Фредрик Бакман

После бури

Той, которая слишком много говорит, слишком громко поет, слишком часто плачет и любит кое-что в жизни больше, чем следует
Fredrik Backman

VINNARNA



Copyright © Fredrik Backman, 2021

Published by arrangement with Salomonsson Agency

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2023

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. Издательство «Синдбад», 2023

1

Сказки

Все, кто знал Беньямина Овича, – особенно мы, для которых он был просто Беньи, – в глубине души понимали, что он не из тех, кого ждет счастливый конец.

Но все-таки мы надеялись. Господи, как мы надеялись. Розовые очки – последняя линия защиты для любви, мы всегда внушаем себе, что тех, кого мы любим, не коснутся страдания и горе, что наших любимых беда обойдет стороной. Ради них мы мечтаем о вечной жизни, хотим обладать суперспособностями и пытаемся строить машины времени. Мы надеемся, господи, как мы надеемся.

Но правда в том, что в сказках о парнях вроде Беньи главный герой почти никогда не стареет. Это короткие сказки, их герои умирают, не дожив до спокойной старости в доме престарелых.

Такие парни, как Беньи, уходят молодыми. Они умирают насильственной смертью.

2

Бури

Будь проще. Основной совет хоккеисту и не только. Не усложняй жизнь, меньше думай, а лучше не думай вообще. Возможно, к историям вроде нашей он тоже вполне приложим: что тут рассказывать, начнется она прямо сейчас, а закончится меньше чем через две недели, много ли успеет случиться за это время в двух маленьких городках, где жизнь сосредоточена вокруг хоккея? Не то чтобы много!



А всё.



И в хоккее, и в жизни проблема одна: простое здесь редкость. Все остальное – борьба. Эта история началась не сегодня, она длится уже два года, с тех пор как Мая Андерсон уехала из этих краев. Оставив Бьорнстад, она отправилась через Хед на юг. Эти два городка, затерянные в лесах, расположены так близко друг к другу и так далеко от всего остального, что уехать отсюда – все равно что эмигрировать в другую страну. Однажды Мая споет о том, что человек бок о бок с дикой природой и сам становится диким, – это, конечно, и перебор, и недобор, как и все, что говорится о нас. Если вы вдруг окажетесь в наших краях и забредете в бар «Шкура» и вам хватит ума не спрашивать у стоящей за стойкой Рамоны, сколько ей лет, или просить добавить в коктейль ломтик лимона, то, возможно, она расскажет вам кое-что важное: у нас в глубинке люди связаны друг с другом крепче, чем в больших городах. Хочешь не хочешь, а связь эта настолько крепка, что если один во сне перевернется с боку на бок, то стянет одеяло с другого в противоположном конце городка.

Хочешь понять законы, которые правят в наших краях? Тогда для начала попробуй разобраться в этих связях, увидеть незримые нити общности, верности и вины, которые связывают ледовый дворец и фабрику, хоккейную команду и политиков, место команды в таблице и деньги, спорт и рабочие места, друзей детства и товарищей по команде, соседей, коллег, семьи. Эти связи удерживают нас вместе и позволяют выживать, но они же толкают на ужасные преступления друг против друга. Всего тебе Рамона, как и остальные, не расскажет, но правда ли ты хочешь понять? Точно? Тогда послушай, как мы до этого дошли.

Полтора года назад, зимой, Маю изнасиловал на вечеринке Кевин Эрдаль, лучший хоккеист Бьорнстада. Понятное дело, теперь никто не называет это «изнасилованием» – люди говорят «скандал», или «то, что случилось», или «ну, ты понимаешь». Всем стыдно, никто не забыл. С той вечеринки запустилась цепочка событий, которые привели к политическому решению перевести все деньги из одного городка в другой. Потом последовали весна и лето подлого предательства, осень ненависти и зима насилия. Началось все с драки в ледовом дворце, а закончилось уличной войной: люди в черном, которых полиция Бьорнстада зовет хулиганами, а жители – Группировкой, напала на своих врагов в Хеде; те в ответ подожгли бар «Шкура». В погоне за местью Группировка потеряла в автокатастрофе молодого парня, своего любимца, – Видара. Это стало апогеем, закономерным следствием многолетней агрессии, последней каплей для всех. Видара похоронили, двое из Хеда оказались за решеткой, было заключено перемирие – не только между хулиганами, но и между городами. С тех пор все худо-бедно держалось, но с каждым днем становилось все более хрупким.

Кевин и его семья уехали – они никогда не вернутся, такого никто не допустит. Бьорнстад вычеркнул все воспоминания о Кевине, и, хотя никто в этом не признался, все вздохнули с облегчением, когда Мая собрала чемодан. Она уехала в столицу, поступила в музыкальную школу и сделалась практически другим человеком, а те, кто остался, все реже вспоминали пресловутый «скандал», и в конце концов всем стало казаться, что его и вовсе не было.

Беньи Ович, когда-то лучший друг Кевина, тоже собрал чемодан. Хоть тот и был гораздо меньше Маиного, уехал Беньи гораздо дальше, и если Мая знала, куда едет, то Беньи знал только откуда. Мая искала ответ в свете, а Беньи – во тьме, Мая – в искусстве, а Беньи – в бутылке, впрочем, никто из них не преуспел.

Они оставили за плечами постепенно приходивший в упадок «Бьорнстад-Хоккей», и в городе, всегда мечтавшем о невозможном, теперь больше не мечтали ни о чем. Отец Маи, Петер Андерсон, уволился с должности директора клуба и ушел из хоккея. Спонсоры разбежались, и в коммуне даже поговаривали о том, чтобы прикрыть клуб совсем и передать все ресурсы и гранты хоккейному клубу Хеда. И только в последний момент Бьорнстад спасли новые денежные вливания и упорство местного предпринимателя. Новым владельцем фабрики стал иностранец, который рассматривал клуб как возможность встроиться в местное сообщество, а политик-оппортунист Ричард Тео усмотрел в этом шанс завоевать голоса, и благодаря обоим в нужный момент появились деньги, спасшие клуб от развала. Тогда же сменился состав правления, состоялась его встреча по поводу «торговой марки» клуба, а следом презентация «новой системы ценностей». Началась рассылка брошюры со слоганом: «Вложись в “Бьорнстад-Хоккей”, не ошибешься!»

Несмотря ни на что, ситуация в корне изменилась – сначала в ледовом дворце, потом за его пределами. Тренер Бьорнстада Элизабет Цаккель пыталась устроиться в клуб побольше, но вакансия досталась тренеру Хеда, и тот уехал и увез лучших игроков. Хед остался без лидера и вскоре, как и все клубы в таком положении, погряз в интригах и борьбе за власть. Тем временем Цаккель собрала в Бьорнстаде новую команду, взяв в помощники молодого игрока по имени Бубу, и капитаном этого пиратского брига поставила шестнадцатилетнего Амата. Теперь Амату восемнадцать, он главная звезда города, яркий талант, и всю прошлую зиму ходили слухи, что его позовут в НХЛ и он сделает профессиональную карьеру в Северной Америке. Амат лидировал во всех матчах прошлого сезона, пока весной не получил травму, – весь город был уверен, что, если бы не это, Бьорнстад давно бы выиграл всю серию матчей и поднялся бы в турнирной таблице. А если бы Хед в последних матчах чудом не набрал очков, он бы в ней опустился.

То, что казалось невероятным, когда Мая и Беньи покидали город, два года спустя стало вопросом времени: зеленый город двигался вверх, а красный – вниз. Казалось, у Бьорнстада каждый месяц появляются новые спонсоры, а в Хеде все приходит в упадок, бьорнстадский ледовый дворец успели отремонтировать, а в хедском грозила обвалиться крыша. Крупнейший работодатель Хеда, больница, каждый год сокращала рабочие места. Теперь все деньги оказались у Бьорнстада, вся работа была у нас: мы – победители.

Хочешь понять почему? Тогда имей в виду, что дело не только в месте на карте. С высоты мы выглядим как два самых обычных, затерянных в лесу городка, наверное, чуть больше деревень, разделенных разве что дорогой, петляющей между деревьями. На первый взгляд не такой уж и длинной, но, приехав сюда, ты быстро поймешь, что идти по ней будь здоров, особенно когда мороз и ветер в лицо, а другой погоды здесь не бывает. Мы ненавидим Хед, а Хед ненавидит нас, и пусть мы выиграем хоть все остальные матчи в сезоне, а продуем один – весь год, считай, пропал. Пусть дела у нас идут хорошо, но для полного счастья нужно, чтобы у Хеда все было ни к черту. Бьорнстад играет в зеленой форме с медведем на груди, а Хед – в красной с быком; казалось бы, все просто, но из-за разности наших цветов невозможно понять, где кончается хоккей и начинается другое. В Бьорнстаде нет ни одного красного забора, а в Хеде – зеленого; неважно, интересуются владельцы домов хоккеем или нет, поэтому никто не знает, откуда изначально взялись эти цвета – то ли заборы покрасили в честь команд, то ли наоборот. То ли взаимная ненависть породила хоккейные клубы, то ли клубы стали причиной этой ненависти. Ты хочешь понять, как устроена жизнь в городках, завязанных на хоккее? Тогда запомни: спорт здесь гораздо больше, чем просто спорт.

Ты все еще хочешь понять людей? Правда? Тогда знай – скоро грянет страшная катастрофа, которая уничтожит то, что мы любим. Мы хоть и живем в городе, но прежде всего мы народ лесной. Кругом – деревья, камни и земля, где звери и травы зарождались и вымирали на протяжении тысячелетий, мы могли бы прикинуться большими и сильными, но против земли не поспоришь. Однажды подует ветер, наступит ночь – и нам покажется, что она не кончится никогда.

Скоро Мая сочинит песню о нас, кого дикая природа окружает снаружи и в ком прорастает изнутри. Она споет о том, что город, где она выросла, отмечен трагедиями, жертвами и виновниками которых стали мы. Она споет о той осени, когда лес развернулся к нам в полную силу. О том, что любое общество – сумма принятых нами решений, и единственное, что в конце концов удерживает нас вместе, – это наши истории. Она споет:

Это все началось с непогоды…



Такой страшной бури в наших местах не помнили. Может, мы так говорим про каждую бурю, но эта была невероятная. Мы ждали, что снег в этом году выпадет поздно, но ветры задули рано, в конце августа стояла зловещая удушающая жара, а потом осень распахнула ногой дверь в сентябрь, и температура быстро упала. Природа стала непредсказуемой и агрессивной, сначала это почуяли собаки и охотники, а вскоре и все остальные. Едва мы заметили первые признаки бури, когда она обрушилась на нас со всей силы. Она вывернула деревья с корнями и затмила небо, набросилась на наши дома и города, точно взрослый мужчина на маленького ребенка. Древние деревья сгибались под ее ударами, непоколебимые, словно скалы, они вдруг складывались, как травинка под подошвой сапога, а ветер ревел в ушах так, что не было слышно треска падающих деревьев. Кровельное железо и черепица срывались с крыш и метались в воздухе, словно остроугольные снаряды в поисках заплутавших жертв. Падающие стволы перегораживали дороги, и вскоре невозможно стало ни въехать, ни выехать из города; ночью города ослепли из-за обрыва электросети, а мобильные телефоны работали лишь в некоторых местах. Каждый, кому удавалось дозвониться родным и близким, кричал: «Никуда не ходи! Никуда не ходи!»

Но молодой человек из Бьорнстада, судорожно вцепившись в руль маленького автомобиля, упорно пробирался лесными дорогами в больницу Хеда. Он не решался выйти из дома, но и остаться не мог – рядом сидела беременная жена: буря бурей, а ей пришло время рожать. Он молился, как атеист в окопе под пулями; она закричала, когда дерево безжалостно рухнуло на капот и железо прогнулось с такой силой, что ее бросило на лобовое стекло. Их никто не услышал.

3

Пожарные

Хочешь понять людей, которые живут в хоккейных городках? Точно? Тогда тебе надо узнать про худшее, на что мы способны.

* * *

Ветер не просто выл над домом на окраине Хеда, он вопил во всю глотку. Фасад прогнулся, пол вибрировал так, что тряслись висевшие на стенах вымпелы и красные хоккейные майки с символикой «Хед-Хоккея». Четверо детей, находившихся в доме, скажут потом, что у них было чувство, будто Вселенная задумала их погубить. Тесс было семнадцать, Тобиасу пятнадцать, Теду тринадцать, а Тюре семь. Им было страшно, как и всем детям, но они были готовы ко всему, поскольку кое-что отличало их от обычных детей. Их мама была акушеркой, а папа пожарным, и иногда казалось, что эта семья живет по-настоящему только в экстренных ситуациях. Едва поняв, что происходит, дети стали собирать садовую мебель, качели и турник, чтобы те не пробили окна, когда ветер вывернет их из земли. Папа Йонни побежал помогать соседям в другой конец улицы. Мама Ханна обзванивала друзей и знакомых и спрашивала, нужна ли помощь. Звонков оказалось немало, потому что Ханна знала практически всех, они с Йонни родились и выросли в Хеде, а когда один работает в пожарном депо, а другая в больнице, то в конце концов узнаёшь в городе всех. Это было их место на земле, дети учились кататься на велосипеде на той же площадке между домами, на которой когда-то учились они, и воспитывались по самым простым принципам: люби родных, прилежно трудись, радуйся, когда «Хед» выигрывает, радуйся еще больше, когда ему удается навалять «Бьорнстаду». Помогай тому, кто нуждается в помощи, будь хорошим соседом и никогда не забывай, откуда ты родом. Последнему родители учили детей не словом, а делом. Ссорьтесь сколько душе угодно, но в беде держитесь вместе, потому что иначе не выжить.

Буря снаружи прервала бурю внутри: родители очередной раз поругались, причем по-крупному. Маленькая и легкая Ханна стояла на кухонном подоконнике, кусая губы и потирая синяки. Она вышла замуж за идиота. Йонни, высокий и плечистый, с густой бородой и тяжелыми кулаками, в команде славился тем, что первым снимал перчатки и лез в драку: бешеный бык с логотипа хоккейного клуба в Хеде был бы хорошей карикатурой на Йонни. Нетерпеливый и упрямый, старомодный и с кучей предрассудков, из тех задир-старшеклассников, что навсегда застревают в переходном возрасте, Йонни играл в хоккей до тех пор, пока это было возможно, а потом пошел в пожарные, сменил одну раздевалку на другую и продолжил соревноваться с другими во всем: кто сделает больше жимов лежа, быстрее пробежит по лесу, выпьет больше пива на вечеринке. Ханна с самого начала знала, что в один прекрасный день его обаяние может обернуться опасной стороной, те, кто не умеет проигрывать, становятся агрессивными, горячий темперамент приводит к насилию. «Длинный фитиль и много пороха – опасное дело», – говаривал ее свекор. В прихожей стояла ваза, разбившаяся на мелкие кусочки и заботливо склеенная, чтобы Ханна не забывала.

Йонни вернулся из сада. Он искоса посмотрел на нее, проверяя, не перестала ли она злиться. Их ссоры всегда кончаются так, потому что она замужем за идиотом, который никогда не слушает, и всякий раз что-нибудь разбивается.

Люди думают, будто он крутой и суровый, но никто, кроме Ханны, не знает, какой он хрупкий и нежный. Когда проигрывает команда Хеда, проигрывает и сам Йонни. Когда весной местная газета написала: «“Бьорнстад-Хоккей” олицетворяет собой все новое и современное, тогда как “Хед-Хоккей” – устаревшее и неактуальное», Йонни воспринял это на свой счет, как будто в газете написали, что вся его жизнь, его взгляды и мнения были ошибкой. Клуб и есть город, а город – это семья, Йонни был предан им беззаветно и ради них пускался на любые крайности. Он всегда выглядел крутым, ничего не боялся и первым бросался в эпицентр катастрофы.

В том году страну охватили страшные лесные пожары, ни Хед, ни Бьорнстад не пострадали, но в нескольких часах езды от них людям пришлось несладко. Впервые за долгое время Йонни и Ханна с детьми собрались в отпуск, они услышали новость по радио на полпути к аквапарку на юге Швеции. Они поругались еще до того, как зазвонил телефон, а когда раздался звонок, Ханна уже знала, что Йонни развернется и поедет обратно. Дети съежились на заднем сиденье микроавтобуса, им это было не в новинку: скандал, крик, сжатые кулаки. Да, она замужем за идиотом.

Каждый день Йонни тушил лесные пожары, и каждый день новости по телевизору становились страшнее; по вечерам Ханна притворялась, что все в порядке, но дети засыпали в слезах, а ночью она в одиночестве корчилась от страха перед кухонным окном. Наконец он вернулся домой – возможно, прошла лишь неделя, но казалось, будто два года; он был изможденный и такой грязный, что так никогда и не смог отмыть до конца копоть, въевшуюся под кожу. Ханна видела из окна, как Йонни оставил машину на перекрестке и шатаясь проделал остаток пути до дома пешком – ей почудилось, что в любой момент он может рухнуть, превратившись в кучу пыли. Она побежала к двери, но дети уже увидели папу в окно, слетели по лестнице и столпились перед выходом из дома, спотыкаясь друг о друга и закрывая ей путь. Она стояла у окна, глядя, как они бросились на отца и повисли на его огромном туловище, как обезьянки: Тобиас и Тед обнимали его за шею, Тесс взгромоздилась на спину, а малыш Тюре сидел у него на руках. Отец, чумазый, потный и невероятно уставший, вошел в дом, держа на себе всех четверых так, будто они ничего не весили. Ночью он положил себе на пол матрас в комнате Тюре, но остальные дети тоже притащили матрасы туда же, и только на четвертую ночь Йонни вернулся к Ханне. Наконец она почувствовала, как он обнимает ее, и смогла вдохнуть запах его рубашки. В последнее утро она так извелась от ревности к собственным детям, так злилась на себя и так устала сдерживаться, что швырнула проклятую вазу об пол.

Пока Ханна склеивала ее заново, никто не решался с ней заговорить. Затем муж, как обычно, сел на пол у ее ног и прошептал: «Не сердись на меня, я не выношу, когда ты на меня сердишься». Треснувшим голосом она ответила: «Это был не твой пожар, дорогой, горело даже не в нашем городе!» Йонни осторожно наклонился, так что она почувствовала его дыхание на своих ладонях, поцеловал их и сказал: «Все пожары – мои». Как она ненавидела и боготворила этого идиота. «Твоя единственная работа – возвращаться домой. И точка», – напомнила она. А он улыбнулся в ответ: «Разве я ее не выполнил?» Ханна со всей силы вмазала ему по плечу. Она встречала много идиотов, которые исповедовали принцип «первыми бросаться в огонь и спасать других», но ее идиот был из тех, кто так поступал. Каждый раз, когда Йонни уходил на работу, у них начинался один и тот же скандал, потому что каждый раз она злилась на себя за то, что ей страшно. Скандал всегда кончался одинаково: она что-нибудь разбивала. В тот раз это была ваза. В этот – костяшки собственных пальцев. Когда началась буря и он ринулся заряжать телефон, она ударила кулаком по мойке. А теперь растирала руку и ругалась. Потому что и хотела, чтобы он уехал, и была из-за этого в бешенстве.

Йонни вошел на кухню, и Ханна почувствовала, как его борода щекочет затылок. Он воображал себя крутым и суровым, а на самом деле был самым нежным на свете, поэтому никогда не кричал на нее в ответ. Буря стучала в окно, оба знали, что скоро зазвонит телефон и ему придется уехать, а она опять будет злиться. «Будь начеку в тот день, когда она перестанет злиться, – это значит, она тебя разлюбила», – сказал отец, когда Йонни с Ханной поженились. «Берегись, у этой женщины фитиль длинный, зато и пороха много!» – смеялся отец в другой раз.

Возможно, Ханна замужем за идиотом, но и сама не сахар, характер такой, что иногда она доводит Йонни до ручки, а от постоянного бардака в доме у него просто голова идет кругом. Йонни с ума сходит, если вещи не разложены по порядку, он вечно не может найти то, что надо, – будь то в пожарной машине, в гардеробе или в кухонном шкафчике, а женщина, на которой он женился, не считает, что у каждого должно быть свое место в кровати. Ханна запросто может в один день лечь справа, а в другой – слева, никакой логики, от этого у Йонни едет крыша. Как так – нет своего места в постели? К тому же она ходит по квартире в уличной обуви, не моет после себя раковину и меняет местами нож для масла и сырорезку, так что каждый завтрак превращается в чертов поиск сокровищ. Хуже ребенка.

Но вот она протянула руку и погладила его бороду, а он обнял ее за талию – и все остальное стало не важно. Они хорошо знают друг друга. Ханна смирилась, что жизнь с пожарным – то, чего остальным никогда не понять. Например, она научилась писать в темноте, потому что стоило зажечь свет ночью, как он просыпался, принимая его за мигающий сигнал экстренного вызова на пожарной станции. Одевался во сне и мгновенно прыгал в машину, а она, чертыхаясь, бежала за ним в одних трусах и пыталась выяснить, в чем дело. Прошло немало ночей, прежде чем Ханна поняла, что он никогда не отвыкнет от этого, а в глубине души она и не хотела, чтобы он отвыкал.

Йонни был из тех, кто бросается в огонь. Ни сомнений, ни вопросов, прямо в огонь. Такие люди – большая редкость, их узнаешь с первого взгляда.

* * *

Восемнадцатилетняя Ана выглянула в окно из дома на окраине Бьорнстада, где они жили с отцом. Ана немного хромала – повредила колено на соревнованиях по борьбе, после того как ее ровесник сказал, что девчонки не могут нормально бить. Она сломала ему ребро и ударила коленом по голове – внутри-то было пусто, но снаружи, к сожалению, имелась твердая оболочка, так что колено она повредила. Тело у нее всегда было проворное, ум за ним не поспевал, ей было трудно понять людей, зато она хорошо понимала природу. Глядя в окно, Ана увидела, как деревья сгибаются под порывами ветра, она заметила это еще с утра и задолго до всех поняла, что будет буря. Если твой отец хороший охотник, такие вещи ты чуешь за версту, а лучшего охотника, чем ее папа, в наших краях не найдешь. Он провел в лесу столько времени, что частенько забывал разницу между рацией и телефоном и, беря трубку дома, говорил «прием» после каждого ответа.

В этом лесу Ана училась ползать и ходить, потому что только так она могла быть вместе с папой. Лес стал ее детской площадкой и школой, отец рассказывал ей о диких зверях и невидимых силах земли и воздуха. Так проявлялась его любовь. Когда Ана была маленькой, папа учил ее выслеживать добычу и стрелять, а когда подросла, брал ее на поиски подранков или зверей, сбитых машиной, которых муниципальные власти поручали найти и пристрелить. Когда живешь в лесу, привыкаешь его защищать и понимаешь, что лес тоже тебя защищает. Замечаешь те же вещи, что и растение, ждешь весны и солнца, боишься того же, что и они: огня, а еще больше – ветра. Потому что ветер нельзя остановить или погасить, ни кора, ни кожа для него не преграда, ветер рвет, ломает и убивает все на своем пути.

Ана услышала непогоду в шелесте макушек деревьев, почувствовала ее в груди, хотя кругом все было тихо и неподвижно. Она набрала воды во все канистры и ведра, принесла из подвала газовую плитку, вставила новые батарейки в налобные фонарики, достала чайные свечи и спички. В последующие несколько часов Ана деловито и сосредоточенно рубила дрова и стаскивала их в большую комнату. Когда в Бьорнстад пришла буря, Ана закрыла двери и окна и стала мыть посуду, громко звякая тарелками и ножами под песни своей лучшей подруги Маи, звучавшие из колонок, потому что голос Маи ее успокаивал, а привычные звуки кухни успокаивали собак. Когда Ана была маленькой, собаки ее защищали, теперь все наоборот. Если вы спросите Маю, кто такая Ана, она ответит: «Воительница». Не только потому, что Ана может навалять кому угодно, но главным образом потому, что жизнь с самого рождения пыталась навалять Ане, но у нее ничего не вышло. Ана была несгибаемой.

Она училась в гимназии Бьорнстада последний год, но повзрослела раньше, чем остальные, как это бывает с дочерьми тех, кто привык прятаться на дне бутылки. Когда Ана была еще совсем маленькой, папа научил ее поддерживать в печи огонь, в нужное время подкладывать больше дров, чтобы огонь не потух. Когда отец уходил в запой – на несколько дней, а то и месяцев, – он так же тщательно поддерживал в себе хмель. Никогда не злился и даже не орал, просто ни на миг не трезвел. Во время бури он спал, похрапывая в кресле в гостиной среди Аниных кубков по борьбе, которыми так гордился, и ее детских фотографий, с которых она когда-то аккуратно вырезала маму. Сейчас он был слишком пьян, чтобы услышать, как звонит телефон. Ана мыла посуду, сделав погромче музыку, собаки лежали у ее ног и тоже не слышали. А телефон все звонил и звонил.



Наконец позвонили в дверь.

* * *

– Ничего страшного, просто ветер, – прошептал Йонни.

Ханна старалась поверить. Он ведь не на пожар едет, просто команда пожарных с бензопилами будет чистить дорогу от упавших деревьев, чтобы могли проехать машины спасателей и экстренных служб. Быть пожарным в наших краях означает на девяносто процентов быть лесорубом, часто бормочет он, но Ханна знает, что он гордится своей профессией. Ведь он часть этого леса.

Обернувшись, она встала на цыпочки и укусила его за щеку – у него подкосились ноги. Обычно Йонни самый большой и сильный, куда бы он ни пришел, но что бы люди ни думали, если по ту сторону горящей стены окажутся дети, Ханна прорвется в дом быстрее, чем он. Она непростой человек, строптивый и дерзкий, ей тяжело угодить, но он любит ее больше всего на свете за ее дьявольский и бескомпромиссный инстинкт защитницы. «Мы помогаем всем, кому можем помочь», – шепчет она ему на ухо в худшие дни, когда кто-то погибает у него на пожаре или у нее в роддоме. Пожарный готов столкнуться со смертью в любой момент, а акушерка – в самый страшный: в первое мгновение жизни. Эти слова утешают их и напоминают о долге. Мы помогаем, если можем, когда можем и кому можем. Вот такая у них работа, и они ей под стать.

Йонни медленно разжал руки – никогда ему не привыкнуть, что от этой неряшливой задиры внутри все переворачивается. Он пошел проверить, зарядился ли телефон, а она долго смотрела ему вслед – никогда ей не привыкнуть к тому, что после двадцати лет совместной жизни ей по-прежнему хочется сорвать одежду с этого занудного педанта, достаточно ему лишь посмотреть ей в глаза.

В прихожей зазвонил телефон. Пора. Ханна зажмурилась, выругалась и пообещала себе, что не будет ссориться с Йонни. Он никогда не обещал, что вернется домой невредимым, – это плохая примета. Просто вновь и вновь повторял, что любит ее, а она отвечала: «Тем лучше для тебя». Телефон продолжал надрываться – наверное, Йонни в туалете и не может ответить; она окликнула его во весь голос, чтобы перекричать оглушительный дребезг оконных стекол на ветру. Дети выстроились на лестнице, чтобы обнять папу на прощание. Тесс обхватила троих братьев: Тобиаса, Теда, Тюре. Папа считал, что глупо давать всем детям имена, начинавшиеся на «т», но договорился с их мамой, когда они полюбили друг друга, что она будет придумывать имена детям, а он – собакам. Собак они так и не завели. Да, Ханна всегда была более практичной.

Тюре плакал, уткнувшись в футболку Тесс, никто из братьев не пытался его одернуть. Они и сами плакали, когда были помладше, потому что в семье не бывает одного пожарного, так уж устроена жизнь, пожарной командой становится вся семья. Они не могут позволить себе думать: «С нами такое никогда не случится» – нужно быть готовыми ко всему. Поэтому у родителей есть простое соглашение: никогда не рисковать одновременно. Кто-то один должен остаться с детьми, если произойдет худшее.

Йонни стоял в прихожей и все громче кричал в трубку, но без толку. Может, он нажал не на ту кнопку? Он проверил список звонков: странно, последний от мамы – десять минут назад. Прозвучало еще несколько звонков, и тут он понял, что все это время звонил телефон Ханны. Она в растерянности взяла трубку, посмотрела на номер и услышала голос шефа. Через тридцать секунд она вылетела из дома.



Ты хочешь понять людей? Правда? Тогда тебе надо узнать про лучшее, на что мы способны.

4

Дикари

Беньи проснется от грохота. Он сядет в кровати и не поймет, где находится, – от похмелья у него нарушились ощущения пространства – кажется, он слишком велик для этой комнаты, будто проснулся в кукольном домике. Ничего удивительного, это продолжается много дней, каждое утро он просыпается в ужасе от того, что до сих пор жив.

Это случится на следующий день после бури, о которой он пока что не знает, он еще не понимает, забыл он свой сон или до сих пор спит. Длинная челка упадет на глаза, боль пронзит каждый сустав и сухожилие по-прежнему мускулистого тела, накачанного за время жизни в хоккее, хотя теперь Беньи двадцать, и он скоро два года как не вставал на коньки. Тощий, насквозь прокуренный, он попытается встать с кровати, но упадет на колено, пустые бутылки покатятся по полу, заваленному бумагой для самокруток, зажигалками и остатками фольги, а головная боль навалится с такой силой, что, даже зажав уши, он не поймет, откуда этот грохот – изнутри или снаружи. Раздастся еще один залп, стена задрожит, Беньи в испуге присядет на корточки, потому что стекло в окне над кроватью вот-вот треснет и погребет его под своими осколками. А в углу будет звонить, и звонить, и звонить телефон.

Два года назад Беньи уехал из Бьорнстада и все это время скитался по свету. Оставив город, где прошла его жизнь, он ехал автостопом, на поездах, плыл на пароходах до тех пор, пока вдоль дороги не перестали появляться города с хоккейными клубами. Он уехал черт знает куда и разрушал свою жизнь всеми возможными способами, но с удивлением обнаружил, что есть вещи, которых ему не хватает. Взгляды, руки, дыхание на затылке. Танцпол без вопросов. Чтобы стать свободным, ему нужен был хаос, а чтобы не чувствовать себя одиноким – одиночество. У него и в мыслях не было возвращаться, теперь любая чужая планета могла стать ему домом.

Был ли он счастлив? Раз у тебя возникает такой вопрос, ты совершенно не знаешь Беньи. Он никогда не возлагал особых надежд на счастье.

Заспанный и похмельный, он будет стоять на подоконнике в маленьком гостиничном номере, глядя на мир за окном и не ощущая себя его частью. Внизу на дороге столкнутся две машины – от этого грохота он проснется. Закричат люди. Так, что у Беньи зазвенит в ушах. До тех пор, пока он не поймет, что это телефон.

– Алло? – выдавит он голосом, севшим от долгого молчания, а до этого надорванным от крика.

– Это я, – устало и обреченно прошепчет его старшая сестра на другом конце провода.

– Адри? Что случилось?

Она будет осторожно подбирать слова – сейчас он слишком далеко, чтобы сообщать ему эту новость, как старшая сестра сообщает младшему брату. Он выслушает молча, он всю жизнь тренировался не подавать виду, когда внутри что-то гаснет.

– Умерла? – наконец произнесет он, и сестре придется повторить, как будто он забыл часть слов своего языка.

В конце концов он прошепчет «понятно», шорох дыхания в трубке – вот и все, чем даст себя знать маленькая ударная волна от разорвавшегося сердца.

Беньи нажмет «отбой» и начнет собирать сумку. Раз-два и готово, он путешествует налегке и всегда готов двинуться в путь.

– What’s going on? What time is it?[1] – донесется шепот из кровати.

– I have to go[2], – ответит Беньи, направляясь к двери, голый по пояс. Большая татуировка с медведем, набитая на плече, успеет поблекнуть после нескольких месяцев на солнце, а бесчисленные шрамы вспыхнут розовым на загорелой, как у дикаря, коже. На костяшках пальцев их окажется больше, чем на лице, ведь по части дикости Беньи мог многим дать сто очков вперед.

– Go where?

– Home[3].

Голос крикнет еще что-то вслед, но Беньи уже бежит вниз по лестнице. Надо было в ответ хотя бы пообещать, что позвонит, но если Беньи что-то и понял за годы жизни в Бьорнстаде, так это то, что он больше не в состоянии никому врать.

5

Акушерки

Той ночью буря прокатится по двум хоккейным городкам, сокрушая людей и деревья. А утром приедут юноша и девушка: у него на руке татуировка с медведем, у нее – с гитарой и ружьем; они вернутся домой, чтобы пойти на похороны. Так начнется эта история. В местах по соседству с дикой природой людей связывают не только невидимые нити, но и острые крючья, так что, когда один человек поворачивается слишком резко, он может не только сдернуть с другого одеяло. Он может вырвать у него сердце из груди.

* * *

Йонни бегал за женой по всему дому, поднимался по лестнице в спальню, а она на ходу собирала акушерский набор и давала ему краткие объяснения: молодая пара с хутора к северу от Бьорнстада, первые роды, воды отошли, супруги отправились в больницу Хеда, недооценив масштаб бури. Хотели сократить путь и добраться с восточной стороны проселочными дорогами, вместо того чтобы ехать по шоссе, и оказались посреди леса между двумя городами, когда дорогу им преградило упавшее дерево. Они не увидели, как падает следующее дерево, и машина прочно застряла, непонятно где. Им удалось дозвониться в больницу поблизости, но тамошние врачи не были уверены, что смогут добраться к ним сквозь этот хаос, когда по лесным дорогам проехать нереально. Единственным шансом для женщины и ребенка была акушерка, которая тем вечером оказалась свободна, жила достаточно близко и, если потребуется, готова была пройти последний отрезок пути пешком.

Йонни стоял в дверях спальни, ему хотелось спросить жену, не сошла ли она с ума, но после двадцати лет совместной жизни он заранее знал ответ. Внезапно она повернулась так резко, что ударила его головой в грудь, его руки нежно сомкнулись вокруг, и она утонула в его объятиях.

– Я люблю тебя, люблю, чертов ты идиот, – прошептала она.

– Тем лучше для тебя, – ответил он. – На чердаке в сундуке лежат запасные одеяла, а фонарики…

– Знаю, за нас не беспокойся, только ты не… ты, черт побери, не… – Она зарылась лицом в его футболку и почувствовала, как он дрожит. – Не злись на меня, дорогой. Злиться – это моя привилегия, а ты у нас мудрый, – пробормотала она в футболку. Он старался. Очень старался.

– Возьми с собой кого-нибудь. Кого-то, кто знает лес, дорогая, ведь будет темно и…

– Ты должен остаться. Сам знаешь. Никогда не летать на одном самолете, не выходить вместе из дома в бурю, дети должны…

– Знаю. Конечно знаю, – прошептал он в отчаянии. Никогда еще он не чувствовал такого бессилия – для пожарного это невыносимо.

Из-за его глупых суеверий она никогда не могла сказать ему: «Возвращайся целым и невредимым», когда он уезжал на вызов, поэтому обычно она вспоминала какое-нибудь рутинное дело, предстоявшее на следующий день, чтобы он не мог отвертеться: «Не забудь завтра отвезти на помойку мусор» или «В двенадцать обедаем у твоей мамы». Это был их маленький тайный ритуал.

Поэтому и сейчас он не сказал ей: «Возвращайся целой и невредимой». Он не стал ее отговаривать, поскольку знал по себе, что услышит в ответ. Он должен быть сильным, но даже он не может остановить ветер. Она может принять роды, поэтому нужнее сейчас она. Мы помогаем, если можем помочь, когда можем и тому, кому можем. Поэтому по дороге из спальни он просто схватил ее за руку, чтобы сказать о каком-нибудь рутинном деле и напомнить о завтрашнем дне, но единственным, что пришло ему в голову, было:

– Завтра я собираюсь заняться с тобой сексом!

Она рассмеялась, прямо ему в лицо, прямо в самое сердце:

– Все-таки у тебя с головой не в порядке.

– Заруби себе на носу, завтра будем заниматься любовью!

У него на глазах были слезы, у нее тоже, за окном выл ветер, и оба прекрасно понимали, что не бессмертны.

– Не знаешь, кто бы смог меня туда проводить? – спросила она, стараясь говорить ровным голосом.

– Да, знаю одного человека. Позвоню, скажу, что ты скоро приедешь, – ответил Йонни и дрожащими руками записал адрес.

Ханна села в микроавтобус и отправилась в ночь наперекор буре, которая ломала деревья, как спички, и убивала все на своем пути. Она не обещала, что вернется целой и невредимой. Йонни и дети глядели ей вслед в окно кухни.

* * *

В конце концов собаки почуяли, что у входной двери кто-то есть, и залаяли, скорее инстинктивно, потому что звонка никто не услышал. Ана вышла в прихожую и осторожно выглянула в окно. Кого еще черт принес? На крыльце виднелась хрупкая женская фигурка в капюшоне, изо всех сил сопротивляющаяся напору ветра.

– ОТЕЦ ДОМА?! – прокричала женщина, когда Ана рванула дверь. Лес ревел и сотрясался от бури, как будто они находились в консервной банке, которую великаны гоняли по футбольному полю.

Микроавтобус, на котором приехала женщина, стоял чуть поодаль, трясясь от ветра. Как можно в бурю выехать из дома на этом дебильном корыте, думала Ана. Кроме того, на женщине был красный дождевик, а это означало, что она из Хеда. Она что, совсем с дуба рухнула? Ана была так занята этими мыслями, что почти не отреагировала, когда женщина шагнула вперед и прокричала:

– В лесу застряла машина! Мой муж сказал, что только твой папа знает дорогу!

Она выплевывала слова, а Ана лишь моргала в ответ в полной растерянности:

– Ну… и? Вы как бы не понимаете, почему машина застряла в лесу с такую погоду?

– Женщина в машине РОЖАЕТ! Твой папа дома или нет? – нетерпеливо прошипела женщина и шагнула в прихожую.

Ана попыталась преградить ей путь, но та, видимо, не заметила ее паники. На кухонной столешнице выстроились пустые банки из-под пива и бутылки, тщательно вымытые Аной, чтобы не пришлось краснеть перед соседями за запах в контейнере для раздельного сбора мусора. Отец сидел в гостиной, уронив руки с подлокотников кресла. Грудь медленно вздымалась и опускалась в такт дыханию проспиртованных легких. Акушерка уже была на взводе, поэтому, когда сердце, подскочившее к горлу, провалилось куда-то в район живота, ее это не удивило.

– Понимаю… Прости… Прости, что я ворвалась, – смущенно пробормотала она и, поспешно развернувшись, выскочила за дверь к своему микроавтобусу.

Мгновенье поколебавшись, Ана ринулась следом. Постучала в окно машины. Женщина неуверенно опустила стекло.

– Куда вам надо? – прокричала Ана.

– Буду искать женщину в лесу! – ответила акушерка, пытаясь завести машину, но проклятая развалюха зашлась в кашле.

– Вы что, совсем рехнулись? Вы понимаете, как опасно сейчас в лесу?

– ОНА РОЖАЕТ, А Я АКУШЕРКА!!! – проорала женщина, внезапно придя в бешенство, и грохнула кулаком по приборной доске полумертвого микроавтобуса.

Впоследствии Ана не сможет объяснить, что с ней случилось в тот момент. Возможно, нечто из разряда романтики, в кино про такое говорят: «Она почувствовала зов свыше». Решающим фактором оказалось то, что женщина выглядела такой же чокнутой, какой, по общему мнению, выглядела Ана.

– ПОЕДЕМ НА ПАПИНОЙ МАШИНЕ!

– Я НЕ МОГУ ВЗЯТЬ ТЕБЯ С СОБОЙ!

– ТВОЯ МАШИНА – ДЕРЬМО!

– БЕЗ ТЕБЯ ЗНАЮ!

– ТЕБЕ ЖЕ ЛУЧШЕ, ЕСЛИ ПОЕДЕШЬ СО МНОЙ!

Женщина посмотрела на безумного подростка за окном. На курсах акушерства они такого не проходили. Она отчаянно выругалась, взяла акушерский саквояж и двинулась вслед за девочкой к машине ее отца.

– МЕНЯ ЗОВУТ ХАННА! – крикнула она.

– АНА!

Неслучайно у них такие похожие имена; у Ханны еще будет повод проклинать собственное сходство с этой девчонкой и хохотать над ним. Они вскарабкались на переднее сиденье и долго боролись с дверями, чтобы как следует их закрыть, – ветер лупил по железу, как град. На заднем сиденье лежало ружье. Покраснев, Ана схватила его и побежала к дому. Вернувшись, сказала, не глядя в глаза:

– Он забывает ружье в машине, когда… ну, вы понимаете. Сто раз ему говорила.

Акушерка кивнула, поежившись.

– Мой муж познакомился с твоим папой пару лет назад, когда тушили лесные пожары. Я думаю, его тоже позвали, ведь он знает лес как свои пять пальцев. Они потом охотились вместе несколько раз. Кажется, твой папа – единственный человек во всем Бьорнстаде, которого муж уважает. – Жалкая попытка подбодрить Ану, Ханна и сама это понимала.

– Папу все любят, вот только сам он себя не особенно жалует, – сказала Ана с такой убежденностью, что у Ханны сердце сжалось.

– Ана, может, тебе стоило остаться с ним?

– Зачем? Он так пьян, что даже не заметит, что меня нет.

– Мой сказал, в лесу я могу положиться только на твоего папу и ни на кого другого, и теперь мне как-то не по себе, что ты…

Ана фыркнула:

– Твой муж придурок, раз думает, будто лес знают одни мужики!

Акушерка растерянно улыбнулась:

– Если ты думаешь, что мой муж придурок только поэтому, значит, ты пока мало знаешь мужчин…

Сколько раз она говорила Йонни, чтобы отвел микроавтобус в нормальный автосервис, но он в ответ лишь бормотал, что настоящие пожарные могут сами чинить свои машины. На это она отвечала, что настоящим пожарным кажется, будто они могут сами чинить свои машины. Быть замужем просто, думала Ханна: берешь скандал, который тебе особенно удается, и повторяешь раз в неделю.

– Где застряла та женщина? – нетерпеливо спросила Ана.

Акушерка поколебалась, вздохнула, достала карту. Из Хеда в Бьорнстад она ехала по шоссе, но ее машина стала последней: она видела, как позади на дорогу валятся деревья. По идее она должна была испугаться, но помешал адреналин. Она ткнула в карту:

– Где-то здесь. Видишь? Они не поехали по шоссе, решили срезать через лес, но лесные дороги сейчас завалены деревьями. Туда вообще можно добраться?

– Посмотрим, – ответила Ана.

Ханна прокашлялась:

– Извини за вопрос, а тебе уже можно водить машину?

– Конечно! В самый раз! – уклончиво ответила Ана и рванула вперед.

– Но у тебя… есть права? – с беспокойством переспросила акушерка, когда машину занесло.

– Ну, не совсем. Но папа научил меня водить. Он часто бывает в стельку, кто-то же должен везти его домой.

Акушерку это не успокоило. Скорее наоборот.

6

Супергерои

Маттео четырнадцать лет. В этой истории он особой роли не играет – до поры до времени. Он из тех, кто мелькает на заднем плане, один из тысяч жителей городка. Его никто не замечал, когда он ездил по Бьорнстаду в самом начале бури, – все спешили по домам, и кроме того, Маттео был не из тех, на кого обращают внимание. Если быть невидимкой – это суперспособность, то он никогда о такой не мечтал. Ему бы больше хотелось обладать нечеловеческой силой, чтобы защищать свою семью. Или влиять на события прошлого, чтобы вернуться туда и спасти старшую сестру. Но он не супергерой, он так же бессилен перед своей жизнью, как город перед лицом стихии.

Маттео был дома один, когда ветер начал хлестать деревья и в маленьком домике на границе с лесом, который снимала его семья, вырубилось электричество. Они поехали за границу, чтобы забрать домой его сестру. Вообще Маттео спокойно остается один, но без света ему неуютно, поэтому он взял велосипед и поехал кататься по улицам. Упрямый подросток внутри его не хотел просить о помощи, а испуганный ребенок надеялся, что кто-то о нем позаботится. Но ни у кого не было времени.

Навстречу ему пронесся высокий толстый мужчина в костюме. Имени его Маттео не знал, все звали его Фраком, ему принадлежал большой продуктовый магазин; Фрак был одним из самых богатых людей во всем городе. Мужчина не заметил мальчика, он спешил к флагштокам у входа в ледовый дворец, чтобы поскорее снять зеленые флаги с медведем, пока ветер не разорвал их в клочья. Это его инстинкт в случае опасности: спасать флаги, а не людей.

Маттео ехал по Бьорнстаду, глядя, как соседи помогают друг другу убрать со двора лишние вещи, заносят в дом клюшки и ворота, расставленные на всех разворотных площадках, – в это время года местная молодежь гоняет по асфальту теннисные мячи, но как только выпадет снег, каждый отец семейства заливает у себя во дворе хоккейный каток. Маттео слышал, как соседи посмеивались, что у них в Бьорнстаде «хорошие друзья, но плохие сады», – возможно, те, кто живет южнее, хвастаются идеальными газонами и ухоженными клумбами, а здесь гордятся овалами из гравия и оттаявшими по весне шайбами в цветниках. Сразу ясно, кто не терял времени зря.

Маттео часто думал о том, был бы ли он таким же странным и одиноким, живи они в другом месте. Может, он начал бы болтать с другими, завел друзей, стал бы видимым. Где ты родился и каким вырос – настоящая лотерея: что ценят в одном месте, терпеть не могут в другом. Почти во всем мире одержимость хоккеем делает тебя аутсайдером и чудаком, но только не здесь. А здесь хоккей – как погода, все разговоры при встрече непременно касаются или того, или другого, темы бури и спорта неизбежны.

Быстро стемнело и похолодало, снег пока не выпал, но ветер вгрызался в мясо до костей, мальчик был без перчаток, пальцы онемели от холода. Он ехал вперед, не разбирая дороги, и на секунду отпустил одну руку, чтобы растереть другую, поэтому слишком поздно заметил машину. Яркий свет фар ослепил его. Маттео так резко затормозил, что велосипед вильнул вбок. Он ничего не видел и ждал удара, а не дождавшись, решил, что уже умер, но в последний момент каким-то образом перенес вес и вместе с велосипедом свалился на обочину. Он покатился по земле, оцарапал руки и закричал, но из-за ветра его никто не слышал.

Ни девушка, которая была за рулем, ни акушерка, сидевшая рядом, не заметили его в темноте. Все длилось не дольше мгновения, но, если бы бампер хоть немного коснулся мальчика, его бы с бешеной силой отбросило на деревья. Упади он там без сознания во время бури, его бездыханное тело нашли бы только через несколько дней, и невидимые нити, связывающие его и будущее, оборвались бы. Но мальчик все же выполз на дорогу, весь в синяках, но живой.

Всего миллиметр отделял нас от того, чтобы никогда не узнать о Маттео, но вскоре случится такое, что мы уже никогда не забудем его имя.

7

Дети

Бьорнстад и Хед – старые города, а лес, который их окружает, еще старше. Говорят, мудрость приходит с возрастом, хотя для большинства из нас это не так – старея, мы лишь накапливаем отрицательный и положительный опыт. Результат – скорее цинизм, чем мудрость. В молодости мы еще не знаем обо всех превратностях жизни, и это к лучшему, потому что иначе мы бы не вышли за дверь.

И определенно не выпустили из дома тех, кого любим.



– Ты знаешь… куда ехать? – обеспокоенно спросила Ханна.

Как акушерка она хотела добраться до места как можно скорее, но как человек, который не планировал расставаться с жизнью, она хотела, чтобы Ана не мчалась так, будто угнала машину.

Девочка не ответила. На ней была папина куртка, оранжевая, вся в светоотражателях, слишком большая, с надписью на спине «ДТП с диким животным». Папа надевал ее, когда ехал на поиски зверей, сбитых на дорогах, в машине было полно снаряжения для того, чтобы пробираться по лесу в темноте, полжизни Ана бегала здесь за отцом и собаками. Она всегда знала, что найдет дорогу с закрытыми глазами, и теперь буря решила ее проверить.

– Так ты… знаешь, куда нам надо? – снова спросила Ханна, но и на этот раз Ана не ответила.

Под ногами у акушерки болтались два теннисных мячика. Она подняла один и осторожно улыбнулась:

– А… сколько у вас собак?

Молчание. Ханна прокашлялась:

– Я про то, что в теннис у нас никто не играет, такие мячики в Хеде и Бьорнстаде могут понадобиться только тем, у кого есть собака, кто играет в хоккей на траве или для стирки пуховика…

Ана прищурившись смотрела на дорогу, она прибавила скорость.

– Что за порода? – не сдавалась акушерка.

В конце концов девочка вздохнула:

– Вы из тех, кого на нервной почве пробивает на разговоры?

– Ну да… – призналась акушерка.

– Я тоже, – сказала Ана.

Довольно долго они молчали. Акушерка прикрыла глаза и попыталась думать о чем-нибудь другом. Она старалась изо всех сил, но сердце набирало обороты, и наконец рот перестал ее слушаться:

– Мой муж мечтает о собаках! Он бредит собаками с тех пор, как мы познакомились! Если честно, я к животным отношусь очень прохладно, но, может, когда-нибудь устрою ему на день рождения сюрприз – пусть купит себе пса для охоты! Я уже и с заводчиком поговорила! У хорошей охотничьей собаки должна быть кнопка «вкл/выкл», чтобы на охоте она была настоящим зверем, а дома милым песиком. Правда? Я так смеялась, когда это услышала, – хотелось бы мне, чтобы так же были устроены пожарные и юные хоккеисты…

Ана прибавила газа и, искоса посмотрев на Ханну, пробормотала:

– Для человека, который не любит собак, вы слишком много о них знаете.

– Спасибо! – взвизгнула Ханна, закрыв лицо ладонями при виде упавшего поперек дороги дерева, которое Ана успела объехать в последний момент.

– Ну и куртка у вас, для поездки в Бьорнстад лучше не придумаешь, храбрый поступок. Я-то свою надела, чтобы нас на дороге не сбили, а ваша наоборот – в самый раз для мишени.

– Что? – почти прокричала акушерка, и только потом поняла, что впопыхах надела куртку старшего сына, красную, с эмблемой «Хед-Хоккей» на груди, она схватила первую попавшуюся в прихожей и выскочила за дверь.

Тобиас из нее уже вырос, но Ханне она все равно была велика. Время идет быстро.

– Команда уродов, – пригвоздила Ана, и Ханна мгновенно вспыхнула:

– Выбирай выражения! Там играют мои дети!

– Дети не виноваты, что вы их отправили в команду уродов, – невозмутимо ответила Ана.

Акушерка вытаращилась на нее. Потом неохотно улыбнулась:

– Любишь хоккей?

– Ненавижу. Но еще больше ненавижу Хед.

– Наша лучшая команда в этом сезоне здорово вам наваляла, – сказала акушерка, обрадовавшись возможности хоть о чем-то поговорить и отвлечься.

Ана фыркнула и на несколько секунд сбавила скорость, пытаясь разобрать дорогу в темноте.

– Да вы бы и валенку не смогли навалять. Ваши защитники такие тормоза, что, если мы с ними начнем разбираться в каждой зоне, на это уйдут года, – пробормотала она, глядя вперед.

Акушерка закатила глаза:

– Прав был мой муж, таких самодовольных людей, как в Бьорнстаде, еще поискать, вы только что чуть не обанкротились, и вот уже опять самомнение до небес. Вы в прошлом сезоне никогда бы не выиграли, если бы не этот ваш Амат. Без него у вас ничего не выйдет…

– Амат никуда не делся, – фыркнула Ана, не спеша продвигаясь вперед.

– Разве его не позвали в НХЛ в Штаты? Местная газета всю весну об этом трезвонила. Какая в Бьорнстаде крутая молодежная команда, вырастили таланты, за Бьорнстадом будущее, а Хед уже в прошлом…

Акушерка услышала в своем голосе ту же горечь, с какой говорил об этом ее муж, и сама себе удивилась, но такова жизнь в Хеде: все принимаешь на свой счет. Каждый успех Бьорнстада – провал Хеда.

– Амат никуда не уехал. Он снова дома. Просто получил травму, по-моему… – начала было Ана, но запнулась на полуслове, увидев то, что искала, – узкий проход между деревьями, явно недостаточный для машины.

– Для человека, который не любит хоккей, ты слишком много о нем знаешь, – улыбнулась акушерка.

Ана остановила машину, прикинула расстояние, сделала глубокий вдох и сказала:

– Все равно мы вас сделаем – с Аматом или без. Знаете почему?

– Почему?

Прикусив губу, Ана отпустила сцепление.

– Да потому что вы команда уродов! Держись!

Ана рванула с места, чтобы не увязнуть в канаве, и проскочила между деревьями – проход оказался в самый раз, хотя лакированные бока с лязгом проскрежетали о стволы. У акушерки перехватило дыхание, она вмиг лишилась дара речи, машина запрыгала по кочкам, так что Ханна ударилась лбом о стекло, и еще, и еще, – казалось, прошли часы, прежде чем Ана вдруг резко затормозила. Опустив стекло, она высунулась в окно и сдала пару метров назад на прогалину, более безопасное место в случае падения дерева.

– Приехали! – сказала она, кивнув на карту в руках акушерки, а затем на окно.

В темноте Ханна не различала собственных рук, и Ана положила ее ладонь на свою куртку, и последний отрезок пути вела ее через лес, съежившись на ветру. Каким-то образом она понимала, куда идти, шла, словно собака, взявшая след, и вдруг они оказались возле машины, откуда слышались крики женщины, а следом гаркнул мужчина:

– ДОРОГАЯ, ЕДУТ! ЭТО СКОРАЯ!

Поняв, что это не скорая, мужчина пришел в ярость – страх мало кого делает героем, зато многим помогает раскрыться с худшей стороны. У акушерки сразу сложилось впечатление, что он раздражен не их транспортным средством, а всего лишь тем, что врач не мужчина.

– Вы точно понимаете, что происходит? – поинтересовался он, когда Ханна залезла на заднее сиденье и стала что-то шептать женщине.

– Вы кто по профессии? – спокойно спросила в ответ акушерка.

– Маляр, – выкашлял тот.

– Тогда давайте так: я решаю, как ваша жена будет рожать, а вы – как шпаклевать стену, – сказала она, осторожно вытесняя его из машины.

Ана забралась на переднее сиденье и лихорадочно осмотрелась вокруг.

– Чем помочь?

– Поговори с ней.

– О чем?

– О чем угодно.

Ана растерянно кивнула, посмотрела через спинку сиденья на женщину и сказала:

– Привет!

Между схватками женщине удалось улыбнуться.

– Привет… привет… ты тоже акушерка?

Мужчина перебил ее:

– Дорогая, ты шутишь? Да ей лет двенадцать!

– Иди покрась что-нибудь, идиот! – прошипела Ана, и акушерка захохотала в голос.

Мужчина так оскорбился, что, выйдя из машины, попытался хлопнуть дверцей, но ветер помешал этому театральному жесту. Снаружи едва удавалось стоять прямо, зато было легче убедить себя, что слезы надуло ветром, а страх ни при чем.

– Как тебя зовут? – спросила роженица.

– Ана.

– Спасибо… Спасибо, что вы приехали, Ана. Простите моего мужа, он…

– Он просто зол, потому что любит вас, думает, что вы с ребенком умрете, а он не сможет помочь, – пробурчала Ана.

Акушерка бросила на нее недовольный взгляд, и Ана пробормотала в свою защиту:

– Вы же сами сказали, чтобы я с ней говорила!

Роженица на заднем сиденье устало улыбнулась.

– Для своего возраста ты слишком хорошо знаешь мужчин.

– Да они просто думают, что все время должны нас защищать. Пошли они со своей сраной защитой.

Акушерка и роженица захохотали хором.

– У тебя есть парень?

– Нет. Хотя да. Но он умер!

Роженица уставилась на нее. Кашлянув, Ана добавила:

– Но вы не умрете!

Тогда акушерка доброжелательно, но настойчиво сказала, что минутка тишины не помешает. Женщина закричала, мужчина запрыгнул машину, взял ее за руку и тоже закричал, потому что она чуть не сломала ему пальцы.

* * *

Всю ночь Йонни просидел на кухне у окна – самое невыносимое место на свете для пожарного. Четверо детей спали на матрасах на полу у его ног. Младший, Тюре, в обнимку со старшей, Тесс. Двое средних, Тобиас и Тед, улеглись по отдельности подальше от них, но постепенно подползли вплотную к брату и сестре. В кризисной ситуации мы даже во сне инстинктивно стараемся быть ближе к тому, что действительно важно: родное дыхание, пульс, с которым можно сверяться. Иногда папа поочередно клал руку им на спину, чтобы убедиться, что они дышат. У него не было разумных оснований полагать, что они перестали дышать, но разве на разумных основаниях становятся родителями? Когда они ждали первого ребенка, ему все время твердили: «Не волнуйся». До чего бессмысленное напутствие. Когда ты слышишь первый крик своего ребенка, любовь стремительно увеличивается в объеме, взрывая грудь, все чувства, которые ты когда-либо испытывал, выкручиваются на полную мощность, дети открывают тебе дверцу и в ад, и в рай. Ты никогда не был так счастлив и так напуган. Никогда не говори: «Не волнуйся». Нельзя любить и не волноваться – за все и всегда. Боль в груди, настоящая физическая боль заставляла Йонни согнуться и сделать вдох. Кости трещали, тело болело – любви всегда слишком тесно. Где он был раньше, как мог завести четверых детей? Надо было головой думать, но все говорили «не волнуйся», а он внушаемый идиот. Вот и хорошо. Мы обманываем себя, думаем, будто можем защитить тех, кого любим, ведь если бы мы могли принять правду, мы бы никогда не выпустили их из дому.

Йонни простоял у окна всю ночь, и впервые почувствовал, что чувствовала его жена каждую секунду, пока его не было рядом, каждую ночь, с тех пор как они полюбили друг друга: «Что мне делать, если ты не вернешься?»

* * *

Ханна сразу поняла: что-то не так. Это подсказывало чутье, результат долгой практики и опыта, но спустя столько лет у нее выработалось и нечто еще, что можно было бы назвать сверхъестественными способностями, не будь она врачом. Достаточно было малейших признаков – небольшого изменения оттенка кожи, чуть замедленного дыхания слабой младенческой груди. Она знала, когда оно случится, прежде, чем оно случалось. По идее рождение ребенка – вещь невозможная, море так велико, а наше суденышко совсем хрупкое, у нас просто нет шансов.

Даже Ане было страшно. В метре от них за машиной упало дерево, и в салоне раздался грохот, как будто выстрелили из пистолета; падая, дерево зацепило ветвями кузов с таким скрежетом, что в голове у Аны еще долго гудело. Земля дрожала, и, когда налетали новые порывы ветра, всякий раз казалось, что на этот раз дерево упадет на них; что-то с грохотом приземлилось на лобовое стекло, которое чудом не треснуло, – наверное, камень или толстая ветка, но удар был такой силы, будто машина на скорости сто километров в час столкнулась с лосем.

Несмотря на хаос и шум за окном голос акушерки звучал тепло и спокойно, обещая, что все будет хорошо. Теперь мужчина с побелевшим лицом сидел на переднем сиденье рядом с Аной. Послышался первый крик ребенка, и земля перестала вращаться. Акушерка привычно улыбнулась маме и папе и, только когда она искоса посмотрела в сторону Аны, та поняла: что-то не так. Акушерка наклонилась поближе и прошептала:

– Сможешь подогнать машину поближе?

– Смогу! – пообещала Ана.

– Что происходит? Почему вы шепчетесь? – в панике заорал мужчина, схватив акушерку за руку с такой силой, что она вскрикнула, и тут Ана машинально ударила его по лицу.

Он повалился на боковое стекло. Акушерка перевела взгляд с него на Ану. Девочка смущенно моргнула.

– Сорри. Не рассчитала. Пойду за машиной.

Мужчина скорчился от боли и сполз на пол, из губы текла кровь. Голос акушерки по-прежнему был мягким, но слова прозвучали твердо:

– Твоей жене и ребенку нужно в больницу. Срочно. Ты явно нас туда не доставишь. У этой девчонки не все дома, но больше нам рассчитывать не на кого. Ты меня понял?

Мужчина с несчастным видом кивнул:

– Скажите, а… наш ребенок, он…

– Нам надо в больницу, – прошептала акушерка и увидела по глазам, что его сердце на мгновенье остановилось.

Анна мчалась, раскинув руки в стороны, чтобы кончики растопыренных пальцев запомнили дорогу. Она задом пригнала отцовский пикап между деревьями ближе к месту. Акушерка вместе с новоиспеченным отцом очень осторожно перенесли маму с младенцем к другой машине. Ана наугад повела машину в полнейшей мгле, видя только на пару метров перед собой, но этого было достаточно. Они не заметили, как позади них в темноте огромное дерево, покачнувшись, накренилось и со страшной силой рухнуло на машину, из которой они только что вышли. Ну и хорошо. Не всегда нужно знать, что ты был на волосок от смерти.

Мама на заднем сиденье, обессиленная и перепуганная, пыталась что-то прошептать, акушерка нагнулась поближе, чтобы услышать.