Сандроне Дациери

Зло, которое творят люди

Моей сестре Стефании, которая всегда принимала меня таким, как есть
Переживает нас
То зло, что мы свершили, а добро
Нередко погребают с пеплом нашим.
Уильям Шекспир. Юлий Цезарь[1]

Рейд. Наши дни

1

Когда началось чистилище, Амала сидела в автобусе, выезжавшем из Кремоны. За окном домишки из одного-двух этажей, стоявшие тесными группами, чередовались с полями кукурузы, разросшейся больше обычного из-за сильной жары, что продолжалась весь сентябрь. В автобусе держалась духота, хотя большинство набившихся в него школьников мало-помалу сошли на предыдущих остановках.

Провинциальная дорога пролегала еще через пару селений – каждое меньше предыдущего и дальше от своих собратьев – и после нескольких полей приводила в Читта-дель-Фьюме, который, вопреки названию[2], представлял собой средневековый поселок с тремя сотнями жителей, состоящий из зданий красного кирпича и сообщающихся дворов. Семья Амалы (чье имя произносилось с ударением на вторую «а»), однако, предпочла еще более уединенный особняк, расположенный в роще в километре от центра. Амале совершенно не нравилось жить в деревне, и она досадовала из-за того, что не могла объяснить это друзьям. Если она жаловалась, что нашла в шкафу дохлую мышь или что в сливе одного из туалетов застряла лягушка, – причем не один, а несколько раз! – ее считали избалованной.

Когда у тебя знаменитые родители – хотя, если честно, ее предки не такие уж и знаменитые, – все думают, будто они еще и богаты. На самом деле ее мать за последние пять лет не выпустила ни одной книги, а отец-архитектор терял один заказ за другим, потому что строил из себя художника, что Амале казалось ужасно кринжовым для пятидесятилетнего мужчины.

Амала сошла на единственной поселковой остановке, перепрыгнув через выбоину. Небо, пересекаемое светлыми облаками, постоянно меняло цвет. К счастью, облака были сухими – в дождливую погоду ее дом становился холодным и сырым. В тридцатые годы, когда особняк спроектировал архитектор, которого отец Амалы с гордостью величал еретиком, еще не было ясно, как работает термоизоляция. Вдобавок форма здания, по ее мнению, была настолько нелепой, что вместо виллы Кавальканте, как его переименовал отец, все называли дом «Утюгом».

С Måneskin[3] в наушниках Амала миновала колоннаду небольшой площади, пересекла каменный мостик и вышла на проселок, ведущий к ее дому. По длинному пути к «Утюгу» вела еще и асфальтированная дорога, но в хорошую погоду Амала никогда ею не пользовалась.

Свежий ветерок отдавал пшеницей и ромашками, а еще какой-то дикой ядовитой черникой, которая воняла ногами. Прямо на перекрестке с грунтовкой, прислонившись к задней двери чистенького белого фургона, стоял какой-то тип и курил мятую сигарету. Он был высоким и толстым, с седыми волосами, завязанными на затылке, в темных очках и медицинской маске. Амала наугад дала ему лет шестьдесят с небольшим, хотя сказать наверняка было невозможно.

Она ухватилась за фонарный столб и, сделав полупируэт, благоразумно перепрыгнула на другую сторону дороги. Во время этого маневра она на мгновение взглянула мужчине прямо в лицо, и ее поразила восковая бледность той его части, которая оставалась неприкрытой.

Ускорив шаг, чтобы побыстрее пройти мимо, она направилась по тропинке между свежескошенными полями люцерны с последними рулонами сена, готовыми к сбору. Посторонившись, чтобы пропустить шумную и очень медленную механическую борону, она воспользовалась случаем и бросила взгляд на перекресток: фургон исчез, мужчина тоже. Испытав иррациональное облегчение, Амала сделала музыку погромче и прошла несколько сот метров до участка своей семьи, видневшегося за кипарисами.

Участок площадью около десяти гектаров был обнесен стеной и живой изгородью из бирючины; на его задней стороне, обращенной к сельской местности, находилась электрическая калитка. Амала достала из рюкзака связку ключей, но когда вставила ключ от калитки в замочную скважину, тот застрял на середине. Ключ не входил до конца и не вытаскивался, и после нескольких попыток она нажала на кнопку видеодомофона. Огоньки камеры не зажглись.

В августе из-за постоянно работающих кондиционеров электричество несколько раз отключалось, и Амала подумала, что случился один из таких сбоев. Она выключила музыку на мобильнике и поискала номер матери, надеясь, что творческий транс не помешает той взять трубку.

В этот момент на нее упала тень, и Амала поняла, что уже не одна.

2

Сандей потребовался час, чтобы заметить, что Амала слишком долго не возвращается. Обычно она прибегала домой голодная как волк, но случалось и так, что она останавливалась поболтать с друзьями и теряла счет времени. Сандей послала ей сообщение, а затем вернулась к написанию статьи, понимая, что не следовало соглашаться на этот заказ. Предстояло дать рецензию для New Yorker на роман, который ей не понравился, однако по личной причине она не хотела разносить произведение в пух и прах, хотя и превозносить тоже не собиралась. Среди постоянных читателей журнала, помимо костяка из стареющих ньюйоркцев, принадлежащих к высшему обществу, были все самые влиятельные критики и множество коллег, которые не простили бы ей плохого стиля – особенно после пары лет пандемии, отрезавших ее от Соединенных Штатов и от reading[4].

К тому времени, когда она снова подняла взгляд от экрана компьютера, прошло еще сорок пять минут. Дочь так и не ответила на сообщение. Сандей попыталась позвонить ей, но услышала только механический голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Страха она не почувствовала, по крайней мере не сразу, – только знакомый спазм в животе, который испытывала каждый раз, когда понимала, что кровь от ее крови больше не ее придаток, а мыслящее существо, путешествующее по миру, – впрочем, как и она сама. Уроженка народа йоруба, двадцать лет назад она вышла замуж за Танкреда в Нью-Йорке, куда иммигрировала ее семья; за годы брака они так и не стали по-настоящему близки.

Те же проселки, по которым она совершенно спокойно ходила даже в темноте, становились опасными и зловещими, если она представляла там дочь. Когда в возрасте десяти месяцев Амала впервые пошла, Сандей пронзило болезненное осознание, что дом представляет собой смертельную ловушку. Малышка могла упасть с лестницы и сломать спину, утонуть в ванне, получить удар током. И по мере того как девочка становилась старше, опасности возрастали пропорционально ее независимости. Каждый шаг, который дочь делала прочь от нее, от ее бдительного взгляда мамы-тигрицы, мамы-ястреба, был шагом к возможным несчастьям, возникавшим в воображении Сандей в мельчайших подробностях. Ей хотелось сгладить мир для своей дочери, сделать его мягким, розовым, пахнущим сладкой ватой и безвредным. Но это было выше ее сил, и она научилась сдерживать свои тревоги. Сейчас ее сдержанность лишь слегка поколебалась: Амала наверняка задержалась где-нибудь, развлекаясь в свое удовольствие.

Сандей обулась, вышла в сад и, обогнув дом, оказалась на заднем дворе. Как она ни вглядывалась в даль, приближающейся фигуры дочери не было заметно. Тревога нарастала, и на этот раз женщину почти затошнило. Не оставляя попыток дозвониться до Амалы, она села в двухместный электромобиль, который они использовали для коротких поездок, и направилась к автобусной остановке. Как раз подъезжал очередной автобус, и Сандей остановилась, чтобы понаблюдать. «Вот увидишь, Амала в нем, – убеждала она себя. – Вот увидишь, она выйдет, как только…»

Автобус снова тронулся. Никто не вышел.

Ладони Сандей вспотели, живот свело до боли. Cо скоростью пешехода она доползла до дома через центр Читта-дель-Фьюме, затем развернулась и поехала по проселку, подпрыгивая на каждой выбоине. Машина не слишком подходила для такой дороги, но Сандей это не волновало. Припарковавшись у ограды, она вышла, намереваясь продолжить поиски пешком. Тогда-то ее взгляд и уловил связку ключей Амалы, свисающую из замка калитки.

3

Амала медленно приходила в сознание. Тело ощущалось как резиновое, сквозь веки виднелись облака света, но она поняла, что лежит на твердом полу, чьи выступы впивались ей в спину. Она попыталась пошевелиться, и все снова расплылось. Цвет накатывал волнами. Вспомнилось, как однажды она попробовала кетамин и чуть не упала в обморок. Прежде чем ноги налились тяжестью, она испытала похожее ощущение, но в тысячу раз менее интенсивное. И менее приятное. Сейчас она чувствовала себя расслабленной и умиротворенной.

Когда цветной прибой в очередной раз отступил, пол завибрировал и затрясся, и Амала услышала глухой шум, напоминающий…

Двигатель.

Она уснула в автобусе? Нет, она вышла и…

Амала снова отключилась, а затем очнулась, услышав пластиковое шуршание. Звук послышался снова: снаружи кто-то отрывал мокрый клейкий пластик. Она сообразила, что лежит в кузове некоего фургона, покрытого изоляционной пленкой. Вокруг царила полная темнота.

Ей кое-как удалось собраться с мыслями, которые тем не менее очень медленно ворочались в голове. Она не боялась, и ей было слишком удобно, чтобы попытаться встать. Ни одна кровать, на которой она когда-либо спала, не была такой мягкой.

Но я не должна здесь находиться.

Руки двигались словно чужие, но она пошарила по себе в поисках мобильника и не нашла его. Не оказалось его и рядом. Разочарование слегка ее встряхнуло.

Его забрал тот мужчина.

Какой мужчина? Смутно привиделось белое лицо в темных очках и одной из этих голубых масок. Где она его встречала?

«Он стоял рядом со своим фургоном», – вспомнила Амала. Но она видела его и позже.

Она входила в дом, и…

Появился он. Приблизился к ней…

Как она ни старалась, больше ничего вспомнить не могла. А теперь она лежит в каком-то фургоне.

В его фургоне.

В белом фургоне.

Он похитил меня.

Теперь, когда ей удалось довести цепочку рассуждений до конца, казалось невероятным, что она не подумала об этом раньше. Маленький прилив адреналина пробил брешь в облаке блаженства, и та, быстро расширившись, показала Амале, что находилось за его пределами.

Меня похитили.

От смеси тревоги и волнения у нее перехватило дыхание и в голове еще больше прояснилось. Что бы ни дал ей тот мужчина, действие препарата ослабевало. Она пленница – и должна сбежать, пока он не вернулся.

Затем ее обожгла мысль: вдруг тот тип что-то с ней сделал, пока она спала? Что-то мерзкое. Она нащупала под джинсами свои трусики. Похоже, все в порядке.

«Не бойся, – сказал он тогда, надвигаясь на нее. – Не кричи».

Остатки розового облака рассеялись, и ее сердце заколотилось как бешеное.

Пальцами, которые начали слушаться, она снова порылась в карманах. Мужчина забрал ее мобильник, но оставил ключ от велосипеда с брелоком-фонариком, которым она пользовалась, когда отстегивала цепь по вечерам. Она попробовала его, и слабый зеленоватый лучик показался очень ярким после долгих минут – или часов? – в полной темноте.

Фургон был пуст, его стены покрывала пленка из ПВХ, приклеенная скотчем. Сменив позу, Амала направила луч вниз. Задняя дверь тоже была обтянута пленкой, виднелась только металлическая ручка. Эта ручка находилась всего в метре с небольшим от ног, но поиски брелока лишили Амалу сил.

Отчаянно вцепившись в пленку, она встала на четвереньки и поползла к двери. Вся в поту, она наткнулась на дверь и схватилась за ручку, но рука соскользнула, и ноготь на указательном пальце сорвался. Амалу пронзила боль, но она сдержала крик. Подождав, пока пульсация в пальце не станет почти терпимой, она снова схватилась за ручку другой рукой. И начала поднимать ее, но ручка внезапно заклинилась и выскользнула.

Кто-то открывал дверь с другой стороны.

В панике Амала шарахнулась назад, развернувшись на корточках, выронила фонарик и свернулась калачиком на полу. Фургон слегка накренился в ту сторону, откуда блеснул свет, проникший в кузов, когда темная фигура входила и снова запирала дверь, превращаясь в тень среди теней.

– Кто ты такой?.. – пробормотала Амала. – Что ты хочешь со мной сделать?..

Темная фигура стала плотью и дыханием. Прижала ее к полу.

– Тсс.

Никто толком не знает, как отреагирует в опасной ситуации, если уже не испытал себя десятки раз. Амале не раз случалось кричать героям телесериалов, которые застывали перед лицом опасности, чтобы они бежали или защищались: «Беги, тупица!», «Дай ему по яйцам!». Однако сама она понятия не имела, как бороться с насилием, ни разу даже не таскала за волосы одноклассниц и не прошла ни один из курсов самообороны, которые до посинения предлагала ей мать. Так что она без рассуждений принялась молотить похитителя руками со скрюченными пальцами и совершенно случайно попала по уху мужчины. Тот, вскрикнув от боли, снова придавил ее своим весом.

– Прекрати, – снова сказал он голосом, до странности высоким для такого верзилы.

Его ручища обхватила ее лицо. Амала попыталась укусить ее, но в шею что-то кольнуло, и она снова потеряла сознание.

4

Через три часа после исчезновения Амалы Сандей и ее муж Танкред, поспешно вернувшийся домой, подали заявление о пропаже дочери местным карабинерам. Амала была несовершеннолетней, показания родителей казались заслуживающими доверия; заявление приняли и срочно направили в прокуратуру, которая, в свою очередь, разослала ориентировку широкому кругу лиц, от карабинеров и добровольцев Красного Креста до телефонной службы доверия для подростков и армии.

К ужину около сотни человек уже прочесывали окрестности Читта-дель-Фьюме, а оперативная группа опрашивала учителей и друзей девушки. Всю ночь в гостиной виллы не прекращался поток посетителей, от знакомых до полицейских, мобильники безостановочно звонили, а над местностью на малой высоте кружил вертолет, но бесполезно – Амалы не было и следа. О новости трубили все ведущие агентства, поскольку Сандей и Танкред были известны во всем мире. От интервью они отказались, но Сандей согласилась записать обращение для завтрашней новостной программы. «Пожалуйста, если у кого-то есть сведения о моей дочери…» и так далее.



В полночь на своей «тесле» приехала Франческа Кавальканте.

Эта элегантная женщина лет шестидесяти, с шеей а-ля Модильяни, была сестрой Танкреда и семейным юристом. Последние несколько часов она провела за телефонными переговорами со всеми своими знакомыми из разных прокуратур, настойчиво подгоняя поиски. Когда она раздражалась, в ее голосе проявлялся британский акцент: до прошлого года она работала и жила в Лондоне.

Дорогу к вилле перегораживали полицейские автомобили и фургоны телевизионщиков, и Франческа в объезд добралась до задней калитки, в которую несколькими часами ранее должна была войти Амала. Сейчас калитку фотографировала группа мужчин в белых комбинезонах. Это зрелище, сделавшее все слишком реальным, стало для Франчески ударом под дых.

Поперек пешеходной дорожки была натянута двухцветная лента, которая продолжалась до двери веранды, входила в дом, а затем поднималась в комнату Амалы. Франческа припарковалась там, куда ей показал карабинер, вошла через кухню и, услышав голоса, достигла гостиной. Обняв невестку, издерганную и заторможенную от лоразепама, она вышла на подъездную дорожку.

– Окружной прокурор уже прибыл?

– Да, это Клаудио. Он ждет нас там.

Клаудио Металли, старый друг семьи и однокурсник Франчески, был действительно лучшим из всех, на кого они могли рассчитывать. Высокий и лысеющий, в галстуке от Marinella, он сидел за столом из тикового дерева в зале, занимавшем почти весь первый этаж. При появлении бывшей однокурсницы он встал, чтобы ее обнять.

– Привет, Франческа.

– Спасибо, что так быстро приехал.

– Само собой.

Франческа села рядом с невесткой.

– Итак, – начал Металли, – сразу оговорюсь: если бы мы не были знакомы всю жизнь, я не рискнул бы сказать вам ни слова. Но я знаю, что вы ни о чем не проговоритесь, потому что понимаете: это поставило бы под угрозу расследование.

– Ну же, Клаудио… не тяни… пожалуйста, – попросил Танкред.

– Так или иначе… мы восстановили передвижения Амалы. Продавец из газетного киоска на площади видел, как в 13:45 она вышла из автобуса, приехавшего из Кремоны. Он твердо в этом уверен. По его словам, за мостом, который сейчас осматривают криминалисты, она свернула на проселок. Он также сказал, что в это время на перекрестке был припаркован белый тентованный фургон «дукато». За рулем находился высокий мужчина, которого он никогда раньше не видел. Другие свидетели подтвердили, что через несколько минут фургон уехал.

На мгновение воцарилась тишина, пока остальные переваривали новость.

– Я так и знал… так и знал, что ее похитили, – пробормотал Танкред.

– Подожди, подожди, – тут же остановил его прокурор. – Мы выясняем, кто этот человек, и разыскиваем фургон, но на данный момент это может оказаться простым совпадением.

– У нас есть описание? – спросила Франческа.

– К сожалению, довольно общее. Высокий, грузный, седые волосы, собранные на затылке, немного похож на старого хиппи. Тот факт, что никто из тех, кто видел этого человека, не узнал его, возбудил внимание мобильного подразделения, ведь вы тут все немного знаете друг друга, по крайней мере в лицо.

– Возможно, он попал на записи наших камер, – предположила Сандей.

– Мы уже проверили. Камеру на калитке вывели из строя. Остальные ничего не записали.

Франческа поняла, что похититель действовал не спонтанно: он знал распорядок дня и маршрут ее племянницы.

– Сумасшедший, – чуть не плача, прошептала Сандей. – Бог знает, куда он увез ее…

– В настоящий момент его мотивы нам неизвестны, – продолжал Клаудио. – Возможно, вскоре он свяжется с вами, чтобы потребовать выкуп. Или он может оказаться помешанным, который думает, что она его дочь…

Наиболее вероятную версию Металли опустил, но Сандей это не обмануло.

– Или он sex offender[5]. Маньяк, который хочет… изнасиловать мою дочь, – сказала она и разрыдалась.

– Сандей, мы найдем его. Если твою дочь действительно похитил этот человек, мы скоро его найдем.

– Может быть, недостаточно скоро, – всхлипнула Сандей.

5

Амала не знала, как долго ворочалась в забытье, но, внезапно открыв глаза, обнаружила, что лежит на кровати в маленькой комнатке, полностью выкрашенной в белый цвет. Глаза почти слезились от резкого света. На нее поверх маски смотрел лысый мужчина.

– Как ты? – спросил он. – Не тошнит?

Амала попыталась пошевелиться, но не смогла – запуталась в простынях.

– Что… – хрипло выговорила она. Горло было словно картонное. – Где…

Она в больнице? Что с ней случилось?

Врач потрепал ее по щеке:

– Знаю, ты чувствуешь себя странно. Но не беспокойся, это нормально. Это предварительная анестезия.

Анестезия?

– Я ранена?

– Просто рутинная операция.

– Операция?

Врач встал и подкатил к ней тележку из супермаркета с примотанным скотчем баллоном. На враче был халат, изорванный практически в клочья и зашитый неровными швами.

Но в какую больницу я попала?

Палата тоже была слишком маленькой, едва ли больше чулана, а светильник, висящий над головой, представлял собой голую лампочку, закрепленную скотчем. Амала снова попыталась пошевелиться и на этот раз поняла, что ей мешают не простыни: что-то сковывало ее запястья и щиколотки.

Врач взял резиновую маску, соединенную с баллоном гофрированной трубкой.

– Вдохни поглубже, и ничего не почувствуешь, – велел он, снова повернувшись к ней.

– Нет… подождите.

– Ну же, будь умницей, – сказал врач, улыбаясь под маской.

Амала заметила на его левом плече кровавое пятно. Кровь капала из его уха, заклеенного большим квадратным пластырем. Он проследил за ее взглядом.

– У тебя красивые ноготки. Пожалуй, придется их подстричь. К счастью, на мне были резиновая маска и парик.

Амала все вспомнила. Автобус. Фургон. Белое лицо. Калитку.

– Это ты… – проговорила она. – Это ты…

В панике она попыталась высвободиться, но мужчина крепко удерживал ее и надел на нее липкую вонючую маску. Она отчаянно задерживала дыхание, дрожа от напряжения, пока ей не пришлось вдохнуть газ.

Мужчина подождал, пока девушка глубоко заснет, затем расстегнул фиксирующие ремни, перевернул ее на бок и разрезал рубашку на ее спине, обнажив лопатки. Нарисовал фломастером круг рядом с левой ключицей, взял трепан[6] и приступил к работе.

6

Франческа проводила Металли до машины, чтобы поговорить с ним наедине.

– Когда пропадают девушки ее возраста, это почти всегда оказывается сексуальным преступлением, – сказала она.

Металли взял ее под руку. Хотя уже перевалило за полночь, воздух еще оставался теплым.

– Незачем предполагать худшее. Кроме того, преступления на сексуальной почве, о которых ты говоришь, почти всегда совершают знакомые жертв. Мы опрашиваем всех ее друзей и учителей. Если кто-то из них причастен, мы скоро это выясним. Но раз уж мы беседуем не для протокола: ты не думаешь, что Амала могла втайне от родителей встречаться со взрослым мужчиной?

– Невозможно.

– Если ты понимаешь, что творится в голове у подростков, поговори с моей дочерью, потому что для меня это непостижимо.

– Я не знаю, что творится в голове у Амалы, но знаю ее саму. Если бы у нее возникла проблема со взрослым, она бы рассказала.

Клаудио поцеловал ее в щеку.

– Вот увидишь, все будет хорошо, – сказал он, садясь в машину. – Отдохни немного, тебе это нужно.

Франческа промолчала. Когда она вернулась в дом, Сандей лежала на диване в гостиной, прикрыв глаза рукой, а Танкред сидел в кресле, уставившись в никуда. Франческа заварила травяной чай, неловко передвигаясь на малознакомой кухне. Отнеся чайник в гостиную, она заодно убрала кое-какой мусор.

– Утром придет горничная?

– Я велела ей остаться дома, – ответила Сандей с закрытыми глазами. – И садовнику тоже.

– Ты же не думаешь, что они замешаны…

– Нет. Они с нами уже десять лет, и я им доверяю. Но не хочу, чтобы в доме сейчас находились посторонние. Приходится заставлять себя быть любезной, хотя на самом деле хочется только кричать.

Сандей сделала вид, что выпила немного чая, а затем ушла в спальню.

– Она винит себя за то, что не забрала Амалу с остановки, – произнес Танкред.

– Да уж, представляю.

– Писала очередную паршивую статью.

– Не злись на нее, она не виновата.

Танкред вздохнул:

– Я в ужасе, Фран. Не могу отделаться от мысли, что этот подонок сейчас вытворяет с ней черт знает что…

– Нужно дождаться требования о выкупе.

Он покачал головой:

– Пойдем в кабинет, выпьем чего-нибудь покрепче.

Франческа последовала за ним в кабинет, который представлял собой шестиугольную комнату со стенами, обшитыми светлым деревом. На длинных столах лежали плоттерные распечатки с чертежами кушетки в форме морской звезды. В заоконной тьме светящиеся фонари поисковых отрядов порхали по полям, как светлячки. Танкред достал из мини-бара бутылку джина, щедро плеснул себе в стакан и сел в эргономичное кресло.

– Есть что-то, чего я не знаю? – спросила Франческа, видя его нерешительность.

– Я не верю, что ее похитили из-за денег, – вздохнул он.

– Почему?

– Потому что у меня их нет. Почти все мои клиенты были русскими, а из-за того, что творится на Украине, я больше не могу с ними работать. Все активы одного из этих олигархов заморозили прежде, чем он мне заплатил. Бред…

– Прости, Тан, но ты же работаешь всю жизнь. Неужели у тебя совсем нет сбережений?

– Этот дом – черная дыра для денег. К тому же, когда дела шли хорошо, мы особо не экономили. Путешествия, лошадь, то да се… Понимаешь? Возможно, кто-то действительно затаил на меня злобу и хочет причинить боль, но, если и так, деньги его точно не интересуют, либо он не профессионал и не знает, с кем имеет дело. Или же этот человек зол на тебя.

– На меня?

– Ты крупный юрист. Детей у тебя нет, мы – твоя единственная родня. Возможно, кто-то мстит тебе за то, что ты захватила его компанию по поручению какого-нибудь эмира.

– Я работаю с бизнесменами, а не с мафией.

– Можно подумать, есть большая разница…

Франческа не желала начинать этот вечный спор. Кроме того, ей ужасно хотелось спать.

– Можно я займу комнату для гостей?

– Конечно. Сам-то я вряд ли смогу заснуть.

Не удалось это и ей. Франческа дожидалась рассвета с широко раскрытыми глазами, вздрагивая от каждого шороха и каждого проблескового маячка, отражающегося в окне. В любой момент мог явиться какой-нибудь карабинер с фуражкой в руке и сообщить, что тело ее племянницы найдено в канаве или в багажнике чьей-то машины. «К сожалению, мы прибыли слишком поздно…»

На рассвете она оставила попытки уснуть, приняла душ, поздоровалась с братом, которого нашла там же, где и оставила, только более пьяным, и отправилась в свою контору в Кремоне.

Контора располагалась в палаццо в историческом центре, позади Баптистерия, – пятьсот квадратных метров, отреставрированных в восемнадцатом веке, с фресками, лепниной, барельефами, картинами, гротескными орнаментами и тридцатью сотрудниками. Единственным помещением, не принадлежащим семье Кавальканте, был элегантный ресторанчик в бывшей конюшне: в обеденный перерыв он заполнялся клиентами и юристами, которые приходили туда через внутренний сад под ее окном. Кабинет Франчески находился в бывшей хозяйской спальне с громадным мраморным камином, который ее отец разжигал на Рождество, а она велела замуровать. Остальная обстановка полностью изменилась, и на месте портрета ее прадеда на охоте теперь висела картина де Кирико[7].

Мало-помалу контора наполнялась строгими костюмами и приветствиями: новость об Амале распространилась, и на Франческу посыпались сочувственные визиты служащих и юристов, которых она принимала с деланым удовольствием. Единственным среди них, кого Франческа хотела видеть, был Самуэле – стажер, к которому она уже некоторое время приглядывалась.

– Я слышал, что…

– Спасибо, – перебила она. – Хоть ты меня пощади.

– Да, конечно. Вас все просят к телефону, особенно журналисты.

– Ты ведь знаешь, куда их послать?

– Конечно, госпожа адвокатесса, но, возможно, пора подготовить заявление для прессы.

Самуэле, полный молодой человек в круглых очках, отличался рассудительностью, которая позволяла ему оставаться в здравом уме на протяжении полутора лет стажировки.

Франческа фыркнула:

– Напиши его, а я потом поправлю. И я уже говорила: не называй меня адвокатессой. Знаю, что сейчас это политкорректно, но я из старой гвардии.

– Простите, но, если я не буду так обращаться к остальным дамам, они задушат меня, госпожа адвокат. Ну что ж, я пошел готовить заявление.

– Подожди. Мне нужно еще кое-что – поиск в архиве.

Самуэле снял очки и начал протирать их амарантовой тряпочкой. Франческа уже замечала, что он делал это, когда нервничал.

– Слушаю вас.

– Это крайне маловероятно, но может статься, что Амала стала жертвой человека, который держит зло на нашу семью. Мне нужен список процессов, в которых участвовал папа, по делам о похищениях, нападениях и изнасилованиях. Меня интересуют только те из них, клиенты или обвиняемые по которым еще живы и на свободе.

– Возможно, я не найду этого в подшивках.

– У тебя есть книга контактов конторы, воспользуйся ею. Когда закончим, создашь папку и отправишь по электронной почте окружному прокурору Металли. Его ты тоже найдешь в книге.

– Да, госпожа адвокат.

– И попроси, чтобы мне принесли чая. Только не из пакетика.

Чай прибыл через пять минут, а первые доклады – через час. Общая папка Франчески начала заполняться процессами, о которых она никогда не слышала, и людьми, которых она не знала. Она просматривала их, отгоняя взбудораженных коллег и секретарей с задачами, о которых она забыла, но ничего не бросалось в глаза – ничего, что выглядело бы особенно подозрительно. Споры из-за гонораров и громкие поражения в суде – да, но не попадалось никого, кто действительно мог бы похитить юную девочку. Франческа с сожалением осознавала, что в последние два года перед смертью отец проигрывал процесс за процессом – его уже подтачивала болезнь.

Когда Самуэле вернулся, его рубашка была покрыта пылью.

– К сожалению, групонов нет в цифровом архиве.

– Что такое групоны?

– Бесплатная юридическая помощь и официальная защита. Здесь это так называют; я думал, вы знаете.

Франческа не знала; она еще не полностью вникла в обычаи конторы.

– В мое время папа натаскивал на таких судах стажеров, – сообщила она. – Мои процессы можешь пропустить, все они по делам мелких карманников. Кроме…

Если бы Франческа не сидела, она рухнула бы на пол. Она была близка к обмороку, по шее и спине стекал ледяной пот. Не обращая внимания на Самуэле, она встала и спустилась в подвал по старой лестнице за приемной.

Окунь. Как она могла забыть?

Длинный каменный туннель использовался совместно с рестораном, который хранил там продукты, тогда как часть подвала, оставшаяся конторе, была разделена на клетушки, закрытые решеткой и полные коробок с документами и старой мебели. Папки с безвозмездными процессами были разбросаны по коридору, где их оставил Самуэле. Франческа поспешно схватила те из них, на которых стояло ее имя, и вернулась в кабинет с пятью килограммами пыльных и выцветших листов – некоторые из них были напечатаны еще на машинке.

Стажер все еще находился там.

– Все хорошо, госпожа адвокат?

– Все замечательно. Пожалуйста, закончи то, о чем я тебя попросила, – ответила она и секунду спустя забыла о Самуэле.

Окунь.

В голове пролетали образы прошлого, вновь всплывали старые чувства. Дело, которое отец подбросил ей, как резиновую кость собаке, но к которому Франческа подошла всерьез. За три года Окунь похитил и убил трех ровесниц Амалы и сбросил их трупы в реки в окрестностях Кремоны. В убийствах обвинили молодого человека, Джузеппе Контини, и она безуспешно защищала его в суде. Контини приговорили к пожизненному заключению – Окунь попался в сети…

Чай остыл и стал горьким, но она все равно выпила его, листая старые бумаги. Никакой связи не было и быть не могло. Однако Франческа знала одну вещь, которая мучила ее годами и заставила разлюбить избранную работу, а также побудила покинуть страну, чтобы сбежать от чувства бессилия, охватившего ее после приговора, который, как она знала, был глубоко ошибочным.

Контини был невиновен. Окунь остался на свободе.

Букалон. Тридцать два года назад

Последнюю жертву Окуня обнаружили в водах реки По, у крайней опоры моста между Ломбардией и Эмилией-Романьей, через год после исчезновения. Лайкровые легинсы частично защитили плоть на ее ногах, но остальное было съедено рыбами, раздроблено камнями и рассеяно течением.

Согласно заключению судмедэкспертов, семнадцатилетняя Кристина Мадзини погибла сразу после исчезновения с радаров – возможно, в тот же день. Два месяца спустя было дано разрешение на захоронение, и старший суперинтендант Итала Карузо впервые услышала об убийце, который задушил и сбросил в реку трех девушек.

Через неделю после похорон Мадзини Итале позвонил магистрат Франческо Нитти, который вел дело и первым выдвинул версию о существовании серийного убийцы: Нитти пригласил ее выпить кофе после ужина у него дома.

Тридцатилетняя Итала обладала минимальным ростом и максимальным – а может, и слегка чрезмерным – весом для сотрудницы полиции. Круглое лицо, часто краснеющие щеки, хмурая улыбка и черное каре делали ее похожей на одну из домохозяек из рекламы бульонных кубиков, которых обычно запечатлевают в фартуке в цветочек и с половником в руке. Но когда она направлялась к элегантному палаццо в двух шагах от театра Понкьелли – «маленькому Ла Скала», – лицо ее выглядело гораздо менее жизнерадостным и напоминало скорее бультерьера. Она сердилась из-за того, что пришлось в последнюю минуту изменить планы и оставить сына с домработницей, вместо того чтобы сводить его в кинотеатр «Падус» на «Большой бой Астерикса». Но прежде всего она чувствовала беспокойство. С тех пор как Италу перевели в Кремону, она встречалась с Нитти всего пару раз, и в предстоящей «неформальной» беседе наверняка крылись какие-то подводные камни, которые она в данный момент не могла распознать.



Нитти, облаченный в дымчато-серый свитер с высоким горлом, открыл ей дверь. Выглядел он примерно на шестьдесят, и его лицо напоминало чернослив.

– Моей жены нет дома – так нам будет спокойнее, – сказал он, провожая ее в гостиную.

Окно выходило на освещенную колокольню Торраццо, и Итала полюбовалась ею несколько секунд с легкой завистью.

– Принести вам что-нибудь выпить? – спросил Нитти. – Ликер, бокал вина?

– Я еще не ела, но все равно спасибо.

– Хотите, я посмотрю, не оставила ли жена что-нибудь в холодильнике? Не ожидал, что вы придете на пустой желудок…

– Не беспокойтесь, все в порядке. Могу я закурить?

– Конечно. – Он указал на напольную пепельницу из хромированного металла.

Итала подтянула ее к себе и закурила «МС»[8]. Магистрат, обрезав сигару «монтекристо», зажег ее длинной деревянной спичкой.

– Я слышал о вас много хорошего, суперинтендант.

– И что же?

– Говорят, вы большая ловкачка и делаете все возможное, чтобы это скрыть. – Нитти выдохнул дым. – Точно ничего не хотите? Даже содовой?

– Точно.

Нитти выбрал из комода-бара бутылку мандаринетто, налил себе на два пальца и снова примостился на край кресла.

– Позвольте, я перейду прямо к делу. Что вы знаете о Букалоне?

Итала снова удивилась – не только потому, что он спрашивал о самом важном расследовании в этой области за последние годы, но и потому, что он употребил кремонское название рыбы, в честь которой получил прозвище убийца.

– То же, что и все. Я никогда не вникала.

– Давайте я расскажу вам о его жертвах. Семнадцатилетняя Карла Бономи жила в Эзине, что в провинции Брешиа, и работала официанткой в семейной пиццерии «Якорь». Каждый день в девять утра она открывала заведение. Но однажды утром, три года назад, когда приехали ее родственники, рольставня все еще была опущена, а велосипед девушки был прислонен к стене. На протяжении года они не получали от нее никаких вестей, а потом…

– Потом нашли труп, – произнесла Итала, закуривая еще одну «МС». Она надеялась, что Нитти не затянет свое повествование слишком надолго.

– Да, в ручье в паре километров от ее дома, – подтвердил Нитти. – А примерно через год пропала Женевьева Рейтано. Тот же возраст, жила в Изола-Доварезе… Знаете, где это?

Итала кивнула. Это был небольшой островок на реке Ольо.

– Женевьева училась на секретаря при церкви Санта-Мария дельи Анджели в Кремоне. Она происходила из очень бедной и достойной семьи, и, к сожалению, это обернулось проблемой. – Нитти встал, чтобы налить себе еще мандаринетто. – Родственники не сообщили о случившемся, будучи уверены, что девушка сбежала из дома из-за их финансовых обстоятельств. Только через пару месяцев они поговорили об этом со священником, который убедил их обратиться к карабинерам, но к тому времени восстановить ее передвижения оказалось очень сложно. И когда ее несчастные останки нашли в шлюзе По, смерть сочли несчастным случаем.

– Но это было не так, – не выдержав его слащавого тона, встряла в паузу Итала. – Третью девушку нашли пару месяцев назад у опоры моста Понте ди Ферро. Кристине Мадзини тоже было семнадцать лет. Я присутствовала на ее похоронах.

– Никто не заподозрил, что это убийства, и мне пришлось распорядиться, чтобы все аутопсии были проведены повторно, – продолжал Нитти, раздраженный тем, что его перебили, – и изучить передвижения жертв. Благодаря этому я обнаружил связь между тремя девушками и человеком, которого я арестовал. Как вы, возможно, знаете, это Джузеппе Контини, заправщик с несколькими судимостями. Несмотря на разницу в возрасте, он состоял в отношениях с третьей жертвой, его заправка находилась по дороге в школу второй жертвы, и он посещал пиццерию первой жертвы. А если не было четвертой, так это потому, что мы вовремя его остановили.

– Разве его только что не выпустили? – изумилась Итала.

– Судья по предварительному расследованию посчитал, что у нас недостаточно оснований, чтобы отправить его на скамью подсудимых. – Голос Нитти сочился сарказмом и раздражением. – По мнению моего глубокоуважаемого коллеги, обвинению не хватает вещественных доказательств и свидетельств очевидцев. До сих пор карабинеры оказывали мне всяческое содействие, но дело явно зашло в тупик, и я не могу просить у них большего. Понимаете теперь, почему я пригласил вас?

– Откровенно говоря, нет.

– Я бы хотел, чтобы этим занялись вы.

– Господин Нитти, кажется, вы меня с кем-то путаете.

– Я прекрасно знаю, кто передо мной, – возразил магистрат, снова зажигая сигару. – Вас ведь называют Королевой, верно?

– Это всего лишь прозвище.

– Которым вы обязаны вашему умению улаживать дела – даже такие, которые находятся, как бы сказать… на грани закона, если не далеко за его пределами.

– Я не знаю, о чем вы говорите, господин Нитти. Кроме того, я при всем желании не могу вам помочь. Я не служу в судебной полиции, и вам следовало бы поговорить с моим начальством.

– Я прошу вас не подключиться к расследованию, а найти улики против Контини. Способ я оставляю на ваше усмотрение.

– Мое усмотрение говорит мне, чтобы я встала и попрощалась. Именно это я и собираюсь сделать.

Нитти фыркнул:

– Суперинтендант, до настоящего момента меня не заботило, чем вы занимаетесь на службе или вне ее, но у меня уйдет две секунды, чтобы завести против вас дело. Взяточничество, сбыт краденого, хищение государственного имущества, растраты… Я буду перетряхивать вашу жизнь, пока что-нибудь не найду, а мы оба знаем, что мне есть что искать.

Взгляд Италы стал каменным. Лицом она больше не напоминала домохозяйку из рекламы.

– Почему вы не задействуете мобильное подразделение или Центральную оперативную службу?

– Потому что это политически неразумно. – Теперь, раскрыв карты, Нитти стал менее напряженным и откинулся на спинку большого кожаного кресла. – Это было бы равносильно выражению недоверия карабинерам, а я не желаю настраивать их против себя.

– Стало быть, вы предпочитаете шантажировать меня.

– Я вас не шантажирую. Скажем, я использую неблаговидное средство, чтобы исправить нечто еще более неблаговидное.

– Вы имеете в виду свою карьеру?

Нитти с ненавистью уставился на нее:

– Моя карьера в полном порядке. Я иду с вами на компромисс, потому что хочу добиться справедливости для этих трех девушек.

– Ваша карьера далеко не в порядке, господин Нитти. Вам осталось два года до пенсии, а вы застряли в провинциальном городишке, где никогда ни черта не происходит. Разумеется, помимо Окуня. Ваше дело уже в руках генерального прокурора, и ваш единственный шанс не быть оттертым в сторону – это Контини.

– Вы во всем видите дурное, потому что сами прогнили насквозь, но ваши взгляды на мир меня не интересуют. Да или нет?

Итала выругала себя за несдержанность. Это не игра «Кто кого перекричит».

На сей раз она действительно встала:

– Мне нужно подумать. Я не хочу попасть под следствие, пытаясь избежать другого. А пока пришлите мне все материалы о Контини, которыми вы располагаете.

– Хорошо. Но не раздумывайте слишком долго. Вы уже не в Биелле, где делали все, что хотели. – Нитти нехорошо улыбнулся. – Это мой город.



Биелла – город с населением чуть менее пятидесяти тысяч жителей на непередаваемо холодном и закрытом севере – стала первым назначением Италы после конкурса в полиции. Там говорили на непонятном для нее диалекте, а она, Итала, была для всех землепашкой, которая подалась в полицию только для того, чтобы получать жалованье и оставить позади прошлое. Ее и остальной мир словно разделяло стекло, и общение с коллегами складывалось не лучшим образом. Друзей она не завела, оказавшись неспособной разбить лед или смеяться над шутками остальных, как и целовать задницы важным шишкам.

Тем не менее она училась, отчаянно стараясь разобраться, как все устроено. А поскольку все принимали ее замкнутость за глупость, старшие открыто говорили при ней о вещах, которые им не следовало говорить или делать. Вскоре Итала поняла, что половина ее сослуживцев преступают черту дозволенного. Одни брали взятки, другие трахали задержанных проституток в обмен на свободу, третьи воровали наркотики со склада вещдоков или подрабатывали вышибалами в клубах, когда должны были находиться на дежурстве.

При этом никто даже не соблюдал осторожность. Старший агент каждый год менял машины, предпочитая спортивные, а домой к заместителю инспектора доставляли целые окорока и ящики вина. Итала поняла, что прибыла аккурат перед тем, как все взлетит на воздух, но это походило на наблюдение за лавиной в замедленной съемке – способа остановить ее просто не существовало. Однажды ночью карабинеры задержали агента предпенсионного возраста со ста граммами кокаина в багажнике.

Итала, которая как раз находилась на дежурстве, слушала обеспокоенную болтовню сослуживцев и всерьез подумывала сказаться больной, когда начальник под каким-то предлогом забрал ее прокатиться на его машине в два часа пополудни. День выдался тусклым, и, против обыкновения, прохожие встречались редко, отчего город выглядел полупустым.

Они остановились у фонтана-бочонка, по дороге к пастбищам, и вышли покурить. Ее шефа, невысокого мужчину с редкими и, как это было принято, зачесанными назад волосами, звали Серджо Мацца, и он был на пятнадцать лет старше ее.

– Как давно ты в деле? – спросил он. – Не будем ходить вокруг да около, это останется между нами.

Итала не ожидала такой прелюдии: Мацца не только отлично знал, что вот-вот должно было произойти, но и считал само собой разумеющимся, что это известно и ей.

– Я только что приехала, я чиста, – ответила она, оправившись от удивления. – Вы действительно думаете, что остальные вовлекли бы и меня?

– Вряд ли. Поэтому мы здесь. Знаешь, что сейчас случится?

– Будет расследование…

– Ты чиста, я чист, но мы все равно окажемся запятнанными. Мне, может, и удастся дотянуть до пенсии в каком-нибудь захудалом кабинетике, а вот ты едва ли удержишься на службе.

– Я не думала, что…

– Что? – раздраженно спросил Мацца.

– Ничего. Ясно, что так и произойдет.

– И возможно, кто-то упомянет твое имя только для того, чтобы добиться смягчения приговора. Такое случается, к тому же тебя нельзя назвать всеобщей любимицей. Однако…

Итала уцепилась за это «однако»:

– Однако что?

– Ты их всех знаешь, верно? И знаешь, кто чем занимался.