Максим Шаттам

Иллюзия

Моей жене Фаустине, которая помогла мне отличить иллюзию от счастья
Чтение книг, как и их написание, требует ухода от реального мира. Что может быть лучше, чем, облегчая себе задачу, закутаться в какой-то музыкальный кокон?

Вот основные альбомы, которые я слушал, когда сочинял эту историю:

саундтрек Криса Бэкона к телесериалу «Мотель Бейтса»;

саундтрек группы The Newton Brothers к фильму «Доктор Сон» (2019);

саундтрек Джерри Голдсмита к фильму «Основной инстинкт»;

саундтрек Бена Фроста к телесериалу «Тьма».

Рекомендуемый плейлист для Валь-Карьоса – пусть он зазвучит и для ваших ушей!

А если хотите завершить чтение этого романа так, как я его дописывал, начиная с 75-й главы, – саундтрек к «Доктору Сну», трек 36 («We Go On»), и так по кругу до последних строк…

Удачи вам.

Великая ложь о личном бессмертии разрушает всякий разум, всякую естественность в инстинктах; все, что есть в инстинктах благодетельного, что способствует жизни, ручается за будущее, – возбуждает теперь недоверие. Жить так, чтобы не было более смысла жить, – это становится теперь «смыслом» жизни…
Я называю животное – род, индивидуум – испорченным, когда оно теряет свои инстинкты, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно.
Фридрих Ницше. Антихрист[1]





Пролог

В зале пахло свежим воском и деревянными декорациями; бархат сидений хранил в себе столько же запахов, сколько перевидал зрителей, а прожекторы, нагревая воздух, еще усиливали их букет, выявляя самые тонкие оттенки: гримировальную пудру и клей на театральных костюмах и все те почти неуловимые ароматы, которые исходят от закулисья. Пьянящая алхимия театральных запахов уже невольно подогревала нетерпение публики до того, как поднимется занавес.

Возбужденные зрители ожидали начала представления, испытывая еще больший восторг оттого, что оказались в числе избранных, привилегированных, заслуживших честь попасть на это шоу, поскольку Люциен Страфа выступал без объявлений, без рекламы в газетах или даже по радио, афиш его концертов тоже не расклеивали, и, чтобы следить за новостями, необходимо было знать кого-то из посвященных. Сарафанного радио хватало, чтобы целиком заполнить зал, – ни одно его выступление не проходило без аншлага.

Так было и с репутацией величайшего из фокусников, когда-либо выходивших на сцену. Поговаривали, будто его успех вырвался далеко за пределы Франции и достиг Нью-Йорка, Лас-Вегаса, Токио и даже, кажется, СССР, несмотря на дипломатическую напряженность между странами.

Внезапно погас свет, курильщики затушили сигареты о пол, и в мертвой тишине взвился занавес.

Посреди сцены, огромный в своем черном костюме, спиной к залу, воздев руки к потолку и сжав кулаки, стоял Люциен Страфа.

Потребовалось больше десяти секунд, прежде чем зрители изумленно ахнули, осознав, что фокусник, сохраняя идеальное равновесие, парит в воздухе – двадцать сантиметров, не меньше, отделяют его подошвы от пола.

И в лучах ламп, что высвечивали вьющийся легкий дымок, не было видно никаких тросов.

Затем Страфа почти гневным жестом разжал кулаки, все прожекторы разом взорвались, засыпав сцену стеклянными осколками, и зрители одновременно вскрикнули в единодушном потрясении.

В следующее мгновение Страфа коснулся ногами подмостков и медленно опустил руки. Фитили масляных фонарей вспыхнули один за другим, обозначив за спиной фокусника стену, заполнившую весь задник, многочисленные квадратные зеркала усиливали блеск фонарей, образовав за несколько секунд огромное прозрачное пространство, переливающееся янтарными и серебряными всполохами.

В нем множилась, уходя в бесконечность, фигура Люциена Страфа.

Реальный Страфа повернулся лицом к зрителям.

Еще молодой, нет и тридцати; копна зачесанных назад черных волос, впалые щеки и выдающийся подбородок. Но его харизма, магнетизм блестящих глаз не зависели от возраста. Те, кто сперва надеялся встретиться с ним взглядом, отводили глаза, когда он смотрел в их сторону. В том, как расширялись его зрачки, становясь круглыми и лихорадочными, когда он смотрел на вас дольше нескольких секунд, чувствовалась какая-то контролируемая целеустремленность, а вас охватывала тревога, как будто его безумие могло быть заразным. Первые ряды облегченно вздохнули, когда он наконец отступил назад, чтобы смерить взглядом лежавшую перед ним темную впадину зала.

Его левая рука медленно поднялась в странном жесте, за ней последовала правая, – казалось, что обе они словно плавают в какой-то жидкой среде. Затем аналогичное движение проделали ноги Страфа, и он взлетел, увлекаемый невидимым ни для кого потоком, поднялся на высоту более полуметра, снова прибегнув к левитации, на сей раз походившей на течение, которое несло тело по призрачной реке.

Ошеломленные зрители затаили дыхание.

Масляные лампы светили все ярче и ярче, пока в зеркалах не отразилась стена, ослеплявшая, подобно солнцу в летний полдень, оставив Страфа плавать в этом золотом расплывчатом вареве, а сидевшие в зале, не выдержав, стали закрывать глаза рукой, шляпой или шарфом.

Лампы внезапно вернулись к своему обычному свечению, а толпа все еще не могла прийти в себя.

Страфа исчез. Его нигде не было видно.

Возле дверей, за спинами зрителей, раздались голоса, все обернулись и увидели Люциена Страфа, уверенно шагающего по центральному проходу.

Он пристально всматривался в тех, кто оказывался рядом с ним, и от его взгляда начинала кружиться голова; когда он приближался, зрители судорожно сглатывали и учащенно дышали. Страфа кого-то искал.

Руки зрителей, сидящих недалеко от прохода, стали подниматься и зажимать рты и носы.

А запах быстро распространялся.

Едкий. Резкий.

Фокусник распространял вокруг себя запах серы.

Он остановился перед женщиной, сидевшей очень прямо, словно сопротивляясь тому, что он посмел ее удивить. Страфа смерил ее взглядом, уголки его губ приподнялись в жестокой усмешке. В полумраке белки и черные зрачки его глаз странно сливались.

Он наклонился к женщине и так яростно оскалил зубы, что, казалось, готов был ее проглотить. У него во рту вспыхнули языки пламени, и зрители в страхе отшатнулись. Страфа довольно усмехнулся и вернулся на сцену под гул встревоженной публики. Да, репутация этого человека не была выдумана. Он уникум. Ошеломляющий. Непревзойденный. Мир разделился на две части: тех, кто видел, как Люциен Страфа завораживает своими тайнами, и всех остальных. Вернувшись в центр сцены, маг выждал, пока вновь воцарилась тишина. Напряжение было ощутимым. На что еще он способен? Как он это делает? И самое главное: как далеко он может зайти?

Вернув себе полное внимание аудитории, он сцепил пальцы на животе и опустил голову. Глубокая концентрация. Долгие минуты ожидания, страха перед худшим, завороженные мужчины и женщины прижимались друг к другу чуть теснее.

Затем Страфа медленно, очень медленно, закрыв глаза, поднял голову. Земля задрожала, затем послышался глухой гул, нарастающее гудение, идущее из недр земли. Многие вскрикнули. Звякнули стеклянные колпаки настенных светильников, бешено взвился край занавеса, заскрипели страфонтены, полетели на пол шляпы, а шум, поднимавшийся из бездны, все приближался; это не мог быть поезд метрополитена, звук был гораздо более громким, гулким и пугающим. Казалось, нечто огромное вот-вот опрокинет театр, разрушит его фундамент и поглотит всех присутствующих.

Страфа открыл глаза, раскинул руки, и по щелчку его пальцев глухой рев так же мгновенно затих, масляные лампы разгорелись, опустился занавес, и на этом первое действие закончилось.

Так родилась легенда о Люциене Страфа. Величайшем фокуснике, когда-либо выступавшем перед смертными.

У сидевших в первых рядах растерянных и почти до смерти перепуганных зрителей носом шла кровь.

А ведь это было только начало представления.



1

«Говорят, любовь длится три года и этого вполне достаточно, чтобы досконально изучить партнера. Мы с тобой вместе уже больше семи лет, и я больше не могу быть твоим приложением».

Эта фраза не выходила у него из головы.

Она звучала снова и снова, стоило ему увидеть афишу с изображением женщины, встретиться взглядом с проходящей мимо девушкой или услышать мелодию из своего плейлиста, напоминавшую об их прежней жизни. Вообще-то, эта фраза почти не имела смысла, она была бы уместнее в каком-нибудь телесериале или романе. Впрочем, Юго подозревал, что его напичканный клише и общими местами ум тоже мог бы сотворить нечто подобное, вздумай он написать что-нибудь на тему разлуки, но вот уже несколько месяцев он совсем ничего не писал.

Однако в тот роковой день именно так она и сказала, слово в слово. Он помнил каждую ее интонацию, каждый вздох. По правде говоря, дышала только она, Люси. Он же пребывал в каком-то подвешенном состоянии. У него перехватило горло, словно дыхание могло привнести реальность в происходящее, а вот если ему удастся только притвориться, что он живет, тогда всего этого не случится, слова останутся чем-то эфемерным, не имеющим никакого воздействия на окружающий его мир.

Но в конце концов он набрал в легкие воздуха.

И все сразу потеряло смысл.

Теперь он совсем ничего не понимал. И хотя он полностью исполнял отведенные ему функции, он все равно лишь скользил по жизни, находился здесь мимолетом, везде – даже внутри самого себя.

Три месяца, чтобы освободить общую квартиру, вернуть ключи, вдрызг разругаться из-за какой-то купленной ими совместно картины или цветка. К коту это не относилось. Юго оставил его Люси. Он не чувствовал, что способен сейчас любить, даже кота, а несчастное животное заслуживало большего.

Три месяца постоянного падения, а дно так и не достигнуто; Юго не предполагал в себе подобной глубины и в других обстоятельствах мог бы даже этим гордиться. В нем таились такие бездны, что одно их созерцание могло бы восхитить и Ницше. Но было ли это действительно триумфом? Самые высокие вершины планеты известны каждому, а вот кто назовет самые неведомые ее впадины? Какую славу способна принести тьма? Только мрак и холод. Торжественные атрибуты смерти. Юго чувствовал, что заполнен ими.

Это были самые тяжелые три месяца из всех пережитых им. С катастрофическими результатами.

Семь лет отношений, подытоженных какими-то вымученными упреками. Люси не желала больше служить ему эмоциональной подпоркой, не желала постоянно кружиться в орбите его бесконечно сменяющихся притязаний – она стремилась оказаться в другой атмосфере, чтобы раскрыться и расцвести там. Он никогда не позволял Люси войти в свой мир, держал ее на расстоянии, не давая понять, кто он на самом деле, отказывался целиком впустить ее в свою жизнь. И в этом смысле она была права. Он пользовался своей харизмой, чтобы держать Люси рядом, не позволяя зацепиться, посеять что-то полезное, вместе что-то создавать. И теперь, когда она изучила его вдоль и поперек, она поняла, что так будет лучше. Юго создавал токсичную атмосферу.

Когда слышишь подобное от того, кого любишь, с кем в течение семи лет столько пережито, это как если бы нажали на красную ядерную кнопку.

Люси ушла, оставив за собой выжженное поле, и даже три месяца спустя радиоактивность ее слов все еще разъедала его существо.

Юго вел себя с ней как тщеславный эгоист, абсолютно уверенный в том, что достаточно одного его обаяния, чтобы получить желаемое, ничего при этом не делая, ничего не давая взамен. Полностью зацикленный на своих успехах или, по крайней мере, на своих попытках.

И вот теперь он один и с ужасом осознает, что дальше будет еще хуже. Ему некуда излить свое горе. Тридцать четыре года, но ни актерская, ни литературная карьера так до сих пор и не задалась. Он являл собой лишь набор слов, которые никто не слушает и не читает. Его мелкие приработки ради пропитания заканчивались сплошными неудачами. Он постепенно растерял всех друзей. Сперва друзей детства, когда, лелея грандиозные планы, уехал из Нормандии сразу по окончании лицея, потом тех, с кем сблизился здесь, в столице; случайных знакомых, «коллег», неудачников, конкурентов, талантливых, но забывчивых, – таких было великое множество. Но удержал немногих. Оглядываясь назад, он признавал, что потерял лучших из них по собственной вине, не уделяя им большого внимания. Люси права. Он вовлек их в свою орбиту, сделав их спутниками, но не дав права приблизиться. Рикошетом, сталкиваясь между собой или оказавшись во власти иного внеземного притяжения, многие от него отдалились. Осталась лишь горстка таких же, как он, едва способных наблюдать друг за другом на расстоянии, не пересекаясь, а скорее догадываясь.

Он испытывал горечь оттого, что его бросили в том возрасте, когда другие пары уже строят семью на фундаменте своих отношений. Но окончательно его добило осознание того, в какого «ублюдка» он превратился. Он не был подлецом по природе и никогда к этому не стремился, как, впрочем, и не старался быть центром вселенной; все произошло как-то незаметно, из-за мелких упущений, уступок, постоянной работы над собой, когда его персона была в центре внимания. Он упустил из виду самое главное – другого человека. И именно эти чудовищные открытия страшнее всего угнетали его, стоило ему лишь задуматься. Осознать, что он отвратителен сам себе.

И тогда он все бросил. Абсолютно все. Кроме холщового рюкзака, где хранились его последние связи с реальным миром.

Юго наткнулся на объявление в интернете, на музыкальном дискуссионном форуме – сайте, где он проводил долгие часы по ночам с единственной целью так или иначе дотянуть до утра. Один из пользователей форума, которому он признался, что оказался профессионально в полном ауте, дал ему ссылку на объявление, мелькнувшее на каком-то новостном сайте. Оно было опубликовано внутри статьи о необычных работах летом. Горнолыжный курорт искал разнорабочего для летнего обслуживания комплекса. «Уединенное место, почти полное отсутствие контактов с внешним миром», – гласил текст. Именно это и побудило Юго подать заявление.

Ответ, полученный уже на следующий день, с просьбой уточнить некоторые детали, вызвал в нем какие-то эмоции, и это показалось ему необычным. Значит, он все еще способен что-то ощущать. Он испытал… любопытство. Это было хорошим признаком, зародышем желания, и Юго провел вечер, сидя на кровати в номере снятого в Монтрёе отеля, заново переживая этот вкус к какому-то медленно возрождавшемуся чувству. А из нетерпения возникла и мотивация. Это было приятно. Они позвонили ему через двое суток. Юго без зазрения совести солгал о своей квалификации. Сказал, что, в принципе, он смекалистый, рукастый, может справиться с бензопилой или залезть на дерево, если потребуется. Еще два телефонных собеседования, одно из которых было целиком посвящено его психическому состоянию, чтобы оценить способность продержаться пять месяцев там, в горах, почти ни с кем не общаясь, и в кои-то веки пригодился его актерский опыт: он получил работу. Отъезд – самое позднее, через две недели.

Впервые за три месяца он смог выдавить из себя улыбку. Он уже не помнил, как это делается, но его лицу так понравилось, что он постарался удержать ее подольше.

Несколько ночей глубокого сна, будто эта надежда наконец-то успокоила его подсознание. Долгое ожидание, когда он не мог читать или хоть чем-то заняться, только изнурял свое тело спортом или тупел от дурацких телепередач. Он даже лишился доступа к Netflix: это был аккаунт его бывшей, и меньше всего ему сейчас хотелось увидеть ее имя в главном меню.

Дату отъезда ему сообщили в конце недели. Оставалось еще несколько дней. Он был готов.

Накануне он почти не спал. Размышлял о том, что ждет его впереди, как эта ссылка повлияет на его возвращение к жизни.

Проходя рано утром по Лионскому вокзалу, он почувствовал легкое головокружение, почти панику. Волнение. Но оно тут же улеглось. В течение нескольких минут он был не в состоянии испытывать положительные эмоции. Но это заботило его совсем недолго; даже опасения представлялись ему сейчас чем-то сложным. Оправится ли он когда-нибудь? Конечно. Просто нужно время.

И возможно, удаленность.

Когда высокоскоростной поезд покинул Париж, Юго внимательно пригляделся к многочисленным теням, собравшимся у выхода из тоннеля. Ему показалось, что многие из них – его собственные.



Юго открыл глаза, когда на подъезде к Валансу[2] завизжали тормоза. Воздух на платформе был свежее, чем в Париже. И каким-то более душистым. Каким-то настоящим, подумал он, прежде чем понять, что это меняется он сам. Он раскрывался жизни. Он укоренялся на земле, его эмоции пробуждались. Не расслабляйся, сегодня вечером ты окажешься в выкрашенной жухлой краской одиннадцатиметровой клетушке без окон и снова впадешь в депрессию, спрашивая себя: «А что я здесь забыл?»

Но это его не остановило, а, напротив, слегка развеселило, и он обескураженно улыбался: даже сейчас он, хотя совсем не пишет, все равно подбирает неизбитые слова. Жухлая? Ты всерьез? И если сейчас его беспокоит только это, значит он на верном пути.

Переписка увела его глубоко в Альпы, к подножию величественных колоссов, которые, казалось, хотели укрыться под нескончаемыми серыми, коричневыми или зелеными покровами, откуда изредка выступало то колено, то локоть, – они поднимали почти до самых вершин свои угловатые лица с сотканными из туманов шевелюрами и окладистыми бородами, как у непререкаемых мудрецов. Казалось, он вернулся во времена сотворения мира, где человек осознавал свою ничтожность на этой земле, чувствовал призыв к смирению, именно в этом Юго сейчас нуждался.

Юго размышлял о том, что ждет его там, наверху, среди других людей, запертых вместе на пять месяцев. Летом горы казались ему менее угрожающими, чем зимой. Сейчас они скорее походили на лагерь альпинистов. По телефону ему радостно подтвердили, что встретят, и пообещали послать за ним кого-нибудь. Что же представляют собой эти волонтеры-отшельники?

Поезд осторожно двигался по склонам, протискиваясь из одной долины в другую по узким сырым тоннелям, останавливаясь на совсем крошечных станциях, а нежные оттенки растительности становились все изысканнее по мере удаления от цивилизации и загрязненной окружающей среды. Юго был поражен пейзажем: отроги, выступающие из склонов, как если бы какой-то великан пронзил гору насквозь острием своего каменного копья; извилистые хребты, балансирующие между двумя вершинами, обдуваемыми ледяными беспощадными ветрами, несмотря на нависшую над ними лазурную синеву. Повсюду диковинные громады, сформированные силой, чья мощь сравнима лишь с ее же терпением. Озера, попадавшиеся ему на пути, напоминали слезы, застывшие в морщинах времени. И только черные точки птиц или бродивших вдалеке случайных млекопитающих придавали, к счастью, хоть какое-то подобие жизни этому геологическому рельефу, неспешность которого в человеческом измерении была подобна смерти.

Поезд остановился перед скромным зданием вокзала с бледно-зелеными ставнями. Мондофен-Гийестр. Преодолев часть Альп, Юго прибыл на место; он спустился на подножку и поднял голову. Посреди огромной котловины под скалой, где возвышался форт, который Юго мог бы приписать Вобану[3], раскинулся городок, присутствие которого выдавали лишь крыши. По крайней мере, если произойдет вторжение инопланетян, мы сможем укрыться здесь, усмехнулся он.

Он единственный сошел на этой станции, но в тени вокзала его ждала женщина.

То ли от нетерпения, то ли от смущения она пританцовывала на месте и переминалась с ноги на ногу. Она повернула голову в его сторону.

Не сводя с нее глаз, Юго ступил на платформу, и от одного этого взгляда в него снова хлынула жизнь.



2

Эта женщина совершенно свободна – никому и ничему не принадлежит. И неуловима, понял Юго, как только увидел ее. Ему нравилось набрасывать портреты встреченных им людей, как если бы он писал роман. В данном случае это была современная Офелия, не плывущая в саване волн, а парящая в воздушном потоке жизни, которую она излучала и которая особенно искрилась в ее глазах. Их радужная оболочка горела мятежным блеском, переливаясь коричневатыми оттенками, от темно-шоколадного до светлого орехового, подобно осенней радуге, словно высеченной из тигрового глаза. Копна ее непокорных волос тоже была какой-то сверкающей, отличающейся от привычной гаммы, не светлой и не каштановой, а совсем другой, отказывалась подчиняться ветру и жила собственной жизнью. Юго заметил нежное выражение, постепенно появляющееся на ее бледных губах, намек на ямочки, не решающиеся показаться полностью, и ему сразу понравилось, как она, увидев его, склонила голову набок; она излучала пленительную противоречивость, романтическую сущность в дикой оболочке. «Я что-то зашел слишком далеко, видимо, увлекся», – одернул себя Юго, вскинув рюкзак на плечо. Он подошел и приветственно поднял руку.

– Юго? – хрипловатым голосом спросила она.

Совершенно цельный образ.

Они обменялись крепким рукопожатием. Слегка за тридцать, повадки девочки, выросшей на природе, неутомимой покорительницы горных троп.

И цвет лица тоже, заметил он.

– Добро пожаловать, я Лили. Ваш шофер. Это все ваши вещи? Обычно новички приезжают с тремя-четырьмя чемоданами!

Она издала короткий, милый смешок, который понравился Юго своей искренностью. Казалось, в ней нет ни капли лжи. Ни малейшей фальши. По крайней мере, так он чувствовал, и ему хотелось в это верить.

Он пожал плечами:

– Я путешествую налегке.

Собственные слова вызвали у него раздражение, придется следить за своими репликами.

– Зато у нас будет достаточно места, – сказала Лили, жестом пригласив его следовать за ней к парковке перед вокзалом. – Вас не укачивает в машине? Путь неблизкий, дорога очень извилистая, – увы, для вас это будет длинная поездка.

– Не волнуйтесь. А сколько нам ехать?

– Летом проще, около трех часов в гору.

– Да, на собеседовании мне не соврали: это и впрямь конец света.

– Слыхали про Марс? Мы чуть ближе.

– Вы хорошо знаете эти места?

Она кивнула, тряхнув своей гривой:

– Я инструктор по горным лыжам.

Она остановилась перед джипом «ренглер» и открыла заднюю дверь, чтобы Юго мог закинуть рюкзак, потом села в машину и стянула волосы лежавшей на приборной панели резинкой.

Она вела машину уверенно, по-спортивному.

– Впервые в горах летом?

– Неужели это так заметно?

Лили тихонько хихикнула:

– Это написано у вас на лбу большими буквами.

– Я надеялся, что хотя бы неделю мне удастся поддерживать иллюзию…

– Только без стресса, Юго, – можно я буду называть вас Юго?

– Можно даже на «ты», так лучше.

– Все будет хорошо. Большинство сезонных сотрудников уже приехали. Чувствую, в этом году у нас подбирается хорошая команда. Вообще-то, там, наверху, зануд нет, достаточно только не отлынивать, и тебя оценят. Ты в основном будешь вкалывать в паре со стариной Максом; с виду он немного ворчун, хлебом не корми – дай побурчать, но не вредный. Перемены в жизни?

– С чего это ты взяла?

– Большинство таких, вроде тебя, которые приезжают на лето, – это либо всякие шишки, у которых после десяти лет работы в компании сносит крышу и они начинают искать смысл жизни и все такое… либо маргиналы.

– А что, третьего не дано? Скажем, просто парень, который соглашается на первую попавшуюся работу, чтобы заработать немного денег?

– Только ради этого не стоит сидеть в полной изоляции в горах почти полгода, да и, будем откровенны, зарплата здесь не бог весть какая, ты мог бы найти работу и получше. Нет, сюда приезжают либо в знак протеста, либо чтобы сбежать откуда-то. Ты не очень-то похож на эксцентрика. Руки не мозолистые, ты интеллектуал, который хочет изменить свою жизнь, хотя бы на время.

Юго, не скрывая восхищения, скорчил уморительную гримасу:

– Мы знакомы всего пять минут. А ты уже видишь меня насквозь.

– Просто привычка: тех, кто рвется в ссылку, не так уж и много.

– Ты всю жизнь прожила в горах?

– В Валь-Карьосе? Нет, черт побери, конечно нет! В таком крошечном закутке невозможно жить. Я уже три года работаю там инструктором по горным лыжам. До этого я была в Арке, но это совсем другой горнолыжный курорт.

Лили нравится жать на газ гораздо больше, чем на тормоз, вцепившись в ручку двери на крутом повороте, подумал Юго, который еще не понял, стоит ли ему бояться.

Он сосредоточился на их разговоре.

– Но ведь довольно странно перейти от всего к…

– Ничему? Это вопрос мотивации, – объяснила она. – Мне надоела толпа, надоело работать на виду. Мне нужно было вернуться к себе. Появилась возможность все изменить, и я ею воспользовалась.

Заподозрив неладное, словно услышав эхо в интонации, которую он прекрасно узнал, и заметив, что Лили не носит обручального кольца, он решился:

– Разрыв или неудачные отношения?

Она взглянула на него. На сей раз настал ее черед удивляться.

– Можно и так сказать.

– А как можно сказать по-другому?

Молчание. Юго не хотел играть в эту игру, у него пока не было оружия; в последние три месяца он не отличался ни сочувствием, ни напористостью.

Он уже собирался извиниться, когда Лили ответила:

– Можно сказать, пустая трата времени, предательство и большой мудак. Просто огромный.

– Мне очень жаль, но это не мое дело.

Еще один взгляд молодой женщины. Быстрый. Но Юго почувствовал мягкость. Доброжелательность, которая была для него сейчас целебным бальзамом.

– Не беспокойся. Нам предстоит провести пять месяцев в тесной компании, мы выучим наизусть дурацкие истории каждого из нас, так что давай уж без церемоний. И, честно говоря, это лучшее из всего, что случилось со мной за долгое время. Я имею в виду приехать сюда, в тишину и покой, вернуться к сути.

– А не слишком тяжело жить здесь круглый год?

– Пора рассказать тебе о Валь-Карьосе. Уж не знаю, подготовился ли ты перед приездом, но, в общем, это не слишком большой и раскрученный комплекс…

Юго осознал, что даже не поинтересовался, куда он, собственно говоря, едет, слишком успокоенный мыслью о том, что его примут в команду и присмотрят за ним вдали от всего мира. Лили продолжала:

– Сам увидишь, это очень маленький семейный курорт, одна только дорога – уже целое приключение, но риск того стоит; добраться сюда часто мешают снежные заносы, поэтому место не слишком доходное. С другой стороны, зона катания небольшая, зато разнообразная, атмосфера расслабленная, на склонах никогда не бывает людно, много постоянных клиентов, которые знают всю подноготную друг друга, а в разгар сезона это скрытый от посторонних глаз маленький рай.

– Как я понял, летом мы там будем практически одни, это правда?

– Валь-Карьос расположен высоко, так что мы имеем шанс получать удовольствие от снега до самого апреля. А потом закрываемся до октября. В этом-то и загвоздка: этот комплекс, как и многие другие в то время, родился на буме зимних видов спорта в семидесятые годы, но в девяностые, когда снова наступил момент инвестировать в расширение бизнеса, так и не переключился на летние. И, надо признать, с тех пор сделано не так уж много. Инфраструктура устаревает, можно подумать, здесь сознательно хотят сохранить винтажную атмосферу. Постоянная клиентура больше не приезжает, и если ничего не менять, то мало надежды, что у этого горнолыжного курорта есть какое-то будущее. Так что да, в ближайшие несколько месяцев мы будем совершенно одни. Никаких туристов. Это не то место, куда забредают случайно. Не ожидай большого наплыва визитеров.

Смекнув, что может вырваться далеко вперед, Лили резко взяла вправо, и Юго вжался в кресло.

– Стоит это понять, и, если ты без особых запросов, тебе там будет нормально. Даже сейчас. Особенно сейчас. Покой, созерцание природы, приятные коллеги, если только не облажаться при наборе в команду.

– Кроме тебя, там только сезонные работники, как я?

– Большинство. Очень немногие остаются здесь на весь год. Хотя стоило бы, – усмехнулась она. – Это маленький рай, но только для тех, кто не фанатеет от торговых центров и не имеет постоянного партнера, иначе рискуешь здесь закиснуть.

– Я, скорей, одинокая планета в ускользающей от меня галактике.

Юго заметил, что Лили по-прежнему пристально его разглядывает. Он же предпочел не смотреть на нее – пусть хотя бы один из них сосредоточится на дороге.

Он увидел, как после круговой развязки исчезли последние дома, и джип взревел, прежде чем броситься на приступ крутого лесистого холма, первого из многих. Разговаривать Юго расхотелось, и, чтобы не укачало, он просто любовался пейзажем, а главное – старался не отвлекать Лили от вождения, явно на предельной скорости. Перепад высоты быстро поглотил все его внимание, он смотрел на оставшиеся внизу верхушки хвойных деревьев, а череда поворотов, поднимавших их все выше и выше, повергла его в приятное оцепенение. Лили слушала музыку – старую рок-группу Ten Years After, уточнила она, поинтересовавшись, не мешает ли это ему.

Она ничего не преувеличила: это было настоящее ралли. Ускорение после каждого виража, долгий подъем, новый вираж в другую сторону, и так без конца. Лили прекрасно управлялась с машиной, хотя Юго не мог отделаться от ощущения, что она постоянно выезжает на середину дороги, и боялся, что они не успеют увернуться, если им навстречу из слепой зоны, которые множились с каждым поворотом вместе с елями на обочинах, выскочит машина.

Словно прочитав его мысли, она успокоила:

– Это единственный путь в Валь-Карьос и единственный населенный пункт на этой окаянной дороге, поэтому, уверяю тебя, нам на пути никто не встретится.

Окаянная дорога… Я мог бы выразиться так же.

Она все больше и больше нравилась ему.

Они продолжали подниматься. Городок, где он вышел из поезда, теперь выглядел мозаикой геометрических фигур и размытых красок, а когда они миновали перевал, полностью исчез из виду. На его месте возникла череда головокружительных ущелий, которые они лихорадочно преодолевали по тонкой полоске асфальта, и нагромождение массивных уступов, у подножия которых Юго ощущал свою полную уязвимость.

Не переставая подниматься, они перелетали с одной горы на другую. В краю светотени, куда редко падали прямые лучи солнца, в краю сгущающихся теней Юго задавался вопросом, достигнут ли они когда-нибудь вершины. Наконец они выбрались на плато и пересекли лес огромных деревьев, хвойных конусов с непроходимо густым подлеском. Поддерживать в нормальном состоянии просеку, по которой они двигались, должно быть, само по себе нескончаемое и изнурительное дело. Юго видел, что мох облепил края дороги и начал покрывать асфальт, что своенравные ветки сплели густой и темный свод над джипом. Ему казалось, что эти высоченные ели пристально наблюдают за ним, и вообще, что со стороны за ними кто-то следит… Едва они покинули лесной участок и оказались на склоне, где снова стали петлять, Юго подумал, что он просто рехнулся, если такая мысль могла прийти ему в голову. Лес ни за кем не шпионит. Лес – не человек.

Лили проигрывала альбом за альбомом, доставая компакт-диски из бардачка, что каждый раз тревожило Юго, хотя он не совсем понимал почему: то ли потому, что рука Лили касалась его коленей, то ли потому, что она не смотрела на дорогу. Группа Funkadelic, Грета ван Флит. The Raconteurs. Она явно испытывала особое пристрастие к року и гитаре. Юго больше нравилась спокойная музыка, но и эта его не раздражала.

Долина внизу постепенно теряла четкость, превращаясь в размытое пятно, никаких следов присутствия человека в поле зрения. Нигде. Ничего, кроме этих каменных големов[4] с телами титанов, облаченных временем в бесформенные растительные покровы.

Они проскочили между двумя отрогами, и сразу за крутым поворотом показался угол здания. Юго выпрямился. Он не был уверен, что под конец не задремал.

– Да уж, оно того стоит, – потягиваясь, признал он.

– Если все пойдет хорошо, тебе придется снова ехать по этой дороге только через пять месяцев, так что успокойся.

Она резко повернула руль, и джип выехал на небольшую служебную дорогу и вскоре остановился на посыпанной гравием площадке на скальном выступе. Отсюда можно было любоваться видом на горнолыжный комплекс, расположенный прямо напротив, сразу за изгибом горных пород, за которым исчезала дорога. Четырехэтажные корпуса, облицованные коричневой деревянной обшивкой, следовали один за другим, образуя перевернутую букву V, в центре – главный зал с широкими окнами, выходящими на захватывающие дух пейзажи, несколько башен, похожих на колокольни, а справа, у подножия подъемников – ряд шале с террасами.

– Твой новый дом. – Лили забралась на капот и там уселась.

Потрясенный открывшимся зрелищем, Юго в задумчивости созерцал тянувшийся ниже бесконечный склон. У него создавалось ощущение, что пустота медленно засасывает его… Он предпочел перевести взгляд в том направлении, где ему предстояло жить. То, что зимой было склоном, теперь представляло собой заросшее травой и утыканное на всем своем протяжении серыми опорами ущелье, которое поднималось к вершинам. Кресельных подъемников нигде не было видно: наверное, их уже убрали на склад.

Где-то в вышине пронзительно крикнула хищная птица. Куда бы Юго ни глядел, повсюду он видел только ели, острые выступы и обрывистые склоны. Я приехал сюда, чтобы спастись от собственных провалов, а оказался среди пропастей…

Воздух был бодрящим. Как и окружающая природа. Действительно, это и впрямь идеальное место для работы, которую ему предстояло проделать над собой. Я здесь не для того, чтобы избежать провалов, а чтобы их заполнить. И сперва следует преодолеть страх в них погрузиться.

Юго подошел к краю выступа. Потревоженные мелкие камешки посыпались вниз по склону к лесу. Снова возникло ощущение, что его затягивает в пустоту. Носок его ботинка повис над пропастью, Юго приготовился падать. Если он качнется вперед, то полетит. Недолго, но достаточно, чтобы испытать эйфорическое ощущение власти над собой, свободы. А потом твоя черепная коробка вдребезги разобьется вон о тот огромный валун и разлетится на куски с ужасающим гулким и хлюпающим звуком, и от тебя останется труп без лица, кровь и прилипшие к стволам деревьев ошметки мозгов. Он отпрянул, чтобы наполнить легкие воздухом. Он чувствовал себя живым. Абсолютно живым.

– Пять месяцев, – пробормотал он. – Это мне подходит.

Он затылком ощущал взгляд Лили.

– Ты не страдаешь клаустрофобией? – спросила она.

– Нет, размеры вполне подходящие.

Весь комплекс и правда оказался небольшим, однако, поскольку присутствия людей здесь совсем не ощущалось, маленьким тоже не казался. Хвойные деревья обступали весь Валь-Карьос, за исключением нескольких скал, которые возвышались в основном с левой стороны. Юго заметил там шале или, скорее, поместье, если учитывать его величину и примыкающую к нему башню. Она походила на скандинавскую церковь, Юго забыл, как они точно называются[5].

– А что это за владение, вон там, чуть в стороне? Неужто частная собственность Джорджа Клуни?[6]

Лили слезла с капота и уселась за руль.

– Пошли, нас будут ждать.

Юго почувствовал, что она чем-то обеспокоена.

– Я что-то не так сказал?

Лили покачала головой и тронулась с места. Осторожно дав задний ход, она объяснила:

– Сегодня твой первый день, пусть у нас обоих останутся приятные впечатления друг о друге. Когда приедешь туда, не упоминай при других о поместье.

Последний километр до Валь-Карьоса они проехали в молчании.



3

Черная пасть гаража поглотила джип, автомобиль на полной скорости промчался по всей подземной парковке деревянного здания – Юго вцепился в кресло – и чуть не врезался в противопожарные двери в глубине. Юго распрямил онемевшее за время поездки тело. Неоновые огоньки длинной вереницей тянулись к залитому солнцем прямоугольнику выхода. На мгновение Юго почувствовал себя зажатым пространством, отделявшим его от света узником этого холодного серого бетонного бункера. Вокруг стояло всего несколько машин, большая часть парковки была совершенно пустой. Должно быть, с наступлением темноты здесь становится жутковато, подумал Юго. Нашел время думать об этом! Он снова бросил взгляд на нескончаемый ряд массивных опор, череду унылых светильников и вынужден был признать, что ход его мыслей вполне обоснован: место выглядело зловеще. Слишком здесь было пустынно. Вот что ждет меня в ближайшие пять месяцев, так что стоит поскорее привыкнуть.

Заметив, что Лили пытается вытащить из багажника его рюкзак, он подхватил его и двинулся за девушкой к металлическим дверям. Пройдя мимо лифта, она направилась к лестнице.

– Вообще-то, мы редко пользуемся лифтом, – пояснила она. – Представь себе, что он сломался, а учитывая, в какой изоляции мы живем, как-то не улыбается просидеть два дня взаперти в ожидании монтера.

– Точно.

– В сезон, чтобы не было лишних проблем, у нас здесь есть специально обученный парень, но в остальное время года это себя не оправдывает.

Юго не мог не задуматься, не случалось ли такое раньше. Жуткий для клаустрофоба опыт – оказаться не только в крошечном, но и подвешенном в пустоте пространстве, удерживаемом только тросом, да вдобавок на затерянном в горах курорте.

– Полностью с тобой согласен, – заметил он. – Ходить по лестнице полезно, если хочешь сохранить спортивную форму.

Юго последовал за Лили на первый этаж одного из двух корпусов, где располагались жилые помещения Валь-Карьоса. Они вышли в вестибюль, миновали пустующую стойку администратора. Юго повернул голову, и его поразили размеры и потрясающая архитектура здания. На протяжении почти двухсот метров взгляду открывалась впечатляющая перспектива – четыре мансардных этажа, опоясывающие сверху вестибюль, придавая ему сходство с тюрьмой или с отелем, – кажется, в стиле ретрофутуризма[7]. Юго не был точно уверен. Двери всех апартаментов выходили на четыре бесконечные широкие лоджии, а в потолке располагались световые люки, чтобы эта длиннющая анфилада не походила на темный барак. Декор был выдержан в духе восьмидесятых, если не семидесятых годов прошлого века: потертое ковровое покрытие с оранжевыми узорами, повсюду искусственные растения, чтобы внести ощущение свежести, неработающие винтажные светильники и диваны округлой формы в полиэтиленовых чехлах.

Здесь было тихо, как в церкви.

– Добро пожаловать в Большой Б.

– В Большой Б?

Их голоса эхом отдавались в огромном зале.

– Да, так называется эта зона. Напротив находится корпус A, который мы окрестили Б/У, бывший в употреблении, он был построен первым, что, в общем, и так заметно. У всех корпусов есть названия, ты увидишь. Так проще в повседневной жизни, ну и это место выглядит более живым, каким-то очеловеченным, что ли.

Лили повела его к выходу – двум большим стеклянным дверям с наличниками соснового дерева, и Юго смог наконец отдышаться и полностью рассмотреть, как устроен весь комплекс.

Справа тянулась широкая полоса яркой, свежей травы: с одной стороны находились подъемники, с другой – ряды шале, частично скрытые среди деревьев. В дальнем конце над горизонтом возвышалась современная крепостная башня, которую по бокам словно плащом окутывал окружавший Валь-Карьос лес.

– Это Башня. Внутри – зрительный зал, кинотеатр и дискотека в подвале. Но, как ты понимаешь, сейчас ничего не работает. Пойдем, я покажу то, что нас интересует.

Впереди Юго увидел V-образный комплекс, над которым возвышался купол, поддерживаемый массивными колоннами. За ними он разглядел какое-то странное сооружение.

– Там что, огромный колокол в колокольне?

– Нет, это бред, выдумка того типа, который построил Валь-Карьос. Ветряной карильон. Вроде самый большой в мире или что-то в этом духе. Не уверена, что это официально признано, но здесь все так утверждают.

– И он действует?

– Учитывая его вес, расшевелить такой колокол могут только порывы ураганного ветра. Впрочем, на такой высоте недостатка в них не бывает. Не беспокойся, ты его еще услышишь. Тебе даже надоест. Тем более что твоя квартира почти под ним. Пошли.

Лили провела его в зону, которую она называла «В». Они поднялись по другому коридору, в том же устаревшем и немного аляповатом стиле; прошли мимо ресторана, оформленного под альпийское шале (повсюду дерево и овечьи шкуры), который, похоже, давным-давно был закрыт; двери вели в офисы или конференц-залы, летом обреченные на бездействие, зоны отдыха с детскими игрушками и накрытыми чехлами стульями в стиле дзен[8]; широкие лестницы вели на верхние этажи… Здесь запросто можно было заблудиться.

– Ты дашь мне карту помещений? – полушутя-полусерьезно спросил Юго.

– Поначалу ты наверняка будешь путаться, но вскоре разберешься. Первое время ходи по главным коридорам – это центр здания.

Юго понял, что больше всего его поражает тишина. Ни голосов, ни машин, никакого шумового загрязнения. Только звук их шагов по ковру, шорох джинсов и рукавов курток. От этого в таком гигантском помещении с высоченными потолками и галереями длиной в десятки метров с обеих сторон здания делалось немного не по себе.

Проходя мимо набитого товарами, но неосвещенного продуктового магазина, Лили добавила:

– Он открыт каждое утро, кроме воскресенья, так что если что-то понадобится из съестного, то это здесь. Симона откроет для тебя счет.

– Сколько нас всего?

– На прошлой неделе все постепенно приехали один за другим, – кажется, ты последний. Всего должно быть… что-то около дюжины.

– Я вообще не запоминаю имена, придется сделать себе памятку.

– Могу тебя успокоить: я до сих пор не выучила имя девушки, которая приехала позавчера. Но выучу. В изоляции отношения устанавливаются очень быстро.

Они добрались до самой сердцевины V, как догадался Юго, где-то под куполом, и вошли в обставленную столами, стульями и прилавками просторную столовую в индустриальном стиле[9]. Лили обвела помещение руками:

– Столовая. Здесь мы едим чаще всего. Ты, конечно, можешь стряпать у себя, но знай, что здесь во время еды собирается небольшая компания и мы готовим по очереди. Кладовки, морозилки и холодильники переполнены, так что не расслабляйся, иначе, пока ты здесь, прибавишь килограммов десять.

Внимание Юго привлекло какое-то движение, и он заметил мужчину, который развалился на одном из диванов перед панорамным окном, выходящим на широкий цветущий луг. Человек встал, держа в руках ноутбук. Около тридцати, всклокоченная рыжая борода, очки и футболка на два размера больше, хотя его полнота все равно была очень заметна. На футболке изображен охваченный пламенем поющий череп – логотип мрачной скандинавской метал-группы.

– А, привет, Лили.

– Юго, это Аксель.

– Эксхел! – поправил парень, подходя к ней. – Ex – как «бывший», а hell – как «ад» по-английски!

Он протянул Юго пухлую руку. В высоту он был примерно таким же, как в ширину.

– Извини, Эксхел, я забыла, – сказала Лили, закатывая глаза.

– Если произносить по-французски, то звучит как компьютерная программа Excel, есть в этом что-то дьявольское, – настаивал он. – Это мое виртуальное имя.

Рукопожатие у него оказалось гораздо крепче, чем можно было предположить по его манере держаться.

– Это наш айтишник.

– У меня не сложилось впечатления, что у вас тут очень высокотехнологично, – признался Юго.

– Чтобы рулить этим бардаком, все же нужен какой-то минимум, – ответил Эксхел. – Кроме того, я веду сайт горнолыжного курорта для бронирования. Без меня тут все развалится.

Лили вздохнула и потащила Юго назад.

– Он здесь всего месяц, а уже выпендривается… – усмехнулась она. – Идем, покажу тебе твое жилище.

– Приятно познакомиться, – добавил Эксхел, – у нас еще будет возможность потрепаться. Надеюсь, ты фанат игр?

Юго не успел ответить, Лили вытолкнула его из комнаты. Очередная из бесчисленных двустворчатых распашных деревянных дверей привела их на лестницу на третий этаж, затем они шли по коридору с пестрым покрытием, который, казалось, тоже никогда не закончится.

– Прямо как «Сияние»[10], – заметил Юго.

– Мне кажется, именно это говорит каждый новый человек, когда приезжает сюда. В то же время стоит в каком-нибудь отеле возникнуть несколько странной атмосфере, обязательно вспоминают этот роман… Мы почти пришли. Твой номер эс – двести двенадцать, стандартный двухкомнатный. Комфортабельный.

– И все живут в этом здании?

– Большинство на двух этажах корпуса В и Г напротив, чтобы чувствовать себя свободнее. Твой ближайший сосед находится на другой стороне коридора, в самом конце, так что по вечерам можно включать громкую музыку, и никто не будет стучать в стену.

Юго не мог понять, успокаивает его это или пугает.

– А ты где живешь?

– Если найдешь – узнаешь, – хихикнула она.

Лили достала из кармана ключ и открыла дверь в квартиру, которая на ближайшие несколько месяцев станет его берлогой. Большая главная комната с кухней в американском стиле и спальня рядом, в традициях горных шале. Мебель немного старомодная, на стенах – невыразительные альпийские пейзажи, но в целом все неплохо.

– Конечно, ты можешь добавить что-то свое, – уточнила Лили. – Но если ты развесишь плакаты с футболистами или афиши концертов электронной музыки, я подожгу твою конуру.

Свою тираду она подкрепила громким смехом, коротким, но мелодичным, и Юго подумал, что давно не слышал, чтобы кто-то так искренне смеялся.

– Если бы в девяностые мне было пятнадцать, я, может, так бы и сделал, – ответил он, подходя к окну во всю стену. – Но теперь…

По другую сторону луга виднелась противоположная перекладина буквы V, чуть левее – здание, тоже покрытое деревянной обшивкой, и за ним – ошеломляющая пустота долины с почти теряющимся вдали склоном.

– Ну что ж, я пойду, постарайся разобраться. Сегодня в семь вечера, перед ужином, в зале над Материнским кораблем[11] состоится собрание… Не беспокойся, я за тобой зайду. Встретимся без четверти семь в столовой.

Дверь захлопнулась, и все эти имена, все эти захватывающие дух виды смешались в голове Юго. Он уже не понимал, где находится. Мне необходим горячий душ.

Он не мог отвести глаз от созданной природой декорации за окном. Правильно ли он поступил, согласившись на эту работу? Просто так ее теперь не бросишь, вечером домой не вернешься. Он подписал контракт не задумываясь, когда искал любую возможность вырваться из повседневной рутины, и теперь, полностью осознав все последствия такой скоропалительности, чувствовал себя несколько растерянным. Жизнь, которая возвращалась в него по мере того, как он удалялся от Парижа, и особенно – когда увидел Лили, снова испарялась из его души. Эта девушка действовала на него благотворно. Именно потому, что источала жизненную силу, которой буквально искрилась; ее излучали глаза Лили, то и дело возникающая улыбка и даже стремительный поток слов, стоило ей открыть рот.

– Но только не манера вести машину! – вслух пробурчал он. – Тут скорее можно утверждать, будто она рвется покончить счеты с жизнью! Черт побери!

Его не огорчала мысль о том, что по крайней мере несколько недель ему не придется сидеть рядом с ней в джипе.

Юго машинально взглянул на свой телефон – он не ждал никаких сообщений, да почти и не получал их, замкнувшись в себе, а никто и не добивался его слишком настойчиво.

Сети не было.

Стоит ли удивляться, в такой-то дыре? И все-таки где-то должна быть антенна – не может горнолыжный курорт в двадцать первом веке обходиться без мобильного телефона. Это немыслимо по отношению к клиентам. Возможно, проблема в его телефоне, подумал Юго. Он проверил вайфай, но безуспешно. Но ведь Эксхел-то работал на ноутбуке, значит поблизости должен быть терминал. Посмотрю, что будет в столовой…

Вспомнив об айтишнике, Юго подумал: интересно, остальные такие же? Если да, то скучать не придется…

На потолке, прямо над ним, послышались мелкие шажки, и от неожиданности Юго отпрыгнул назад. Крысы?

Да, неплохое начало.

Двадцать недель. При желании можно продлить еще на четыре. Он подписал контракт. Он не мог уехать раньше, он себе это запретил. Не мог допустить еще один провал. Он бросил вызов самому себе. Идти до конца. Да и кто знает, может, ему предстоит пережить необыкновенный момент в своей жизни? То, что некоторые возвращаются сюда из года в год, доказывает, что такой опыт может быть удачным. Вот Лили! Она живет здесь, значит вовсе не обязательно, что здесь ад…

Юго взялся за рюкзак. Пора извлечь его содержимое и освоить это место. Здесь его новый дом.



4

Ночь подкралась быстро, как неприятности. Это была одна из любимых присказок Юго, которую он вставлял в разговор при каждом удобном случае, поскольку неприятности валятся на вас со скоростью света, и a fortiori[12] гораздо быстрее, чем хорошие новости.

День в мгновение ока растаял где-то на высоте. Юго слышал, что так бывает, но полагал, что это всего-навсего устоявшееся выражение. И все же он не ожидал, что, пока он разложит свои пожитки в шкафу и в комоде и примет душ, растягивая удовольствие и наслаждаясь теплыми струями, снимающими тяжесть бесконечного путешествия, за окном уже стемнеет. И не просто немного стемнеет. Опустилась чернильная тьма, не разбавленная даже каплей лунного света или хотя бы робким мерцанием звезд, – ничего подобного, просто полный мрак, очерченный плотной завесой облаков. В его окне теперь отражалась комната, а то, что находилось снаружи, было полностью скрыто. Юго всегда занимал этот фокус оконных отражений, которые по мере захода солнца отказываются фиксировать темноту снаружи, переключаясь на то, что могут воспроизвести внутри. Прозрачность превращается в зеркальность. Может, там, в мире, есть что-то, чего лучше не видеть? Что-то, что законы физики решили скрыть от людей, требуя, чтобы они сами докопались до истин? Этакая метафора сознания, которое должно пробудиться, пока тени выходят из своего логова?

Слишком много толкований… Юго всегда приходил к такому выводу.

Из-за горного рельефа день здесь угасал очень быстро. Высокие вершины поглощали солнце, а отроги и долины торопливо отбрасывали свои длинные темные тени. Только и всего.

Обмотав полотенце вокруг пояса, чтобы высохнуть, Юго бродил по своему новому дому и знакомился с содержимым кухонных шкафов, когда впервые почувствовал странный запах. Он не был уверен, пахло ли так с самого начала, а он только теперь обратил на это внимание, или же запах появился только что. Запах сырости и… разложения. Плесень. Воняет плесенью. Он рывком распахнул холодильник, полагая, что обнаружит в нем испорченные продукты, оставленные предыдущим жильцом, но там было пусто и даже очень чисто. Здесь явно убирали перед его приездом – все было безукоризненно, он уже успел это заметить. Юго стал принюхиваться, чтобы определить источник неприятного запаха. Он осмотрел все поверхности: столешницу рядом с раковиной, барную стойку, отделяющую кухню от гостиной, затем круглый стол и даже подушки занимающего противоположный угол Г-образного дивана. Ничего.

Этим запахом пропитан сам воздух.

Вдруг что-то на стене привлекло его внимание, и он медленно подошел ближе. В одном месте отогнулся уголок обоев. Здесь запах был сильнее. С оттенком органического разложения. Кислый и вязкий, он раздражал слизистую, и казалось, будто весь пищевод покрылся какой-то зловонной пленкой. Юго уткнулся носом в сгиб локтя и наклонился к отклеившемуся уголку обоев. Под ним на стене проступало что-то бурое и липкое. Что это еще за фигня? Неужели из-за крыс на чердаке совсем сгнили гипсолитовые перегородки? Свободной рукой он потянул за обои. Они легко отошли, и каждый новый сантиметр открывал все тот же слегка влажный коричневатый след, а вонь усиливалась. Потом оттуда скатилась темная капля, образовалось мокрое пятно и постепенно сделалось алым. Вся полоса оторвалась с таким звуком, словно от раны отодрали присохший бинт, и Юго от ужаса вытаращил глаза.

Все было красным. Кроваво-красным. По голой стене стекали ручьи. Внезапно стена начала пульсировать. Словно чье-то тело в ответ на агрессию теперь давало понять Юго, что он сорвал кожу с живой плоти, которая превратилась в открытую рану и содрогалась в конвульсиях. Кровь лилась по всей обнажившейся поверхности, и на мгновение Юго даже показалось, что он слышит, как бешено колотится чужое сердце, с каждым ударом усиливая кровотечение.

Он тяжело дышал, на висках выступила испарина.

Его собственное забилось в унисон с сердцем отеля, и Юго покачнулся. Хотел закричать, но не смог. Вся комната накренилась, и Юго провалился в пустоту…