свар.

На заднем дворе бильярдной Фелуччо научил меня ломать противнику нос, бить его коленом в пах, лупить по ушам и наносить удары по голове. Он научил меня, как свалить парня выше себя, — надо дернуть его за волосы и одновременно врезать ему в живот.

Не знаю, до чего бы мы дошли, если бы в один прекрасный день моего учителя не арестовали за кражу. Так прервалось мое обучение искусству уличного боя.

— Поэтому я умею ломать нос. По крайней мере, сегодня я убедился, что у меня получается.

— Красивая история, — сказал Франческо, когда я закончил свой рассказ.

— Да, история красивая. Что это за место?

— А ты не видишь? Скажем так, это казино. Разумеется, нелегальное. Эти люди ждут своей очереди играть. В первой комнате играют, но по мелочи. В других комнатах, — он показал рукой, — играют серьезно.

Он сделал глоток виски и продолжал, потирая глаза.

— Я поговорил с приятелем, — он повторил свой жест, — теперь мы можем спать спокойно. Кое-кто навестит их и объяснит, что не надо больше устраивать шума. Хватит.

— Откуда ты их знаешь? Ну, этих людей?

— Иногда я прихожу сюда поиграть.

В этот момент вошли еще несколько человек. Три девушки примерно моего возраста и двое мужчин гораздо старше, лет под сорок — «ролексы», дорогие костюмы и одинаковые лица. Одна из девушек внимательно посмотрела на Франческо, как будто хотела поймать его взгляд, но ей это не удалось.

— Пора идти, если, конечно, не хочешь присоединиться к игре.

— Да нет, пойдем.

Мы встали и направились к выходу. Платить за виски Франческо не собирался. Я хотел было напомнить ему об этом, опасаясь, вдруг какой-нибудь одержимый еще погонится за нами и прострелит нам ноги в наказание за мнимую неплатежеспособность. Но потом я решил: Франческо знает, что делает. Может, у него открыт кредит в этом игорном доме, пардон, казино, короче, я ничего не сказал. Девушка провожала Франческо взглядом, пока мы не вышли из комнаты. Мы попрощались с человеком у дверей, потом с его «братом» на лестнице и снова оказались во дворе.

Когда мы подъехали к моему дому, Франческо спросил, не хотел бы я на днях сыграть в покер. «Дома у друзей», — уточнил он, уловив нерешительность в моих глазах. Я дал ему свой номер телефона, он запомнил его, не записывая. На прощанье мы пожали друг другу руки.

— Я твой должник, — крикнул он, опустив стекло, когда я уже вылез из машины и возился с неисправным замком парадного. Я обернулся, и он уехал.

Я сразу лег в постель, но не мог уснуть до тех пор, пока сквозь жалюзи на моем окне не начал пробиваться свет.

Глава 5

Я был образцовым студентом. Учился на последнем курсе юридического факультета, все экзамены сдал досрочно и почти дописал диплом по уголовному праву. Я никогда не получал никаких оценок кроме «отлично». В июне мне предстояла защита, а потом — решение вопроса, что делать дальше: оставаться в университете и делать академическую карьеру или участвовать в конкурсе на госслужбу. Все складывалось ясно, четко и обыкновенно.

С Джулией я встречался около двух лет. Моя ровесница, невысокая и симпатичная, она изучала медицину и хотела, как ее отец, стать врачом. Я очень нравился ее матери. Честно говоря, я всегда нравился мамам своих девушек.

Все шло как нельзя лучше.



Франческо позвонил мне дней пять спустя, после Нового года, уже в 1989 году.

Он спросил, не передумал ли я по поводу партии в покер. Я не передумал. Тогда мы договорились встретиться в десять вечера на месте — в доме незнакомого мне человека. Франческо назвал мне его имя и дал адрес, и я пообещал прийти.

В девять я поругался с Джулией — это была наша первая, но не последняя серьезная ссора, а в десять уже явился туда, куда меня пригласил Франческо.

С собой я принес пятьсот тысяч лир — огромную для меня сумму, без шуток. Я не хотел показаться нищим.

Кроме Франческо, присутствовали: хозяин дома — блондин по имени Роберто с длинными грязными волосами — и неопрятного вида мужчина лет под сорок. Он представился по фамилии — Массаро, — и за весь вечер никто ни разу не обратился к нему по имени.

Обстановка в квартире выглядела довольно убого: свисающие с потолка лампочки освещали скудную расшатанную мебель.

Играли на кухне. Хозяин-блондин поставил у раковины бутылку виски и пластиковые стаканы. «Угощайтесь», — сказал он. Мы так и делали — пока бутылка не опустела. Только Франческо почти совсем не пил.

Мы начали играть по их обычаю. Три партии в покер, затем одна — в стад-покер. Минимальная ставка — десять тысяч лир, верхняя — размер банка. Разумеется, такая игра превосходила мои возможности. Но просто уйти я стеснялся и начал понемногу проигрывать. Я делал первую ставку, иногда решался ее поднять, но потом в банке набиралась слишком большая сумма, и я пасовал, боясь проиграть все сразу. Изредка мне удавалось выиграть, но в целом после двух часов игры я спустил почти все, с чем пришел, и клял про себя свою глупость. А потом случилось нечто.

Настала очередь стад-покера, и Франческо сдавал карты. Первая карта — втемную, вторая — открытая. У меня были две дамы, у блондина — десятка, у Массаро — король, у Франческо — туз.

— Пятьдесят, — сделал ставку Франческо. Двое других тут же поддержали, а я на несколько секунд задумался. У меня оставалось чуть больше ста тысяч, но я решил проиграть последние деньги, встать из-за покерного стола и никогда больше за него не садиться. К черту! Это будет мне уроком.

Франческо раздал еще по одной карте, и мне выпала третья дама. Я почувствовал, как быстро забилось у меня сердце, когда увидел, что блондину выпала еще одна десятка, а Массаро — валет. Франческо пришел еще один туз, а значит, он должен был первым поднимать ставку.

— Двести тысяч.

То есть столько же, сколько было в банке, и в два раза больше, чем оставалось у меня.

Черт, черт, черт, что же делать? Хозяин дома поднял, Массаро спасовал, а я сказал, что у меня нет с собой таких денег. Не затруднит ли партнеров предоставить мне кредит? Нисколько не затруднит, сказал Франческо. И другой в подтверждение кивнул головой. Может, он и не доверял мне, но не решился высказать это вслух. Я передвинул на середину стола все свои деньги, на листочке мы записали мой долг банку. Франческо раздал карты в предпоследний раз. Туза червей — мне, третью десятку — блондину, семерку — себе.

— Пятьсот тысяч, — поднял блондин.

Франческо спасовал, а я сказал, что должен подумать. На самом деле я пытался выбраться из того водоворота неподдельного ужаса, в который затягивала меня эта игра. А вдруг его закрытая карта — четвертая десятка? У меня имелись кое-какие сбережения в банке, но вот так выбрасывать их на ветер казалось мне безумием. Какого черта я сюда пришел? Зачем? Я огляделся вокруг и на секунду встретился взглядом с Франческо.

Он незаметно шевельнул головой, как будто говоря мне «играй». Я сразу отвел взгляд, опасаясь, что другие заметят его жест. Но они не обратили на нас никакого внимания, и я принял ставку, записав на листок свой выросший до огромных размеров долг.

Две последние карты легли на стол. Блондину — король.

Мне — четвертая дама.

Я не сомневался, что они слышали бешеный стук моего сердца. Твою мать, у меня было каре дам, то есть стопроцентный выигрыш. Я взмолился, чтобы у блондина четвертой картой оказалась десятка или хотя бы король, тогда бы он поставил любую сумму — и она досталась бы мне. Мне стоило невероятных усилий не выдать себя. Как будто мне в вены впрыснули наркотик. Как будто я переживал бесконечный оргазм.

— Слово триплету дам, — сказал блондин. По интонации я понял, что у него фул или каре. Уверенный в своем преимуществе, он собирался раздеть меня.

— Миллион. — Это слово прозвучало нереально — и когда я его произносил, и когда оно повисло в прокуренном, уплотнившемся почти до осязаемости воздухе той кухни. Что такое миллион? Фантастическая сумма! Во всяком случае, для меня — еще несколько минут назад. Но сейчас она на глазах превращалась в нечто конкретное. Нечто такое, что можно приумножить…

— А у тебя есть такие деньги? — презрительно произнес хозяин дома.

Я почувствовал, как кровь прилила к моему лицу. Я испытал стыд и ярость, потому что он обращался со мной как с нищим. А кроме того — панический страх. В страхе я чуть не вышел из игры, потому что таких денег у меня действительно не было. Но я сделал над собой усилие, и уверено произнес:

— С собой таких денег у меня нет. Я же сказал.

— Подпишешь мне вексель.

— Если проиграю, подпишу, конечно. — И чуть не добавил: «А если проиграешь ты? Расплатишься векселем или наличными? А может, выпишешь мне чек?» Но я ничего не сказал, испугавшись, что он насторожится и выйдет из игры.

— Хорошо. Миллион и еще миллион сверху.

Этот ублюдок со своим каре десяток так свято верил в то, что выиграет! Я не спешил сказать «вскрываемся». После его последней ставки я неожиданно обрел абсолютное спокойствие. На меня накатилось что-то вроде тихого, яростного ликования, и я хотел насладиться им сполна. Я обвел взглядом комнату и, кажется, уловил легкую улыбку на губах Франческо.

— Открываю, — произнес я наконец.

— У меня четыре десятки! Так что если только ты не припас четвертую даму…

Я перевернул карту и только потом сказал:

— У меня есть четвертая дама.

Он замер, уставившись на мою карту. Он не мог в это поверить. Два каре в одной партии стад-покера — так не бывает.

Мне и самому не верилось, что я все-таки выиграл.

— Отличная игра, — весело сказал Франческо, и блондин посмотрел на него с ненавистью. Я старался сохранить на лице выражение невозмутимости, а сам думал о том, как он заплатит мне все эти деньги. Я сгреб все, что лежало в банке, а потом мы зачеркнули цифру с огромной суммой моего кредита, которой, кстати, я обладал только на словах.

Когда оговоренное время истекло, мы подвели итоги. Блондину удалось кое-что отыграть, но все равно он просадил несколько миллионов. В выигрыше оказался только я. Я сделал красивый жест и предложил продолжить игру. Прежде чем Роберто ответил, вмешался Франческо. Ему очень жаль, но он не может засиживаться допоздна — утром у него дела. Тогда и нам пришлось бросить игру, потому что втроем играть невозможно.

Блондин выписал мне чек на три миллиона семьсот тысяч, Франческо отсчитал двести тысяч наличными. Примерно столько же заплатил Массаро.

Перед уходом я, как воспитанный юноша, поблагодарил блондина за гостеприимство. И, только сказав это, понял, что хватил через край. Мало того, что я раздел его на кругленькую сумму, выходило, что я еще напоследок вздумал над ним поиздеваться.

Однако ж, если хорошенько поразмыслить, я хотел над ними поиздеваться.

Роберто ничего не сказал. Массаро тоже, но он весь вечер рта не раскрывал. У обоих были бледные, злобные лица. Казалось, они до сих пор еще толком не осознали, что произошло. Франческо пообещал организовать им возможность отыграться, и мы ушли.

Было два часа ночи, но я знал, что не смогу заснуть, и, когда Франческо предложил выпить что-нибудь в баре, я согласился. Кроме того, настала моя очередь платить — после того, как я столько выиграл.

— И правда, теперь твоя очередь, — сказал он, как-то странно улыбаясь.

Глава 6

Мы пошли в заведение наподобие пианобара под названием Dirty Moon: там играла живая музыка, и оно не закрывалось до рассвета. Мы взяли два капуччино, только что доставленные из кондитерской горячие круассаны с шоколадом и сели за столик в глубине заведения.

— Ну что, это был твой вечер, да? — спросил Франческо с какой-то трудно определимой интонацией.

— Да уж. Такого со мной больше никогда не случится. Подумать только, два каре за партию! И мое сильнейшее!

— А почему ты уверен, что это не повторится?

— Ну, мне кажется, такая удача два раза не выпадает.

— Знаешь, жизнь полна сюрпризов, — сказал он загадочно. Затем встал и сходил к стойке бара за колодой карт. Отбросив мелочь, он сдал карты на четверых как для партии в покер. Когда передо мной легли все пять карт, он попросил открыть их.

— Что это значит?

— Посмотри свои карты. Ну, представь себе, что мы играем.

Я посмотрел. Четыре дамы и туз червей. Но главное потрясение ждало меня, когда он открыл карты несуществующих игроков и у одного из них я увидел каре десяток.

— Что это? Черт возьми, что это означает? — тихо пробормотал я, оглядевшись по сторонам.

— Удача — особа переменчивая. И гибкая. Если знаешь, как надо просить, она будет к тебе благосклонна.

— Ты хочешь сказать, что сегодня мухлевал?

— Мне не нравится слово «мухлевать». Давай лучше скажем…

— Что скажем? Что вообще ты несешь? Ты мухлевал и дал мне выиграть все эти деньги!

— Я немножко помог тебе. У тебя хватило мужества продолжить игру, хотя ты понимал, что это опасно. Считай это своего рода экспериментом.

— Ты хочешь сказать, что ставил эксперимент, в результате которого у меня в кармане оказалась куча ворованных денег? Ты мне это пытаешься объяснить? Ты псих. Ты втихаря втянул меня в преступление. В настоящее преступление, будь оно неладно. Твою мать, я предпочитаю сам решать, становиться мне шулером или нет.

Я говорил шепотом, но яростно. Он не занервничал и вообще никак не реагировал на мою тираду. С его лица сползла ироничная улыбка, и оно приняло очень серьезное выражение. И честное. Я знаю, звучит абсурдно, но именно так я подумал тогда.

— Извини. Но должен же я объяснить тебе, откуда эти деньги. То есть, как ты их заработал. Если ты считаешь, что это аморально, можешь вернуть их или не обналичивать чек. Согласен, он достался тебе в результате обмана. Но если ты не хочешь иметь к обману никакого отношения, просто вынь его из бумажника и порви. Решать тебе.

Я обалдел. В своем яростном негодовании я совсем забыл о возможности вернуть деньги. Или просто уничтожить чек, а вместе с ним и нечестный выигрыш. А ведь правда, что мне мешало сделать так, как он говорил? Но, черт побери, эти деньги уже лежали у меня в кармане! Я попробовал взглянуть на дело с другой стороны. Пока я отчаянно и безуспешно пытался найти выход, заговорил Франческо:

— Чтобы ты полностью представлял себе картину, я должен рассказать тебе еще кое-что. Те двое — Роберто и Массаро — шулера.

— Шулера… В каком смысле?

— Грошовые шулера. Блондин знает один дешевый трюк. Когда он сдает в стад-покере, он знает, какие карты выходят втемную. Но чтобы трюк удался, их нельзя мешать. Массаро сидел справа от него и не снимал, а просто делал вид, что снимает, и тогда Роберто раздавал такие же карты, как в предыдущую партию.

Я пришел в ужас. Я ведь даже ничего не заметил. Франческо продолжал:

— Еще у них есть система знаков, с помощью которых они общаются во время игры. Ты меня слушаешь?

Я слушал. Еще как слушал!

— Они мелкие жулики, но с помощью этой системы обчистили многих. Теперь ты знаешь все и можешь свободно решать.

В таком свете дело принимало другой оборот. Речь больше не шла о подлом обмане двух невинных жертв — честных, полноценных партнеров по покеру. Теперь мой выигрыш приобретал вид торжества высшей справедливости, а сам я из пособника шулера превращался в адепта Робин Гуда.

А следовательно, мог оставить себе деньги.

Потом меня осенила мысль о том, что, очевидно, я должен разделить выигрыш с Франческо.

— Если я решу оставить деньги себе, — начал я осторожно, — мы поделим их?

Он расхохотался. С явным удовольствием.

— Я бы сказал, что да. Ты мыслишь правильно, приятель. Мы отобрали деньги у двух настоящих ублюдков. Это все равно что ограбить наркоторговца.

В тот момент я подумал, что Франческо, вполне вероятно, уже ограбил не одного наркоторговца.

— Как тебе это удалось?

— Я знаю пару фокусов.

— Это я уже понял. Я хочу знать, как ты их делаешь.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы иллюзионисты раскрывали свои секреты? Так никто не делает, это против правил.

Он весело улыбнулся, но почти сразу заговорил снова.

— Меня научил один иллюзионист. Он дружил с моим отцом. В детстве во время праздников мне иногда удавалось его уговорить, и тогда он показывал потрясающие фокусы. Я прямо заболел идеей научиться тому же. Когда меня спрашивали, кем я хочу стать, когда вырасту, я всегда отвечал — фокусником. В десять лет я купил учебник — на собственные сбережения. И часами просиживал за упражнениями. В пятнадцать лет, вскоре после смерти отца, — помню это как сейчас — я пошел к этому человеку и попросил его стать моим учителем. Я показал ему, чему научился сам, и это произвело на него впечатление. Он сказал, что у меня талант. Тогда я начал ходить к нему два-три раза в неделю. Наши занятия продолжались больше года. Он говорил, что я стану настоящим иллюзионистом и буду выступать на сцене.

Он прервался, чтобы зажечь сигарету. Его взгляд смотрел куда-то вдаль, в нем читалось что-то вроде ностальгии.

— А потом с ним случился удар.

Он умолк. Как будто кто-то другой сообщил ему эту новость. О том, что его учителя хватил удар. Я тоже взял сигарету и молча ждал, что он продолжит свой рассказ.

— Он не умер, но не мог больше работать. Так и закончилось мое обучение магии. Несколько месяцев спустя я начал мошенничать в карты.

— Почему?

— Почему я мошенничаю? Или почему я сделал это в первый раз?

— И то и другое.

— Я часто задаю себе эти вопросы, но правильного ответа, похоже, еще не нашел. Я тогда жутко обозлился: то ли из-за того, что не смогу стать иллюзионистом, то ли из-за того, что он позволил себе разболеться, хотя обещал заниматься со мной. А может, я злился на самого себя, потому что мне не хватало пороху бросить все и пойти учиться к другому маэстро. Мне ж тогда еще и семнадцати не было.

Он снова умолк и затушил сигарету в пепельнице.

— А может, это моя судьба. Я имею в виду, мошенничать в карты. Это весело. И это такое же искусство, как показывать фокусы со сцены.

— Ты упускаешь один нюанс. Когда я иду на шоу иллюзиониста, я плачу за то, чтобы быть обманутым. Обман — предмет договора между мной и артистом. Я покупаю билет, а он продает мне обман, и мы оба довольны. Но если я сажусь за карточный стол с шулером, уверенный, что идет честная игра…

— Верно. Но реальная жизнь всегда сложней любых примеров. Для ясности возьмем сегодняшний вечер. Эти два паука сидят в своем доме, как в паутине, и разоряют беззащитных людей. Значит, они заслужили то, что с ними случилось. Мы их наказали, и ничего безнравственного в этом нет.

— Но это преступление! — На самом деле я больше не хотел спорить и говорил уже не зло и не агрессивно.

— Ну да, преступление. Но лично я считаю необходимым не нарушать только те юридические нормы, которые совпадают с моими этическими принципами. Вспомни, тогда у Алессандры ты расквасил нос той человекоподобной горилле. Ты совершил преступление…

— Это была самооборона!