Татьяна Андреевна Русинова

Русские музы. Как из любви рождались шедевры

© Издание на русском языке. Оформление ООО «Издательство Эксмо», 2024

Введение

Прежде чем вы начнете читать эту книгу, я вынуждена предупредить вас, что описанные тут женщины далеки от привычного понимания муз. Эта книга не про юных и веселых вдохновляющих красоток, а про реальных женщин с интересной, но часто непростой судьбой.

Причина заинтересоваться темой русских муз и написать про это книгу довольно эгоистична. Я хотела понять, что такое русская женщина вообще.

Переехав из родной России в маленькую и благополучную Австрию со свежевыданным дипломом магистра СПбГУ, я рассчитывала отдохнуть ровно год от интенсивной учебы за спиной своего мужа-программиста.

Тогда я еще не знала, что год растянется на два, затем на три, а потом на неопределенный срок. Чужая Австрия станет моим постоянным местом жительства. Брак вскоре закончится разводом, а чувство стабильности и безопасности вмиг сменят неизвестность и полная растерянность. В 30 лет я начну жизнь буквально с нуля, прежде всего на банковском счету. В продуктовых отделах без скидок мне будет неуютно, а ходить в гости, чтобы бесплатно поужинать, станет привычным видом отдыха. Мой диплом о высшем образовании будет мало кому интересен, поэтому придется много и тяжело работать. В разговорах с мамой я буду улыбаться и говорить, что все хорошо, несмотря на то, что у меня нет денег на шампунь, а последняя бутылочка закончилась еще неделю назад, по ночам сводит ноги судорогой от постоянной физической работы, а в перспективах полная неизвестность…

Конечно, вскоре я найду стипендию, получу новое образование и работу получше, а друзей стану приглашать уже к себе на ужин. Оглядываясь на тот свой турбулентный период, я понимаю, что кризис – это время возможностей. Мой опыт совсем не уникален. Вот такая непонятная живучесть и способность всплыть, когда тонешь, часто дана русскому человеку.

Изучая биографии моих землячек, волею судеб оказавшихся в Европе, я замечаю общие черты. Впрочем, может быть, мне это только кажется? «Русская женщина, она какая?» – донимала я своих друзей. И вот что мне удалось услышать.



Красивая. Русские женщины изящны и нежны. Вы умеете выглядеть красиво, выходя за хлебом или вынося мусор. Вы создаете красоту вокруг себя из ничего.

Сильная духом. Вы стойко переносите лихие повороты в жизни и не забываете главного – оставаться человеком. Даже в трудные минуты вы поддерживаете других и готовы разделить с ними последний кусок хлеба.

Начитанная. Посещая новый город или страну, вы можете жить в дешевой гостинице или комнате, экономить на еде, но обязательно пойдете в музей посмотреть на мировые шедевры. В любом музее можно услышать от русских женщин краткие и точные справки о мировых шедеврах, при этом «лектором» может оказаться бабушка, всю жизнь проработавшая в далекой от искусства сфере. С русской всегда есть о чем поговорить: классическая литература, музыка, старый Голливуд, семь способов распознать депрессию, японская кухня, породы собак… Широкий кругозор – это постоянный спутник русских женщин.

Требовательная прежде всего к себе. Вы не привыкли довольствоваться малым, но и не ждете подарков судьбы. Русские женщины не только мечтают о лучшей жизни, но и прикладывают невероятные усилия, чтобы ее достичь.

Умеет делать все. Один мой знакомый немец с восторгом рассказывал, как его русская девушка может почистить засорившиеся трубы, сварить варенье из вишни, зашить дырку на рубашке, положить ламинат и разжечь костер, хотя она родилась и выросла в городе. «Понимаешь, я такого еще не видел!» – восклицал он.

Все больше вчитываясь в биографии и воспоминания о русских музах и сопоставляя объективные факты, я была вынуждена согласиться с моими друзьями в их наблюдениях.

Я убеждена, что русские музы внесли огромный вклад в историю мирового искусства, не только оставив свои черты на полотнах и скульптурах. Они сделали возможным в принципе создание, а часто и признание и последующее сохранение будущих мировых шедевров. При этом нередко эти женщины сталкивались с крайне драматичными событиями в личной жизни: потерей родины, семьи, одиночеством в изоляции, войной. А кроме того, их сопровождали бытовые сложности: отсутствие денег или даже откровенная нищета, неясное будущее, отсутствие поддержки, психологическое и/или физическое насилие со стороны близких людей. Некоторые из русских женщин, описанных в этой книге, посвящали художнику-«мастеру» всю свою жизнь без остатка, что порой приводило к ужасным драмам после разрыва. Другие же сумели вдохновиться своим романом с великим художником и создать пространство для собственной реализации.

Мне бы очень хотелось, чтобы, читая эту книгу, мои современницы не стремились выносить вердикты и осуждать описанных здесь женщин. Нужно понимать, что у каждого человека есть свой уникальный жизненный опыт и свои внутренние ресурсы, исходя из которых принимаются решения. Сегодня благодаря интернету мы обладаем большим количеством информации, с помощью которой можем распознать токсичные отношения, получить необходимую поддержку и выйти из них. Тогда же ситуация была иной, и об этом не стоит забывать.

Я очень надеюсь, что книга станет напоминанием о том, как много было сделано нашими землячками, и попыткой сказать им запоздалое спасибо за их жизнь и все те усилия, которые подарили нам великие шедевры.

Анна Ахматова и Амедео Модильяни

Это красивая, но короткая история любви двух гениев, о которой мы вполне могли никогда не узнать, если бы не несколько свидетелей, терпеливо ждавших своего часа, – многочисленные рисунки Модильяни (впервые выставленные через 80 лет после их создания) и короткое эссе Ахматовой, вышедшее спустя полвека после их первой встречи. Но обо всем по порядку.

Весна 1910 года, молодожены Гумилев и Ахматова отправляются в свадебное путешествие в Париж. Там они знакомятся с интересными людьми из мира искусства, в том числе и с молодым художником из Италии по имени Амедео Модильяни.


Модильяни в это время только вернулся из родительского дома, где этот бедный художник мог наконец вдоволь поесть и отдохнуть от бытовых проблем. В Париже жизнь была тяжелой. Работы не покупали и не выставляли, денег не было. Амедео много работал и оттачивал свой стиль, искал музу и никогда не жаловался на откровенную нищету.

О первой встрече Ахматова вспоминала так: художник был одет почти нелепо – в желтые вельветовые штаны и куртку из той же ткани, но его манеры и умение подать себя заставили поэтессу восхищаться новым знакомым и даже дать ему свой адрес. Несмотря на довольно свободные отношения в браке, Ахматова замечает, что Модильяни раздражает ее молодого мужа.

Знакомство было недолгим, спустя несколько встреч Гумилевы возвращаются в Россию. Следует знаменитое путешествие поэта в Африку, подарившее миру цикл прекрасных стихов, а Ахматовой – много боли от одиночества. Она чувствует себя покинутой, и именно в это время начинают приходить письма из Франции от нового поклонника. После возвращения домой Гумилева супруги ссорятся, и Ахматова уезжает одна в Париж. Официальным поводом для поездки стали триумфальные русские сезоны Дягилева. Ахматова восхищается балетом и городом и, конечно, снова видит Модильяни.

Оба были еще совсем молоды. «Все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его – очень короткой, моей – очень длинной» [1], – вспоминала она. Денег не было совсем, зато было время и общие темы. Пара встречалась в парках, они много гуляли и разговаривали о живописи, литературе, Париже. Наизусть читали друг другу стихи и радовались, что знают одни и те же вещи. Модильяни водил Ахматову в Лувр смотреть Египетскую коллекцию, которой так восхищался в тот период. Все остальное, по его признанию, не заслуживало внимания. Анна и сама напоминала египетскую царицу: темные волосы, точеный профиль.

Модильяни сожалел, что не мог понять стихов Ахматовой, но был уверен в ее таланте. Она тоже заметила его талант и трудолюбие, бывала в его мастерской и пророчила ему большое будущее.


Пришло время расставаться, Ахматова возвращалась в Россию, и им не суждено было больше встретиться. По воспоминаниям поэтессы, на прощание Модильяни подарил ей 16 рисунков, которые просил оформить и повесить на стены. После возвращения в Россию и воссоединения с мужем Ахматова не смогла выполнить просьбу художника. Но она не забыла своего молодого талантливого друга и была уверена, что его время еще придет. Годы спустя она спрашивала вернувшихся из Европы друзей и знакомых, слышали ли они о художнике Модильяни, видели ли его работы. Но новостей о нем не было.



Амедео Модильяни, рисунки без названия, 1911



После расставания с Ахматовой Модильяни продолжил рисовать свою русскую музу. По разным оценкам, ее черты узнаваемы примерно в 150 работах художника.

Следующей музой Амедео стала англичанка Беатрис Гастинг, тоже поэтесса и литературный критик. Портреты Амедео приобретут черты африканских масок, работы начнут регулярно появляться в галереях, посыпятся первые заказы. В это же время он начнет употреблять алкоголь и гашиш. Новая муза напишет об этом в газете, и слава алкоголика и наркомана будет преследовать художника до самой смерти.

После Беатрис художник встретит молодую француженку Жанну Эбютерн. Ему было уже 32, а ей всего 19 лет. Нежная, спокойная, застенчивая и деликатная девушка из строгой католической семьи стала его женой и последней музой. Родители девушки были против их союза, но Жанна была готова на все ради любимого. Они переезжают в Ниццу с надеждой поправить пошатнувшееся здоровье Модильяни и выгоднее продать его работы богатым ценителям искусства. Там появляется на свет их первая дочь. Вскоре они возвращаются в Париж, Жанна ждет второго ребенка. Следует трагическая развязка. Амедео скоропостижно умирает от менингита, а узнавшая об этом Жанна обезумела от горя и на следующий день выбросилась из окна пятого этажа. Жанна и ее нерожденный ребенок погибают. Единственную дочь художника забирает на воспитание его сестра, жившая в Италии.

Только в 1921 году, примерно через год после смерти бывшего возлюбленного, Ахматова случайно узнает грустную новость из прошлогодней европейской газеты. Ахматова была членом Союза писателей СССР и имела доступ к некоторым европейским изданиям. И вот однажды она взяла в руки старый французский журнал и увидела фото с крестиком, а под ним некролог, в котором прожившего в нищете художника Модильяни посмертно сравнивали с Боттичелли. Спустя столько лет его наконец назвали великим.



К концу жизни Ахматовой будут утеряны все письма художника и 15 из 16 подаренных ей рисунков. Революция, постоянные переезды и неналаженный быт не позволили Ахматовой сохранить даже дорогие сердцу вещи. «Их скурили солдаты в Царском» [2], – так вспомнила Ахматова о судьбе рисунков. Только один из набросков, самый любимый, она смогла сохранить до самой смерти. Под конец жизни он висел у нее над кроватью.

Примерно за год до своей смерти, 12 апреля 1965 года, Ахматова решила оформить завещание. К нотариусу ее сопровождал любимый ученик и просто хороший друг – молодой Иосиф Бродский. Позже он вспоминал: «Около часа мы провели у нотариуса, выполняя различные формальности. Ахматова почувствовала себя неважно. И, выйдя после всех операций на улицу, Анна Андреевна с тоской сказала: „О каком наследстве можно говорить? Взять под мышку рисунок Моди и уйти!“» Единственное, что было ценным у поэтессы, по ее мнению, – рисунок Модильяни.


Через несколько месяцев, 5 июля 1965 года, Анна Ахматова будет стоять в пурпурной мантии на мраморной лестнице Оксфордского университета, чтобы получить почетную степень доктора литературы. Англичане назвали ее величайшим из современных стихотворцев. На удивление Ахматова не выражала признаков радости. Вероятно, в 76 лет, после всего пережитого, почести и регалии были уже не важны. Единственное желание Ахматовой – снова посетить места молодости: Италию и, конечно, Париж. Это ей удалось.

Писатель Георгий Адамович, эмигрировавший во Францию после революции, сопровождал Ахматову в Париже и позже вспоминал: «Она с радостью согласилась покататься по городу и сразу же заговорила о Модильяни. Прежде всего Анна Андреевна захотела побывать на рю Бонапарт, где когда-то жила. Стояли мы перед домом несколько минут. „Вот мое окно, во втором этаже. Сколько раз он тут у меня бывал“, – тихо сказала Анна Андреевна, опять вспомнив о Модильяни и силясь скрыть свое волнение…»[3]. Спустя столько лет Модильяни оставался важной частью Парижа для Ахматовой.

В 1990 году были опубликованы две строфы, не вошедшие в «Поэму без героя», над которой писательница трудилась с 1940 по 1962 год. Она вспоминает Париж и единственный раз упоминает Модильяни:

В синеватом Париж тумане, И наверно, опять Модильяни Незаметно бродит за мной. У него печальное свойство Даже в сон мой вносить расстройство И быть многих бедствий виной. Но он мне – своей Египтянке… Что играет старик на шарманке? А под ней весь парижский гул. Словно гул подземного моря, – Этот тоже довольно горя И стыда и лиха хлебнул[4].

Удивительно, что многие искусствоведы долго сомневались в достоверности воспоминаний поэтессы и событиях, изложенных в эссе. В 1993 году в Венеции состоялась выставка рисунков Модильяни из частной коллекции. Среди прочих гостей выставку посетила итальянская лингвистка Августа Докукина-Бобель. Именно она, хорошо зная русскую литературу, впервые заметит сходство модели и русской поэтессы сразу на восьми листах, выставленных в Венеции. Ее догадки подтвердили и другие специалисты. Сопоставив даты создания и портретное сходство, можно было уверенно сказать, что это была Анна Ахматова.

Наконец-то спустя многие годы нашлись доказательства воспоминаний поэтессы. Около 80 лет эти рисунки пролежали в папке первого покровителя Модильяни, доктора Поля Александра, который покупал их у самого Модильяни за гроши. Наследники доктора, перебирая архив отца, нашли рисунки и решились показать их на выставке в первый раз, не зная о том, кем была модель.



Амедео Модильяни, рисунки без названия, 1911



Короткая связь художника и поэтессы, с самого начала казавшаяся невозможной, подарила Модильяни музу его египетского периода, а нам – огромное количество рисунков Ахматовой. Ее рисовали многие художники, но большинство из них изображали возвышенную поэтессу, и только Модильяни – чувственную женщину.

Амедео Модильяни, рисунки без названия, 1911
В рисунках Ахматовой в исполнении Модильяни в первую очередь бросается в глаза красота линий. Они лаконичны и точны. Художник не использует ни цвет, ни мелкие подробности фона или фигуры, чтобы не отвлекать зрителя от главного – красоты модели. Лицо модели изображено в профиль, а тело – в анфас. С одной стороны, это подчеркивает особенно красивый профиль поэтессы, а с другой, отсылает нас к традиционному изображению людей и божеств в Древнем Египте.
Художник смешивает собственное восприятие молодой девушки и впечатления, полученные им от совместного осмотра коллекции египетских артефактов в музеях Парижа. Будучи увлеченным в этот период египетской темой, Модильяни использует вдохновляющие его приемы для изображения своей музы. При этом он сохраняет более реалистичные пропорции модели, что делает рисунки не музейными экспонатами, а чувственными зарисовками реальной женщины.


Лидия Делекторская и Анри Матисс

Той, у которой нет крылышек, но которая их заслуживает. Мягкость и доброта. В знак уважения! [5]

Я с гордостью говорю своим друзьям, что в России находится одна из крупнейших коллекций работ Анри Матисса. Благодарить за это следует коллекционеров Сергея Щукина и Ивана Морозова, а также Лидию Делекторскую. Двое первых обладали внушительным капиталом и покупали картины художника как профессиональные коллекционеры и инвесторы. А вот третья в этом списке была бедной эмигранткой из маленького сибирского города, работавшей, чтобы оплатить жилье и еду. О том, как ей удалось передать в дар российским музеям более 300 рисунков, гравюр и книг, стоит поговорить подробнее.

Жизнь Лидии Делекторской началась совсем не сказочно. Она родилась в далеком Томске в 1910 году в семье врача. Небольшой деревянный дом, в котором жила семья, стоит до сих пор, и там все еще живут люди. В начале XX века здесь сдавали квартиры и отдельные дома сотрудникам Томского университета, а также медикам. Отец Лидии был лаборантом университета и врачом первой мужской гимназии.

В конце Гражданской войны в Сибири умирает мать, а следом – и отец девочки. Она остается круглой сиротой в 13 лет.


Сестра матери решилась эмигрировать в Китай, и Лиду решено взять с собой.

Стоит сказать, что в Шанхае было действительно много русских. Первая волна иммигрантов к тому времени уже открыла несколько русских школ, гимназий и даже реальное училище[6], выходили газеты на русском языке. Русская диаспора смогла построить православную церковь на собственные средства. Впрочем, сбережения таяли быстро, а устроиться на достойную работу было затруднительно. Люди не имели необходимых документов, так как Советское правительство лишило гражданства всех политических беженцев. Кроме того, основным иностранным языком в Китае в то время был английский, а в России – немецкий и французский. Вчерашние врачи, инженеры, актеры и военные преподавали языки, музыку, устраивались на работу портными, парикмахерами и продавцами. Молодые русские девушки работали танцовщицами.

Неудивительно, что после окончания Лидией школы семья переехала в Париж в надежде устроить лучшую жизнь. Девушка поступила на медицинский факультет Сорбонны, но денег на обучение не хватало, поэтому ей пришлось прервать обучение и начать работать.

В 19 лет Лидия вышла замуж за русского эмигранта, однако брак оказался неудачным – молодой муж влезает в долги, выпивает и не работает. Все заботы ложатся на хрупкие плечи молодой девушки. Лидия работает танцовщицей, статисткой, натурщицей и моделью – профессии весьма непрестижные в то время.


Когда Лидия забеременела, муж поднял на нее руку. Из-за этого эпизода девушка потеряла ребенка и возможность стать матерью в будущем. После этого она решила расстаться с супругом.

Почти без денег, оставшись одна в чужом городе после разрыва с мужем, плохо говорящая по-французски 22-летняя Лидия Делекторская приехала в Ниццу, популярный у аристократии город на побережье, где селились состоятельные люди. В нем она надеялась найти спокойную работу и немного отдохнуть от кипевших в ее жизни страстей. На автобусной остановке Лидия заметила объявление о поиске ассистента для художника на срок около шести месяцев. Девушка решила, что временная работа лучше, чем ничего, тем более деньги были очень нужны.

Придя на встречу с будущим работодателем, Лидия, молчаливая и скромная молодая блондинка, произвела хорошее впечатление на всю семью художника. Жена Матисса была спокойна, потому что он всю жизнь предпочитал брюнеток, да и тем более ему уже было 63 года, так что никаких поводов для беспокойства, как казалось, не было.

Молчаливой Лидии пришлось быть из-за языкового барьера, так как ее французский был еще достаточно слаб, чтобы свободно вести беседу. Спокойствие тоже объясняется просто. В то время Матисс уже был знаменит и признан по всему миру, но Лидия об этом не знала. «До той поры я никогда сознательно не сталкивалась с живописью, – говорила она впоследствии. – И даже тот факт, что Анри Матисс – всемирно известный художник, в течение нескольких лет, в том числе и тех, что я провела рядом с ним, оставался для меня понятием совершенно абстрактным <…> Матисс это понимал, но отнюдь меня не порицал и не стремился „образовать“. Он ограничивался лишь тем, что подогревал мой интерес к собственной работе»[7].

Прославленному Матиссу понадобилась ассистентка для выполнения важного заказа. Знаменитый «Танец», написанный для русского купца Сергея Щукина (украшающий сегодня коллекцию Эрмитажа), принес Матиссу славу, поэтому американский коллекционер Альберт Барнс заказал ему новую версию этой картины для своего особняка. Работа над полотном продвигалась непросто, да и сроки уже поджимали, поэтому помощь ассистента была абсолютно необходима. Панно должно было быть огромным, чуть больше пяти метров в высоту и около десяти – в ширину. Матисс принял решение разбить его на три холста и начал работу. Длинной бамбуковой палкой, к которой была прикреплена кисть, Матисс очертил линии наброска. Рисунком, то есть эскизом, мастер остался доволен, а вот живопись – работа с красками – никак ему не удавалась. Терялась легкость танца. Главной задачей мастера было создать нечто, что живет и поет. Кроме того, ему хотелось свободно изменять форму и менять местами темные и светлые пятна. Матисс переживал непростые времена, некоторые критики называли его работы поверхностными. Танец задумывался еще и как творческий реванш. Подавленное душевное состояние, неуверенность и большая ответственность не играли на руку мастеру, поэтому работа и шла так тяжело.

Первый холст стал полем для экспериментов, и Матисс использовал его как этюд. Для второго холста он впервые применил технику декупаж – вырезал из цветной бумаги подходящие формы и наклеил их на полотно. Такое упрощение живописи позже станет его основной техникой. Вторая работа была забракована заказчиком из-за досадного просчета в размерах. Дело в том, что он хотел вставить холсты в арочные своды над окнами и поэтому размеры картин были очень важны. Заказчик пришел в ярость, узнав о досадной ошибке, но, увидев растерянность художника, смягчился и благодушно дал ему еще год на создание нового полотна. Три года картина с ошибочными размерами пылилась в ателье художника, но позже Матисс вернулся к ней, несколько доработал и продал Музею современного искусства в Париже, где для нее выстроили специальный зал.

Третий вариант «Танца» стал финальной работой, именно тогда Матиссу понадобилась помощь. Оставалось всего шесть месяцев до срока сдачи полотна. Нужно было резать бумагу, сортировать наброски, прикалывать фигуры к холсту и поддерживать порядок в галерее. Лидия справилась со своей работой, и благодаря ей Матисс уложился в срок.

Неразговорчивая трудолюбивая Лидия хорошо себя зарекомендовала. Однако работа была окончена, а значит, в услугах молодой русской девушки больше не нуждались. Ее рассчитали, а кроме того дали 500 франков в долг – Лидия мечтала открыть маленькую русскую чайную. Матисс признавался жене: «Не исключено, что мы больше никогда не увидим эти пятьсот франков, но иначе поступить нельзя»[8]. Новый возлюбленный Лидии забрал эти деньги и проиграл их в казино. Девушка была в ужасе, но так как обещала вернуть долг, устроилась на работу танцовщицей. Половину суммы ей удалось выплатить, а чтобы заработать оставшуюся часть, Лидия решает участвовать в танцевальном марафоне: за каждые сутки платили 25 франков, а те, кто выдерживал четыре дня, получали премию. Сибирячка была уверена в своих силах. Узнав об этом, Матисс тут же послал за ней машину и настоял на том, что долг уже прощен. Семью художника эта история очень тронула, и девушку даже пригласили на неформальный предпросмотр панно во Франции перед его отправкой к заказчику, вновь послав за ней машину.

Матисс сопровождал панно в дороге к заказчику. После прибытия в Америку у художника случился микроинфаркт – так тяжело дались ему последние месяцы. Хоть полотно удалось так, как задумывал автор, творческого реванша не случилось. Дело в том, что новый владелец, Альберт Банс, решил не показывать его любителям искусства из принципа. Он хотел единолично владеть полотном. «Он больной, – написал Матисс дочери. – Это настоящий эгоцентричный монстр – никто, кроме него самого, для него не существует… Ничто не должно мешать ему! Особенно сейчас, когда он взбешен провалом своей книги… Все это между нами – главное то, что он дал мне возможность выразить себя в огромном масштабе и признал, насколько был на это способен, блестящий результат моей работы»[9]. Незадолго до этого Альберт Банс написал книгу о Матиссе, которую раскритиковало художественное сообщество. Анри Матисс воспринял это как унижение и в смешанных чувствах прибыл домой.

Обстановка дома тоже была не радужной – мадам Матисс была больна и страдала меланхолией, устраивала художнику сцены и рассчитала свою сиделку, так как та начала ее невыносимо раздражать. Врачи не могли помочь, Матисс же был бесконечно занят. Требовалась новая сиделка.

Характер Амели Матисс стал непростым вследствие болезней и сложной жизни рядом с художником, особенно в их первые годы. Две новые сиделки ушли одна за другой, не выдержав ее нрава. Тогда Амели Матисс и вспомнила о трудолюбивой и сговорчивой русской. Лидию снова разыскали.




Делекторская сумела найти подход к мадам Матисс. Она была мягкой и покладистой, решала любые проблемы и могла организовать все, что было необходимо. Много позже Анри Матисс говорил, что его бы удивило, если бы вдруг выяснилось, что Лидия не умеет водить аэроплан. Лидия вела хозяйство, обслуживала Амели, ее сестру, присматривала за внуком Матисса, в общем, стала незаменимой в этом доме и даже переехала к ним, чтобы днем и ночью быть рядом с мадам.

В то же время Матисс все еще искал новые пути в творчестве. Конфликты с женой, неуверенность в себе как в художнике, развод дочери и тяжелая политическая ситуация в стране давили на художника, он годами не притрагивался к краскам, ограничиваясь графикой. Зима 1935 года выдалась очень холодной, к тому же в Ницце свирепствовал грипп, который унес много жизней. Почти вся семья художника тяжело им переболела. Анри признавался своему сыну, что не понимает, в каком направлении он движется.

Работая в ателье, Матисс делал редкие перерывы и заходил в комнату к жене хотя бы на пару минут, чтобы поговорить. И вдруг во время одного из таких визитов он приказал задремавшей сиделке не двигаться и быстро сделал набросок. Спустя несколько недель Матисс позвал сына посмотреть на картину, которая того очень удивила. Это были «Синие глаза» – первая картина с Лидией, сидящей в своей характерной позе (голова, лежащая на скрещенных руках).


Это было именно то, что Матисс так долго искал. Дело в том, что, хотя он и стал заслуженным мэтром в мире живописи, о нем говорили скорее как о художнике прошлого, а не современном творце. Матисса невероятно беспокоило, что он не может создать что-то новое и такое же сильное, как его прошлые работы. После картины «Синие глаза» Матисс напишет сыну, что, кажется, создал что-то стоящее.

Анри Матисс, «Синие глаза», 1934
Матисс создал не менее 90 портретов Лидии, и в каждом из них можно узнать черты девушки. Но давайте посмотрим на именно этот портрет.
На холсте мы видим Лидию в позе, в которой художник рисовал ее чаще всего, – голова лежит на скрещенных перед собой руках. В больших глазах задумчивость и отрешенность. Волосы туго собраны, туалет более чем скромный: зритель видит только тельняшку без рукавов. Девушка не готовилась позировать, она села передохнуть между бытовыми заботами и погрузилась в свои мысли, далекие от того, что ее окружает. В больших кошачьих глазах нет боли, только усталость и отрешенность.
Спустя годы Матисс станет изображать Лидию иначе. Из молодой, неуверенной в себе девушки она превратится во взрослую женщину со своим мнением и жизненным опытом. Лицо перестанет быть таким мягким, появятся контрастные тени и бîльшая графичность.


После того как Матисс наконец разглядел северную красоту девушки, Лидия стала позировать ему чаще. Утром девушка приходила к мадам Матисс, после приводила в порядок мастерскую, чтобы художник мог начать работать, а затем занималась домом. Анри и Амели очень ценили своего нового друга и даже пытались ее баловать. Например, когда Лидия собиралась купить себе платье и просила денег, пара удваивала сумму, аргументируя это тем, что Лидия будет сопровождать Амели на прогулках, а значит, должна выглядеть достойно. Амели доставляло удовольствие учить привыкшую к бедности, а не к модным туалетам Лидию красиво одеваться. Зарплата, выделенная для Лидии, соответствовала принятым тогда тарифам, но часы позирования оплачивались отдельно. На возражения Лидии Матисс парировал: «Я же не могу эксплуатировать служанку и экономить на натурщицах!»[10] Деньги Лидии были нужны. Она чувствовала, что должна помогать тете, забравшей ее на воспитание после смерти родителей, а кроме того, она боялась снова остаться на улице без средств к существованию, поэтому понемногу откладывала с каждого жалованья.

Вскоре отношения супружеской пары с дочерью Маргарет совсем испортились. Маргарет Матисс жила в Париже и работала на отца, но после конфликта жена художника Амели решила взять все дела мужа в свои руки. Это означало, что теперь Делекторская стала еще и секретарем Матисса: печатала письма, переводила статьи, фиксировала этапы работы над картинами, вела альбомы с фотографиями художника для будущих полотен и даже занималась с ним английским. Она организовывала ежегодные переезды семейства Матисс из Ниццы в Париж и обратно: вызывала санитаров, которые транспортировали на носилках мадам Матисс из дома в спальный вагон, резервировала отдельный вагон для Матисса и всех его собак и огромного количества клеток с певчими птицами, которых с каждым годом становилось все больше.

В одной из новых картин Матисс вернулся к сюжету «Нимфа и Сатир», к которому он уже обращался 30 лет назад. Лидия позировала обнаженной, но в новых работах не было грубости и насилия, как раньше. Домогательств к модели тоже не было, Матисс даже рассказал Лидии поучительную историю о приятеле из Ниццы, упустившем шанс стать серьезным художником из-за того, что заканчивал каждый сеанс в постели с моделью.


Цикл прекрасных рисунков в стиле ню было решено выставить в лондонской галерее в 1937 году, публика осталась в восторге, многие произведения были куплены, критики писали хвалебные отзывы. Наконец-то новые работы заставили публику снова говорить о Матиссе как об актуальном художнике, а не как о покрытом пылью классике.

После возвращения из Англии в Ниццу в декабре 1837 года Матисс тяжело заболел бронхитом, а затем пневмонией. Болезнь протекала тяжело, родные говорили, что Анри был одной ногой в могиле. Лидия дежурила у постели Матисса с утра до поздней ночи. Когда кризис миновал, Делекторская расплакалась от счастья. Однако в феврале художник вновь ослаб и заболел. Было решено ехать в Париж на консультацию к его доктору, Делекторская сопровождала его и здесь.

В 1938 году атмосфера во Франции не была спокойной. Гитлер заключил союз с Муссолини, аннексировал Австрию и готовился к вторжению в Чехословакию. Французы боялись последствий и начали спешно переезжать на запад. Цены на недвижимость упали, и Матисс, не веривший в возможность страшных боевых действий, решил купить две смежные квартиры в Ницце. Дети не понимали такого решения отца, ситуация в семье накалялась.

Пока в доме продолжались ремонтные работы, Матиссы и Лидия жили в отеле. Жене Матисса Амели пришлось ютиться в маленькой комнате, заваленной вещами. Анри проводил все время в мастерской, приходя в отель только ночевать.

Для Амели это было тяжелое время, ухудшившее ее психическое состояние. Апатию сменяло чрезмерное возбуждение. Постепенно она пришла к мысли, что Лидии стало слишком много в этой семье. В 1938 году мадам Матисс сказала мужу, что Делекторскую следует рассчитать, причем срочно. Матисс пробовал успокоить жену и объяснить, что не справится без помощницы, особенно в такое тяжелое время. Лидия действительно была нужна ему для работы и для организации быта. Чем более убедительные аргументы приводил Матисс в защиту Лидии, тем больше крепла уверенность Амели в том, что девушке не место в их доме. Матисс предложил жене компромисс: Лидия съедет из их дома в отдельную квартиру и будет приходить днем только как секретарь. Однако жену такой вариант не устроил. Матисс сдался и расстался с преданным другом, чтобы сохранить семью и прекратить сцены ревности, которые ужасно сказывались на здоровье пожилого художника.

Лидия была уволена 3 декабря 1938 года и съехала в скромную гостиницу. Это время было очень тяжелым для молодой девушки. Дело даже не в сплетнях, распространившихся в связи с ее резким уходом и сценами ревности жены художника, о которых стало известно окружающим. Во-первых, она чувствовала, что, сама того не желая, причинила зло людям, сделавшим для нее так много добра. Во-вторых, Европа была на пороге войны, и Лидия, как человек без гражданства и работы, не могла рассчитывать на спокойное будущее в этой стране. Однажды она уже потеряла родину, дом и семью. Лидия написала прощальную записку и выстрелила себе в сердце. К счастью, пуля застряла в грудной кости. Ей вовремя оказали помощь, и здоровью ничего не угрожало. Стрелять второй раз она не осмелилась, собрала свои вещи и уехала из Ниццы, поселившись у тети.

Мира в семействе Матиссов тоже больше не было.

С одной стороны, никто не сомневался в честности Лидии и невинности ее отношений с художником. С другой стороны, всем было ясно, какое значение для Матисса приобрела эта русская за такое короткое время. Именно эту духовную близость и особое значение чужой, по сути, женщины не могла простить ему жена.


Дело в том, что Амели посвятила свою жизнь мужу и его профессии. Когда в начале их отношений Матисс заявил, что любит Амели, но живопись будет для него всегда на первом месте, юная девушка приняла это и решила стать частью и этого мира. Именно она поддержала Матисса, когда он сомневался, делать ли живопись своей профессией или оставить это как хобби. Она читала ему вслух по ночам, когда из-за тяжелых мыслей он не мог заснуть. Она настояла на том, чтобы официально признать и забрать в семью Маргарет, дочь Анри от одной из натурщиц. Она позировала для его картин сама, искала других подходящих девушек и материалы для работы. Когда Матисс не мог обеспечивать семью, она открыла шляпный магазин, чтобы Анри мог творить дальше. И вдруг через 40 лет совместной жизни Амели поняла, что ее место заняла посторонняя женщина.

Лидии больше не было в доме. Но Матисс не мог работать без этой русской. У него начались приступы тахикардии, он не мог спать. Амели это чувствовала и съехала из квартиры весной 1939 года, распорядившись, чтобы адвокат начал процедуру развода и раздела имущества, в том числе всех картин, рисунков, гравюр и других произведений, созданных Матиссом.

Адвокаты и помощники стали частыми гостями в ателье художника – необходимо было точно подсчитать и описать все его работы. Матисс был раздавлен, он встретил свою жену только летом, в первую неделю июля, в кафе, однако он не смог вымолвить и слова. Амели общалась с его другом и арт-дилером на протяжении получаса. «Я сидел словно истукан, клянясь, что больше никогда не позволю заманить себя в подобную ловушку»[11], – вспоминал художник. Дети встали на сторону матери, упрекнув отца в неблагодарности за все те годы, которыми она пожертвовала ради него.

Когда 3 сентября 1939 года Великобритания и Франция объявили Германии войну, Матисс хотел уехать на запад, но понял, что не осилит эту дорогу. Друзьям Анри признавался, что совершенно опустошен и хочет уехать из Парижа: «Последние двенадцать месяцев меня совершенно сломили»[12]. Через Францию последовала вереница беженцев. Матисс уехал в небольшой город Рошфор-ле-Ивелин, чтобы решить, как и где жить дальше.

Примерно в это время он разыскал адрес Лидии и написал, что нуждается в ней. Она пришла в день его именин с букетом цветов, которые нарвала в саду своей тети: это были маргаритки и васильки.


Матисс в тот же день написал этот букет. Кроме того, они открыто поговорили о будущем сотрудничестве. «Я была одинока, ничем не связана, и в жизни меня ничто не удерживало. Я понимала, что будут говорить люди о молодой красавице и старом богатом мужчине, но проблемы собственной репутации меня не интересовали»[13], – вспоминала позже Лидия. Матисс, по ее воспоминаниям, был осторожнее: «Он говорил: „Вы молоды. У вас вся жизнь впереди, все дороги открыты перед вами“» [14]. Лидия же видела не дороги, а только пропасти без него. Матисс не вполне понимал, что Лидию волновал не вопрос о том, как к ней будут относиться в интеллектуальных кругах Франции, а вопрос выживания во время войны и ответственности за душевное состояние человека, который так много для нее сделал. Лидия считала себя ответственной за разлад в семье мастера, и поэтому ей было важно поддержать художника, наладив его быт и создав условия для работы. В своих воспоминаниях она писала, что в тот период хотела спасти его: «Он заставил меня почувствовать, что я еще могу быть кому-то полезной»[15].

У Делекторской все еще не было французского паспорта, а значит, она не могла в случае чего уехать из Франции. Матисс подключил все свои связи, чтобы получить для нее специальное разрешение, дающее право покинуть страну при необходимости. Решено было пока оставаться в Ницце. Во-первых, тут Матисс мог работать в своей мастерской, а во-вторых, из Ниццы потом можно было уехать по морю.



Лидия Делекторская и Анри Матисс



Мастерская Матисса из-за предстоящего развода была пустой, все его работы были перенесены в хранилище. Оставались только незаконченные полотна и огромное количество птиц. Анри поселился в жилой части дома, а Лидия наотрез отказалась занимать комнаты. Считая себя не другом и музой, а лишь служащей, она спала в небольшой комнате для прислуги, носила передник, обращалась к нему только на «вы», представлялась секретарем, получала прежнее фиксированное жалование.

Его и ее семья вскоре поняли, что Матисс и Делекторская снова сотрудничают, и это подлило масла в огонь. Дети Матисса стали обвинять отца в разврате и считали, что «эта русская» манипулирует стариком ради финансовой выгоды. Тетя Лидии, узнав, что племянница снова живет у богатого старого художника и позирует обнаженной, больше не желала с ней общаться. Адвокаты Матисса стоили дорого, а изящные картины во время войны совсем не продавались. Однако все эти неприятности казались мелочью на фоне того, что творилось в мире.

Когда Италия объявила Франции войну, Матисс все равно остался во Франции. Сыну Анри он писал, что, покинув родину, почувствовал бы себя дезертиром. Матисс ввел режим строгой экономии, начал распродавать своих птиц. В этот период он снова пишет сыну: «Меня огорчает не сама необходимость продажи, а неуверенность, в которой живешь, и стыд за катастрофу, в которой ты неповинен <…> Если бы все делали свое дело, как Пикассо и я, трагедии не произошло бы…»[16]

Матисс остается в Ницце, его жизнь состоит из работы, сна и еды. Художнику уже за 70, скоро он снова заболевает. Врачи не могут поставить точный диагноз, и мэтру становится только хуже. Лидия пишет дочери художника и просит ее приехать. Маргарет относится к этой русской более чем прохладно. Посещая отца, Маргарет всегда показательно игнорировала существование Лидии. Однако поняв, что отец в опасности, она перевезла его в Лион к знакомому доктору. Нужна была экстренная сложная операция, а ее исход осложнял возраст и проблемы с сердцем пациента, а также запущенность болезни.

Матисс пишет письма членам семьи, а также завещание, согласно которому дети должны разделить наследство отца. В письме сыну Матисс подводит итоги жизни, рассуждает об искусстве и берет на себя ответственность за разлад в семье. Кроме того, Матисс пишет военному цензору (в военные годы письма просматривали и редактировали), которого просит не уродовать возможно последнее письмо отца сыну.

Операция прошла успешно, но вскоре тромб закупорил легочную артерию, и шов загноился. Около трех месяцев Маргарет и Лидия дежурили у кровати Матисса. Маргарет тяжело мирилась с присутствием Делекторской, но понимала, как это важно для отца, поэтому приняла ее. Мучаясь болями, Матисс не справлялся с приступами гнева и доводил обеих молодых женщин до слез. Несмотря на свою неприязнь, Маргарет в конце концов даже заступится за Делекторскую.

Она понимает, что, если Лидия не выдержит и уйдет, отцу станет только хуже.


Когда ситуация стабилизировалась, Маргарет уехала, оставив отца на попечении Лидии.

Вернувшись из госпиталя домой, Лидия и Анри увидели, что клетки с птицами опустели. Достать специальный корм в военное время было невозможно, и они попросту погибли без заботы. Вскоре от старости умер любимый пес художника. Матисс все еще был слаб и очень подавлен, чтобы работать. Отныне он стал передвигаться на инвалидном кресле, а значит, стал еще больше привязан к своей ассистентке.

Весной 1941-го ему ничего не оставалось, кроме того, как вспоминать прожитые годы. В это время было решено издать мемуары художника. Знакомый издатель прислал к нему стенографиста и журналиста. Спустя три плодотворные встречи собралось достаточно материала для книги. Когда издатель предложил назвать книгу «Беседами с Анри Матиссом», художник только улыбнулся. Он не хотел видеть свою книгу слишком серьезной, поэтому согласился только на «Болтовню Анри Матисса». Однако когда макет книги был готов, Матисс все же не решился ее опубликовать. В последней беседе с представителем издательства он сказал: «То, что вы заставляете меня делать, и то, что я делаю сам, – идиотское занятие»[17]. Ему было неловко за откровения, которые он посчитал проявлением слабости в сложный момент жизни.



Матисс открыто критиковал систему преподавания в школе изящных искусств, он не желал принимать вмешательство политики в мир живописи. Выступив на радио со смелыми заявлениями, он поставил под удар Лидию. После скандальной радиопередачи иностранкой заинтересовались некоторые высокопоставленные лица. Лидии было приказано не высовываться из дома и вести себя крайне тихо.

Начались проблемы с продовольствием, в округе орудовали мародеры. Опасаясь за себя и пожилого художника, Лидия берет уроки бокса. К счастью, они ей не пригодились. Ей приходилось совершать другие подвиги. Однажды пришлось идти 25 километров под палящим солнцем, чтобы успеть передать срочную почту в Париж для издательства.


Во время войны эти двое в основном проводят время вдвоем. Иногда их посещают редкие гости. Например, девушки из окрестных деревень, ищущие возможность прокормиться, или Дина Верни, о которой мы поговорим в другой главе. Несмотря на скромное положение, Матисс и Лидия принимали этих людей и делились тем, что у них было. Молодая художница Аннелиза Нелк, попавшая на виллу Матисса во время войны, в своих воспоминаниях благодарила Лидию и Матисса, которые в эти тяжелые годы поддержали ее.

При все этом Лидия понимала, что для работы Матиссу необходимо спокойствие, и бесцеремонно выпроваживала зевак, желающих только посмотреть на великого мастера. Сын Матисса, Пьер, эмигрировавший в США, не мог посетить отца в эти годы. Удивительно, что болезненная мадам Матисс, годами лежавшая в кровати, воспряла во время войны. Вместе с дочерью она занималась подпольной деятельностью в движении Сопротивления. Обе были арестованы, и, к счастью, обе были освобождены из тюрьмы.

Услышав новость о долгожданном окончании войны, Лидия решилась на смелый шаг. Приведу ее собственные слова:

«Что же до меня, то я пережила войну довольно пассивно, под теплым крылышком Матисса. Конечно, меня тоже не миновали какие-то трудности, но все же куда меньшие. Я была апатридом, не имеющим французских корней и потерявшим их на родине, которую я по-прежнему очень люблю. Тогда меня обуял порыв братских чувств по отношению к России. К примеру, мне очень хотелось послать туда огромный букет цветов. Это, увы, невозможно, а жаль. И мне неожиданно пришла в голову мысль: купить у Матисса несколько лучших рисунков, пусть даже ценой самых неразумных долгов, и отослать этот драгоценный и, если так можно выразиться, неувядаемый (по сравнению с цветами) подарок московскому музею, где, без сомнения, знают Матисса. Я тайком порылась в его картонных коробках с рисунками в поисках чего-нибудь достойного музея и к тому же пришедшегося мне по вкусу и отобрала семь работ обычного для Матисса формата, которые могли бы достойно украсить стены музея. Затем я нацарапала Матиссу короткое письмо, в котором приблизительно обрисовала приглянувшиеся рисунки, и попросила мне их продать, но при одном условии: он возьмет за них не „дружескую цену“, так как я не хочу его обременять, а цену, которую он запросил бы с торговца картинами. Прочитав мое робкое послание, Матисс не выказал никакого удивления, выразил свое согласие с самим принципом и попросил показать ему отобранные мною рисунки. Он одобрил мой выбор, но за ту же цену семи работ отдал мне еще один рисунок в качестве „подарка“. Таким образом в завуалированном виде он понизил ту цену, на что я, учитывая категорический тон моего письма, ни под каким видом бы не согласилась. Я очень обрадовалась и немедленно отправила в Москву письмо с вопросом, согласятся ли они принять мой дар. Кто знает… ведь дар был от „грязной“ эмигрантки… Я получила благосклонный ответ…»[18]

После окончания войны Матисс и Лидия могли наконец-то вернуться в Париж. Несмотря на то что прошли годы после развода, положение Лидии было двусмысленным. С одной стороны, ее считали виноватой в разладе пары и не принимали в обществе. С другой стороны, она была официальным ассистентом художника и его незаменимой правой рукой. Все контакты Матисса с внешним миром осуществлялись через нее. Она же сопровождала его во всех официальных визитах.

Жизнь в Париже казалась слишком суетной, и постоянное внимание прессы и хлопоты заставили художника снова бежать в провинцию. В следующие годы он сможет целиком посвятить себя творчеству. Лидия организует его быт так, чтобы художник занимался только любимой работой. Однако свидетели отмечали, что Матисс вел себя невыносимо по отношению к своей преданной помощнице. Поль Мартен, заставший приступы ярости Матисса, вспоминал: «Это было настоящее рабство, особенно для Лидии. Когда у ее патрона случались истерики или он впадал в ярость – она принимала удар на себя. Кроме поездок в Париж по делам патрона, позволявших хотя бы ненадолго вырваться из этого замкнутого круга, у Лидии не было ни выходных, ни свободных вечеров. В одиночестве ей удавалось побыть только поздно вечером, когда, закрыв дверь своей комнаты, она наливала себе рюмку крепкой, ею же приготовленной наливки и доставала сигарету. Матисс называл Лидию своей Снежной Королевой, постоянно говорил о ее выдающихся качествах, с трудом переносил расставание с ней, но при этом знал, как вывести Лидию из себя, чтобы она потеряла контроль и выругалась по-французски»[19].



Лидия Делекторская



Художник был порой невыносим, поэтому ночные сиделки не выдерживали дольше нескольких месяцев. Постоянные посетители дома – модели и прислуга – знали, что в шкафу Лидии стоял собранный чемодан. Они предполагали, что она была готова уйти, как только Матисс станет окончательно невыносим. Однако чемодан она приготовила не для этого.

Лидия честно служила не своему работодателю, а самому искусству. Она не покинула Матисса до самой смерти в 1954 году.


Он плохо чувствовал себя, но даже за день до смерти, увидев Лидию в тюрбане из полотенца на мокрых волосах, попросил бумагу и карандаш. Только после смерти художника Лидия достала свой чемодан и навсегда ушла из этого дома, взяв только свои личные вещи, двух котов и одну ночную сорочку художника.

На похоронах Лидия не присутствовала. Официально она не была родственницей, да и не хотела превращать похороны важного для себя человека в скандал. Она поселилась в скромной квартире в Париже, окружив себя вещами, напоминавшими о долгих годах работы у Матисса.

Дело в том, что за более чем 20 лет сотрудничества с художником у нее накопились его произведения. Желая помочь своей ассистентке в безбедном будущем, Матисс дарил ей по две картины в год – одну на Рождество и одну на день рождения. Матисс знал, что цены на его работы будут только расти, а значит, Лидия сможет их продать и более чем комфортно встретить старость. Несмотря на бесценное богатство, которым обладала Лидия, жила она очень скромно. Много лет пользовалась общественным транспортом и носила всего несколько строгих костюмов.

Своей уникальной коллекцией Делекторская распорядилась совсем не так, как предполагал художник. Она постепенно передавала картины в дар музеям СССР и Франции. Единственным требованием оставалась анонимность дарителя. Чтобы прожить, она продала свою квартиру в Париже с условием, что останется жить в ней до самой смерти.

До конца жизни она оставалась лучшим специалистом по атрибуции картин Матисса. Кто еще, если не она, мог точно подтвердить авторство картин?

Делекторская много читала, в том числе на русском языке. Когда в 1956 году она услышала, что в Париж приедут Константин Паустовский и Даниил Гранин, отправилась в гостиницу попросить автограф. Завязался разговор, и Паустовский выразил желание посмотреть, как живут простые французы, на что Делекторская пригласила его к себе. Позже Паустовский так описал этот визит своем очерке «Мимолетный Париж»:

«В маленькой квартире комнаты были расположены на разных уровнях. Все окна, когда мы вошли, оказались распахнутыми настежь, хотя в квартире никого не было, кроме черного кота. Оказывается, окна не закрывались все лето. По комнатам бродил теплый ветер. Лидия Николаевна щелкнула выключателем. Вспыхнула люстра, и я невольно вскрикнул, – комнаты были увешаны великолепными холстами, написанными смело, ярко, как то и подобает большому, хотя и неизвестному мне мастеру. „Что это?! – спросил один из нас. – Что это такое?“ Я подошел к картинам и на каждой в правом углу увидел небрежную подпись черной краской: „Матисс“. Среди холстов было несколько портретов Лидии Николаевны с надписью по-французски: „Lidia“.

„Дело в том, – сказала наконец с усилием Лидия Николаевна, – что в течение более чем двадцати лет я была очень близким Матиссу человеком. Эти картины он подарил мне. Часть из них я отослала в дар Эрмитажу, остальные после моей смерти будут национальной собственностью. Какой человек был Матисс, я рассказать не могу, нечего даже и пытаться“ [20].


Завязалась дружба, и Паустовский предложил Лидии попробовать перевести его книги на французский. Привыкшая к смелым авантюрам и большому объему работы, Делекторская согласилась. Благодаря ей в 1986 году во Франции было опубликовано собрание сочинений Паустовского. Благодаря ей проза Паустовского стала известна во Франции. Лидия приезжала в СССР передавать работы Матисса и лично обсуждать с Паустовским тонкости перевода.

Она охотно принимала у себя молодых гостей из СССР, отправленных во Францию. Будущий легендарный директор Пушкинского музея в Москве Ирина Александровна Антонова тепло вспоминала Делекторскую, с которой познакомилась еще в молодости. Вместе они ездили отдыхать в Ялту, вместе посещали спектакли в Москве и Париже. По воспоминаниям Ирины Антоновой, однажды Лидия получила предложение от Марка Шагала. Овдовевший художник хотел жениться на этой замечательной женщине, но она отказала, хоть и хорошо к нему относилась. Она не хотела связывать себя с кем-то еще.

К сожалению, в последние годы жизни Лидия не чувствовала себя счастливой. В ней погасла энергия жизни. Делекторская сама заказала себе место на кладбище в Париже и даже организовала скромное надгробие, оставив место для даты смерти. Она никому не хотела создавать хлопот, поэтому организовала все заранее, купила надгробие, подарила знакомым все свои сколько-нибудь ценные вещи. После очередной попытки самоубийства она скончалась в Париже в своей квартире в возрасте 88 лет.

Ее похоронили вместе с последней вещью, оставшейся от Матисса, – его ночной сорочкой.


Сегодня могила Делекторской находится в городе Павловске под Петербургом, после кончины родственники из России решили захоронить Лидию на родине. На лаконичном надгробии надпись: «Матисс сохранил ее красоту для вечности».

Надежда Ходасевич и Фернан Леже

«Если тебя не пускают в дверь, лезь в окно, если не пускают в окно, лезь через крышу, если есть мечта, нужно обязательно действовать»[21], – так говорила Надежда Ходасевич-Леже своему зятю и по такому принципу жила сама.

Надя Ходасевич родилась в 1902 году в небольшой деревне Осетище неподалеку от Витебска. В семье было девять детей. Отец служил продавцом в казенной лавке, а значит, семья жила бедно. Все дети были вовлечены в помощь по хозяйству. Поэтому когда юная Надя вдруг увлеклась рисованием, родителей это раздражало, ведь работа простаивала! Но Надя своей «блажи» не оставляла.

Когда Наде было 13 лет, отец лишился своего скромного заработка, началась Первая мировая война. Семье пришлось переехать, чтобы найти новое место и как-то свести концы с концами. Они временно осели в Белеве в Тульской области. Надя начала впервые посещать студию, организованную художником Тимофеем Катуркиным. Там она не только получила первые практические советы, но и узнала о мировой арене живописи. В то время самые прогрессивные художники жили в Париже. Впервые услышав название незнакомого города и слабо представляя, где это, Надя поняла, что ей нужно ехать туда, чтобы учиться у лучших.

«Лента в каштановой косе, ветхие башмаки через плечо, кусок хлеба в узелке – иду в Париж, —


вспоминала она много лет спустя. – Добралась до ближайшей станции, удачно нырнула в поезд, а там надеялась, что в другой пересяду. И все дальше, дальше… Зайцем, конечно. А на пропитание? По дороге остановлюсь: где пол помою, где постираю, где станцую. Неужели до Парижа не доберусь? Доберусь! Не добралась. Со следующей станции вернули. Знакомый милиционер меня узнал. И досталось мне здорово»[22].

Семья не оценила безумный план побега, да и вообще идея дочери стать художницей была воспринята в штыки. Члены семьи не только ругались с Надей и смеялись над ней, но даже вызвали однажды знахарку, чтобы изгнать бесов из девочки. Целеустремленную Надю это, кажется, только сильнее закалило. «Самое прекрасное – иметь цель, чтоб она, несбыточная, тянула изо всех сил…»[23] – писала Надежда позже.

Когда Надежда узнала, что в Смоленске открываются Высшие художественные мастерские, снова сбежала. На этот раз афера удалась. Ей было всего 15 лет, приходилось жить в заброшенной теплушке, зарабатывать случайной тяжелой физической работой: девушка стирала, мыла полы, носила багаж на вокзале. Зато можно было учиться! Тем более у самого Малевича. О нем Надя уже была наслышана.

После революции было открыто множество подобных студий. Малевич, Шагал и другие передовые художники считали, что искусство должно быть доступно каждому. Малевич к тому времени уже рассказал о передовых идеях супрематизма в Витебске, а теперь преподавал в Смоленске таким же ребятам, как молодая Надя.

Надежда много пишет, осваивает технику рисунка, много читает. Художественная среда переполнена мыслями о новом искусстве и супрематизме под влиянием Малевича. Однако его «антиискусство» и теоретические трактаты о том, что «все уже давно нарисовали и живопись мертва», а будущее принадлежит кино и архитектуре, сбивают юную девушку с толку. К счастью, она встречает в газете статью французского художника Фернана Леже, в которой он говорит, что живопись бессмертна и будущее принадлежит ей. Надя снова вспоминает свой план побега в Париж. Нужно ехать учиться у этого человека, верящего в живопись. Но как?

В 19 лет Надя решается на опасную авантюру, чтобы стать хоть немного ближе к мечте. В то время Польша оккупировала часть Западной Белоруссии и разрешила полякам по происхождению вернуться на историческую родину. Надя использует это и едет в Варшаву. В документах она пишет: «Я, Ванда Надежда Хадасевич, родилась в районе Осетыща, в польской католической семье». В общем, она подделала документы.

Обман остается нераскрытым, и ее принимают в Варшавскую академию художеств.

Надя, тогда уже прошедшая школу знаменитого Малевича, разбирается в передовых течениях искусства, к тому же обладает прекрасной техникой рисования по сравнению с остальными студентами. Кроме того, девушка обладает незаурядным талантом и сильным характером, поэтому ее решили взять без экзаменов. На курсе она становится популярной. Студенты прислушиваются к ее мнению и восторгаются рассуждениями о теории искусства.


Однако, выходя из Академии, Надя возвращается в серый быт, живет в приюте для сирот при костеле и подрабатывает помощницей модистки, чтобы хоть как-то прокормить себя.

В Академии она подтянула навыки реалистической живописи. Варшавская академия была консервативной школой по сравнению со Смоленскими курсами. Здесь, в Варшаве, студентами были не самородки из народа, а только те, кто мог себе финансово позволить подготовку и обучение. В основном это были выходцы из состоятельных семей, которым не приходилось беспокоиться о финансовой стороне дела.

Среди них был и юный Станислав Грабовский. Этот юноша происходил из зажиточной семьи таможенного чиновника и депутата. Кроме состояния и положения в обществе семья гордилась своим происхождением. Прабабушка Станислава была первой любовью и музой Фредерика Шопена. Нужно ли говорить о том, что семья была не в восторге, когда Грабовский влюбился и вдруг сделал юной Наде предложение?

Несмотря на протесты родителей, молодые люди женятся. Невесте всего 19 лет, а жениху – 18. Родители, восприняв выбор сына как что-то постыдное, не стремились пышно отметить событие. Невеста пришла к алтарю в светлом платье, которое одолжила у подруги, заем состоялся праздничный обед в узком семейном кругу.

Молодая художница переехала в роскошный дом семьи Грабовских, однако сразу почувствовала, что ей не рады. Паре выделили одну небольшую комнату, в которой стояли две кровати по разным стенам, шкаф и стол.

Наутро после свадьбы служанка принесла завтрак в комнату молодых: кофе, булочки и сыр на серебряном подносе для Станислава и чай, картошку с хлебом на деревянном подносе для Нади.


Станислав устроил матери скандал, но отношения к невестке это не изменило. После Академии Надя продолжала работать над изготовлением шляпок, чтобы заработать на жизнь. Однажды в отсутствие Надежды свекровь разозлилась и изрезала все материалы вместе с уже готовыми изделиями. Ей было стыдно, что невестка трудится в их квартире на такой недостойной работе. Со свекром отношения у Нади сложились лучше, он даже давал ей деньги, чтобы девушка могла сфокусироваться на учебе и не работать после занятий.

Первые годы совместной жизни прошли под постоянным контролем свекрови, ее критическими замечаниями и нескрываемым стыдом за неподходящий выбор сына. Отношения пары начали давать трещину. Надя вспоминала, что Станислав ценил ее как художника, но в личных отношениях был груб. Ей казалось, что это все мелочи, главное, что у них есть общая цель – создавать настоящее искусство. А это значит, им нужно двигаться дальше Академии искусств в Варшаве. Мечта о Париже никуда не делась.

Рассказами об искусстве и современных художниках Надежда заражает молодого мужа мечтой о Франции. Молодые люди совершают безумную попытку перебраться туда: пишут письмо самому Фернану Леже с просьбой принять их обоих в ученики. Именно тому Леже, чья статья и взгляд на живопись поддержали Надю в сложное время сомнений. Знаменитый авангардист, на удивление, отвечает согласием. Родители Станислава финансируют переезд сына с молодой женой во Францию и дают рекомендательные письма, которые помогут паре найти первых друзей в польской диаспоре.

В 1924 году пара переезжает в Париж и начинает обучение в Академии художеств у самого Леже! Внешний вид мэтра Надю удивил: большого роста, крепкий в плечах и скромно одетый. Он был похож скорее на крестьянина, чем на художника.

Стоит отметить, что Фернан Леже, как и сама Надя Ходасевич, происходил из простой семьи. Его отец разводил скот, мать работала на ферме. Наверняка Надя почувствовала его своим после изящных преподавателей в Варшавской академии художеств.


Поначалу Фернан не обращал внимания на новую застенчивую студентку. Она единственная из класса все время молчала и даже никак не реагировала на его шутки. Спустя несколько месяцев Фернан наконец понял: она не владеет французским языком, зато в полной мере обладает талантом и характером! Он заметил и похвалил картины Нади, пригласил ее к себе в мастерскую вместе с другими талантливыми, по его мнению, учениками. Станислав остался в стороне. На похвалу мастера Надя реагирует болезненно.

Она не верит в свой талант, в комплиментах ей мерещатся фальшь и неискренность. Кажется, что художник просто отмахивается от нее добрыми словами. Однако, когда студия организует выставку ученических работ, картинами Нади заинтересовалась княгиня Анна де Ноай. Надя подумала, что ее разыгрывают, и назвала высокую цену. К ее полному удивлению, картина была куплена.


По дороге домой девушка купила продукты. Несмотря на помощь родителей, молодая пара жила скромно и экономила на еде, чтобы купить достаточно холстов и красок. Чтобы пошутить, Надежда разложила оставшиеся деньги на кровати в виде одеяла. Муж шутку не оценил. Когда Станислав вернулся домой и узнал, откуда деньги, то очень расстроился. Мысль о том, что женщина смогла заработать такую большую сумму, злила его.

В личной жизни все шло совсем не так удачно. Несмотря на то, что Надежда забеременела, Станислав начал поднимать на нее руку. Когда жизнь с ним стала совсем невыносима, молодая художница решила уйти от мужа. Она нашла благотворительный дом для женщин в сложных жизненных ситуациях. Здесь можно было бесплатно жить в окружении таких же, как и она сама, женщин – одиноких, столкнувшихся с несправедливостью, не знающих, что их ждет. Станислав вскоре нашел свою жену и стал уговаривать ее вернуться, обещая, что все изменится. После приезжает отец Станислава и тоже уговаривает Надю вернуться к мужу ради их общего ребенка. Девушка соглашается.

На свет появляется маленькая дочь Ванда. К сожалению, новый член семьи не меняет Станислава, он жестоко обращается с Надеждой. Придя на прием к врачу с жалобами о здоровье, Надежда получает комментарий доктора: «Вы в опасности. Простите меня, но моя медицина не осилит вашего мужа».

Супруги все-таки расходятся окончательно, и Станислав возвращается к родителям. Он отбывает воинскую повинность, а Надя остается одна с дочкой на руках, с подорванным здоровьем и без средств к существованию. Кроме того, ее виза давала разрешение на учебу, но не на работу. Чтобы прокормить себя и дочь, Надя незаконно устраивается уборщицей в тот же пансион, где и жила. Хозяйка пансиона очень удивилась просьбе молодой девушки о работе, но вошла в ее положение, выделив самую дешевую комнату на верхнем этаже без уборной и даже без воды. Хозяйка пансиона уговаривала Надю снова сойтись с мужем ради ребенка. Но Надя, вспоминая разбитую посуду, оскорбления и разорванные рисунки, нашла в себе мужество не менять свое решение.

Типичный день Нади выглядел примерно так: девушка просыпалась в пять утра, чтобы приготовить завтрак постояльцам отеля. Затем она разносила еду на подносах по комнатам. Когда завтрак был окончен и постояльцы расходились по делам, Надя убирала комнаты на трех этажах и общий туалет. Затем она мыла посуду после завтрака.


После этого девушка спешила в Академию. После Академии Надю ждали заботы о малышке, чтение литературы об искусстве. Два раза в неделю она отправлялась на рынок ранним утром, чтобы закупить продукты для обеда, который также подавали в пансионе постояльцам. Волочить тяжелые корзины Наде приходилось в одиночестве.

Иногда семья Грабовских высылала невестке деньги на жизнь, ведь она все-таки воспитывала их внучку, но гордая Надя возвращала их обратно. Она боялась, что, приняв деньги, снова окажется в плену этой семьи. Ведь помимо денег свекор присылает письма, в которых по-прежнему уговаривает Надежду вернуться к Станиславу. Этого юная художница боялась больше, чем бедности.

В какой-то момент свекор настаивает на финансовой помощи под предлогом холодной зимы в Париже и тонкого осеннего пальто Нади, и девушка принимает деньги. Делает это Надя по-своему: покупает самую дешевую шубку из кролика, а на остальные деньги издает журнал об искусстве.


На французском и польском языках она рассказывает о прогрессивных художниках того времени и печатает их новые работы.

Выручка от журнала едва покрывала расходы на его производство. Спустя три выпуска Надежда вынуждена прекратить существование журнала. Однако закрытие журнала нельзя назвать поражением. Именно этот журнал с совсем короткой историей существования помог ей заявить о себе, обрести вес в художественной среде и обзавестись новыми знакомствами и друзьями. Фернан Леже приглашает девушку стать его ассистенткой, что означает интересную работу и зарплату.

Вскоре Надя встречает новую любовь, почтового чиновника и любителя живописи Жоржа Бокье. Карьера продолжает складываться удачно, молодая художница получает место преподавателя в Академии художеств. Кроме стабильного дохода к должности преподавателя прилагается небольшая служебная квартира. Кажется, все снова становится хорошо, но по злому стечению обстоятельств именно в день переезда в новую квартиру началась Вторая мировая война.

Возлюбленный Нади уезжает на фронт. Фернан Леже вместе с женой, зачисленный в списки антифашистов, отправляется в Америку. Леже не трусит, но и не тешит себя ложной надеждой, что все обойдется. Он участвовал еще в Первой мировой и не понаслышке знает, что это такое. Так, в сентябре 1916 года во время газовой атаки под Верденом Леже получил серьезное отравление и больше года провел в больницах, а затем был демобилизован. Фернан хочет помочь Наде: зовет уехать с ними и даже покупает для нее билет на пароход. На посадку Надя не явилась. Она не может бежать из Парижа.

Надежда остается во Франции и участвует в движении Сопротивления. Рискуя жизнью, печатает агитационные листовки и расклеивает их по ночам, передает одежду бывшим военнопленным, тайно укрывает у себя английскую девочку. Из-за опаски преследования Наде приходиться жить по поддельным документам и однажды поменять внешность: остричь волосы, перекраситься в блондинку.


После долгожданного окончания войны Надя снова не остается в стороне. Она организует аукцион в помощь бывшим советским военнопленным, лично обращается ко всем своим знакомым художникам с просьбой передать картины. Ей это удается, Надя получает полотна лучших мастеров: Пикассо, Леже, Брака, Матисса… Собранная сумма была огромной – более трех миллионов франков.

Возлюбленный Нади Жорж Бокье возвращается с фронта, пара селится вместе. Надежда много работает: преподает, пишет и успешно продает свои работы, прочно занимает место в художественной среде Парижа. С ней советуется Пикассо, очень ценивший ее мнение. Несмотря на свою занятость, Надя продолжает быть главной ассистенткой Леже, она управляет его художественной студией и становится незаменимым для Леже человеком.

В 1950 году умирает жена Фернана Леже. Художнику уже почти 70 лет, он раздавлен и нуждается в ком-то близком. Все больше времени он проводит со своим добрым другом и ассистентом Надей. Их объединяет долгая совместная работа, общие интересы и взгляды, а главное – живопись. Постепенно обоим становится ясно, что это не только крепкая дружба. Мэтр делает Надежде предложение, она отвечает согласием и становится Надеждой Леже. Брак с Фернаном ставит точку в ее отношениях с Жоржем Бокье. Он принимает это с достоинством и не мешает паре.

Комментируя свой брак с большой разницей в возрасте (более 20 лет), Надя говорила так: «Я вышла замуж за труд»[24]. Еще в Смоленске она впервые услышала имя Фернана Леже, прониклась его идеями и взглядами на живопись. Она глубоко уважала мастера.


Фернан, рассказывая о позднем браке, был более романтичен: «Раньше для меня существовало только искусство, женщины были лишь для отдыха. И вот… дожил до семидесяти лет, чтобы впервые полюбить»[25].

Несмотря на рациональное описание супруга, Надежда много делает для того, чтобы Фернану было хорошо и комфортно. Она покупает дом в пригороде Парижа, обустраивает там две мастерские – большая на первом этаже для него и поменьше на втором для себя, готовит домашние обеды и даже поет дома на белорусском, чтобы порадовать мужа.

К сожалению, их семейная жизнь не продлилась долго. Спустя три года брака Леже умирает от инфаркта, оставляя жене все свое состояние и картины. Вместо того чтобы наслаждаться роскошной жизнью, Надежда Леже строит и наполняет картинами музей своего мужа, который передает в управление Франции. К слову, это был первый музей одного художника, и только позже появились музеи Пикассо, Дали, Шагала…

Надежда вновь встречает своего бывшего возлюбленного Жоржа Бокье. Оба понимают, что нужны друг другу, и вновь становятся парой. Надежда снова решается на авантюру: в 1959 году, воспользовавшись начавшейся оттепелью, она посещает СССР. Сделать это было все еще непросто. Несмотря на то что она была убежденной коммунисткой, участвовала в движении Сопротивления и писала картины на популярные коммунистические темы, она все же оставалась французской иммигранткой. Более того, она критиковала соцреализм в письмах к министру культуры СССР Фурцевой: «Я абсолютно не согласна с социалистическим реализмом в живописи, который сейчас существует в СССР, ибо в нем нет живописи…»[26] Несмотря на это, Надежде все-таки удалось приехать. Она отправилась в путь вместе с Жоржем на машине, по дороге посетив родную деревню, в которой все еще жили ее братья и сестры.

Надежде удается регулярно приезжать в СССР и много сделать для своей родины. Она привозила из Франции огромное количество картин для выставок, дарила музеям СССР предметы искусства: свои мозаики, картины Леже, керамику Пикассо. Но самый главный подарок – репродукции. Сегодня это сложно представить и понять. Каждый может найти в интернете любую картину и изучать мировую живопись. Но тогда познакомиться с импрессионистами или великими итальянцами было невозможно. Заказанные ею в Лувре 360 копий картин известных европейских мастеров и 173 предмета скульптуры были переданы Белорусскому художественному музею. Эти произведения искусства возили по небольшим городам, чтобы любой желающий мог познакомиться с мировыми шедеврами искусства. О таком подарке в свое время юная Надя и мечтать не могла.

Надежда Леже опекала советские делегации в Париже, помогала им финансово и морально. Например, по воспоминаниям актрисы Татьяны Самойловой, когда та прилетела в Канны представлять фильм «Летят журавли», она страшно заболела. Надежда Леже приложила все усилия и поставила ее на ноги. Другая советская актриса, Лариса Лужина, вспоминала, что получила в подарок от художницы невероятно красивое нежно-голубое кружевное платье. Актриса должна была представлять свою страну на Каннском кинофестивале. Общий образ, как и наряд, был полностью ее ответственностью, поэтому подаренное платье стало спасением. Даже Сергей Довлатов упоминает Надю Леже в своей книге «Чемодан». Вдова художника, не зная писателя лично, передает ему куртку своего бывшего мужа – она услышала лишь рассказ о молодом писателе похожего телосложения.

Может быть, такие мелочи покажутся кому-то незначительными, но сколько в этом теплоты и материнской заботы. Однажды директор Минского художественного музея пожаловалась на нехватку средств. Тогда Надежда сняла с себя драгоценную брошь с бриллиантами и просто протянула ей со словами: «Вот, тут хватит на все!».


Она не понимала, что в СССР нельзя было просто продать бриллианты и делать на вырученные средства, что хочется. Великодушный жест был отвергнут.

Когда подруга Надежды Леже бывший министр культуры СССР Екатерина Фурцева умерла, Надя решила создать проект гранитного надгробия. К сожалению, его не утвердили и отдали советскому скульптору. Наброски Нади, которые она сделала для Фурцевой, использовали после смерти художницы для ее собственного надгробия.

Надежда Ходасевич-Леже умерла в день годовщины Октябрьской революции, 7 ноября 1982 года, а спустя три дня скончался Брежнев, поэтому, конечно, советской прессе было не до нее. На родине не вышло ни единого некролога о женщине, сделавшей так много для мирового искусства и для своей родины.



Фернан Леже, «Чтение. Портрет Нади Леже», 1949

«Много раз я слышала: «К чему это вам? Откажитесь от беспокойных затей!» – «А я с детства люблю беспокойные затеи!»[27] —


писала Надя Ходасевич-Леже и так прожила свою жизнь.

Фернан Леже, «Чтение. Портрет Нади Леже», 1949
Леже изображал свою музу еще до того, как между ними начались супружеские отношения. В 1949 году Надя была его ассистенткой и преданной ученицей.
На листе достаточно узнаваемый образ Надежды за чтением. Не совсем понятно, что просматривает художница – книгу или документы. Фигура женщины красива, но при этом достаточно строга. Платье выглядит наглухо закрытым, волосы строго убраны, чтобы не отвлекать от важных дел. Глаза опущены, демонстрируя изящный профиль.
Леже намеренно использует цветовые пятна, создавая параллельную композицию, которая не спорит с фигурой, а только дополняет ее.
Перед нами взрослая интеллектуальная женщина, занятая важным делом.


Елена Дьяконова и Сальвадор Дали

Я люблю Галу больше матери, больше отца, больше Пикассо и даже больше денег[28]. Сальвадор Дали
Елена Дьяконова, или, как мы все ее знаем, Гала, стала для Дали всем – музой, женой, менеджером, матерью, дочерью. После случайной встречи с юным Сальвадором она оставит мужа и проведет всю свою жизнь рядом с новым возлюбленным. Они зарегистрируют свой брак в каждой новой стране, в которой побывают. Дали не только посвятит ей свои полотна, но и будет подписывать их обоими именами: Gala Dali. А после смерти своей любимой жены Дали быстро потеряет рассудок, больше не сможет писать и угаснет, так и не научившись жить без нее. Кто же эта женщина, создавшая Дали и остававшаяся в тени своего гения?

Всю жизнь она творила мифы о себе, и биография Галы также полна загадок. По версии самой Елены Дьяконовой, она родилась в Казани в 1894 году в семье Ивана Дьяконова, чиновника Министерства сельского хозяйства. В 1905 году отец умер, и оставшаяся с четырьмя детьми мать вышла замуж за московского адвоката еврейского происхождения Дмитрия Гомберга.

Однако, во-первых, такого министерства в Казани в то время не существовало вовсе. А во-вторых, сложно поверить, что вдова из провинциального города с четырьмя детьми вдруг удачно выходит замуж за преуспевающего адвоката. Существует альтернативная версия о том, что все четверо детей были рождены от Гомберга вне брака, а затем он женился на возлюбленной, как только это стало возможным.

Так или иначе официальным отчимом будущей Галы стал московский адвокат Дмитрий Гомберг. Семья переехала в Москву. С отчимом у молодой Елены сложились теплые отношения, она даже взяла его отчество.

Дмитрий Гомберг тоже хорошо относился к Елене и оплачивал ее обучение в частной женской гимназии. Именно здесь девочка подружилась с одноклассницей Анастасией Цветаевой и ее старшей сестрой Мариной. Будущая поэтесса посвятит своей подруге детства стихотворение «Мама в саду», вышедшее в ее первом сборнике. Анастасия же оставит воспоминания о будущей Гале в своих мемуарах:

«В полупустой классной комнате на парте сидит тоненькая длинноногая девочка в коротком платье. Это Елена Дьяконова. Узкое лицо, русая коса с завитком на конце. Необычные глаза: карие, узкие, чуть по-китайски поставленные. Темные густые ресницы такой длины, что на них, как утверждали потом подруги, можно рядом положить две спички. В лице упрямство и та степень застенчивости, которая делает движения резкими»[29]. Сестры вспоминали острый ум Елены, с ней всегда было о чем поговорить.

После окончания гимназии Елена отучилась на курсах гувернанток и начала было уже приискивать место, но не тут-то было. Стоя на пороге новой жизни, она ожидала чего-то особенного, ей грезились путешествия, наряды, мужчины… Однако в 18 лет девушка заболела чахоткой (туберкулезом). Врачи давали неутешительные прогнозы. Елена стала циничной, нелюдимой и резкой, она была уверена, что умрет, так и не начав жить. Родители же не собирались так быстро сдаваться. Отчим собрал деньги на лечение падчерицы и подыскал место в швейцарском санатории.

Смертельную в то время чахотку чудом удалось победить. Возможно, тогда Елена решила больше никогда не терять драгоценного времени и наслаждаться каждой минутой жизни.


Помимо выздоровления, Швейцария подарила Елене встречу с молодым французом из состоятельной семьи. Худощавого юношу с крупным благородным носом звали Эжен Грендель. На курорт его отправил отец в надежде вылечить от тяги к бесполезному занятию – поэзии. Надо ли говорить, что молодая русская не только помешала этому исцелению, но и усугубила тягу юноши к творчеству. Елена свободно говорила по-французски, интересовалась литературой и была очень похожа на мать поэта. Она придумает для него более благозвучное имя, с которым он впоследствии войдет в мир литературы: Поль Элюар. Он же первым назовет ее Гала с ударением на последний слог. В переводе с французского это означает «праздник, торжество». Именно этим именем она будет представляться всю последующую жизнь.



Легкое курортное увлечение могло быстро забыться, так как молодые люди разъехались по домам, но эти двое продолжали переписываться еще целых пять лет. Скорой свадьбы не было по ряду причин. Сначала отчим Елены настаивал, что необходимо закончить образование, а уже потом выходить замуж. А затем юношу призвали на фронт. Однако долго сражаться ему не пришлось – болезненный по натуре, Эжен заболел бронхитом и попал в госпиталь. В 1916 году, накануне смутных времен в России, Елена наконец переезжает во Францию, чтобы стать законной женой французского буржуа. Пересекая разрушенную после Первой мировой войны Европу, Гала не беспокоится о будущем. Главное для нее – быть с любимым.

Прибыв наконец в Париж, Гала не застала своего жениха дома. Он все еще был на фронте. Родители Поля поселили девушку в своем доме, но она и не думает помогать свекрови по хозяйству. Гала много читает, ходит в музеи, изучает рисунок и живопись. Поля это не беспокоит, напротив, он пишет матери, что его невеста должна жить как королева, а брак будет зарегистрирован в первый же день его приезда в Париж. В подарок на свадьбу Поль просит у родителей большую массивную деревянную кровать, которая должна прослужить паре всю жизнь и стать в конце смертным ложем.

Невеста привозит с собой свадебное платье, такое же необычное, как и эта молодая пара, – темно-зеленая тафта, туго стянутая на поясе, длинные рукава и карманы.


Через год после свадьбы рождается дочь Сесиль. Гала мечтала о сыне и несколько разочарована появлением дочери. Поль же, напротив, счастлив стать отцом и делает все, чтобы его дамы были счастливы.



Первые годы жизни в Париже Гала проводит в праздных наслаждениях, заказывает модные платья и костюмы, перчатки и туфли, путешествует. Поль устраивается работать к отцу, поэтому может оплачивать капризы жены. Впрочем, иногда они вместе делают долги. Однажды в Монте-Карло они проиграли огромную сумму, после чего последовал крупный скандал, и Поль пообещал родителям больше никогда не заходить в казино.

Будучи хорошим мужем и отцом, Поль также не перестал быть поэтом и бунтарем. Он продолжает писать стихи, засиживается в столичных салонах и дискутирует с юными поэтами. Несмотря на любовь к Гале, Полю нужна свобода, и он предлагает ей открытые отношения. Сначала Гала была шокирована таким форматом, но постепенно ей пришлось смириться с неверностью мужа. На ухаживания друзей Поля и его коллег по литературе она реагирует отстраненно и холодно.

Через четыре года после свадьбы Элюар знакомит жену с немецким художником Максом Эрнстом. Гала заинтересовалась этим высоким светловолосым мужчиной. Несмотря на наличие жены и сына, Макс Эрнст вскоре переехал к семейной паре. Сначала так называемая любовь втроем хорошо отразилась на всех ее участниках. Поль и Макс могли беседовать о философии и искусстве, а Гала получала достаточно внимания от обоих мужчин. Однако спустя три года муж Галы, Поль, начал чувствовать себя лишним в этом треугольнике и, не справившись с эмоциями, уехал в Азию, никого не предупредив.

Начав когда-то эту игру в свободную любовь, Элюар не мог предположить, как далеко все зайдет, и не представлял, что боль от необходимости делить партнера не абстрактна, а реальна и ощутима.


Родители Поля, обнаружив пропажу сына, страшно за него переживали. Элюар забрал из сейфа отца внушительную сумму и попросил не мешать его планам, пригрозив, что в противном случае он не пожалеет ни себя, ни родителей. Пытаясь разобраться в том, что произошло, родители Поля узнали об отношениях втроем и решили, что именно Гала виновата в пропаже сына, принудив его к такому аморальному образу жизни. Ей было отказано бывать в родительском доме и прекращено всякое финансирование.

Гала и Макс Эрнст тоже серьезно обеспокоились пропажей Поля Элюара и, собрав необходимое количество средств (ей для этого пришлось продать украшения и ценные вещи, а ему – все свои картины), поспешили на поиски. Встретившись в Сингапуре и проведя время во Вьетнаме, тройка навсегда распадется. Элюар потребовал, чтобы Эрнст вышел из их отношений. Гала вернулась с мужем в Париж, а Эрнст еще на несколько месяцев остался один в Азии.

После возвращения домой семейная пара, казалось бы, могла наслаждаться друг другом и временем вдвоем, но Гала и Элюар начинают жить раздельно. Свободные отношения продолжаются. Гала наблюдает за чередой интрижек мужа и сама не отказывает себе в любовниках. Он пишет ей высокопарные письма, в которых бесконечно признается в любви, но это не удовлетворяет Галу. Стоит отметить, что в письмах к друзьям Гала признавалась, что мечтает стать не только музой, но и единственной женщиной в голове и сердце своего мужчины. Она жаждала заполучить гения, который стал бы инструментом для ее реализации. Она должна быть чем-то большим, чем просто возлюбленной.

Встреча с гением вскоре состоялась благодаря самому Элюару. Регулярно встречаясь в Париже с участниками сюрреалистической группы, он познакомился с молодым каталонцем – 25-летним Сальвадором Дали. Увлекательный диалог закончился приглашением посетить мастерскую художника в Кадакесе. Элюар приглашение принял и взял с собой жену.

Когда Дали впервые увидел Галу, он опешил. В детстве ему подарили авторучку с маленьким снежным шаром, в котором была заключена черноволосая красавица. Если шар встряхнуть как следует, то вокруг этой загадочной женщины кружили снежинки. Маленький Сальвадор влюбился в эту фигурку и пообещал себе во что бы то ни стало спасти незнакомку. Узнав, что новая знакомая родилась в далекой России, где достаточно снега, Дали понял, что перед ним та самая женщина из детских грез.


Для Галы эта встреча тоже была судьбоносной. Несмотря на его нелепое поведение (он постоянно крутился вокруг нее, то замолкал, то тараторил без умолку, а то и вовсе хихикал как ребенок), она позже вспоминала, что сразу поняла, что перед ней настоящий гений. Выглядел Дали тоже весьма своеобразно: бусы и браслет из искусственного жемчуга, шелковая блузка, расписанная собственноручно. В следующие их встречи одевался он не менее странно: изрезанная рубаха, цветы в волосах, брюки, надетые наизнанку, бусы… Даже сегодня такой образ кажется более чем эксцентричным, а в то время и подавно. А чего стоит знаменитый рецепт собственноручно сваренного парфюма Дали: костяной клей, сушеные змеи, козий помет… Позже Дали признавался, что своим образом пытался показаться цельной личностью, которая ни в ком не нуждается, отразить, что в нем есть все – и мужское, и женское. Судя по фото, Гала же, напротив, выглядела безукоризненно стильно и строго. Она не отказывала себе в дорогих нарядах и точно знала, что ей подходит. В конце первой встречи Дали хотел приобнять Галу, но не решался. Тогда она сама крепко сжала ладонь художника.

Гала и Дали стали много времени проводить вместе, но как именно это происходило, тяжело сказать точно. Эти двое всегда стремились приукрасить или преувеличить реально происходившие события. Существует легенда о том, что, отправившись на прогулку, Дали внезапно напал на Галу и, крепко держа ее за шею, спросил, чего она от него хочет. Она якобы ответила, что он должен взорвать ее (возможно, она имела в виду овладеть ей). В любом случае уже в этой поездке между ними начался роман.

Элюар не верил, что это что-то серьезное, поэтому спокойно воспринял их роман и даже описывал в письмах свои фантазии на тему любви втроем. Однако в этот раз существование любовного треугольника было невозможно. Гала выбрала себя, а значит – молодого Дали, которым могла полностью завладеть. Гала и Дали въезжают в парижскую квартиру, купленную и обставленную на деньги Элюара. Дочь Сесиль отправляют на воспитание к бабушке и дедушке. А еще через три года Гала и Элюар оформляют развод. Впрочем, Поль Элюар и дальше будет считать Галу женщиной всей своей жизни. Он женится на бездомной девушке из провинции по имени Нюш, которую случайно встретит на улице, когда она под дождем будет искать ночлег или хотя бы ужин. До конца жизни Поль и Гала будут писать друг другу письма и помогать советом и делом.

Кроме любезно оставленной квартиры, Гале было не на что опереться. Дали был молодым художником без средств к существованию. Он и сам позже вспоминал, что его жизнь была словно дырявым мешком. Он воспринимал себя мягким желе. Сложные отношения с семьей закончились скандалом, когда отец узнал о связи с замужней женщиной на 10 лет старше. В результате Дали перестал получать всякую поддержку семьи. Он был невероятно талантлив, но, кроме написания картин, не был способен на что-либо еще.

Гала энергично взяла на себя все заботы. Она организовала распорядок дня Дали так, чтобы он мог продуктивно работать. Брала c собой папку с работами любовника и отправлялась в галереи, чтобы показать экспертам рисунки и доказать гениальность молодого художника. Гала находила меценатов и заключала контракты от его имени. Она перепроверяла все документы, подписанные Дали, и разрывала невыгодные соглашения. Вместе пара посещала необходимые приемы, чтобы Дали был все более узнаваем, а значит, все более востребован.


Привыкшей к роскоши Гале было поначалу непросто, но ей удалось достаточно быстро заработать. Она нашла 12 меценатов и придумала интересную схему. Каждый из меценатов платил две с половиной тысячи франков в год за возможность выбрать одно большое полотно, две маленькие картины и два рисунка Дали. Это позволяло Дали свободно творить и не страдать от нужды.

В 1934 году Гала принимает решение поехать в Америку. В этой стране были открыты всему новому, а также готовы были хорошо платить. Затея удалась. Гала и Дали получили не только приглашения на все важные светские мероприятия, но и повышенный интерес публики, а значит, и новые контракты. Дали без устали работал над всем, что могло принести деньги. В моменты творческого застоя он разрабатывал дизайн мебели, украшений, одежды. Сотрудничал со студией Уолта Диснея и Голливудом.

Гала строит целую корпорацию вокруг любимого художника. Многие упрекают ее в меркантильности. Но Дали это идет только на пользу. Когда-то он был тихим юношей, робко беседовавшим с людьми, но с ней он поверил в себя и стал вещать как мэтр. Показательна в этом плане его ссора с кружком сюрреалистов. После разлада с единомышленниками он заявил: «Сюрреализм – это я». Может быть, это звучит слишком самонадеянно, но если сегодня спросить случайных прохожих о сюрреализме, вы обязательно услышите именно фамилию Дали.

Журналисты The Sunday Times справедливо писали про Галу: «Она просто взяла беззащитного и, несомненно, одаренного Дали и превратила его в мультимиллионера и звезду мировой величины».

Гала стала не просто менеджером Дали, но и главной музой. До поздней старости она позировала своему гению. Дали без устали рисовал ее лицо, красивую шею, грудь, спину.

Отношения между ними оставались открытыми. Гала всю жизнь не отказывала себе в молодых любовниках и никогда не ревновала Дали к его поклонницам. Многие спекулируют на тему асексуальности Дали, однако в своей автобиографии он опровергает это, а Гала в воспоминаниях однозначно указывает на половые отношения с художником. Есть свидетельства о том, что до встречи с Галой Дали был девственником. Художник вырос в строгой католической семье, где секс воспринимался как что-то греховное. Отец заставлял юного Сальвадора изучать книгу с подробными фотографиями гениталий людей, страдающих от болезней, передающихся половым путем. До конца жизни секс будет ассоциироваться у художника с гниением и насекомыми. В картинах «Великий мастурбатор» и «Признак сексуальной привлекательности» части обнаженного тела выглядят болезненными или даже гниющими. Для Дали мастурбация была единственным способом снять сексуальное напряжение. Мир фантазий заменил ему отношения с женщинами, однако обилие фантазий привело к разрыву с реальным миром и сексуальным девиациям. Например, он признавался, что любит подглядывать за женой в душе (вуайеризм), любил быть нежно униженным женой (мазохизм). Скорее всего с годами его сексуальный интерес так же угасал. Возможно, он все чаще удачно сублимировал свою сексуальную энергию в творчество.

Интересный факт: Дали был увлечен идеями Зигмунда Фрейда. Работы психоаналитика позволили молодому художнику начать анализировать свои страхи и фантазии и помогли сформировать свой стиль в искусстве. Дали даже посетил знаменитого психиатра в Лондоне в 1938 году, куда тот бежал от нацистов. К сожалению, диалога не получилось – Фрейд страдал от последней стадии рака ротовой полости и преимущественно молчал.

На момент встречи с художником Гала была сексуально раскрепощена. Ее одержимость молодыми любовниками в конце жизни приводила к большим тратам. Она маниакально боялась лишиться богатства и постареть. Вероятно, этот страх сопровождал Галу со времен раннего бедного детства. И этот страх не ушел до самого конца жизни – после смерти под матрасом более чем состоятельной старушки нашли банковские чеки и доллары.

Несмотря на разницу темпераментов, с годами любовь этой пары только росла.

В 1969 году Дали подарил своей музе средневековый замок, который отреставрировал и расписал внутри. Посещать этот замок он мог только после получения разрешения. Обожающий мазохизм Дали трепетал.


Всего через 13 лет после переезда в замок Гала заболела гриппом и умерла в испанской больнице. По все еще действующим в то время средневековым законам Испании, тело умершего нельзя было перевозить на далекие расстояния во избежание распространения чумы. Для Дали все законы были условностью. Он взял шелковое алое платье, большие солнцезащитные очки и, переодев умершую жену, посадил на заднее сиденье машины и заботливо пристегнул. Так он перевез ее в последнее пристанище – склеп в ее замке. Забальзамированное тело похоронили в гробу со стеклянной крышкой.

Без своей музы Дали не мог существовать, он быстро потерял силы и рассудок. Вел себя агрессивно с медицинским персоналом. Кидался в них всем, что попадалось под руку. Мало писал. Пережив жену на семь лет, Дали скончался.



Сальвадор Дали, «Галатея со сферами», 1952

Сальвадор Дали, «Галатея со сферами», 1952
Сальвадор Дали создал бесчисленное множество портретов своей возлюбленной. Все они восхваляют Галу, как, например, «Галатея со сферами».
На картине изображен морской пейзаж в ясную погоду и ряд сфер, создающий портрет главной музы художника. Эдакий парад планет существует только для того, чтобы явить нам Галу.
Сферы также создают перспективу, что придает картине не только глубину, но и ощущение бесконечности. Гала больше не реальная женщина, а неосязаемое божество, которое не знает смерти, присущей простым смертным.


Ольга Хохлова и Пабло Пикассо

Жизнь с гением часто романтизируют – можно греться в лучах его славы, войти в историю как подруга уникального человека, быть немного особенной, а главное, с любовью служить своему гению. Только каковы цена и риски такого союза?

Ольга Хохлова родилась в семье полковника Русской императорской армии, мечтала стать балериной и брала частные уроки танцев, но на профессиональную сцену на родине не выходила. Счастливым билетом к мечте стало для нее приглашение в балетную труппу Сергея Дягилева. Конечно, не в роли солистки, а всего лишь в кордебалете. Но зато это был балет самого Дягилева! Кто это такой и почему это так важно, стоит рассказать подробнее.

Сергей Дягилев не был композитором, хореографом или художником. Сегодня мы бы назвали его продюсером. Он умел мастерски придумывать общую идею спектакля, находить талантливых исполнителей: композиторов, артистов и художников. Дягилев смело вмешивался в творческий процесс, направлял и контролировал репетиции, любил смелые эксперименты. Уже в 27 лет он получил место чиновника по особым поручениям в Императорских театрах. Знаменитая балерина Матильда Кшесинская писала в мемуарах, что Дягилев часто присутствовал на репетициях и танцоры побаивались его критики.

Долго в Императорских театрах Дягилев не проработал. Попытки привлечь молодых художников и слишком смелые идеи привели к конфликтам и интригам. Ему не удалось реализовать себя в России, поэтому он собрал свою театральную труппу и организовал гастроли русского балета в Европе. Тут он чувствовал себя свободно и независимо. Каждый год он привозил несколько небольших балетов в крупные европейские города. Дягилев покорил зрителей. Его первые постановки («Половецкие пляски», «Жар-птица», «Петрушка») ввели моду на все русское. Например, невеста будущего короля Великобритании Георга VI Елизавета надела в день свадьбы кокошник с бриллиантами и белое платье, напоминающее русский сарафан. Русский балет получил место для репетиций в здании Оперы Монте-Карло в Монако. Для маленького княжества это была отличная реклама. Дягилев дал старт таким мировым звездам балета, как Вацлав Нижинский, Леонид Мясин, Михаил Фокин, Серж Лифарь, Джордж Баланчин. Кроме того, у него работали Анна Павлова, Ида Рубинштейн, Тамара Красавина…

Чтобы попасть в труппу Дягилева, нужно или уже быть звездой и служить дополнительной рекламой (как Анна Павлова в свое время), или быть талантливым и очень трудолюбивым молодым артистом. Несмотря на то что многие исследователи и поклонники Пикассо принижают талант Хохловой, необходимо отметить, что Дягилев был очень щепетилен при отборе артистов, а значит, талант у молодой Хохловой был. Кроме того, легендарная танцовщица Тамара Красавина, также работавшая у Дягилева, в своих мемуарах называет Ольгу талантливой профессиональной балериной.

В 1916 году Дягилев привлек к созданию декораций для балета «Парад» молодого, но уже довольно известного испанского художника Пабло Пикассо. В это время уже завершились два первых ярких периода живописца: голубой и розовый. Пикассо уже был кубистом.

Любовь к экспериментам и абсолютная свобода – вот что объединяло Пикассо с Дягилевым, и поэтому он прекрасно сработался с русским балетом, даже вмешался в сценарий, переписав несколько сцен.