Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир

Остров

Гумми посвящается
Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий — часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа: меньше — на каменную скалу, на поместье друзей, на твой собственный дом. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе. Джон Донн (1572–1631)[1] Этими словами Эрнест Хемингуэй предварил свой роман «По ком звонит колокол».
ПРОЛОГ

Услышьте меня.

Мы здесь. Мы живы.

Нас связывают тысячи разных нитей: слова, голоса, касания, кровь, песни, провода, дороги, беспроводные сообщения. Мы смотрим на одно и то же солнце на небе, слушаем одни и те же песни по радио, бормочем одни и те же слова себе под нос, когда моем посуду после ужина.

В этом заключается принадлежность к обществу. К нации или человечеству. От человека зависит, где провести границу.

Некоторые события связывают нас сильнее, делают еще ближе. Свадьбы, рождение детей и похороны собирают вместе семьи; катастрофы, войны и спортивные игры объединяют нации, заставляют самых разных людей идти в ногу.

Случается и так, что происходящее захватывает все человечество, переплетает судьбы всех людей, гравитация словно получает импульс, и мир сужается. Мгновение — он становится теснее, и каждый живущий помнит, где он был в ту самую минуту, когда пришла весть.

А иногда мир уменьшается до одного-единственного человека. Одного маленького человека в пустынном фьорде.

ГОЛОДНЫЙ ДОМ

Из серых сумерек вырывается свет, сверкает над горным хребтом и молоком стекает во фьорд. На прибрежной гальке появился на свет второй ягненок, он тоже темно-рыжий, как и первый.

Чертова тварь, так нестись к морю, чтобы родить, можно подумать, она хотела утопить бедолагу. Я смываю кровь с рук, бедолага тем временем неуклюже ковыляет к матери вместе с братом. Овца еще не оправилась, а резвые ягнята ведут отчаянную борьбу с силой земного притяжения, дрожа на тоненьких ножках, борются за свою жизнь на пути к соску матери.

Собака зевает и кладет морду на передние лапы, она устала от поисков. Я высматриваю воронов и чаек, других непрошеных гостей, боюсь, что они налетят на ягнят, оставшихся на хуторском пастбище. Нам нужно домой.

Рыжуха косится на меня своими недоверчивыми овечьими глазами; в них нет ни благодарности, ни послушания. Она лучшая в стаде, всегда ведет за собой других овец, которые лишь слепо следуют за ней. И то, что она не хочет рожать дома, а несется на берег, словно намереваясь броситься в море прямо во время ягнения, не сулит ничего хорошего.

Я беру ягнят на руки и шагаю домой. Тира показывает дорогу, овца следует за нами с громким блеянием, успевая на ходу скусывать бледные травинки. Весна в этом году ранняя. Вероятно, обернется июньскими морозами. Выбор у нас невелик.

Капли талого снега стекают с пожухлой травы, дорога превращается в ручей; то и дело на скалах и горных склонах раздается громкий шум, — зима выпускает фьорд из своих когтей, глыбы снега и камней сползают в море. И всякий раз сердце стучит, как неисправный поршень: они здесь, нашли меня, черт возьми.

Нет, еще нет.

Иногда беспокойство гонит меня к фьорду и на склоны, откуда я осматриваю свое маленькое королевство, эту бесплодную голодную вотчину, и убеждаю себя, что она хорошо скрыта от посторонних глаз в скалах и кустарнике; покинутый хутор, в котором, кажется, уже не одно десятилетие никто не живет, Голодный дом, имевший когда-то другое, более оптимистичное название. Нынешнее не искушает судьбу, я на него полагаюсь.

На небе ни облачка; нигде не вижу струек дыма, не слышу ни лая собак, ни человеческих голосов, ни шума моторов. Однако я этому не доверяю, скрываюсь в доме, как лиса в норе, как бокоплав под камнем, беглый преступник с двумя похищенными ягнятами. Дневной свет — ненадежный друг, но после бесконечной темной зимы я не могу его проклинать.

Загоняю Рыжуху с ягнятами к другим овцам, затем иду в дом. Встаю на пороге, закрываю глаза и втягиваю носом воздух; в доме пахнет влажностью, овечьим пометом и мокрой псиной. Резкий запах несет удивительное чувство защищенности.

Дверной косяк был когда-то выкрашен в белый цвет, но теперь посерел от старости, стал гладким и мягким на ощупь, как женская рука, и я глажу его, проходя в дом. Это одна из тысячи дурных привычек, которые наполняют мое существование, составляют мне компанию или что-то вроде того.

Восемь ступенек, и я в старой общей комнате, где на конторке под маленьким окном меня ждет дневник. Страницы истрепались и отсырели. Сегодня 15 мая, примерно. Безоблачное небо, штиль, восемь градусов тепла. Рыжуха родила двух темно-рыжих ягнят. Могло быть и хуже.

Я кутаюсь в одеяло, достаю из выдвижного ящика варежки и стараюсь не смотреть на маленькую чугунную печку. Слишком ясная погода, чтобы топить, все равно что запустить сигнальную ракету.

Остается только писать. Вспоминать и записывать. Однажды я назвал себя летописцем современности, и в этом что-то есть. Нет худа без добра. Сейчас я могу описывать давние события, сожалеть о том, что произошло, обуздать прошлое, вспомнить, как распалась связь, как потух свет и опустилась тьма.

ХЬЯЛЬТИ

Xьяльти Ингольфссон хорошо помнил, где его застала новость об атаке на башни-близнецы в Нью-Йорке. Он сидел в дорогом баре Копенгагена, собираясь вернуть на кухню заказанные королевские креветки, и с нетерпением ждал, когда подойдет кто-нибудь из официантов. Еще пару минут назад они сновали по залу, а теперь словно испарились. Извинившись перед cпутницей — однокурсницей-датчанкой, снисходительно принявшей его приглашение выпить после занятий, — он отправился искать официанта. Поиски привели на кухню, где все работники бара столпились перед телевизором и смотрели, как пассажирский самолет вонзается в небоскреб, будто нож в кусок масла. Не сказав ни слова, Хьяльти удалился через боковые двери и, вернувшись на место, объявил девушке, что официанты смотрят фильм про катастрофу. Она впервые за день рассмеялась, допила белое вино и попросила у него отксерокопировать конспекты.

И только когда по пути домой он увидел тот же сюжет на экранах всех телевизоров в магазине электротоваров, до него дошло, что это не фильм; пока он сидел в темном баре, ковыряя вилкой скрюченные креветки, без малейшей надежды на то, чтобы спутница провела с ним ночь, мир съежился, превратившись в маленький шарик, и уже никогда не будет прежним.

Намного позже, совсем в другой жизни, на маленькой кухне в Рейкьявике Хьяльти размышляет о том, что это событие сподвигло его научиться готовить. Он потягивает сухой херес и смотрит на кусок мяса, плавающий в теплой воде. Возможно, он и не достиг всего, что задумывал, не создал себе имя в международной политике, никогда не передавал репортажи из Ирака или Афганистана, но сегодня вечером он поразит своих гостей идеальной говяжьей вырезкой су-вид.

Мария еще не вернулась домой. Она не разделяет его восторженного отношения к готовке «в вакууме» и называет ее «физическим опытом». Когда бросаешь кусок сырого мяса на шипящую сковородку и тыкаешь его, определяя готовность, — вот где искусство, азарт, серьезная кулинария. А вакуум, как она говорит, презрительно морща нос, лишь выхолащивает хорошего бычка.

Хьяльти точит нож, чтобы нарезать грибы на мелкие кусочки. Совместное проживание на деле оказалось не таким уж приятным.

К приходу друзей вроде все готово, французский картофельный пирог подрумянился в духовке, салат на столе, беарнский соус в миске над горячей водой. Осталось только перед самой подачей бросить вырезку на горячую сковородку. И дождаться Марии. С извинительной улыбкой он помогает гостям раздеться, мол, Мария немного задержалась на репетиции. Затем смешивает джин с дорогим тоником и добавляет тонкие ломтики огурца. Они чокаются в гостиной коричневыми хрустальными стаканами, улыбаясь и глядя друг другу в глаза. В такое темное время года просто жизненно необходимо встречаться с друзьями, вместе веселиться, обсуждать работу, СМИ, политику, рынок, делать групповые фото и, подобрав подходящий фильтр, выкладывать их в «Инстаграм». Ваше здоровье!

Наконец приходит Мария, и в дом врывается вихрь извинений и любезностей, она целуется с гостями, хвалит Хьяльти за аромат еды и даже не забыла купить клубнику к десерту, залпом опрокидывает в себя напиток, в то время как другие цедят, позвякивая льдом в пустых стаканах.

Мария смеется с его друзьями, болтает с их женами, рассказывая о репетиции и демонстрируя мозоли на пальцах, ставит пластинку с какой-то странной музыкой, пока все идут к столу; такая милая, обходительная, очаровательная и всегда немного чужая. Затем оглядывает стол:

— А где будут сидеть дети?

— Дети?

— Мои дети, ты что, забыл?

— Я на них не рассчитывал. Может, закажем им пиццу?

Над столом повисает ледяная тишина, Мария бледнеет, гости уткнулись в свои тарелки.

Она встает, приносит посуду и приборы для двоих и зовет ребят, даже не взглянув на Хьяльти. Тут же приходит Элиас в нарядной рубашке и, робко поздоровавшись, садится вплотную к матери, а Маргрет занимает место рядом с Хьяльти, с вызовом рассматривая стоящие на столе блюда.

Широко улыбаясь, Хьяльти начинает резать мясо; если Мария не возьмет двойную порцию, то всем должно хватить.

— Разрешите представить особых гостей нашего сегодняшнего вечера: юный Элиас и ее мелодраматическое сиятельство Маргрет.

Маргрет тянется за картофельным пирогом, и он в шутку слегка шлепает ее по руке: типа, еще не пожелали приятного аппетита, дорогуша, и вообще, первыми берут гости.

Она в недоумении смотрит на него, а Мария взвивается; мол, спасибо тебе, конечно, но я буду воспитывать своих детей сама, и пошло-поехало. Приятный вечер испорчен; разговоры за столом стали натянутыми, дети поели без аппетита и разбежались по комнатам. Мария глотает красное вино — стакан за стаканом; похоже, только и ждет, когда уйдут гости. Хьяльти галантно их обхаживает, громко смеется над анекдотами; по пути на кухню роняет и разбивает тарелку. На десерт они едят приготовленный Марией карамельный пудинг, и Халльдор возит по тарелке упругими светло-коричневыми кусочками, приговаривая «интересно». После кофе с кальвадосом гости благодарят за прекрасный вечер и, предложив в следующий раз встретиться у себя, уходят.

Они с Марией стоят на кухне одни, посреди обломков испорченного вечера, и орут друг на друга до глубокой ночи. Их ссоры и раньше никогда не были безобидными; в пылу перебранки, когда движет ненависть, так легко ранить друг друга. Но эта перепалка стала самой ожесточенной за все время их короткого и шумного совместного проживания. Элиас тихо открывает двери в комнату сестры, Маргрет протягивает ему руку, позволяет забраться под одеяло, и, обнявшись, они слушают, как их мать разрывает отношения со своим гражданским мужем.

В итоге Мария от него уходит. Она плачет, а ему кажется, что она уже ушла, и сейчас, глядя на ее серое лицо с темными кругами у глаз, на то, как она съежилась и стала прозрачной от бессонницы и печали, он испытывает лишь облегчение. Когда наконец наступил понедельник, их голоса были хриплыми и беззвучными.

— Ну вот. Мне нужно идти на работу.

Она понуро кивает.

— Я соберу вещи, когда ты уйдешь. Возьму только нашу одежду, книги, музыкальные инструменты и то, что принадлежит ребятам, остальное обсудим позже.

«Музыкальные инструменты» Мария опять произносит неправильно. За полтора десятилетия, прожитые в Исландии, она так и не избавилась от акцента. Во время их продолжительных перепалок ее речь теряет беглость, хромает грамматика, это неравная игра, но он не сдерживается и поправляет ее, как ребенка, бесцеремонно и надувшись от важности. Меня зовут не Яльти, понимаешь?

Она переезжает к своей подруге Инге, дети там уже с утра субботы, пока они разбирались, препарируя умершую любовь и разрывая отношения. Ты все погубил. Я такой, как есть.

Он идет в ванную и бреется, из зеркала на него — глаза в глаза — смотрит холостяк. Когда он выходит, Мария все еще сидит, глядя в пол, длинные черные волосы спадают по щекам. На ней свитер, когда-то красиво выделявший ее женственные очертания и маленькую грудь, а теперь висящий мешком.

Она поднимает глаза. Ты эгоцентричный и эгоистичный ребенок.

На него накатила волна усталости, он бы все отдал за то, чтобы прекратить эти разговоры, притвориться, что ничего подобного никогда не было.

Я сделал все, что мог.

«Все, что мог» означает «ничего».

На работу он идет пешком, это все же лучше, чем соскребать снег и лед со стекол и садиться в холодную машину.

Обычное январское утро, суровое и темное; на улице гололед, от холода жжет в легких. Он старается идти как можно быстрее, ботинки скользят, и от пальто мало проку на ледяном ветру. Он никого не встречает, кроме двух воронов, которые дразнят друг друга в свете фонаря, поочередно пикируют с фонарного столба и снова взлетают, не приземляясь, описывают плавную дугу и опять садятся на фонарь, каркая и смеясь.

Так рано на работе почти никого нет, заведующая отделом новостей пристально, изучающе смотрит на него.

— Видок что надо. Нездоров?

Бросив на нее косой взгляд, он приносит себе кофе, садится и включает компьютер. Новой информации практически нет, Сеть в основном перебирает старые новости.

Сотрудники постепенно подтягиваются, сонно здороваются, включают мониторы и настольные лампы. Письменные столы, прогнувшиеся под пыльными рождественскими украшениями и кипами бумаг, один за другим превращаются в теплые световые шары в сумеречном зале.

Утренняя летучка проходит вяло, Ульвхильд делает ставку на международный отдел и конференцию по проблемам беженцев в Берлине, о местных новостях можно лишь строить туманные предположения или продолжать отслеживать слабые ссылки.

— А потом кто-то, возможно, позвонит, — говорит он, уткнувшись в чашку с кофе.

— Кто-то, возможно, и позвонит, — вторит она ему с усмешкой.

— С тобой все в порядке? — спрашивает заведующая после летучки. — Ты ужасно выглядишь.

— Всего лишь бессонная ночь. Ничто так не приводит в надлежащий вид, как несколько чашек кофе.

Он думал было позвонить Лейву и рассказать ему о событиях прошедших выходных, но решил отложить звонок, нет никакого желания выслушивать отеческие беспокойства брата, его нотации: «А ты хоть раз заглядывал к маме после Рождества?» Хьяльти глубоко вздыхает, отгоняя от себя эту мысль.

Мария, очевидно, собирает вещи, освобождает свою половину шкафа, разрезает их жизнь надвое. Она достала из кладовки чемодан, складывает блузки и брюки, черное платье, которое он подарил ей в прошлом году, платье концертмейстера. Оно ей очень идет, воротник открывает длинную белую шею и красивые ключицы. Он выбрасывает эти картины из головы и принимается за утренние дела.

Много позже, когда хаос возьмет верх, ему вспомнится именно этот момент: мог ли он остановить ее, уговорить дать им еще один шанс, если бы позвонил, вернулся домой?

Он вовсе не сложный человек. Его мать часто говорила совершенно серьезно: Хьяльти нужна хорошая жена, будто он был ее самой большой проблемой. Словно преступник или депрессивный больной. Однако ни тем, ни другим он не был и, вообще, считает себя вполне удачным экземпляром.

Но он не выносит непорядок. Терпеть не может хаоса и финансовых затруднений, плохо пахнущих больных, невкусную еду, использованные бумажные платки и липкие пластиковые игрушки на полу в ванной. Он просто-напросто хочет, чтобы вещи лежали на своих местах, чтобы отношения были естественными, чтобы ему не приходилось каждый день собирать мусор с пола и пылесосить, а иначе в квартире нельзя находиться. И он должен признать, что иногда их совместная жизнь с Марией и детьми вызывала у него внутреннее сопротивление.

Но он никогда не обращался с ними плохо. В этом она не права.

Домой он не звонит. Вооружившись диктофоном и блокнотом, идет отлавливать министров после заседания кабинета. В городе тихо и темно, здание правительства кажется пустым, только несколько неуклюжих министерских машин на стоянке. Заседание перенесли на день раньше, обычно правительство заседает по вторникам, но СМИ пронюхали об изменении. Журналисты сидят в промерзшем вестибюле; конкуренты, они обмениваются приветствиями и ждут сообща в упрямом молчании.

Наконец внутри послышалось движение, и появились министры, все одновременно. Вот незадача, теперь разных интервью не сделать; некоторым из правительства удалось сбежать. Уже на улице ему удается поймать министра финансов, худого мужчину, с ловкостью уходящего от вопросов, если они не конкретны, и министра образования, который, похоже, знает о планируемой оптимизации системы образования не больше, чем сам Хьяльти. Ничего дельного из этого не выйдет.

Начинает светать. За «Харпой»[2] обретает очертания Эсья; гора стеной защищает город от ветра, несущего лютый холод. Хьяльти оборачивается и оказывается лицом к лицу с Элин Олафсдоттир.

— Здравствуй. Давно же мы не виделись.

Они чмокнулись в щеку. На ней светлое пальто, а глаза еще синее и яснее, чем при их последней встрече.

— Тебя сегодня послали в засаду? — спрашивает она лукаво. — А я думала, ты уже вырос из таких заданий.

— Никому не стыдно пойти на заседание правительства, это источник новостей.

— Но не сегодня, так ведь?

— Да, сегодня как-то вяло. У вас что-нибудь слышно?

— У нас всегда что-нибудь слышно. Экономика плавно развивается, общество процветает, народ никогда прежде так хорошо не жил. Но об этом вы ведь не расскажете.

— Нет, мы стараемся обходить хорошие новости. Мы как злые гномы. Начинаем каждый день с того, что решаем быть злыми. Особенно с политиками.

— Это заметно.

Она немного замешкалась, затем наклонилась к нему, понизила голос:

— Можешь спросить министра иностранных дел, почему он не на встрече в Берлине.

И с чего вдруг Элин заговорила о беженцах. Ведь это не ее сфера.

— А может, ты сама мне расскажешь? Он уже вышел?

— Лучше спроси его сам. — Она улыбнулось, глядя ему прямо в глаза. — Была рада тебя увидеть, нам нужно как-нибудь встретиться и поговорить. Ты ведь знаешь, где меня найти.

Да, он знает где; Элин Олафсдоттир, министр внутренних дел, бывший преподаватель политологии, неожиданно возглавившая партийный список в северном избирательном округе Рейкьявика. Большая идеалистка или опасный противник, в зависимости от того, с кем говорит, всегда в белом, всегда элегантна. Она сбегает по ступенькам здания правительства на высоких каблуках, водитель выходит и открывает перед ней дверь черного как смоль джипа. Она усаживается и улыбается Хьяльти, затем подтягивает в салон красивые ноги. Стиль продуман, власть ей к лицу.

Он возвращается в редакцию с интервью, взятым у обиженного министра иностранных дел, который был слишком недоволен тем, что его оставили дома, чтобы об этом молчать. Коалиционное правительство трещит по швам; только Хьяльти раздобыл эту информацию, это сенсация.

— Новость на первую страницу, — весело говорит Ульвхильд. — И часто ты получаешь такие наводки от своих прежних подружек?

Хьяльти усмехается, она не прежняя подружка.

— Мы лишь давно знакомы, учились вместе в гимназии, затем изучали политологию. Элин не в моем вкусе.

— Ясно. Но не теряй бдительности, ладно? Она ведь сообщит тебе только то, что ей выгодно. Быстро же она поднимается, эта девушка.

Хьяльти вздыхает, об этом они уже говорили. В кресле заведующего отделом новостей Ульвхильд совершенно на своем месте. Она всегда знает лучше; резко и беспощадно правит язык и стиль человека; смотрит через плечо. В ее представлении политика и СМИ находятся в постоянном конфликте, политик старается очернить журналиста и управлять им, а тот, в свою очередь, прилагает все усилия, чтобы разоблачить политика и поставить его на колени. Хьяльти иного мнения, ему ничто не мешает общаться с политиками на приемах, чокаться с ними и выпивать, закусывая канапе, хранить одни секреты и пускать в оборот другие. Поэтому ему доверяют, он часто получает информацию раньше других, пока люди типа Ульвхильд сидят и ждут пресс-релизы.

На столе — грязные салфетки и чашки с давно остывшим недопитым кофе, недочитанные отчеты и региональные новостные газеты, которые никто не торопится просмотреть. Ульвхильд уже давно перестала красить волосы, и долгие годы беспощадной редакторской работы оставили глубокие морщины между бровями; она смотрит на него с воинственным блеском в глазах.

Он мотает головой. Я тебя услышал. Но тебе не нужно беспокоиться насчет нас с Элин. Мы только старые знакомые.

— Вот и обхаживай эту свою старую подружку, — говорит Ульвхильд, ласково улыбаясь. — Пока это будет приносить новости.

Старые подружки, ну да ладно. Он идет в туалет, где его рвет кофейного цвета желчью, затем умывается холодной водой, разглядывая себя в грязном зеркале: раздраженный, глаза красные. Ему бы радоваться обретенной свободе, а он чувствует лишь глубокое и искреннее презрение к самому себе. Ему за сорок, холостяк, топчется на месте, в то время как его ровесники поднимаются по служебной лестнице, устраивают конфирмацию своих детей и обновляют джипы. Он рассматривает себя в зеркале, волосы практически целы. Любимчик женщин еще не начал увядать, почти; он бьет по плоскому животу под сшитой на заказ рубашкой. Выше голову, Хьяльти Ингольфссон.

Дома почти ничто не указывает на то, что еще менее суток назад здесь жила семья из четырех человек. Книжные полки зияют образовавшимися пустотами, в шкафу болтается лишь несколько рубашек и костюмов. В ванной одна зубная щетка, в спальне детей поразительно пусто. Даже рисунки Элиаса исчезли, лишь несколько пятен от липучек, как синяки на стенах.

Мария забрала музыкальные инструменты из гостиной, она пыталась научить Хьяльти их названиям и объяснить разницу в звучании, но он их все так и не запомнил. Уд, дульцимер, кантеле, музыка из другого времени и исчезнувшего мира, грустная и завораживающая; руки у Марии тонкие, но достаточно сильные для того, чтобы ударять по струнам, исполнять пиццикато, водить смычком, настраивать, глаза полуоткрыты, а губы сжаты от сосредоточенности. Теперь в гостиной царит тишина.

Он смотрит в окно и съедает поздний ужин, сэндвич с копченой бараниной и итальянским салатом. Ловит свое отражение в стекле опустевшего окна, а раньше здесь цвели спатифиллумы и пеларгонии. Они напоминали Марии о родных краях. Зябли в сероватых сумерках, бросая вызов Эсье и ревущему Атлантическому океану.

Спатифиллумы, или женское счастье. Конечно же.

Принесли газету, Ульвхильд поместила интервью с министром иностранных дел на первую страницу, как и собиралась. Хьяльти идет на кухню, хватает недоеденный бутерброд, открывает бутылку кьянти и погружается в чтение.

— А у нас нет интернета, — сообщает Ульвхильд, когда он на следующий день приходит на работу с давящей болью в висках после вчерашнего красного вина. — Не только в нашем здании. Похоже, вся сеть телекоммуникаций грохнулась. С трех часов ночи мы не получили ни одной фотографии, ни одного сообщения.

Она смотрит на него.

— Ты можешь этим заняться?

Сонный ночной дежурный сидит за компьютером и пытается отыскать работающие сайты. По крайней мере, телефонная связь, кажется, в порядке, телефоны в редакции звонят, все до единого, трезвон граничит с физическим насилием. На настенных телевизорах застыли новостные каналы, неподвижные ведущие новостей и прогноза погоды с открытыми ртами показывают на Кардифф, Киев и Лос-Анджелес.

Хьяльти садится за телефон и начинает унылый и вялотекущий разговор с провайдером. Операторы выясняют причину неисправности, скоро распространят пресс-релиз. Затем связывается с тараторящим пресс-секретарем Управления почты и телекоммуникаций; проблему расследуют, на нынешнем этапе мало что можно сказать. Хьяльти пытается на него надавить, кто-то же должен дать интервью. Всяко лучше, чем ничего. Через десять минут Ульвхильд включает радио, начались утренние новости, в потрескивающем эфире раздается голос начальника управления.

— Это глобальный сбой, но мы не знаем, где именно он произошел. Сеть практически повсеместно нарушена, телефонная связь функционирует, но только внутри страны, позвонить за границу нельзя. Высказывалось предположение, что сбой связан с повреждением подводных кабелей.

Ведущий спрашивает о спутниках, и начальник, закашлявшись, уходит от ответа.

— Мы считаем наиболее вероятным, что причиной поломки стали проблемы с электричеством, например короткое замыкание в каком-то системном блоке. Наш технический отдел совместно с операторами мобильной связи предпринимают все усилия, чтобы найти ответ. Подводные кабели проложены из разных стран и выходят на сушу в различных местах страны, что практически исключает возможность их одновременного повреждения. Скорее всего, это поломка в нашей системе.

— А какие могут быть причины?

Начальник снова закашлялся.

— В одном случае подобная поломка произошла по вине экскаваторщика, который повредил кабель. В другом его прогрызли крысы. Так что причин может быть много. Мы с вами живем на острове в Атлантическом океане и поэтому в общении с внешним миром неизбежно зависим от техники.

Ведущий благодарит начальника за интервью и прощается с ним, Ульвхильд тяжело вздыхает и выключает радио, уж она бы выудила из него побольше.

Со стороны принтеров раздается допотопное урчание, факс выплевывает лист бумаги и пищит.

Начальник Центрального полицейского управления принял решение обнародовать информацию о ситуации неопределенности, которая сложилась в стране вследствие коммуникационного сбоя и характеризуется тем, что развитие событий может поставить под угрозу безопасность людей и / или населенных пунктов. На данном этапе началась совместная работа сотрудников отдела по защите населения и других организаций, специализирующихся на решении подобных проблем. В усиленном порядке проводятся мероприятия по наблюдению, расследованию, мониторингу и оценке. В силу специфического характера аварии производится регулярная оценка угрозы информационной безопасности. Следите за дальнейшей информацией от отдела по чрезвычайным ситуациям.

— Они понятия не имеют, что происходит, — говорит Ульвхильд, внимательно просмотрев полученное сообщение. — Даже электронную рассылку сделать не могут.

В международном отделе явно обеспокоены: фотографии и сообщения из-за рубежа не приходят с ночи. Если в мире произойдет теракт, разразится война или природная катастрофа, они даже не узнают. Другие коллеги Хьяльти, напротив, работают с катастрофической скоростью, старомодный главный редактор буквально искрится нервным ожиданием.

Они сидят у телефонов и звонят в аэропорт, в гостиницы, в банки, где снуют бледные от страха экономисты и операторы; биржа замерла, и нет никакой возможности следить за котировками на зарубежных фондовых рынках.

— Хьяльти, сходи в Управление телекоммуникаций и поговори с начальником, — отдает распоряжение Ульвхильд, не глядя на него. — Возьми достойное интервью.

Он садится в такси, довольный тем, что удалось выбраться из редакционного гама. Ехать недалеко; он закрывает глаза, пытаясь избавиться от тяжелого шума в голове. В управлении напряженная нервная атмосфера и суетливая беготня. Приходится долго ждать на коричневом диване, прежде чем начальник наконец распахнул дверь и позвал к себе в кабинет, всем своим видом давая понять, что корень его проблем не короткое замыкание в системном блоке, а Хьяльти Ингольфссон.

Он включает диктофон, и начальник повторяет ответы, уже прозвучавшие по радио: ведутся работы по устранению сбоя, но его причины еще не выяснены. После интервью начальник садится на край стола и изучающе смотрит на Хьяльти. Проворный мужчина, лысый и бородатый, рукава рубашки закатаны, высокий лоб изрезали глубокие морщины.

— Вы же понимаете, что мы здесь все технари, — говорит он. — Инженеры, электротехники, программисты. Наша работа — поиск технических объяснений и решение проблем. Однако в данном случае мы не можем найти никаких объяснений, мы проверили кабели, разъемы и блоки, абсолютно все, никаких поломок. По крайней мере, на суше с нашей стороны.

— Что вы имеете в виду?

Начальник помотал головой.

— Информация, конечно, конфиденциальная, но вам следует об этом знать. Конфиденциально. В настоящее время связь между Исландией и окружающим миром осуществляется по трем подводным кабелям. Они все не подают признаков жизни. Еще старый кабель Cantat, который теперь используется только в экстренных случаях, и он тоже не работает. Кроме того, есть кабель, о котором знают немногие, его проложили американские спецслужбы в годы холодной войны. Мертвый.

Хьяльти чувствует, что у него немеет лицо.

— Все эти кабели не связаны друг с другом, — продолжает начальник. Он идет к висящей на стене карте Исландии и знаком подзывает Хьяльти.

— Danice проложен из Ютландии до Фарерских островов с выходом на сушу в Сейдисфьорде. Гренландский кабель идет от Ньюфаундленда через Какорток в Гренландии и заканчивается на побережье Ландэйясандур. Cantat проложен до Вестманнаэйяра. Старый шпионский кабель доходит до Рейкьянеса, но он здесь не отмечен.

Начальник смотрит на Хьяльти.

— Конечно, всему этому есть естественное объяснение. Но это еще не все. На случай аварий у нас существует канал спутниковой связи через Норвегию. Правда, диапазона частот хватает только на телефонные разговоры и банковские операции, но предполагалось, что связь будет осуществляться даже в случае неисправности всех остальных каналов.

Он снова поворачивается к карте.

— Станция в Гувунесе должна в круглосуточном режиме поддерживать коротковолновую радиосвязь с ирландской станцией в Баллигеррине для обеспечения международных полетов и обмениваться сообщениями со станциями в Лондоне, Норвегии, Канаде и Гренландии. В третьем часу ночи вся эта связь прекратилась.

— Я вообще не понимаю, о чем вы, собственно, говорите.

Начальник мрачно посмотрел на Хьяльти.

— Мы потеряли связь. И понятия не имеем почему.

В связи с серьезной аварией в системе телекоммуникаций и возникшей вследствие этого неопределенностью с международной связью и перевозками специалисты по защите населения организовали координационный центр.

Особое волнение вызывает тот факт, что деятельность Исландской метеорологической службы практически парализована, поскольку спутниковые системы связи и навигации не функционируют.

Когда Хьяльти вышел на улицу, у него защебетал телефон. Звонила Ульвхильд. Хорошая новость: Сеть восстановили. Плохая новость: она работает только внутри страны, но, по крайней мере, мы сможем публиковать новости на сайте. Надо бы наведаться в отдел по чрезвычайным ситуациям.

По дороге в координационный центр Хьяльти заглянул в газету и уединился с главным редактором. Тот, укрывшись за завалом на столе, почесывает толстый живот и, похоже, не особо удивлен новостям от связистов.

— Ты знаешь, что утренние рейсы отменили? Не отзываются суда, которые находятся за пределами наших территориальных вод, словно их там нет. Такое ощущение, что связь полностью разорвана и вокруг нас возникла глухая стена.

— Вы что-нибудь слышали? — спрашивает Хьяльти.

Главный редактор связан с властными кругами, даже слишком тесно, как считают некоторые, иногда его видят за ланчем в компании политиков и чиновников, с которыми главному редактору не подобает встречаться; говорят, все это неспроста. Страна-то маленькая.

— В основном подозревают хакерскую атаку, — отвечает главный. — Только более масштабную и лучше организованную, чем обычно. Чтобы такое устроить, нужно было взломать одну из самых надежных систем в мире, а для этого потребовались совместные усилия многих хакеров. Невероятное предположение.

— И зачем кому-то это делать?

Он пожимает плечами. Кто знает? Китобои, русские; возможно, терроризм или шантаж. Он мнется. Если это вообще хакерская атака. Но другие версии еще более абсурдные.

— Другие версии? Какие?

Главный покачал головой. Никто не знает. Люди уже, конечно, напридумывали всякого. Но ведь если что, нам бы тогда сообщили, не так ли? И связь со всем миром вдруг ведь не обрывается, правда?

На лбу у главного проступает пот, но он старается бодро улыбаться. Только это все строго между нами. Отсутствие связи в течение нескольких часов не повод для паники. И мы должны призывать людей сохранять спокойствие.

Выходя от главного редактора, Хьяльти натыкается на Ульвхильд, в тяжелых раздумьях стоящую у кофемашины. С пустой чашкой.

— Ума не приложу, что нам говорить людям. Мы так мало знаем. Сообщаем разрозненные сведения: типа, здесь сломалось, там не функционирует, не давая никакого обзора, не рисуя целостной картины.

Она вынимает из сахарницы кусочек сахара и кладет его на стол перед собой. Международной телефонной связи нет. Никакой электронной почты, никакого интернета. С ночи в стране отменены международные рейсы, ни один самолет из-за рубежа не приземлялся, последние улетевшие не выходят на связь с авиадиспетчерами. И с судами такая же история: на экранах радаров береговой диспетчерской службы с ночи нет никакого движения. Даже радиолюбители не могут связаться с окружающим миром.

Выстроив шесть кусочков сахара в красивый ряд, она смотрит на них с озабоченным видом. Шесть нерешенных проблем, шесть разорванных жизненно важных коммуникаций, шесть неразгаданных загадок, но в голове Ульвхильд уже сложилась цельная картина, и она ей не нравится.

Общественность пришла к аналогичным выводам. Люди уходят с работы и спешат позаботиться о том, что им ближе; заполнившие улицы машины направляются на заправки, в детские сады, продуктовые магазины или банки; нужно снять деньги, наполнить бензобаки и канистры, купить рис, консервы, сухое молоко и подгузники, забрать и привезти домой ненаглядных чад. Но есть и такие, кто качает головой в ответ на истерику своих сограждан; разве вы не слышали новости, это всего лишь какие-то проблемы с электричеством. Наслаждайтесь свободой от всех этих войн, терактов, пыток и жестокости, от стихийных бедствий, голода, международных регламентов, звездных сплетен и скандалов; какое отношение это имеет к нам с нашей мирной жизнью, светом и стихами в январской темноте посреди океана, на шестьдесят пятом градусе северной широты и восемнадцатом градусе западной долготы?

Скорее всего, так и спрашивают.

Три железных двери, три этажа вниз, три ступеньки наверх — и попадаешь в бункер, откуда особый отдел при Центральном полицейском управлении координирует мероприятия по защите населения в случае стихийных бедствий и катастроф. В зале с низким потолком наряду с полицейскими напряженно трудятся спасатели, технический персонал и специалисты по связям с общественностью. Обстановка в бункере серьезная и строгая, сообразно сложившейся ситуации.

Руководитель мероприятий, рыжеволосый великан с красным лицом лет около пятидесяти, раскладывает пачки чипсов и печенья вокруг видавших виды кофемашин.

— Привет, дружище, ты будешь нас сегодня контролировать?

— Да, — отвечает Хьяльти, — и постараюсь вам не мешать.

Он находит себе стол и открывает компьютер, все наготове. За тем лишь исключением, что никто, судя по всему, понятия не имеет, что в действительности происходит. На обветренных лицах спасателей заметна растерянность. Их место там, где на карту поставлена жизнь человека, в зоне снежных лавин, извержений и ураганов, все эти разговоры о спутниках и подводных кабелях им чужды.

Два часа дня, он берет короткое интервью у руководителя и записывает его. Ситуация не изменилась. Интернет и телефонная сеть функционируют только внутри страны. Всех просят сохранять спокойствие, ведутся работы по восстановлению связи. В международном аэропорту скопилось большое количество людей, одни ждут возможности улететь, другие — вестей о своих родных и близких, туда уже направлены спасатели. Аэропорт не отправляет и не принимает самолеты. Остановлены международные морские перевозки.

— А чем объясняется такой сбой? Это могла быть хакерская атака?

Голос руководителя спокоен, но тверд. Многое указывает на вмешательство извне, и никаких признаков системного сбоя, однако пока слишком рано делать выводы. Мы должны сосредоточиться на безопасности людей и просим их проявлять самообладание. Восстановление связи — это всего лишь вопрос времени.

Хьяльти загружает материал в базу; когда он управляет мышкой, у него дрожат руки. Это что-то новое, не напряженное оживление, которое царит здесь обычно во время стихийных бедствий, а необъяснимое чувство пустоты на краю пропасти.

Открывается центральная дверь, голоса ненадолго стихают, но затем возобновляется многоголосая болтовня.

Появляется министр внутренних дел. С уверенным и серьезным видом она обходит собравшихся, приветствуя всех рукопожатием. Хорошо, что вы держите нас всех в тонусе, хорошо иметь дело с опытными людьми, мы поручили нашим лучшим специалистам разобраться в ситуации, скоро все должно разъясниться.

На нее приятно смотреть, люди непроизвольно выпрямляются; да, все прояснится.

Она замечает Хьяльти и улыбается ему:

— Привет, у тебя есть кофе?

Кофе у него не тот, чтобы им угощать, тем не менее он протягивает ей одноразовый стаканчик с мутным сероватым напитком, она отпивает и морщится.

— Странные настали времена, Хьяльти. А ты, часом, не сник?

Элин всегда была крепким орешком, в гимназии даже слишком жесткой, и он старался особо с ней не общаться. Он хорошо помнит одни школьные дебаты, когда какой-то задира попытался наехать на нее на гендерной почве, мол, что это девчонка себе вообразила, и она буквально размазала обидчика, не оставив и мокрого места, на трибуне она била так же сильно и точно, как на гандбольном поле. Никто не хотел оказаться перед Элин в воротах, стать ее мишенью; только с ней в одной команде. Светлые косички, вязаный свитер, большие смеющиеся глаза, которые в любой момент могли сверкнуть насмешливым блеском. С тех пор она изменилась, стала женственной и элегантной, почти по-матерински нежной, но под белым жакетом скрывается прежний, хорошо знакомый ему хищник.

— Да, нетривиальная ситуация. А что вы собираетесь делать?

Она трясет головой.

— Президент и премьер оба за границей, связи с ними нет, с другими тоже. И нам ничего не остается, как бросить все свои силы, чтобы держать страну на плаву. Позже пройдет пресс-конференция, мне… правительству нужно дать какие-то разъяснения и призвать людей сохранять спокойствие. Связь совсем скоро восстановят. Все будет хорошо.

— Когда ты это говоришь, я почти верю.

— Ответственность лежит не только на мне. — Она понизила голос: — Нам нужно объединиться. Я рассчитываю на твою помощь. Важно, чтобы СМИ ответственно подходили к освещению ситуации и руководствовались безопасностью и благосостоянием людей. Я надеюсь на тебя, ты справишься.

— Моя работа — просто излагать новости.

— Конечно. Но сообщать новости можно по-разному.

Еще нет и четырех, а многие уже давно вернулись с работы. Над безлюдными улицами сгустились холодные сумерки, но из окон домов исходит теплый свет, почти повсеместно горят свечи. Семьи сидят у компьютеров, радиоприемников и телевизоров, разговаривают вполголоса, ждут новостей.

Беспокойная стайка журналистов собралась у самого большого телеэкрана в редакции; ну вот, начинается.

— Дорогие исландцы! Я хотела бы обратиться к вам в это сложное время в связи с беспрецедентной ситуацией.

Лицо Элин освещают бесконечные вспышки, она смотрит прямо в объектив камеры, говорит без бумажки. Она серьезна, но излучает тепло и уверенность.

— Как мы все знаем, в стране уже более двенадцати часов отсутствует сообщение с внешним миром. Никто не может связаться с другими странами ни по телефону, ни по интернету, ни через спутник, ни по радио. То же касается и обратной связи. Как следствие, прекращены морские и воздушные перевозки. Все указывает на то, что причиной послужила техническая неисправность. Я встречалась с экспертами, и все они единодушны в том, что, скорее всего, это нарушение связи является следствием сбоя, вызванного поломкой оборудования или хакерской атакой. Наиболее вероятной причиной такого обрыва служит техническая неисправность. Повторяю: нет ни малейшего основания полагать, будто случилось что-то более серьезное.

В самое ближайшее время альтинг утвердит проект чрезвычайного закона, содержащего меры по преодолению последствий обрыва связи. Они призваны гарантировать устойчивость инфраструктуры нашего общества в создавшейся трудной ситуации и функционирование телекоммуникационных и компьютерных сетей внутри страны, включая платежную систему финансовых организаций. В целях предотвращения штурма банков введены временные ограничения на снятие наличных средств.

— Я верю, — говорит Элин, мужественно улыбаясь в объектив, — что вскоре мы будем с грустью вспоминать об этом дне, когда мы оказались столь едины и решительно противостояли трудным обстоятельствам. Но он также послужит нам напоминанием о том, что нужно постоянно улучшать инфраструктуру телекоммуникаций и связь с окружающим миром.

Она делает паузу и оглядывает присутствующих в зале.

— Дорогие соотечественники! Наш народ живет на этой земле уже более тысячи лет. Мы регулярно испытываем на себе мощь природной стихии, добываем пропитание в море и живем тем, что дает нам эта земля. Мы сохранили наш язык и культуру, создали бессмертные произведения искусства, построили сильное общество всеобщего благосостояния, в котором все имеют доступ к образованию. Давайте не будем отчаиваться. Сохраним спокойствие и проявим солидарность. Не будем делать запасы продовольствия и топлива. Хотела бы также попросить всех, кто ждет вестей от своих любимых, находящихся за рубежом, набраться терпения. Я искренне сопереживаю вам, почти у каждого из нас есть родственники и друзья за границей; заверяю, что мы делаем все, что в наших силах, чтобы как можно быстрее наладить связь. И в заключение я хочу поблагодарить спасателей за то, что они согласились помогать полиции в обеспечении законности и порядка в стране, пока связь с внешним миром не будет восстановлена. Ваш вклад, как всегда, неоценим.

Трансляция закончилась, в редакции царит глубокое молчание.

— Вот такие у нас новости, — говорит наконец Ульвхильд, выключая телевизор. — Белая королева стала премьер-министром, а спасателям раздали оружие.

— Спасательные команды еще не вооружили, — возражает Хьяльти.

Еще нет.

ГОЛОДНЫЙ ДОМ

Серая карандашная линия останавливается на серой бумаге в сероватых сумерках, начало темнеть.

Я не собирался об этом писать. Хотел написать что-то доброе, исцеляющее, что меня согрело бы и помогло забыть об одиночестве. Воспоминания, которые накатывают на меня днем, пока я вскапываю огород, рыбачу в море или кормлю овец, всегда о чем-то теплом и ароматном — яблочном пироге, горячем кофе, дразнящем облаке парфюма в отапливаемом торговом центре, бензине в новой машине, спагетти болоньезе, пене для бритья, мяте, апельсинах. Когда я пытаюсь перенести эти ароматные воспоминания на бумагу своими грубыми руками, в трещинах и с въевшейся грязью, выходит лишь какая-то бесконечная маета, старые ссоры, давние обиды на людей из другого мира, имен которых я почти не помню. Вероятно, было бы лучше сосредоточиться на яблочном пироге, съесть больше апельсинов.

Я встаю и ковыляю вниз по лестнице; спустившись, могу наконец выпрямиться, наверху я в полный рост не помещаюсь. Наступило время собрать овец, загнать их в дом, погреться возле них на ночь.

Тира следует за мной, выбегает на улицу и ждет меня у калитки, виляя хвостом. Для нее наступает кульминация дня: побегать по каменистому горному склону, между скал и снежных шапок, сосредоточенно и сурово собирая овец, заслужить за труды похвалу и, возможно, рыбью чешую. Мне навстречу выходит только Мани, старый баран, он злится, что ему не дают позабавиться с овцами, но в конце концов в доме они оказываются все вместе.

Я вхожу вслед за овцами и забираю от них Светлушку, ласково держа ее за рог: пришло время доить. Она уже привыкла, ведет себя так, словно ее это не касается, и больше не пытается брыкаться. Она рада освободиться от молока, бедняжка, выручает меня, пока я не смогу доить других овец, разлучив их с ягнятами. Светлушке бояться этого расставания не нужно, ее ягненок был слабым и умер вскоре после появления на свет, в одночасье.

Двенадцать овец, ровно столько, как говорили, могла прокормить эта земля, тринадцатую всегда забирала лиса.

Я глажу овцу по холке, она тощая, но это поправимо. Волею небес и на нашем краю света отступят сугробы и появятся новые ростки. Мы всё переживем, говорю я овце и осторожно забираю из-под нее ведро.

Молока Светлушка сегодня дает немного, около двух чашек. Сверху в желтой пене плавает грязь от овечьей шерсти. Постаравшись ее слить, я морщусь и большими глотками выпиваю пойло прямо из ведра. Парное овечье молоко имеет мало общего с пастеризованной бурдой в картонных пакетах из моего детства и тем, что добавляют в кафе, когда делают латте или макиато, оно густое и жирное и заряжает меня калориями.

В какой-то момент молоко просится наружу, однако мне удается удержать его в желудке, и я чувствую, как первобытная энергия наполняет мое тело от пальцев рук до пальцев ног, даже различаю признаки жизни в вялом члене. И в этом конце когда-то была сила, говорю я, поглаживая Светлушку за ухом.

Тире достаются лишь остатки старого тюленьего мяса, и вонь стоит такая, что я потом не пускаю ее к себе наверх. Она обиженно сворачивается калачиком у входной двери, но у всего есть предел, в том числе у моей любви к ней и терпимости к вони от собачьих газов.

Наступает вечер, и никто из обитателей Голодного дома не помнит, каково это — быть сытым. Я устраиваюсь за своей конторкой, точу карандаш и продолжаю вспоминать.


Элин будет премьер-министром
Изменениями в кабинете министров планируется сбить волну протестов
РЕЙКЬЯВИК, 23 января. — Министр внутренних дел Элин Олафсдоттир вчера объявила альтингу об изменениях в правительстве. Председатель альтинга, исполняющий в отсутствие президента Исландии его обязанности, назначил Элин исполнять обязанности премьер-министра в силу его отсутствия.
Министр финансов Аринбьерн Олафссон по той же причине возьмет на себя обязанности министра экономики, министр образования Ингибьерг Л. Лейфсдоттир временно займет пост министра общественного развития и здравоохранения, а министр иностранных дел Скули Халльдорссон получит пост министра промышленности и экологии.
Депутаты поднялись со своих мест и встретили это решение аплодисментами.
По словам нового премьера, решение беспрецедентное, но в свете сложившейся ситуации необходимое.
«Я считаю, что неправильно назначать новых министров, пока не выяснится судьба тех, кто оказался за границей, когда прервалась связь с внешним миром, — сказала Элин на заседании альтинга. — Действующие министры возьмут на себя обязанности своих отсутствующих коллег до восстановления связи».



Перемены вследствие беспорядков
Изменения были обнародованы после того, как вчера полиция и спасатели применили дубинки и слезоточивый газ для усмирения протестующих у здания альтинга.
Беспорядки начались, когда пограничная служба объявила о том, что попытки установить связь с внешним миром не принесли результатов. Три самолета и вертолет, направленные в Гренландию, Шотландию, Норвегию и на Ньюфаундленд, исчезли с радаров над Атлантическим океаном и не выходят на связь.
Кроме того, ничего не известно о местонахождении сторожевых кораблей «Тор», «Тюр» и «Эгир», а также исследовательского судна «Арни Фридрикссон», с тех пор как десять дней назад они покинули исключительную экономическую зону.
Протестующие критиковали нерешительность властей, говорили, что страной фактически никто не управляет, и требовали до Пасхи провести новые выборы.
В своей речи перед депутатами Элин не затронула ни вчерашних событий, ни требований митингующих. Она только попросила председателя альтинга осуществлять полномочия президента страны ввиду отсутствия того, а первого вице-спикера временно заменить его в альтинге.
«Эрик Йоханнессон уже почти четыре года прекрасно исполняет обязанности председателя альтинга. Народ доверяет ему временно исполнять обязанности президента Исландии ввиду отсутствия последнего», — сказала премьер-министр, а также пожелала новому председателю парламента Вальгерд Хауксдоттир большой удачи и успехов в работе.


ХЬЯЛЬТИ

Страна затерялась в ледяных водах Северной Атлантики, между 65-м градусом северной широты и 18-м градусом западной долготы. За то короткое время, когда на небе светит зимнее солнце, все становится острее. Хьяльти сидит за письменным столом и смотрит в окно на это зрелище: грязный, промерзший город, клочья пластиковых пакетов свисают с деревьев, как поникшие флажки после вечеринки. Лужайки во дворах скованы толстым слоем льда. Впереди отвратительная весна.

Хоть бы снег выпал.

Об отсутствии связи постоянно говорится в выпусках новостей и на главных страницах электронных СМИ; в целях экономии бумаги их газету почти перестали печатать, она теперь выходит только по выходным. Элин тоже сократила пресс-конференции, проводит их по понедельникам и четвергам: краткие обзоры положения дел, несколько вопросов и ответов. Над страной навис страх, жизнь продолжается, но по вечерам люди не выходят из дома, сидят при свечах за закрытыми дверями и говорят тихим голосом.

Хьяльти еще не зажег ни одной свечи. Вот уже четыре недели он проводит на работе с утра до ночи, приходит даже в свои выходные, не может спать. Хьерлейв и Ульвхильд сообща пытаются уговорить его взять отпуск, но он только отмахивается, мол, лучше других в теме и всем требуется помощь.

Я должен позвонить Лейву, думает он, и сходить к маме. Но ни того, ни другого не делает, ему невыносима даже мысль о пустоте и страхе во взгляде матери, о затхлом кисло-сладком запахе в отделении заболеваний головного мозга.

Ему нужно работать.

Мы не боимся.

Нам нечего бояться.

Мы живем здесь почти двенадцать столетий и можем сами себя обеспечить. Иногда бывает трудно, иногда бывает холодно, но мы всё преодолеваем. Мы по-прежнему здесь, с нашим красивым древним языком, сагами и стихами, нашими зелеными равнинами, морем, полным рыбы, реками, дающими нам энергию. У нас самые сильные мужчины и самые красивые женщины, они дают жизнь самым крепким и смелым детям в мире. Мы живем дольше всех. Мы держимся вместе и делаем то, что нужно делать. Вперед, Исландия!

Вперед, Исландия! Толпа ликует, а молодой человек ходит по сцене, подняв сжатый кулак. За ним, над ним и вокруг него появляются зеленые луга, северное сияние и водопады, исландский флаг. Запел многоголосый хор, и зрители подхватили: «Когда и поле зеленеет, и прочь бежит зима, и солнце землю греет».

— Он очень убедителен, этот парень, — говорит Хьяльти.

Элин кивает:

— Он ведет людей за собой. Его, конечно, еще нужно подшлифовать, но ребята его любят.

Она поворачивается к нему:

— Ты в порядке?

Такого личного вопроса на ревущем стадионе он не ожидал, он здесь только для того, чтобы говорить о Зимнем фестивале, самом крупном телевизионном событии после того, как из их жизни ушло Евровидение.

— Ты роскошна, — произносит он.

Белая королева сегодня полностью соответствует своему прозвищу. Она в облегающем белом платье, на плечах небесно-голубая шаль, светлые локоны спадают по спине, это не та строгая женщина в офисном костюме, полная решимости, которую люди привыкли видеть в телевизоре.

— Спасибо, — отвечает она, тянется к его руке и сжимает ее, прикосновение изящное и в то же время неуместное.

Произнося свою речь, молодой человек поочередно смотрит либо на заполнившую стадион толпу, либо в объектив, который указывает ему продюсер. Камера то снимает оратора крупным планом, то выхватывает сценки из зала; самые интересные кадры продюсер отправляет на экраны телевизоров: молодая женщина качает цветущего ребенка, пожилые супруги наливают друг другу чай из термоса, группа подростков, раскрасивших лица в цвета исландского флага, энергично машет в камеру. Веселье ударной волной прокатилось по стадиону; похоже, здесь собралась половина нации, на время позабыв о своих переживаниях и тревогах и радуясь тому, что весна уже не за горами и жизнь, несмотря ни на что, идет своим чередом.

На сцену вбегает детский хор, девочки в белых платьях и мальчики в синих жилетках, тонкие голоса поют о морозе, ягнятах, ржанках и пастухах. Толпа их почти не слышит, но это никому не мешает, ведь песни всем хорошо знакомы с детства, и некоторые даже подпевают. Потом доходит очередь до Элин.

Излучая оптимизм и улыбаясь, она быстро поднимается на сцену, и кажется, будто парит.

— Дорогие исландцы, всем радостного праздника! Вперед, Исландия! Поздравляю нас с тем, что мы есть! С тем, что у нас такая страна, наша республика! И давайте хорошенько поаплодируем Синдри Снайру! Он и другие члены команды сегодня с трех часов будут раздавать автографы и играть в футбол с детьми!

Она встает у микрофона и оглядывает толпу.

— Дорогие соотечественники! Прежде всего я хочу выразить вам свою благодарность. Хочу поблагодарить за ваше мужество, драйв и настрой. Вот уже месяц, как мы остались без связи с внешним миром. Не буду вдаваться в подробности, мы и без того тратим достаточно времени на тревожные размышления и беспокойство. Но важно только то, что мы здесь, в нашей замечательной стране, которую мы обрели Божьим промыслом, и нам здесь хорошо! Многие боялись, что начнется хаос, что, оставшись без связи с заграницей, общество поддастся панике. Однако этого не происходит.

Она делает паузу и смотрит на собравшихся, ее белокурые волосы отсвечивают золотом, глаза блестят.

— Вы проявили выдержку и здравый смысл. Но прежде всего солидарность. Наш народ, отложив в сторону раздоры и деловые конфликты, сосредоточился на том, чтобы не утратить самообладание, сохранить мир и идти вперед. Я особенно благодарна вам за толерантное отношение к нашему правительству. Мы оказались перед лицом серьезных испытаний, были вынуждены взять на себя обязанности тех представителей власти, которые сейчас находятся за границей, и провести реорганизацию нашего общества, модернизировать систему управления в центре и на местах, во многом изменить наши приоритеты. Однако перемены еще не закончились. На самом деле они только начинаются.

Ее красивое лицо потемнело.

— Хочу быть честной: я не собираюсь ограничиваться благодарностями. Сегодня праздник, и мы, собравшись вместе, радуемся, но дела могли бы обстоять и лучше. Хотя в основном люди нас поддерживают, нашлись и те, кто выступает против нас, против своего народа. Вы знаете, о ком я говорю. Они сеют смуту и провоцируют беспорядки, пытаются разжечь страх и ненависть, призывают к индивидуализму вместо солидарности. Разумеется, исландское общество всегда открыто для критики. Но только для конструктивной. В наших исключительно трудных условиях, когда солидарность должна ставиться выше всего, критику, которая подрывает и разрушает устои общества, нельзя рассматривать иначе как государственную измену.

Толпа слушает молча, затем раздается хлопок, за ним еще и еще, кто-то кричит: «Вперед, Исландия!», и ему вторят десятки тысяч голосов. На лице Элин появляется улыбка.

— Да, вперед, Исландия! Я знаю, что наш народ не даст сбить себя с пути, завести в тупик. И, пользуясь случаем, хочу представить очень важных для нас сейчас людей.

На сцену выходит группа из восьми человек и располагается у микрофонов. Переминаясь, они растерянно улыбаются друг другу и зрителям.

— Поприветствуйте: Гудлауг Мани Халльдорссон, доцент, специалист в области экономики. Он руководит этой командой высококлассных ученых и социальных критиков, этой координационной группой нашего будущего.

Лысоватый мужчина в сером костюме выходит вперед и, улыбаясь, кланяется, толпа вежливо хлопает, в воздухе повисает вопрос.

— Дорогие исландцы! Мани и его коллеги будут нашими проводниками. Им надлежит найти самые лучшие и успешные пути, которыми мы сможем идти вперед. Координационная группа подчиняется непосредственно мне… и правительству. Ее роль состоит в разработке мер, гарантирующих нам достойный уровень жизни в изоляции. Это интересная и сложная задача, решение которой предполагает некоторый возврат к старым добрым ценностям, но также внедрение инноваций и изобретений, придуманных исландским народом. Мани и его коллеги смотрят в будущее, они верят в новую и стабильную Исландию, где мы все будем пользоваться благами земли, живя в мире и согласии.

Элин широко улыбается.

— Нам нужно быть оптимистами и перестать говорить об отсутствии связи. Бесполезно зацикливаться на утраченном. Давайте посмотрим с другой стороны: Мы вернули свою независимость! Давайте скажем вместе: «Вперед, Исландия!»

Стадион вторит словам, их подхватывают телезрители в своих гостиных, Элин смеется, широко раскинув руки, затем берет руку экономиста и поднимает вверх: вместе мы справимся. Мы веками преодолевали трудности и преодолеем снова.

Присутствующие забеспокоились, кто-то хочет нарушить стройные ряды, вбить клин в их братское единство; девять фигур в черном, завязавшие рот платками, одна с мегафоном.

КОГДА ПРОЙДУТ ВЫБОРЫ?

Толпа неодобрительно зашикала, некоторые постарались остановить протестующих.

ЧЕГО ТЫ БОИШЬСЯ, ЭЛИН ОЛАФСДОТТИР? КОГДА ИДЕМ ГОЛОСОВАТЬ?

Всеобщее возбуждение сменяется потасовками и криками, люди пытаются выбраться, увести детей, полицейские и спасатели пробираются в хлынувшей им навстречу толпе. Схватив оператора, Хьяльти отводит объектив от смутьянов и направляет на духовой оркестр, гремит «Страна моего отца». Прямая трансляция Зимнего фестиваля завершилась.

На улице ясно и холодно, и повсюду развеваются флаги. Люди бегут от беспорядков на стадионе, застегивая пуховики и натягивая шапки на головы детей, многие толкают перед собой коляски с младенцами и магазинные тележки, нагруженные продуктами и одеждой. Водитель, маневрируя, медленно проезжает мимо полицейских машин и бегущих людей, затем прибавляет скорость. Хьяльти и Элин расположились на заднем сиденье, он благодарит ее за предложение подвезти. Его газета попала под запрет на использование машин, и теперь он рад возможности выбраться из столпотворения у стадиона. Она сидит задумавшись, затем произносит:

— Вот самая большая угроза. Нам нечего бояться, кроме собственного страха. Они его разжигают. Некоторые готовы обречь народ на гибель, лишь бы прийти к власти. Чтобы властвовать над руинами.

Элин смотрит на него.

— Ты ответственный человек, Хьяльти. Нам приходится полагаться на тех, кто проявляет ответственность. И обладает здравым смыслом.

Он хотел было спросить, будет ли она выдвигать свою кандидатуру на выборах. В самом начале Элин говорила, что нужно как можно быстрее провести выборы, ведь ситуация в стране изменилась. Вот и премьер-министр в Берлине, да и что такое сегодня Берлин. Однако она уже довольно давно об этом не упоминала, и он решает, что для таких вопросов не самое подходящее время. Потому прощается, еще раз поблагодарив за то, что его подвезли.

Ульвхильд внимательно смотрит на него.

— Ты сделал вид, что не знаешь о протестах? Ни фотографии, ни строчки?