Мария Скрипова

Ненадежный свидетель

Глава 1

Газета

Муха… Эта муха вторую ночь не дает покоя! Сколько уже можно жужжать?! Камера пыток с белыми кожаными стенами, расцарапанная особо буйными заключенными. Нет, это не тюрьма, это место намного хуже. Место, отнимающее твою жизнь, рассудок, обычные человеческие потребности. Попав сюда, ты уже сам не можешь решать, что тебе носить, когда бриться, причесываться. Еда, сон, прогулки… Все по расписанию. Ты как собака на привязи, которую то и дело пытается усмирить хозяин за громкий лай. А хозяев здесь много, каждый санитар смотрит с пренебрежением, превосходством. Они лучше таких, как мы, – психов, которых общество сочло слишком опасными, чтобы держать на воле. Но самое страшное, если ты попал сюда, каждое твое слово считают бредом, ставят под сомнение любые поступки и решения. Пытаются пробраться в твою голову, доказать, что все это нереально. Но я, Григорий Макаров, знаю, что видел… Я не сумасшедший, и они не смогут убедить меня в обратном.

– Пап, – раздается звенящий детский голосок. – Если ты снова перевернешь поднос с лекарством, санитары закроют тебя еще на один день в изоляторе.

– Не переверну, – обещаю я, хоть и зря. От таблеток становится только хуже, сознание расплывается, и ты даже слюни сам себе подтереть не можешь. Но Люську, дочку, не переспорить – вся в отца, такая же упрямица. – Что ты нарисовала?

– Девочек, – улыбается, протягивает листок прямо под нос. И вправду, две девочки на лесной тропе, поваленные деревья и переплюйка, заросшая камышами. – Это Вика и Ника.

– Это одно и то же, – сдуру ляпнул я.

– Нет, они сестры, – обиделась, губы надула Люська. – Ничего ты не понимаешь!

– Почему они гуляют в лесу одни? Где их мама и папа? – интересуюсь, пытаясь ее растормошить. Дочка молчит, глаза опустила. Что-то не так… Я видел уже этот лес, эти деревья, знакомое место. – Люся, кто эти девочки?

Дверь в изолятор открывается, на этот раз не санитар. Павел Степанович Окунев, лечащий врач, благодаря которому я все еще здесь. Доложили о том, что я учудил вчера, не иначе. Погром в столовой и отказ от лекарств. Психов настроить легко, главное, подход. Но для топ-менеджера по продаже люксовых машин – рутинная работа, не требующая особых усилий. Куда сложнее наладить работу пираний, так и норовящих оторвать денежный мешок друг у друга. Да… Жизнь до психушки была не такой. Я был успешен, летел по карьерной лестнице вверх. После пельменей в общаге института только начал привыкать ко всей этой роскоши. Новая машина, нет, не люкс класса, так, «Фольксваген Джетта». Но после стольких лет в метро ощущать запах нового пластика, качественной кожи, заливать 95-й, напоказ крутить в руке брелок… Понты? Нет! Кого можно удивить средним сегментом, да еще и в 30 лет? В Москве каждая третья машина дороже пятака выходит. Но черт! Какое же это было чувство, эйфория мальчишки, который всю жизнь мечтал сесть за руль «немца». Сомнительно? Ну, что есть. А купленная двушка в новом районе? Друзья в аут улетели, когда застройщик ключи выдал. Но было и то, что напоказ я не выставлял: красавица-жена и дочь, Люська… Две самые главные женщины в моей жизни.



– Григорий, вы меня слышите? – уже не первый раз обращается Окунев. – Григорий, Гриш, с кем вы разговаривали?

– Ни с кем. Скучно, док, в изоляторе, вот и пытаюсь скоротать время. Песни петь не запрещается? «Медленно минуты уплывают вдаль, встречи с ними ты уже не жди. И хотя нам прошлого немного жаль, лучшее, конечно, впереди», – горланю я, мотая головой. Дочка ухохатывается, но я держусь, продолжая распевать: – «Скатертью, скатертью дальний путь стелется…»

– Должно быть, Люсе очень нравится, когда вы поете? Это ее рисунок? – заметив картинку дочери, спрашивает Павел Степанович. – Кто это?

– Мой, рисовать люблю. А это Вика и Ника, сестры, родители у них недалекие, так и назвали, – язвлю я. Док единственный, кто может меня отсюда выпустить. Язык бы за зубами держать. Но как же я устал от этих разговоров, он считает меня чокнутым, да и сам я потихоньку начинаю сходить с ума в этом гиблом месте.

– Интересно, – задумчиво, но с любопытством смотрит на меня Окунев, что-то опять черкает в своем блокноте. – К вам сегодня уже кто-то заходил? Может быть, оставляли газету?

– В изолятор? – Насмешил так насмешил, это место не для посещений, а о газетке только мечтать остается. Да и вопрос странный, газета? С каких пор психам позволено читать газеты? Политическая ситуация, войны, эпидемия, что еще нужно больным шизофреникам, где каждый второй себя считает чуть ли не самим дьяволом или ангелом господним. Док удивляет, достает из кармана свежий вестник, протягивая мне. Сам молчит, внимательно изучая мою реакцию. Первая страница, две пропавшие семилетние девочки. Ника и Вика… Лучшие подруги, называющие себя сестрами.

– Люся… Откуда? – вырывается у меня, и это непоправимая ошибка. Два месяца притворства коту под хвост, и выписка моя опять откладывается на неопределенный срок. Наверное, уже никогда не выйду, просто сойду здесь с ума.

– Эти девочки пропали вчера, по пути из школы домой. Их похитили. Так же, как похитили Люсю, пять лет назад. Григорий, вашей дочери здесь нет. Она мертва.

– Они ее убили! – Отчаянье, боль… Я еле держусь, чтобы не взорваться. Но он ошибается, меня не нужно убеждать, что Люся мертва, я сам дважды хоронил ее. Первый раз, когда вся семья оплакивала маленький гроб, и во второй, когда разворошил могилу и пытался сжечь тело своей дочери. Впрочем, именно поэтому я здесь. Но Люся не плод больного разума, не фантазия. Она застряла – призрак, который по какой-то причине не может уйти.

– Григорий, вы были там, первым нашли тело дочери. Здесь полиция. И им нужна ваша помощь, пока не стало слишком поздно. Как с Люсей, – положив руку на плечо, вздыхает док. – Вы можете посодействовать спасению девочек. Нике и Вике столько же лет, сколько было и вашему ребенку.

В изолятор заходят двое. Мужчина и женщина в гражданской одежде. Опять эти расспросы… Что в них толку? Чтобы я помог, они должны верить в весь тот бред, который я несу. Какой же чертов парадокс, они пришли поговорить, но даже в суде показания психов не могут быть приобщены к делу.

Дочка гостей изучает, побалтывает ногами. Женщина, нет, девушка лет 20, должно быть, стажер, не иначе. Стройная, смазливая брюнетка. Красивая, на жену мою походит, только та блондинка. Одета, как подросток, джинсы, кеды, серенький свитер, поверх которого золотой кулон в виде бабочки. Но макияжа почти нет, разве что большие зеленые глаза, подчеркнутые подводкой, и легкий слой пудры, придающий и без того соблазнительной коже бронзовый цвет.

Мужчина значительно старше. Недавно проступившая седина на висках, тяжелый, усталый взгляд, морщинистое лицо. Я его знаю, именно он вел дело моей дочери. Следователь, который упрятал меня сюда.

– Григорий Константинович, – заговаривает он. – Вы меня помните? – Я только усмехаюсь. Может, я и псих, но его забыть уже при всем желании не смогу. – Вы знаете, сколько уже здесь?

– 1806 дней, – с ходу выдаю я. – Четыре года, одиннадцать месяцев и десять, нет, одиннадцать дней. Пять лет назад они убили и похитили мою дочь. Я знаю, зачем вы здесь. Вика и Ника… Они пропали вчера после школы. Так?.. Значит, эти твари опять вышли на охоту. Что ж, удачи. Может, на этот раз вам удастся не облажаться.

– Помогите нам, вы смогли найти дочь, видели похитителей, – вмешивается брюнетка. Наклоняется. Слишком близко, настолько, что я чувствую ее прерывистое дыхание на щеке. Глупая! Первое, второе дело – и уже психушка? Куда начальство смотрит?! Здесь полно маньяков, которые с радостью вцепятся в тонкую изящную шею с ложбинкой над ключицами, маняще прикрытую теплым свитером. Отворачиваюсь, к такому не готов… Мы здесь не лучше заключенных, пять лет – нескончаемо длинный срок.

– Девочки действительно пропали, – раздраженно выдыхает следователь, по всей видимости, молоденькую сотрудницу навязали, не спросив. – Григорий, мы с вами тяжело расстались в прошлый раз. Я понимаю, что вы пережили. Врагу не пожелаешь хоронить своего ребенка. Я виноват перед вами, виноват перед вашей женой…

– Бывшей, – не сдерживаюсь я. Дочка с осуждением смотрит, глазенки опустила. Не любит этой темы. Не вышло долго и счастливо, не смогла жена простить того, что я раскопал могилу… Что пытался сжечь тело. Не смогла понять, что это была уже не наша малышка. Чудовище, в которое превратили ее эти твари! А потом, весь тот бред, который я пытался донести, будучи уже здесь. Она не виновата, кто бы смог поверить? Я бы не смог, если бы не видел это собственными глазами.

– Бывшей женой, – исправляется следователь. Смотрит с неподдельным сочувствием, даже жалостью. Понимает, гад, что жизнь сломал.

Все было продумано до мелочей, никто не должен был узнать, что я собираюсь сделать. Свежевскопанная земля дала усадку, наутро бы никто и не догадался, что могилку раскапывали. Я даже Люськину игрушку любимую взял, чтобы вместо дочери в гроб положить… Все гладко шло. Жутко, это да! Тело дочки из земли вытаскивать. Но нельзя было иначе. Иначе она бы стала одной из них! А потом эти сирены. Оказалось, Афанасьев за мной слежку организовал, приглядывал за скорбящим отцом, благодетель! А дальше участок, мои россказни. Каким же идиотом я был! Думал, что после всего, что было, они поверят. Бред! Но признаю, следователь – хороший актер, удачно изобразил участие. И все как по сценарию, слезы жены, суд, и вот я здесь, через пять лет сижу лицом к лицу с тем, кто упрятал меня в психушку.

– Я уже рассказал все, что видел, – не даю продолжить я. Виноват? Да! Он обещал найти мою девочку, спасти! И что в итоге? Я потерял не только дочь, но и жену! Злость накрывает. Зачем он пришел? Слушать бред умалишенного больного, думает, что я скажу что-то другое?

– Вы видели монстров, так? – черкая в блокноте, напряженно спрашивает следователь. – Как вы их называли?

– Я сумасшедший, товарищ капитан, – усмехаюсь. – Разве не потому я здесь? Спросите у дока, если остались сомнения.

– Две девочки пропали, и им сейчас страшно, больно, а вы ерничаете, – вмешивается брюнетка, пронзая холодным взглядом. Кулаки сжаты, глаза прищурены – нет, она не стажер, и ей точно не двадцать. Она старше, чем выглядит, и намного красивее, чем показалось вначале. На глаза опять попадается кулон-бабочка… Он кажется знакомым. Я уже видел этот кулон… Но не могу вспомнить где. – Помогите нам их найти, две семьи сейчас переживают то же, что испытали вы, – указывает на фотографию. – Вика и Ника, посмотрите на них! Им столько же лет, сколько было вашей девочке!

– Дионеи, – укор подействовал, и я отвечаю на вопрос.

– Венерина мухоловка, это я помню. Но почему цветы? – Я пожимаю плечами. Следователь перелистывает блокнот, открывая старые записи. – «Они выглядят как девушки. Поразительно красивые девушки. Но это монстры. Тело покрыто серым хитином, длинные конечности, когти, в глаза невозможно смотреть, кружится голова», – зачитывает он. Я молчу, мои слова. Действительно, как после такого не упрятать в психушку? – Григорий, вы описывали их так, вы это помните?

Помню… Такое невозможно забыть, но реальность начинает выпадать, погружая в воспоминания. Таблетки! Чертовы таблетки… Сколько можно повторять доку, что от них становится только хуже!

– Григорий Константинович, – зовет док. Бесполезно, терапия помогает, болезненные воспоминания закрыты глубоко в подсознании. Вот только для дела я теперь не более чем кусок мяса. Разум затуманен, реальный мир расплывается перед глазами. – Пациент на нейролептиках, он мало чем сможет помочь, – поясняет Окунев. – Роман Михайлович, Макарову поставлен диагноз шизофренический делирий, фантастически-иллюзорный онейроид. Его разум переворачивает фрагменты реального мира, смешивая с фантастическими представлениями.

– Снимите его с терапии. Если необходимо заключение суда, я достану, – улавливаю я слова следователя. Да, док, сними меня с этих колес, я должен соображать, чтобы выбраться отсюда. Эти дети – мой шанс.

– Роман Михайлович, вы должны понимать, что галлюцинации, вызванные болезнью…

– Послушайте меня, доктор. У меня две пропавшие девочки, няня которых утверждала, что видела нечто подобное. Сегодня утром она повесилась в своей комнате. Макаров – единственный, кто сейчас может помочь отыскать их живыми. Именно он пять лет назад нашел тело дочери. В тот раз было слишком поздно. Мне плевать, какие черти живут в его голове, если будет нужно, я первый протяну им руку, – рычит следователь. – Вам пришлют решение суда по факсу, спасибо за содействие следствию.

– Роман Михайлович, причину аналогичных галлюцинаций можно объяснить психостимуляторами и схожестью определенных образов, – вылетая за Афанасьевым, парирует док.

Брюнетка мягко улыбается, фотографию детей пододвигает.

– Им нужна помощь, и у нас с вами осталось очень мало времени, – мягко, почти шепотом произносит она, покидая изолятор с белыми кожаными стенами.

Глава 2

Фарфоровая кукла

Зеленые деревья с проглядывающей красно-золотой россыпью. Слепящие лучи солнца, от которых приходится закрываться рукой, мелькающая карусель. Это детская площадка в соседнем дворе, за ней парк с березовой рощей, упирающийся в реку. Я узнаю ее из сотен других. Мы часто гуляли здесь с дочерью. Днем в этом месте всегда полно детей, но сейчас никого. Зачем я здесь? Это сон? Тогда почему я осознаю все, что происходит? Смех привлекает внимание, в песочнице кто-то есть. Люська, моя Люська. Темные волосики каштанового отлива, заплетенные в косы. Тонюсенькая шея и зеленое платьице в цветочек, с плотным белым воротничком. Стоп! У Люськи не было такого платья! Это не моя дочь. Девочка сидит спиной ко мне. В руках кукла, старая кукла, таких сейчас не делают. Фарфоровая голова и тряпичное тело. Такие игрушки опасны для детей, можно пораниться.

– Вика, ты опять спряталась! Я больше не играю! – поворачивается малышка. Одна из пропавших девочек. Боже! Как же она походит на Люську! Такая же большеглазая, только челка все портит, у дочки ее нет. Не было… Смотрит прямо на меня, прижимая куклу к груди. – Пряничный домик, няня читала нам эту сказку… Здесь холодно и темно. И Вика, она мне больше не отвечает. Мне страшно. Я хочу к маме и папе. Ты отведешь меня к ним?

– Отведу. – Опускаюсь на колени, протягиваю руку. – Пойдем со мной. Не бойся… – Она доверчиво хватается за ладонь. Я не могу ее подвести, не имею права. Но куда идти? Вокруг нет ни одного дома, только площадка и березовая роща. Выбора нет, с другой стороны парка проход на набережную. Девочка едва плетется, приходится взять ее на руки. Мечусь, кажется, я уже в сотый раз прохожу одно и то же место. Парк небольшой, за это время я не раз обошел его вдоль и поперек. Здесь нет выхода. Ночь сменяет день, грозовое небо, капли дождя. Я устал, больше нет сил…

– Мы заблудились? – спрашивает меня Ника. – Я больше не увижу маму и папу?

– Я тебя найду. Вас обеих… Обещаю, – выдыхаю я, ставлю ребенка на землю. Девочка опускает глаза, на земле ее кукла с разбитой головой. Вот же напасть! Такие игрушки опасны для детей, о чем только родители думают! Ника поворачивает ладошки ко мне, показывая впившиеся осколки.

– Гензель и Гретель, няня читала нам эту сказку, – повторяет она. – Пряничный домик…

Картина растворяется, детская площадка, деревья, все исчезает. Я снова в этой чертовой палате. Сон, это был только сон, но я еще помню запах берез, капли дождя на лице и тепло маленькой ручки, доверчиво сжимающей мою ладонь.

– Пап, ты был в нашем парке, с березками? – спрашивает Люська. Поворачиваюсь к дочери: на меня не смотрит, черкает что-то на листке. Ей было так же страшно, как сейчас той девочке. И она так же ждала маму с папой. Надеялась, что я ее найду! Но я подвел… Не спас своего галчонка. Эмоции накрывают, без таблеток все ярче, та же боль, как пять лет назад. За эти годы я должен был бы смириться, пережить эту стадию. Больница изменила восприятие, притупила чувства. Здесь нет времени. Я похоронил дочь не 1806 дней назад, а вчера, и это разъедает изнутри, гложет, возвращая душащие воспоминания. Док предупреждал, что будет отходняк, красиво называя его «синдромом отмены».

– Ты тоже была там? В парке, когда тебя забрали, – осторожно спрашиваю я. Люся мотает головой, но говорить не хочет, закрылась, коленки под себя поджала. Что я за отец такой? Так ни разу и не узнал, что она чувствовала там, что пережила. Наверное, думал, что могу ранить, заставить вспомнить, но она и так все помнит. Отговорка. Я сам боялся услышать то, что происходило с моей девочкой, что с ней делали эти чудовища. – Галчонок… – Осознание накрывает. Три для без таблеток, и начинаю размышлять трезво. Люська мертва, я сам ее хоронил! Что, если то, что я вижу сейчас, и есть плод моего воображения. Если я действительно болен? Меня сняли с терапии, значит, продвижения в деле нет. Но если врачи правы, то своим бредом я только сильнее запутаю следствие. Отниму драгоценное время у пропавших девочек. Парадокс лечения… Пять лет ежедневной терапии я пытался убедить весь мир, что не псих, но стоило врачу снять меня с таблеток, и я сам уже не до конца уверен, что весь мой бред – не плод игры больного разума.

– Григорий Константинович, к вам следователь. – В палату зашел док, заинтересованно переключив взгляд на рисунок. – Художничаете?

– Нечем себя занять, – вру. Впрочем, в больнице это сложно назвать ложью, делать нечего. Но чтобы взрослый мужик детские картинки рисовал?! Идиотизм. Про дочку приходится помалкивать, не хватало еще, чтобы терапию вернули. Взгляд сам падает на картинку. Вот же черт немытый! Кукла, что у девочки была, в парке. Откуда Люське знать? Она не была в моем сне. Может быть, Павел Степанович и в этом прав, я сам художничаю, не осознавая своих действий. Второй раз за день усомнился, что дочка настоящая. Для нее это предательство. А для меня? Может, это путь к исцелению? – Док, я не могу… Я не уверен.

– Не уверены в чем? Не уверены в своих видениях, воспоминаниях? – интересуется врач. Киваю, но сказать нечего. Галчонок с обидой смотрит, губы надула, едва не плачет. А вот док заинтригован, явно не собирается пускать следователей, пока мы не поговорим. – Гриша, пропали две девочки, у них не так много времени. Если пустить полицию по ложному следу, их не успеют спасти. Вы понимаете это? Ваша дочь погибла, это трагедия, невосполнимая утрата, – продолжает давить он. – Это травма, вы видели ее убийц, чудовищ, сотворивших зверство. Но эти чудовища такие же, как мы с вами, из плоти и крови. Они люди. Мозг человека устроен так, что должен нас защищать, понимаете? Нейроны вычеркнули из памяти тех, кто сделал это, заменив на более подходящий образ киношных монстров. Григорий, за пять лет у нас с вами не было прогресса, но сейчас…

Дверь с шумом открывается, следователь прет, как танк, даже двое санитаров остановить не могут. Недовольный, злой, с моим врачом отношения у них не заладились, интересы разные, только ключевое звено, выходит, я. Следом проскальзывает брюнетка, и опять этот кулон попадается на глаза. Даже вырез на блузке внимание не привлекает, только кулон. Да что с ним не так? Почему он не выходит из мыслей?

– Если вы будете препятствовать следствию… – рычит мужчина. Следователь не робкого десятка, высокий, крепкий, на медведя походит. А док… Заяц! Хлипкий, сутулистый, с округлившимися глазами. Картинка из мультика, только название вспомнить не удается. Люська его любила. Там еще девочка есть, маленькая в платочке. Я действительно сумасшедший, раз сейчас думаю о таком.

– Роман Михайлович, выслушайте. За пять лет у нас впервые наблюдается прогресс. Макаров начинает осознавать, что его галлюцинации – это набор измененных зрительных образов. Этот человек болен, он не сможет помочь вам найти похитителей, а ваше пребывание здесь только усугубит и укоренит фантастический мир, нарисованный возбужденным разумом. Эта дорога в никуда. Психически неуравновешенные люди цепляются за определенные факты, подкрепляя свою теорию недоказуемыми свидетельствами. Фотографии следов йети на снегу смогли убедить сотни тысяч людей, что снежный человек существует. Несмотря на то что до этих снимков слова местных жителей, утверждавших, что они видели в горах мохнатого человека, считали анормальными.

– Роман, посмотри на рисунок, – отвлекает брюнетка. Взгляд следователя падает на листок бумаги. И откуда такое удивление? Да, странно, когда взрослый мужик детские картинки рисует, но на то это и психушка.

– Макаров мог выйти за периметр больницы? – хриплым голосом обращается к доку следак.

– Роман Михайлович, у нас закрытая психиатрическая лечебница, а не санаторий курортного типа. Пациенты не покидают территории больницы.

– Мне нужны имена посетителей, всех, кто за последнюю неделю навещал больного, – сверлит меня взглядом следователь. Что это еще за поворот? Он подозревает меня? Что ж, как и в прошлый раз, когда он обвинял меня в похищении собственного ребенка. Если тогда алиби было сомнительное, со слов жены, то сейчас не поспоришь. Пять лет я не покидал этих стен. Если экспертного мнения дока покажется недостаточно, то запись с камер видеонаблюдения развеет оставшиеся сомнения.

– Роман Михайлович. За пять лет вы первый посетитель Макарова.

– А жена? – обескураженно уточняет Афанасьев. Павел Степанович молчаливо качает головой, а что тут еще скажешь? Больно, кортиком в сердце, но док прав, жена не пришла, даже когда подала бумаги на развод. Я здесь один, 1806 дней… Кроме Люськи, у меня больше никого нет.

– Мне жаль, – тихо, с неподдельным сочувствием подает голос брюнетка. Какая же красивая девушка, и волосы, должно быть, очень мягкие. Наваждение, как же хочется прикоснуться, пропустить сквозь пальцы хотя бы прядь. Вдохнуть тонкий, цветочный аромат, а пахнуть она должна именно так, я в этом уверен. Черти! Не могли прислать со следователем кого-то постарше, лет так на тридцать, а лучше и вовсе мужского пола. Выдыхаю, стараясь взять себя в руки, но стоит только посмотреть на нее, и все летит в бездну.

– Павел Степанович, оставьте нас наедине, – отрезвляет голос Афанасьева. Доку возразить нечего, в этот раз следователь собрал все необходимые бумажки, чтобы быть здесь. Препятствие чревато. Окунев ободряюще хлопает меня по плечу, выходя из палаты вместе с санитарами. – Григорий, кукла на вашем рисунке принадлежала одной из пропавших девочек. Нике. Ребенка похитили вместе с ней. Где вы ее видели? Вам кто-то показал? Санитары, врачи, медсестры? Может, фотография, случайно выпавшая из кармана, или кто-то из пациентов рассказывал о ней? Попытайтесь вспомнить, сейчас это очень важно.

– Где их похитили? – перехватываю инициативу.

– Няня гуляла с ними на набережной, – отвечает брюнетка. – У нас нет ни одной зацепки, никаких следов.

– Набережная? – Девочки не могли пропасть на набережной. Слишком много людей, эти твари так не охотятся. Следователь кивает, пристально изучая меня. Удивлен, озадачен? Странная реакция. – Это няня сказала? Что их похитили там? Нет… Не может быть. Вечером там слишком много народу. Дионеи выбирают уединенные места, там, где есть отход. Такие, как парк. – Вспоминаю сон, детская площадка, березовая роща. Напротив… Набережная! Я видел место похищения? Но откуда…

– Парк, они похитили их там, – не подумав, выдаю я. – Знаю, как это звучит со слов психа… Но это не набережная, это парк! – Меня начинает колотить, встаю, мечусь по палате. Свет от лампы по глазам бьет, голова гудит, зажимаю уши руками. Фоточувствительность, возбудимость, я болен. Точно болен. – Нет… Я псих! Псих, понимаете? Меня нельзя слушать, это бред! Это даже не мой рисунок, дочери. Я не могу помочь. Уходите!

– Папа, как же Ника и Вика? – Люська хватает меня за руку. – Они умрут! – В голубых глазенках слезы. Не могу видеть, как она плачет! – Как я… – Кажется, я чувствую ее прикосновение, чувствую, как маленькие пальчики цепляются за меня. Но как можно чувствовать призрака? Даже с паранормальной точки зрения это невозможно. – Ты должен им помочь, ты обещал Нике!

– Прости малышка, я не могу, – дотрагиваясь до щеки дочери, мотаю головой. Для следователей это должно быть дико. Ничего, это психушка, место, подходящее для таких, как я.

– Вы с дочерью говорите? – спрашивает брюнетка, глядя прямо на Люську. – Гриш, вы должны нам помочь найти девочек. Почему парк? Это Люся говорит вам о нем?

– Григорий Константинович, – следователь раскладывает карту на столе, пальцем указывая на точку возле реки. – Здесь предположительно похитили девочек. В пешей доступности два парка, их проверяли с собаками. Следов нет. Если вы утверждаете, что это парк, покажите его на карте. Я лично проверю это место.

– Поверите сумасшедшему? – мотаю головой, усмехаясь. – Куклу нарисовала Люська. Моя дочка, и да, я знаю, что она мертва! А парк – это сон, я видел его во сне, видел Нику в зеленом платье с белым плотным воротничком. И даже сейчас дочка умоляет помочь вам, а я не знаю, могу ли верить самому себе! Уходите! Вы должны искать девочек! Может, на этот раз вам повезет больше… Оставьте уже меня в покое, я болен!

– Я не говорил, как были одеты девочки, – выдыхает следователь. – Говорите, что дочка просит помочь? Так помогите. Укажите парк, если там ничего нет, даю слово, больше вас не побеспокою.

– Галчонок, – смотрю на свою малышку. – Я помогу, но я должен быть уверен. Расскажи мне то, что я не знаю, то, что можно проверить. Я очень тебя люблю, но должен удостовериться, что ты настоящая, что ты здесь.

– Почему ты мне не веришь? – обижается Люська, нос морщит, ручки скрестила, на меня не смотрит. Давно я за ней таких протестов не замечал. – А ты ругаться будешь? – спрашивает она, и я мотаю головой. Что бы она ни сделала, как я могу на нее ругаться? – Музыкальная шкатулка, которую ты мне на день рождения подарил, я ее сломала. Случайно, она сама упала… Ты бы стал ругаться, и я не сказала ни тебе, ни маме.

– И что ты с ней сделала? – улыбаюсь я.

– Спрятала, чтобы ты не нашел, – отвечает Люська. – Она за вентиляционной решеткой, за моей кроватью.

– Значит, за решеткой? – уточняю я, малышка кивает, виновато опустив глазенки. Перевожу взгляд на Романа Михайловича с брюнеткой. Следователь терпеливо, с неким любопытством ждет, наблюдая за моим диалогом с воздухом. Спектакль в психбольнице, и билета покупать не надо. – Я покажу, где парк, но при одном условии. Вы дадите мне позвонить жене, сейчас.

Афанасьев молча достает телефон, протягивает мне. Не ожидал, что так быстро согласится. Он и представить не может, как долго я ждал этого разговора…

– Пять минут, – уточняет он. – Твой врач меня явно за это по головке не погладит…

Благодарно киваю, набирая до боли знакомые цифры. Гудки, и нежный голос моей Аленки…

– Да. – Молчу, сердце щемит, по телу холодный пот, слова выдавить не могу. – Я вас слушаю.

– Ален, – хрипло, через силу выдаю я. Не сменила номер, моя девочка. Как сильно я по ней соскучился. – Это я. – Она не сразу узнает мой голос, но уже догадывается, кто это.

– Гриша. Гриша… – повторяет. – Зачем ты звонишь, тебе доктор разрешил? – На заднем фоне раздается детский голосок. Откуда в нашем доме ребенок? – Прости, мне нужно идти…

– Кто это? – грубо выдаю я, наверное, зря, она не заслужила.

– Мой сын, Гриш, прости, – отвечает Алена. – Мне правда пора, прости…

– Подожди, пожалуйста, – прошу я. – Ты можешь сделать для меня кое-что? В комнате нашей дочери, за кроватью, открой вентиляционную решетку. Там должна быть шкатулка, которую я подарил Люське на ее последний день рождения. Она сломана, посмотри, там ли она.

– Это опять твои фантазии? Тебе это Люся сказала? – не выдерживает жена. Бывшая жена… – Господи, Гриша… Я не могу снова все это пережить! Наша дочь мертва! Не заставляй меня…

– Алена… – пытаюсь остановить. Как я виноват, сколько всего хочу сказать. Но следак не дает, забирает телефон.

– Алена Игоревна, это следователь Афанасьев Роман Михайлович. Мы с вами уже встречались по поводу пропавших девочек, ваш бывший муж нам в этом помогает. Я вас прошу, поищите шкатулку, это может нам помочь в расследовании.

– Гриша болен! Я не могу ничем вам помочь. И оставьте вы уже нас в покое, сколько можно…

– Алена Игоревна, две девочки сейчас…

– Не смейте! – останавливает она. – Только не вы! Вы должны были спасти нашу малышку, но не сделали этого! То, что Гриша в психушке, ваша заслуга! Вы и без этого разрушили наши жизни, хотя бы сейчас оставьте нас в покое… В конце концов, это ваша работа!

Следователь молча собирает бумаги со стола, но я его останавливаю. Сделка есть сделка, свою часть он выполнил. А то, что Аленка не хочет говорить ни со мной, ни с ним, вина только моя. Я должен был оберегать свою семью и не справился. Теперь эту роль выполняет кто-то другой…

– Это место, – тычу пальцем в березовую рощу. – Я видел это место. Жители называют его парком, но на карте он не отмечен, вы его не проверяли.

Роман Михайлович протягивает руку, жму – не такой он и плохой мужик. Да, дочку не спас, но по глазам вижу, жалеет, гложет его это, так же, как и меня.

Глава 3

Музыкальная шкатулка

Роман еще раз прошелся по детской площадке, тяжело вздохнув. Макаров оказался прав, опять. Он уже и сам был готов поверить в бредни сумасшедшего, глядя на розовую ветровку, брошенную в домике под горкой. Дети были здесь, похоже, именно отсюда их похитили. Няня не смогла дать четких показаний, женщина была то ли в шоке от увиденного, то ли кукушка поехала. Одни слезы и сопли, от которых в деле не бывает пользы. Пришлось прекратить допрос, а наутро она уже была мертва. Повесилась в спальне, на своих чулках. Дети никогда раньше не отходили так далеко от дома. Предположительный маршрут составлялся со слов родителей и немногочисленных свидетелей, которые видели девочек в пяти километрах западнее. Березовая роща меньше одного гектара со старенькими качелями, песочницей и детским домиком с горкой даже в радиус поиска не была внесена. Но чертов Макаров указал на карте именно это место и сразу попал в яблочко. В такие совпадения Афанасьев не верил, но алиби пациента кристально чисто, выйти за пределы больницы он не мог, да и видеонаблюдение доказало слова дока. Посетителей за последний месяц у него не было, как и за все пять лет, проведенные там. Оставались врачи и медперсонал, но и здесь не нашлось зацепок. Даже проверка линии сотовой связи, по которой пробивали нахождение телефонов персонала больницы, ничего не выявила. Рядом с местом похищения был засечен только один сигнал. Санитар, Клюев Илья Викторович, 54 года. Алиби подтверждали более 20 человек. Да оно и понятно, спортбар, чемпионат мира и финал Россия – Канада. Итог прост – свидетелей нет, никаких зацепок, требований о выкупе, и только чокнутый папаша большеглазой девочки, которую он так и не смог найти пять лет назад.

Афанасьев напрягся, заметив подъехавший «Ягуар». Подполковник Кириллов и по совместительству дядя одной из пропавших девочек. Угрюмый, скрюченный мужчина сорока пяти лет в дорогом костюме вылез из машины и зашел за желтую линию заграждения.

– Товарищ подполковник, – кивнул следователь.

– Афанасьев! Почему я только из новостей узнаю, что найдено место похищения девочек? Мне сразу должны докладывать, при любом продвижении дела! – прорычал он, кутаясь в пиджак под моросящим дождем. – Если Вероника не вернется домой…

– Аркадий Петрович, мы делаем все, что в наших силах, – уравновешенно ответил следователь. Полицейский прервал беседу, показывая разбитую фарфоровую куклу в полиэтиленовом пакете.

– Обнаружили напротив качелей, между берез. На нижней части платья куклы биологические следы коричневого цвета, предположительно кровь, – доложил молодой человек в дождевике.

– Собаки взяли след? – уточнил следователь.

– Нет, два дня дождь льет, – почесал затылок полицейский. – Смыло.

– Значит, ищите лучше, и расширить периметр поиска, – хрипло приказал Кириллов, убирая руки в карманы. – Кто дал наводку? Отец погибшей девочки? Как там его… Макарин? – произнес Аркадий Петрович, обращаясь к Афанасьеву. – Алиби проверили? Он может быть причастен к похищению?

– Макаров. Он чист.

– Да хоть Печкин! Подключайте его к делу, если сами ни черта не в состоянии сделать. Афанасьев, не найдешь мою племянницу живой, сгноблю. Чтобы сегодня же Макаров был здесь. Тьфу, до чего докатились, экстрасенсы нашу работу выполняют!

– Макаров – не экстрасенс, он пациент психиатрической клиники, – пояснил следователь. – Не думаю, что будет целесообразно подключать его к следствию.

– А думать у тебя, Афанасьев, время было, ни одной зацепки! За Макарова головой отвечаешь. Ходить за ним будешь тенью, не хватало мне еще, чтобы у нас здесь псих свободно разгуливал.

– Я понял вас, Аркадий Петрович, – кивнул Роман. – Сегодня же займусь документами.

– Я сам этим займусь, – отрезал подполковник, уже садясь в машину. – Выполняй свою работу. Афанасьев, на этот раз мы обязаны найти девочек живыми.



Пренебрежительно окинув взглядом четырехэтажное белое здание с закрытой территорией, Афанасьев подошел к двери. На скамейке сидела блондинка с маленьким мальчиком 3–4 лет. Он узнал ее сразу, жена Макарова. За пять лет сильно изменилась, худая, бледная с темными кругами под глазами. Потеря дочери и мужа оставила свой отпечаток, не пощадив молодую, красивую женщину.

– Алена Игоревна? – подойдя к ней, позвал Афанасьев. – Здравствуйте, вы пришли к мужу?

– Нет, вы просили посмотреть шкатулку, – запахнув зеленый плащ, выдавила она. – Я ее нашла. Там, где сказал Гриша… Не знаю, как он мог узнать. – Она достала из сумки сломанную игрушку, протянула капитану. – Надеюсь, это вам поможет найти пропавших девочек. – Она взяла играющего с пистолетиком мальчишку за руку, еще раз посмотрела на постаревшего за это время следователя. – Роман Михайлович, не звоните больше, я сделала это только из-за пропавших девочек. У меня другая жизнь, я не могу допустить, чтобы призраки прошлого разрушили и ее…

– Алена Игоревна, вы… – хотел спросить Афанасьев.

– Простите, нас ждут, – отрезала Алена. – Егор, пойдем.

– Мам, а мы опять к дяде не пойдем, к котолому приехали? – заныл мальчик.

– Нет, милый, – посмотрев на следователя, заволновалась женщина. – Мы уже нашли того дядю, к которому приезжали…

– Неплавда, ты говолила, что дядя в белом домике живет и не выходит оттуда, – возмутился малыш. – А этот дядя выходит!

– Это и есть этот дядя, Егор пойдем, – попыталась увести ребенка Алена Игоревна, но мальчик надул губы, отворачиваясь от матери.

– Кто тут маму не слушается? – присел на корточки перед мальчиком следователь. – А на полицейской машине хочешь прокатиться?

– Плавда? На настоящей? – недоверчиво поинтересовался мальчуган.

– Самой настоящей, с мигалками, – подмигнул Афанасьев; Егор закивал, забывая обо всем. – Алена Игоревна, вы на машине?

– На такси, – пояснила женщина.

– Вот и славно, мои ребята довезут вас до дома. Спасибо, что приехали. Пойдемте, провожу вас до патрульной машины.

– Мама, мама! Мы поедем на полицейской машине! – захлопал в ладоши мальчуган. Алена Игоревна благодарно кивнула, забираясь с сыном на заднее сиденье.

– Спасибо, – кивнула она, закрывая дверь. Следователь проводил уезжающий патрульный автомобиль и пошел к старенькой «Шкоде Октавиа». Еще раз посмотрел на музыкальную шкатулку. Стоит ли показывать игрушку Макарову? Нет, в этом даже врач согласится с ним на сотню процентов. Это только подкрепит фантазии и будет тормозить дело. Сейчас он нужен им для того, чтобы найти девочек, а значит, должен быть хотя бы наполовину вменяем. Да и как поверить в существование призрака? Григорий мог знать, где шкатулка, наткнуться случайно или видеть, как девочка сама ее прятала. В экстрасенсов Афанасьев не верил, как и в монстров и всевозможных чудовищ.

– Вы хорошо ладите с детьми, – раздался позади голос психиатра. Павел Степанович поздоровался, пожимая руку. – Алена Игоревна с сыном часто бывают здесь, печальная картина.

– Вы говорили, что у Макарова не было посетителей, – недоумевающе свел брови Афанасьев.

– Так и есть. Алена Игоревна часто приходит сюда, сидит с сыном на скамейке, смотрит в окна, но так ни разу и не решилась навестить мужа. Я пытался ее уговорить, эта встреча пошла бы на пользу им обоим, но тщетно. Потеря дочери – тяжелое испытание, но им обоим нужно двигаться дальше, – медленно, вдумчиво ответил док.

– Если бы только потеря дочери, – выдохнул следователь. – Павел Степанович, вы получили распоряжение суда?

– Да, Роман Михайлович, мне пришли документы. Поймите, Григорий Макаров сражается с демонами, которые живут только у него в голове. Забирая сейчас его из больницы, вы перечеркиваете результаты пятилетнего лечения.

– Результаты? Макаров до сих пор разговаривает со своей умершей дочерью, рисует детские картинки и видит, черт знает что. Знаете, либо ваша терапия не помогает, либо я своими руками упрятал здорового человека в психушку!

– Вы вините себя в смерти этой несчастной девочки, эта трагедия сказалась не только на семье Макаровых. Вы вели дело.

– Стоп, док, не стоит применять свои психологические штучки ко мне. Я выполняю свою работу, а вы выполняйте свою. По решению суда я забираю Макарова, – перебил капитан, не давая продолжить. – Если все его слова бред умалишенного, через пару дней он вернется в клинику, и вы продолжите пичкать его препаратами. Но если он сможет помочь, то, возможно, мы сумеем спасти двух маленьких девочек. И вам, док, не придется лечить еще две несчастные семьи, которые оплакивают своих детей. Подготовьте необходимые бумаги, Макаров едет со мной.

– Что ж, раз я не могу вас переубедить, у меня связаны руки. Мой личный телефон, звоните в любое время, если с Макаровым возникнут проблемы, – протягивая визитку, вздохнул Окунев. – Это скользкий путь, постарайтесь сохранить рассудок и трезвый ум. Иначе, боюсь, вместо одного пациента с синдромом «шизофренический делирий», будет два.

– Вы мне угрожаете? – Афанасьев холодно посмотрел на психиатра.

– Ни в коем случае. Предупреждаю, что эта дорога может завести в дебри собственного разума, откуда очень непросто найти выход. Нет испытания более бесчеловечного, чем, лишившись рассудка, день за днем терять самого себя… – вздохнул док. – Документы уже подготовлены, пройдемте в мой кабинет. Так будет удобнее.

Глава 4

Пряничный домик

Зачем мне принесли одежду? Голубая рубашка с темно-серыми брюками и пиджак «американка», прямого кроя. Моя одежда, в которой я оказался в этом месте. Любимый костюм, счастливый, сколько удачных сделок в нем я заключил… Со счета сбился. Но в одном он мне помочь так и не смог, во время суда. Закрыли. И все же столько воспоминаний с ним связано. Подарок жены. У нас тогда денег не было. Только институт закончили, на работу не брали. Аленка официанткой устроилась, первую зарплату получила, все потратила, чтобы меня одеть. Даже за съемную квартиру нечем было платить. Я разозлился, идиот, до слез довел. Через пять минут пожалел, извинился, она простила, моя девочка, поцеловала и сказала, что все будет хорошо. Так и вышло, через пару дней устроился в автосалон. А потом покатило, за год поднялся до руководителя отдела продаж. Тошно, такое чувство, что все это была не моя жизнь, чья-то чужая. И сейчас этот человек приходит с работы, снимает костюм, а дома жена ждет с ужином, и дочка красавица, отличница. А Люська у меня такая и есть, упрямая, всегда добивалась того, чего хотела.

– Папочка, мы к маме пойдем? – радостно спрашивает галчонок. Вот что ей ответить? А она ластится, ко мне жмется, за руку хватает. Ей не понять, что мама не хочет видеть отца и поверить здоровым разумом в то, что Люська рядом, просто не в состоянии. Да и куда я отсюда уйду, разве что на прогулку в загон для умственно отсталых, которых никто за людей уже не считает.

– Григорий Константинович. – Заходит док, за ним молчаливый следователь. Недовольно на меня смотрит. Его понять можно, кто захочет с психом общаться. И что? Опять расспросы, бред, мне уже нечего ему сказать. – Санитар принес вам одежду? Вижу, что принес.

– Решили выписать? – усмехаюсь я. Конечно, нет, сам знаю. Но в чем подвох?

– Одевайтесь, Макаров, вы едете со мной, – отвечает следователь, и я впадаю в ступор.

Люська от радости подскочила, в ладоши хлопает. Как маленький вьюнок крутится, тараторит без умолку.

– К маме, к маме, мы поедем к маме!

– Вы нашли шкатулку? Она была в вентиляционной решетке? – Яремная вена на шее вздулась, пульс зашкалило. Вдохнуть не могу, грудину, горло сжало так, словно кто-то легкие вырвал. Пять лет я провел здесь, и что получается в итоге? Я не псих? Неужели даже док поверил во всю мою ахинею?

– Шкатулку? – переспрашивает следователь. – Ее не было там, где вы сказали. Мы нашли место похищения девочек. Это березовая роща, на которую вы…

– Как? – перебиваю я. Слова отрезвляют лучше ведра ледяной воды. – Алена посмотрела за вентиляционной решеткой? Она сломана, Люся ее сломала и спрятала. – Неужели все это время я разговаривал сам с собой, и эти рисунки, видения… Какого черта! Люся, моя Люся, ненастоящая? Ее здесь никогда не было?.. Она мертва, и вместо того, чтобы принять это, я выдумал проекцию. Идиот! Как мне не пришло в голову задать ей такой простой вопрос намного раньше! Получается, я не хотел отсюда выходить. На воле у меня больше ничего не осталось. Сам все потерял, сам виноват, мое место здесь.

– Григорий, девочек похитили на детской площадке, на которую вы нам указали. Но след взять не удалось, нам нужна ваша помощь.

– Помощь? Помощь кого? Чокнутого? С каких пор наша доблестная полиция прибегает к услугам умалишенных? – усмехаюсь. Хватит, пора все это заканчивать. Это мне нужна помощь, я болен и просто хочу выздороветь.

– Ваш IQ 185. В прошлый раз вы смогли найти свою дочь, для меня этого достаточно, – нервно сводит брови Афанасьев. – Помогите нам найти девочек, и даю слово, что вытащу вас отсюда.

– Слышали, док, – мотаю головой я. – Он слово дает! Я уже говорил, что ничем не смогу помочь. Я болен.

Вспомнил он про IQ 185… Я всегда мыслил нестандартно, непонятно для других. В школе меня чуть ли не гением считали, три класса проскочил. В институте с Аленкой познакомился, забил на всю учебу, и все равно красный диплом. Преподаватели будущее пророчили, второй Теренс Тао. Нет, это точно не мой путь, да и IQ у него повыше моего, он чертов гений по всем шкалам. Я с детства машинами увлекался, патологически, даже няня в садике называла это девиантным поведением, пугая бабку. Глупо, девиантное – это все, что отличает нас от общепринятых норм. Люди, сознательно отказывающиеся от гаджетов, самоизоляция общин, веганы – все это проявления девиантного поведения. Работа в автосалоне была моим осознанным решением. И да, я любил свою работу! Улыбаясь в лицо тем, кто считал, что я попросту растрачиваю свой ум. Нет в нем пользы, в этом я убедился уже очень давно. Был только один человек, принимающий меня таким, как есть, – Аленка. Но и она отвернулась, когда я включил свой мозг, абстрагируясь от общепринятых устоев.

– Пап… – подняла на меня глаза Люська. – Ты должен спасти Вику и Нику, ты обещал!

Господи! Что она несет? Вернее, что несет мой больной разум… Впервые не могу на нее смотреть, не хочу. Она ненастоящая, ее здесь нет.

– Мне все это, как и вам, удовольствия не доставляет, – ворчит Афанасьев. – Давайте договоримся: будем считать это прогулкой за пределами больницы. Если результатов не будет, вернетесь сюда и продолжите лечение.

– Прогулка? – А это действительно заманчиво, такого у меня пять лет не было. Шанс выйти отсюда, хотя бы на один день. – Идет. Но у меня условие: пиццерия на проспекте Декабристов. Большая пицца «Салями» и две банки колы, ванильной 0,33. Денег у меня нет, платить придется вам.

– Идет.

– Это еще не все, ваш свитер. Мне нужен ваш свитер. Костюм мне велик. Глупо буду смотреться. Еда здесь такая – только собак кормить, – я усмехнулся, оценивая, насколько нужен ему. Следователь нервно снимает шерстяную кофту, оставаясь в поношенной футболке. – И часы… – добавляю. – Офицерские?

– Не борзей. Жду на улице, – огрызается Афанасьев, хлопнув дверью.

– Что же, Григорий Константинович, надеюсь, прогулка не перечеркнет результаты нашей с вами работы. Переодевайтесь. Санитар проводит вас к выходу.

Неужели я могу вдохнуть полной грудью? Сердце колотится, стоит только выйти за железные ворота. Становится не по себе, ежусь, машинально закутываясь в свитер. Великоват, висит, как мешок. Стоило надеть костюм. Впрочем, нет. Так за небритого бедолагу сойду, с пиджаком не по размеру другая история. Неопрятно, дурной тон, друзья увидят – засмеют. Друзья? Да, нехило загнул, нет у меня друзей, за пять лет ни одного посещения. И все же почему так не по себе? Желание закрыться. Прохожих у психушки и без того немного, два-три человека. Но кажется – толпа, все смотрят на меня.

– Папочка, – протягивает руку галчонок, улыбается, глазенками хлопает. – Папочка, не бойся. Эти дяди и тети на тебя не смотрят, пойдем! – Стараюсь не реагировать, даже не смотреть на нее. Игры разума, как же надо было себя довести, чтобы сейчас чувствовать разъедающую вину. Не могу видеть, как она непонимающе, обиженно смотрит, цепляется за штанину. Доченька, моя доченька… Нет, не так, образ моей дочери – мой собственный делирий, в котором я утопаю с головой. – Пап, почему ты со мной не разговариваешь? Ну, пап!

– Макаров. – Голос Афанасьева. Как же сейчас я ему рад! Мы не раз с Люськой обсуждали, что я не могу с ней разговаривать, когда кто-то рядом. Сейчас это играет на руку, оправдывая мое молчание. Неужели я хочу, чтобы дочка исчезла? Неужели я действительно этого хочу? Даже и не знаю, что лучше – видеть ее в своей палате каждый день, слышать ее смех или закрыться, выздороветь, отпустить и жить дальше, как сделала Аленка. – Давай на «ты», – предлагает он, и я киваю. – Садись в машину, мы едем в парк.

– Сначала пиццерия, – задираю я. Следователь усмехается, играть по моим правилам в его планы явно не входит. Принимаю вызов, глянем еще, кто кого.

– Скажешь что-то дельное, будет тебе «Салями», нет – больничную баланду поешь. Да, и еще, классный свитер, состирни при возможности. Психам мыло положено?

– Жену твою попрошу, она у нас как раз горшки чистит, – не остаюсь в долгу я. Неприязнь? Нет, так, метим территорию, думаю, нам долго предстоит друг друга терпеть. – Трогай, шериф, давно не ел сочной пиццы.

– Тьфу, американщина, – отплевывается следователь, заводя авто.

По пробкам добираться небыстро, машина – еще та колымага. Но признаю, за чертовы пять лет, проведенные взаперти, вдыхать амбре выхлопных газов с примесью жирного фастфуда – тот еще кайф.

Роман филигранно паркует свой драндулет возле желтой ленты, жестом давая понять, что мне лучше остаться здесь. Отлично, слишком много народу. Мне не по себе. Осматриваюсь, на глаза попадается брюнетка, значит, она тоже здесь! Признаться, я ждал встречи с ней. Одергиваю себя, не об этом сейчас должен думать. Удается переключиться. Точно, тот самый парк из моего сна. Да, я был здесь раньше, но горки не было, как и качелей. В голове не укладывается, откуда я мог знать. Если предположить, что разум делает аналитические выводы из собранной информации, с цветом угадать непросто. Темно-березовые нарисованные улитки на горке выбивают из колеи. Область видимого света лежит в интервале от 380 до 740 нанометров. Человеческий глаз способен различать разницу в длинах волн порядка 20 нанометров. Следовательно, количество воспринимаемых человеком цветов примерно равно около 17 миллионов оттенков. Шанс угадать 1:17 000 000.

– Пап, песочница, – указывает дочка. Именно здесь я видел Нику. Выхожу, как одурманенный, ломясь за ограждение.

– Вам сюда нельзя, – останавливает полицейский. Молоденький еще, пацан, с такой наглостью не сталкивался. Но погоны лейтенанта, успел выслужиться.

– Шурик, пропусти, он со мной, – разруливает следак, подзывая рукой. – Здесь нашли курточку одной из девочек.

– А кукла? Ее тоже нашли? – моментально спрашиваю я. Роман кивает. – Она была разбита? Фарфоровая голова. Она должна быть разбита…

– Откуда? – удивляется он, но я уже не слушаю, подходя к песочнице. Мы были здесь с женой и дочерью за пару дней до того, как Люську похитили. Еще пять лет назад я понял, что эти твари вначале выслеживают своих жертв. Выбирают неслучайных детей. Возможно, именно здесь дионеи приметили моего галчонка. Как я мог быть так слеп! Я не понял, не заметил, не смог… Моя вина. Тогда, чтобы осознать, с кем имею дело, мне понадобилось слишком много времени. Но сейчас я знаю врага и не имею права на ошибку.

– Пап, – зовет дочка.

– Не сейчас, – машинально отвечаю я. Вот же черт, не лучшее начало. На меня и так все косятся, не хватало еще с воздухом вести диалог.

– Папа! – настаивает Люська, пальцем указывая на осколок фарфора, втоптанный в землю. – Гензель и Гретель.

Подсказка, мой разум не так плох.

– Умница, – улыбаюсь я, поворачиваясь к следователю. – Пряничный домик! Няня читала девочкам эту сказку.

– Что? – не понял Роман.

– Пряничный домик! Братья Гримм. Хлебная крошка. Они нашли дорогу по хлебным крошкам. Умные девочки. Они оставили подсказки.

– О чем он? – спрашивает брюнетка. Следователь молчит, растерян, пытается сложить два плюс два.

– Фарфор, это от куклы. Нужно искать хлебные крошки, – тараторю, почти задыхаясь. Слова умалишенного – бред, согласен, но они не понимают, слишком глупы, чтобы мыслить шире. С доком было проще. Придется заново учиться разговаривать с узколобыми людьми. Поднимаю с земли осколок, протягиваю им. – Кукла разбилась, когда их схватили. Девочки использовали осколки, как хлебные крошки. По ним можно найти, куда их повели.

– Пакет, – Афанасьев забирает осколок, сравнивает с фотографиями. – Цвет подходит, в этом может быть смысл, точнее скажет экспертиза. Больше руками ничего не трогать, – сует мне перчатки, значит, доволен. Похоже, моя прогулка на воле затягивается на неопределенный срок. – Организовать цепь, ищем что-то подобное, – показывая улику рядовым, поясняет он. – Смотрим внимательно, на местах расставляем флажки. И не затопчите все окончательно! Олухи…

– А он может быть полезен, – улыбнулась брюнетка. Дьявол! Как же красива, особенно шея с пульсирующей венкой, от которой не получается отвести взгляд.

– Не радуйся, Макаров, эти крупицы могут не иметь с делом ничего общего, – раздраженно бросает следак. – Работаем, чего встали!

Глава 5

Салями

Стемнело, хоть глаз выколи. Поисковики битый час флажки расставляют, толку нет, на месте топчутся. Продолжать в кромешной темноте с фонариками в руках – мазохизм или садизм, тут как расставить приоритеты. Еще и дождь моросящий выматывает. В палате сейчас тепло, ужин уже подали. А есть хочется, живот урчит. И зачем мне все это? Я не знаю этих девочек, они мне никто. Да и работа полицейским с детства в топ профессий моего будущего и близко не входила. Что в ней хорошего? Копаешься день за днем в чужой грязи, пока эта грязь тебя самого с головой не поглотит. Бонусом можно геройство приплести, желание спасать, помогать. Но насколько это так? Природа человека иная. Поспорить готов, что на выбор двух третьих всех этих людей повлияло естественное желание превосходства. Иными словами, пушка с прописанными полномочиями. На глаза попадается галчонок, ходит за мной, под ноги смотрит, ни слова больше не сказала. К черту врать самому себе, я здесь не из-за пропавших детей или потому, что выбора особого мне не предоставили. Я хочу убить тварь, которая забрала мою дочь. Звучит паршиво, но похищение Ники и Вики дало мне то, о чем я мечтал все 1811 дней. Месть. Возможность отомстить, и я не упущу этот шанс, даже если цена – жизнь двух маленьких девочек. Мне уже нечего терять, в глубине души я давно мертв.

– Что-то нашли? – осипшим голосом спрашивает следователь. Простудился, с промокшей футболки вода струями течет. Любопытно, мою дочь он с таким же рвением искал? Должно быть, так, но для горюющих родителей этого всегда недостаточно.

– Темно, – пожимает плечами рядовой. – Ничего не видно.

– Продолжайте поиск, сообщите, если будет прогресс, звонить в любое время, – недовольно выдыхает следователь. – Макаров, садись в машину.

Нет, так не пойдет. Я не могу вернуться в психушку, только не сейчас. Хлебных крошек недостаточно, чтобы Афанасьев поверил, что от меня есть польза. Нужно дать что-то большее. Никаких мыслей. Слишком мало времени, чтобы собрать картину.

– Люся, помоги, – последняя надежда. Нет не на дочь, ее здесь нет, зов к разуму. Если он решил общаться со мной образом галчонка, я принимаю правила. Лучше выглядеть полезным психом сейчас, чем вернуться обратно в больницу.

– Ага, сейчас так Люся! – обижается дочка.

– Прости, малышка, – опускаюсь перед ней. Следователь в недоумении, не ожидал, что у меня крыша поедет на выезде. – Малышка, не обижайся, папка – дурак, ты очень мне нужна. Галчонок, ты знаешь куда их повели. Покажи мне.

– Грязная вода, – отвечает. Что это значит? Набережная, речка? Нет. Точно нет. Мы часто купались с женой и дочерью на местном пляже, Люська в восторге была. Тогда что? Шестеренки крутятся, пытаюсь собрать воедино всю информацию, которую успел нарыть, пока еще был на свободе. Есть! Дионеи живут под землей, прячутся от глаз. Мы в городе, они бы не смогли открыто тащить детей по улицам. Метро подходит, но до ближайшей станции слишком далеко. Да и при чем вода? Вот же черт немытый! Дошло. Канализация! Стоки были на проезжей части, значит, нужно искать канализационный люк. Дорога. Поисковики углубляются в рощу, идут не в ту сторону, поэтому продвижения нет. Девочки наследили на площадке, пытались убежать. Найденные осколки рядом с деревьями только запутали, сбили след.

– Макаров, в машину, – рычит следователь.

– Я знаю, куда их повели, мы ищем не там, – бросаюсь за качели. – Осколок! Да, галчонок, умница… Сюда!

– Какого… Макаров! – подходит Афанасьев. – Флажок! – С уликой не поспоришь, сказать нечего, заинтересован. Дочка в трех метрах уже тычет пальцем в землю. Вот он, след из крошек, который мы икали весь день. Еще десять минут, и мы выходим на дорогу в пятнадцати метрах от машины капитана. – Трасса оживленная. След прерывается.

– Люк. Дионеи обитают в канализациях, – выдыхаю я. – Нужно искать.

– Здесь, – отзывается брюнетка. – Приоткрыт.

Бросаюсь к месту, нужно снять крышку! Тяжелая, зараза. Афанасьев оттаскивает, рядовых подзывает.

– Улики! Сказал, руками не трогать! – злится, но возразить нечего, я один стою больше всех его подопечных. Двое полицейских открывают люк ломом. Дождь сыграл свою роль, заполнив сток водой до верхней ступеньки. – Твою налево! Что-то есть…

Кусок ткани, зацепившийся за лестницу. Зеленый кусок с цветочками. Ника была в таком платье в моем сне… Впервые за день не рад, что оказался прав.

– Ткань походит на одежду одной из пропавших девочек. Роман, – поднимает глаза брюнетка, но смотрит на меня. – Он нам нужен.

– Улику на экспертизу и родителям на опознание. Мы должны быть уверены, что это не ложный след, – вместе с перчаткой передает находку следак. – В канализацию сейчас не спуститься, водолазы прибудут через двадцать минут. Но если девочки там, мы опоздали. Макаров, – вздыхает он, ко мне поворачивается. – Не знаю, с какими силами ты имеешь дело, но даю слово, что я сам готов с ними подружиться.

– Роман Михайлович, езжайте домой. Вам нужно отдохнуть, переодеться. Я сообщу, если что-то изменится, – кивает брюнетка. Афанасьев медлит, сам в канализацию лезть готов. А смысл? И все же хороший он мужик, любит свою работу. – Роман, я за всем прослежу.

– Так… Ладно, – выдыхает следак, без дела сидеть не привык. Тяжко, когда о последствиях и без того догадываешься. И все же, крепкий, держится, многое повидал. – Макаров, в машину. До утра нам здесь делать нечего.

Я только за. Промок до нитки, зубы стучат. В колымаге становится теплее, печка спасает. Оборачиваюсь. Брюнетка на меня смотрит, пристально смотрит, изучает. Любопытная, не робкого десятка. Я ей интересен, как обезьянка на цепи начальника. Впрочем, мимолетная улыбка свидетельствует о другом. Парадоксально, но психи, как никто другой, нравятся женщинам. Но мы опасны, от нас нужно держаться подальше.

Афанасьев трогает с места. Голова гудит, давно так не уставал, голоса, звуки, все расплывается. Я снова с дочерью и Аленкой в том самом парке… Сон… Плевать. Мне хорошо. Хочу остаться с ними как можно дольше.

Сигналка соседней машины за стеклом заставляет проснуться. Холодно, до костей продрог, кутаться в промокший свитер смысла не имеет. Сколько я так проспал? Тело затекло, руки не слушаются, голова квадратная. Как с бодуна проснулся, не иначе, даже забавно. Я и до психушки не пил, праздники с Аленкой газировкой отмечали. Но юношеские годы выдались веселыми, тело помнит. Немало с соседской шпаной дел напортачил по дури. Стоп. Следака нет. Удивительно, психа без присмотра оставил? Такую оплошность совершают салаги, Афанасьев опытный мужик. Ручка не поддается, закрыл, лампочка мигает. Стоит дверь вскрыть – запищит. Отключить несложно, минутное дело. Впрочем, куда мне идти? Домой, к жене? Бывшей жене… Как же я хочу ее увидеть. Пропустить сквозь пальцы белоснежные локоны, вдохнуть запах любимых духов. Я влюбился в нее еще на третьем курсе, она только поступила. Первая красавица в универе, сокурсники толпами вились, мажоры подкатывали, сынок депутата проходу не давал. Все говорили, не ровня мне, провинциалу из глубинки. Но я уже тогда знал, что будет моей. Так и вышло. А потом Люська… Пищащий комок, который разделил жизнь на до и после. Копия мамы, глаза голубые, только волосы мои, темно-каштановые.

– Галчонок, – оборачиваюсь, хочу рассказать, как в роддоме испугался взять ее на руки. – Люська…

Где она? Где моя дочь! Страх сжирает. Все пять лет, открывая глаза, я видел свою малышку, беззаботно побалтывающую ногами на соседней койке. Сколько историй я успел ей рассказать, повторял десятками раз. А эту так и не вспомнил. Безумие, все это время я говорил сам с собой. Моя девочка мертва… Сам хотел, чтобы она исчезла. Обобщение разных моментов времени может иметь аналог реального явления в реальности, нарушая логику. Дело в том, что почти любой процесс в природе, который мы воспринимаем, мы осознаем, как протяженный во времени. При этом забывая, что вся протяженность процесса как идея существует исключительно в нашей голове. В реальности процесс никогда не представлен сразу всеми состояниями из всех моментов времени его существования. Сейчас мой разум начинает принимать реальность в данный момент времени, создавая новую программу. Нейронно-аксонные связи просто выполняют заданный код, разрушая годами созданный образ галчонка. Какой я идиот.

– Проснулся? Храпел, как паровоз. – Со стороны водительского сиденья стоит Афанасьев. В руках пакет из супермаркета. Пиво, банки с колой и что-то квадратное. Коробка… Нет! Так не пойдет! Замороженная пицца? Не стоило усложнять, ход пешки… Зря. Нужно было отдать слона. Прогнуться, принять простое условие, а дальше диктовать. Игра в шахматы явно не его конек.

– У нас был уговор, – пытаюсь говорить спокойно, уголки губ вверх натянул. Но сердце выдает, колотится, да и улыбка – скорее, оскал укушенного зверя, чем дипломатичный, добрый жест. Мне действительно нужно туда, именно сегодня, сейчас. Только поэтому я согласился пойти с ним! Как он может не понимать? – Пиццерия на проспекте Декабристов. Большая пицца «Салями» и две банки колы, ванильной 0,33.

– Макаров, у меня две пропавшие девочки, – вздыхает, устал. – Не будь бабой. Салями как салями, в микроволновке разогреешь. Колу я взял, зеро, ванильной не было.

– Проспект Декабристов, – повторяю. – Либо мы едем туда, либо возвращай меня в психушку. – Молчит, нахмурился, знает, что я нужен. Глаза впалые, круги, кожа серая, не досыпает, может, и вовсе пару дней не спал. Я в планы не входил, своих дел хватает, но приказ сверху. Не поспоришь. Оно и понятно, пропавшие дети не из обычных семей. Элитный район, частные дома, няня. Да и не так-то просто вытащить сумасшедшего из психбольницы, нужны связи. Все сходится. – Большая «Салями», – давлю я. Победа, по взгляду понятно. Подвижек в деле, по всей видимости, совсем нет. – Трогай капитан.

– И все же ты баба, Макаров, тьфу. Хуже расфуфыренной студентки, – заводит колымагу он. – Пицца… Едрить твою налево!

Молчание. Мы оба в клетке, но у каждого своя. За время, проведенное в больнице, я привык к одиночкам, сам в изолятор стремился, дебоширил, психов подначивал. Примерным пациентом меня назвать язык не повернется. Но все было не зря. Мне нравилось оставаться наедине с дочерью. Люська никогда не умолкала, что-то рассказывала, песни пела, смешила. Мне было хорошо. Сейчас паршиво. Может, док прав, мне не место на свободе, там мой дом. Знакомый переулок возвращает в реальность, старые хрущи, аллея. Мы почти на месте, приехали. Стоп! Желтая оградительная лента, черная от копоти стена, выбитые пожарниками стекла. Где вывеска? Детская пиццерия «Веселый кролик». Мы отмечали в ней каждый день рождения дочери. Заказывали большую «Салями», колу, надевали смешные колпаки. Но главное – незамысловатая песенка «С днем рождения» в исполнении ростового зайца. Дочь от восторга визжала, а я твердил, что стоит попробовать что-то другое. Фокусников, клоунов, все лучше, чем взрослый мужик в костюме, скрывающем лицо. Аленка улыбалась, качала головой, считала нашей традицией. Она говорила, что я пожалею, когда все закончится. Все рано или поздно заканчивается, дочка вырастет, и глупая песенка останется лишь воспоминанием. Сейчас бы я отдал все за мгновение.

– Кафе закрыто, пожар, – останавливается Афанасьев. Знал, гаденыш, но промолчал. Решил показать, чтобы вопросов не осталось. – В паре кварталов есть пиццерия…

– Когда был пожар? – перебиваю. К такому я готов не был. Здесь что-то не так. Все не складывается. Два относительно не связанных события с чередующимися переменными, объединенных одной временной шкалой, не являются совпадением. Какой-то бред, голова закипает. Я должен быть там. – Мы должны зайти. Нам нужно… – вылетаю из машины. Афанасьев останавливает, к стене прижимает. Умело, привык с буйными общаться. – Нужно внутрь! Ты коп или кто?!

– Полицейский! – рычит, руки назад заломил. С самого утра общение не задалось, не с того мы начали. – Выкинешь еще что, я тебя арестую! Территория огорожена. Туда нельзя!

– Арестуешь? – На славу позабавил, смех сам вырывается. Истерический смех, больной. Фильм ужасов с маньяком-психопатом в главной роли! – Я пациент психиатрической клиники. Тюрьма – курорт по сравнению с этим. Отсидел, вышел. Все просто.

– Ты же нормальный мужик был, Макаров! – Афанасьев злится, бутылку в стену ногой запустил. Паника нарастает. Да что со мной происходит? Он не держит, давно руки убрал. Сам на землю сползаю, колени к груди. Знакомая поза, комфортная. В ней я под защитой. Неужели действительно боюсь? Нет. Чушь собачья! Я давно забыл, что значит бояться. В тот миг, когда взял на руки мертвое тело своего ребенка. – Я помню, как ты искал свою дочь, все силы положил. Что с тобой стало? Две девочки сейчас борются за свою жизнь! Вот же… Тебе совсем плевать? «Салями» хочешь? – продолжает он. Нервы на пределе, достает из колымаги замороженную пиццу, к ногам бросает. Взорвался, не выдержал, он тоже человек. – Жри, у меня нет времени заниматься ерундой!

– Девочки были в этом кафе? Перед тем, как их забрали? – выдаю я. – За неделю, может, две? Копоть свежая, пожар был не так давно.

– Какое это имеет значение? – не понимает следак. Обескуражен, но слушает, пытается вникнуть.

– Мы были с дочерью здесь за неделю до похищения. Дети любят это место. Недалеко от школы. Девочки. Если они были… Пожар! – Мысли начинают путаться, пытаюсь говорить внятно. Выходит с трудом. Таблетки, я слишком долго был на таблетках. Длинный день, мне нужен отдых. – Это не случайность. Их родители. Нужно поговорить с родителями… Пожар. Если события A и Б несопоставимы, то вероятность их суммы равна сумме их вероятностей. Теория… – Поднимаюсь, руками шарю по разбитому оконному стеклу. Не понимает. Сейчас мои слова кажутся бредом, слишком много неизвестных. Нужны доказательства, аргументы. Сам не уверен. Есть! На пальцах жировые следы, запах выветрился, но это керосин. Горючая смесь жидких углеводородов, температура вспышки 28–72 ℃, теплота сгорания 43 МДж/кг, огонь разошелся в считаные минуты. Кафе подожгли, дело не в проводке или в случайном возгорании. Дионеи заметают следы. Это точка отсчета, отсюда все началось. – Поджог. Эти твари, они… Я говорил, дионеи могут принимать образ девушек! Они… Я открою замок, это плевое дело, – шарю по карманам я. – Есть скрепка? Или…

– Макаров, в машину, – останавливает Афанасьев, за рукав к колымаге тащит. Только сейчас замечаю собравшихся зевак, человек десять, если не больше. Для следователя это проблема, еще камер не хватает. Улица оживленная, даже в поздние часы прохожих немало. Бесноватый мужик возле сгоревшего кафе, выкрикивающий что-то иррациональное, не может не привлечь внимание. Люди боятся всего непривычного, того, что не могут понять. Это инстинкты, благодаря которым мы выживаем. Но любопытство сильнее страха, мы, как бабочки, летим на свет, не подозревая, что можем сгореть. – Утром я запрошу отчет с места пожара, поговорю с родителями, и, если это кафе имеет отношение к делу, мы сюда вернемся. Но не так, а на законных основаниях.

– Нам нужно туда сейчас! – Злюсь, как он не понимает, мы должны попасть в эту чертову забегаловку. – У нас нет времени ждать! У них нет!

– Я следователь, а не… Бог весть кто! Мы так не работаем.

– Да, вы так не работаете, – усмехаюсь, опрокидываю сиденье. Может, удастся поспать. Он решает, когда мне вернуться в психушку, а значит, главный он. Спорить бесполезно, смысла нет. Мне нужен отдых, как и ему. Но так не выйдет, Афанасьеву придется пересмотреть свои приоритеты, если он хочет найти детей живыми. – Поэтому я нашел свою дочь, не ты. И если бы я начал искать с самого начала, не полагался на вас… Моя девочка была бы жива!

Афанасьев трогает с места, молчит. Да и что он скажет? Не о чем здесь говорить. Я прав. Всегда прав. Смешно звучит от психа, закономерно. Длинный день. Очень длинный. Надо заснуть, выключиться. За пять лет так не уставал. Хватит с меня на сегодня.

– Эй, – выдергивает из дремоты Афанасьев. – Хотел спросить. Это кафе. Почему именно оно? «Салями», две банки колы. Ты заключал сделку, мог выбить условия получше. Ресторан, спортбар.

– Денег бы не хватило, или копам зарплату подняли? – отворачиваюсь я. Хочу спать. Глупый вопрос, не стоило его задавать. Он не помнит, неудивительно, продолжать не имеет смысла.

Роман молча вздыхает, на меня косится. Возиться с психом и без того радости не доставляет. Мои выкрутасы у кафе все усложняют. Но не признать, что я могу оказаться полезен, совесть не позволяет. Я умнее их всех, вместе взятых. Вот и мечется, не знает, как поступить. Но для него главное – найти детей, значит, вопрос решен. Я остаюсь.

– Вот же, едрить твою налево! – резко остановился он, не обращая внимания на сигналы проезжавших машин. А вот это уже любопытно. Достает блокнот, перелистывает. – 29 сентября, это же сегодня. День рождения твоей дочери, поэтому ты выбрал это кафе… Мне действительно жаль. – Молчу, пусть думает, что сплю. Прокололся, сам понимает. – У Ники с Викой остается все меньше времени. Ты нам нужен и поможешь.

– С чего бы это? – подаю голос. Его самоуверенность злит, но разум подсказывает, что я соглашусь с его аргументом. Он видит меня, может, понимает, во всяком случае, думает так.

– С того, что ты хочешь найти убийцу своей девочки. Ты хочешь отомстить, – попадает в точку он. А я недооценил. – Пока у меня поживешь. Дальше будем решать.

Глава 6

Кофе

Запах кофе ударяет в нос. Нет. Не может быть. Я все еще сплю. Психам кофе не положен. Возбуждать и без того возбужденную нервную систему – не подход дока. Илья Викторович, наш санитар, уже должен был зайти с таблетками. Задерживается? Странно. За пять лет не опоздал ни на минуту. Расписание в больнице – закон для всех обитателей, без исключения. Вырабатывает условный рефлекс.

Так. Стоп. События вчерашнего дня собираются в картину. Я не в больнице. Заставляю себя открыть глаза. Диван, плотно занавешенные шторы, старенький комод, сервант, ковер на полу. Либо перемещение во времени вошло в топ моего иллюзорного онейроида, как любит говорить Павел Степанович, либо это квартира Афанасьева. Да, именно так, вчера он отвез меня к себе. Первый вариант заставляет улыбнуться, Люська была бы в восторге… Хватит! Нужно переключиться. За долгих пять лет я впервые на свободе, к тому же манящий аромат кофе сводит с ума. Смешно! Пора завязывать с подобными выражениями.

Квартира небольшая, стандартный хрущ, кухня, проходная гостиная, спальня, раздельный туалет с ванной. Женских вещей нет, как и намека на уборку. На полках пыль, немытые кружки расставлены по всей гостиной. На батарею небрежно брошен свитер, сырые ботинки, верхняя одежда на спинке стула. Аленка мне такого не позволяла. Живет один, гости бывают редко.

На глаза попадается фотография в рамке. Двое подростков на фоне Эйфелевой башни, парень и девочка, женских снимков нет. Сложить нетрудно. Развод, дети остались с матерью, видятся редко. Афанасьев женат на работе. Поэтому он хороший следак. И именно поэтому я готов с ним работать.

– Эй, капитан! Заключенным туалет положен? – громко подаю голос я. Молчит. Должен был услышать, или я один? Любопытно, ручка в спальню не поддается, запер. Ментовские привычки, не хочет, чтобы гость по квартире шатался. Когда он ушел? К черту! Я один! Ноги сами несут на кухню. Вчера так и не поужинали, но главное – кофе! Пять лет о нем грезил. На плите непомытая турка, сковорода с пригорелым маслом. Если мне предстоит здесь жить, стоит навести порядок. Ненавижу антисанитарию. Везде грязь, микробы… Как можно так запустить квартиру? Что ж, немало предстоит работы… Но для начала нужно позавтракать. Холодильник пустой, пара банок пива, яйца, докторская колбаса. Никакой зелени, овощей. О здоровом питании не слышал. Придется довольствоваться тем, что есть.

Взгляд вновь падает на сковороду. Жуть! Готовить на этом невозможно. Под раковиной сода, уксус. Негусто, даже самого обычного средства для посуды нет. В ванной видел жидкое мыло, если найти перекись и нашатырку, решение останется за уроками химии. Зная необходимые пропорции, смешать можно что угодно. А вот и она! На самом видном месте. Ни секунды не сомневался. У следака может не быть заполненного холодильника, но аптечка всегда найдется!

Сорок минут плодотворной работы – и вот мой кофе закипает в блестящей турке. Это все, о чем можно было мечтать.

– Эта кухня еще никогда так не блестела от чистоты. Не знала, что Афанасьев нашел себе домработницу, – женский голос. Брюнетка. А она хороша, чтоб меня.

– Завтракала? – Сам не знаю почему, улыбаюсь. Не отвечает, что ж, так даже интереснее. Решила показать характер, мне нравятся такие игры. – Так, значит, Афанасьев отправил тебя проверить свою ручную обезьянку? Готов поспорить, именно ты выполняешь за него всю бумажную работу.

– Я спец по приручению обезьянок. – Садится, смотрит так, что нож в горло готова вонзить или раздеться. Сразу не разберешь этих женщин. Те же подростковые джинсы, свитер и кулон-бабочка. Что не так с этим чертовым кулоном?! – Хочу понять, полезен ли ты или стоит вернуть тебя в психушку.

– Одну или две ложки? Сливок нет, извини, – не уступаю я, ставя перед гостьей тарелку с яйцами пашот и ломтиками поджаренной до золотистой корочки докторской. – Впрочем, быть может, я ошибся, и ты пьешь кофе без сахара?

– Ты здесь не для того, чтобы варить кофе! – первой не выдерживает она. Злится. Точно нож, для второго варианта еще не созрела. – Хочешь вернуться…

– Для начала давай проясним несколько моментов. Я здесь добровольно. Я не преступник, не подозреваемый и точно не ваша обезьянка. Не стоит угрожать мне возвращением в психушку, там хотя бы завтрак подают по расписанию, не говоря уже об обеде и ужине. Днем раньше, днем позже, но я все равно там окажусь. Я не строю иллюзий по поводу того, что Афанасьев сдержит обещание и вытащит меня, если я буду полезен. Моя мотивация – месть, и именно поэтому я все еще здесь. У нас разные цели, приводящие к одному и тому же действию. Родители не должны хоронить своих детей. Все просто, – холодно улыбаюсь я, произнося каждое слово с непроницаемым лицом. Она получила ответ, за которым пришла, теперь можно выпить остывший кофе и наконец позавтракать с вилкой и ножом в руках. Обычно психам не полагаются колюще-режущие предметы, но я на воле, здесь правил нет. – Так одна или две?

– Две. Почему ты так уверен, что я пью с сахаром?