Голоса были анонимные и раздавались откуда-то из-за спин, с оглядкой на группу незнакомцев с дробовиками, однако общее настроение передавали верно, это видно было по лицам.

Ясная Поляна, 1910.

— Ну начать хотя бы с того, что вы здесь не одни, — сказала чиновница.

Получил вашу пьесу и остроумное письмо^*. Пьесу прочел с удовольствием, сюжет ее мне вполне сочувственен. Ваши замечания о том, что проповедь добра обыкновенно мало действует на людей и молодые люди считают достоинством все то, что противоречит этой проповеди, совершенно справедливы. Но причина этого явления совсем не та, чтобы такая проповедь была не нужна, но только та, что проповедующие не исполняют того, что проповедуют, то есть — лицемерие. Тоже не согласен с тем, что вы называете вашей теологией. Вы полемизируете в ней с тем, во что уже никто из мыслящих людей нашего времени не верит и не может верить. Между тем вы сами как будто признаете бога, имеющего определенные и понятные вам цели.

— Послушайте, — сказал инженер из Тойоты. Он больше не кривлялся. — Здесь двадцать тонн. Вы представляете, что такое — двадцать тонн? Это очень много. Это полгода можно есть.

«To my mind unless we conceive God as engaged in a continual struggle to surpass himself, — as striving at every birth to make a better man than before, we are conceiving nothing better, than an omnipotent snob»^*.

— Митя, ну что ты ей объясняешь, — сказала его рыжая тощая жена. — У нас же тут полицейское государство теперь. Списки, пайки, рапорты по часам. Может, нам по росту еще встать?

Об остальном же вашем рассуждении о боге и о зле повторяю слова, которые я высказал, как вы пишете, о вашем «Man and Superman»^*, a именно, что вопросы о боге, о зле и добре слишком важны для того, чтобы говорить о них шутя. И потому откровенно скажу вам, что заключительные слова вашего письма произвели на меня очень тяжелое впечатление: «Suppose the world were only one of God’s jokes, would you work any the less to make it a good joke instead of a bad one?» — «Предположите, что мир есть только одна из божьих шуток. Разве вы в силу этого меньше старались бы превратить его из дурной шутки в хорошую?»

Надо будет — встанете и по росту, едва не ответила женщина из Майбаха, которая только что освободила заложников, снесла баррикаду и к тому же не выносила этих праздных кукол с их вечно поджатыми губками, истеричными воплями в интернетах и уверенностью в том, что их завтра сошлют в ГУЛАГ. Она даже глянула на своих ополченцев, испытывая острое искушение снова поставить их под ружье, потому что ей до смерти уже, до тошноты надоело всех уговаривать. Но время раздавать такие приказы пока не наступило.

Ваш Лев Толстой^*.

Словно бы в подтверждение этих мыслей один из недавних рекрутов (в котором лейтенант узнал бы краснолицего Колю) прислонил дробовик к пирамиде зеленого горошка, поднял руку и завопил:

274. Редакции газеты «Русское слово»

— Люда! Лю-да, я тут! Где там наши? Давайте сюда!

1910 г. Апреля 29. Ясная Поляна.

И было совершенно очевидно, что без малого двести «наших», до прибытия которых оставались считаные мгновения, обнаружат сейчас компоты, варенье и фаршированные оливки, позабудут обо всем и точно так же оглохнут, пока не набьют желудки. И придется ждать, а потом все начинать сначала. Как же она ошиблась с этим грузовиком, надо было просто отдать им воду, только воду, и всё. А еще ведь доктор, подумала она и мысленно застонала. Чертов стоматолог, которого попробуй теперь найди.

С согласия автора письма, пересылаю вам его для напечатания в вашей газете^*. Рассказ о жизни и впечатлениях этой крестьянской девушки мне кажется очень замечательным: и по своей искренности, простоте и очевидной правдивости, и в особенности потому, что ясно выражает ту совершившуюся в крестьянском рабочем населении за последнее время перемену, заключающуюся в живом сознании несправедливости своего положения. Как ни стараются люди властвующих классов скрыть от себя, заглушить в себе сознание несправедливости своего положения, такие рассказы, как рассказ этой крестьянской девушки, неотразимо должны вызывать это сознание. В рассказе этом испытываемая миллионами людей несправедливость своего положения представляется как что-то совершенно новое и никому не известное.

Она четко следовала плану и делала все возможное, причем делала одна. Но с момента захвата Газели с «Черноголовкой» этот стройный план засбоил и начал рассыпаться, как телега, наехавшая на камень. Так, сказала она себе, так. Собраться. По крайней мере, они все наконец в одном месте, и время есть. Мало, но есть. Только что-то она все-таки упустила, что-то еще, кроме доктора, и никак почему-то не могла вспомнить, что именно.

Думаю поэтому, что напечатание этого рассказа может быть полезным.

 

Лев Толстой.

Ясная Поляна.

Выкрик одного из вооруженных незнакомцев, которого никто в этой части тоннеля раньше не видел, впечатление произвел самое неблагоприятное. Стало ясно, что вторжение не только не закончилось, а еще и не начиналось. Тем более что рослая чиновница, вопреки обыкновению, на беспардонный этот выкрик не отреагировала никак и молчала, глядя куда-то поверх голов. Она ведь и Сашку не срезала, понял Митя, да что с ней такое, пригляделся и заметил вдруг, что батарейка у Терминатора тоже начинает садиться. Лицо у нее было усталое, почти человеческое — под глазами набрякли мешки, белые волосы жирно блестели, пиджак потемнел под мышками. Не чугунная валькирия и не робот, не начальник лагеря, даже не завуч. Обычная женщина средних лет с лишним весом, которая хочет домой, снять туфли и заснуть у телевизора. И почему-то испугался. Ему даже захотелось тряхнуть ее. Разбудить, повернуть какой-нибудь ключ, чтоб она снова начала двигаться и лязгать.

29 апреля 1910 года.

— Эй, — сказал он и в самом деле протянул руку. — Вы бы, знаете, сами поели чего-нибудь...

275. П. С. Прошкову

Саша фыркнула:

— Митя, ну ради бога! Нужно ей твое разрешение. У нее, вон, армия целая. Ты спроси лучше, откуда у них ружья. Где она их прятала. Вы в кого тут стрелять собрались, можно спросить?

1910 г. Апрель (начало). Ясная Поляна.

Последнюю фразу она почти прокричала. Чиновница медленно моргнула и посмотрела вниз. Сашка была ниже на голову, нет — на полторы, но оттаскивать ее было сейчас бесполезно. Всегда было бесполезно. Большая женщина тем временем скрестила руки и глядела на Сашу сверху — недобрая, как чугунная статуя Командора.

Прокофий Семенович!

Ко мне из Тулы приходит мальчик, который рассказывает, что он должен покинуть ваше училище вследствие того, что, как он говорит, он несправедливо подозревается в воровстве. Мальчик этот очень жалок, и потому хотя и не могу знать, насколько справедливо то, за что он исключается из училища, я все-таки позволяю себе обратиться к вам с просьбой дать мальчику возможность получить аттестат^*.

— Какая у вас интересная картина мира, — сказала она наконец. — Все у вас враги, и все вам что-то должны — еду, воду, объяснения. Помощь вызвать на вертолетах. А вы не должны никому. Вы только требуете, да? Это ваше право такое, я правильно понимаю? И вы недовольны еще, все как-то неудобно вам. Некрасиво. И главное, недостаточно быстро, так? — Что-то в ней все-таки изменилось, и звучала она тоже по-другому, как если бы теперь говорила от сердца, с реальным чувством. — Только можно я вас теперь спрошу? Вот мы провели тут двадцать часов. Вы за это время сделали что? Жаловались, ныли, делили клубнику в сиропе, а потом съели недельный запас еды? За час, просто так, потому что имеете право, да? Нет, секунду, — рявкнула она прежде, чем кто-то успел возразить. — А скажите мне, кто-нибудь из вас подумал о том, что творится на той стороне, например? Что там людей заперли и держали полдня без воды, без всего, потому что кто-то решил, что он тоже. Имеет право. Сто пятьдесят человек, между прочим. Тут не так уж и далеко, вы сходить не думали туда? Помочь не пришло вам в голову? А там женщину убили только что. К вашему сведению. Двое детей осталось.

Надеюсь, что вы не посетуете на меня за мое обращение.

— Как уб...или?.. — спросила Саша и отпустила Митино плечо. Губы у нее стали белые. — Кто?..

С совершенным уважением Лев Толстой.

Чиновница из Майбаха на рыжую нахалку больше не смотрела. Во-первых, ей с каждым словом становилось легче, как будто расстегнулся тесный пиджак, а во-вторых, она, кажется, нашла наконец верную ноту.

276. А. Л. Толстой

— А вы тут ели, — сказала она с удовольствием и прошлась взглядом по лицам, уже обмякшим и виноватым. — Хотя даже не знаете, сколько здесь просидите. Вы хотите вести себя как дети и не думать? Пожалуйста! Только не обижайтесь тогда, кому-то придется думать за вас. И поэтому, да, будет контроль. Нравится вам это или нет. И будут пайки, и строгий учет, и...

1910 г. Мая 2. Кочеты.

Тут она осеклась, и во рту у нее стало сухо. Список, подумала она. Ну конечно, список, который она отдала мальчишке-старлею.

— Лейтенант, — сказала она и услышала свой голос, чужой и испуганный. — Где мой блокнот? Лейтенант!

Пишу тебе, голубушка Саша, из Кочетов вечером 2-го. Приехал я с Душаном и Булгаковым. Чудная погода, милые Сухотины и все радостно. Даже и про тебя вспоминаю без боли, но… жутко. Пишу весело, и вдруг от тебя дурные вести^*. Мама немножко была недовольна, что я не отложил отъезд на день, но все-таки отпустила меня без раздражения. Она приедет сюда 4-го послезавтра, если что-нибудь ее не задержит. Каюсь, что мне от многого и многого хотелось уехать из Ясной. Очень много суеты и посетителей и других причин. А нынче как раз был посетитель, которого мне жаль было покинуть так скоро. Я едва успел с ним поговорить ¼ часа. Это Шнякин, отказавшийся и отбывший 4 года арестантских рот, — добролюбовец^* — такой спокойный, твердый и радостный. Сильный, сдержанный, рабочий человек, не говорящий лишнего, но все, что скажет, — важно, нужно и добро, и такая сияющая улыбка. Дорогой неприятно было смотрение меня, но здесь чудесно. Может быть, и напишу здесь то, что хочется. Жду Черткова. Таня и большая и маленькая^* так милы и так приятен Михаил Сергеевич^*, что лучше ничего желать нельзя. Плохо то, что письма твои ко мне и мои к тебе теперь будут еще дольше идти. Raison de plus^* чаще писать, что я и делаю. Хотя нынче и знаю, что пишу глупо, знаю и то, что тебе все-таки будет приятно знать, что у нас делается. Ольга^* уехала к себе. Андрей хотел приехать теперь же в Ясную. А здесь завтра приезжает Сережа Сухотин. Вот и все, целую тебя, Варе привет.

Поганец не отзывался. Ополченцы, побросав ружья, потрошили палету с горошком.

Л. Т.

— Вон он, сука, — негромко сказал маленький охранник и сунул руку за пазуху.

277. С. А. Толстой

Инженер и его бледная жена переглянулись и стали внезапно похожи друг на друга. Стоп, хотела сказать чиновница, которая тоже заметила теперь голубую рубашку — недалеко причем, шагах в тридцати. Верзила-лейтенант тупо хлопал глазами, как школьник, которого застукали с сигаретой. Стоп, я сама, хотела сказать чиновница и не смогла разжать зубы, потому что переживала первую за тридцать восемь лет паническую атаку. Настоящую, с дурнотой, мокрой спиной и слабостью. Чтобы не упасть, она уперлась ладонями в капот ближайшей легковушки, и задышала носом, и тут увидела свой блокнот. Его держала девчонка-регулировщица — та самая, младшая из двоих, и размахивала им над головой, как флагом.

1910 г. Мая 3. Кочеты.

— Вот! У меня! — крикнула девчонка. Толпа распалась, пропуская ее вперед. — Я всех записала почти.

— Аська, — слабым голосом сказал инженер из Тойоты.

И в самую эту минуту две сотни одинаково измученных бывших заложников и защитников баррикады добрались наконец до заветной цели, нагруженные сумками и водой.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 19:53

Никакого вторжения не случилось — напротив, вновь прибывшие выглядели скорее как несчастное Моисеево племя, сорок лет бродившее по пустыне. По всему выходило, что люди эти в самом деле изрядно натерпелись, да что там — пережили трагедию, и, чтобы опровергнуть обидные слова чиновницы из Майбаха, надо было срочно проявить себя с лучшей стороны. Как-то восстановить баланс, показать радушие. А проще говоря — побыстрее всех накормить.

Ради этой без сомнения благородной цели одна группа добровольцев немедленно бросилась выгружать новые компоты и лечо из грузовика, а другая с такой же точно готовностью встала на раздачу, и спустя каких-нибудь четверть часа даже тем, кто не пригодился и никак поучаствовать не успел, упрекнуть себя больше стало не в чем. Гости были голодны, непривередливы и благодарны, очередь двигалась живо и даже весело, худенькая девчонка в джинсах заполняла казенный список. Ружья, давно позабытые, свалены были кучкой возле кабины рефрижератора. В общем, все как будто вернулось к норме, на радость строгой чиновнице. Хотя сама она, к слову, за раздачей следить не стала, обычных своих речей не произносила и вообще казалась непривычно погасшей, а в какой-то момент и вовсе отвернулась и отошла, как если бы потеряла к происходящему всякий интерес. Может, и к лучшему — без нее все-таки было как-то легче. И потом, норма выдачи опять, конечно, никакая не соблюдалась. Это было бы просто некрасиво — жадничать и отсчитывать банки, вместо того чтоб позволить настрадавшимся беженцам (вы подумайте, сколько их!) хотя бы вволю поесть. После всего, что и так им выпало, господи, возьмите ребенку еще пюре яблочного, и клубника, кстати, хорошая, сладкая. Берите, берите, там много.

Женщина из Майбаха знала, даже не оборачиваясь, что позади снова бардак и ее наказ беречь продовольствие исполняется кое-как, и поправить это не составило бы труда. Но ей вдруг подумалось — а пропадите вы. Она расстегнула пиджак, наклонилась и осторожно приподняла правую брючину. Ступни были вареные и раздутые, как будто под кожу впрыснули воду, и туфли впились так, что их можно было только разрезать. Щиколотки посинели, и отек, неживой, странно безболезненный, подбирался уже к коленям. Пальцев ног она не чувствовала совсем.

— Так, ну чего, — сказал у нее за спиной охранник. — С чертом этим решать надо. Я пробежался, тут его нету, точняк прячется где-то.

Она быстро вернула брючину на место и выпрямилась. В висках стукнуло, рябая морда качнулась перед глазами. Подбородок у него был масленый, в рыжих томатных потеках. Ее замутило.

— А может, это? Пойдем уже? — спросил Валера. В красной лапе он держал надкушенный соленый огурчик. — Дед там злой вообще-то...

— Не, решить надо сначала, — сказал охранник. — Сейчас удобно, там нету никого. Короче, вы тут посидите пока. Бойцов сейчас возьму парочку и схожу. Надо было, конечно, сразу его валить, зря я тебя послушал.

— Если ты. Мразь, — тихо сказала чиновница сквозь зубы. — Еще хотя бы раз. Что-нибудь. Сделаешь без приказа. Я тебя вычеркну, ты понял? Я тебя потеряю. Снаружи останешься. Рожи оба вытерли быстро, и стоять, ждать, пока я тут не закончу.

Валера поспешно сунул за щеку остатки огурца и неуверенно взглянул на охранника.

— Да я жопу твою спас, сука ты тупая, — сказал тот глухо. Лицо у него дергалось, глаза были злые. — Спасибо скажи мне. Ты когда оружие раздала, головой подумала? Это ж дробовики, блядь. Знаешь, как она разлетается? Ковром, блядь, и похуй. Если б из этих кто-нибудь новобранцев твоих очканул и выстрелил, он бы там человек двадцать народу положил.

Женщина из Майбаха подумала про блондинку, ее задранное платье и белое мертвое колено со свежей царапиной и представила вдруг подробно, как берет сейчас рябого ублюдка за шкирку, за дешевый сальный воротничок, отрывает от земли и вытряхивает из него сначала пережаренную фасоль, а потом и каждое наглое слово, одно за другим. Как болтаются в воздухе его немытые ботинки и лязгают зубы. Но в этот самый момент позади, в благостной раздаче компотов случился какой-то сбой. Голоса зазвучали иначе, напряженно и высоко, звякнуло стекло, и наконец раздался яростный, громкий крик:

— Ах ты, скотина, покушать пришел? А ну дай сюда!

Хлопнула разбитая банка. Женщина из Майбаха двинула охранника плечом и, стараясь не думать про свои бесчувственные ступни, побежала к грузовику. Асфальт неприятно пружинил у нее под ногами, как гнилой матрас.

Как всегда бывает в начале скандала, толпа расступилась и образовала кольцо. В центре, как в ринге, стояли двое — крупная владелица сумки Bosco Sport и смуглый молодой бородач в олимпийке с надписью «РОССИЯ». На асфальте между ними расползалась густая вишневая лужа. Белые кроссовки бородача спереди тоже были заляпаны безнадежно.

— Зачем так делаешь, а? — воскликнул бородач и затряс ногой, сбрасывая осколки. Уши у него были сломанные, руки с короткими вздутыми мышцами, шея налилась кровью.

— Я тебя запомнила, гад! Ключи мои где? — спросила владелица Bosco, тоже в спортивном триколоре. Они были похожи сейчас на членов сборной, не поделивших место в команде. — Ключи, говорю, от машины!

Бородач как будто несколько увял и быстро огляделся по сторонам. Ноздри у него побелели.

— Они же машину у меня отобрали! — сказала владелица Bosco, продолжая наступать. — Вот этот и отобрал!

— А кстати, точно, — ахнул кто-то в заднем ряду. — Он же из этих!

Шум нарастал. Больше половины собравшихся никакой баррикады не видели вовсе и поняли только, что один из злодеев, о которых поведала им чиновница, тайно проник сюда, на безопасную сторону. А недавние заложники, чья обида была очень еще свежа, испытали внезапно такое же острое и горячее возмущение и даже обрадовались ему, словно разом вышли из-под гипноза.

— Бандит! — послышались голоса. — Морда наглая!

— Ключи! — зарычала владелица Bosco и вытянула руку.

— Чего пристала, э! Там твоя машина, иди забирай! — неблагоразумно вскричал юный бородач, который оказался вдруг один против всех и не видел вокруг ни одного знакомого лица, так что трусом выглядеть ему было нельзя. За неполные свои двадцать два он ни разу такого себе не позволил и поэтому словами, увы, не ограничился, постарался улыбнуться как можно злее, а потом метко плюнул владелице Bosco прямо в раскрытую ладонь.

Та охнула и опустила глаза. Густой плевок пенился у нее в горсти, как сода в блинном тесте.

— Ах ты дрянь! — тоненько завизжала седая хозяйка сеттера. — Дрянь, дрянь бесстыжая!

— Так, секунду. Спокойно! — громко сказала чиновница из Майбаха, которая добралась наконец до места — с досадным опозданием, в котором виноваты были ее чужие распухшие ноги, на которые нельзя вдруг стало рассчитывать. Глупую стычку, однако, еще можно было пресечь, если бы крошечная хозяйка сеттера не бросилась в этот самый момент в центр круга с явным намерением влепить бородатому наглецу пощечину.

Дальше все произошло очень быстро. Отбиваться от бабульки с платочком на шее бородач в олимпийке, конечно, не мог — она была старая, — и потому просто уклонился, только уклонился, и всё. Но бабулька наступила в разлитый на асфальте компот, ноги у нее разъехались в стороны, и она свалилась сама, прямо в осколки и раздавленные ягоды. Стукнулась коленками, содрала локти и вся перемазалась, и тут же все завопили, как будто виноват был он, хотя он никого даже не трогал. И ясно стало, что драться ему придется, так что он пригнул голову, встал покрепче и приготовился, потому что главное было не упасть, уж во всяком случае не сразу.

 

Но тут с потолка рухнула птица. Мертвая серенькая птица с затянутыми пленкой глазами, и как будто ее метнули сверху нарочно, шлепнулась в середину вишневой лужи. Спустя еще мгновение в тридцати шагах по капоту темно-синего БМВ гулко стукнула вторая. А в течение нескольких последовавших минут остальные птицы в тоннеле тоже попадали все: воробьи, ласточки, голуби и наконец даже пара заблудившихся чаек. Правда, упали они в разных местах, и у большинства этих маленьких смертей никаких свидетелей не было.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 20:02

— …Нет, ну решетку, в принципе, сломать можно, — говорил лысоватый мужчина в жилетке и зачем-то смотрел при этом на часы.

— И как вы ее сломаете, интересно? — спросил кто-то.

— Да не так уж и сложно, машиной дернуть, — предложила владелица Bosco.

— Это ж какая нужна машина! Вы представляете, сколько там веса?

— Ладно, ну несколько машин... тросами прицепиться и дернуть одновременно!

— Так она на вас же и упадет, тросы-то короткие!..

— Милая моя, у вас тройка, что ли, по физике была? Это механика вообще-то, седьмой класс. Она в другую сторону упадет, мы же за низ будем дергать.

Спор был деловитый, почти будничный, а паники, как ни странно, в этот раз не случилось. Эта стадия была как будто пройдена, и даже в разговорах про канареек в шахте просто не стало смысла. В ход пошли рассуждения о том, как именно упадет решетка, сколько придется связать тросов и стоит ли использовать, к примеру, польский тягач, если, допустим, отцепить от него рефрижератор. И все это время — Мите видно было поверх голов — чиновница из Мерседеса молча, не слушая листала свой исписанный блокнот, а ее бледный крошка чекист так же, не слушая, торчал над кучкой сваленных на асфальте ружей. И там же, за головами, где-то между ружьями и блокнотом, наверняка была Аська, только он не мог ее разглядеть.

— Про автобус не забывайте, кстати, там триста пятьдесят лошадей, и весит он минимум тонн пятнадцать...

— Пойдем отсюда, — вдруг сказала Саша.

Дышала она неглубоко и часто, и шел от нее незнакомый странный жар.

— Куда? — спросил Митя и взял ее за руку. — Тебе плохо?

— Нет, я просто... Пожалуйста. Душно.

Стоявшая впереди кудрявая девушка в зеленом платье оглянулась; глаза у девушки были круглые и тоже зеленые, как у русалки. А душно и правда было очень, причем давно, потому что вентиляторы уже пять или нет — шесть, целых шесть часов работали еле-еле, мы просто решили не замечать, подумал Митя. Даже смотреть на них перестали.

— ...Вы понимаете, сколько воздуха они сожгут? Им еще доехать же надо, между прочим...

— Ну хорошо, а вы что предлагаете? Или нам лечь, по-вашему, лапки кверху?

— А я не говорю ничего не делать, я говорю, продумать надо сначала всё. А не прожекты какие-то самоубийственные. Вот последнее, что нам сейчас нужно, извините, — это воздух последний сжигать...

— Знаете что? Вот так сидеть дальше — самоубийство. Насиделись, хватит. Давайте думать, значит! Это же не дураки строили, сложное все-таки сооружение, тут на все случаи предусмотрено. Должен быть выход. Какая-нибудь лестница аварийная, лифт, я не знаю, или способ связи хотя бы, мы же не искали толком. Надо разобраться просто. Пройти еще раз, все как следует осмотреть...

— Господи, сколько можно притворяться! — крикнула Саша так громко, что Митя тут же отпустил ее, а лысоватый в жилетке и его оппоненты умолкли и обернулись. — Нет отсюда никакого выхода. Его нет. Ничего тут нет — ни лестниц, ни лифтов. Там река наверху. Тридцать метров воды, а вокруг бетон. Сверху, снизу, справа, слева — везде. Со всех сторон. И сломать его не получится. Никак, вы же понимаете, да? Не получится. Его можно только взорвать. Мы отсюда не выберемся.

Она была такая красивая. Такая красивая, даже когда говорила вещи, которые никто не хотел слышать, и надо было обнять ее и увести до того, как начнется новый галдеж и скандал. Ему тоже все это ужасно надоело. Но лица вокруг стали скорее смущенные, как если бы его жена вдруг разделась или спела неприличный куплет. Все даже как будто отошли немного, и наступила неловкая тишина. Слышно было, как в оттаявшем рефрижераторе капает с потолка.

Наконец лысоватый заморгал и сказал обиженно:

— Почему взрывать-то сразу. Бетон, между прочим, разбить можно. Были бы инструменты. Перфоратор, к примеру. Или, там, ударная дрель...

— И где мы перфоратор возьмем, скажите на милость? — перебили его.

— У меня шуруповерт есть в машине, — мрачно пошутил кто-то, но никто не засмеялся. Настроение стремительно падало.

— Ну они же крутятся! Крутятся, вон! — русалка в зеленом ткнула пальцем вверх и сразу зарыдала — с открытым ртом, как делают дети.

— Ой, да прекратите вы истерику, без вас тошно, — сказала какая-то женщина в очках, но русалка тряхнула кудрями и продолжала рыдать.

— Стоп! — раздался взволнованный крик, по толпе прошла рябь, и в самой гуще ее возник молодой полицейский, как если бы вынырнул из-под воды. — Стоп, — повторил он. — Погодите. Короче, есть инструменты. Всё есть, я видел.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 20:13

— ...То есть они стену пробили? — резко спросила баба из Мерседеса. В блокнот свой она уже добрых пару минут не смотрела. — И вы только сейчас решили доложить?

— Как это — пробили? Где? — ахнул лысоватый в жилетке, хрустнул пальцами и глянул вверх, как если бы ожидал, что именно оттуда сейчас хлынет вода, прямо ему на голову.

— Да не пробили они, — с тоской ответил лейтенант. — Не насквозь, говорю же. Так, раскрошили немножко.

Про трещину в бетонной стене и брошенные у выезда отбойный молоток, компрессор и генератор он не то чтобы забыл, а просто старался не думать. Как и про мертвого пацана из Гольфа, убитого капитана и тем более — про сломанный воздух. Пока не начали падать птицы, про воздух думать вообще не хотел никто. В конце концов, прошла уже куча времени, а вентиляторы продолжали работать, и запросто могло оказаться, что дядька из Тойоты напрасно всех закошмарил, поэтому лейтенант отвлекся. Как все — отвлекся, а всякие неприятные мысли отложил в сторону. Но тут все поехало по новой, а то и набирало обороты, особенно учитывая одиннадцать новеньких, непонятно откуда взявшихся дробовиков. И все инстинкты подсказывали лейтенанту, что лезть ни во что не надо, а следует, напротив, прямо сейчас валить отсюда подальше. Он и сам не понимал, зачем высунулся и ляпнул про чертовы инструменты, от которых толку все равно никакого не вышло, и раскаялся мгновенно. Но было, разумеется, поздно.

— Отбойный молоток... — проговорил лысоватый, растерянно улыбаясь, и огляделся с видом человека, который не мог поверить, что молитвы его исполнятся так скоро и так буквально. — И генератор! Слушайте, ну совсем же другое дело... А где это все? Покажете?..

— Да у выезда прямо, где решетка, — ответил лейтенант и махнул рукой в сторону раздавленного Фольксвагена Гольф. Координаты были вполне четкие, и забрезжила надежда, что обойдутся и без него.

— Секунду! — сказала баба из Мерседеса, которую новые обстоятельства, наоборот, привели как будто в сильнейшее раздражение. — Значит, кто-то. У нас за спиной. Затеял бездумную, безответственную авантюру. Подверг нас огромному риску...

— Господи! Вы не понимаете, что ли? — перебил лысоватый. — Всё! Всё! Золотой вы мой, да что ж вы молчали! — Похоже было, что он заплачет сейчас или бросится к молодому полицейскому на грудь.

Зараженная его восторгом, толпа очнулась и забурлила. Ясно было, что попытка разломать стену и выбраться наконец наружу больше никому здесь авантюрой не кажется.

— Ай, молодцы! Ну красавцы вообще, давно пора было! — раздался чей-то веселый голос. — Только что ж не доделали-то, народ? Обеденный перерыв, что ли?..

— Так это, наобедались уже, пошли доделаем! — предложил мордатый владелец УАЗа Патриот и звонко хлопнул лейтенанта по спине. — А, мужики?

Лейтенант вспомнил запах горелой проводки, застрявшую в стене пыльную пику, вялые кольца кабеля на полу и мысленно похвалил себя за то, что не вдавался в детали. Там все было мертвое: и машина, и четыре ее пассажира, и даже воздух. Такое уж было место, и дорогие японские железяки, которыми кто-то хотел пробиться на свободу, а вместо этого только сильней всё испортил, тоже конечно были уже мертвые и пользы никакой принести не могли, их потому там и бросили. Однако про это рассказывать лейтенант точно не собирался. Не только из-за ружей, но и потому, что все ужасно обрадовались и отменить эту радость должен был кто-то другой. Не он. А например тот, кто сверлил стену.

Шестеро строителей из микроавтобуса, однако, ни к каким заявлениям были не готовы. Рассказ лейтенанта слушали с большим беспокойством, в любой момент ожидая появления растрепанного человечка, на глазах у которого воткнули в стену отбойный молоток и перебили силовой кабель. В отличие от лейтенанта, они как раз знали точно, что пика отбойного молотка при встрече с кабелем расплавилась в пятку и застряла в стене навсегда.

— Доедайте там, кто не успел! — смеялся лысоватый в жилетке. — Ужинать дома будем! — и раскинул тонкие незагорелые руки, как чуть потрепанная рок-звезда из 80-х перед тем, как прыгнуть со сцены в зал.

— Секунду! Се-кун-ду! — повторила женщина из Майбаха и тронула лысоватого за плечо, а затем и тряхнула довольно неделикатно. — Можно вопрос? Вы, извините, кто по профессии?

— Что? — обернулся тот, все еще улыбаясь, потому что ни про какую начальницу с блокнотом, конечно, уже не помнил. — Я не понял, при чем здесь?..

— Это простой вопрос, — звучно сказала чиновница, которая зал держать умела точно не хуже, и остальные голоса стихли. — Ну? Пожалуйста. Можете удовлетворить мое любопытство? Я могу сама, конечно, посмотреть, — тут она погладила свой блокнот, — но к чему время тратить, правильно? Так кем вы работаете?

— И зачем это сейчас? — спросил лысоватый и огляделся по сторонам, ища поддержки, но зал уже смутился и ждал следующей реплики. — Ну, допустим, в «Пятерочке» я работаю. Старший мерчендайзер. Совершенно неважно, по-моему...

— А заканчивали что? — продолжала чиновница с интересом, хотя ясно было, что ответ ей как будто уже известен, и даже лысоватый почуял наконец, что дальше отвечать не надо, нахмурился и погас. — А, то есть нету, да, высшего образования у вас? Я просто думала, может, вы конструктор. Проектировщик. Метростроевец, нет? Инженер-строитель? И поэтому так хорошо всё понимаете про тоннели.

Лысоватый молча смотрел на свои ботинки. Макушка у него пылала.

— А вы? — спросила чиновница, высматривая в толпе владельца УАЗа Патриот. — Где работаете?

— Где надо! — сказал тот, мрачнея. — Ваше какое дело!

— А я думаю, наше, — женщина из Майбаха сложила руки на груди. — Чтобы оценить уровень вашей экспертизы. Оно как-то связано с подземными конструкциями, это ваше место работы? Со сложными подземными конструкциями. Расположенными под водой, — она обвела взглядом примолкшую свою аудиторию. — Вы операцию на сердце позволите делать почтальону? Или может быть, товароведа из «Пятерочки» мы пустим в операционную, дадим ему скальпель? (В этом месте лысоватый мужчина в жилетке вскинул голову и шумно задышал носом.) А это, извините, именно операция на сердце. И что, мы доверим ее людям без образования, квалификации, без опыта, которые решили, что можно сломать несущую стену огромного (тут она воздела руки) тоннеля и он не обрушится при этом нам с вами на голову? Мы серьезно готовы доверить им свои жизни?..

Последний вопрос (впрочем, как и все предыдущие), несомненно, был риторический, и хотя грубый водитель УАЗа Патриот явно этого не понял и даже собирался ответить, возможности такой ему не представилось.

— Но гораздо хуже другое, — сказала женщина из Майбаха, повышая голос. — Одну попытку, между прочим, кто-то уже предпринял, а мы даже не знали. Подумайте об этом. Мы могли погибнуть тут все, причем неизвестно из-за кого, из-за каких-то авантюристов, которые даже нас не спросили. И вот этого мы больше не допустим. Это мы сейчас возьмем под контроль.

Все было как раньше — она говорила, ее слушали, и никто пока не возражал, и все-таки женщина из Майбаха была собой недовольна. Она чувствовала, что слишком торопится и начинает срезать углы. От нее снова требовалась импровизация, очередной какой-нибудь маневр, а она даже не успела толком просмотреть список. И еще ее сильно отвлекали ноги. Ее собственные раздутые ступни, щиколотки, а теперь уже и колени. Ткань на брюках натянулась и расходилась по швам, и неясно было, почему ей совсем не больно, а напротив, кажется, что она стоит по пояс в воде или медленно тонет в болоте или даже что ног у нее вообще больше нет, причем до самого бедра.

— А я не поняла: и чего дальше-то? — спросила владелица Bosco. — Типа всё, ничего не будем делать?

— А по-моему, стоит попробовать, — сказал вдруг очкастый инженер из Тойоты. — Я, конечно, не строитель, но там же сетка, по идее. Бетон льют на сетку из арматуры, она все и держит. Не должно там развалиться ничего, там кусок-то вынуть достаточно небольшой, с краю.

— Правильно, вот я и говорю! — снова оживился лысоватый.

— По идее? — повторила женщина из Майбаха. Нет, она все-таки их не убедила. Вот что получается, когда срезаешь углы. — Не должно развалиться? Это и есть ваше экспертное мнение?

— Слушайте, дамочка, ё-моё, ну чего ты душнишь-то, а! — взорвался наконец водитель УАЗа. — Экспертное, хуертное, ты чего там заканчивала, школу КГБ? А он технарь, на инженера учился, ну наверно побольше понимает! — он оглянулся на владельца Тойоты и, казалось, схватит его сейчас под мышки и гордо поднимет над головой. — Так, ну, короче, понятно, сетка, и чего делаем?

— Я энергетик, — сказал инженер осторожно. — Не мой профиль, но я почти уверен. Надо сходить посмотреть хотя бы. Тем более… ну раз есть инструменты... глупо же не попробовать. Вот решетку как раз ломать без толку, но если сверлиться, то именно там. Вообще-то грамотно место выбрано, я бы тоже так сделал. Выезд же не под рекой, он наверху. Это вообще единственный шанс, по-моему. Просто пробить внешнюю стену, ну грубо говоря, дырку проделать насквозь, на улицу. Понимаете? Пускай даже маленькую. То есть выбраться, скорей всего, не получится, конечно, но можно будет хотя бы сигнал подать какой-то.

— Да чего ж не получится-то? — с обидой произнес крупный дядька в зеленой майке «Мегафон», в котором женщина из Майбаха узнала одного из своих ополченцев. — Ну сколько там толщина, полметра? Да если метр даже. И ничего там не посыпется, чему там сыпаться, бетон же! Ну вынуть аккуратненько...

Его дочерна загоревшие товарищи, которые первыми вместе с ним вызвались под ружье и вообще держались вместе, как члены одной семьи, состоящей из одинаково рослых крепких мужчин, при этих словах переглянулись с непонятной тревогой. И женщина из Майбаха увидела вдруг, что шестеро из ее наспех завербованного отряда покрыты такой же мелкой каменной пылью, как и беглый крошка-стоматолог. Вот что она еще упустила — пыль, которую заметить было легко, хотя, в отличие от доктора, эти шестеро предприняли-таки не очень успешную попытку очистить одежду и волосы. Но она не заметила, а сейчас разоблачать их было поздно, потому что толпа свое решение уже приняла и слова неизвестного работяги в зеленой майке впитывала теперь с жадным вниманием, как Нагорную проповедь. Этой ошибки женщина из Майбаха уже себе не позволила и оказалась абсолютно права, так как буквально в следующую же минуту выяснилось, что шестеро пыльных ее ополченцев не просто профессиональные строители, но еще и, конечно, бывшие подземные проходчики, которые пятнадцать лет как с куста оттрубили на шахте «Бужанская» под Нововолынском. Каковая новость мгновенно вознесла их (а с ними и мямлю-инженера) еще выше и превратила не просто в героев — а сразу в титанов. В Прометеев, какими они до сих пор никогда себя не чувствовали. Безрадостная шахтерская каторга, украденные зарплаты, сердитые жены, вынужденная полугодовая вахта в чужой стране — все это оказалось не напрасно, и стену они тоже, выходило, раскурочили не зря. Надо было просто закончить начатое и вернуть людям воздух. И пускай они же этот воздух сами недавно и поломали, а отбойный молоток, на который вокруг возлагались основные надежды, безвозвратно погиб в схватке с силовым кабелем, оставался еще перфоратор. Старая надежная «Макита» с набором из десяти победитовых насадок по бетону, которая лежала пока в микроавтобусе вместе с лазерным уровнем, паспортами, спальниками и коробкой «Доширака», но дырку на улицу тоже проделать могла запросто. Конечно могла, хотя возиться пришлось бы подольше.

— А солярку с автобуса можно слить, кстати! Если не хватит, — прикидывал Патриот.

— У меня еще литров двести там! — кричал водитель автобуса из задних рядов. — Я ж на смену только вышел!

— А по времени сколько займет? — задыхаясь от нетерпения, спрашивал лысоватый.

— Часов за шесть управимся, — обещал румяный симпатичный дядька-Мегафон, коротко переглянувшись с товарищами. Те уверенно закивали.

План оформлялся и креп с каждой минутой. Женщина в очках обнимала зареванную русалку. Бывший подводник с мохнатыми плечами уверял всех, кто готов был слушать, что шесть часов — нормально, да и восемь нормально, кубатура-то вон какая, и потом, подается же воздух, ну пускай не на полную, а птицы, ну птицы, ну да, главное ж — воздух не отключился, работает воздух, помедленней просто.

— Господи, Митька, — сказала Саша. — Мы что, правда выберемся? Только не ври сейчас, пожалуйста. Не вздумай. Мы выберемся или нет, Митя?

Она стояла близко, и глаза у нее блестели, как будто она готова была и засмеяться, и заплакать, все зависело только от его ответа. И в голосе у нее звучала такая надежда, что надо было, конечно, сказать — да. Просто сказать — да, чтоб она засмеялась, потому что идея ведь была вполне рабочая и все могло получиться. Должно было получиться. Но ответить Митя почему-то не смог. Он смотрел на чиновницу из Мерседеса, которая прислонилась спиной к борту грузовика и снова быстро, как перед экзаменом, листала свой блокнот.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 20:43

Шестеро проходчиков с шахты «Бужанская», инженер из Тойоты, подводник в тесной борцовке и даже водитель автобуса, который уж вовсе низачем был не нужен, в спасательную экспедицию вошли по умолчанию. Тут у женщины из Майбаха особенного выбора не было. Десятого, пузатого мужика в клетчатой рубашке из прежнего своего отряда она тоже взяла наугад, потому что выходить надо было поскорее, пока следом не увязалась еще сотня-другая горе-экспертов, паникеров и просто зевак, которые первыми хотели увидеть солнце. Ей стоило немалого труда убедить их в том, что группы для предстоящего дела достаточно небольшой и вместо того, чтоб бегать толпой по тоннелю и понапрасну тратить оставшийся воздух, всем остальным не только разумно, но и жизненно необходимо остаться возле грузовика. И там по возможности тоже дышать экономно, а лучше всего — лечь спать. Словом, если б она так не спешила, группу точно набрала бы совсем другую. Но главное у нее все-таки получилось: пять без малого сотен человек, которые недавно еще кишели повсюду, как муравьи, перестали наконец путаться под ногами и все послушно сидели теперь вокруг польского рефрижератора, а тоннель впереди был пустой. Идеально безлюдный. И с каждым шагом ей становилось легче, тем более что ноги по-прежнему совсем не болели. Просто не надо было смотреть вниз.

Рябого охранника она выпустила перед собой, и мелкий мудила со своим «глоком» наперевес рыскал между рядами, играл в рейнджера, хотя сбежавший психопат, где бы ни прятался, остался один, без оружия и был уже не опасен. Толстый Валера ковылял где-то в хвосте и с разговорами тоже больше не лез. Список, готовый, полный, лежал у нее в кармане. Сорок минут — и все опять вернется на рельсы.

— Не отстаем! — крикнула она. — Ждать не будем никого!

— Нельзя быстрее, — задыхаясь, ответил Митя и перевесил дробовик на другое плечо. — Опасно, воздух разреженный.

Пишу тебе, милая Соня, чтобы самолично известить о себе. Доехали прекрасно^*, а здесь не верю действительности, что можно выйти на крыльцо, не встретив человек 8 всякого рода просителей, перед которыми больно и совестно, и человек двух, трех посетителей, хотя и очень хороших, но требующих усилия мысли и внимания, и потом можно пойти в чудный парк и, вернувшись, опять никого не встретить, кроме милых Танечек^* и милого Михаила Сергеевича^*. Точно волшебный сон. Здоровье хорошо — 2-й день нет изжоги. Как ты, отдохнула ли?^* С кем приедешь? Скажи Андрюше и Кате^*, что жалею, что они меня не застали. Сейчас ложусь спать. Таня так заботлива, что хочется только удерживать ее. Гуляю по парку, ничего серьезного не писал. Целую тебя.

Кислорода действительно стало меньше, на ходу это особенно было заметно. Бутыль «Черноголовки» оттягивала руку, в висках стучало, по спине текло. Крепкие донецкие шахтеры плевались и кашляли, водитель автобуса перестал болтать и явно раскаялся, что вообще подал голос, подводник дважды уже споткнулся и свернул чье-то зеркало. На пожилого клетчатого дядьку вообще страшно было оборачиваться. И даже чугунная чиновница, если честно, шагала с трудом, как оживший памятник.

Л. Т.

Это сколько мы прошли — метров семьсот? И километра не наберется. Проклятое ружье делалось все тяжелее. Он зачем-то сказал, что стрелял в армии, хотя вообще не служил и даже на сборах ни разу не был.

— Надо... приспособиться... просто, — пропыхтел подводник. — Не грудью дышать, а... диафрагмой. Как в горах, — он показал, как именно следует дышать диафрагмой, и щеки его слегка посинели.

278. А. Л. Толстой

А может, мы вообще не дойдем. Или дойдем и даже начнем сверлить, но все равно не успеем, потому что уже поздно и никаких шести часов у нас нет. Или там вообще ничего нет — ни инструментов, ни дырки в стене, а старлей все наврал, понял вдруг Митя и едва не выронил «Черноголовку». Ну конечно, наврал, кто ж молчит про такое полдня, зачем про такое молчать? Просто ляпнул, чтоб мы со страху друг друга не потоптали.

1910 г. Мая 9. Кочеты.

— Стойте, — сказал он. — Погодите, — и поставил воду на асфальт.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 20:58

Получил и нынче, 9-го мая, коротенькое письмецо твое, милая дочь, где пишешь о том, что шьешь и занимаешься стенографией, а злодейка Варя^* не дает. Как-нибудь сходитесь с ней — середка на половине. Нынче приехала мама с Андрюшей^*. Андрей стал говорить про Молочникова^*, осуждая его, и я резко, в чем виню себя, je lui ai dit son fait^*, и нехорошо. Удивительно, что здесь же в первые часы приезда я в первый раз высказал мамá мои чувства отвращения и страдания к той жизни, в которой участвую, живя в ней. Ушел взволнованный, потом пришел и поцеловал ее, и она, я думаю, поняла и почувствовала. Это было хорошо. Радостно мне присутствие здесь Черткова. Андрей и неприятен и жалок. Знаю, что с такими людьми надо обходиться, помня, что они не виноваты, что не понимают, и стараюсь. Но нынче сорвался. Его не обидел, но говорил резко о том мире, в котором он живет и который считает достойным уважения. Очень, очень у меня нарастает потребность высказать все безумие и всю мерзость нашей жизни с нашей глупой роскошью среди голодных, полуголых людей, живущих во вшах, в курных избах. Ну да что бог даст. Держись, милая. Будь, как была, строга и внимательна к себе. Целую тебя, милая дочь.

Шестеро строителей из микроавтобуса надеялись, что неприятного разговора про дырку в стене можно избежать в принципе. Инструменты вообще-то могли быть чьи угодно. Но инженер спекся, засомневался, и возникла опасность, что сердитая тетка в костюме развернет экспедицию обратно, так что разговор состоялся, и действительно неприятный.

Л. Т.

— ...То есть это вы? — спросил инженер из Тойоты. — Когда свет погас — это вы?

279. А. Л. Толстой

— И ни слова же никому, — недобро сказал могучий подводник.

1910 г. Мая 15. Кочеты.

Однако и на этом все, пожалуй, могло закончиться, если б у одного из строителей, жилистого дядьки с пшеничными усами, в этот самый момент некстати не сдали нервы.

Опять пишу, опять о тебе думаю, тебя чувствую, как каждый вечер. У меня в комнате навоняла лампа, и пишу в Танином кабинете. Она проводила нынче мам через Абрикосовых на Мценск и теперь стоит подле меня, и мы с ней говорили про мама́. Таня милая так хорошо умеет видеть в ней — мама́ — все доброе. Я ей благодарен за это. Тут теперь все семейство, и жизнь очень приятна, легка. Остается мне жить здесь 4 дня. Хотя я ничего не делал здесь, мне было очень хорошо. Надеюсь, так же будет до конца. Нынче не было от тебя письма. Надеюсь, будет завтра, и хорошее. Нынче с утра ходил по деревне и много и приятно беседовал с мужиками и бабами^*. Вечером приехал сосед Матвеев — ученый^*. Какая страшная разница и в пользу первых. Прощай, душенька. Целую тебя. Привет Варе.

— Да закоротило там потому что! — заорал он, забывшись. — Как ебануло, понял? Пика всмятку, решетка как скаканет! Ты попробуй подолби вслепую, когда у них там кабели везде!

Л. Т.

— В смысле — пика всмятку? — нахмурился подводник.

— Вы же убили тут всех, — сказал инженер. Очки у него вдруг запотели. — Пятьсот человек.

280. А. Л. Толстой

— Бляди бандеровские! — ахнул клетчатый дед с какой-то даже радостью, словно узнал наконец ответ на давний мучительный вопрос.

1910 г. Мая 18. Кочеты.

— Прекратите бар-дак! — рявкнула тетка в костюме. — В руки возьмите себя все! — Росту она все-таки была громадного, и голос у нее был такой же. И двенадцать мужчин подчинились ему инстинктивно, как солдаты на плацу. — Значит, так, — продолжала она свирепо. — Я возиться с вами не буду. С этого момента вы делаете что сказано. Или сдавайте оружие и возвращайтесь назад.

Пишу еще на всякий случай два слова 18-го вечером.

Наступила неприятная пауза, какие бывают на ковре у начальства, когда и надо бы возразить, но никому не хочется заговаривать первым.

Я последние два дня был нездоров: чрезвычайная слабость, но нынче не только лучше, но совсем хорошо. По просьбе Черткова нынче занялся поправкой пьесы и думаю отдать; для телятинской публики, и очень важной публики, годится^*. Здесь Тапсель^*, и снимал нас для кинематографа. А мне все это, все эти выдумки, роскошь противны все больше и больше. Нынче нет от тебя письма, и мне недостает чего-то. Прощай, голубушка. Как ты устроишься с поездкой и когда приедешь?

— Я про пику только не понял, — наконец сказал водитель автобуса. — Руками что ль стену будем разбирать?

Варе мой сердечный привет.

Бригадир в зеленой майке открыл было рот, чтобы объяснить про оставшуюся в микроавтобусе «Макиту» и десять насадок по бетону и что в этот раз сверлиться надо пониже просто, аккуратненько, ближе к полу. А опять попадется кабель — еще отступить чуток, других вариантов все равно теперь нету.

Л. Т.

Но сердитая тетка в костюме объясниться ему не дала.

— Мы не будем ее разбирать, — заявила она. — Стену трогать нельзя.

281. В. А. Романике

— Вы, наверно, не поняли, — сказал инженер особенным голосом, каким бригадир убеждал обычно хозяйку коттеджа, что трехтонный бассейн на втором этаже провалится к ней в гостиную. — Решетку нам резать нечем. Путь наружу у нас только один — через стену. Мы же с самого начала говорили про стену...

1910 г. Мая 26. Ясная Поляна. Ясная Поляна, 26 мая 1910 года,

— Это вы не поняли, — перебила она спокойно. — Мы должны остаться в тоннеле. Нам вообще нельзя выходить.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 21:12

В. А. Романике.

— ...Ну какие вам еще нужны объяснения? — спросила чиновница и вздохнула, как учитель, уставший от тупости учеников. — Давайте уже серьезно. Огромный тоннель, в нем заперты сотни людей. Это как взять в заложники аэропорт. Или ГУМ. Чрезвычайная ситуация государственного масштаба. В таких случаях мобилизуется все, через час все городские службы уже были бы здесь. А прошло двадцать два. Почему нас не эвакуируют? Где спасатели, полиция, медики? Где армия, наконец?

Слухи о том, что ссылают куда-то тех, кто выйдет из общины, ложны^*. Но выход из общины считаю очень нехорошим делом, и отец ваш, выходя из общины, поступает дурно. Земля — божья и никому в собственность принадлежать не должна. Владеть землею как собственностью — великий грех. Помещики знают это и хотят и крестьян ввести в этот грех и приучить к нему. Им нужно это, чтобы себя оправдать. Когда у крестьянина будет собственная земля, — хоть 10, хоть 5 десятин собственных, — тогда помещик, у которого 5000 десятин, может сказать крестьянину, что тебе не на что обижаться — у тебя 5 десятин, а у меня 5000; я не виноват, что я и мои предки умели нажить, а ты и твои предки не умели. Наживешь ты, а я проживу, и у тебя будет много, а у меня мало.

Добровольцы молчали. Все эти вопросы они себе задавали с ночи, и ответов на них действительно не было никаких.

Закон 9-го ноября о том, что можно крестьянам выкупать землю помещиков, — мошенническая штука, и на нее поддаваться не надо^*.

— Перестаньте себя обманывать, — сказала она. — Вы не дети. Не спасают нас потому, что спасать нас некому. Это не фантазия и не версия, это факт. Города больше нет. Я не буду врать, что знаю причину, я не знаю. Это может быть бомба, химическая атака. Или биологическое оружие, например. Именно поэтому закрылись ворота — система автоматическая, она срабатывает только в случаях глобальных катастроф. Вы понимаете? И она сработала. Так что наверх выходить нельзя. И стены ломать нельзя. Эти стены сейчас — единственная наша защита.

Молодой водитель автобуса икнул. Раз, потом другой.

282. В редакции газет

<неотправленное>

— Ёбаный кнехт, — непонятно, но с чувством сказал подводник.

1910 г. Июня 7-10. Ясная Поляна.

А мы тут машины переставляли, вспомнил Митя. Все было как-то глупо, не по-настоящему.

В газеты.

— А зачем это все тогда? Для чего мы бегали вообще туда-сюда, как идиоты, можете мне объяснить? Раз вы знали с самого начала.

Я уже два раза^* заявлял в печати о том, что я не могу и почему не могу удовлетворять требований людей, обращающихся ко мне за денежной помощью, но число таких людей, письменно и лично обращающихся ко мне за деньгами, все увеличивается и увеличивается, и потому считаю нужным еще раз повторить мое прежнее заявление.

— С самого начала, — сказала женщина-Мерседес, и голос ее зазвенел, — я пытаюсь предотвратить панику. Вы, похоже, не очень себе представляете, как выглядит паника.

— Нам осталась пара часов, — сказал он вяло. Ни разозлиться, ни испугаться почему-то не выходило, и очень болела голова. — Ну, может, пять или шесть. А вы их спать уложили, как в детском саду. Чтобы что? Чтоб они во сне умерли? Знаете, вы, по-моему, ненормальная просто.

30 лет тому назад я распорядился своим имуществом, включая и мои сочинения, вышедшие и до 81 года, так, чтобы наследники мои: 9 человек детей и жена разделили между собою при моей жизни по законам наследования после умершего все, что я имел. На все же сочинения мои, какие я писал после 81 года, я отказался от права собственности, предоставив печатание и перепечатывание их всем, кто хочет^*. И потому с 1881 года, не имея никакой собственности, я, очевидно, никак не могу удовлетворять не только поступающие ко мне просьбы на тысячи и больше рублей ежедневно, на удовлетворение которых недостало бы состояния Ротшильдов, но не могу оказывать и самой ничтожной денежной помощи. И потому очень прошу всех нуждающихся людей, подпавших тому странному недоразумению, по которому видят во мне обладателя миллионов, обратить внимание на это мое заявление и избавить себя и меня от тяжелых чувств, которые вытекают от этого странного недоразумения, избавить себя от того тяжелого разочарования и тех недобрых чувств, которые обращающиеся ко мне люди письменно, и особенно лично, должны испытывать, не получая ответов на свои просьбы или получая при личном объяснении определенные отказы, а во-вторых — признаюсь в эгоистическом чувстве — и избавить меня, доживающего последние месяцы, если не дни своей жизни и потому желающего одного: чтобы быть в любовных, хотя бы не во враждебных отношениях с людьми, от мучительного чувства сознания своей виноватости перед людьми за то, что я вызвал в них недобрые к себе чувства и вместе с тем не имею никакой возможности исполнить их желание или хоть как-нибудь смягчить их разочарование.

Бледный охранник в пиджаке качнулся и заступил ему дорогу.

Тем более что обращаться ко мне за денежной помощью после этого моего заявления нельзя уже потому именно, что одно из двух: или справедливо то, что я не имею собственности и потому не могу оказывать никакой денежной помощи; или же, как то стараются внушить люди, дурно расположенные ко мне, что это несправедливо, и я перевел воображаемые миллионы или сотни тысяч на жену, но в сущности пользуюсь ими, — то также неосновательно обращаться за денежной помощью с надеждой успеха к такому лгуну и обманщику.

— Я пошел, — сказал ему Митя. — Я жену хочу увидеть и дочь. Или вы меня что, не отпустите теперь?

Очень, очень прошу все редакции газет, которым не будет послано прямо это письмо, перепечатать его. Сочту это за большое себе одолжение.

— В рог ему дать, и всё, — сказал клетчатый дед, опять наливаясь кровью. — Не пустит он, — и положил красноватую лапу на ремень дробовика.

283. С. А. Толстой

Водитель автобуса еще раз мучительно, громко икнул. Маленький охранник разглядывал теперь только ладонь на ремне. Морда у него была скучная, как если бы он просто считал пальцы, но даже горячий дед от этого взгляда несколько смешался. А вдруг они все-таки сумасшедшие, подумал Митя с внезапной надеждой. Наслушались своих политинформаций и устроили тут «Зарницу» на выживание. И тогда всё, что она тут наговорила, — вранье и бред. Ядерный взрыв, химическая атака, биологическое оружие, ну конечно — бред. Комикс какой-то, зомби-апокалипсис. И всё там в порядке наверху. А мы задохнемся, потому что два чекиста-параноика съехали с катушек и играют в войну.

1910 г. Июня 19. Отрадное.

— А я хочу сохранить порядок, — говорила в это время женщина-Мерседес. — И баламутить людей, которых я с таким трудом успокоила, я вам не дам. Вы уже достаточно натворили, самое время сделать что-нибудь полезное.

19 июня 1910 — вечером.

Она расхаживала перед добровольцами — большая и строгая, как фельдфебель, и вот-вот должна была спросить «вы со мной, ребята?» или что-то в этом же роде. Однако примерно такими же лозунгами она говорила весь день, у них, наверное, методичка была целая на такие случаи. И совершенно не вязался с этой ободряющей речью тихий рыбоглазый мужик в черном, явно готовый по первому слову начать отстреливать дезертиров. Но сильней всего портил картину третий — мордатый, в кожаном плаще, потому что начальницу свою он сейчас не слушал вовсе. А рожа у него была тоскливая. Нет, испуганная до смерти у него была рожа, как будто отчаливал где-то в эту самую минуту последний пароход и надо было бросить все и догонять.

Ожидаю от тебя письма, милая Соня, а пока пишу, чтоб и известить тебя о себе, и поговорить с тобой.

— Извините, — сказал Митя. — Секунду. Вы нам чего-то недоговариваете, так ведь? Раз вы знали, что стену ломать нельзя, для чего вы нас сюда притащили? Ружья еще раздали нам... Куда мы идем?

Женщина-Мерседес прервала свое выступление и повернулась к нему. Без особенного даже гнева, а скорее как лектор, который дождался наконец вменяемой реплики из зала.

У нас все хорошо. Вчера ездил верхом в деревню, где душевнобольные женщины. Встретил меня знакомый крестьянин^*, который 12 лет тому назад был в Москве и поступил тогда в мое общество трезвости^* и с тех пор не пьет. И больные женщины были интересны. А дома пришли из Троицкого в 3-х верстах врачи пригласить к себе на спектакль синематографа. Троицкое это окружная больница для душевнобольных самых тяжелых. Их там 1000 человек. Я обещал им приехать, а нынче еду к ним осматривать больницу. Завтра же кинематограф в Мещерской больнице^*. Мы поедем с Сашей. Саша не дурна^*. Как всегда, работает мне и бодра и весела. Время летит. И не успел оглянуться, и прошла уж неделя. Какой неделя — остается уж только 5 дней до отъезда. Мы решили ехать 25-го^*. И в гостях хорошо, и дома хорошо. Как ты поживаешь? Как твои работы? Хотел сюда приехать Эрденко — скрипач^*. Гольденвейзер едва ли приедет^*. До свиданья, милая Соня, целую тебя. Привет Колечке^* и Варе^*. Сейчас свистят. Это завтрак или обед. Я нынче много спал и чувствую себя бодрым. Кое-что поделал^*.

— Что-то другое там у вас, да? На той стороне, — сказал Митя. Какая-то еще была странная деталь, которая не вписывалась даже в эту безумную «Зарницу». Точно была. — И поэтому, — продолжал он медленно, — вам надо, чтобы все остались у въезда. Вы за этим их туда и сгоняли весь день, они вам мешают просто.

Л. Т.

Вот теперь она, похоже, все-таки разозлилась, и лицо у нее стало очень неприятное. По-настоящему неприятное. Однако смотрела при этом не на него, а куда-то ему за спину.

Был в окружной больнице. Было очень интересно и хорошо, и я не устал.

— А вы что тут делаете! Вам кто разрешил?

Сейчас был в ванне и чувствую себя хорошо. Вернувшись домой, получил всех Чертковых очень обрадовавшее известие, что ему «разрешено» быть в Телятинках во время пребывания там его матери. И они едут 27-го. Это извещает Михаил Стахович. Как удивительно странно это «разрешение» на время пребывания матери^*.

— Не нужно нам от вас никаких разрешений, — сказала Саша.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 21:18

Еще раз целую тебя.

— Батюшке покушать надо отнести, — с вызовом сообщила патриотова жена. — Старый человек, ходит плохо.

Л. Т.

В каждой руке она тащила по туго набитой клеенчатой сумке. Муж ее и оба щекастых отпрыска тоже были нагружены под завязку, так что голодная смерть одинокому батюшке точно не грозила.

284. Т. Л. Сухотиной

— У меня там девушка одна в машине, — сказал белозубый владелец кабриолета. — Тут рядышком совсем, вон ее видно уже.

1910 г. Июня 23. Тула.

— Прекратите вы оправдываться, — сказала сердитая дамочка из Тойоты. — Мы не в армии, слава богу.

Милая, дорогая Танечка. Пишу тебе с Тульского вокзала, возвращаясь от Черткова. Сегодня 23-го мы выписаны мама́, которая телеграфирует, что умоляет приехать нынче. Варя же извещает, что она в своем тяжелом нервном раздражении^*. Мы провели у Чертковых 11 дней прекрасно. Нынче там был Эрденко, который играл удивительно. Когда увидимся? Чем скорее, тем лучше. Очень ты меня уж привлекла последним посещением.

Лейтенант молчал, пораженный тем, что гребаная баба-Терминатор с ее гребаными дробовиками, от которых он старался отстать нарочно, никуда не делись и снова торчали у него на пути. В этом усматривался уже какой-то нехороший знак, будто поджидали они здесь именно его, лейтенанта. Он прижал к груди коробку с горошком и представил, как взлетает к бетонному потолку и приземляется прямо перед нимфой, а душный жлоб из кабриолета и вся прочая компания разбираются тут без него, между собой.

А вот девчонка из Тойоты, наоборот, при виде застрявшей на полдороге экспедиции страшно вдруг оживилась и кинулась вперед. Причем вовсе не к очкастому своему папаше, а прямиком к адской бабе.

Письмо это передаст тебе Григорьев Андрей Яковлевич, скопец. Он приезжал к Чертковым, чтобы повидать меня, и был всем очень приятен и мил. Он хотел, чтобы я написал что-нибудь Матвеевой^*. Но без прямого вызова считаю неудобным. Но при случае передай ей мой привет. Милого Мишу целую, про Танечку уж не говорю и не имею для нее подходящего эпитета. Пишу на станции, и вокруг меня толпа. Чувствую тяжесть шапки Мономаха. Пиши.

— Вы забыли чего-то, да? — трещала она. — Принести? Или надо позвать кого-то? Давайте я, хотите я сбегаю! Вы отметьте мне просто в книжечке, кто нужен, я там всех знаю...

285. A. H. Остольской

— Аська, — несчастным голосом начал инженер, который и так-то выглядел не очень, а при виде своего семейства почему-то раскис еще больше. — Не беги, нельзя бегать... — и тут вдруг осекся и вроде даже забыл про дочку. — Стоп, — сказал он и нахмурился. — Погодите... — А потом обернулся к чиновнице из Майбаха и спросил: — Господи, а это зачем вам понадобилось? Вы же всех переписали. Список вам для чего?
ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 21:25

1910 г. Июня 25. Ясная Поляна. 25 июня 1910 г. Ясная Поляна.

В идеальных условиях, если б все шло по плану, этот по-настоящему откровенный разговор случился бы позже, в другом месте и определенно в другой компании. Шестеро донецких гастарбайтеров, тупица-полицейский и кучка бесполезных гражданских его точно не заслуживали. Однако условия давно были неидеальны, и женщина из Майбаха начинала к этому привыкать.

Остольской.

Не готова она оказалась к тому, что эффект ее откровенность произвела совершенно не тот, какого она ожидала.

«Хилость, старость, смерть — вот жемчужины жизни», — пишете вы^*, подразумевая, вероятно, то, что хуже этого ничего не может быть.

Слушали они тихо, внимательно и вопросов не задавали. Но в конце ее предельно сжатого (она торопилась) и настолько же предельно откровенного рассказа наступила какая-то неловкая пауза, а потом рыжая хозяйка Тойоты RAV-4 вдруг прыснула — громко, как будто подавилась.

Я испытывал две первые и готовлюсь каждый час к третьей и кроме радости и благодарности той силе, которая послала меня в жизнь, ничего не испытываю. Очевидно, кто-нибудь из нас ошибается. Думаю, что не я, а вы. Думаю так, во-первых, потому, что жизнь есть стремление к благу и во мне это стремление получает удовлетворение, у вас же нет, а во-вторых, потому, что я в своем понимании схожусь не только со всеми величайшими мудрецами мира — от браминов, Будды, Лаотзе, Христа, Магомета, Сократа, Эпиктета, Марка Аврелия и до Руссо, Канта, Эмерсона и др., но и с огромным большинством людей, вы же сходитесь с разными странными, трудно понимаемыми писателями-декадентами самого последнего времени и с крошечным меньшинством запутавшейся и мало мыслящей, и мало просвещенной кучкой людей, называемой интеллигенцией.

— Бункер!.. — простонала она. — Бу-у-ункер у них теперь, ну конечно. Извините меня, нет, простите, пожалуйста, Митька, только не обижайся! Вы бы лица свои... видели... — Плечи у нее затряслись, на глазах выступили слезы. — Ради бога, бун-кер! — она захохотала.

Подкаблучник-инженер не обиделся нисколько, а наоборот, смотрел на жену с собачьей нежностью.

Простите, если письмо это покажется вам резким. Руководило мною чувство участия к вам и подобным вам многим и многим несчастным, которые, рассуждая самым детско-превратным образом, с безграничной самоуверенностью решают вопрос о том, хорош или не хорош мир, в отрицательном смысле только потому, что они воображают себе, что мир существует только для их удовольствия, а удовольствия они не находят, потому что ищут его не там, где оно есть и может быть.

— Это же бред какой-то всё... — слабым голосом сказал красавец из кабриолета и обернулся почему-то на лейтенанта. — Ну бред же, да?

Еще раз прошу, не сердитесь на меня, а подумайте о том, что я пишу, и верьте, что руководит мною только чувство участия к вам, как к любимой меньшой сестре.

Тощая инженерша закрылась ладонью и завыла с удвоенной силой.

286. С. Троицкой

— Хуюнкер! — сказал грубый здоровяк из УАЗа Патриот. — Ё-моё, вы чего там нюхаете в конторе у себя?

1910 г. Июля 1. Ясная Поляна.

Даже мальчишка-старлей, который утром провел с ней в Майбахе добрую четверть часа и, казалось бы, слышал достаточно, сейчас тоскливо пялился на свои ботинки, словно только и ждал, когда закончится говорильня и его наконец отпустят. Хотя с тем же точно видом этот идиот сидел и в машине, так что ни тогда, ни сейчас, вероятно, просто не понял ни слова.

1 июля 10 г. Ясная Поляна.

И пускай бездельника в форме она списала давно, а гражданские тем более ни на что не годились, однако и в ее добровольческом отряде назревала смута. Экс-шахтеры напряженно шептались в сторонке, а подводник, водитель автобуса и толстяк в клетчатой рубашке стояли хмурые и прежний свой запал тоже очевидно подрастеряли.

Не знаю, какой мой разговор вы читали о женщинах. Я всегда думаю и не могу думать иначе, как так, что женщина по своим высшим духовным силам ничем не отличается от мужчины^*.