Галина Ульянова

Купчихи, дворянки, магнатки

Женщины-предпринимательницы в России XIX века

Новое литературное обозрение

Москва

2021







Редактор серии Д. Споров

В оформлении обложки: Портрет Н. И. Соболевой. Мыльников Н. Д. 1830-е гг. Из собрания Ярославского художественного музея. Фотография Верхних торговых рядов в Москве. 1886 г. Из альбома Н. А. Найденова.



© Г. Ульянова, 2021

© О. Золотухина, иллюстрации, 2021

© Д. Черногаев, дизайн серии, 2021

© ООО «Новое литературное обозрение», 2021

* * *

Введение

В 1832 году в Москве, в Университетской типографии, был опубликован «нравственно-повествовательный» (как было обозначено на титульной странице) роман Александра Орлова под цветистым названием «Анна, купеческая дочь, или Бархатный ридикуль из Галантерейного ряду». В романе рассказывалось о молодом торговце галантереей из Китай-города Валериане, который за улыбки кокетливых покупательниц снижал цену до минимума, постепенно дойдя до разорения.

Валериана спасло от банкротства благоразумие молодой красавицы-покупательницы Анны, купеческой дочери. Анна прислала ему письмо со следующим советом:


Валериан! Я — купеческая дочь, имя мое Анна. От отца и брата слышала я, что ты в кредит упал, продавая женщинам за бесценок свои товары, которых тебе для лавки своей уже купить будет не на что, а на кредит уже иметь не можешь. По крайней мере, я так слышала от отца и брата, которые, зная все купеческие обороты, имея сами большие спекуляции, редко ошибаются как в расчетах, так и в суждениях о торговых людях. Я искренно о тебе сожалею и желаю от чистого сердца, чтоб ты поправил дела свои.
Анна.


Анна, до поры до времени оставаясь инкогнито, прислала Валериану 1000 рублей. Эта довольно крупная для 1830‐х годов сумма помогла Валериану расплатиться с кредитом и наладить торговлю. Молодые люди познакомились, когда Анна под видом обычной покупательницы в очередной раз пришла в лавку к Валериану. Между ними постепенно возникли романтические чувства, и история закончилась хеппи-эндом — свадьбой.

В романе любовные переживания юной купеческой дочери удачно сочетаются с ее прагматическими представлениями о «правильном» ведении бизнеса, основанными на умении считать деньги и благоразумно инвестировать свободные средства в развитие дела. Здесь представлена скорее типичная, чем необычная ситуация. Вопреки господствующим у современных людей представлениям, в XIX веке русские женщины воспитывались в атмосфере, предполагавшей, что персона женского рода должна уметь наравне с мужчиной разбираться в вопросах финансов, заключения сделок по торговле и недвижимости. Причем, как будет далее показано в книге, это относилось к женщинам всех экономически активных сословий: дворянкам, купчихам, мещанкам и отчасти крестьянкам, переселившимся в город.

Глава 1. Образ русской женщины и его метаморфозы

В истории России XIX — начала XX века было немало выдающихся женщин. Среди них императрицы-благотворительницы — как супруга Александра III Мария Федоровна, сестры милосердия — как великая княгиня Елена Павловна, университетские профессора — как Софья Ковалевская.

Были героические натуры и среди женщин из купечества, державших крепкой рукой семейный бизнес. Пожалуй, самой яркой из них была Мария Федоровна Морозова, в течение двадцати лет возглавлявшая крупнейшее в России текстильное предприятие — Никольскую мануфактуру, где трудились более 25 тысяч человек.

Но эта книга не только про женщин. Она про богатство, которое стремились заработать, сохранить или удержать женщины, по своей воле или в силу обстоятельств встававшие во главе бизнеса. Этот бизнес мог достаться от родителей, от мужа или создавался самостоятельно с нуля. Каково было отношение этих женщин к богатству? Какие стратегии развития бизнеса они избирали? Менялся ли при этом женский характер? Удавалось ли предпринимательницам совмещать твердость в отношениях в бизнесе с мягкостью и женственностью в семье?

В нынешнем научном и обывательском сознании образ русской женщины XIX века смутен. Наши современники представляют его по-разному. Одни думают, что то была скромница-затворница, воспитанная родителями в послушании и молчании. Другие, напротив, убеждены, что для того времени характерно появление женщин-личностей с независимыми от окружающих желаниями и стремлением к самостоятельным решениям.

Некоторые образы женщин XIX века, помещиц и купчих, знакомы нам еще из школьного курса русской классической литературы. Среди них — прижимистые и оборотистые, скупые и властные, как Арина Петровна из «Господ Головлевых» или Кабаниха из «Грозы». А была еще и глава пароходства миллионерша Васса Железнова. Но существовали ли вассы железновы в реальности или подобные героини — всего лишь литературная гипербола?

В последние двадцать пять лет историки обратили внимание на феномен женского предпринимательства в России. Оказалось, что женское затворничество, а также якобы определяющее влияние постулатов «Домостроя» на жизнь людей 200–250 лет назад, является мифом. Представление о том, что вплоть до наступления советской власти городские и деревенские женщины в России занимались исключительно домашним хозяйством и воспитанием детей, в то время как мужчины работали (по найму или самостоятельно) и обеспечивали семью, оказалось ошибочным. Конечно, в некоторых семьях царил (да и в наше время царит) патриархальный уклад. Но наряду с этим в XVIII–XIX веках в России существовала целая когорта женщин, исполнявших роль жены и матери одновременно с ролью главы семейного дела.

Законодательство: кто в России мог заниматься предпринимательством?

Развитие экономики современного типа и российского предпринимательства в XIX столетии вывело на общественную арену фигуру женщины-предпринимателя. В основном предпринимательницы принадлежали к купеческому и дворянскому сословиям, но также были мещанками, крестьянками, солдатками, женами и дочерьми священнослужителей. Занятие торговлей разрешалось любому жителю России за исключением: православных, католических и протестантских священников, мулл, монахов; дворян, находившихся на государственной или губернской службе по выборам; находившихся на службе нижних воинских чинов; евреев-поселенцев; маклеров, нотариусов и таможенных чиновников.

В крупном бизнесе в основном были заняты купчихи и дворянки. В среднем и мелком доля купчих и дворянок весь XIX век доходила в сумме до 80–85 %. Для того чтобы заниматься предпринимательством, необходимо было получить специальное «купеческое свидетельство» и платить государству налог в зависимости от оборотов.

Законодательство о торговле, действовавшее в XVIII–XIX веках, стало складываться еще при Петре I. В 1721 году был издан «Регламент, или Устав Главного Магистрата». Верхушка городского непривилегированного населения (то есть лица, не входившие в аристократию) подразделялась на две гильдии. В первую гильдию входили «банкиры, знатные купцы, которые имеют отъезжие большие торги и которые разными товарами в рядах торгуют, докторы, аптекари, лекари, шиперы купеческих кораблей, золотари, серебренники, иконники, живописцы». Во второй числились лица с меньшими доходами: торговцы «мелочным товаром и харчевым припасом», ремесленники, резчики, токари, столяры, портные, сапожники — то есть самостоятельные хозяева, не состоявшие у кого-либо в найме.

В 1742 году разделение на гильдии было подтверждено, только гильдий стало три. Само их устройство было продиктовано необходимостью взимания налогов — подушных денег. При записи в гильдии требовалось указать личные данные: «где кто жительство имеет, в котором приходе и урочище, и своим ли двором или <…> в наемном углу, что ему лет и детям, <…> также торг или ремесло какое имеет, и ежели торгует, в котором ряду».

Уже в первой половине XVIII века купеческое дело вели и женщины. Например, в списке владельцев московских лавок 1736–1745 годов находим Татьяну Коробейникову (жену купца 1‐й гильдии Алексея Коробейникова), торговавшую в Шапочном женском ряду. В торговых помещениях, «идучи с Никольской улицы из Ветошного ряду», находилось несколько лавок Алены Чеканщиковой (жены купца 1‐й гильдии Ивана Чеканщикова). Тринадцать «затворов» — торговых мест в виде окна с прилавком — там же, на Никольской, да еще шесть в Серебряном ряду принадлежало Марфе, дочери купца 1‐й гильдии, гостя (купца привилегированной Гостиной сотни) Андрея Остафьевича Филатьева.

В 1785 году было дано четкое описание распределения купцов по трем гильдиям. Согласно «Грамоте на права и выгоды городам Российской империи» (известной как Жалованная грамота городам), записываться в гильдии по статье 92 «О гильдиях и гильдейских выгодах вообще» разрешалось любому — мужчине или женщине, старому или молодому. Главное — чтобы человек при записи в гильдии «объявил капитал» и в период с 1 ноября по 1 января каждого года уплатил гильдейский сбор. Это давало ему право весь следующий год руководить фабрикой или вести оптовую либо розничную торговлю. Купцы приобретали купеческий сословный статус, который давал им определенные права и обязанности и делал до известной степени независимыми правоспособными гражданами (в отличие от крепостных крестьян, бесправных перед помещиком).

Если же заниматься коммерцией желали дворяне, они должны были записаться в гильдии (в 1-ю или 2-ю) и платить государству подать с капитала. Но при этом оставаясь дворянами, в отличие от представителей всех других сословий, от которых требовалось перейти из прежнего сословия в купечество.

Гильдейские правила 1785 года действовали семьдесят восемь лет — до 1863 года.

По этим «екатерининским» правилам купцы разделялись на три гильдии по размеру своих торговых или промышленных оборотов. В 1-ю гильдию записывались лица при объявлении капитала от 10 до 50 тысяч рублей. Согласно Городовому положению, первогильдейцам «не токмо дозволяется, но и поощряется производить всякие внутри и вне Империи торги, товары выписывать и отпускать за море, оные продавать, выменивать, и покупать оптом или подробно», а также «иметь или заводить фабрики, заводы, и морские всякие суда» и «ездить по городу в карете парою».

Во 2-ю гильдию записывались лица при объявлении капитала от 5 до 10 тысяч рублей. Закон сообщал, что им дозволялось «производить всякие внутри Империи торги, и товары возить водою и сухим путем, по городам и ярманкам, и по оным продавать, выменивать и покупать потребное для их торгу оптом или подробно». В 3-ю гильдию — лица с капиталом от тысячи до 5 тысяч рублей, которым дозволялось производить «мелочной торг по городам и по уезду, продавать мелочной товар в городе и в округе, и тот мелочной товар возить водою и сухим путем по селам, селениям и сельским торжкам, и на оных торжках продавать, выменивать, и покупать потребное для мелочного торгу оптом или подробно».

В 1794 году для поступления в 1-ю гильдию нижний порог был поднят до 16 тысяч рублей, во 2-ю — до 8 тысяч, в 3-ю — до 2 тысяч.

В соответствии с разделением на гильдии купцы платили пошлины. В ходе гильдейской реформы 1824 года цена промысловых свидетельств для купцов 1‐й гильдии была установлена 2200 рублей, 2‐й гильдии — 880 рублей, 3‐й гильдии — 220 рублей. Дополнительно купцы платили пошлину за каждое торговое место: цена билета на лавку составляла 100 рублей для 1‐й и 2‐й гильдий и 75 рублей — для 3‐й.

Эта система просуществовала до 1863 года, когда разделение на три гильдии было заменено разделением на две гильдии. С 1863 года купцы 1‐й гильдии платили сбор в размере 265 рублей в год (серебром, которое шло к ассигнациям по курсу 1 к 3,5). Они могли производить оптовую и розничную торговлю по всей империи русскими и иностранными товарами, для чего содержать амбары, лавки, магазины без ограничения их числа (за каждую лавку доплачивался так называемый билетный сбор в размере 30 рублей); принимать подряды; содержать фабрики и другие промышленные заведения. Обороты купцов 2‐й гильдии были меньше, место торговли для них ограничивалось только тем городом или уездом, где они брали купеческое свидетельство. Второгильдейцы платили сбор в размере от 25 до 65 рублей в зависимости от величины города, где вели операции. За каждую лавку они доплачивали от 5 до 20 рублей.

Как женщины записывались в купечество

Для женщин существовало несколько вариантов доступа в купечество. Наиболее распространенным был вариант, когда купеческие вдовы наследовали бизнес после смерти мужа или незамужние купеческие дочери — после смерти отца: женщина переоформляла на себя документы, в которых отныне числилась главой хозяйства.

Причисление в купеческое сословие из крестьянского или мещанского сословий было более сложным. По Городовому положению (1785) отпущенные от помещиков на волю крепостные крестьяне имели право переселиться в город. Но это не означало, что они могли собрать свои пожитки, запрячь лошадь, сесть в повозку и уехать. Живя в деревне или в другом городе, эти люди платили налоги и подати в своей местности и состояли в городском обществе или сельской общине. При переезде им следовало отписаться от прежнего общества и договориться на новом месте жительства, в какое сословие они поступят, чем будут зарабатывать себе на пропитание и как будут платить налоги — по купечеству, по мещанству или станут ремесленниками-цеховыми.

Но отписаться от прежнего сословия по месту исходного жительства было не так-то просто. Уехать можно было в любой год, однако окончательный переход был возможен только в годы ревизий — переписей населения, проводимых для учета всех налогооблагаемых лиц. Ревизии проводились редко — например, в 1762–1764, 1782, 1795, 1810–1811, 1815, 1833–1834, 1850 и 1857–1858 годах, всего восемь раз за сто лет.

Бюрократическая процедура перехода из сословия в сословие включала несколько шагов. По общим правилам, крестьянину или крестьянке надо было вначале отпроситься у помещика или сельской общины (если крестьяне принадлежали к казенным или удельным). Потом — получить согласие купеческой корпорации того города, куда желала поступить кандидатка в купчихи. Далее переход оформлялся в Казенной палате (учреждении по налогам) соответствующего региона с последующей подачей сведений в Сенат. При возникновении сложных случаев при перечислении из крестьян в городские сословия казенные палаты должны были обращаться к министру финансов, который передавал решенное дело в Сенат или отказывал, и тогда переезд отменялся.

Переход в другое сословие, особенно из низшего в высшее, был сложен не только бюрократически. Для этого надо было иметь много денег, которые порой копили годами и даже десятилетиями. Если, допустим, разбогатевшая крепостная крестьянка с семейством хотела переехать в город, она должна была ежегодно платить подать «по крестьянству» за себя и всех членов семьи на прежнем месте жительства, а при переезде еще и «по купечеству» — на новом месте жительства. Эта система называлась «двойной оклад». «Двойной оклад» можно было прекратить только в годы ревизий, после чего семья получала право числиться в новом сословии и платить налоги только на новом месте жительства. Как видим, финансовое обременение при смене сословия было тяжелым, доступным отнюдь не для всех.

Если, например, семья переезжала в 1799 году из деревни в Москву, она должна была платить «двойной оклад» — в деревне и в Первопрестольной — до следующей ревизии, то есть до 1811 года, целых двенадцать лет.

Были и другие имущественные и денежные особенности перехода для разных сословий. Например, кроме крестьян, принадлежавших помещику, в России были казенные крестьяне. Они принадлежали казне, государству. В их число были включены и так называемые экономические крестьяне, которые принадлежали Департаменту экономии и платили оброк в казну (а не помещику). При переезде в город они должны были пройти процедуру отказа от своего земельного надела в пользу общины и одновременно внести в купеческое общество, куда поступали, денежный залог в размере трехгодичной подати по новому званию. Удельные крестьяне (принадлежавшие царской семье) для получения «увольнительной» в Департаменте уделов, кроме других справок, были обязаны представить свидетельство о наличии у них капиталов. Закон гласил: «Поселян, кои, по усмотрению их имущества, найдутся в состоянии предъявить в звании купеческом знатные капиталы, увольнять со взносом». То есть разбогател — плати общине. Размер «увольнительного взноса» по закону 1798 года определялся приговором общины, утвержденным в вышестоящей бюрократической правительственной инстанции — Департаменте уделов. Все мужчины — главы домохозяйств села или деревни — на общем собрании (сходе) принимали решение, сколько взять с решившего уйти в город крестьянина. При этом 7/8 взноса поступало Департаменту уделов в «доход Удельный», а 1/8 — на благотворительные нужды общины для «вспоможения поселянам, пришедшим в расстроенное состояние».

Таким образом, чтобы переехать из деревни в город крестьянин должен был собрать объемный комплект документов, заплатить подати за несколько лет на старом и новом местах, а также договориться о переезде сразу в нескольких инстанциях. Но желающих переселиться в город это не останавливало. Они прилагали огромные усилия, чтобы осуществить мечту и стать свободными горожанами.

Приведем в качестве иллюстрации к законоположениям несколько случаев, сведения о которых обнаружены в Центральном государственном архиве города Москвы.

Первый случай. В 1814 году экономическая «крестьянская женка вдова» Дарья Андреева из деревни Белково Московской губернии изъявила желание поступить в 3-ю гильдию московского купечества. В семье 60-летней Дарьи Андреевой, кроме нее самой, числились еще двенадцать человек, включая трех сыновей (42-летнего Карпа, 38-летнего Ивана и 34-летнего Игнатия) с женами (Ириной, Акулиной и Татьяной соответственно) и шесть внуков и внучек, по двое детей от каждого сына (Акулина, Дарья, Андрей, Фёдор, Домна и Лукерья). Чтобы решить вопрос о поступлении в купечество столь большого количества людей, Московская казенная палата обратилась с запросом в Петербург в Министерство финансов и далее — в Сенат. Сенат дал разрешение с условием, что будут уплачены крестьянские повинности. Затем Дарья Андреева представила в Казенную палату расписку в том, что обещает платить все государственные подати и соблюдать законы («ничего неблагопристойного и законам противного не чинить»). Расписка «за неумением грамоте» по прошению Дарьи Андреевой была подписана ее сыном Андреем. Через год, согласно ревизской сказке 1815 года, семья проживала в Москве в приходе Сергия Чудотворца в Рогожской в наемной квартире, а после рождения уже в Москве внука Козьмы в ней числилось четырнадцать человек.

Поручителями Андреевой при поступлении в московское купечество выступили три купца-москвича: купец 2‐й гильдии Осип Горюнов, имевший «торг рыбой»; купец 3‐й гильдии Семен Сафронов, торговавший лошадьми; купец 3‐й гильдии Егор Ильин, торговавший шелком. Информация из ревизских сказок показала, что все три купца, выступившие поручителями, являлись бывшими соседями Андреевой по прежнему месту жительства — уроженцами соседних деревень Вохонской волости Богородского уезда Московской губернии. Вохонская волость была населена старообрядцами, среди которых было принято оказывать друг другу помощь и поддержку. Нельзя исключать, что кто-то из поручителей состоял с Дарьей Андреевой в родстве.

Второй случай похож на первый, но кандидатка в купчихи происходила не из столичной Московской, а более дальней — Ярославской губернии. В 1812 году причислилась в 3-ю гильдию московского купечества «экономическая крестьянка деревни Большое Бесово Рыбинской округи Ярославской губернии» 60-летняя вдова Акулина Бурмакина с тремя взрослыми детьми — сыновьями Парамоном (35 лет) и Евстратом (32 лет), дочерью Пелагеей, женами Парамона и Евстрата — Маврою и Федорою, внуком Арсением. Бурмакина была неграмотна, за нее в документах расписался сын Парамон. В одном из прошений о причислении в купечество даются ее внешние приметы. Акулина Бурмакина была «росту среднего, глаза карие, волосья темнорусые».

Обнаруженная в архиве информация свидетельствует, что в купеческое сословие попадали женщины из разных социальных групп, вдовы и незамужние. Дадим краткий обзор персон.

В том же 1814 году в московское купечество поступили купеческая вдова из Калуги Ирина Хлебникова с пятью сыновьями (неграмотная), отпущенная от помещицы Мясоедовой дворовая девка Марья Подобедова (грамотная), вдова купца из Торопца Тверской губернии Анна Аксенова с двумя сыновьями (грамотная), московская цеховая, француженка Мария Дюлу (грамотная), экономическая крестьянка деревни Денисово Калужской губернии вдова Авдотья Горностаева с тремя сыновьями, пятью дочерьми и их семьями (неграмотная), дочь московского купца 1‐й гильдии девица Варвара Грачева (неграмотная).

Поступившая в 3-ю гильдию Мария Дюлу торговала на Кузнецком Мосту французскими винами и модными товарами — шляпами, перчатками, шелковыми шейными платками, а также помадами и «благовонными духами».

Имущественное положение женщины в России

Почему мы имеем возможность говорить о необычном, в сравнении с другими странами, положении русской женщины в бизнесе? С одной стороны, бытует стереотип о приниженном, даже забитом ее положении в семье, а с другой — весь XIX век женщины владели в разных губерниях крупными промышленными предприятиями (число таких предприятий, начиная с 1870‐х, перевалило за тысячу, численно составляя до 5–6 % всех предприятий в стране), в каждой губернии имелись сотни и тысячи предпринимательниц, самостоятельно ведущих бизнес.

При этом, однако, не следует абсолютизировать имущественную независимость женщин. Принцип раздельной собственности в браке причудливо сосуществовал с юридически зафиксированной зависимостью женщин от мужчин — жен от мужей, а дочерей от отцов — в личных правоотношениях.

Попробуем объяснить эту интригующую ситуацию с точки зрения законодательных норм.

Процитируем по Своду законов (издание 1866 года) формулировку положения о послушании родителям:


Дети должны оказывать родителям чистосердечное почтение, послушание, покорность и любовь; служить им на самом деле, отзываться о них с почтением, и сносить родительские увещания терпеливо и без ропота.


Если мы заглянем в Полное собрание законов Российской империи, то увидим, что в той или иной формулировке эти положения восходят к Соборному уложению 1649 года и Уставу благочиния, принятому Екатериной II. То есть эти нравственные нормы зафиксированы в XVII–XVIII веках и отражают прежде всего принципы христианской морали. Но в XIX веке благолепие в семейных отношениях нередко вступало в противоречие с жизненными практиками.

Что же происходило, когда девушка становилась взрослой и выходила замуж? Законы XIX века определяли, что с выходом замуж родительская власть над дочерью ограничивалась, поскольку «одно лицо двум неограниченным властям, каковы родительская и супружняя, совершенно удовлетворить не в состоянии».

О взаимоотношениях мужа и жены в Своде законов гражданских (из десятого тома Свода законов) говорилось:


во-первых, «Муж обязан любить свою жену, как собственное свое тело, жить с нею в согласии, уважать, защищать, извинять ее недостатки и облегчать ее немощи. Он обязан доставлять жене пропитание и содержание по состоянию и возможности своей»;
во-вторых, «Жена обязана повиноваться мужу своему как главе семейства; пребывать к нему в любви, почтении и в неограниченном послушании, оказывать ему всякое угождение и привязанность»;
в-третьих, «Жена обязана преимущественным повиновением воле своего супруга, хотя при том и не освобождается от обязанностей в отношении к ее родителям».


Эти предписания закона были внесены в семейное право соответственно в 1782 (по Уставу благочиния Екатерины II), 1763 и 1802 году и, конечно, спустя несколько десятилетий, как показывает изучение частной жизни людей XIX века, уже воспринимались не как незыблемая юридическая норма, а как совет нравственного характера, высказанный законодателем.

Но жизнь менялась. В конце XIX века юристы находили противоречие между двумя предписаниями закона — «о повиновении воле супруга» и «о жизни с женой в согласии». Ибо в этом случае, как отмечал известный профессор-юрист А. И. Загоровский, «мужнее полновластие имеет свои пределы». То есть если женщина была не согласна с супругом по каким-то вопросам, муж должен был пойти на компромисс, чтобы достичь согласия, не требуя от нее беспрекословного повиновения.

Законы — это всегда желаемое и генерализованное высказывание с точки зрения общественного блага, а жизненная практика богаче. Параллельно с законами о семейных отношениях имелись законы о ведении бизнеса, в которых тоже упоминалось о возможностях женщины вести деятельность вне семьи.

Что же говорило об имущественных правах женщины в XVIII и XIX веках законодательство Российской империи?

Главным различием между российским и западноевропейским законодательством было то, что, согласно российским законам, женщина пользовалась такими же имущественными правами, как и мужчина. То есть господствовал принцип раздельной собственности. После вступления в брак муж не получал юридических прав на имущество жены (поместье, дом, землю, мебель, одежду, драгоценности и прочее), как это было в других странах, например в Германии. Вспомним роман Томаса Манна «Будденброки», в котором наследница богатой купеческой семьи из Любека Антония дважды выходит замуж и отдает мужьям в безраздельное пользование большое приданое (в первом браке, с Грюнлихом, 80 тысяч марок, во втором, с Перманедером, — 51 тысячу), после обоих разводов не получив назад ни пфеннига и возвратившись к родителям не только с разбитыми надеждами, но и с пустыми руками.

В России каждый из супругов мог иметь и вновь приобретать свою отдельную собственность (через куплю, дар, наследство или иным законным способом). 14 июня 1753 года был принят закон, гласивший, что «жены могут продавать собственное их имение без согласия их мужей». Более того, супруги могли вступать друг с другом в отношения купли-продажи или передачи имущества по дарственной как совершенно посторонние лица. В 1825 году это было подтверждено специальным законоположением «Пояснение, что продажа имения от одного супруга другому не противоречит закону». Поэтому передача имущества внутри семьи от мужа к жене (и наоборот) осуществлялась только путем продажи или дара. В отличие от современного российского законодательства, в XIX веке не существовало такой категории, как «совместно нажитое в браке имущество». Каждый супруг наживал свое имущество отдельно, и по взаимному согласию супруги могли только пользоваться, например, городским особняком или сельской усадьбой, принадлежавшими одному из них.

Единоличное владение женщиной имуществом, среди которого могла быть фабрика или торговая фирма, благотворно повлияло на конфигурацию российского бизнеса и развитие женского предпринимательства. В архивных документах встречаются случаи, когда в одной семье могло быть две фирмы — своя у каждого из супругов.

Например, в 1830‐е годы московская купчиха 2‐й гильдии Авдотья — «по первом муже Шапошникова, а по втором Шомова» — имела фабрику хлопчатобумажных тканей. Изготовленными тканями она торговала «своим лицом» (как гласила юридическая формулировка того времени). Ее муж Савва Шомов состоял в 3‐й гильдии и оптом продавал ситцы иваново-вознесенских и шуйских фабрик. Авдотья имела два дорогостоящих дома на Таганке и четыре лавки в Китай-городе. Муж жил с нею в одном из домов, но никаких прав на это имущество не имел и даже не мог на него претендовать. Авдотья предназначила все имущество своему сыну от первого брака Василию (к нему оно и перешло после ее смерти). Вполне вероятно, что между супругами даже существовал некий брачный договор, где это было оговорено.

В более поздний период (с 1876 по 1910 год) московская купчиха 1‐й гильдии Наталия Михайловна Андреева возглавляла торговый дом «Королёв Михаил Леонтьевич» по продаже кожаной обуви, в то время как ее муж А. В. Андреев также «своим лицом» состоял в 1‐й гильдии, торгуя чаем и колониальным товаром в своем магазине на Тверской.

Мы видим, что провозглашенный в законодательстве с середины XVIII века принцип раздельной собственности в браке работал очень эффективно.

В Своде законов Российской империи и по решениям Сената этот принцип в XIX веке был окончательно закреплен в формуле:


Имущество жены не только не становится собственностью мужа, но, независимо от способа и времени его приобретения (во время ли замужества или до него), муж браком не приобретает даже права пользования имуществом жены.


Право личного владения собственностью, прописанное в русском брачном законодательстве, сыграло ключевую роль в возникновении значительного слоя женщин-предпринимателей.

Следующий важный вопрос: при занятии бизнесом у женщин были равные права с мужчинами или приниженные, ограниченные? Согласно законодательству Российской империи, при занятии бизнесом женщины имели равные с мужчинами права. В изданном в царствование Екатерины II сенатском указе от 25 мая 1775 года «О сборе с купцов, вместо подушных [податей], по одному проценту с объявленного капитала и о разделении их на гильдии» говорилось: «Лица женского пола причисляются к гильдиям на одинаковом основании с мужским; незамужние по праву состояния (то есть сословной принадлежности к купечеству. — Г. У.), принадлежащего им по рождению, а замужние и вдовы по праву, приобретенному ими супружеством».

Статья 92 Жалованной грамоты городам гласила, что «дозволяется всякому, какого бы кто ни был пола, или лет, или рода, или поколения, или семьи, или состояния, или торга, или промысла, или рукоделия, или ремесла, кто за собою объявит капитал выше 1000 рублей и до 50 000 рублей, записаться в гильдии».

Право женщин на ведение коммерческой деятельности обосновывалось также в законах о лицах купеческого звания: «По смерти начальника семейства может заступить место его вдова, взяв на свое имя купеческое свидетельство, со внесением в оное сыновей, незамужних дочерей… и внуков». И очень часто, даже при активной коммерческой деятельности помогавших взрослых сыновей, вдовы руководили семейным бизнесом.

Другим, менее распространенным вариантом была передача отцом дел фирмы незамужним (что оговаривалось в законе) дочерям при отсутствии наследников мужского пола. Если потом дочь выходила замуж, она продолжала вести свое дело. При этом ее муж мог быть самостоятельным купцом, дворянином или мещанином — такие варианты нередко встречаются в архивных документах.

Постепенно эти два пути — наследование бизнеса вдовой после мужа и наследование бизнеса дочерью после родителей — были дополнены третьим. Право устройства бизнеса получили замужние женщины.

Это произошло в 1857 году, когда было законодательно подтверждено право замужних женщин на самостоятельную торговлю. 10 июня был издан закон «О дозволении выдавать купеческим женам свидетельства для производства отдельной от мужа их торговли».

Тут надо сделать небольшое отступление и объяснить, что обобщенное понятие «торговля» включало все виды предпринимательства. В Торговом уставе были перечислены шесть категорий «торговых действий», в том числе пятая категория включала основные виды коммерческой и промышленной практики:


Содержание магазинов, ангаров, кладовых, лавок и погребов для складки товаров и продажи оных; также фабрик и заводов всякого рода, исключая заводов винокуренных; содержание трактирных заведений; гостиниц, рестораций и постоялых дворов, кофейных домов, ренсковых погребов, питейных домов, портерных лавочек, харчевен, корчем, рыбных садков, торговых бань и других торговых заведений.


Шестая категория включала «размен денег», которым тоже занимались женщины. Самый известный пример — московская семья Булочкиных. После смерти главы семьи Андреяна с 1827 года семейное дело возглавила его вдова Аксинья Максимовна. Вначале это была торговля серебром, позже — «размен денег».

Меняльное дело было выгодным и востребованным, так как в денежной системе России имели хождение деньги металлические и бумажные. По Манифесту 1839 года главной платежной монетой стал серебряный рубль, и все сделки велено было рассчитывать на серебряную монету. Курс был неизменный: один рубль равнялся трем с половиной рублям ассигнациями. Ассигнации были с 1843 года заменены бумажными «кредитными билетами», которые в просторечии по привычке продолжали называть ассигнациями. Менялы брали комиссию три копейки с рубля. При огромных оборотах в Китай-городе купцы шли к надежным менялам, как рыба на крючок во время клева, и хозяева меняльных контор быстро богатели. Аксинья состояла во 2‐й гильдии, имела большой дом в Замоскворечье, стоивший 10 тысяч рублей серебром. После смерти Аксиньи меняльный бизнес перешел к двум ее сыновьям — Максиму и Афанасию. А после кончины Афанасия его фирма по размену денег в 1860–1875 годах перешла вновь в женские руки — к его вдове Прасковье, состоявшей уже в 1‐й гильдии.

Вернемся к вопросу об отдельном от мужа бизнесе. Конечно, и до 1857 года замужние купчихи получали гильдейские свидетельства, но в каждом отдельном случае разрешение выдавалось в виде исключения. С течением времени таких случаев, когда у каждого из супругов имелся собственный бизнес, становилось все больше. Но одно дело — отдельные случаи, и другое — создание юридической нормы, которая означала, что в дальнейшем частным лицам каждый раз не придется пробивать бюрократическую броню при получении разрешения.

Закон был принят после того, как купчиха Белкина подала просьбу на имя императора Александра II разрешить ей отдельную от мужа торговлю. Император отправил заявление купчихи министру финансов. Министр финансов П. Ф. Брок вошел с соответствующим представлением в Государственный совет, где дело было решено положительно. Закон дополнялся пояснением, что «купеческие жены могут производить торговлю от своего лица», но при этом предъявлять в уездные казначейства при оплате пошлин «письменные удостоверения о согласии на то их мужей» (позже условие о согласии мужа было отменено).

В Положении о пошлинах за право торговли и промыслов (1870) было разъяснено: «Сын или дочь, достигшие совершеннолетия, могут взять на свое имя купеческое <…> свидетельство <…>; но при взятии отдельного свидетельства они должны быть выписаны из купеческого свидетельства своих отца или матери, и за сделанные ими по собственной их торговле долги ответствует одно собственное их имущество». То есть с последней трети XIX века женщины могли заниматься предпринимательством беспрепятственно.

Впрочем, одно ограничение действовало, но оно не было гендерно обусловлено. В случае банкротства главы семейства мужского пола его жена не могла тут же взять купеческое свидетельство на свое имя и вести коммерческую деятельность. Она должна была дождаться расследования по банкротству супруга. Такое расследование могло длиться от полугода до пары лет. После полного закрытия дела ей дозволялось открыть собственный бизнес.

Был еще один важный момент в действии принципа раздельной собственности: жена никогда не отвечала за долги мужа. В случае банкротства мужа юридическое решение было таким: «если жена и дети несостоятельного не участвовали в торгах», их «собственное имение не поступает в состав массы», то есть имущества, которое предназначалось для уплаты долгов кредиторам.

Таким образом, в течение XIX — начала ХХ века право женщины на занятия бизнесом было незыблемым и им могли воспользоваться женщины всех сословий — в том числе дворянки, купчихи, мещанки, крестьянки, жены и дочери церковнослужителей и все остальные.

«Одеть армию»: предпринимательство аристократок в суконной промышленности

Остановимся подробнее на положении в тех отраслях, где было много женщин-владелиц, начав с суконной отрасли. В 1814 году в России было всего 235 суконных фабрик, из них 29 (12,3 %) были во владении женщин. В 1814 году 26 из 29 владелиц суконных предприятий принадлежали к дворянству, и только у трех фабрик хозяйками были купчихи.

По статистике 1832 года женщины владели 69 суконными предприятиями из имеющихся в стране 424, то есть 16,3 %. В числе владелиц были 64 дворянки и только пять купчих.

В суконной отрасли действовали старые предприятия, и на нее распространялась политика протекционизма, то есть государственной поддержки. Почему же государство проявляло такую заинтересованность именно в производстве сукна и как это коррелировало с тем, что суконными предприятиями владели преимущественно дворянки? Здесь существовала целая когорта дворянских суконных предприятий с крепостными рабочими.

Для того чтобы понять, почему в суконной промышленности господствовало дворянство, следует заглянуть в историю и законодательство XVIII века. Суконная промышленность в России изначально развивалась для обеспечения потребностей армии в мундирном сукне. В XVIII веке Европу сотрясали бесконечные войны за передел территорий, и России приходилось содержать большую армию, в которой солдаты, призванные по рекрутскому набору, служили пожизненно, а с 1793 года — 25 лет и с 1834 года — 20. К концу царствования Петра I (начало 1720‐х) в армии числились 300 тысяч человек на 13 миллионов населения. В начале 1850‐х годов — почти 2 миллиона человек на 65 миллионов населения (по данным ревизии 1850 года). Армию необходимо было обеспечить обмундированием, в основном шерстяным. Для этого следовало изготавливать сукна «по образцам» и поставлять их в Кригс-комиссариат, что было предписано Суконным регламентом 1741 года. Костюм воина состоял из кафтана до колен, штанов, камзола и епанчи (суконной накидки), на голове — треугольная шляпа, так называемая поярковая, то есть валяная из овечьей шерсти первой стрижки с овец в возрасте до года.

Для поощрения суконного производства дворянам и купцам при Петре I и последующих монархах по законам 1721 и 1744 года для работы на фабриках разрешалось покупать крестьян целыми деревнями. (С 1797 года этот разряд рабочей силы получил специальное название — посессионные крестьяне.) Поскольку купцы не имели значительных капиталов для подобных покупок, этой возможностью смогли воспользоваться в основном дворяне.

Наряду с покупными использовались так называемые приписные — государственные крестьяне, которые «приписывались» для отработки оброка к предприятиям частных владельцев в тех случаях, если предприятие выполняло казенные заказы.

Императрица Анна Иоанновна в 1732 году издала указ о мерах «к умножению суконных фабрик для удовольствования сукнами войск, без покупки иностранных». Тем самым была поставлена задача обходиться без импорта сукон, главным поставщиком которых в Россию и другие страны Европы в XVII–XVIII веках были Голландия и Англия.

В 1769 году при Екатерине II был принят указ, дозволявший всем желающим заводить ткацкие станы (с уплатой пошлины по 1 рублю за стан). Это свидетельствовало о расширении свободы предпринимательства. Стали возникать купеческие предприятия, производившие сукна для продажи на свободном рынке. К концу XVIII века сложилась система, при которой казна закупала часть сукон для армии у «обязанных» (посессионных) фабрик, а недостающие — на свободном рынке.





Однако нехватка армейских сукон в 1790‐е годы вновь заставила вернуться к системе поддержки отечественной суконной промышленности. Павел I в январе 1798 года издал закон о поддержке фабрик, производивших солдатское сукно, выдаче беспроцентных ссуд на устройство фабрик в шести губерниях (где было развито овцеводство), а также запретил вывоз черной овечьей шерсти за пределы России. «Денежные от казны ссуды» на устройство суконных фабрик предусматривались и в последующее время, например по закону 1808 года.

Одновременно регулировались стандарты изготовления сукна на разных фабриках. В XVIII веке встала проблема унификации форменной одежды, потому что окраска ткани на разных фабриках различалась не только по оттенкам, а иногда и по цвету: солдаты ходили в разнопёрой униформе, на что постоянно сетовало военное начальство. В 1816 году императором Александром I был выслушан и утвержден доклад военного министра «О крашении на фабриках сукон, поставляемых для войск, в одинаковый темно-зеленый цвет».

Вместо окраски сукон по имевшимся ранее четырем образцам было разрешено красить исключительно в один темно-зеленый цвет определенного оттенка. Такой устойчивый цвет давала только иностранная краска (пригодную русскую стали выпускать позже, уже в 1830‐е годы). Поэтому военный министр предложил, чтобы фабриканты, не имевшие соответствующей иностранной краски, продавали Кригс-комиссариату некрашеные белые и серые сукна, и эти неокрашенные сукна одинаково окрашивали бы на комиссариатской Павловской государственной суконной фабрике.

В какой-то момент развитие суконной промышленности достигло значительного уровня. Сукна на армию стало хватать, и в 1816 году система поменялась — посессионные фабрики были освобождены от обязательства поставлять сукно. Был создан Комитет снабжения войск сукнами, который каждый сентябрь объявлял торги на поставки армейского сукна.

1825 год стал переломным в поставках сукна казне для нужд армии. В «Коммерческой газете» за весну 1825 года находим информацию о том, что привозимые через петербургский и таганрогский порты сукна предполагалось браковать, если оттенок сукна был темнее травяного цвета, и не впускать в Россию:


В течение 1825 года сукна, полусукна, драп, драдедам, казимиры и трико зеленые темнее травяного цвета, также оливковые и бурые с зеленоватым отливом, если хотя мало подходят под разные оттенки мундирного цвета (verd Dragon ou verd Russe) высылать по разрешению министра финансов обратно.


Примерно в это же время, в феврале 1825 года, был издан закон, предписывавший «всем казенным местам» и учебным заведениям «нужные для них сукна и шерстяные материи заготовлять на российских фабриках». Решение было принято, чтобы ликвидировать зависимость армии от иностранных поставок сукна. С 1826 года было решено вообще не принимать импортные сукна и «с привозимыми поступать по общим о запрещенных товарах правилам».

Армия от этого не пострадала, поскольку отечественная промышленность уже справлялась с производством необходимых шерстяных тканей самостоятельно. Дело столь наладилось, что, как сообщал «Журнал Министерства внутренних дел», «две трети производимых в 1820‐е годы в Российской империи шерстяных тканей представляли солдатские сукна».

Вышесказанное объясняет, почему суконные фабрики были столь важны и почему ими владели преимущественно дворяне и дворянки. Кроме того, фабрикантам было выгодно получать казенные заказы — это гарантировало деньги за продукцию.

Большая часть дворянских предприятий располагалась в собственных имениях, и работали там крепостные крестьяне.

По статистике 1814 года, владелицами суконных предприятий были: княжна Варвара Шаховская (фабрика в Московской губернии), графиня Степанида Толстая (в Нижегородской губернии), княгиня Варвара Долгорукова (в Пензенской губернии), графиня Александра Лаваль (в Пензенской губернии), княжна Александра Волконская (в Саратовской губернии), графиня Наталья Зубова (в Симбирской губернии), графиня Прасковья Потемкина (в Курской губернии) и другие.

В 1832 году среди собственниц помещичьих суконных фабрик продолжала главенствовать аристократия: супруги генерал-майоров Ольга Потемкина (в Курской губернии), Екатерина Столыпина (в Саратовской губернии), Екатерина Болговская (в Калужской губернии), Вера Ивашева (в Симбирской губернии), супруга тайного советника Прасковья Мятлева (в Симбирской губернии), графиня Аграфена Закревская (в Нижегородской губернии) и многие другие, о которых пойдет рассказ далее.

По данным 1814 года, крупнейшим из предприятий, принадлежавших женщинам, была находившаяся в селе Глушково Курской губернии фабрика по производству солдатского сукна графини Прасковьи Потемкиной. На этой фабрике на 553 станках трудились 9413 покупных и приписных рабочих. За 1814 год было произведено 552 731 аршин (392 439 метров) сукна, в том числе 76 % солдатского.

Но большая часть предприятий представляла собой фабрики, где трудились от 10 до 60 крепостных крестьян. Из 29 предприятий труд вольнонаемных использовался только на шести, в частности у Степаниды Алексеевны Толстой в Ардатовском уезде Нижегородской губернии (742 рабочих).

Смешанный состав рабочих (вольные и крепостные) был на двух предприятиях: на фабрике по выпуску солдатского сукна генерал-лейтенантши Анны Пановой в селе Кротовке Сызранского уезда Симбирской губернии и на фабрике «шляхтянки» Гибнер близ местечка Ксаверово Волынской губернии.

Екатерина Аркадьевна Столыпина (1791–1853) была дочерью генерал-майора Аркадия Никаноровича Анненкова (?–1797) и Прасковьи Александровны Болтиной (1763–1828). Она была замужем за генерал-майором Дмитрием Алексеевичем Столыпиным (1785–1826), родным братом бабушки М. Ю. Лермонтова. Екатерине Аркадьевне после смерти мужа принадлежала фабрика по производству солдатских сукон в деревне Крутец Саратовского уезда Саратовской губернии. Оставшись вдовой, Столыпина занималась предприятием, унаследованным от мужа. Внук Е. А. Столыпиной — Петр Аркадьевич Столыпин (1862–1911) был председателем Совета министров Российской империи (1906–1911).

Другая владелица, княгиня Мария Федоровна Барятинская (1793–1858), получила большую суконную фабрику в селе Ивановском Льговского уезда Курской губернии после смерти мужа и владела ею вместе с детьми. Из четырех ее сыновей наиболее известен генерал-фельдмаршал Александр Иванович Барятинский (1815–1879). Фабрика в 1830‐е производила широкий ассортимент продукции: «сукна разные», включая казимир, драдедам, фланель, одеяла и платки. Мария родилась в Баварии и была дочерью графа Людвига-Христофора Келлера, представителя известного прусского рода. С 1813 года была замужем за князем Иваном Ивановичем Барятинским (1772–1825), после смерти которого унаследовала обширные земельные владения (с 21 тысячей крестьян), включая родовое имение Барятинских — село Ивановское, где ее мужем была введена образцовая система хозяйства. После смерти мужа она в основном жила в Ивановском, занимаясь хозяйственными делами и воспитанием детей.

Барятинская прославилась как известная благотворительница: в память о рано умершей дочери Марии Кочубей в 1843 году она создала Мариинский детский приют в Петербургской губернии, также помогала приюту для вдов, общине сестер милосердия. Была известна редкостной красотой, запечатленной в скульптурных и живописных портретах: датский скульптор Торвальдсен в 1818 году изваял мраморный портрет Марии Барятинской в полный рост (оригинал находится в музее Торвальдсена в Копенгагене, копия — в Пушкинском музее в Москве), итальянский скульптор Лоренцо Бартолини — бюст (музей «Останкино» в Москве), ее живописные портреты до 1917 года находились в усадьбе Марьино в Ивановском.

От матери — вышеупомянутой Степаниды Толстой — унаследовала крупную суконную фабрику графиня Аграфена Федоровна Закревская (1799–1879). Она была единственной дочерью графа Федора Андреевича Толстого (сенатора, двоюродного деда Л. Н. Толстого), а замуж вышла за генерал-адъютанта Арсения Андреевича Закревского (1786–1865). Муж ее в 1828–1831 годах был министром внутренних дел Российской империи, а в 1848–1859 годах — московским военным генерал-губернатором, жестким и своенравным, наводившим страх на московское население.

Фабрика Закревской находилась в шести принадлежавших ей селениях Ардатовского уезда Нижегородской губернии: селах Елизарьеве, Круглове, Дивневе, Синеве, сельце Князь-Иванове и деревне Яковлевке, а рабочих числилось в 1848 году 1519 человек крепостных — в два раза больше, чем было у ее матери тридцатью пятью годами ранее.

Неизвестно, насколько регулярно сама Закревская контролировала фабрику (у нее была вторая фабрика в Московской губернии и третья — в Москве), но предприятие работало как часы. Шерсть (в количестве до 200 тонн в год) закупалась в Москве и на Дону, откуда доставлялась в Ардатовский уезд, где производили суровые, так называемые испанские (20 %) и русские (80 %) ткани в огромном количестве: 320 тысяч аршин (227,2 тысяч метров) в год «на сумму 241 245 рублей серебром каждогодно» (как явствует из сведений в «Журнале мануфактур и торговли»). Выработанная продукция возвращалась в Москву, разделенная на три потока: первый, предназначавшийся для поставляемых казне армейских сукон, направлялся на отделку и окраску на Павловскую государственную суконную фабрику, второй (для собственного сбыта) шел в отделку на арендуемые фабрики, третий (полуфабрикат, требующий отделки) продавали другим частным фабрикантам.

Данные о принадлежавших женщинам суконных фабриках Московской губернии демонстрируют кристаллизацию феномена предпринимательства аристократок на праве олигархической исключительности, когда высокое положение их отцов и мужей в административно-бюрократической системе Российской империи приносило им выгодные контракты. Расположенные в поместьях Московской губернии шесть шерстоткацких фабрик (принадлежавших пяти владелицам) работали по государственным заказам, изготовляя суровые и солдатские сукна для обмундирования армии. К примеру, на фабрике Прасковьи Семеновны Окуловой (в селе Никольском Подольского уезда) делали сукна «гвардейские и армейские», работали на ней в 1843 году 243 человека. У Елены Васильевны Хованской на двух фабриках (в Волоколамском и Подольском уездах) насчитывалось 227 рабочих.

Все эти фабрики принадлежали женам военных или бюрократов высокого ранга. У двух владелиц — княгини Елены Хованской и Варвары Балк-Полевой — мужья были тайными советниками, у Елены Пушкиной — действительным статским советником, у Прасковьи Окуловой генерал-майором и губернатором, у Федосьи Свечиной — полковником. Высокие социальные позиции родителей и мужей фабриканток открывали двери к получению выгодных казенных заказов, гарантировавших прибыль без риска.

Дворянская и купеческая модели фабрик в 1810–1840‐е

По официальной статистике, в 1814 году фабрик во владении женщин на всю империю было 165 (из общего количества 3731).

Среди владелиц доминировали дворянки — 76 человек, или 46 %, купчихи занимали вторую позицию — 63 человека, или 38 %. Мещанок было 20 человек (12 %), в числе шести прочих (4 %) были крестьянки, солдатка и казачка.

В 1832 году во владении женщин насчитывалось 484 фабрики (из 5349). Лидировали по-прежнему дворянки, которые владели 241 предприятием, что составляло 50 %. 172 предпринимательницы представляли купечество (36 %), 48 — мещанство (10 %), 16 — крестьянство (3 %), 7 человек — прочие сословия.

Интересно провести сравнение, как вели промышленный бизнес дворянки и купчихи. В каких отраслях они действовали? Кто были рабочие на их предприятиях? Где располагались предприятия — в городах или в сельской местности?

Анализ статистики показал заметное различие между дворянками и купчихами как по отраслям промышленности, так и по использованию рабочей силы (вольнонаемные или крепостные). Предприятия различались и по местоположению: дворянские были устроены в основном в сельских помещичьих имениях, купеческие — в городских кварталах.

Очевидны различия и по типу капиталов, вложенных в производство. Купчихи, как правило, представляли первое или второе (в редчайших случаях — третье) поколение в семьях, избравших бизнес своим занятием. Рекрутированные из крестьянской или купеческой среды, они могли рассчитывать только на собственные капиталы. В среднем же капиталы купчих были небольшими по сравнению с капиталами дворянок.

В 1814 году в отраслях, где задавали тон купчихи, использовался главным образом труд лично свободных, вольнонаемных рабочих. Использование вольного труда достигло максимума в хлопчатобумажной отрасли (99,4 % вольнонаемных и только 0,6 % крепостных) и в отрасли, объединившей мыловаренные, салотопенные, свечные и воскобойные предприятия (100 % вольнонаемных).

У дворянок чаще имелись капиталы, накопленные богатыми дворянскими династиями в течение нескольких поколений. Также было преимущество в ресурсах, таких как земля, недвижимость и зачастую крепостная рабочая сила. Дворянки преобладали в суконной (93 % от числа всех женщин-фабриканток), металлической — производстве железа и стали (81 %), стекольной и хрустальной (81 %), писчебумажной (80 %), сахарной (100 %) отраслях, а еще в производстве поташа (80 %) и селитры (100 %). На их предприятиях от 62,4 до 96,4 % рабочих составляли люди несвободные: крепостные, приписные и покупные.

Таким образом, в дворянском хозяйственном комплексе, ядром которого была сельская усадьба, промышленные предприятия были одним из элементов инфраструктуры. Этот элемент чаще всего был не главным по сравнению с хлебопашеством. Доходы от промышленных предприятий могли в некоторой степени компенсировать низкую товарность сельскохозяйственного производства, особенно в неурожайные годы.

В купеческом хозяйстве фабрика составляла смысл и содержание бизнеса и являлась главным источником доходов купеческой семьи.

В каждой из двух этих моделей хозяйства были свои гарантии и свои риски. В случае неудачи со сбытом продукции финансовый крах хозяина фабрики в дворянском имении мог не играть большой роли — все-таки помещиков в основном кормили плоды хлебопашества крепостных. Но если купеческое предприятие не сумело продать свою продукцию, оно даже могло прекратить существование, ибо имело минимальный потенциал выживания.

В дворянском типе владения хозяйка чаще всего была оторвана от производственного процесса. Многие дворянки жили зимой в городе, а за фабриками следили управляющие, да и в другое время в усадьбе были специальные люди для фабричного контроля.

В купеческом типе владения хозяйке приходилось ежедневно регулярно посещать фабрику, вникать в детали закупки сырья, приобретения оборудования, найма работников и сбыта готового товара. Небольшие же купеческие предприятия (до 40–60 рабочих) вообще чаще всего находились в одном из строений прямо в домовладениях хозяев. Купчихе-владелице было достаточно перейти двор, чтобы попасть на фабрику.

Дворянки-предпринимательницы: как наследовали фабрики и что на них производили

Дворянки раньше представительниц других сословий получили доступ к предпринимательству, что было связано с их широкими финансовыми возможностями. Рассмотрение вопроса о предпринимательстве дворянок опровергает сразу два стереотипа: первый — что бизнесом занимались только лица из купечества, и второй — что женщины наследовали имущество, включая промышленные предприятия, исключительно от мужей.

Изучение истории предпринимательства женщин показало, что женщины-дворянки составляли почти половину всех фабриканток в первой половине XIX века. В 50 % случаев они наследовали имущество от родителей (отца или матери) и только в 20 % случаев — от мужей.

«Список фабрикантам и заводчикам Российской империи 1832 года» свидетельствует, что дворянкам принадлежало 241 предприятие, в том числе 64 суконные фабрики, 64 предприятия по производству поташа и селитры, 34 завода по производству металлов и металлоизделий, 22 стеклянных и хрустальных завода, 16 писчебумажных фабрик.

Среди дворянок 26 владелиц по мужу или по родителям относились к высшей титулованной аристократии: княжеским родам Барятинских, Волконских, Вяземских, Гагариных, Голицыных, Долгоруковых, Мещерских, Радзивиллов, Репниных, Хованских; графским — Апраксиных, Браницких, Закревских, Зубовых, Лаваль, Орловых, Потоцких, Разумовских, Салтыковых, Толстых, Уваровых, Чернышевых, Шереметевых.

Каким образом промышленные предприятия оказывались в руках женщин? Попробуем ответить на этот вопрос через исследование историй тех 26 предпринимательниц, которые по родителям или мужу относились к княжеским и графским родам.

Изучение деталей получения имущества в сопоставлении с генеалогическими данными дало возможность определить несколько типов наследования и владения предприятиями. Подсчеты показали, что в половине случаев (13 из 26) дочь получала имущество от родителей (отца или матери). Десять собственниц получили владения от отца и три — от матери. Тут существовало три варианта: чаще всего — по завещанию, реже — в подарок или в качестве приданого.

Еще пять женщин (20 %) получили собственность от мужей — тоже в качестве наследства или в подарок. В одном случае это была покупка, которую совершила графиня Александра Лаваль. В семи случаях происхождение собственности установить не удалось.

Рассмотрим наиболее интересные из известных нам случаев получения и владения собственностью.

Владелица трех предприятий, супруга тайного советника, сенатора и директора Ассигнационного банка П. В. Мятлева Прасковья Ивановна Мятлева (1772–1859) унаследовала вотчину с крупным селом Порецкое в Симбирской губернии от отца — генерал-фельдмаршала графа Ивана Салтыкова (1730–1805), а тот, в свою очередь, от своего отца — графа и генерал-фельдмаршала Петра Салтыкова (1698–1772). Посланный Петром I во Францию для обучения морскому делу, П. Салтыков свыше пятнадцати лет прослужил во французском военно-морском флоте, позднее, в 1762–1772 годах, был московским генерал-губернатором. Современные читатели знают семью Мятлевых больше по сыну Прасковьи Ивановны — Ивану Мятлеву, поэту, который дружил с А. С. Пушкиным. Кстати, Ивана Мятлева упомянул М. Ю. Лермонтов в стихотворении в альбом С. Карамзиной:



Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи.



Впрочем, И. П. Мятлев (1796–1844) был не только стихотворцем, но еще и крупным чиновником Министерства финансов, камергером.

Предприятия Мятлевой были устроены ее отцом и включали суконную фабрику, на которой выпускали сукна и ковры, и кожевенную фабрику — обе в селе Порецком Алатырского уезда, а также кожевенный завод в селе Батаево Казанской губернии. На суконной фабрике трудились 18–20 работников, в год здесь производили 38–40 ковров. Изделия суконной фабрики были представлены на мануфактурной выставке 1833 года: это были ковры разной величины из русской, английской, силезской шерсти, а также «дорожки» и «тесьмы».

Кожевенный завод в Порецком был большим предприятием. Здесь производились кожи опойковые (из телячьей кожи, шли на обувь), подошвенные и юфтовые (отличались большой прочностью и эластичностью, также употреблялись на обувь). Для обработки кож имелось более 60 чанов, трудились 50 крепостных работников. В Санкт-Петербурге Прасковья, по более поздним данным 1839 года, владела четвертым предприятием — заводом по производству стеариновых свечей совместно с М. фон Кельдерманом. В латифундии Мятлевой, кроме Порецкого, было еще восемь сел и деревень, а в них 4391 крепостной мужского пола — согласно составленным к 1860 году «Приложениям к трудам Редакционных комиссий» (эти переписи всех помещичьих крестьян были сделаны в связи с готовившейся отменой крепостного права).

Документы из фонда Мятлевых в Архиве древних актов показывают, что Прасковья Ивановна почти ежегодно посещала Порецкое. Летом она постоянно вникала в дела хозяйства (об этом также известно из мемуарной литературы, связанной с ее сыном И. П. Мятлевым). Однако, как и у большинства крупных помещиков, управление поместьем осуществлялось через управляющих. Сохранившиеся купчие на покупку и продажу земли демонстрируют, что от имени и по доверенности хозяев многие хозяйственные сделки заключали управляющие.

Прасковья Мятлева получила хорошее домашнее образование, знала несколько языков. Большим ее увлечением были театральные спектакли, устраиваемые в подмосковном имении родителей Марфине, особенно к 23 и 24 июня — дню рождения и именинам фельдмаршала Салтыкова. Мемуарист Ф. Вигель с восхищением отзывался о стиле поведения Мятлевой и ее матери, графини Салтыковой:


Не знаю, откуда могли они взять совершенство неподражаемого своего тона, всю важность русских боярынь вместе с непринужденною учтивостью, с точностью приличий, которыми отличались дюшесы (то есть княжны, от фр. duchesse — герцогиня, княжна. — Г. У.) прежних времен.


От матери унаследовала поместье с фабрикой княгиня Варвара Сергеевна Долгорукова (1793–1833). Она была дочерью гофмейстера, князя Сергея Сергеевича Гагарина (1745–1798) от брака с княжной Варварой Николаевной Голицыной (1762–1802). Льняная фабрика в селе Каменке Нижне-Ломовского уезда Пензенской губернии изготавливала тонкое полотно, скатерти и салфетки. Варвара с 1812 года была замужем за егермейстером, обер-шталмейстером, князем Василием Васильевичем Долгоруковым (1787–1858). Владельцами Каменки до Варвары Сергеевны были ее мать, княгиня Варвара Николаевна Гагарина (умерла в 1802 году, когда девочке было девять лет), а ранее — дед (отец матери), князь Николай Михайлович Голицын.

От матери, ранее наследовавшей от мужа, получила свои предприятия статская советница Анна Петровна Полторацкая (1772–1842). Она имела три металлических завода в селах Столпцы и Коленцы Пронского уезда Рязанской губернии. На предприятиях производились «иглы, проволоки и железо разного сорта», а также оспопрививательные ланцеты, шпильки для суконных и полотняных фабрик и «чулошные спицы»; трудились на них до 600–700 работников. В начале 1840‐х годов в Коленцах выделывалось 75 миллионов игл в год, а в Столпцах — 45 миллионов. (Для справки: население России в 1846 году составляло 54 миллиона человек.)

Почти вся продукция продавалась на Нижегородской ярмарке, откуда купцы-оптовики развозили ее по всей России. «За отменное качество» она была удостоена большой серебряной медали на одной из мануфактурных выставок.

Предприятия были приобретены в 1773 году отцом Анны Полторацкой Петром Кирилловичем Хлебниковым у представителей династии Рюминых, основавших их еще в 1717 году. Семья богачей Хлебниковых была широко известна. Генерал Петр Кириллович Хлебников был соратником генерал-фельдмаршала, президента Российской академии наук К. Г. Разумовского; Хлебников владел Пронскими металлическими заводами и Благовещенским медеплавильным заводом на Урале. Будучи библиофилом, он собрал уникальную библиотеку рукописей и книжных раритетов. Его библиотекой даже пользовался Н. М. Карамзин при написании «Истории государства Российского».

Хлебников был женат на дочери купца Петрова, владельца крупного чугунолитейного завода на Урале. После смерти П. К. Хлебникова владелицей фабрик была его вдова Ирина Яковлевна, а после ее кончины предприятия перешли в собственность Анны. Анна Петровна получила имущество, оцениваемое в 4,5 миллиона рублей, включая единственное в России игольное производство, где работали в 1814 году 968 крепостных. Анна Полторацкая владела фабриками до ухода из жизни в 1842 году. После нее эти крупнейшие в России фабрики унаследовал сын Сергей Дмитриевич (1803–1884), знаменитый библиофил и литературный критик, близкий знакомый А. С. Пушкина, двоюродный брат Анны Керн.

Анна вышла замуж в восемнадцать лет (1790) за сына Агафоклеи Полторацкой (речь о ней пойдет дальше) — Дмитрия Полторацкого. В браке родились четверо детей. В найденной нами в архиве росписи приданого Анны упомянуто, что она получила огромную коллекцию бриллиантовых украшений, 1800 крепостных крестьян, фабрику и несколько сот платьев, не считая постельного белья, мебели и других предметов. Ее муж Дмитрий Полторацкий (1761–1818) стал знаменит в своей среде как приверженец идеи рационального сельского хозяйства в английском духе, которую он, купив сельскохозяйственные машины в Англии, а семена и коров в Нидерландах, внедрял в своем поместье столь успешно, что даже получил пост чиновника в Экспедиции государственного хозяйства, осуществлявшей «попечение о развитии разных отраслей сельского хозяйства».

Супруги были горячими сторонниками рационального хозяйства — их оснащенное новейшей английской техникой имение Авчурино в Калужской губернии посещали императоры Александр I и Николай I. О своем крестном Д. М. Полторацком (одним из двадцати двух детей, родившихся у Марка и Агафоклеи Полторацких) А. П. Керн писала: «Лучший из них и богатейший по жене (выделено мной. — Г. У.) был Дмитрий Маркович. Он был бесконечно добр». Дела своих фабрик Полторацкая вела вместе с мужем.

Купчихи-предпринимательницы: как наследовали фабрики и что на них производили

В первой половине XIX века купчихи как владелицы промышленных предприятий занимали вторую позицию после дворянок. В 1814 году из женщин-фабриканток 63 представляли купеческое сословие (38 % от всех женщин-предпринимательниц), в 1832 году их было 172 (36 %). Эти предприятия чаще всего женщины унаследовали после смерти мужа. Ряд предприятий был основан самими владелицами (вдовами, старыми девами, реже — замужними женщинами). На купеческих предприятиях, 80 % которых находились в городах и лишь 20 % — в крупных фабричных селениях, применялся труд вольнонаемных рабочих.

В первой половине XIX века купчихи, как правило, представляли собой первое или второе (в редчайших случаях — третье) поколение в семьях, избравших своим занятием бизнес. Рекрутированные из крестьянской или купеческой среды, они могли рассчитывать только на собственные капиталы.

В 1814 году наивысшую долю женщин купеческого сословия — восемь из десяти — составляли собственницы хлопчатобумажных предприятий. В этой же отрасли наблюдался очень высокий уровень применения труда вольнонаемных рабочих — 99,4 %.

Географически эти предприятия распределялись по пяти губерниям: Московской (где было четыре фабрики), Вятской, Владимирской, Казанской и Смоленской (по одной). Но если русские фабрикантки в Московской, Владимирской и Смоленской губерниях специализировались на производстве хлопчатобумажных изделий — ситца, платков, миткаля и нанки, то татарки в Казанской и Вятской губерниях — на изготовлении кумача. (Миткалем называли суровую тонкую хлопчатобумажную ткань, из которой путем дальнейшей обработки делали ситец, а нанкой — грубую и более плотную хлопчатобумажную ткань.)

В списке 1814 года крупнейшей была фабрика в Вязниках Владимирской губернии. Предприятием владела местная купчиха Катерина Шелапутина вместе с мужем, купцом Афанасием Шелапутиным. На фабрике числились 215 вольнонаемных рабочих, работавших на 111 станах. В год выпускалось 50 тысяч аршин (36 тысяч метров) миткаля, 1476 головных платков и 8575 аршин (6,1 тысячи метров) нанки. Меньше всех по размерам была платочная фабрика купчихи Аграфены Митюшкиной в Гжатске Смоленской губернии — там трудились всего 26 рабочих.

На прочих фабриках было от 18 до 104 рабочих, то есть это были крупные предприятия. В больших городах фабрики размещались в специально устроенных помещениях. В первой половине XIX века в городах почти все рабочие-ткачи были только мужчины. Это, видимо, объясняется тем, что промышленный ручной ткацкий станок представлял собой довольно крупную конструкцию, работа на нем требовала физической силы и выносливости. Особенно это касалось работы с деталью-рамкой, называемой «бердо», — специальным деревянным гребнем длиной от полутора до трех метров, на который надо было нажимать обеими руками после каждого прохода челнока с поперечной нитью (утком), для «прибоя» новой нити к полотну. Бердо могло весить от 20 до 70 килограммов, и для того чтобы весь день двигать его взад-вперед, нужна была недюжинная сила.

Женщины-работницы были заняты на более физически простых работах, например на разборе и размотке пряжи. В начале 1830‐х годов в Москве на 135 хлопчатобумажных фабриках трудились 19 тысяч рабочих, из них 91 % мужчин. Тяжелой была также работа на ситценабивных фабриках, там мужчин было еще больше — 96 %. В 1847 году на всех предприятиях насчитывалось 45 тысяч человек, мужчины среди рабочих составляли 92 %.

В деревнях могли действовать предприятия другого типа, где ткачеством занимались мужчины и женщины (в основном зимой, во время, свободное от полевых работ). При этом каждый ткач или ткачиха работали в собственном доме (так называемой светёлке) на небольшом станке, получая пряжу от хозяйки фабрики и потом сдавая ей сотканную материю. Такая система называлась «раздаточной мануфактурой», и в указанный период до половины продукции производилось таким способом.

Две больших фабрики по производству кумача принадлежали Банне Токтамышевой (в Уржумском уезде Вятской губернии, с 41 рабочим) и «купеческой жене» Зюлюхе Абдуловой (в Казанском уезде Казанской губернии, с 42 рабочими). У Абдуловой выпуск продукции составлял 48 тысяч аршин (34 тысячи метров) в год, у Токтамышевой вдвое меньше — 24 тысячи аршин (соответственно, 17 тысяч метров).

В статье в «Коммерческой газете» (за 1843 год) находим такие любопытные сведения:


Кумач, любимая материя простых русских женщин, прославляемая в народных песнях, выделывается преимущественно в Казанской губернии. <…> Кумач бывает только двух цветов, красного и белого. Красный подразделяется на два оттенка, называемые первый и второй цвет. Продается кусками в 8 аршин длины (около 5,7 метров. — Г. У.). Самое большое требование кумачей в Москву и на Ростовскую ярмарку, в Ярославской губернии. Ярославские крестьянки почитают красный кумач одним из красивейших своих нарядов; он употребляется у них на сарафаны. Белый кумач сбывается на Нижегородской и Ирбитской ярмарках, откуда расходится по Сибири и в Бухарию.


Обороты этих фабрик в начале 1840‐х доходили до 500 тысяч рублей в год. Далее газета сообщала, что владельцами всех кумачных фабрик являются татары, все мастера и рабочие, занятые на них, тоже из татар. И эта продукция была востребована по всей России, а также в Бухаре. Сарафан из кумача как излюбленная одежда русских крестьянок был увековечен в чрезвычайно популярном романсе Александра Варламова на стихотворение Н. Цыганова «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», опубликованном в сборнике романсов в 1833 году.

Четыре из десяти предприятий находились в Москве. Они принадлежали купчихам Авдотье Медведевой, Настасье Сичковой, Анне Фоминой и Авдотье Власьевой.

На фабрике Авдотьи Медведевой в 1814 году работали 76 ткачей на 50 станах. Было произведено 62 750 «головных платков». Это, конечно, очень много. Население Москвы тогда составляли 260–270 тысяч жителей, из них женщин было только 40 %, а мужчин было значительно больше, потому что многие мужчины-крестьяне приходили на заработки. Из чего можно сделать вывод, что платки продавались в другие губернии, особенно так называемые крестьянские платки небольшого размера, предназначенные для деревенских женщин.

Согласно ревизским сказкам за 1811 и 1815 год, Авдотья прибыла в Москву вместе с мужем Михаилом Николаевым 30 марта 1800 года из казенных крестьян села Афиньева Владимирской губернии. Семья поступила в 3-ю гильдию московского купечества. В год приезда Авдотье было 44 года. В 1801 году в возрасте 45 лет она родила сына Федора, своего единственного ребенка (демографический факт поздних родов тоже весьма интересен). В 1803 году муж скончался, и Авдотья стала брать гильдейское свидетельство на свое имя. В 1814 году Авдотья имела собственный дом в Хамовниках, в приходе церкви Саввы Освященного (сейчас это Большой и Малый Саввинские переулки, церковь уничтожена в ходе сталинской антирелигиозной кампании в 1931 году). Двенадцатого февраля 1817 года Авдотье и ее сыну Федору было разрешено именоваться фамилией Медведевы. Производство набивных платков, а позже и ситца, на фабрике Медведевых продолжалось более 30 лет. После кончины Авдотьи фабрика перешла к ее сыну, а позже опять к владелице-женщине — жене сына Ольге Степановне Медведевой. Фабрика была большой — в 1832 году на ней трудились 122 рабочих, в 1843‐м — 115, набивных столов было 65.

На фабрике Настасьи Сичковой работали 104 рабочих на 96 станах. За 1814 год произведено 54 075 аршин (38 391 метр) нанки (плотной хлопчатобумажной ткани) и 5 тысяч платков. Согласно ревизской сказке за 1811 год, 23-летняя Настасья была женой (во втором браке) купца 2‐й гильдии 44-летнего Козьмы Иванова, который 9 ноября 1798 года получил разрешение именоваться фамилией Сичков. Козьма был причислен в московское купечество в 1787 году вместе с родителями и братом из экономических крестьян деревни Прокунино Московской губернии (сейчас территория деревни в составе Павловского Посада). Это была знаменитая деревня предприимчивых старообрядцев, потомки выходцев из которой через полвека стали в Москве миллионерами (например, Солдатёнковы). От первого брака Козьма Сичков имел сына Ивана и дочь Елену, а в браке с Настасьей — сына Михайлу, родившегося в 1810 году. Сичковы жили в собственном доме в Таганской части («городовыми частями» или просто «частями» назывались по административно-полицейскому делению районы Москвы в XIX — начале XX века). Настасья стала владелицей фабрики после смерти мужа. Эта фабрика, видимо, долго не просуществовала — в документах 1830‐х годов она уже не упоминается.

Далее мы кратко проанализируем статистику и факты, относящиеся к наиболее развитой в промышленном отношении Московской губернии. В этой губернии находилось 15 % всех российских промышленных предприятий при 2,7 % населения. В 1832 году женщинам купеческого сословия здесь принадлежало 33 из 57 «женских» промышленных предприятий, находившихся на территории города Москвы.

Эта группа выбрана нами для анализа потому, что существует возможность просопографического описания, то есть коллективной биографии, основанной на одинаковых сведениях о каждом человеке. Для этого был составлен список фабриканток за 1832 год, найдены биографические сведения о каждой личности по данным купеческих ревизий, сведениям о владении недвижимостью, реестрам предприятий за другие годы. К сожалению, информации о домашнем хозяйстве владелиц почти не имеется, хотя в большинстве случаев, очевидно, они были главами домохозяйств, в чем им помогали взрослые сыновья. Из 33 персон в ревизских сказках не оказалось сведений об одной персоне и содержатся неполные сведения еще о двух.

Из 33 предприятий 25 были текстильными (9 шелковых, 8 ситценабивных, 7 бумаготкацких, 1 суконное), 2 — колокольными, 2 — по производству сальных свечей, 1 — по производству воска, 1 кожевенное, 1 химическое, 1 золотопрядильное. Как видим, в текстильной отрасли владелицы-женщины чувствовали себя наиболее уверенно (в целом же текстильные предприятия составляли 65 % от 805 промышленных заведений Москвы).

Одним из индикаторов благополучного существования в большом городе было владение недвижимостью. Городские домовладения Москвы в первой половине XIX века представляли собой маленькие или большие усадьбы с садом (фруктовые сады при частных домах занимали в 1830 году 8 % городской территории). Наряду с главным хозяйским домом на участке размещались многочисленные хозяйственные постройки — конюшни, сараи для упряжи и дров, кладовые и погреба для съестных припасов, колодцы. Такая усадьба была огорожена высоким забором, ворота на улицу на ночь запирались, и дворник приносил ключи от ворот хозяину или хозяйке.

В отдельном помещении, например во флигеле, могла быть устроена фабрика. В начальный период становления промышленности — то есть до складывания крупных фабрик как капиталистических хозяйственных единиц — рабочие часто ночевали на полу под станками. Об этом, в частности, писал в мемуарах московский предприниматель Четвериков. Устройство специальных фабричных помещений началось примерно в 1830‐х годах и стало массовым явлением только во второй половине XIX века. Это было как раз в начале эпохи промышленной революции в России, которая датируется в историографии 1830–1880 годами.

Значительная экономическая независимость женщин выразилась в массовом владении ими недвижимостью. В 1830 году из 9842 имевшихся в Москве домов, каменных и деревянных, лицам купеческого сословия принадлежало 2165 (22 %), в том числе купцам 1540 и купчихам — 625. Доля купечества в московском населении составляла 16 210 человек — 5,3 % от 305 631 человек всего населения. При этом лица купеческого сословия преобладали среди владельцев каменных домов (таких было 3127) — им принадлежало 1200 домов, или 38 %, а дворянам — только 32 %. Значительный удельный вес женщин (дворянок, купчих и мещанок) среди владельцев недвижимости был отмечен в 1832 году статистиком В. Андроссовым, написавшим, что «целая треть домов в Москве написаны на имя женщин».

У 31 из 33 предпринимательниц, представленных в списке за 1832 год, предприятия размещались в их собственных домовладениях. Более того, само владение фабричными предприятиями было свидетельством стабильности бизнеса — более 80 % династий, к которым принадлежали фабрикантки (по мужу или отцу), имели собственные домовладения. Это прослеживается по материалам ревизий 1811 и 1815 года и списку недвижимости за 1818 год. А в трех случаях домовладения, принадлежавшие предыдущему поколению династии, зафиксированы в документах еще во время ревизии 1795 года.

Недвижимость могла служить источником дополнительного дохода. Например, владелица фабрики хлопчатобумажных платков Марья Ходателева сдавала один из флигелей своего домовладения купцу Александру Кириллову под бумаготкацкую фабрику, на которой числились 95 рабочих. У Ходателевой была также лавка с квартирой в ее собственном доме, и она сдавала ее мещанке Анне Алексеевой за 275 рублей в год. Хотя формально Кириллов был конкурентом Ходателевой, эта аренда демонстрирует гибкую стратегию получения доходов женщинами-предпринимателями.

Найдены сведения о количестве рабочих на некоторых предприятиях в 1830–1840‐х годах. На шелковых фабриках: у Дунашевой — 156 человек (1838), Ефимовой-Фоминой — 37 человек (1834), Кучуминой — 27 (1838); на ситценабивных: у Медведевой — 122 (1834), Петровой — 100 (1838), Розановой — 72 (1834), Шелеповой — 28 (1834); на суконной у Часовниковой — 25 (1831). На золотопрядильной фабрике Алексеевой — 56 человек в 1834 году и 140 в 1843 году. На колокольном заводе Богдановой — пятеро рабочих (1838 и 1843).

Коснемся демографических параметров, в частности возраста предпринимательниц-купчих и количества рожденных ими детей. Возраст удалось установить только для 30 персон (1832): от 27 до 67 лет. В том числе от 20 до 30 лет — один человек, от 31 до 40 — четыре человека, от 41 до 50 — девять человек, от 51 до 60 — шесть человек, от 61 до 70 лет — десять человек.

Объединение сведений о возрасте с информацией о брачном статусе показывает, что среди предпринимательниц доминировали вдовы в возрасте от 41 до 67 лет. Доля вдов составила 83 %.

Среди 33 предпринимательниц бездетных было трое — две вдовы и одна 35-летняя незамужняя девица. Выделим несколько групп по количеству сыновей (которые числились в ревизию 1834 года): один сын — у девяти женщин, два сына — у девяти женщин, три сына — у четырех женщин, четыре сына — у пяти женщин, пять сыновей — у одной. Не было сыновей, но были дочери у двух человек. Были и примеры многодетности. Одна из старейших по возрасту предпринимательниц 67-летняя Авдотья Соболева, перешедшая из мещанства в купечество в 1825 году, имела троих сыновей и четырех дочерей. В 1832 году они были в возрасте 45, 42, 39, 47, 43, 36 и 33 лет, все неженатые и незамужние, что, видимо, свидетельствовало о деспотическом характере матери. У владелицы восковой фабрики 53-летней Пелагеи Толоконниковой было пятеро сыновей и четыре дочери.

Как же предпринимательницы получали в свою собственность предприятия? Тут, как и в случае дворянок, разрушается стереотип об имущественной зависимости российских женщин от мужей. Оказалось, что наследование предприятий от мужа происходило только в половине случаев.

После смерти мужа возглавили предприятия 17 человек из 33 (52 %), 6 предпринимательниц были замужними, но унаследовали свои предприятия от родителей (18 %). Одна была незамужней и либо получила фабрику от родителей, либо основала ее самостоятельно. Схема наследования одной предпринимательницей не установлена.

Еще восемь случаев представляют более сложные варианты. Две предпринимательницы возглавили предприятия при жизни престарелых мужей, причем мужья перешли в низшее мещанское сословие, а жены при этом остались в купечестве. Неизвестно, была ли эта рокировка осуществлена с согласия мужей или, воспользовавшись старческой дряхлостью супруга, жены сами энергично захватили власть, желая получить полный контроль как над предприятиями, так и в семье. Законодательством такой «переход капитала» от одного члена семьи к другому допускался.

Еще в одном случае предприятие наследовалось невесткой от свекрови после смерти 18-летнего мужа, «состоявшего при матери», в другом — матерью от умершего сына.

Самостоятельно основали предприятия четыре собственницы.

В некоторых случаях вдовы, наследовавшие после смерти мужей (17 человек), получали предприятия, являвшиеся предметом бизнеса семьи мужа; в дальнейшем они состояли владелицами предприятий от двух до двадцати восьми лет, до передачи их в руки сыновей, которые становились владельцами семейного бизнеса в следующем поколении. К замужним и незамужним предпринимательницам, как правило, предприятия переходили от родителей в том случае, если в семье не было наследников-сыновей.

Мещанки, цеховые, крестьянки, солдатки и казачки

Детальное изучение промышленной статистики и архивных дел по отдельным предприятиям опровергает еще один стереотип — будто бизнесом могли заниматься исключительно женщины, располагавшие значительным начальным капиталом, а также унаследовавшие уже действовавшие предприятия от родителей или мужа. Это не так. Как в столицах, так и в провинции было немало смелых, можно сказать, отважных женщин. Они с нуля начинали предприятия, часто маленькие или средние, упорно преодолевая трудности, связанные с бюрократическими барьерами по регистрации предприятия, а затем с подачей отчетов в контролирующие органы о функционировании фабрики или завода.

Женское промышленное предпринимательство характеризовалось смешанным сословным составом собственниц. Как уже говорилось, среди владелиц фабрик были не только дворянки и купчихи, но и женщины низших сословий. В качестве примера можно привести упомянутый ниже существовавший на рубеже XVIII и XIX веков в Пинеге Архангельской губернии кожевенный завод мещанки Марфы Кокиной.

Некоторые мещанки стремились, несмотря на малый объем производства, интегрироваться в институциональные структуры общероссийского бизнеса. Например, с середины XIX века они участвовали в мануфактурных выставках наряду с крупными игроками. В материалах выставки российских мануфактурных изделий 1843 года были представлены «металлические ткани», изготовленные на предприятии московской мещанки Елизаветы Сидоровны Сарафановой. Металлические ткани представляли собой проволочные сетки разного плетения, использовавшиеся в промышленных целях, например в писчебумажной промышленности для фильтрации бумажной массы или как детали земледельческих машин.

Обратимся к статистике. По данным за 1814 год из 165 владелиц фабрик 20 (12 % от всего количества) принадлежали к мещанскому сословию, были среди них также четыре крестьянки, солдатка и казачка. В 1832 году среди 484 собственниц предприятий были 48 мещанок (10 %), 16 крестьянок, 6 цеховых, 1 солдатка.

Мещанки имели небольшие предприятия, где трудились от одного до двенадцати (изредка до пятнадцати — двадцати) наемных рабочих. Это были скорее мастерские, а не фабрики, — с небольшим помещением и простым оборудованием. Наиболее активно мещанки проявлялись в кожевенной и мыловаренной-свечносальной отраслях.

Мещанки происходили из низшей городской страты людей с низкими доходами, которые, соответственно, должны были платить в казну минимальные подати. По финансовым причинам эти люди не могли подняться выше по социальной лестнице, поскольку переход в купечество должен был сопровождаться повышением платежей за ведение бизнеса в несколько раз. Например, в 1820–1830‐е годы купцы 1‐й гильдии платили в год за взятие так называемого промыслового свидетельства в Москве 2200 рублей ассигнациями, 2‐й гильдии — 880 рублей, 3‐й гильдии — 220 рублей. В провинции плата была меньше — от 132 рублей за 3-ю гильдию. Мещане же платили в Москве за свидетельство, дававшее право заниматься бизнесом, 120 рублей и меньше, в провинции — 40–100 рублей. Также все городские обыватели должны были платить сбор «за торговое место», то есть к промысловому свидетельству брать еще дополнительный билет на лавку или мастерскую, и у мещан плата была в два раза ниже, чем у купцов.





Плата за небольшие промышленные предприятия с числом рабочих до шестнадцати человек периодически отменялась. Например, в 1830‐е годы их устраивали «на праве мещанском».

Правда, в какой-то момент обнаружилось, что некоторые московские мещане хитрили: платили за ведение бизнеса по минимальной таксе, но при этом имели дома стоимостью свыше 25 тысяч рублей. Чаще всего владение домами объяснялось тем, что ранее их собственники принадлежали к купечеству, но потом прекратили вести бизнес или уменьшили объем оборотов, что вынудило перейти в мещанство.

Один из органов городского самоуправления — существовавшая с 1786 года Московская шестигласная дума, ведавшая в том числе сбором налогов в городскую казну, — вела строгое наблюдение за мещанами, не допуская утаивание ими высоких доходов. По закону лица, имевшие дома стоимостью свыше 25 тысяч рублей, были обязаны объяснить происхождение денег и брать свидетельство 3‐й гильдии на торговлю. Те, кто имел дорогую недвижимость, но при этом не брал купеческие свидетельства, подвергался штрафам. Московская казенная палата совместно с полицейскими органами (Управой благочиния и частными приставами) ежегодно составляла списки мещан, цеховых и членов их семей, имевших дорогие дома. В соответствии с этими списками владельцев обязывали заплатить гильдейский сбор, а за нарушение правил с них брали штраф.

В 1829 году были взысканы средства (налог и штраф за несвоевременную уплату) с ряда московских мещан, имевших в собственности дома стоимостью свыше 25 тысяч рублей, в частности с мещанки Ольги Шелапутиной, проживавшей «на улице Коровьего Брода» (сейчас 2-я Бауманская улица) в Лефортовской части. В 1838 году было взыскано 945 рублей за три года неплатежей (1836–1838) с мещанки Марьи Левиной, ранее — подольской купеческой жены, имевшей в Котельническом переулке (сейчас 1‐й Котельнический переулок) Яузской части дом стоимостью 50 тысяч.

Если взять сведения за 1814 год по кожевенной промышленности, можно сравнить купеческие (их было 16) и мещанские (их было 11) предприятия. Оказывается, что 16 предприятий, принадлежавших женщинам из купеческого сословия, имели рабочих от 2 до 23 человек (средний показатель условно 9,2 работников на предприятие), а принадлежавшие мещанкам — от 2 до 10 человек (средний показатель условно 4,8 работников на предприятие). На купеческих предприятиях обрабатывалось в год от 500 до 7000 шкур (средний показатель — 2971 штука на предприятие), на мещанских — от 70 до 3200 шкур (средний показатель — 1073 на предприятие).

Особенно много кожевенных предприятий, принадлежавших мещанкам, размещалось в Смоленской (три), Псковской и Нижегородской (по два) губерниях. В Смоленске мещанка Катерина Кореневская силами всего двух вольнонаемных рабочих изготавливала до 70 штук кож. А в уездном городе Белом, где было всего 4 тысячи жителей, мещанки имели два предприятия. Улита Кожеурова занималась производством «яловочных, коневьих», подошвенных и опойковых кож, в год ее предприятие с пятью рабочими выпускало около 300 кож. Ефросиния Кривченкова производила 600 кож в год на предприятии с четырьмя рабочими.

В Казанской губернии в разных отраслях были весьма активны предприимчивые татарки. К примеру, в Казани имелось предприятие по производству козловых кож мещанки Вахрамы Сабимовой, на котором трудились десять вольнонаемных рабочих-мужчин.

Высокий процент мещанских предприятий отмечен в 1814 году еще в одной отрасли, которая объединяла мыловаренные, салотопенные, свечные предприятия, где дворянок среди собственниц не было вообще. Зато мещанкам принадлежало пять предприятий из девятнадцати, они находились в Московской, Псковской, Томской губерниях. В этих мастерских работали один-два человека, то есть их можно расценивать как кустарное производство. Тем не менее объем продукции у этих предприятий был немалый. Например, в Томске мещанка Наталья Старкова производила на продажу 260 пудов мыла в год (в современных мерах — 4,3 тонны). По одному предприятию находилось во владении казачки Прасковьи Ширабардиной в Саратове и солдатки Татьяны Федотовой в Курске. Впрочем, их заведения корректнее отнести к мастерским. Федотова для варки мыла, производимого, видимо, самой хозяйкой, наняла одного человека, а производство составляло 15 пудов в год (246 килограммов). Ширабардина также имела только одного рабочего, и ее мастерская производила в год 30 пудов (491 килограмм) сальных свечей.

В 1830‐е и 1840‐е годы мещанки стали гораздо активнее в устройстве и руководстве предприятиями. По статистике за 1832 год, более всего мещанок оперировали в кожевенной и мыловаренной отраслях (24 и 16 соответственно). Эти небольшие предприятия были рассеяны по всем губерниям.

Например, в Вологодской губернии было четыре принадлежавших мещанкам предприятия: кожевенное Натальи Мешинниковой, веревочные Маремьяны Быструниной, Пелагеи Овечкиной, Веры Пономаревой. В отличие от дворянок, часто практиковавших наем управляющего на фабрику, мещанки, как и купчихи, обычно руководили производством самостоятельно. При этом мужья не вмешивались в бизнес жен и могли вести собственный бизнес, например руководить предприятием в той же отрасли. Так, муж Пономаревой Василий Пономарев и муж Быструниной Петр Быструнин имели в Вологде свои предприятия по производству веревок.

В Тверской губернии на кожевенном предприятии мещанки Нечаевой в Осташкове в год изготавливалось 857 кож при одном наемном работнике. В Вышнем Волочке и Ржеве мещанки имели кирпичные заводы — у мещанки Телятниковой изготавливалось в год кирпича на 200 рублей серебром, трудились двенадцать рабочих; у Малыгиной продукции производилось на 1500 рублей серебром при восьми рабочих. Продукция этих предприятий была востребована в пределах губернии, а иногда и только уезда. Предприятия были небольшими, но их деятельность была стабильной, а продукция пользовалась спросом.

В Рязанской губернии, по сведениям 1837 года, мещанка-вдова Жданова (ее имя нам неизвестно) имела два предприятия в уездном городе Михайлове; ей принадлежали завод «сальных свеч» и мыловаренный завод. Жданова унаследовала оба предприятия от своего мужа Василия Жданова, который числился их владельцем в 1832 году, то есть пятью годами раньше. Мыловарня приготовляла ежегодно «простого» мыла до 1220 пудов (почти 20 тонн) на сумму 10 980 рублей, а свечей производилось до 700 пудов (около 11,5 тонн) на 9 тысяч рублей. На свечносальном предприятии у Ждановой были два работника, а сколько на мыловаренном — неизвестно. Специализация предприятия объясняется наличием сырья — говяжьего сала. До пуска железных дорог в последней трети XIX века имело принципиальное значение то, что город Михайлов находился вблизи скотопрогонного тракта, по которому из южных губерний, прежде всего из области Войска Донского, на Москву и Петербург (через Зарайск и Коломну) направлялись гурты быков, до 100 тысяч голов ежегодно. Скот пригоняли, размещали на скотопригонных дворах, откуда их раскупали на мясо для питания жителей столиц. Поэтому в Рязанской губернии было немало салотопенных, свечносальных и кожевенных предприятий, для которых рязанцы прямо на месте могли закупать некоторое количество прогоняемого по тракту скота.

Примеры деятельности нестоличных мещанок в Вологодской, Тверской и Рязанской губерниях показывают, что женщины были заняты в тех отраслях, где производились товары массового спроса: мыло и сальные свечи для каждодневного употребления, кирпич для строительных работ и кожи для изготовления обуви. Причем в Тверской губернии на выбор специализации, безусловно, оказывало влияние развитие там именно сапожного и башмачного промысла. Наиболее известны в этом отношении были Кимры и Кимрский уезд, где этот промысел развивался с XVII века. Из Кимр осуществлялись крупные поставки сапог в армию, там же было налажено массовое изготовление мужской и женской обуви для отправки на продажу в лавки Москвы и Петербурга.

По Москве довольно подробную картину присутствия мещанок в мелкой промышленности и ремесле можно получить по архивным документам. В 1811 году в московском мещанстве числились 18 138 человек (6,6 % городского населения), в 1825 году мещане составляли 33 417 человек (13 %), в 1840‐м — 55 375 (16 %). Доля мещанок среди владелиц заведений в мелкой промышленности (число рабочих до 16 человек) составляла в разные годы до 25–30 %. Им принадлежали скромные по размерам предприятия, выпускавшие продукцию массового спроса: платки и ленты, ткани шерстяные и хлопчатобумажные в небольшом объеме, чулки и рукавицы, готовое платье, помаду и румяна, сальные свечи для освещения жилищ. Во владении мещанок находилось несколько десятков кузниц (около 20–30 % из общего числа 150 в 1847 году). В 1847 году в домашнем пользовании москвичей было 46 810 лошадей при числе жителей 349 987 человек, поэтому кузницы, где делали подковы и части упряжи, были важнейшим элементом городской инфраструктуры.

Рассмотрим случай московской мещанки Марьи Родионовны Бреховой, которая с 1849 года содержала «заведение для литья свечей» в Сущевской части на Новослободской улице, в помещении, представлявшем собой подвал под каменным двухэтажным домом и арендуемом у купца Василия Варгина. В данном случае Брехова наследовала бизнес от матери: существовавшая с 1828 года свечносальная мастерская досталась Марье от мещанки Авдотьи Васильевны Пошехоновой. Вероятно, дочь принимала участие в организации производства еще при жизни матери, потому что в прошении Марьи, поданном в канцелярию московского генерал-губернатора в 1849 году, когда после смерти матери следовало перерегистрировать предприятие на Марью, родственники-мужчины не фигурируют, а замужняя Марья подчеркивает, что она является единственной наследницей. Эта мастерская была основным делом мещанской семьи, дававшим средства к существованию.

Производство в мастерской Пошехоновой и Бреховой заключалось в том, что сало растапливалось в трех «медных котлах, вмазанных в кирпичные „затопы“», а потом разливалось по сорока формам. В производстве были заняты четверо: координировала весь процесс «мастерица — сама хозяйка», а работали трое рабочих-мужчин — как указано в поданных генерал-губернатору документах, «все вольнонаемные, русские». В 1847 году для производства свечей Авдотья и Марья закупили 800 пудов (около 13 тонн) топленого говяжьего и бараньего сала на крупную для бюджета мещанской семьи сумму 2300 рублей, а готовой продукции того же веса продали на 3800 рублей. В 1850 году, уже после смерти матери, Марья расширила производство: оборот составил 1200 пудов (19,7 тонны), а продукции было продано на 4200 рублей (по 3 рубля 50 копеек за пуд). Существование предприятия прослеживается до 1858 года, то есть оно работало не менее 30 лет в двух поколениях мещанской семьи.

Тут стоит отвлечься на объяснение того, что такое сальные свечи и почему они составляли значительную долю в промышленной продукции, включая продукты «женских» фабрик и мастерских в разных городах. В XVIII веке и почти до 1880-х годов в России, как и во всей Европе, употреблялись два вида свечей — восковые и сальные. Сальные свечи были основным источником повседневного освещения жилищ даже у дворян. Восковые свечи, производившиеся из продукта, сопутствовавшего производству меда, стоили весьма дорого (80 рублей за пуд) и большинству населения были не по карману. В городском быту чаще использовались свечи сальные (стоившие в среднем около 12 рублей за пуд), крестьяне же для освещения изб использовали преимущественно лучину.

«Журнал мануфактур и торговли» в 1825 году писал:


Изготовление сальных свеч есть один из важнейших предметов промышленности, судя по великому употреблению оных. <…> Известно, что сальные свечи делаются из жира животных, растопленного и очищенного, который в сем виде называется сало. Доброта свеч, во-первых, зависит от хорошего сала; для сего не должно употреблять иного жира, кроме бараньего или овечьего и бычачьего или коровьего, того и другого поровну. Всякий другой жир вообще не годится, а всего менее свиной, от которого свеча плывёт, воняет и горит тусклым и густым огнем.


Технология приготовления свечей была следующая. Свечной заводчик снимал с купленного сала кожу и мясо, резал сало на мелкие куски для растапливания на малом огне в котле из желтой меди. Стоявший у каждого котла рабочий должен был почти беспрестанно в течение нескольких часов мешать сало палкой и снимать пену. Для этого требовалась немалая физическая сила, а потому там работали только мужчины. Растопленное сало выливали в деревянную кадку сквозь частое волосяное сито. В течение суток в сале оседали на дно примеси и посторонние частицы. Потом сало выпускали в формы через воронку, находившуюся в кадке на 15–20 сантиметров выше дна.

Формы представляли собой деревянные или металлические корытца, на которые вначале особым образом наматывались фитили (их называли «светильни») из хорошо вычесанного, очищенного от семечек, узлов и сора хлопчатобумажного волокна, а потом туда заливалось жидкое сало. Когда сало застывало, его разрезали по числу фитилей и направляли на продажу. Производитель продавал сальные свечи не штуками, а пудами. Но в мелочных лавках, которые в больших городах были почти в каждом квартале, такие свечи продавались, конечно, поштучно.

Владелицам кожевенных, салотопенных, чугунолитейных и прочих заводов, которые использовали огонь и вредные химические продукты, следовало получать специальное разрешение у московского генерал-губернатора: уже начиная со второй половины XVIII века существовала строгая регламентация устройства предприятий, «вредных чистоте воздуха и воды» и причиняющих «вред и беспокойство окрестному населению», как это было сформулировано в законодательстве. По указам 1803, 1833 и 1849 годов надзор все более ужесточался. Так, близ жилых строений или в других «небезопасных для пожара местах» запрещалось строительство «действующих огнем или парами фабрик».

После того как Брехова подала генерал-губернатору А. А. Закревскому прошение на перерегистрацию на свое имя предприятия, полученного по наследству от матери, к ней прислали для проверки архитектора Михаила Доримедонтовича Быковского. Быковский был учеником архитектора Д. Жилярди, но, кроме архитектурных проектов, разрабатываемых по заказу города и частных владельцев, например Московской биржи и усадьбы Марфино, состоял архитектором при канцелярии генерал-губернатора. В феврале 1850 года Быковский осмотрел заведение и доложил, что препятствий для продолжения производства не обнаружил. Другую проверку осуществила полиция, отчитавшись об этом в рапорте:


Дурного запаха от сего заведения не происходит и опасностию пожара соседним владениям оно не угрожает, а потому к дозволению препятствий со стороны полиции не имеется.


В отличие от Бреховой, другой мещанке, Матрене Косцовой, в 1830 году было запрещено устраивать красильню у Новоспасского монастыря за Таганкой, на берегу Москвы-реки. Матрена была мещанкой, переехавшей из Рязани в Москву. Она взяла в аренду землю, на которой собиралась построить дом с мезонином, а в нежилой пристройке организовать красильное заведение. Косцова подала прошение в Комиссию для строений в Москве, действовавшую при генерал-губернаторе. К прошению прилагался план участка и эскиз фасада будущего дома.

Комиссия разрешила Косцовой построить жилой дом, но строжайше запретила устраивать красильню, ссылаясь на положение Комитета министров 1826 года, по которому «постройку красилен внутри столицы допускать не велено». Более того, полицмейстеру Верещагину было дано указание «иметь неослабное наблюдение, чтобы… Матрена Косцова в доме своем никаких заведений, смрад и нечистоту производящих, не производила».

Из материалов по фабрикам и ремесленным мастерским в Москве за 1825 год следует, что устройство мещанками мелких ремесленных предприятий в 1820–1830‐е годы стало массовым явлением. Наиболее интересны, конечно, сведения о размере предприятий, который логично и легко определить по количеству наемных рабочих.

Например, в Якиманской части мещанки Степанида Иванова и Александра Антонова имели красильное заведение, в котором работали сами с еще одним наемным рабочим. То же у Натальи Брычевой, о которой в ведомости сказано: «занимается деланием румян».

В отличие от этих полукустарных заведений, на ткацких предприятиях рабочих было больше. Мещанка Федосья Антонова, имевшая «платочное заведение на трех станках», на одном станке сама ткала платочное полотно (в виде стандартного куска, потом разрезавшегося на квадратные платки, которые оставалось только подметать), а на двух других у нее работали две нанятых ткачихи. Вышеупомянутые мещанки устраивали свои заведения в наемных, то есть арендованных помещениях.

В отличие от них мещанка Феоктиста Матвеева владела столярным заведением, которое находилось в ее собственном доме на Большой Ордынке. У нее работали четверо наемных рабочих: трое взрослых мужчин и один подросток-ученик.

В наиболее развитой в промышленном отношении Серпуховской части на южной окраине Москвы мещанкам принадлежало десять ленточных мастерских с количеством рабочих от двух до четырех человек. В этих заведениях за ручными станками работали женщины, включая хозяйку, и девочки-подростки в возрасте 12–16 лет вначале были ученицами, а потом полноценными работницами. Причем если в восьми случаях существовало единоличное руководство предприятием, то в двух у предприятий были по две владелицы. К примеру, одна из мастерских была устроена родными сестрами, мещанками Марьей и Александрой Ивановыми, у которых в работниках были один взрослый мужчина и одна несовершеннолетняя девочка. Другая довольно крупная ленточная мастерская (в ней было двенадцать работников — восемь взрослых и четыре девочки-подростка) принадлежала мещанкам Дарье Степановой и Арине Максимовой.

Размеры заведений коррелировали с уровнем жизни жителей в разных частях Москвы. Например, в Серпуховской части (сейчас это район между станциями метро «Добрынинская» и «Тульская») проживал по большей части довольно бедный трудовой люд, у которого не было больших начальных капиталов, поэтому там было много небольших предприятий (с числом рабочих три — шесть человек). Лефортовская часть, напротив, демонстрировала расцвет фабрично-заводской деятельности и очевидно большую зажиточность жителей. Здесь доля женщин в промышленности доходила в 1830‐е годы до 30 %, они были активнее, количество наемных рабочих на предприятиях было в среднем в три раза выше, чем в Серпуховской части.

Особенно много небольших текстильных предприятий было в Преображенском, в селах Черкизово и Богородское на северо-восточной окраине Москвы (территория входила в Лефортовскую часть). В Черкизове и Богородском из общего количества всех фабрично-заводских заведений (их было 92) в 1835 году треть принадлежала женщинам, в том числе 20 — мещанкам. Столь высокая плотность промышленных точек объяснялась, во-первых, давними традициями ремесла в этом районе Москвы (по данным 1797 года, черкизовские и богородские крестьянки «упражнялись в пряже льна и тканье холстов»). Во-вторых, это было связано с тем, что сюда переселялись, поступая в мещанство и купечество, старообрядцы из Московской, Владимирской и Калужской губерний — местностей, где было развито крестьянское ткачество.

Мещанки — хозяйки преображенских, черкизовских и богородских предприятий — как правило, нанимали в два-три раза больше работников, чем мещанки Серпуховской части. Видимо, помимо наличия бóльших, чем у жителей Серпуховской части, капиталов, это объяснялось и хорошо налаженной системой сбыта и оптовых продаж. В Преображенском, Черкизове и Богородском основной продукцией были хлопчатобумажные платки и кушаки, бахрома, шелковые ленты, разные виды «шелковой материи» (включая кисею). Имелось несколько «чулошных» заведений.

Приведем примеры: в мастерской, принадлежавшей московским мещанкам Марфе и Матрене Филипповым, изготовлением хлопчатобумажных платков занимались десять взрослых и двое несовершеннолетних рабочих мужского пола, в мастерской мещанки Авдотьи Егоровой ткали платки двенадцать взрослых мужчин и пятеро подростков, на предприятии московской мещанки Аксиньи Елисеевой по выделке шелковых лент — семеро взрослых и пятеро подростков, на предприятии московской мещанки Марьи Афанасьевой по выделке шелковой кисеи — тринадцать взрослых и четверо подростков.

Женщины не специализировались исключительно на текстиле. К примеру, в 1826 году в Москве среди 170 владельцев кузниц («кузнечных мастеров») числились шесть женщин.

По данным за 1838 год, мещанкам принадлежали столярные, медные, кузнечные предприятия, на которых работали исключительно мужчины. Например, в Якиманской части мещанке Прасковье Федоровой принадлежала кузница (где работали два взрослых кузнеца и два подростка-подмастерья), мещанке Наталье Ивановой — «медное» заведение (два взрослых рабочих и четверо подростков изготавливали на нем котлы, кастрюли, сковороды, прочую медную посуду). В Басманной части у Настасьи Галичкиной было «резное по дереву» заведение (восемь взрослых, четыре подростка), а у Елены Волковой — «кузьнечное» (шесть взрослых, четыре подростка). Эти сведения свидетельствуют о включенности женщин-предпринимательниц во все сферы производства.

В 1830‐е годы мещанка Александра Беляева имела в Хамовнической части «сундушное мастерство». Производство находилось в Большом Трубническом переулке (ныне Земледельческий переулок) близ Плющихи, в доме мужа предпринимательницы Николая Беляева, который в 1818 году числился купцом, а в 1826‐м — уже мещанином. Мастерская была записана именно на Александру, и муж в документах не упоминается. У Беляевой работали пятеро наемных мастеров-мужчин. В той же части, на Большой Царицынской (ныне Большая Пироговская) улице, мещанка Александра Алексеева имела «голандровое заведение» с семью рабочими, где, как указано в документах, производила «лощение бумажных товаров чрез машину голандру».

Информация о фабричных и ремесленных заведениях женщин из низших сословий опровергает еще один стереотип. Логично было бы предположить, что они работали в типичных для женщин и близких им по сфере повседневного применения продуктов отраслях — изготовлении лент и кружев, помады и румян, одежды и головных уборов. Однако оказалось, что предпринимательницы наравне с мужчинами заводили кирпичные и кожевенные заводы, свечносальные и столярные предприятия, кузницы и меднолудильные предприятия.

Второй бытующий стереотип — будто владелицами предприятий были в основном вдовы, — тоже не подтвержден фактами. Среди владелиц предприятий найдено немало замужних женщин, а также незамужних, обозначенных в документах как «девицы».