Они прошли через стальную волну у вершины колонны – и за ней в самом деле оказались мостки, ведущие к старой двери.
– Туда? – уточнил Тоби.
– …Туда.
Тоби поудобнее примостил своего пассажира на плече и двинулся к двери, изо всех сил стараясь не думать о том, что никакого ограждения, по сути, у мостков нет, если не считать двух натяжных тросов на уровне его пояса. «Не смотри вниз, не смотри вниз, не смотри вниз…»
К небольшому его разочарованию, за дверью оказалась самая обыкновенная крыша, обитая рубероидом с обильными следами голубиного помета.
– Куда? – спросил он.
– Куда… угодно. На солнце.
Тоби выбрал местечко на восточном краю крыши и усадил мистера Ахмада у стены. Солнце начинало сползать за реку – рыже-золотое пятно в пелене облаков. Глаза мужчины были закрыты, он не шевелился. Дышит ли он вообще? А до этого дышал? Тоби настороженно наблюдал за ним, пока тот вдруг, напугав его, не спросил:
– Значит, ты видел Хаву?
Тоби кивнул, потом, вспомнив, зачем пришел, вытащил из кармана записку.
– Она просила меня передать вам это, – сказал он, протягивая сложенный в несколько раз листок.
Мистер Ахмад взглянул на маленький бумажный квадратик. На лице его отразилась тревога, быстро сменившаяся замешательством. Он кое-как уселся повыше и развернул послание. При виде того, что было внутри, глаза его расширились.
Он устремил взгляд на Тоби.
– Она показала тебе, что внутри?
– Нет. И я не подглядывал.
Мужчина снова сложил листок и сжал его в руке. Из его стиснутого кулака пошел дымок. Тоби почувствовал себя задетым за живое. Да, эти двое были любовниками, и это было личное послание, но в то же время – часть головоломки, скрытая от него.
Мистер Ахмад внимательно наблюдал за ним.
– Сколько тебе известно?
О нет, только не очередной раунд игры в угадайку.
– Давайте так, – произнес Тоби. – Вы расскажете мне все, что известно вам, а я скажу вам, что стало для меня неожиданностью.
Мистер Ахмад сокрушенно улыбнулся.
– Боюсь, твоя мать меня за это не поблагодарит. И Хава тоже. – Тоби отметил, что его голос успел немного окрепнуть. Мужчина некоторое время смотрел на заходящее солнце, потом сказал: – Та телеграмма, которую ты подглядел. Я так ее и не прочитал. Что там было?
Тоби дословно воспроизвел текст, завершив его словами «Хава Леви не должна знать». Мужчина ненадолго задумался, потом сказал:
– Ты же видел Софию, так ведь?
Тоби кивнул, слегка ошарашенный. Признаваться миссус Хаве в том, что он решил немного пошпионить, почему-то было легче.
– Я пошел в отель, – сказал он. – И там был… Погодите. – Он некоторое время молчал, напряженно думая. – В номере был кто-то еще, только я его не видел. Мне показалось, что это призрак. Это и была ваша исчезающая дама, да?
– Да, почти наверняка. – Он нахмурился. – Как София себя вела? Тебе не показалось, что… что она подчиняется чьей-то воле или что кто-то удерживает ее силой?
– Да вроде бы нет… хотя наверняка утверждать я не могу. Но она плохо себя чувствовала и сильно дрожала. Едва не грохнулась в обморок прямо у меня на глазах. Это ваша исчезающая дама такое с ней сделала?
Мистер Ахмад отвел взгляд.
– Нет. Это был кое-кто другой. – На мгновение выражение лица его стало невыразимо печальным. Потом он спросил: – Ты не против доставить кое-кому записку?
Тоби вытащил чистый бланк и карандаш и протянул ему.
– Куда нести?
Мужчина написал несколько слов и вернул бланк с карандашом Тоби.
– Здесь недалеко, на этой же улице. В кофейню между Ректор- и Моррис-стрит. Я не знаю точного адреса.
– Ничего, я найду.
– Передашь ее Мариам Фаддул или ее мужу, Саиду. Больше никому. А потом иди домой, Тоби.
– Как, и просто бросить вас здесь?
– Мне скоро станет лучше.
Тоби фыркнул:
– Ага, держите карман шире. Ваша печка сломана, а солнце уже садится. – А потом, к изумлению мужчины, сказал: – Послушайте, конверт загорелся у вас в руке у меня на глазах, помните? Я в состоянии сложить два и два. Вам нужно тепло, или свет, или то и другое вместе. – Он немного помолчал. – Вы демон?
Мужчина улыбнулся.
– Нет. Я не демон. И нет, я не могу тебе рассказать. Твоя мать никогда меня не простит. А теперь ты обещаешь мне сходить к Фаддулам, а оттуда прямиком домой?
Тоби сунул бланк в карман и поднялся. Потом с беспокойством посмотрел на мужчину.
– Отнеси записку, – сказал мистер Ахмад, – а со мной все будет в порядке.
Вся израненная, джинния медленно летела на север.
Она сражалась с воздушными потоками, с трудом удерживая себя в целости и упрямо рисуя передо собой Вашингтон-сквер, отель «Эрл» и открытое окно. Если ей удастся добраться туда, она сможет исцелиться – но что дальше? Скованный железом джинн умирает, возможно, уже умер. А даже если он и останется в живых, то все равно теперь никогда уже не вернется с ней в Проклятый город. Зачем ему любовница, которая сотворила с ним такое?
Она упорно летела дальше. Солнце немного помогало, хотя уже и клонилось к горизонту. Наконец впереди показались парк и знакомая арка, и она вздрогнула от облегчения. Ей представилась спящая София, отчаянно пытающаяся найти выход из своего сна, – и, к изумлению своему, она вдруг ощутила совершенно несвойственный ей и пугающий укол совести. Пожалуй, она слишком жестоко обошлась со своей спутницей. Она освободит женщину, решила джинния, а потом, когда София соберется назад через океан, тайно за ней последует. Таким образом она сможет найти обратный путь в Проклятый город и остаться в живых.
София в одиночестве блуждала по пустыне.
Сколько времени она уже пыталась найти выход? Несколько дней? Несколько недель? Вода кончилась сто лет назад. Иногда пустыня превращалась в бальный зал в особняке ее родителей, только паркетный пол почему-то был занесен песком. Иногда она оказывалась на рынке в Дамаске, но, кроме нее, там не было ни одной живой души, пустые лотки заброшены. Иногда она вспоминала, что все это ей снится, что Дайма заперла ее внутри ее собственного сознания, но потом все вокруг затуманивалось, и она вновь куда-то брела лишь затем, чтобы осознать, что она уже где-то в другом месте, но по-прежнему что-то ищет и не может найти, и конца этому не видно, так что, судя по всему, здесь ей и суждено было умереть…
Неожиданно перед ней возникла обнаженная женщина, державшаяся за бок, как будто зажимала рану. Поморщившись, женщина потянулась, схватила небо и рванула его вниз. Весь пейзаж начал облезать клочьями, точно апельсиновая кожа…
За последние сутки градус интриги в атмосфере вестибюля отеля «Эрл» заметно вырос.
Портье исчез, уволенный разъяренным управляющим за неосмотрительный и неблагоразумный звонок в «Геральд». Но молва все равно распространилась, и к репортеру «Геральда» за это время успело присоединиться в вестибюле еще с полдюжины других газетчиков, охочих до сенсаций. Никаких веских доказательств того, что постоялица из номера 812 и в самом деле назвалась фамилией Уинстон, не обнаружилось, но это обстоятельство было отброшено в сторону как несущественное. Она была или наследницей собственной персоной, или самозванкой, выдающей себя за нее; и то и другое вполне тянуло на материал в газете.
Управляющий ломал руки и поглядывал на часы, слабо улыбаясь проходящим мимо гостям. Лейтенант из полицейского участка сидел рядом, начищая шляпу обшлагом рукава. Лишь они с управляющим вдвоем имели право войти в номер 812 и призвать к ответу его обитательницу, прежде чем вернуться в вестибюль и дать репортерам полный и правдивый отчет о представшей их глазам картине. Газетчики пытались возражать, но безрезультатно. Теперь они, оккупировав диваны, строчили черновики, оставляя место для подробностей, которых пока не знали.
Дверь распахнулась, и в вестибюле появилась вдова собственной персоной.
Управляющий со всех ног бросился к ней, рассыпаясь в извинениях. Она удостоила его ледяным взглядом из-под широкого черного чепца из crepe anglaise. Черные агатовые бусины, украшавшие его ленту, поблескивали ослепительно и остро, точно бриллианты.
– Давайте не будем терять времени, – обронила она.
Кто-то грубо тряс Софию за плечо, пытаясь растормошить.
Что происходит? Она все еще спит? Она попыталась высвободиться, но все ее тело окоченело от холода. Она с трудом разлепила глаза и увидела перед собой бледнокожую женщину, которая нетерпеливо хмурилась.
Дайма.
Собрав остатки сил, София отпихнула ее – и была ошеломлена, когда джинния отлетела назад, морщась и держась за бок. София попыталась сесть, бежать, но ее плотно укутывало одеяло…
Джинния толкнула Софию обратно на постель. На ее лице гнев мешался с раздражением…
В замочной скважине заскрежетал, поворачиваясь, ключ, скрипнула дверная ручка…
…и мир ушел у Джулии Уинстон из-под ног, потому что она очутилась в своем ночном кошмаре.
…А ну отойди от нее!
Лежа на кровати, София смотрела, как ее мать, облаченная в роскошный траурный плащ и шляпу, набросилась на обнаженную джиннию и вцепилась ей в горло. На пороге застыли двое мужчин, один из которых был в полицейском мундире. Их ошеломленные лица выглядели прямо-таки комично.
«Я все-таки еще сплю», – подумала София.
Она выпуталась из одеяла и выскользнула из кровати. Потом попыталась встать, но споткнулась о перевернутый чемодан и рухнула на пол – ровно в тот миг, когда джинния вырвалась из рук ее матери и сшибла ту с ног. Траурный чепец отлетел в сторону, черные бусины раскатились по ковру.
Напряжение, похоже, не прошло для джиннии даром: морщась, она согнулась пополам. Мать Софии лежала у ее ног, прижав пергаментную, в старческих коричневых пятнах руку к запавшей щеке. Волосы, выбившиеся из тугого узла, полупрозрачным серебристым венчиком окружали ее голову – и тут София поняла, что она не спит. Никогда, даже в своих кошмарах, она не могла бы представить себе, что ее мать может выглядеть такой хрупкой, такой старой.
Протянув обе руки, София ухватила джиннию за лодыжку и что было силы дернула на себя. Джинния, выругавшись, рухнула поверх чемодана.
Джулия с трудом поднялась на ноги.
– Сделайте что-нибудь! – рявкнула она на мужчин, по-прежнему бестолково стоявших на пороге, потом обернулась к дочери…
И очутилась нос к носу со здоровенным тигром, который стоял там, где только что была обнаженная женщина, не сводя с нее взгляда суженных желтых глаз.
Она остолбенела от ужаса. Горячее дыхание тигра обожгло ей лицо, и он, обнажив клыки, зарычал так, что в окнах задребезжали стекла.
Крики, визг. Джулия упала и поползла назад, путаясь в плаще. Ночник полетел на пол и разбился, прикроватная тумбочка опрокинулась. Где же София? Она не может потерять еще одного ребенка, она просто не…
На полу рядом с ее рукой блеснуло что-то серебристое. Это был дамский пистолет, миниатюрный, с инкрустированной жемчугом рукояткой.
Джулия трясущимися руками схватила его, прицелилась тигру в пасть и спустила курок.
Грянул выстрел, оглушительно громкий в наступившей тишине. В глазах тигра появилось удивленное выражение – а потом он исчез.
Джулия выронила пистолет. На полу с недоуменным выражением на лице лежала София, и по животу у нее расползалось красное пятно.
* * *
Тоби мчался по Грин-стрит в направлении прачечной «Уэверли Стим».
Он, как и обещал мистеру Ахмаду, доставил записку Мариам Фаддул, которая оказалась кареглазой женщиной с доброй улыбкой и кофейником в руках. Когда он отдал ей записку, она сначала удивилась, но потом, прочитав, кивнула с таким видом, как будто с самого начала ее ждала.
Доехав до прачечной, он завернул в длинный узкий проулок, который вел к служебному входу. Одна из девушек, видимо, заметила его, когда он подъезжал, потому что, едва он успел соскочить с велосипеда, как на пороге показалась его мать. Лицо у нее было встревоженное.
– Тоби? Что случилось?
Он бросил взгляд поверх ее плеча на девушек в прачечной, потом отвел ее подальше от входа, где их не могли услышать.
– Мам, – сказал он. – Мне нужно задать тебе один вопрос. Про мой кошмар.
Тревога на ее лице сменилась настороженным недоумением.
– Про твой кошмар? Тоби, сейчас не…
– Мам, просто выслушай меня. Мне каждый раз снится одно и то же. Я стою в огромном помещении, залитом солнечным светом, с хрустальными люстрами и зеркалами повсюду. Передо мной стоит какой-то старик. Он отвратительно ухмыляется и держит меня за запястья, и я не могу пошевельнуться. И даже вздохнуть не могу.
С лица его матери мгновенно схлынула вся краска.
– Этот сон снится мне всю мою сознательную жизнь, – сказал он. – Но это твое воспоминание, так ведь? Это случилось с тобой.
Анна зажала рот ладонью, давя рыдание. По ее раскрасневшимся от пара щекам покатились слезы.
– Ох, Тоби, мне так жаль… милый мой мальчик…
– Все в порядке, мам. Это же не твоя вина. – Он сглотнул внезапно подступившие к горлу тугим комком слезы. – Но мне нужно знать все остальное. До конца. Потому что я отыскал миссус Хаву.
Она немедленно встревожилась еще больше и осмотрела его с ног до головы, как будто проверяя, не ранен ли он.
– И мистера Ахмада тоже. Ему нужна помощь. Я не знаю, что случилось, но есть одна женщина, которая исчезает, и еще одна, которая нездорова, и что-то едва не убило его, так что мне пришлось вытащить его на крышу…
– Что тебе пришлось сделать? Тоби…
– Но они не стали ничего мне рассказывать, – упрямо продолжал он, полный решимости выложить ей все до того, как она его остановит. – Про то, кто они такие, или… или, наверное, точнее будет сказать, что они такое. Они пытаются не вмешивать меня во все это, потому что знают, что ты будешь в бешенстве. Но им нужна помощь, а я понятия не имею, что делать. – Он взял ее за руки. – Пожалуйста, мам. Я очень тебя прошу. Расскажи мне.
Все это время она смотрела на него с ошеломленным видом, но сейчас ее лицо закаменело.
– Тоби, – произнесла она. – Они правы. Послушай их. Послушай меня. Иди домой, сынеле. Они опасные люди, все трое.
– Мам, ты что, не слышала, что я сказал? Происходит что-то ужасное, и если я не….
– Что-то ужасное уже произошло, – рявкнула она, отнимая у него руки. – Твоя драгоценная миссус Хава у меня на глазах едва не убила человека.
Он смотрел на мать во все глаза – и тут часть головоломки встала на место.
– Это был мой отец, – произнес он. – Тогда в переулке.
Она коротко кивнула.
– Ахмад тоже там был. Он оттащил ее от Ирвинга, но у него еле хватило сил совладать с нею. Ему пришлось причинить ей боль, чтобы привести в чувство, – он жег ее голыми руками…
– Она пыталась защитить тебя?
Ее глаза гневно сверкнули.
– Какая разница? Она чудовище, Тоби! Она голем!
Эти слова, похоже, стали неожиданностью для нее самой. Она сжала губы и сердито посмотрела на сына.
Голем? Он, разумеется, знал про големов, хотя главным образом из бранных выражений. «Сэмми тупой, как голем. Что стоишь столбом, как голем?» Он всегда воображал их себе как огромных неповоротливых великанов. Мать никогда не рассказывала ему сказок про големов – но, с другой стороны, она вообще никаких сказок никогда ему не рассказывала.
– Она не может быть чудовищем, – твердо произнес он. – Она спасла мне жизнь. И тебе тоже.
– А могла с легкостью нас обоих убить.
Он покачал головой.
– Ты же сама как-то сказала мне, чтобы я шел к миссус Хаве, если когда-нибудь окажусь в беде. Я так и поступил. Это был неправильный совет?
– Нет… но и не слишком умный. За защиту приходится платить, Тоби, и то, что происходит сейчас, и есть расплата. То, что ты носишься как угорелый по всему городу и суешь свой нос в такие вещи, которые могут стоить тебе жизни.
– Нет, это им они могут стоить жизни, – уже начиная сердиться, возразил он. – Они стараются не вмешивать меня во все это.
– Так, может, тебе стоит к ним прислушаться?!
Он скрестил руки на груди.
– Можешь кричать на меня сколько душе угодно, но я всегда думал, что миссус Хава – твоя подруга.
Он ожидал, что она взорвется, и на мгновение ему показалось, что она близка к этому. Но Анна лишь покачала головой.
– Это не те люди, с которыми можно дружить, сынеле.
– Ну и ладно, – пробормотал он, разворачиваясь. – Хочешь так считать – пожалуйста. А я собираюсь им помочь.
– Не смей! – закричала она ему в спину. – Ты думаешь, я это все тебе ради своего спокойствия говорю? Это тебе не сказки! Это все по-настоящему!
Он снова повернулся к ней, совершенно озадаченный.
– Я знаю, мам. Я каждую ночь ложусь спать, и тот злой старик уже поджидает меня. Я всю свою жизнь знал, что это все по-настоящему.
Повисло долгое молчание. Потом она отвела измученный взгляд в сторону.
– Ох, Тоби. Лучше бы мне было никогда не видеть той пекарни.
Они некоторое время стояли друг против друга в напряженном молчании. Потом Тоби спросил:
– И как ты тогда спаслась от него?
Она немного помолчала, потом нехотя ответила:
– Это Хава меня спасла. Она пришла за мной – нет, они пришли вдвоем. Я не очень четко все помню. Но тому старику нужна была она, а не я. Так что он взял ее, а меня отпустил.
– Выходит, она поменялась с тобой местами?
Его мать кивнула, но, увидев выражение его лица, поспешно добавила:
– Но это же из-за нее я вообще там очутилась! Если бы она не… – Не договорив, она вздохнула. – Ох, я вообще уже ничего не знаю. Я была совсем молоденькой и случайно оказалась замешана в их делах. После этого все в моей жизни пошло наперекосяк. – На глазах у нее выступили слезы. – Я просто хотела для тебя лучшей доли, милый.
– Я знаю, мам, – тихо отозвался он. – Но думаю, теперь все это часть моей жизни тоже. Я не могу просто делать вид, что ее нет.
Молчание. Потом Анна утерла глаза и произнесла:
– А теперь расскажи-ка ты мне кое-что, раз уж у нас с тобой пошел такой разговор. Откуда у тебя взялась золотая монета, которую ты хранишь под диваном вместе со своей заначкой?
Так она все это время знала про его тайник?! От смущения Тоби бросило в краску.
– Мне ее дал… ну, в общем, мне ее дал мистер Ахмад. Это были чаевые за телеграмму! – поспешил добавить он, видя, что глаза у нее округлились. – Так это все и началось! Я принес ему телеграмму, а он дал мне на чай эту монету. Он даже не знал, кто я такой. И думаю, особенно не смотрел, сколько именно мне дает.
Она фыркнула.
– Ну да, это очень в его духе. – Потом, в ответ на его умоляющий взгляд: – Ладно, хорошо, сынеле. Так где сейчас Хава?
Тоби охватило невыносимое облегчение; ему хотелось расцеловать ее, губы сами неудержимо расплывались в улыбке.
– Она преподает кулинарию в сиротском приюте, на севере, в Гамильтон-Хайтс. Только теперь она называет себя Шарлоттой.
Анна скривилась.
– Чем, интересно, ей не угодило имя Хава? Ладно, это не важно. А Ахмад? Он все еще в Маленькой Сирии?
Тоби кивнул.
– Он в одиночку живет в целом здании. В Амхерсте. Ты не представляешь себе, во что он его превратил.
– Думаю, что как раз представляю. – Она помолчала, испытующе глядя на сына. – Когда ты разговаривал с Хавой… ты думал о чем-нибудь таком, о чем тебе не хотелось бы, чтобы она знала?
Тоби почувствовал, что бледнеет.
– Ты хочешь сказать… она умеет…
Он указательным пальцем постучал себя по лбу.
– Да, и к этому не сразу привыкаешь. – Она вздохнула, напряженно соображая. – Ты доберешься до Гамильтон-Хайтс быстрее, чем я. Найди ее и расскажи, что произошло. Но ради бога, будь осторожен. А я пока поеду в Маленькую Сирию и посмотрю, как там Ахмад. Встретимся там. Проводи меня до таксомотора – остальное я расскажу тебе по дороге.
Приходите на крышу. С огнем. Дверь открыта. А.
Мариам в одиночестве идти в Амхерст среди бела дня на глазах у всех соседей было рискованно, поэтому вместо нее туда отправился Саид, прихватив с собой штабель ящиков из-под сельтерской, как будто намеревался вернуть их в бакалейную лавку. Дойдя до Амхерста, он поспешно юркнул внутрь – а потом, придя в себя от зрелища, которое открылось его глазам, потащил ящики по винтовой лестнице наверх, к мужчине, который сидел на крыше, ловя последние лучи заходящего солнца.
Джинн молча наблюдал за тем, как Саид опустил ящики. В одном из них обнаружился большой керамический таз из кухни Мариам. Ни слова не говоря, Саид поставил таз на рубероид и принялся ломать один из ящиков на растопку. Потом вытащил из кармана лист бумаги – Джинн узнал в нем свою записку – и, смяв его, бросил в таз, разложил вокруг обломки ящика и поднес спичку к бумаге. Через мгновение в тазу уже пылал огонь.
Джинн протянул руки к пламени и тут же почувствовал себя лучше.
– Спасибо, – сказал он.
Саид кивнул. Джинн думал, что он уйдет, но он лишь молча уселся рядом и устремил взгляд на огонь. Джинн вдруг понял, что никогда раньше не оставался с ним один на один. Да что там, он не помнил, обменялись ли они за все это время хотя бы парой слов.
Несколько минут они сидели в молчании, потом Саид произнес:
– Я все пытаюсь уговорить Мариам перебраться в Бруклин.
Удивленный, Джинн вскинул на него глаза.
– Зачем?
– Из-за вас, – сказал Саид.
Джинн некоторое время обдумывал его слова, потом спросил:
– Но она отказывается?
Медленный кивок.
– Из-за меня?
– Из-за вас.
– Саид, можно задать вам один вопрос? – сказал Джинн. – Как она делает… все то, что она делает? Как это ей удается?
Саид задумчиво поскреб подбородок.
– Она слушает людей, – ответил он наконец. – И помнит то, что они ей говорят. Она часто молится. Она верит в Христа и в спасение.
Джинн вздохнул.
– Ну да, я боялся, что услышу в ответ что-то в этом роде.
– Никакой магии тут нет, если это то, что вас интересует. И никакого фокуса тоже. Это просто ее качество и ничего больше.
– А вам не бывает сложно, – сказал Джинн, – жить с такой женщиной?
Он ожидал, что Саид оскорбится или выругает его. Но тот лишь глубоко задумался.
– Бывает иногда, – произнес он наконец. – Она постоянно побуждает меня стараться быть лучше, чем я есть.
– И вас никогда это не раздражает? – спросил Джинн. – И никогда не возникает желания, чтобы она хоть раз позволила вам побыть хуже, чем вы есть?
– Конечно, возникает. – Саид покосился на него со смешинкой во взгляде. – Но мы с вами очень разные, вы и я.
– Я и не утверждал, что мы одинаковые.
Солнце уже почти совсем скрылось за горизонтом; дерево потрескивало в огне. Джинну подумалось, что такой могла бы быть его выдуманная бедуинская жизнь: костер после захода солнца, неспешные разговоры.
– То, что вы построили там, внизу… – произнес Саид. – Это просто поразительно.
Джинн криво усмехнулся.
– Но?
– Но что вы скажете людям, когда они это увидят?
– Не знаю. Я никогда не планировал никому это показывать.
Саид, похоже, был неподдельно изумлен.
– Но почему?
Джинн пожал плечами, не зная, что сказать.
– Арбели умер, – произнес он. – А Хава ушла. Кому еще я мог бы это показать?
Саид не нашелся, что на это ответить.
Они долго сидели молча, исчерпав все темы для разговора. Саид время от времени подбрасывал деревяшки в огонь. Джинн некоторое время боролся с собой, потом произнес:
– Хава сегодня прислала мне записку.
– Я все гадал, что с ней сталось, – отозвался Саид.
– Я много лет с ней не разговаривал. Не знал даже, в городе она все еще или нет. А потом, ровно в тот день, когда… – Он умолк, вспомнив, что мужчина ничего не знает ни про джиннию, ни про то, что вызвало катастрофу внизу. – Там было написано: «Я не одна такая. Вынуждена просить тебя о помощи».
Саид задумался.
– И что это, по-вашему, означает?
Джинн нахмурился, глядя на свои руки в огне.
– Что она просит меня сделать за нее кое-что такое, что она сама себя заставить сделать не в состоянии.
– И вы это сделаете?
– Да, если решу, что это мой долг. Но… неужели это то, кем она меня считает? Палачом, которого вызывают, когда возникает такая необходимость? Неужели она считает меня таким черствым?
– Вы сами только что это сказали. «Если решу, что это мой долг». Вы сделал бы это, не размышляя, просто потому что она этого захотела?
– Нет, конечно же, нет!
– Тогда, наверное, она именно поэтому вас об этом и попросила.
Джинн некоторое время молчал, обдумывая его слова, – и тут с улицы донесся крик на идише, который заставил его вздрогнуть:
– Ахмад аль-Хадид! Если ты еще жив, сию же минуту спускайся сюда и объяснись!
Саид вскинул голову.
– Что это было?
Джинн вздохнул.
– Еще одна женщина, которой я никогда не нравился. Вы не поможете мне встать?
На тротуаре у Риверсайд-парка по-прежнему толпились зеваки.
На реке две лодки обследовали береговую линию в поисках тел. Полицейские, которых вызвали на происшествие, читали свидетельские показания и только качали головами. «Мужчина в сером костюме». «Мужчина, с ног до головы облепленный грязью». «Огромный зверь». «Да это наверняка студенты резвятся, как пить дать».
Йосселе между тем преодолел все течения и коснулся дна.
Он находился на самом краю фарватера, и русло реки здесь усеивал всякий мусор: цистерны из-под мазута, лодочные остовы, был даже целый проржавевший товарный вагон. Йосселе пытался найти среди всего этого мисс Леви, но после нескольких минут, проведенных в непроглядной темноте, гнев его начал утихать. Где его хозяйка? До сих пор в Воспитательном доме? Да, там – она сидела на полу в уборной, как была, в промокшей вонючей одежде и с прилипшими к голове волосами. Из глаз ее текли слезы. Она плакала, а его не было рядом. Кто теперь ее утешит?
Подавленный, он уселся на гнилую доску. Крейндел была смыслом всего его существования. Она позвала его на помощь – а потом, когда он повиновался, отреклась от него. Когда-то это просто опечалило бы его, как опечалило Крейндел. Теперь же его разума хватало на то, чтобы задуматься о том, как им жить дальше. Он ведь ее голем, он должен защищать ее, хочет она того или нет, – и тем не менее память о ее ужасе тяжким грузом висела над ним. И что ему делать?
Вода вокруг него заколыхалась, как будто где-то неподалеку что-то двигалось. Он протер глаза от ила и мазута и вгляделся в придонную муть. Сквозь толщу воды к нему по дну приближался темный силуэт, аккуратно обходя обломки. Это была мисс Леви.
Ему хотелось бы по-прежнему испытывать гнев на нее – за то, что пыталась уничтожить его, за то, что сделала его тем, чем он стал. Но гнев куда-то исчез, уступив место печали. Мисс Леви остановилась в нескольких метрах от него, внимательно за ним наблюдая. Перед ней плыл на цепочке медальон. Йосселе посмотрел на него, потом на нее.
Она протянула ему руку.
Полицейские закончили бесплодный опрос свидетелей в Риверсайд-парке и прибыли в Воспитательный дом.
Их отвели в подвал и продемонстрировали изначальное место происшествия: пробитую стену, разгромленную кладовую, скрытую нишу. Они поднялись в канцелярию, где в кресле сидела рыдающая Рейчел Винкельман, и попросили девочку описать то, что она видела. Она рассказала им, и они, повздыхав, не стали ничего записывать.
«Видимо, бродяга какой-нибудь, – сказали они директрисе. – В нашей практике такое бывало. Они забираются в какое-нибудь теплое местечко и начинают там с котлом баловаться. Возможно, дружок этой вашей учительницы, про которую вы говорили, – Леви, так, кажется?»
Представить себе Шарлотту Леви устроившей любовное гнездышко с каким-то бродягой в кладовой директрисе было крайне сложно – но, с другой стороны, какое еще могло быть этому объяснение? Она выслушала сбивчивые рассказы Рейчел и Гарриет, но ни один из них толком картину не прояснил. Эта парочка также категорически отрицала какую-либо свою причастность к плачевному состоянию Крейндел Альтшуль, что, впрочем, ни в малейшей степени им не помогло. Но хуже всего было то, что новость об этом происшествии распространилась по приюту с такой быстротой, что теперь было совершенно невозможно сказать, кто был его свидетелем. Если верить разговорам в коридорах, то половина приюта присутствовала в подвале вместе с Крейндел, а вторая в это время слушала с лестницы.
Настало время, решила директриса, восстановить порядок. Она поблагодарила полицейских за помощь и начала мягко их выпроваживать. Уже поздно, ребятишкам пора ужинать, она непременно сообщит, если вскроются какие-нибудь новые обстоятельства… Да-да, разумеется, полицейских из участка пригласят на ежегодное ревю Марширующего оркестра, как всегда… Она проводила их до двери и поднялась наверх.
Крейндел по-прежнему находилась в уборной, время от времени из одной из кабинок доносились рыдания. Группка перешептывающихся девчонок околачивалась снаружи, явно подстерегая ее с целью забросать вопросами. Директриса непререкаемым тоном велела им идти ужинать, а сама негромко постучала в дверь кабинки.
– Крейндел? Тебе что-нибудь нужно?
Рыдания превратились во всхлипывания.
– Спасибо, ничего не надо, – прошептала Крейндел.
Директриса вздохнула. Ей тоже очень хотелось расспросить девочку о том, что та видела в подвале, – никаких больше небылиц, только правда – и о том, какую роль сыграла во всем этом Шарлотта Леви, если сыграла. Но для одного дня ей уже и так пришлось пережить более чем достаточно. Все вопросы могут подождать до утра, решила директриса.
– Почему бы тебе не принять душ, спокойно и без спешки? – сказала она Крейндел. – А потом, если хочешь, можешь поужинать в лазарете. Я скажу сестре-хозяйке, чтобы ждала тебя.
Душ немного помог.
Крейндел всегда мылась только по утрам, когда все краны в приюте были открыты и чуть теплая вода текла тонкой струйкой. Сейчас же воды было много и она была по-настоящему горячей. Ее грязные волосы отлепились от шеи, соль, пленкой присохшая к коже, смылась. Голова у нее раскалывалась от долгого плача. В желудке было пусто, но она знала, что не сможет проглотить ни кусочка. Она только что потеряла своего единственного друга. Он напугал ее до полусмерти, и она прогнала его. Она хотела, чтобы он вернулся. И в то же самое время надеялась, что никогда больше его не увидит.
Она хлюпнула носом, закрыла глаза, подставляя лицо струям воды… и на мгновение испытала какие-то другие ощущения. Вода, но только холодная и много, а не струи из душевой лейки… Ну вот, опять. Она сосредоточилась, пытаясь нащупать их снова. Сама не очень понимая, что делает, она потянулась мыслями в темноту —
и ухватила его за руку.
Он шел по илистому речному дну, преодолевая вихрящиеся вокруг течения, теплые и холодные, пресные и соленые. Здесь, в тишине, ему было до странности уютно. Он вскинул голову и увидел далеко вверху рассеянный мутный свет, просачивающийся сквозь толщу воды. Мисс Леви шла рядом, держа его руку в своей, в точности такой же, как его собственная, не из плоти и костей, а из глины, прохладной и крепкой. Она тоже всю свою жизнь вынуждена была скрываться, и это глубоко ее ранило. Вопреки всему, он в этот миг был счастлив тем, что идет рядом с ней. Она вела его по дну на юг, в конец реки, в какое-то место, которое она знала…
Крейндел ахнула и пришла в себя.
Мисс Леви тоже голем.
В отеле «Эрл» царил хаос.
Постояльцы толпились в коридорах, спрашивая друг у друга, слышали ли они выстрел. В номере 812 они обнаружили сцену из бульварного романа: залитый кровью ковер, пистолет с инкрустированной жемчугом рукояткой и пустой флакон из-под настойки опия. Газетчики едва ли могли пожелать чего-то большего – но все они высыпали на Уэверли-Плейс следом за лейтенантом, который с бледным лицом промчался через вестибюль, лепеча что-то про тигра.
София тем временем понимала лишь, что кто-то на руках несет ее вниз по лестнице.
Где она находится? Она повернула голову и увидела мясистую мужскую щеку и жесткие усы. Отельный управляющий. Он вошел в ее номер за мгновение до того, как… Что случилось? Живот у нее ужасно болел. Она попыталась приподнять голову, но сил не хватило. Стены вокруг были серые и некрашеные, а шаги управляющего звучали гулко, не приглушенные ковровой дорожкой. Видимо, это служебная лестница, догадалась София. Кто-то шел следом за ними; до нее донесся стук каблуков, тяжелое, выдающее едва сдерживаемые рыдания женское дыхание. Ее мать.
Мир вокруг постепенно начинал меркнуть; она увидела в воздухе золотистое мерцание. Дайма? Она попыталась прищуриться, сфокусироваться, но боль становилась сильнее. Зато ей было тепло. Почему ей так тепло?
«Наверное, я умираю», – подумала она.
Незримая джинния парила над ней, глядя, как лицо Софии становится все бледнее и бледнее, а кровь из раны в животе капает на ступени. Она не очень разбиралась в человеческой анатомии, но выглядело это довольно пугающе. София умрет? Она содрогнулась при воспоминании о пуле, которая прошла сквозь ее тело; даже сейчас она ощущала внутри себя какую-то ужасную неправильность, как будто там неким образом до сих пор находился тот крохотный кусочек металла.
Они добрались до низа лестницы и вышли в переулок. Шофер, который из соображений конфиденциальности ждал хозяйку в машине у черного хода, не глуша мотор, при виде них выскочил из-за руля и бросился на помощь. Они вместе погрузили Софию на заднее сиденье, уложив ее голову на колени к Джулии и заткнув рану на животе скомканным траурным плащом. После непродолжительного спора, куда лучше ехать – больница Сен-Винсент была ближе, зато Дом вспоможения лучше, – «Олдсмобил», набирая скорость, выкатился из переулка.
Они помчались по Западному Бродвею на юг, в направлении Дома вспоможения. Шофер непрерывно жал на клаксон и проскакивал перекрестки на опасной скорости, в то время как Джулия смотрела на потерявшую сознание дочь. За это время она стала совсем взрослой женщиной, черты ее утратили девическую мягкость, косы были уложены вокруг головы, как у древних скандинавских королев. На висках уже серебрилась первая седина, в уголках глаз змеились тонкие морщинки. «Господи, – взмолилась Джулия про себя, – пожалуйста, только пусть не окажется, что я ее убила».
Джинния, не оправившаяся еще от собственных ран, с трудом поспевала за «Олдсмобилом» по воздуху, страшась, что если упустит Софию из виду, то больше никогда ее не найдет. Только не умирай, думала она. Не оставляй меня одну в этом кошмарном городе. Это не должно было иметь никакого значения – подумаешь, всего-навсего одна человеческая жизнь, крохотная капля в море других таких же жизней, – и тем не менее при мысли о том, что София может умереть, джиннию пронзала мучительная боль…
Стоп.
Она замедлилась, чувствуя, как ощущение неправильности становится все сильнее.
«Олдсмобил», взвизгнув шинами, свернул на Джей-стрит и остановился перед Домом вспоможения.
Санитары подняли Софию с колен матери, бережно уложили на носилки и понесли внутрь. Врачей оповестили заранее, и ее уже ждали в операционной. Пуля застряла в брюшной полости пациентки; ее необходимо было извлечь и остановить внутреннее кровотечение. Медицинская сестра аккуратно сняла с Софии одежду, чтобы обследовать рану, – и джинния в воздухе над Западным Бродвеем закричала от боли. Она встряхнулась, попыталась сделать глубокий вдох, потом вспомнила, что джинны не дышат.
Шесть направлений, да что с ней такое?
Пуля и в самом деле застряла у Софии в брюшной полости, но перед этим она насквозь прошила джиннию.
Тело джиннии должно было с легкостью расступиться вокруг нее, как огонь свечи вокруг пальца. Но раны ослабили ее, и пуля вместо этого оторвала крохотную частичку ее существа и перенесла ее прямиком в тело Софии, где она засела рядом с маткой. Пламя должно было угаснуть, не в состоянии существовать внутри человеческого организма. Будь на месте Софии кто угодно другой, именно так и произошло бы.
Но тело Софии уже когда-то было вместилищем пламени джиннов.
И крохотный уголек, мельчайшая частичка пепла так и осталась в нем.