Войцех Сомору
Циян. Сказки тени
© Войцех Сомору, 2023
© Боглаева И., иллюстрация на обложку
© ООО «Издательство АСТ», 2024
1. Чудовище
– Куда мы идём?
– В подвал.
– Но… туда же нельзя.
– Сегодня можно.
Отец нервничает, он это чувствует. Но мальчик послушно идёт за ним, вцепившись в руку и впервые не думая, что ему любопытно, что же там, в подвале. Сколько раз он пытался туда заглянуть? Однажды даже проскользнул, украв из кабинета ключ, – и через минуту его вытащили оттуда за шиворот и избили. Никогда, ни при каких обстоятельствах ему туда нельзя. Эти слова долго болели синяками на теле, а запомнились навсегда. Он сын шэнми, он должен, обязан соблюдать правила. Если хочет выжить, конечно, – это его глупая голова должна усвоить. Раз и навсегда.
Так почему теперь можно?
Мальчик садится на стул и смотрит на отца в последний раз перед тем, как закроет по его просьбе глаза. В последний раз перед тем, как сделает глубокий вдох и услышит мерный шелест печатей. Ему всегда было жаль, что у него не такие же светлые волосы…
– Считай.
– До скольких?
– Пока не остановлю.
– Хорошо. Раз.
Подвал выглядит как подвал, ничего необычного: сырость и мрак. Так почему же сюда было нельзя? Может, это ещё одно правило, урок сыновней почтительности? Мальчик болтает ногами – не дотягивается до пола, сидя на стуле. От этого как-то неудобно… Тревожно.
– Два.
Он – сын шэнми, но сам не шэнми. Кто такой отец? Другие дети дразнили мальчишку «выродком проклятого». Таких, как папа, сжигают, это он тоже знает. Им не рады. Шэнми могут делать то, что обычные люди не могут. От них отворачиваются, испытывая необъяснимую неприязнь… Странно. Он ничего подобного не чувствует. Ещё ему говорили, что отец ест детей, – но это же совсем глупость.
– Три.
Вдруг становится больно, колко, невыносимо, словно сердце пропускает удар. И ещё один. И ещё. Мальчик хватает ртом воздух, но не может вдохнуть. Пытается открыть глаза, но не получается. Его парализует, окутывает холодом и нанизывает на иголку, точно насекомое, а затем…
«Че-ты-ре».
Он считает, хотя не может открыть рот. И видит, хотя глаза не открываются.
Мальчик видит Чудовище. Оно было здесь раньше, и оно будет здесь, даже когда дом разрушится и от него останется лишь остов, который завалит землёй.
Чудовище будет всегда и везде, скрываясь в темноте, – безликое, холодное и голодное. Облизывать ноги собственной тенью, скалиться из каждого угла. Но сейчас Чудовище в подвале, стягивается смоляными каплями к стулу, подступая всё ближе и ближе к мальчишке, который не может пошевелиться. Он не может сбежать. Он чувствует чужое дыхание и силу, что медленно и неизбежно оплетает его, вцепившись не в тело, а в душу. Он принадлежит Чудовищу – это стало так же ясно и понятно, как день и ночь. С самого рождения оно просто ждало. Но, может, настала пора забрать его?
«П… пять…»
Он хочет сбежать. Наверх, по старой деревянной лестнице, к свету, к солнцу и жи зни. Быстрее. Почему не слушаются ноги? Почему он не может открыть глаза? Почему он принадлежит Чудовищу?!
Боль гудит и нарастает, становится острой и пульсирующей. Иголка, на которую мальчика словно нанизали, впивается в самую грудь, и сквозь барабанный бой ужаса он вдруг слышит, как сердце сделало удар.
«Шесть».
Мальчик открывает глаза, но сначала ничего не видит, только мглу, почти живую, что вдруг растекается и исчезает в углах. Его голова невольно падает на грудь, но сверху опускаются руки.
Отец.
Почему его пальцы дрожат? Почему он поднимает его голову и пытается измерить пульс? Почему он бормочет? Тоже считает?
– Сто тридцать пять, сто тридцать шесть, сто тридцать семь… Кан?
Его зовут Кан.
– Чу… чудови…
Его подхватывают на руки и прижимают к себе так крепко, что кости, кажется, вот-вот треснут.
– Оно больше не придёт. Всё. Всё закончилось.
Почему отец плачет?
– Семь…
– Не считай. Всё. Всё. Тебя никто не отнимет.
Оно в тенях… Он знает. Голова кружится, и он теряет сознание, но точно на всю жизнь запомнит, что оно – в тенях.
Отец такой тёплый, и волосы светлые, словно солнце…
Кан вскочил с кровати, тут же зашатавшись и опершись о стенку. Опять этот кошмар. Перед глазами всё поплыло, и Кан опустился на пол, смахивая со лба капли пота. Как же ему это… надоело. С тех пор как сон с Чудовищем начал преследовать его, Кан боялся теней, хоть и старался скрыть это от всех. Ему не нравилась ночь, а сестра дразнила трусом за то, что его силой теперь было не заманить к отцовскому подвалу. Ну и Бездна с ней, бешеная девчонка. Надо собраться – он в порядке, он дома, сейчас утро.
Кое-как поднявшись, Кан пошлёпал босыми ногами к двери, отодвинул её и вышел в коридор, направляясь к отцовскому кабинету. Прокравшись внутрь, он замер перед повешенным на стену гуань дао
[1], внимательно его рассматривая. Чудовище никуда не денется. Это чувство обречённости теперь тоже пряталось в прохладе тени и скалилось на него каждое утро после кошмара. Так не пойдёт. Клинок гуань дао и раньше привлекал его внимание, но сейчас… Кан заворожённо смотрел, как лучи солнца разбиваются об отполированное стальное лезвие. Он подтащил стул, взобрался на мягкое сиденье, и тонкие пальцы потянулись к древку, чтобы схватиться за него. Кан встал на носочки и попытался стянуть оружие со стены… Тут же раздался оглушительный грохот – не удержав оружие, он рухнул на пол вместе с ним.
– Кан, опять ты в моём кабинете, дрянной мальчишка?!
Бездна подери! Кан бросил добычу, как самый настоящий трус, и метнулся к окну, поднял его и выскочил на раскалённую черепицу, затылком чувствуя, что его вот-вот нагонят. Прямо в пижаме, шипя от огненной боли в босых ногах, он понёсся по крыше через весь двор отчего дома к своему окну, но…
– Я тебя из-под земли достану!
Кан с ужасом хихикнул, черепица выскользнула из-под пальцев, и он полетел вниз, подхваченный в последний момент невидимой силой за лодыжку. Что-то цепкое тряхнуло его, подняло выше вверх тормашками и потянуло обратно к отцовскому кабинету, раскачивая то влево, то вправо. Кан попытался зацепиться за крышу руками, но без толку. Нечто метнуло его на пол прямо под ноги Аманю, который опёрся на свой гуань дао, слегка склонив голову набок. Когда отец успел вырядиться в парадное ханьфу?
– Мне тебе руки отрубить, чтобы ты перестал хватать лишнее, или ноги, чтобы не убегал? Ах, знаю – пожалуй, и то и другое!
– Отец, я случайно!
– Случайно ты родился моим сыном, не иначе! Зачем оно тебе?
Действительно, зачем? Кан встал, отряхнулся от пыли, вскинув голову, гордо взглянул на отца и наконец выпалил:
– Я не хочу быть послом!
– Что?!
– Я. Не хочу. Быть. Послом. Или учёным. Я хочу воевать.
– Чушь. Ты не в состоянии даже оружие со стены снять.
– Я научусь!
– Не обсуждается. Марш во двор!
Опять во двор. Кан вздохнул, молча поклонился и вышел из кабинета, спиной чувствуя провожающий его взгляд отца. Всё в той же пижаме вышел во двор дома и привычно встал на колени, снова тяжело вздохнув и прикрыв глаза. Ничего отец не понимает, а вот Кан всё понял ещё в тот момент, когда схватил древко. Ему нет смысла бежать от Чудовища. Если оно везде, даже во снах, это не поможет. Надо стать сильнее. Надо прогнать его. Стать таким, чтобы его не сожрали. И как этому помогут знания учёного или навыки посла? Бред. А вот гуань дао… Это оружие. Это другое. Воины сильные, быстрые, они ничего не боятся. Он тоже хочет ничего не бояться, так что выбор очевиден. Даже если каждый день придётся стоять на коленях перед отчим окном за несоблюдение сыновней почтительности, он не сдастся. Разве не отец всегда учил его стоять на своём? Хватит с него кошмаров. Подвалов. Страха.
Ему уже целых шесть лет, и он твёрдо уверен в своём выборе.
2. Бай
– Смотрите-ка, сынок шэнми выполз!
– Иди сюда, недомерок, где твой папочка?!
– Трупы с личинками пожирает.
– А шэнми едят личинок?
– Конечно едят. А ещё червей с могил.
– Врёшь!
– Да ни в жизнь! Мой отец так говорил. Эй, Кан, струсил? Кому сказали, иди сюда!
И так каждый день. Кан поморщился, продолжая идти и смотреть прямо. Не ускорил темп, только про себя начал считать до десяти. Он выше этого, выше, выше… С глухим ударом в затылок прилетел комок грязи, и Кан замер, а затем медленно повернулся к обидчикам: сыну и племяннику министра экономики, которые скалились на него. Ну и уроды! Один жирный, другой тощий, хоть истории про них трави. Но вот же, пушок под губами уже появился, а ещё оба длинные, как бамбук, не то что он. Ладно. Вырастет, будет выше и сильнее, чем эти, и всем им покажет. Потом.
– Чего ждёшь? Ещё приглашения?
– Ты не прав, Ляо… – Кан улыбнулся, подражая отцу – вроде мягко, а по глазам видно, что сейчас вгонит нож в горло. – Шэнми не едят личинок. Или червей. Они человечину едят. Све-жу-ю.
– Что-о-о?!
– Да. Человечину. – Кан сделал шаг в сторону мальчишек, и что-то в его фигуре заставило их отступить. – И очень важно, чтобы она была свежей. Ты же сам говорил, что трупы пожирают? Это неправда. Нужны живые дети. Смышлёные. Те, что видели солнце и знают, как радоваться. Тогда получаются самые сильные тёмные ритуалы. Взрослые уже хуже, а вот щенок твоего возраста подойдёт идеально. – Ещё шаг вперёд. – Но это только мясо. А жир топится на ритуальные свечи, кости толкутся. А знаешь, что можно сделать с сердцем? Показать?
– Да ну тебя в Бездну, психованный!
Мальчишек как ветром сдуло, а Кан поморщился и стряхнул с затылка грязь, с презрением глядя на дом министра. И это он ещё до тренировочной площадки не дошёл.
* * *
Каждый его день начинался и заканчивался одинаково. Спал Кан катастрофически мало, а всё потому, что вставал ещё до рассвета, завязывал себе глаза и отрабатывал удары и стойки во дворе. Сестра, поймавшая его за этим престранным занятием, однажды свесилась через перила и ехидно поинтересовалась, что за дурная идея опять пришла в его пустую голову. Объяснений, конечно, не получила, как и через день, и через неделю, пока не притащила за рукав сонного отца, догадавшись, что уж ему-то в ответ её брат промолчать не сможет.
Пойманный за шиворот Кан сознался, что это не просто так, и он всё-всё понял и предусмотрел. Он так благодарен отцу за дозволение ему учиться военному делу (всего-то и потребовалось суток пять, хоть и не подряд, постоять на коленях и выслушать серию нотаций о том, какой он болван). Но вот беда – что делать воину, если против него окажется такой же, как отец? Магия – опасное оружие, особенно против человека, будь у него в руках хоть самый распрекрасный гуань дао. Печати шэнми одним своим видом способны либо глаза выжечь, либо разум отнять, – отец сам говорил. А значит, надо научиться драться вслепую.
Амань эту речь восьмилетнего воителя выслушал скептически, заявив, что сын его беспросветно находится разумом своим в тяжёлой хвори. Но раз ему нечем заняться в такую рань, а сестре его, судя по всему, тоже, то вот пусть она его и колотит. А тот, кто не может побить девчонку, шэнми тем более не победит. Сюин предложение восприняла с совершенно излишней радостью и вот уже которую неделю избивала Кана бамбуковой палкой.
Получив порцию синяков от сестры, Кан завтракал и встречал преподавателей, потому что те послабления, которые допускались для мальчиков, отдавших предпочтение войсковой службе вместо службы в кабинете, на него, по мнению отца, не распространялись. Хочет махать оружием – прекрасно, но он не позволит своему сыну стать таким же безграмотным идиотом, как эти недоразумения рода человеческого, что растут в генеральских семьях. Разобравшись с классической литературой, каллиграфией, историей и прочими науками, Кан шёл к преподавателю фехтования, а от него уже полз домой. Если отец был дома, доползал он до того самого подвала, где с завязанными глазами учился по выжженным на земле печатям повторять заклинания. И хотя каждый раз, когда Кан спускался, сердце сжималось, – он молчал. Засыпал он уже без сил, слабо чувствуя собственное тело, а голова и вовсе отказывалась работать.
Так было день за днём. Пока в его жизни не появился этот проклятый Бай.
* * *
Бай перешёл к его преподавателю, когда Кану исполнилось девять. Он и его дружки – каждый старше Кана на три года минимум, все из военной аристократии, – появились на пороге тренировочного дома жарким летним днём. И первое, что они сделали – затащили «сынка шэнми» на задворки и от души избили мешками с песком, настоятельно посоветовав не позорить их призвание и убираться вон читать свои книжки.
– Думал, меня смутят твои пугалки? Ни-че-го ты не можешь, знай своё место, – сплюнул Бай, с презрением глядя на Кана, сжавшегося на земле.
– Да пошёл ты…
– Только вздумай взрослым вякнуть, тень папочки! Неделя тебе, чтобы исчезнуть, или побрею налысо, помяни моё слово.
Кто-то из троицы пнул его в бок на прощание, но Кану уже было всё равно. Кое-как встав, он принялся стряхивать с себя пыль, морщась от боли и думая о том, что впереди ещё тренировка, а рёбра как-то нехорошо болят. Плохо. Следов гад не оставил – видимо, Кан не первый. Обойдётся. Сжимая под палящим солнцем деревянный меч и в который раз повторяя выпад, Кан впервые думал не о Чудовище. Оно осталось в тенях подвала, но сейчас, при свете дня, появилось ещё одно: оно рядом, скалится и поджидает его. Кан упорно взмахивал мечом снова и снова, погружаясь в какой-то гипнотический транс, чтобы отвлечься от прыщавой рожи. Он пришёл сюда не за тем, чтобы сбегать от каждой проблемы. Рёбра болели, перед глазами расплывались алые круги, но одно он осознал окончательно: в этом ухмыляющемся уроде он видел всех, кто дразнил его. Всю эту аристократическую шваль, растущую в домах по соседству, не способную смириться с тем, что проклятый может не гореть на костре, а беречь семью и служить Императору. Его не призна́ют ровней. Никогда. А ведь его род не менее древний, чем у того же Ляо. И всё почему? Потому что они боятся. Но не Кана – в этом-то и заключается самая большая проблема. Неделя, значит… Хорошо.
– Кан! Кан, ты в порядке?
Почему голос учителя звучит, как сквозь вату?
– Смотрите, малохольный в обморок грохнулся! – раздалось откуда-то сверху, и последним, что он услышал, был смех…
Рёбра очень болели.
* * *
Прошло три дня. Преподаватель потребовал открыть книги на двадцать пятой странице и внимательно изучить схему блокирования удара. Кан, как и все ученики, погрузился в чтение с непроницаемым лицом, но про себя он считал секунды. Он не выдал своего нетерпения ни взглядом, ни дрогнувшими уголками губ, ни даже жестом, только сердце бешено колотилось, что у птицы.
– Я… Я… Учитель, я… я не вижу! Ничего не вижу! Учитель!
Все ученики замерли, замер и Кан. Вместе с десятком остальных он синхронно повернулся в сторону дружка Бая, который отпрянул от книги и слепо хватал руками воздух перед собой тощими бледными пальцами. Изумление на лице прыщавого сменилось ужасом, а радужки глаз стремительно затягивали сизые бельма. Тишина нависла над залом всего на пару секунд, как штиль перед бурей, зазвенела в сухом летнем воздухе, а затем с грохотом разбилась о топот ног, крики жертвы, шорох разлетающихся книг и безуспешные попытки учителя угомонить толпу.
Кан первый побежал за лекарем.
Бай смотрел на него.
А Кан ухмылялся уголком рта. Он только начал.
* * *
Амань очень спокойно и чинно проводил сына домой, но стоило им переступить порог, как он схватил его за ухо и поволок к себе в кабинет, мгновенно превращаясь в самого настоящего демона.
– Паршивец! Я сам скормлю тебя Бездне, видит Небо, иного ты не заслуживаешь! Печать! Ты нарисовал печать в его учебнике!
– Но никто же не понял!
– Ещё бы понял, бестолочь! Тебя казнят, если хоть кто-то об этом узнает, и не посмотрят, что ты человек, хотя иной раз мне кажется, что я породил осла! Я для этого учил тебя печатям?! Чтобы ты мстил каким-то недорослям?! Где страница?!
– Вот, – Кан вытащил вырванную из учебника двадцать пятую страницу. В ней не было совершенно ничего необычного, точно такой же лист и такая же схема, как в его собственной книге.
– Кхм… – Амань повертел в руках пергамент и нахмурился. – Лимонный сок?
– Ага. – Сын потёр красное ухо и на всякий случай сделал шаг в сторону. – Не видно же. А смотреть он всё равно смотрел. Ты же сам говорил, что, даже если человек нарисует печать шэнми, то надо закрыть глаза, чтобы не ослепнуть.
– И ты от теории перешёл к практике… Вот зачем?
– Потому что у меня проблемы.
– Ну-ка, какие это детские проблемы необходимо решать запретными знаниями, Кан?
– А что мне было делать? Ты видел его? Ты видел Бая?! У меня нет друзей, чтобы дать ему сдачи, а куклой для битья я быть не хочу!
– Так не надо было лезть туда, где бьют. Или тебе уже все мозги вышибли? Сутки во дворе, глупый мальчишка, и в следующий раз избавь меня от необходимости объяснять министру, что ты не умеешь колдовать! Если хочешь сделать что-то опасное – сделай так, чтобы никто не смог тебя обвинить. Обзаведись друзьями, не ослепляй противников очевидными способами. Этому тебя бы учили, если бы у тебя хватило ума слушаться отца!
Кан нахмурился, сжал руки в кулаки и опустил голову:
– Ты прав. Прости меня.
– Всё ещё хочешь поехать на войну?
– Да.
Амань всплеснул руками и закатил глаза.
– Ну, может, там тебе наконец снесут с плеч эту пародию на голову…
* * *
Сюин спрыгнула с лестницы во двор, обошла кругом Кана, качнулась с пятки на носок и наклонилась, заглядывая ему в глаза с проказливым, свойственным только девчонкам любопытством.
– Допрыгался?
– Не скачи, а то рядом встанешь.
– И встану! Ты, как-никак, мой брат.
Сюин действительно встала на колени рядом с ним, пачкая шаровары и рассматривая окно отцовского кабинета. Она наверняка поняла: Кан натворил что-то серьёзное, раз уже шестой час торчит тут в ожидании, пока отец его простит. Поняла и догадалась, в чём дело.
– Это правда? Про печать?
– Уже слышала?
– Да, папа так кричал, что сложно было не услышать. Ну ты и дурак. – Сестра легко пнула Кана в бок. – Слушай, а дождика не будет?
– Птицы высоко летают.
– Жалко. Я-то уйду. Да ладно тебе! Кан… Ты должен быть хитрее, правда. Отец седым станет с тобой.
– И что ты предлагаешь?
– Мозгами пораскинуть, – хихикнула сестра. – Не надо плодить эти сказки – тебе либо не поверят, либо сожгут.
– Но работает же!
– А ты не думал, какой ценой? – Сюин царапнула ноготком пыль на земле. – Ты не думал, почему все этого боятся? Почему отец нас учит? Мы же не шэнми.
– Потому что даже в наших руках это оружие.
– Печати? Дурак! Вот точно дурак. Это не оружие, это защита. Ты вообще его слушал? – Сестра выпрямилась, отряхнула тунику, запрокинула голову и, явно пародируя отца, язвительно продолжила: – Бездна, маленькие оболтусы, в каком-то смысле материальна. Она – такой же мир, как наш, лишь скрыта по ту сторону. Проклятые – люди, отмеченные Бездной, но не каждый проклятый – шэнми, и не каждому хватит силы им стать. Если не защитить себя от её влияния, она сведёт тебя с ума, вырвет душу и заберёт жизненные силы. Именно для этого и созданы печати. Печати позволяют прикасаться к Тени, не обжигаясь, подчинять демонов своей воле, не рискуя быть поглощённым заживо, потерять себя и…
– И что?! Это я и без тебя знаю!
– А ты не думал, что здесь что-то не так?
– В смысле?
– Ну… – Сюин легла прямо на пыль перед Каном и подтолкнула его туфелькой. – Дедушка был шэнми. Ты помнишь, как он закончил?
– Нет.
– Ты знаешь хотя бы одного шэнми в истории, кто хорошо закончил?
– Сюин…
– Мне кажется, если что-то может давать силы, то может и забирать. Иначе зачем защищать себя? Вся папина магия – это… это воровство. А ворам всегда отрубают руки.
– Ты про…
– Чудовище. – Сюин сняла туфельку и стала вертеть её в руках. – Мне кажется, что твоё чудовище – не совсем твоё. Оно папино. Но идёт за тобой. И ты его дразнишь, Кан, заигрываясь с печатями и той стороной.
– С чего ты взяла?!
– А ты сам подумай. Отец – великий шэнми. Ты слышал, как он воевал? О его демонах? Как думаешь, сколько надо за это заплатить и чем?
– Самым дорогим?
– Детьми. – Сестра вдруг посмотрела на него очень внимательно. – Ты – его первенец, Кан, наследник. Я не думаю, что папа любит маму. Самое дорогое, что у него есть, – это мы.
– Ты… тоже?
– Да. Вижу. Мне не по себе. – Сюин прикусила губу. – Я должна что-то придумать. А ты… Больше не делай так. Ладно?
– Ладно.
– Хорошо…
Они молчали, глядя на окно.
– С ним же ничего не случится плохого?
– Не случится. И с нами. Всё будет хорошо, Сюин.
Его сестра была права, что-то было… Что-то было не так с этой историей и его кошмаром, но никто не мог объяснить, что именно. Кан решил не применять больше отцовскую науку. Отстояв своё наказание, он ушёл в библиотеку, стиснув зубы в полной решительности разобраться с Баем по-своему.
3. Тао
Империя Хань, в которой родился Цинь Кан, не хранила воспоминаний о том, кто жил на их землях тысячи лет назад. История превратилась в легенды, легенды – в мифы, из мифов по разрозненным царствам разлетелись религии. В Империи люди веровали в Небо, что дарит их правителям благословение, и говорили о Бездне как о зле, что порождает демонов, – ужасном мире, которому отдана душа каждого шэнми, и души эти не упокоятся, пока их не очистит праведный костёр. История знала лишь одно исключение из правил, и этим исключением был Цинь Амань – первый и последний шэнми, которого удостоил доверия сам Император. Но никто, включая правящую семью, не помнил и не мог найти упоминаний о том, чем же на самом деле были Небо и Бездна до того, как люди стали полноправными хозяевами этих мест.
Задолго до появления Цинь Кана другой мальчик бежал по этой земле, сбиваясь с ног. Сандалии слетели с него, правое крыло безвольно волочилось по пыльной дороге, а взгляд затуманили слёзы. Ему было страшно и больно, он не мог ни убежать, ни позвать на помощь. Запнувшись о камень, мальчик кубарем покатился вперёд и из последних сил попытался подняться, но страх парализовал его, сковывая каждое движение. Мальчик слышал вой и победный, довольный рык, скрадывающий нечеловеческий хохот. Дрожащие пальцы лишь успели вцепиться в землю, прежде чем его схватили за шиворот и подняли в воздух.
– Гляди-ка, поймали птичку! Тебя, кажется, Тао зовут, а? Ну, чего замолчал?
Мальчик вырастет, станет мужчиной, но всё равно будет просыпаться от кошмаров, где в первый раз видит этого рыжего – довольного, высокого, клацающего у него перед носом острыми зубами. И искры, разлетающиеся из-под его пальцев… Вокруг него горела земля. Да что там земля – казалось, это пламя сожжёт весь мир! Когтистая лапа похлопала мальчика по щеке, а рыжий оглянулся на кого-то за спиной.
– Убьём?
– Нет, много чести. Дай сюда.
Его перебросили, как мешок с рисом, но, увидев второго, Тао не выдержал и завопил, задёргался, пытаясь вырваться из хватки.
Будто все чувства разом подменили.
Будто множество голосов выли жуткую хулу в унисон.
Всё, что он запомнил, – это жёлтые глаза с вертикальным зрачком, стылый взгляд, от которого хотелось спрятаться и бежать без оглядки. Он не видел ни лица, ни когтей, ни зубов этого второго, – только его глаза.
Что… Кто это?
Разве могут эти звери, эти омерзительные животные быть такими пугающими? От второго веяло болью и страхом, словно сама Бездна распахнула пасть, чтобы сожрать Тао.
– Ты знаешь, кто мы?
– НЕТ!
– Я – Заан. – Второй встряхнул мальчишку, заставляя его заскулить. – Он – Цен. Запомни эти имена, Тао, запомни хорошенько, потому что у меня на тебя большие планы.
– Отпусти!
– Вот как? А твои мамочка и папочка отпустили моих сородичей? – Заан поднёс мальчишку к своему лицу так, чтобы смотреть ему прямо в глаза. – Отпустили детей? Пощадили пленных? Что они сделали с ними, Тао? Ты знаешь?
– Заан, это бесполезно, он не поймёт.
– И не должен. Он должен запомнить, Цен. Запомнить всё, что я скажу, и передать. Эти ублюдки считают нас лишними. Это не война, это истребление без причины. Потому что те, кто с удобством расположился в Небесных дворцах, уверены, что без нас мир будет лучше. Им плевать, сколько прольётся крови, им плевать на законы мира, на порядок вещей. Они хотят переписать его и вычеркнуть нас как недоразумение. И раз уж родителям этого птенца это так принципиально, я хочу показать, где будут их дети, если они продолжат истреблять наших.
Заан встряхнул мальчишку ещё раз.
– Слушай и запоминай, щенок. Ты передашь своим родителям мои слова: «Земля обетованная станет вашей могилой. Вам придётся любоваться руинами каждый день, самовлюблённые твари».
– Закончим, может?
– Да.
– Ноги?
– Крылья. Птенец больше никогда не взлетит.
Руку Тао отпустили, позволяя тому снова рухнуть на землю. Последним, что он увидел, был тот, которого звали Ценом, – огненно-рыжие волосы, искажающееся чудовищным оскалом лицо, ряды острых клыков, от одного вида которых кровь стыла в жилах. Прежде чем он успел хотя бы всхлипнуть, мир поплыл перед его глазами от боли, заполонявшей всё его сознание, растворявшейся в хрусте и треске костей, ломающихся в звериной пасти, пока он не провалился в обморок.
* * *
Дождь холодил кожу и заливал за ворот. Тао очнулся, тут же застонав и попытавшись подняться. С третьего раза у него это получилось. Белые одежды пропитались грязью, светлые волосы спутались, спина горела огнём, каждое движение отдавалось болью, а от каждого вздоха до слёз жгло в груди. Кое-как сев, Тао замер, вдруг с ужасом поняв одну вещь: он не чувствует крыльев. Их нет. Закусив губу, он завёл руку за спину и вскрикнул, коснувшись кровоточащего обломка кости у лопатки. Мир опасно качнулся, и Тао пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы не упасть. Он замёрзнет и умрёт здесь, если останется. Он должен идти. Это всё… не важно. Ему нужно найти помощь, здесь же рядом где-то была дозорная башня. А рядом – это где? Он же помнил…
До «рядом» было полдня пути медленным шагом. Опираясь на палку, Тао шёл, пока его не подхватили двое сородичей, стоило им увидеть его хрупкую фигурку в сплошной стене ливня, из последних сил переставляющую ноги по раскисшей от воды земле. И этот день Тао будет сниться снова и снова, спустя десятки и сотни лет. Через день ему должно было исполниться десять лет, и он понятия не имел, кто такие Цен и Заан и что сделали его родители.
Прошло два месяца. Маленький мальчик в белых одеждах был дома: сидел в тени клёна, сосредоточенно строя из камушков маленький форт. Он почти перестал разговаривать после того случая и каждый день проводил здесь – каменный город, выстроенный им из гальки, хранил все воспоминания, запирая их в крошечных домиках, за высокими стенами и в подвалах игрушечного замка. Тао не было дела ни до чего, кроме этого форта. Там, внутри, по его щелчку горел и не гас слабый огонь. И в этом огне медленно и мучительно корчились две кривые фигурки, – он сам их там похоронил. Они не сгорят, они будут тлеть вечно за то, что… за то, что… Но стоило траве зашелестеть от чужих шагов, Тао взвился и вжался в дерево спиной, загнанно пытаясь рассмотреть чужака. И тут же удивлённо охнул:
– Господин Юнсан!
– Здравствуй, Тао…
Сам лун-ван – царь драконов, хозяин стихий и владыка морей. Тао редко видел его, но знал, что родители с ним близки. Раньше он гордился этим, а сейчас в его светлой голове вертелись вопросы, задать которые самому было бы совершенно бестактно.
– Вы ищете родителей?
Юнсан казался… прозрачным. Нереальным, словно выдох Неба. А может, лун-ван им и был? Бледная кожа, белые волосы, белые одежды. Сколько ему лет, Тао совершенно не понимал. Зато прямо сейчас было очевидно, что вопрос заставил Юнсана замереть. Дракон качнулся, присев, чтобы заглянуть Тао в глаза.
– Нет, Тао. Я ищу тебя. Как ты себя чувствуешь?
– Лучше… Лекари сказали, что я в порядке…
– Хорошо. – Взгляд бледных глаз сосредоточился на каменном форте. – Хоронишь злость?
– Вроде того… – Тао поёжился. – Я же не могу ничего… Не то что отец… Что-то случилось?
– Да. – Юнсан положил руки ему на плечи. – Тао, твои родители сражались как герои. Но герои тоже проигрывают.
– Что вы…
– Они погибли.
Тао заморгал. Сделал вдох, затем выдох, покосился на форт.
– Это… Заан и Цен?
– Да.
– Нет!
Юнсан удивлённо посмотрел на Тао, который не отводил взгляда от форта. Он сжал кулаки и упрямо повторил.
– Нет! Нет! НЕТ!
Лёгкий ветерок вдруг качнулся, меняя направление, и со свистом разбился об стены каменного форта.
– Тао…
– НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Ветерок усилился, подхватывая камни, а через мгновение смёл крошечные домики, будто пылинки. Разлетелась крыша замка, наружу взмыл огонь от тлеющих фигурок. Юнсан смотрел. Потоки ветра, взвихрившиеся вокруг них, образовали глаз небольшого урагана, в котором закружилась алая листва, вспыхнувшая от разгоревшегося пламени.
– Тао, успокойся.
– ОНИ НЕ УМЕРЛИ!
В огненном вихре Юнсан видел отчаявшегося мальчишку, но ему не нравилось то, что происходило. До того, как эти двое оторвали ему крылья, Тао был, пожалуй, самым добрым ребёнком, которого он знал. Он таскал домой котят и выхаживал выпавших из гнёзд птенцов. Его родители никогда не хотели, чтобы его втягивали в эту войну. Огненный ураган разрастался на глазах, и когда он чуть не захватил в себя пытавшихся улететь птиц, Юнсан хлопнул в ладоши, развеивая колдовство, но не смог найти слов, чтобы отчитать Тао.
– Пойдём. Ты пока поживёшь со мной, Тао. Нам нужно о многом поговорить. И никаких «нет». Пойдём.
Стоило белым пальцам взять Тао за плечо, как силы будто бы покинули его, и вместе с ними, казалось, его оставили гнев и злость. Мысли спутались, ноги стали ватными, и он слабо кивнул, чувствуя удивительный покой, будто бы кто-то выстроил стену между чувствами и реальностью.
Юнсан с холодной злостью думал о том, что Заан и Цен выбрали чертовски гадкий способ для мести. Отец и мать Тао бросились на поиски обидчиков и попали в ловушку, но мальчику он об этом никогда не скажет. Заставить родителей смотреть на искалеченного сына двум зверям было мало – они оставили Тао сломанным и отравленным. И теперь ему придётся всё исправить.
* * *
– Кто они? Заан и Цен? – Тао рассматривал тонкие арки чайного домика около пруда, всё ещё находясь в том удивительном состоянии, когда чувства словно уснули, но разум оставался чистым. Он не знал, что сделал Юнсан, но был ему благодарен, невольно думая: когда действие колдовства закончится, ему придётся несладко.
– Асуры, но не такие же, как остальные. – Юнсан заваривал чай, задумавшись о том, как же объяснить природу Старших. Мирно переливая его из пиалы в пиалу, он протянул одну Тао. – Выпей.
– Спасибо. Но… почему?
– «Почему» что?
– Почему мы воюем с ними? – Тао сделал глоток. – Почему они хотели меня покалечить? Почему они убили…
– Родители тебе не рассказывали? – Юнсан склонил голову набок.
– Я хочу, чтобы рассказали вы. Правду. Почему всё это происходит?
– Что ж… Тебе, похоже, интересны причины глубже, чем уничтожение кровожадных зверей, верно? – Юнсан вздохнул и начертил в воздухе три круга. – Давай начнём с простого. Вот наш мир: это Небо, Циян и Бездна. Мы, дэви, рождённые на Небесах, несём порядок. Асуры, порождённые Бездной, несут разрушения. А между ними и нами – люди, которым приходится жить с тем, что мы поделим. Асуры очень любят говорить о том, что они – вестники изменений, а мы тянем мир к застою и увяданию. Но правда заключается в том, что Бездна уничтожает, а не созидает. Её изменения сродни болезни. Асуры питаются душами людей, их пороками и бедами. Они… портят природу.
– Я понимаю. – Тао сделал ещё один глоток, рассматривая три круга. – Но ведь разве так не было задумано?
– Многие склонялись к тому же мнению. Пока асуры не воздвигли в мире людей Сораан – их логово, которое они зовут городом. Пока Заан не стал захватывать новые земли. Баланс сместился, и мы вмешались. Асуры распространяются словно чума. Я не думаю, что люди заслужили быть… кормом.
– То есть, мои родители умерли ради… баланса?
– Твои родители умерли, потому что эта война зашла слишком далеко. Потому что, если не остановить Бездну, она поглотит и извратит всё на своём пути. Нет ничего, что не отравило бы прикосновение этих тварей. Бездна не принадлежит этому миру, она вспарывает его шрамы и питается за счёт того, как он кровоточит. Само её существование – это зияющая рана. Медленный яд.
– Подождите… – Тао вцепился в пиалу. – Вы сказали, что Заан стал захватывать… Я не понимаю, кто он такой.
– Заан и Цен – первые Старшие асуры. Это… сложно. – Юнсан поморщился. – Они не приемлют индивидуальность. Точнее, она не предусмотрена в их природе. Бездна порождает не личности, а… явления. Каждому дано своё место в руках этой болезни, не может появиться двух асур, преследующих одну и ту же цель. Но стоит умереть одному, Бездна создаёт нового ему на замену. Несмотря на своё невежество, эти твари очень организованы. Есть те, кому отведены простые и примитивные роли, и те, кто приводит в движение более сложный процесс.
– Как в войске?
– Вроде того.
– А как Бездна понимает, кто нужен? Она же не…
– Не живая. Бездна – мир, а не существо. Но для этого у неё есть Заан. Он – Старший асура, который отвечает за порядок среди теней.
– А Цен?
– Он был рождён, чтобы нести изменения. В начале… в Бездне были только трое.
– А третий?
– Первая. У неё нет имени. – Юнсан снова разлил чай и мрачно продолжил: – Сначала появилась Первая, и принесла она в Бездну голод. За Первой пришёл Второй, и принёс он в Бездну огонь, чтобы этот голод насытить. Но огонь лишь жёг и не был контролируем, и появился Третий, что принёс порядок…
– Заан.
– Да.
– Но… если их убить, то появятся другие?
– Верно. Сколько ни убивай асур – появятся новые. В этом наша проблема и причина бесконечной войны. И даже если перебить обычных асур, – пока живы Старшие, эта чума будет распространяться.
Тао заморгал и снова сделал глоток, рассматривая тонкую пиалу. Затем посмотрел в глаза Юнсану и задумчиво протянул:
– Тогда почему вы не отрежете им крылья?
– Что ты имеешь в виду? – Юнсан приподнял бровь.
– Если Бездна не может создать кого-то на замену, пока асура жив, – почему вы не поймали до сих пор Заана?
– Я боюсь, если бы это было так легко, то он всё равно убил бы себя, чтобы кто-то пришёл вместо него.
– А вы поймайте так, чтобы он не смог этого сделать.
Юнсан замолчал, тоже рассматривая свою пиалу. Тао обнял себя за плечи, с тоской думая о том, что скоро чувства вернутся к нему.
– Отрежьте ему крылья, – повторил Тао. – Отец бы сказал, что он заслужил это.
4. Лагерь
Шли годы, но ни тени, ни Бай, ни тумаки отца не сбивали Кана с его цели пойти по военной карьерной лестнице. В свои пятнадцать лет с первыми Кан научился смиряться, оставляя ужас в кошмарах. С Баем было сложнее, особенно после случая с его ослепшим приспешником, да и Сюин оказалась права – выходка Кана принесла ему больше бед, чем выгоды. Если другие дети и раньше сторонились его, то после скандала они между собой окрестили Кана проклятым, и вокруг него образовалась пропасть, пересекать которую считалось допустимым лишь для того, чтобы подставить ему подножку. И конечно, его это не остановило. В один прекрасный день лошадь Бая взбесилась и понесла так, что тот чуть не умер, свалившись в канаву. Через месяц Кан приполз домой с отбитыми почками и без следов синяков. Через два Бай сломал себе ногу, прокатившись кубарем по лестнице. Кана три дня искали, пока не вернулся Амань, быстро обнаружив старый подвал разрушенного дома с заваленной камнями дверью, в котором заперли его сына.
Во время визита в императорский дворец Бай отравился так, что слуги сбились с ног, убирая за господином. На тренировках учителю приходилось растаскивать этих двоих, пока они не переломали друг другу кости. И когда объявили военную операцию в Канрё, Бай ухмылялся, как довольный кот. Его-то отправили в столичный гарнизон, и он должен был остаться в Лояне, а если отец постарается ещё больше, то он попадёт прямиком во дворец. Дальше от хорошей и сытой должности его отделяло лишь время. Амань же не собирался как-либо вмешиваться в сумасбродство сына и совершенно спокойно отреагировал, когда пятнадцатилетний Кан гордо заявил, что отправляется на войну.
– Что ж, возможно, ты отдашь свою жизнь за то, чтобы четвероюродный племянник брата Императора получил желанные земли. Очень мудро, сын.
Амань выглядел удивительно спокойным, но на самом деле надеялся, что этот поход может раскрыть Кану глаза на то, в какую дурость он ввязался. Отец был уверен, что готов принять мысль о сыне на войне, особенно если считал эту войну безобидной. Времена, когда Империя Хань отвоёвывала себе земли, к его счастью, прошли. Отец мог бы многое рассказать Кану о том, что на самом деле такое война, но у Канрё не было ни своих шэнми, ни действительно серьёзного оружия, ни новых технологий. Мышиная возня, после которой, как мечтал Амань, сын приползёт к нему на коленях вымаливать прощение и протекцию. И тогда-то он всё ему расскажет и покажет. Надо просто подождать.
* * *
Царство Канрё, что славилось своими запасами золота и умнейшими поверенными, было крошечным государством, приграничным к Империи Хань. Граница с Империей крайне удачно проходила по реке Хунха и озеру Бакбо, затрудняя любые планы на вторжение. С остальными соседями Канрё ухитрилось выстроить удивительно выгодные торговые отношения, что позволило сохранить независимость, играя на нежелании царств Ци, Сингуо и Рен оказаться прямыми соседями с Империей или развязать новую войну за земли. Но и этот шаткий союз должен был рано или поздно разрушиться – это понимал изучавший историю Кан. Собираясь в поход, он не мог отделаться от тревожной мысли, что в этой истории что-то не так. Не мог же царь Канрё надеяться на бесконечный мир и никак не готовиться к неизбежному? Это выглядело… глупо. Но обсудить свои мысли Кану было уже не с кем – Сюин, его единственный друг и опора, осталась в столице.
– Эй, господин кавалерист не желает присоединиться?
Кан удивлённо заморгал, когда услышал адресованный в свою сторону вопрос – за время похода ни одна живая душа с ним не заговорила. Уже три дня как они разбили лагерь около реки Хунха и ждали приказа о дальнейших действиях. Кан отложил книгу, с которой собирался скоротать свободный час под деревом, недоверчиво рассматривая чжунвэя
[2], что склонился над ним и протягивал ему руку: это был высокий загорелый мальчишка, точно с юга, с кое-как завязанным хвостом каштановых волос и в уже чем-то перепачканном дорогом платье под доспехами. Акцент тоже казался каким-то… странным. Отец бы точно сказал что-то вроде: «А с этими, Кан, мы не разговариваем».
– Чжан Вэй. Не хочешь поболтать?
– Ты не из столицы, верно?
– Нет. – Вэй рассмеялся, помогая Кану подняться. – Мой дом возглавляет провинцию Хэнань. Младший сын. Ты же не проклянёшь меня?
– Было бы чем. – Кан фыркнул и убрал книгу в походный чехол. – И что же нужно от меня младшему сыну Чжан?
– Времени и денег, конечно же. Играешь в сянци?
– Ты взял с собой в поход настольную игру?
– А ты книгу. Так да или нет?
– Немного.
– Ну тогда пошли! Знаешь, а ведь я уже выиграл! Братья говорили, что тебя силком не приведёшь!