Ричард Нелл

Короли рая



Richard Nell

KINGS OF PARADISE

Originally published in Canada by Richard Nell in 2017

You can find him and his other work at: www.richardnell.com



Перевод с английского:

Алины Забияки



Эта книга – художественное произведение. Имена, персонажи, места и события либо являются плодом воображения автора, либо используются вымышленным образом. Любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, или реальными событиями является чисто случайным. Наверное.





Copyright © 2017 by Richard Nell

© Алина Забияка, перевод, 2023

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Часть первая

ПЕПЕЛ И ПЕСОК

Не было еще ни одного великого ума без примеси безумия. Аристотель
1

Холодная, темная местность. 423 год Г. Э. (Гальдрийской Эры)

Рока посмотрел на тело убитого им мальчика, и в животе заурчало. Несмотря на риск, он развел небольшой костер, отсек своим самым острым ножом плоть с конечностей и положил ее в железный котелок с тимьяном. Добавил целиком сердце, посолив воду из бурдюка, и срезал щеки, чтобы приготовить их на палочках. Закрыл глаза и принялся жевать, чувствуя, как тепло и соки успокаивают желудок.

Не по плану, подумал Рока, но мясо есть мясо.

Продвигаясь все дальше и дальше на Север через страну пепла, он ожидал больше хлеба для кражи, больше зверей для охоты. Он думал, что северная теплая погода будет благоприятна для многочисленных стад и богатых путников на проселочных дорогах. Но обнаружил лишь хорошо охраняемые караваны и пахотные угодья – или изгоев без еды и матерей. Это всегда были мальчики, подростки или младше, уродливые или нежеланные, без серебра и припасов. Мальчики точь-в-точь как он.

Трава вокруг его больных огрубевших ступней в изношенных ботинках стала желто-коричневой, когда лето сменила осень. Рока пережил еще один сезон в добром здравии, но знал, что должен двигаться дальше на Север, иначе замерзнет. Близилась зима. Он помешал варево и поежился, когда холодный ветерок пробрался сквозь покрытую слоем грязи одежду. Он смотрел на заснеженные холмы, что простирались впереди и позади, немые и спокойные, если не считать шума ветра. Его взгляд скользнул к телу мальчика.

Интересно, где он родился и кто была его мать?

Роке никогда не удавалось прогнать возникшие мысли.

Любила ли этого мальчика мать? А может, она умерла при родах? Или опухший уродливый лоскут кожи на лбу новорожденного превратил ее радость в страх и отвращение? Может, ей просто нужно было кормить слишком много ртов. Думала ли она, что у него будет больше шансов выжить одному, в степи? Или проще было не видеть, как он умрет?

Холодность подобных мыслей больше не смущала Року, хотя он знал, что в младенчестве грезил только о молоке, тепле и любви своей матери. Он знал, поскольку помнил.

Каким-то образом он все еще мог закрыть глаза и ощутить багровую теплую пещерку материнской утробы. Почувствовать, как его тянут мозолистые ладони повитухи, и увидеть ее широко раскрытые, бегающие глаза – и как дернулась родинка на ее щеке, когда она вытащила его, мокрого и тихого уродца, смотрящего в упор.

– Он жив? Что случилось?

– Да, госпожа… он просто… не плачет.

Женщина, которую он скоро назовет матерью, обмякла на меховой постели, и Рока по-прежнему мог видеть ее вспотевшее лицо.

– Значит, мальчик. Приведи мою родню. Он получит имя своего деда.

В то время слова были для Роки бессмысленными звуками, но позже он вспомнит и поймет. Его мать, Бэйла, прижала его к себе и убрала с его лба мягкие окровавленные волосы, и, хотя младенец решил, что мир холодный, яркий и громкий, он все-таки чувствовал себя в безопасности.

– Мой сын, – сказала она улыбаясь, и никогда, ни разу, не взглянула на него как на чудовище.

Затем он услышал крики. Таращились, затем исчезали сердитые лица, и вскоре он глядел вверх на бесконечные ночи и голубые небеса, лежа в сильных руках своей матери, чувствовал тепло молока из ее груди и задыхался от жара, когда она окуривала его дымом.

Восход за восходом Бэйла шла с сыном, завернутым в грубую ткань, которая натирала его кожу до красных пятен. Он мало что видел и ощущал только голод и холод, все время холод, пока они не остановились и не остались в какой-то ветхой лачуге у огромных, широких деревьев, которые, узнал он позже, назывались елями.

Жизнь стала бесконечным циклом смены пеленок и кормлений, только со звуками леса, тлеющими кострами и голосом матери. Ее голос был единственным, что казалось реальным в этом мире. Малютка улыбался и агукал, а она обнимала его и болтала за них обоих, пока он постепенно учил слова.

– Мама, что за звук?

Речь он уже понимал, но не мог произносить звуки, затем ждал, пока не обрел уверенность.

Бэйла вздрогнула и уронила шитье, буравя сына взглядом, словно тот стал незнакомцем, которого ей предстояло оценить. Она сглотнула и подняла руку в воздух – позже мальчик узнал в этом жесте знак Брэй.

– Волк. Это… волчий вой, дитя. Бояться нечего.

Малютка улыбнулся, и вскоре плечи матери расслабились, она улыбнулась в ответ, и он снова стал ее сыном. Впоследствии каждый день стал разговорами с тысячью вопросов, которые Рока прежде держал в себе, не умея их задать, и иногда еще до захода солнца мать приказывала ему замолчать и «просто лечь спать».

Прошли месяцы. Рока достаточно окреп, чтобы ползать, а вскоре и ходить, и мать хлопала в ладоши и отпускала Року бродить по лачуге, хотя иногда от этого болели его ладони и колени. Мать научила его, что у слов есть и символы, используя старый сборник историй. Однажды она показала символ и захлопнула книгу, затем нарисовала такой же на земле и спросила сына, что тот означает.

«Пепел? – Он воспроизвел открытую книгу в уме, и мать с плачем подхватила Року и закружила. – Я ошибся?» Встревоженно – хотя ему нравилось кружиться – он коснулся ее щек, и она сказала: «Нет, дитя, это слезы радости. Ты не ошибся. Не ошибся».

Когда он достаточно подрос, то помогал ей собирать коренья и хворост, если было не слишком холодно, и она учила его магии растений.

– Как они живут зимой, мама?

Закрыв глаза, он до сих пор мог видеть ее полнозубую, с характерным прищуром, улыбку – предназначенную, как он узнал, только ему.

– Они спят под землей. А когда приходит весна и высоко на Востоке встает яркое солнце, а в почву струится тепло, они пробуждаются вновь.

Малыш Рока обдумал это и нахмурился.

– Почему так не делаем мы?

Она усмехнулась, что всегда заставляло смеяться и его.

– Мне бы хотелось этого. А теперь идем, пока мы не замерзли. Принеси ведра.

Когда Рока подрос достаточно, чтобы путешествовать, они покинули жалкую лачугу и клочок леса, вновь двинулись на Юг и, наконец, поселились рядом с промерзлым городком под названием Хальброн, у леса, который люди боялись пересекать.

– Там злые духи, – объяснила мать, хотя мальчику не доводилось их ни видеть, ни даже слышать. Их с мамой новое – и последнее – жилище стояло вдали от озера или реки, далеко от дороги или места собраний: старый, щелястый фермерский дом со стенами, слишком тонкими даже для амбара. Но в сравнении с лачугой, где Рока провел младенчество, это жилье казалось роскошью.



М

ы идем к реке. Ты запачкался.

Рока пережил свою седьмую зиму и, назло стуже, прыгал во все весенние озерца и лужи, какие только мог найти, радуясь каждому всплеску и хлюпанью. Мать сперва рассердилась, но засмеялась, когда он состроил гримасу и попытался выжать штаны.

В теплом свете послеполуденного солнца мир казался безопасным, а Рока никогда не был в реке, поэтому по пути обегал мать кругами, задавая вопросы – уже раздетый, за исключением ботинок и набедренной повязки:

– Вода будет теплой?

– Нет, Рока.

– Можно мне зайти полностью?

– Только до колен.

– А другие дети будут?

Бэйла нахмурилась в ответ, и после долгой ходьбы они добрались до раскисших, оттаивающих берегов реки Флит – как сказала Бэйла, это южное слово и означало всего-навсего реку.

– Так ее зовут «река Река»? Это глупо. – Мать улыбнулась, он пожал плечами и бросился вниз по берегу, как Эгиль Кровавый Кулак в одном из рассказов, намеренный убить какого-нибудь монстра, прежде чем помыться.

– Будь осторожен.

Рока подбежал к самой кромке, увидел плывущие в быстром течении куски льда – и уже в семь лет знал, что здесь надо остерегаться. Он снял ботинки и ощутил прохладу травы, окуная пальцы ног, пока мать стирала одежду и наполняла мехи, постоянно поглядывая в сторону сына.

Река и впрямь была такой холодной, что обжигала. Он мог отчасти видеть сквозь толщу воды и восхитился миром внизу: плоские гладкие камни, с виду отполированные не хуже стола в его доме; каплевидные стаи крошечных рыбок или, возможно, лягушек. Дрожа, он попробовал быстренько вымыться, брызгая водой на грудь и оттирая грязь, чтобы не погружать ноги еще глубже. Наполовину чистый, он хмуро оглянулся на мать, надеясь, что этим она и удовольствуется.

Но она смотрела в сторону, плотно сжав челюсти и неподвижно сцепив руки в холодной воде, словно забыв, что делала. Рока проследил за ее взглядом.

– Здравия, сестра.

Из тумана появилась женщина; она произносила звуки рублено и невнятно, так что вышло больше похоже на «‘дравья, ‘стра». Роке почти не доводилось видеть женщин, и он затруднялся определить ее возраст, хотя выглядела она не старше Бэйлы. Ее лицо раскраснелось, а голова подрагивала от усилий, с какими она тащила корзины, доверху полные одежды.

Четверо почти одинаково одетых женщин шли позади, болтая и смеясь. Подобно Бэйле, они носили платья поверх длинных сорочек – и с дружелюбным видом улыбались.

– Славный день для стирки, – сказала одна из них, на что Бэйла ответила лишь сдержанным кивком.

– Что угодно, чтоб отдохнуть от стрижки шерсти, – сказала другая, и женщины рассмеялись.

У реки они принялись за свою работу, напевая и болтая без особого любопытства, а мальчик стоял неподвижно и глазел.

За свою жизнь он видел лишь горстку людей. Он вспомнил, как подумал тогда, что эти женщины так похожи на его мать – и все же, невесть почему, совершенно иные.

Их одежда более свободно висела на тощих телах, ноги и шеи казались короткими, приземистыми, а бледная кожа блестела, как снег на солнце. Они чистили свои шмотки камнями, отскребая запекшуюся грязь и копоть. У них не было ни мыла, ни тупого железного ножа, которым скоблила Бэйла.

Принявшись за работу всерьез, они начали переговариваться и осматриваться. Их взгляды, хоть и робко, подкрались к Бэйле, задержавшись на ее лице, волосах и одежде, прежде чем обратиться на реку. Их голоса разом смолкли. Одна из женщин ахнула.

Рока ощутил их взгляды на себе и не знал, что делать. Он опять умыл лицо, но не отвел глаза. Женщины глазели на него в ответ. Они изобразили в воздухе те же символы, что и его мать, когда он впервые заговорил. Знак Брэй – богини жизни. Он так и не знал почему.

– Демон оттепели, – пробормотала женщина, которая первой поздоровалась с Бэйлой, жестом веля ей отступить, словно пытаясь защитить.

Рока шарахнулся, подняв волну, и чуть не споткнулся, озираясь в поисках демона.

Лицо матери порозовело:

– Это мой сын.

Взгляды неподвижных женщин перескакивали с Роки на Бэйлу, с Бэйлы на Року, туда-сюда.

– Подойди и поприветствуй этих матушек должным образом, как тебе показывали. – Тон Бэйлы казался спокойным, так что Рока приблизился без страха. Он шагал по илистому берегу, с опущенной головой обходя камни, вся радость от встречи с рекой испарилась: ему не нравилось быть в центре внимания.

Он опустил глаза, склонил голову и сказал, как был научен, впервые:

– Храни вас Гальдра.

Женщины не ответили.

– А теперь можно мне поиграть у воды, мама?

– Да, Рока, иди поиграй.

Он без энтузиазма принялся стучать камушками друг о друга и промывать их в холодной воде.

– Зря ты оставила такое дитё.

Рока сидел у илистой отмели и притворялся, что не слушает.

– Этого требует закон. – Голос матери стал более глубоким; это случалось, лишь когда она говорила со взрослыми.

– Северный закон. – Женщина сплюнула, затем указала на Року: – Щенки Носса становятся волками.

Носса, из книги, подумал Рока. Носса, Бога Горы. Бога ужасной смерти, хаоса и страданий, который забирал злых людей и вечно сжигал их в своей огненной тюрьме.

– Тогда убей его. – Мать Роки вытащила клинок, который затачивала ежедневно и хранила в кожаном чехле у бедра, и протянула рукояткой вперед. Мальчик невольно вспомнил это же самое лезвие, испачканное кровью, и услышал звук, с которым оно разделывало кроликов.

Мамаша-южанка смутилась и поглядела на своих сестер:

– Сама убей. – Она сунула в реку что-то похожее на пеленки, затем отвернулась так, будто разговор окончен.

Бэйла встала.

– Покажи мне свою храбрость. – Ее глаза вспыхнули, когда она протянула нож еще дальше. – Или держи свой невежественный язык за зубами.

Рока вздрогнул от прохлады ветерка, со свистом пронесшегося меж ними. Где-то вверху закричали галки.

– С радостью. – Женщина фыркнула. – Я приведу моего мужчину.

Смех Бэйлы прозвучал резко и недружелюбно.

– Приведешь мужчину? А я-то думала, южанки не столь бесхребетные. Перережь ему глотку сама, если тебе угодно. Но должна тебя предупредить: он сильный мальчик. Он будет кричать, извиваться и бороться с тобой. Это будет не так просто, как с младенцем. – Бэйла бросила нож с костяной ручкой, и тот застрял в земле.

– Ты не в своем уме.

Другие хальбронские мамаши либо замерли в момент перепалки, либо, опустив глаза, продолжали стирать.

– Нет, я ворожея. И предупреждаю вас: пришлете за моим сыном ваших мужчин, и я прокляну утробы ваших дочек, а ваши семьи будет вечно рожать монстров. – Она посмотрела на мальчика и протянула руку: – Идем, дитя.

Он, хоть и медленно, повиновался, подняв камень и думая, что, если придется, размозжит этой тетке голову с такой же легкостью, как давил букашек. Бэйла вытащила из грязи свой нож и вытерла о платье, в последний раз поглядев на женщин – и хотя они повторно изобразили знак Брэй, теперь это действие, похоже, испугало их.

– Не бери в голову то, что я сказала, – позже велела она сыну по дороге домой. – Все это была взрослая чушь.

Он улыбнулся маме и ничего не сказал, хотя помнил каждое слово. Он знал: она грубо разговаривала с этими женщинами по тем же самым причинам, что заставили ее поселиться у «заколдованного» леса. Но пока еще не ведал почему.

* * *

Когда речные женщины скрылись из виду, мальчик заменил камень палкой и в подражанье Хаки Смелому сражался с налетчиками, крича своему отряду следовать за ним и бесстрашно встретить смерть.

На самом деле «отряд» состоял из воображаемых братьев Роки. Он играл с ними в лесу, подобно героям древности, воюя с воздухом или деревьями, игнорируя призывы матери не заблудиться, ибо знал каждое дерево и узоры на его коре не хуже, чем кожу собственных рук. А со своими вымышленными сестрами он толковал об огне, букашках и растениях и о том, как однажды в одиночку слопает оленя целиком при первой же возможности. Но мама учила его ловить только кроликов, и когда он спросил: «А почему бы нам не съесть оленя?», она лишь парировала: «А ты сможешь поймать его?» Рока уставился в землю, и этим ограничились.

Рока любил оставаться один, давая волю своему воображению, но иногда ему хотелось поиграть с кем-то реальным. Спустя пару месяцев после реки-Реки – еще один день, запомнившийся ему в подробностях, – он спросил у матери, можно ли ему поиграть возле Хальбронского зала собраний с другими детьми.

– Ты не похож на них, сын мой. – Он принял ее слова за отказ, но позже она почистила и зашила его штаны и рубашку, бормоча: «Что ты сделал с рукавами», пока выколачивала одежду о стену дома и на солнце искрились пылинки. Затем она расчесала и вымыла свои длинные светлые волосы водой из колодца, и Рока в сотый раз пожалел, что не может похвастаться такими же вместо сальной чернильно-черной шевелюры, как у его отца и большинства остальных. – Мы пойдем вместе. – Она улыбнулась, надела шерстяные чулки и бриджи, а волосы перевязала платком.

Они шли, взявшись за руки, как в раннем детстве Роки, но вблизи города мать перестала улыбаться и стиснула его ладонь до боли.

– Говори только с мальчиками. Если их слова жестоки, не принимай в расчет, а если это не удастся… – Ее губы сжались в линию, и она отвела взгляд. – Вспомни книгу.

Она подразумевала сборник рассказов, который вообще-то назывался Книгой Гальдры, – слова пророчицы и все легенды древности. Рока догадался, что на самом деле она хотела сказать «не бойся».

– Да, мама.

Она нахмурилась.

– Принесу кое-какие припасы. Я скоро вернусь.

Возле Хальброна снежные кучи громоздились реже и вода скапливалась в ямах, канавах и на мокром грунте под ногами. Рока помчался исследовать лужи, но знал, что лучше не плескаться на глазах у матери. Он наткнулся на полузамерзший труп суслика и остановился на него посмотреть – но заметил, как другой суслик тащит мертвого зверька, словно чтобы возвратить домой.

– Мама, смотри, он пытается помочь! – Он указал рукой.

Бэйла проследила за взглядом сына – и отвела глаза.

– Нет, дитя. Зима тянулась слишком долго. Он поедает сородичей, дабы выжить.

Рока взглянул еще раз и почувствовал, как счастливая гордость ускользает. Затем попытался выбросить это новое знание из головы или принять его как нечто естественное, а не ужасающее – но и в том, и в другом потерпел неудачу.

Когда перевалили через гребень, отмечавший природную границу Хальброна, мальчик старался не пялиться грубо на лица всех этих горожан – и вновь облажался. Он увидел молодежь и стариков, мужчин и женщин, бледнокожих и темноволосых, и все они были грязными. Их носы, брови и лбы, скошенные или выпирающие, были самых разных форм и размеров, но никто из них не походил на Року.

У загонов со стрижеными овцами дрались собаки, и он хотел получше рассмотреть их, но мать покачала головой, что означало: «Нет, и больше не проси». Он заметил, что две дороги города пересекаются, а дома расположены кольцами, расходящимися от зала собраний в центре – и позже узнал, что люди пепла почти всё строили по кругу, так как думали, что мир создал таким образом звездный бог Тэгрин.

Полуденное солнце грело кожу мальчика, хотя, как обычно, дул сильный и прохладный ветер. Тем не менее Хальброн вонял. Под открытым небом работал мясник, и кровь, сочившаяся из трухлявой дыры, смешивалась с отходами внешней городской канавы; люди сушили и выделывали меха либо изделия из кожи у себя во дворах, а рядом, чаще с наветренной стороны, играли или плакали дети. Даже кузнец ковал прутья под навесом из дерна, пристроенным к тонкой стене своей хижины – слишком бедный, чтоб соорудить нормальную кузню. Зимой, сообщила Бэйла, почти все здесь закроется.

– Жизнь на Юге – это гонка, – сказала она, – чтобы запастись едой, топливом и теплом до холодов.

На протяжении полугода, пояснила она, здешние семьи ютились внутри и молились о том, чтобы пережить стужу, а весной худые, серые мужчины выбирались наружу, обыскивали соседские дома в поисках умерших от голода и холода людей и сжигали трупы без церемоний. А затем все начиналось сызнова.

– Скоро увидимся, – сказала она, не глядя на сына, и оставила его у ограждающих зал собраний заостренных кольев – предназначенных, объяснила ему позже мать, для защиты от всадников-мародеров из степей.

Он вошел через открытые ворота и зашагал по желтой траве, глазея на огромные яблони, посаженные в качестве укрытия от солнца. Дети лакомились яблоками, сидя рядышком в тени, но Рока не знал, подпустят ли его и с кем ему вообще следует быть, поэтому нашел клочок почти сухой земли, чтобы посидеть и понаблюдать. Он понятия не имел, как себя вести. Он достал из кармана обрезки ясеня – пепельного древа – и нож и попытался вырезать фигурки увиденных овчарок. Но в основном наблюдал за игрой детворы.

Играли мальчики и девочки отдельно. Возрастом они были от малышей до подростков, и старшие мальчишки ссорились и дрались, как те псы, а старшие девчонки сидели или стояли кругами. Дети возраста Роки или младше слонялись как потерянные, и, наблюдая за ними всеми, он чувствовал себя иначе. Он улыбался, когда улыбались они, и смеялся вместе с другими, когда одна пигалица взвизгнула и убежала от кузнечика, и на мгновенье он забыл, что жизнь – всего лишь борьба против зимы в домишке у леса, без братьев или сестер, и что он не похож на других.

– Прекрати смотреть на нас.

На расстоянии человеческого роста от Роки стояли трое мальчиков постарше. Он их не заметил, потому что за деревьями легко было прятаться, а он слишком увлекся слежкой и резьбой. У заговорившего была гладкая кожа и круглая голова с тусклыми, нормальными глазами, и все трое выглядели как братья. Рока помнил, как его осенило: Тройняшки. Все до сих пор живые. Благословленные богами.

– Я не смотрел, – возразил он, чувствуя себя отвергнутым, затем продолжил вырезать и понадеялся, что они оставят его в покое.

– Оно с ножом.

Это прозвучало как обвинение, и от Роки не укрылось, что мальчуган сказал «оно», а не «он».

Но Рока пропустил это мимо ушей и показал готовый деревянный силуэт передних лап и морды пса.

– Хочешь?

Он испытал безумную надежду: а вдруг, если он поиграет вместе с этими тремя, то сможет с ними породниться?

Близнец встретился с ним взглядом. Он посмотрел на своих братьев, затем оглянулся на кольцо наблюдающих девочек.

– Ага.

Рока протянул ее. Пацан замахнулся и со всей силы шлепнул игрушку.

Раздался звук удара, и ладонь Роки обожгло болью. Он выронил резную фигурку и смотрел, как она отскакивает слишком далеко, чтобы он мог ее вернуть, и ему захотелось заплакать или убежать. Взамен он достал из кармана другую деревяшку – так, будто не придал этому значения, и стараясь не показывать, как ему обидно. В уме он вновь и вновь прокручивал шлепок, замечая теперь, как другие смотрели на происходящее и улыбались. Он сгорал от стыда при мысли, что готов был играть вместе с ними.

Следующий удар пришелся ему в ухо.

– Проваливай!

Рока почувствовал то, что принял за удар в спину, за пощечину. Он ощущал вкус крови, в которой словно утонуло тепло солнца, и приятную гладкость деревяшки в своей руке. Он встал и, не раздумывая, попятился к воротам, желая лишь обезопасить себя. Теперь он слышал возгласы одобрения от мальчиков помладше.

Рока всего лишь попытался бежать. Он хотел было сказать «прекратите», но не ощутил ничего, кроме стеснения в груди, душившего слова, и он сплюнул кровь и прикрыл голову руками. Ворота были закрыты, улюлюканья не стихали, и он не знал, куда ему идти. Однако нож оставался у него в руке.

«Вспомни книгу», – сказала его мать, и он мысленно увидел, как напряглась ее спина, когда представил, что она повторяет это снова и снова.

Герои в книге не убегали. Герои в книге воевали с монстрами и вырезали весь известный мир изо льда, пепла и тьмы, и они никогда, никогда не плакали и не трусили.

Рока развернулся на пятках и прицелился. Он нанес удар, как делал это против воображаемых мародеров, чудищ и степняков, и вонзил острие ножа в щеку ближайшего мальчика.

«Мне жаль, – подумал он, – но вы сами начали».

Плоть под ножом тотчас разошлась. Она ощущалась намного мягче дерева, и Рока вспомнил, как интересовался, что легче рубить: лес или людей.

Смех и улюлюканья сменились криками. Дети бросились врассыпную, а Рока увидел кровь на своей руке и застыл. Мгновение назад, подумал он, я был просто мальчиком во дворе зала, улыбался и вырезал деревянных собачек, без желания кому-либо вредить.

Некоторые из девочек вернулись с краснолицыми женщинами, которые воззрились на него как те мамаши у реки. Он попятился и норовил добежать до ворот, перелезть через них или найти засов, но опрометью врезался в бородатых мужчин, от которых несло потом и дымом костра.

– Я хочу его руку! – Молодая женщина прищурилась и вцепилась в мальчугана, которого ранил Рока. Другие женщины забормотали похвалы. – Возьму обе!

Рока взглянул и увидел красивое лицо, застывшее от ярости. Позже он часто вспоминал его в кошмарах.

Самый высокий из мужчин уставился на Року водянистыми глазами из-под опущенных век. Его борода не могла скрыть оспины и шрамы на щеках, а его шуба – поджарое, но сильное тело.

– Мальцы дерутся, – сказал он, – эт’ нормально.

Женщина указала пальцем:

– По-твоему, этот демон нормальный?

Мужчина – которого, как позже узнал Рока, звали Каро – оглядел его с ног до головы. Одной рукой он схватил Року за волосы, другой – за предплечье, протащил его беспомощное тело, а затем швырнул на траву. Затем посмотрел на женщин и вновь заговорил своим густым голосом:

– Твой демон слабый, как мальчишка. Я наказываю мужчин. – Он взмахнул рукой, и его бойцы рассеялись, оставив Року за кольями ограды вместе с женщинами и злобным молчанием. Нарушалось оно лишь рыданиями раненого мальчика.

– Я это сделаю, – сказала женщина, прижимавшая того к себе. – Он моего сына тронул.

Остальные цокнули языками или кивнули, а говоривший обнажил сакс, и впервые до Роки дошло: все эти женщины носили клинки.

Он все еще держал свой нож, но это были женщины, матери семейств. В книге только Имлер-Предатель делал больно женщине, и за это ужасное преступление он до сих пор горел в огне и будет гореть до скончания мира.

Отвернувшись, Рока встал на цыпочки, затем подпрыгнул и попробовал уцепиться за деревянные столбы, чтобы дотянуться до засова, но не сумел. Он бессильно оглядывал сплошное кольцо из тяжелых кольев, плача и упираясь в столбы, думая, что получить рану будет жутко больно, а с единственной рукой он не сможет помогать маме в сотне дел. С одной рукой, подумал он, я никогда не поймаю оленя и стану еще большей обузой.

– Мне жаль. – Он повернулся к женщинам и подумал, что они, возможно, поймут. – Мальчики обидели меня, их было так много, и я просто хотел уйти.

– Хватайте его руки, – сказала одна из матрон, и остальные двинулись к нему.

Он вопил, отбивался и размахивал ножом – и видел, как даже старшие дети съежились от ужаса. Женщины, впрочем, легко схватили его за руки и удерживали, подбадривая друг дружку криками, после чего задрали его рукав и плашмя прижали Року к траве. Он помнил, как взглянул наверх и увидел желтые яблоки и ветки деревьев, качавшиеся на ветру, и как почувствовал, что, если ему отрежут кисть руки, небо так и останется голубым и по нему все так же будут катиться облака.

– Довольно.

Женщины замерли. Рока посмотрел и в перевернутом виде узрел у ворот свою мать; она запыхалась и держала свой нож. Каро и его бойцы стояли чуть поодаль.

– Мы тебя оповещали, ведьма. Зря ты его не убила.

Бэйла выпрямилась и оглядела сборище перед собой. Ее взгляд блуждал по их грязным шалям и платьям, по их немытым волосам и покрытым пятнами лицам. Она зачехлила свой нож и сняла платок, рассыпав по плечам собственные волосы – необычные и чистые. Сердце Роки колотилось: она стояла одна лицом к лицу с такой толпой, а он вовсе не хотел, чтобы его мама тоже влипла в неприятности.

Затем она рассмеялась, и он вздрогнул. Он не видел ничего забавного.

– Целая стая южных волчиц на одного мальчонку? – Ее слова повисли в воздухе, когда она помолчала, затем шагнула вперед. – Смотрите на меня. – Она показала зубы, но для Роки это была не улыбка. – Я Вишан. Я богорожденная.

Рока уставился на странную женщину, которая выглядела совсем как его мать, и задался вопросом, следует ли изобразить знак Брэй.

– Я была бы здесь Первой Матерью, если бы пожелала. Все вы это знаете. Я не являюсь ею лишь потому, что сама так решила. – Она оглянулась на вождя и его подчиненных, которые наверняка могли слышать ее. – Тронете моего сына, и я возьму Каро.

Она подразумевала «возьму его в сожители», но Рока не знал, что она может это сделать. Он помнил, как задумался, была ли матрона Каро одной из державших его женщин.

– Тронете моего сына, дремучие шавки, – Бэйла снова шагнула вперед, – и я заберу больше. Намного больше. Я Изберу полдюжины сожителей и велю им прогнать ваших мужей и детей из этого города или закопать их в землю. – Она выпятила подбородок, будто нож. – А когда вы останетесь беспомощными в полном одиночестве, я лично сожгу ваши угодья и дома. – Ее улыбка, которую Рока всегда считал красивой и совершенной, казалась безобразной. – Скажите мне, сестры, без этих Северных законов, которые вы так ненавидите, кто остановит меня? – Она умолкла, и когда никто не шелохнулся и не заговорил, подошла к ним вплотную. – Кто остановит меня?

Женщины отскочили от Роки, будто от змеи, и он побежал к материнским юбкам.

– Ты в порядке? – Бэйла не взглянула на него.

Он прильнул к ней и отчаянно попытался не опозорить ее новыми слезами.

Бэйла положила руку ему на спину и увела прочь от деревьев, травы и крови. Проходя мимо Каро – который на самом деле был вождем Каро – она коснулась его плеча и наклонилась, чтобы прошептать ему на ухо. После она робко поглядела на него, и Рока не знал почему, но догадался, что это еще один обман. Здоровяк кивнул и опустил глаза, и у Роки создалось впечатление, что грудь Каро стала шире, а мужчины вокруг него уменьшились.

– Только долг, – сказал он. – Заглядывай почаще, Бэйла. Лесная глушь – не место для Вишан.

Она улыбнулась и скользнула своей ладонью по его руке.

– Возможно, так и сделаю, – она взглянула на его бойцов, – теперь, когда увидела, что это за мужчины.

Их пальцы тотчас потянулись к рукоятям топоров или кинжалов, как будто они готовы были убивать, прямо здесь. Рока сообразил, что их спины распрямились, а подбородки приподнялись.

Бэйла покинула их, почти волоча сына за руку, и она не оглянулась и не спросила, что случилось.

– Мы больше не придем, – сказала она позже, вытирая его уродливое лицо у очага в их жилище. А он подумал только: Спасибо тебе, мама. Еще один усвоенный урок.

2

После визита в Хальброн месяцы, а затем и годы прошли в относительном покое и одиночестве. Бэйла, однако, принимала гостей – как из города, так и с близлежащих ферм – и они приносили шерсть и кожу, металлические орудия и соль. У двери останавливались мужчины, страдавшие кашлем, сыпью или покраснением лица. Они почтительно склоняли головы и произносили слова приветствия всегда шепотом.

«Промой раны вот этим», – говорила мать, или «разведи это в кипятке», или «давай это своей дочери с молоком», затем вручала им растения, собранные с помощью Роки в лесу. Ее благодарили, отводили глаза и уходили, даже зимой, без трапезы.

– Что это такое? – спросила она теплым летним деньком снаружи дома. Ей нравилось «испытывать» Року, хотя он всегда отвечал правильно, и она приятно удивлялась и шумно хвалила сына, как делала, когда он был малышом, – хотя, в сущности, ничего не поменялось.

– Дурман-трава.

Он даже не взглянул, но узнал запах – сладкий, но приторный, как гнилые помидоры; это растение, живущее и умирающее в один сезон, привлекало пчел, мотыльков и бабочек понежиться на его пурпурных листьях, которые шире всего раскрывались ночью. Оно умело навевать видения – или перекрыть человеку горло, пока тот не задохнется.

– Отлично. А какое семьсот четырнадцатое слово в Книге Гальдры?

Они заранее договорились, что считать за первое слово, поэтому он мысленно представил книгу и сосчитал в уме.

– «Благочестивый», – ответил он, сдерживая вздох, потому что мать явно выбрала это слово с намерением, а не по воле случая.

– И что значит «благочестивый»?

Как всегда, Рока сказал то, что она хотела услышать, но сам так и не понял. Позже она заставила его перемолоть семена дурмана с желтой горечавкой и цветками бузины и отмерить воду и соки глиняными чашечками.

Они продавали зелья за припасы: например, это – седому бывшему вождю, который выжил в дуэли, отнявшей его титул. Он пил чай со снадобьем и, по его словам, «шел пировать с богами», но, возвращаясь, каждый раз выглядел старее и бледнее, на негнущихся ногах и все более длиннобородым – и, казалось, ничуть не мудрее. Роке он, впрочем, нравился. Уходя, он подмигивал и называл его мать «госпожой» и улыбался, обнажая редкие, кривые зубы; видя его уродливость, Рока не чувствовал себя столь одиноким.

Кроме мужчин с припасами и отца Роки, иногда украдкой навещавшего Бэйлу ночами, она не принимала гостей. Свободное время давало мальчику возможность думать и воображать, одолевать все более и более крупных чудовищ тупыми деревянными копьями, а также читать и записывать руны из книги, даже не подозревая, что та была особенной.

Ночью, у очага, Бэйла говорила о будущем.

– Однажды ты можешь стать Рунным Шаманом, как единственные сыновья в старину. Ты мог бы служить великому вождю или путешествовать по Аскому, благословляя усадьбы. Ты все равно будешь иным, а Богов опасно дразнить знанием, но тебя станут уважать.

Рока любил истории, но ненавидел речи о его будущем. Бэйла верила каждому слову божественных сказок. Она верила в древесных и речных духов, и демонов моря, и пылающих богов из горных геенн. Она верила, что великие деяния – единственный способ для мужчины присоединиться к женщинам в раю и что если Рока не потрудится достаточно усердно, то не будет вместе с ней в посмертии. Но сам он никогда не лицезрел богов или духов своей матери – и не видел ценности в словах.

– Да, мама.

– Не говори мне «да, мама». Ты должен научиться удерживать умы мужчин и вдохновлять их веру своей приверженностью, Рока.

Он содрал немного коры с ветки, которую собирался заточить, и посмотрел на пол. Мать взяла его за руки.

– Ты здесь неслучайно, дитя. Ты не такой, как другие мальчики. Я знаю, тебе это известно. Ни один великий человек не последует за тобой, но ты будешь говорить от имени Богов и исполнять их волю, и однажды Матриархи запишут твои деяния в Книге Гальдры. Я обещаю тебе.

Он знал, что она только боялась за него и что она его любила, но ему так наскучили слова, которые никогда не наполняли его желудок, не разжигали огонь и вообще ничего не меняли.

– Если я такой особенный, почему мой отец не хочет видеть меня?

Ее руки сжались, и она отвернулась, пряча глаза.

– Потому что… он не может. Ему не следует. Ему и меня видеть не следует, Рока. Но любовь… любовь – это слабое место мужчин.

Он увидел ее боль и не мог вынести, поэтому солгал:

– Я понимаю.

Она погладила кисть его руки большим пальцем.

– Просто помни, твой отец хороший человек – человек веры. Он слаб, но он пытается делать то, что правильно.

Из глаз Бэйлы потекли слезы, и Рока обнял ее.

– Я больше не буду о нем спрашивать. – Когда ее слезы усилились, он прошептал: – Я тоже люблю тебя, если это позволено.

Отчаянно плача, она прижималась к нему, и Рока впервые помыслил о ней как об испуганной и одинокой – не просто его матери, а отдельной личности с надеждами, мечтами и слабостью. Он часто вспоминал эти мирные годы и этот момент, потому что Бэйла нуждалась в любви и нежности, а он, будучи мальчишкой, мог их дать.

* * *

Во время двенадцатой зимы Роки первая жрица явилась в Хальброн.

– Твой отец мертв, – пробормотала Бэйла после ухода вестницы, затем, шатаясь, добрела до своей постели из грязных мехов – и с пеной у рта задергалась, затряслась, и Рока закричал ей, чтобы она прекратила.

Ночью Рока лежал с ней и гладил ее по волосам, но когда наступило утро, она не встала. Он накормил ее похлебкой и умыл водой, которую растопил из снега и подогрел у камина. Бэйла невидяще поглядела на него, как на незнакомца.

– Рока? – Ее губы двигались так странно, что «Р» прозвучало как «Ш». Он переместился в ее поле зрения и взял ее за руки.

– Я здесь, мама.

Она снова опустила голову и заснула, и Рока не плакал, потому что мужчинам не положено плакать, а он был почти мужчиной.

Медленно прошло три дня. Холод просачивался сквозь тонкие стены и никогда не исчезал, и Рока делал все возможное, чтобы поддерживать огонь в очаге, колоть и экономить дрова, ловить, разделывать и готовить белок и кроликов и не замерзнуть. В минувшие годы они с Бэйлой покрыли деревянные стены жилища соломой, но влага все-таки просачивалась сквозь нее и дерновую крышу и гнилые деревянные опоры, которые, расширяясь, трескались как хлебная корка.

Это был не первый случай, когда мать болела. Иногда у нее дрожала рука или слабели ноги, а она прогоняла беспокойство сына улыбкой и говорила, что ей просто нужна минутка отдыха. Но Рока наблюдал за ней и запоминал. Он отслеживал каждый симптом и его частоту – и знал, что за последние несколько лет дрожь усилилась, приступы головокружения удлинились, судороги стало труднее скрывать.

Книга Гальдры и сами горожане утверждали, что такие мальчики, как Рока, были прокляты, тронуты Носсом, и он думал – но никогда не говорил – что, возможно, его проклятие разрушало Бэйлу. Думал, что если он убежит, то ей, возможно, станет лучше, и этот план годами жил в его сердце, но все это время он был слишком напуган. Ему не хотелось оставлять то единственное в этом мире, что он любил, и столкнуться с народом, который его ненавидел.

Я был эгоистичен, подумал он, наблюдая за мамой, а теперь, наверное, слишком поздно.

Но она всегда выздоравливала раньше, и он понадеялся, ей удастся это вновь. Он не держал никаких амулетов и не совершал никаких ритуалов, не рисовал рун и не вырезал символов. Рока не молился.

На этот раз, пообещал он себе, когда она достаточно окрепнет, чтобы охотиться и собирать топливо, я возьму свою одежду и флягу с водой и немного сушеного мяса – и исчезну.

Он вырежет рунами послание, чтобы она знала почему и не волновалась, и, даже если он умрет на морозе и его истребует Носс и будет вечно сжигать в недрах горы, он все равно будет всегда знать, что спас ее.

Прошло еще два дня. Бэйла неподвижно лежала в постели, пока бесновалась идущая на убыль зима. Снежными бурями намело сугробы и заносы, а ледяная влага облепила и почти задушила их дом, хотя округлость его форм подразумевала защиту от обледенения.

Бэйла лежала, пачкая себя и свои меха, и Рока со всем тщанием ее мыл, смущенный и напуганный, хотя и знал: на протяжении лет она делала то же самое для него. Она лежала, когда он попрощался и вышел на холод, чтобы заняться работой, которая сохраняла им обоим жизнь. Лежала, пока он готовил, пока он читал ей, пока обтирал ее талой водой и прижимался к ней ночью. Лежала, когда однажды в метель Рока услышал вой собак.

Последовали щелчки хлыстом и голоса, напоминая бессвязную речь духов, которых никогда не видел Рока; затем раздался стук, едва не поваливший единственную дверь.

– Бэйла!

Незнакомый Роке хриплый голос прошипел сквозь ветер. Порывшись в грязной одежде, мальчик нашел свой самый острый нож и зажал в руке, сунув еще один за пояс на спине. Затем он посмотрел на мать, которая не пошевелилась, и заставил свои ноги подойти ко входу. В доме не было окон, чтоб выглянуть наружу.

– Что вам нужно? – Он чувствовал себя по-детски неприкосновенным, не видя опасность в лицо, хотя и знал, что дверь была слабой защитой.

– Чё нам нужно? Серебро. Уплатите хальбронский налог, или мы заберем ваш дом. А теперь открывай, здесь дубак.

Говор у мужчины был не совсем южный, но и не такой, как у Бэйлы. Рока вспомнил, как подумал: Они угрожают нам – и затем просят погреться у нашего камина?

Пальцы его руки сжались, и он почувствовал, как в них отдается биение сердца. Он уперся в дверь ногой и всем телом, смутно сознавая, что налоги – это взятка, которую платят сельчане, дабы их не убивали городские. Насколько он знал, мать платила всегда – или, по крайности, как-то успокаивала Хальброн, и раньше их никогда не беспокоили.

– Вы служите вождю Каро?

Он не встречал Каро с того дня у зала, но знал, что тот оставался вождем, а Бэйла говорила, он хороший человек.

Голос засмеялся.

– Я служу закону. Открывай гребаную дверь, пацан! – Он снова ударил чем-то, прозвучавшим как деревянная дубинка или древко копья.

Рока знал, что открывать нельзя. Его мать предостерегала никогда не доверять «мужчинам без вождей», даже если они служат Гальдрийскому Ордену – что, видимо, и подразумевал незваный гость под «законом». И говорил этот мужчина как-то не так – будто пастух или, может, всадник из степей, в каковом случае он был еще опаснее.

Хрустел снег под полудюжиной сапог, и столько же собак скулили и рычали. За дверью – воины или, по крайней мере, взрослые мужчины, вооруженные копьями и топорами, а Рока – всего лишь уродливый мальчик с ножом. Ну ладно, уточнил он, с двумя.

Однако в такую вьюгу пришельцам не удастся легко развести огонь и, следовательно, поджечь дом. Вне всякого сомнения, им было холодно и не терпелось уйти. Прорубаться сквозь дверь или стены, стоя в снегу, будет неприятно и трудно, в особенности если Рока даст отпор, – и, вероятно, порча имущества обойдется им дорого.

То, что их прислали с таким пустяковым заданием вопреки метели, навело Року на мысль, что хозяин их бессердечен и наверняка не пользуется особенной любовью, а эти молодчики вряд ли будут верны ему пред лицом трудностей. Знал он и то, что красота Бэйлы всегда оказывала воздействие на мужчин. Им не доставит удовольствия выгнать ее вон, даже больную и безмолвную. Они знают, что ее тайный муж мертв – и, даже будь это безумием, наверняка возжелают ее благосклонности. Единственным риском была гордость главаря перед его бойцами: он не мог уйти, потерпев поражение от двери – и мальчишки с несломленным голосом.

– Бэйла больна. У нее жар и бред, потому она не отвечает. – Рока надеялся, они поймут намек: «Если вы войдете к нам, сами рискуете захворать». Когда последовала тишина, Рока расслабился. Он хочет признать это и уйти, но ему нужна помощь. Мальчик продолжил самым подобострастным, запуганным голосом, на какой был способен: – Скажи своей жрице, мы заплатим. Заплатим, как только Бэйла выздоровеет. Я клянусь в этом.

Не имевший вождя главарь хмыкнул.

– Если я вернусь, пацан, то выволоку тебя, орущего, наружу и псам скормлю. Слышь?

– Да, – ответил Рока так униженно, как только мог. – Я слышу.

Снаружи захрустел снег, мужчины свистнули, и ездовые псы залаяли, когда погонщики уселись в сани. Рока ждал у двери, сжимая нож, пока огонь в очаге не начал гаснуть, и какое-то время было слышно лишь ветер.

Он снова попробовал разбудить маму, заставить ее объяснить или сделать что-нибудь, но она только смотрела в никуда и беззвучно произносила слова, и ее сын проклинал себя за то, что незнаком с реальным миром.

Каким-то образом Рока всегда знал: они бежали на Юг, спасаясь от некоей угрозы, которой, как он теперь считал, был Гальдрийский Орден. Хальброн лежал вдали от орденских владений – почти последнее цивилизованное поселение перед бесконечной степью, полной диких лошадей и еще более диких людей и почти не тающей тундрой. Говорили, что люди жили еще дальше на Юге, в холоднейших местах на земле, в домах, высеченных изо льда. В книге рассказывалось о великанах с голубой кожей, которые спали в замерзших озерах, и древних зверях старого мира, которые бродили по ночам в поисках людской плоти. По мнению Роки, большинство этих рассказов было чепухой, но все же глубокий Юг – не место для одинокой женщины с ребенком.

Если эти мужчины теперь служили какой-то жрице в Хальброне, они должны искать защиты у вождя – или бежать. По крайней мере это было ясно.

С дрожью прислушиваясь к резким ветрам снаружи, он снова посмотрел на неподвижную фигуру матери, лежащей на мехах. Он знал: выбора у него нет.

* * *

Рока собрал свои дорожные шкуры, маску из оленьей кожи и перчатки; пристегнул к обуви широкие каплевидные дощечки, чтобы идти по снегам. Подбросил в очаг самые толстые поленья, какие у него имелись, оставил у постели Бэйлы воду и поцеловал мать на прощание. Но у двери он задержался.