…рыщут на гуляниях и по пляске узнают, которая жена или девица исполнена похотливым желанием к юношам, и от взглядов, и от обнажения частей тела, и от жестами пальцами и обмена перстнями, плотью и сердцем распалясь, целуются с лобзанием и совокупляются…[21]


Такое впечатление, что это описание составил непосредственный участник языческих игрищ.



^{Игрища и пляски северных племен (радимичей, вятичей и северян). Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. Библиотека РАН / Wikimedia Commons}



Итак, «умыкали» жен на празднике. И заметьте, это происходило по договоренности, то есть по взаимному согласию. Обычай умыкания сохранялся на Руси и в XVII веке. Вот как в середине XVII века описывает французский путешественник Гийом Боплан (ок. 1600–1673) заключение брака умыканием:


Хотя крестьяне находятся в подданстве почти как рабы, тем не менее они с давних пор пользуются правом и привилегией похищать, если удастся в этих условиях, во время общего танца барышню; даже если она дочь их господина, лишь бы он [крестьянин] сделал это с таким проворством и ловкостью, что это ему удалось бы наверняка (ибо иначе его ожидает гибель) и чтобы он мог скрыться в ближайшем лесу, и в течение двадцати четырех часов оставаться ненайденным. Тогда ему прощается совершенное им похищение. Если похищенная девушка хочет выйти за него замуж, он не может отказаться от нее, не потеряв головы, если же [девушка этого] не желает, его освобождают от ответственности за проступок и ему не могут учинить никакого наказания[22].


И здесь автор тоже подчеркивал: умыкание происходило по договоренности. Но, конечно, были случаи — и нередкие — насильственного похищения.

В Уставе князя Ярослава записано, что за кражу девушки с целью жениться виновный должен заплатить «за позор». Если она боярская дочь, то обидчик ей платит 5 гривен золотом[23], если дочь «добрых людей» (то есть свободных), то 2 гривны серебра.

В XV–XVI веках также существовала система наказаний за умыкание, или «блуд умолвкой» (по договору). Причем в отличие, скажем, от польских законов, где учитывалось согласие потерпевшей на умыкание, в русском законодательстве на такие нюансы не смотрели и карали преступников всех социальных рангов одинаково. Меры наказания за умыкание замужней женщины или обрученной были строгими, вплоть до членовредительства.

Обычай «умчать девицу» в деревнях России сохранялся и в более поздние времена: такой брак назывался «самокрутка» или «самоходка». При заключении брака самокруткой жених выкрадывал девицу, заранее договорившись с ней, однако история знает случаи, когда ее родители, бросившись в погоню, возвращали дочь домой.





Глава 3. Сколько жен нужно для полного счастья?




Княгине Предславе снился сладкий сон: она стояла на коленях и молилась в монастыре на далекой, почти забытой родине. Мир и покой разливались в ее душе, и юная монашка была снова счастлива, как когда-то, но что-то злое вторглось в ее сон. Княгиня пыталась удержать его, но ничего не получилось, и она проснулась.
В сенях слышались шум, спор, раздраженные голоса, и самым громким был незнакомый мужской, который вырвал ее из любимого сна. Дверь неожиданно распахнулась, княгиня неуклюже поднялась, пытаясь понять, что происходит. В покои ворвался запыхавшийся, провонявший конским потом гонец; он принес плохие вести. Княгиня вдруг почувствовала, как ноги стали словно ватными, и поспешно села, придерживая руками уже большой живот…
Первенец, которого ждал ее муж, князь Ярополк, — ждал так долго, что уже почти отчаялся, — теперь будет сиротой… Убил князя его родной брат, Владимир. Пройдет еще совсем немного времени, и она узнает, что решена и ее участь: братоубийца возьмет ее в жены, он будет растить ее сына, а сама Предслава — прозябать среди сотен наложниц Владимира. Братоубийцы…


Ох, какая нелегкая судьба ждала княгиню Предславу, бывшую когда-то монашкой. Гречанка, истово верующая, она с детства не хотела становиться женой и матерью; она стремилась в монастырь, и ее мечты исполнились. В тиши монастырских стен девушка собиралась провести всю жизнь, молясь и размышляя о вечном. Но однажды утром на них налетели неистовые, страшные русы, воины князя Святослава. Монастырь разрушили, монахинь взяли в плен. А ее выбрал себе в наложницы сам князь Святослав. Когда юная красавица-гречанка ему надоела, он выдал ее замуж за своего сына Ярополка. Бедная девушка подчинилась — что еще ей оставалось? Утешало одно: муж очень интересовался ее верой и много с ней об этом разговаривал, так постепенно они и сблизились. В Иоакимовской летописи о князе Ярополке Святославиче можно прочесть: «… муж кроткий и милостивый ко всем, любящий христиан», из-за этого и не любили его, потому что «христианам дал волю великую»[24]. Предслава — так, по мнению историка и государственного деятеля Василия Татищева (1686–1750), звали на Руси «грекиню» — была беременна, когда Ярополка убил Владимир, будущий креститель Руси. Убийца мужа взял ее себе, как пишет Нестор в Повести временных лет, наложницей — «залежею не по браку»[25].



^{Убийство Ярополка Святославовича Киевского по повелению Владимира Святославовича. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. Библиотека РАН / Wikimedia Commons}



У князя Владимира было больше всего женщин среди русских князей: только официальных («водимых») жен пять, а уж наложниц… Вот что пишет тот же Нестор: «…а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове… И был он ненасытен в этом [в блуде], приводя к себе замужних женщин и растляя девиц»[26]. При этом, на взгляд летописца, законные жены от наложниц отличались лишь тем, что первых приводили в дом супруга с совершением всех обязательных обрядов.

Владимиру Предслава родила еще троих детей.

Да, наложница на Руси своим положением не отличалась от рабыни. Она была так же бесправна, а муж мог ее даже завещать кому-нибудь, как вещь… Так случилось и с «грекиней» Предславой.

Крестившись и женившись на дочери византийского императора, Владимир распустил свой гарем:


…упрошен был отпусть жен от себя, как обещал [ибо христианином стал], и отпустил Вышеслава, который родился от Оловы, княжны варяжской, в Новгород; Гориславу с Изяславом в Полоцк, ее же сына Ярослава в Ростов; Всеволода во Владимир; Предславу с сыном Святополком в Туров; Мальфрид с сыном Святославом в Овруч; Адиль с сыном Мстиславом во Тмутаракань… Прочих жен и дочерей дал в жены ближним своим, не имущим жен…[27]


Прочих жен… Что многоженство у славян было — дело известное. Помимо летописца Нестора, сообщали о нем и арабские авторы IX–X веков.

Так, Ибрагим ибн Якуб (ок. 912–966) пишет о гаремах славянских князей, которые держат взаперти 20 и более жен, а ибн Фадлан рассказывает о русском князе, имевшем аж 40 жен!


Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него. С каждым из них [имеется девушка], которая служит ему, моет ему голову и приготовляет ему то, что он ест и пьет, и другая девушка, [которой] он пользуется как наложницей в присутствии царя. Эти четыреста [мужей] сидят, а ночью спят у подножия его ложа. А ложе его огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих сподвижников…[28]


Но не лучше дело обстояло и в языческой Европе, и у западных славян. Знаменитый Козьма Пражский (1045–1125) подтверждает обычай чехов иметь по две-три жены. Многоженцем был и живший в X веке чешский князь Славник, основатель династии Славниковичей. Как уверяет составитель Жития святого Войтеха, святому даже пришлось покинуть чешскую землю из-за того, что он так и не смог победить многоженство. Да и франк Само, основатель первого в истории славянского государства, когда стал править чехами и словинцами, создал себе гарем из двенадцати славянок. Своим письмом папа Иоанн VIII (814–882) наложил запрет на двоеженство в княжестве князя Коцела на озере Балатон — об этом говорится в его письме от 873 года. На Балканах в конце X века с многоженством боролся Козьма Болгарский. Мешко в Польше, до того как принял христианство, имел аж семь супруг. Хронист XI века Адам Бременский утверждал, что многоженство в обычае было и у прусов, а князья у них и вовсе не ограничивали себя в количестве жен. По мнению известного дореволюционного историка Михаила Владимирского-Буданова (1838–1916), именно институт многоженства способствовал тому, что популярной стала брачная традиция похищения — «умычки» — невест, о которой мы говорили в главе 2.

Надо отметить, что и нескольких жен нашим далеким предкам оказалось маловато. Арабский историк Ибн Мискавейх (ум. 1030) пишет, что у русов помимо жен были еще и наложницы: «Когда умирал один из них, хоронили его, а вместе с ним его оружие, платье и орудия, и жену или кого-нибудь другого из женщин…»[29] Наличие наложниц резко осуждал в 1039 году чешский князь Бржетислав.

Принято считать, что и наложничество, и многоженство с приходом христианства стали пережитками тяжелого языческого прошлого. Однако и позже они были распространены повсеместно, что подтверждают многочисленные христианские поучения, правила и послания, где они порицаются постоянно — на протяжении всей истории Русской православной церкви. Вот XI век: митрополит Иоанн II пишет, что нужно отказывать от причащения «тем, которые бесстыдно и не краснея допускают общение с двумя женами, — это далеко от нынешнего благочестия и благопристойного ромейского жития»[30].

По мнению доктора исторических наук Бориса Романова (1889–1957), многоженство на Руси еще несколько веков оставалось обыденностью, причем для всех сословий. Разницы между второй женой, третьей (и так далее) и любовницей фактически не было. В конце того же XI века великий киевский князь Святополк II Изяславич спокойно возводит на владимирский престол своего сына Мстислава, рожденного от наложницы, и это не вызывает ни у кого вопросов. Проходит еще 100 лет, и выясняется, что у галицкого князя Ярослава Осмомысла (как сообщают летописи конца XII века) две жены: параллельно официальной, имя которой даже не указывается, есть другая — Настаска. Правда, теперь партия недовольных бояр устроила в Галиче мятеж, схватила и сожгла живой Анастасию, а князя заставила дать клятву, что он будет жить в согласии с супругой.

Необходимо отметить, что двоеженцем считался и вдовец, женившийся вторично. Вступать в брак во второй и третий раз было нежелательно: за это двоеженцу/троеженцу грозило наказание — епитимия. За второй брак накладывалась епитимия на два года, а за третий — на пять лет.


Божья кара
Епитимия (от греч. ἐπιτῑμία — «наказание по закону») — мера наказания, которую назначает духовник, а кающийся добровольно исполняет: молится, подает милостыню, усиленно постится в течение определенного времени. Епитимии делились на тайные и публичные. Тайные предписывали, например, не есть мясо, молоко, мед на протяжении всего срока епитимии. Самыми тяжелыми считались публичные: как понятно из названия, они были связаны еще и с прилюдным позором.
Например, в 1554 году трехлетнюю епитимию наложили на дьяка И. Висковатого. Согласно ей, в течение первого года он должен был стоять перед храмом и плакать, рассказывая всем входящим о том, в чем он согрешил. А на Ивана Грозного за четвертый (последовательный) брак решением Собора 1575 года наложили епитимию, сочетающую публичное покаяние и тайное. Царю предписывалось поститься, молиться и плакать коленопреклоненно до конца жизни. Точно такую же епитимию знаменитый протопоп Аввакум наложил на некую Елену за то, что она разлучила жену с мужем и убила своего ребенка.
Самой страшной епитимией считалось отлучение от евхаристии — Святого причастия. Для сравнения, убийц и волшебников отлучали на 25 лет, гомосексуалов — на 15 лет, а прелюбодеев — в среднем на 10 лет.


В Церковном уставе Ярослава Мудрого содержатся статьи, посвященные наказанию за многоженство. В XII веке новгородский диакон-уставщик Кирик спрашивал епископа новгородского Нифонта, как подобает держать наложниц — тайно или явно: «“…а вот владыка, некоторые заводят явных наложниц, и рожают детей, и живут как со своей женой, а другие тайно со многими рабынями — что из этого лучше?” — “Не добро, — сказал он, — ни то, ни другое”»[31]. Отцы церкви еще долго продолжат обвинять русский народ в многоженстве; его следы, как считают ученые, сохранились и в былинах. Так, многоженцем, похоже, был Илья Муромец, который имел детей сразу от трех женщин: Омельфы Тимофеевны, Авдотьи Горычанки и бабы Латыгорки.

Если вы уже представили себе этакие древнерусские гаремы, как у османского султана Сулеймана, не спешите. На самом деле многоженство по-древнерусски имело свои особенности. Русские жены не жили все в одном доме на женской половине, по первому зову спеша к своему повелителю. Как считается, гарем в таком смысле был, похоже, только у князя Владимира: его наложницы как раз размещались централизованно, в определенных загородных резиденциях. Но это исключение. В целом же на Руси были не гаремы, а, скорее, параллельные семьи; мужчины заводили их открыто и не стесняясь. Женатый мужчина мог сделать своей наложницей любую девушку из дворни, которая после этого получала вполне официальный статус, хотя, конечно, и более низкий, чем супружеский. Точно так же просто мужчина мог жениться во второй и третий раз, причем каждая супруга с детьми жила отдельно. Это допускала даже церковь: она хоть и боролась с многоженством и наложничеством, но наказывала за них только штрафом. А согласно Смоленской уставной грамоте (XII век), двоеженство входило в юрисдикцию именно церкви.

Кстати, в XII веке многоженство допускала и светская власть: в Уставе новгородского князя Всеволода Мстиславича признавался и третий, и четвертый брак. Во всяком случае, детям от второй, третьей и даже четвертой жены тоже полагалось наследство — «прелюбодеинаа чясть». Причем, судя по другим источникам, речь шла о женах, с которыми мужчина состоял в браке одновременно. Например, в уже упоминавшемся Уставе Ярослава указывается: «Аже моуж оженится иною женою, а съ старою не роспустится…», «Аще кто иметь две жены водити…»[32]

Но самое интересное, что многоженство существовало и в более поздние времена — в православной Руси. В XIX веке и в начале XX века этнографы, описывая быт северорусских сёл, сообщали об обычае в Архангельской области брать в дом вторую и даже третью жену. «Дополнительную» жену разрешалось взять, если от первой не родилось детей или если из-за старости или болезни ей было трудно работать. Иногда второй жены мужику оказывалось мало, и он мог взять третью. Исследователи отмечают, что все это большое семейство жило дружно, а хозяйственные дела распределялись между женами[33].

Причин тому, что древние народы в целом и жители Древней Руси в частности практиковали многоженство, не счесть. Можно провести параллели с некоторыми видами животных, у которых альфа-самцу принадлежат все самки стада. Можно обосновать это экономической выгодой: чем больше жен, тем больше рабочих рук. Но давайте лучше рассмотрим сакральное значение многоженства.

В индоевропейской традиции, в том числе и в славянской, женщина часто выступает как воплощение земли («волости», территории), а мужчина — как воплощение власти. Их взаимоотношения трактуются как супружеские. «Без царя — земля вдова», — гласит русская пословица. Даже обряд венчания царя на царство прямо связан с обрядом венчания брака[34].

В русском сказочном фольклоре широко распространен сюжет воцарения главного героя после женитьбы на царевне. В ряде случаев тесть-царь добровольно передает зятю власть, но есть сказки, где старого царя убивают в прямом смысле.


Отец говорит: «Ну, срубай мне голову тепере». Отвечает солдатик: «Не могу я тебе голову срубить». Царская дочь берет шашку и говорит: «Царско слово никогда не меняется». Срубила ему голову.

Вот она взяла соблю и срубила голову самому цярю и взяла этово пастушка за ушка и поцеловала ево в уста. «Пусть ты мой муж, а я твоя жона»[35].

Сказочные мотивы удивительным образом подтверждаются историческими фактами. Давайте вспомним «кровавую свадьбу» Владимира с Рогнедой, после которой Полоцк вошел в состав Киевской Руси, а несчастная княжна стала женой поработителя. Скорее всего, все жены (не наложницы!) Владимира тоже были дочерьми властителей присоединяемых (завоеванных) земель и считались законными женами князя. То же следует сказать и о матери самого Владимира — Малуше. По гипотезе историка Дмитрия Прозоровского (1820–1894), Малуша приходилась дочерью древлянскому князю Малку и законной женой — Святославу. То есть она не была и не могла быть рабыней. И презрительное «робичич» (сын рабыни) было просто оскорблением в адрес Владимира Ярославича.


Древнерусская «кровавая свадьба»
Эта жуткая история началась с того, что полоцкая княжна Рогнеда приняла предложение киевского князя Ярополка и согласилась выйти за него замуж. Пока Рогнеда и ее родители готовились к свадьбе, к ним приехали сваты младшего брата жениха — Владимира, княжившего в Новгороде, того самого, который войдет в историю как креститель Руси. Отец княжны — Рогволод — передал дочери новое предложение:

Тот же спросил у дочери своей: «Хочешь ли за Владимира?» Она же ответила: «Не хочу разуть робичича, но Ярополка хочу»[36].




^{Сваты Владимира Святославича у Рогволода (слева); Рогволод беседует с Рогнедой (справа). Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. Библиотека РАН / Wikimedia Commons}


Владимира этот ответ сильно задел. Согласно древним русским обычаям, молодая супруга обязана разуть своего мужа перед первой брачной ночью, потому-то именно так и звучал отказ Рогнеды. Оскорбило Владимира, конечно же, не это, а то, что она назвала его сыном рабыни, то есть наложницы, а не официальной, «водимой» жены. Князь собрал войско и пришел к Полоцку. Рогволд во главе дружины сразился с отвергнутым женихом, но проиграл, и Полоцк взяли. Это было весной 978 года.
Победивший явно не был преисполнен благородства: чтобы отомстить Рогнеде и ее семье, он изнасиловал княжну на глазах ее родителей, а потом убил ее отца и мать и вырезал весь ее род. Рогнеде было всего двенадцать… После этого, если верить некоторым источникам, у княжны появилось новое имя — Горислава.
Далее князь отправился в Киев, расправился с братом Ярополком и сам стал великим князем. Несчастная княжна, по сведениям Повести временных лет, родила Владимиру четырех сыновей и двух дочерей. Но дух ее, похоже, был не сломлен.
Однажды она решила отомстить ненавистному Владимиру: в один из его приездов ночью, пока он спал в ее постели, Рогнеда бросилась на него с припрятанным ножом. Но тот проснулся и смог отвести удар. Княжна прекрасно понимала, с каким человеком имела дело и чем ей грозило нападение… Владимир велел ей надеть нарядные одежды и уже поднял меч, но Рогнеду спас Изяслав — сын от Владимира: он с мечом в руках кинулся защищать мать. Убить ее на глазах Изяслава князь не решился, а по совету бояр отправил ее вместе с сыном в Полоцк, на родину. Так образовалась полоцкая ветвь Рюриковичей.




^{Владимир прощает Рогнеду. Литография. 1836. Карамзин Н. М. Живописный Карамзин, или Русская история в картинах. Ч. 1. От Рюрика до нашествия татар. Спб., 1836}


Впрочем, согласно тверской летописи, на этом злоключения Рогнеды не закончились. Как мы уже упоминали в начале главы, когда Владимир женился на «грекине» Анне и принял христианство, он предложил другим женам развестись с ним и выйти замуж за кого-то из бояр. Но гордая полоцкая княжна, по словам летописца, заявила: «Царицей была, а рабыней быть не хочу»[37] — и постриглась в монахини, взяв себе имя Анастасия.
Кстати, другим, более знаменитым сыном Рогнеды был Ярослав Мудрый.


В 987 году Владимир осадил и взял византийский Корсунь. Ворвавшись в город, Владимир «князя корсуньсково и с княгиней поимал, а дщер ихъ к себе взял въ шатер, а князя и княгиню привяза у шатерныя сохи, и съ ихъ дщерию их пред ними безаконство сотвори. И по трехъ дьнех повеле князя и княгиню убити, а дщер их за боарина Ижберна дал со многим имением, а в Корсуне наместникомъ постави его»[38]. И опять мы видим, что Ижберн, став наместником, получает в жены дочь бывших владельцев города: заключается священный брак между наместником и покоренной землей, чьим олицетворением была княжна. Кстати, похожесть событий (корсуньскую княжну постигла та же участь, что и княжну полоцкую Рогнеду) доказывает, что мы имеем дело с обрядом овладения захваченной земли через овладение княжной (царевной).

Таким образом, количество жен князя можно определить по количеству земель («волостей»), подвластных ему или завоеванных: каждую волость представляла законная жена. А были еще и бесправные, внезаконные: наложницы и рабыни.

Гораздо реже встречается упоминание полиандрии, то есть многомужества, и группового брака. Кстати, такой вид брака у всех народов считался более тяжелым для женщин, чем многоженство. О нем нам известно лишь из одного русского источника — Церковного устава Ярослава, в одной из статей которого оговаривается наказание за сожительство двух братьев с одной женой. Хотя известны случаи, произошедшие до ХХ века, когда один из братьев женился и его жена становилась женой для всех братьев. В XVI–XVII веках многомужество пользовалось особой популярностью у казаков[39].

К полиандрии исследователи относят и печально знаменитое русское снохачество, когда, женив еще юного сына, отец вступал в отношения с его женой, то есть своей снохой. Снохачество было распространено и в Древней Руси (судя по одной из статей того же Устава Ярослава), и в России даже в начале ХХ века. В Казанской губернии ходила песня-прибаутка:




Ой, сноха ты сноха, ты голубка моя,
Вот поедем на базар, куплю тебе сарафан,
А Ваньку [сына] в солдаты отдам,
А с тобой мы будем жить,
Буду по миру ходить
И буду тебя калачом кормить[40].




Часто муж не только знал о грехах отца, но и сам уговаривал жену уступить «родительской воле — желанию батюшки»[41]. Кстати, в 1927 году был снят фильм «Бабы рязанские»[42], в котором показана похожая трагедия молодой женщины: ее муж уходит на войну, а она забеременела от его отца.





Часть 2. Три лика женщины



С тем, что женщины в Древней Руси занимали особое положение, согласны все. Но вот как определить это положение? С одной стороны, многочисленные свидетельства современников — как русских, так и иностранных — убеждают нас, что русские женщины были полностью бесправны. Их продавали и покупали, содержали взаперти, все мудрецы советовали мужьям «учить» своих жен, то есть бить. Вплоть до XVI века, а иногда и до ХХ века, всерьез продолжались споры о том, есть ли у женщины душа или нет. Хотя церковь официально пришла к выводу, что все-таки есть, мужская часть русского общества все же сильно сомневалась по этому поводу. «У женщины души нет, поскольку сотворена она была из ребра Адама и не сказано нигде, что Бог вложил в нее душу»[43], — отмечал в середине ХХ столетия один священнослужитель в личном письме. Ну а раз души у женщины нет, то… «Курица не птица, баба не человек», — провозглашала русская пословица.

С другой стороны, женщина воспринималась на Руси как особый сосуд, дающий жизнь человеку. И в этом отношении она приближалась к образу Пресвятой Девы Марии, великой Матери Божьей. «У человека три матери есть: мать, которая родила, Божья Мать и мать сыра земля»[44], — говорили в русской деревне.

Обычаи русские требовали почитать мать. Дмитрий Донской в завещании наказывал: «А вы, дети мои, слушайтесь своей матери во всем, из ее воли не выступайте ни в чем. А который сын мой не станет слушаться своей матери… на том не будет моего благословления…»[45] О том же писали в своих духовных грамотах другие князья. Князь серпуховский и боровский Владимир Андреевич завещал детям чтить и слушать «матерь свою», великий князь Василий Дмитриевич требовал держать «матерь свою во чти и в матерстве», а великий князь Василий Васильевич повелел, чтобы с его смертью возглавила семью княгиня: «Приказываю своих детей своей княгине. А вы, мои дети… матери своей слушайте во всем, в мое место, своего отца»[46].

Серьезная кара предусматривалась и для сына за избиение матери: за такое преступление наказывали «волостельской казнью»[47] и пострижением в монашество. Убийство отца или матери по Судебнику 1649 года каралось смертью, а в уставной книге Разбойного приказа предписывалось возить преступника по торгу, рвать при этом его тело клещами, а затем утопить, связав с кошкой, собакой, петухом и ужом[48].

Глава 4. Рабыня




На благословенный Багдад спустилась ночь, не принесшая, однако, облегчения после жаркого дня. Ахмад ибн Фадлан ибн альАббас ибн Рашид аль-Багдади, секретарь посольства великого халифа аль-Муктадира в далекую Булгарию, уже который день усердно трудился над описанием самых разных народов, встретившихся посольству во время пути. Сегодня пришел черед русов. Русы жили в далекой своей стране и приезжали в Булгарию торговать рабами.
И вот, когда умер этот муж… то сказали его девушкам: «Кто умрет вместе с ним?» И сказала одна из них: «Я». <…> Когда же пришел день, в который будет сожжен [он] и девушка, я прибыл к реке, на которой находился его корабль, — и вот, вижу, что он уже вытащен на берег и для него поставлены четыре подпорки… и поставлено также вокруг него нечто вроде больших помостов из дерева.
Путешественник выводил затейливое кружево букв на дорогой бумаге. В саду закричала ночная птица, и в ее гортанном то ли зове, то ли плаче послышался арабу странный варварский напев русов. Он испуганно вздрогнул, сделал обережный знак рукой, отгоняя наваждение, и вновь склонился над рукописью.
…И пришла женщина старуха, которую называют ангел смерти, и разостлала на скамье постилки… И она руководит обшиванием его и приготовлением его [корабля], и она убивает девушек. <…> А девушка, которая хотела быть убитой, уходя и приходя входит в одну за другой из юрт, причем с ней соединяется хозяин юрты и говорит ей: «Скажи своему господину: “Право же, я сделала это из любви к тебе”». Когда же пришло время после полудня, в пятницу, привели девушку к чему-то, что они (уже раньше) сделали наподобие обвязки (больших) ворот, и она поставила обе свои ноги на руки (ладони) мужей…
Масляная лампа горела неровно, заставляя клубиться таинственные, наполненные воспоминаниями тени.
И они прошли с ней в направлении к кораблю. <…> И вот я увидел, что она уже заколебалась и хотела войти в палатку, но всунула свою голову между ней и кораблем, старуха же схватила ее голову и всунула ее [голову] в палатку и вошла вместе с ней [девушкой], а мужи начали ударять деревяшками по щитам, чтобы не был слышен звук ее крика, причем взволновались бы другие девушки и перестали бы искать смерти вместе со своими господами. Потом вошли в палатку шесть мужей и совокупились все с девушкой. Потом положили ее на бок рядом с ее господином и двое схватили обе ее ноги, двое — обе ее руки, и наложила старуха, называемая ангелом смерти, ей вокруг шеи веревку <…> оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла[49].
Ахмад ибн Фадлан отложил павлинье перо, присыпал лист мелким песком — чтобы просушить чернила — и вздохнул, представив себе удивленное лицо великого халифа: надо же так почитать своего мужа, чтобы добровольно идти на смерть…


То, что у славян и русов жену по смерти мужа убивали и хоронили вместе с ним, утверждают многие древние авторы. Современные исследователи видят в этом обряде акт соумирания: женщина, поднимаясь на костер умершего мужа, переходит вместе с ним в другой мир, где они продолжают жить в любви и согласии. Но о чем свидетельствуют археологические находки?

О Древней Руси нам может многое рассказать Гнёздовский археологический комплекс — один из наиболее крупных и хорошо изученных археологических памятников того времени. Он расположен у деревни Гнёздово (от которой и получил название), недалеко от Смоленска. В него входят более 4000 курганов, которые датируются Х — началом XI века.

Сейчас в Гнёздове раскопано свыше 700 курганов. Большинство погребений в них — трупосожжения. Одних покойников сжигали на стороне[50], других — на месте. После этого останки ссыпали в большие сосуды и помещали в курган вместе с оружием, орудиями и украшениями. Среди захоронений есть богатые, есть бедные. Богатые мужские сопровождаются дополнительными погребениями. Так, в одном кургане стояли три больших горшка, наполненных жжеными костями; при одном из них были воткнуты в землю меч и копье, в двух других оказались женские украшения. Воин, погребенный с двумя женщинами. Казалось бы, все ясно: воина похоронили с двумя любимыми женами… Вот только большинство мужских погребений никогда не сопровождаются погребениями женщин. Мужчин и женщин, богатых и бедных, хоронили в отдельных могилах. И только в очень богатых погребениях женщины сопровождали мужчин. Проанализировав погребальный обряд, археологи сделали вывод: убивали и сжигали вместе с мужчиной не законных жен, а рабынь — наложниц[51].

Да, рабство у наших предков не просто бытовало, а процветало. С V–VI веков славяне вели беспощадные войны, а это основной источник рабов. «Огромное полчище склавинов, напавшее на Иллирик, — описывает Прокопий Кесарийский один из славянских набегов, — сотворило там неописуемые беды. <…> Проведя в таком разбое значительное время, они заполнили все дороги трупами и, поработив бессчетное множество [людей] и разграбив все, со всей добычей вернулись домой, причем никто им не препятствовал»[52].


К сожалению, в электронной версии книги мы не смогли предоставить вам для просмотра некоторые иллюстрации, которые вошли в бумажную книгу. Поэтому предлагаем вам ссылки на публичные ресурсы, где вы сможете ознакомиться с изображениями. (Редактор электронной версии книги.)

Рекомендуем посмотреть.
Сергей Иванов. Торг в стране восточных славян. Открытка. 1912
© Государственный исторический музей, Москва


К Х веку рабы наравне с воском составляли одну из важнейших экспортных статей. Византийский император Константин Багрянородный (905–959) рассказывает, что русские купцы привозили для продажи в Константинополь закованных в цепи рабов, и среди них были не только «крепкие мужчины и юноши, но и дети, и девушки, и женщины»[53]. В Раффельштеттенском таможенном уставе (903–906) есть упоминание о купцах из русов. Эти купцы платили подати с продажи различных товаров: «…за каждую рабыню (ancilla) [пошлина] — одна тремисса» («столько же — за жеребца»), а «за раба — одна сайга» («столько же за кобылу»)[54]. Тремисс(а) — позднеримская золотая монета, равная 30 каролингским денариям; 1 тремисс соответствует по ценности примерно 17 граммам серебра. Сайга — монета, равная 5 денариям, то есть около 8,5 грамма серебра. Как видите, рабыни ценились в два раза дороже раба-мужчины. Причина такого «неравноправия» очевидна: женщина могла не только работать, но и рожать для хозяина новых рабов.

Подробное описание дали русским работорговцам арабы:


Они приплывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле, — а это большая река, — и строят на ее берегу большие дома из дерева.

И собирается [их] в одном [таком] доме десять и двадцать — меньше или больше. У каждого [из них] скамья, на которой он сидит, а с ними [сидят] девушки-красавицы для купцов. И вот один [из них] сочетается со своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. И иногда собирается [целая] группа из них в таком положении один против другого, и входит купец, чтобы купить у коголибо из них девушку, и наталкивается на него, сочетающегося с ней. Он же не оставляет ее, пока не удовлетворит своей потребности.


Это опять пишет ибн Фадлан[55].

Древнейшее название раба — челядин, во множественном числе — челядь. С XI века появляется новый термин — холоп. Но интересно, что женщина в рабстве всегда именовалась только «раба» («роба»), и положение ее было своеобразным. Свод законов Русская Правда, начавший действовать на Руси с 1016 года, устанавливает штраф за убийство холопа 5 гривен, а за убийство рабы — 6 гривен. Если же раба выполняла функции кормилицы, то штраф увеличивался до 12 гривен[56]. Кара за увечье рабынь следовала лишь в случае смерти пострадавшей. «Любодеяние со своею рабою» по Русской Правде было ненаказуемо, но в договорах с немцами Новгорода и Смоленска XII–XIII веков оговаривается, что насилие над рабой, как и насилие над публичной женщиной, карается штрафом в одну гривну. А если после изнасилования рабыня оказывалась опозорена, то ей полагалась вольная: «Оже кто робу повержеть насильемь, а не соромить, то за обиду гривна; пакы ли соромить, собе свободна»[57]. Здесь «сором» — позорище. То есть если насилие произошло тайно, без огласки, то штраф гривна, если же с оглаской — если насильник пустил славу о ней, — то рабыне полагалась вольная.

Если свободный женился на рабе, то обязательно должен был быть заключен договор с ее хозяином, в противном случае он становился рабом. Если же свободная девушка выходила замуж за холопа, то она, как и ее дети, оставались свободными. Дети, прижитые свободным от рабыни, не всегда отличались от детей, рожденных от свободной матери. После смерти хозяина его дети от рабы-наложницы не получали наследства, но получали вместе с матерью свободу.

С XIV века положение рабов и рабынь стало ухудшаться. Так, в уставной грамоте Василия Дмитриевича оправдывается убийство рабы «осподарем»: «…и случится смерть, в том… вины не емлють»[58]. Теперь уже брак с холопом превращал свободную женщину в рабыню.

Центр работорговли перемещается в Господин Великий Новгород, который не воспринимал себя как русскую землю. О бойкой торговле женщинами в Новгороде пишет в 1413 году бургундский рыцарь Гильбер де Ланноа (1386–1462): «И обменивают своих женщин одну на другую за слиток или два серебра, как договорятся, чтобы один возместил разницу в цене другому»[59]. Новгородские «лихие людишки» — ушкуйники — на быстроходных ладьях грабили купцов, совершали набеги на мордовские и татарские земли, не брезговали и русскими поселениями. Захваченные полоны отправлялись на невольничьи рынки.



^{Аполлинарий Васнецов. Древний Великий Новгород. 1901. Частная коллекция / Wikimedia Commons}



Впрочем, в те времена работорговлей продолжали заниматься и другие русские княжества. Ничто не изменилось и после образования Московского государства. Архидиакон Павел Алеппский (1627–1669), посетивший его в середине XVII века с сирийским патриархом Макарием, оставил интересные бытописания. В том числе о рабовладении: «При приближении… татар, они [московиты] тотчас хватают их караван, будут ли это мужчины, женщины, девочки или мальчики, уводят в свою страну и продают на рынке уничижения за десять, пятнадцать или двадцать пиастров. Поэтому у каждой богатой женщины бывает пятьдесят, шестьдесят (рабынь) и у каждого важного человека семьдесят, восемьдесят (рабов)»[60].

В Московии было много разновидностей холопства: наследственное; полное (распространявшееся на потомков); докладное; долговое; договорное; добровольное; кабальное. Также холопами становились военнопленные[61].

До середины XVII века существовал еще особый городской тип холопства — закладничество, то есть превращение самого себя в заклад.

В 1606 году появился указ, запрещавший переводить крестьян в холопы: «…крестьян своих в холопи и крестьянок своих в рабы никому имати не велено»[62]. По законам XVI–XVII веков холопка (раба) имела право обращаться с жалобой на хозяина в духовный суд в случае, если от него родит ребенка[63].

Работорговля пышным цветом расцвела в присоединенной к России Сибири. При этом покоритель Сибири Ермак категорически не принимал насилия над женщинами. Подозреваемому в таком преступлении насыпали в одежду песок и топили его в реке. А вот после смерти Ермака ситуация резко изменилась. Теперь казаки собирали гаремы из женщин — как русских, так и туземных; женщин дарили, продавали, могли просто заложить в кабаке. Так, воевода XVII века Василий Голохвастов в остроге устроил себе гарем из 50 наложниц разных национальностей, да еще и сдавал бедных женщин в аренду.

Если верить свидетельствам архиепископа Макария (1482–1563), в Сибири казаки имели обыкновение вступать в брак в своих «городах и в селах», а «на Москве» жениться «на иных женах» или красть женщин («у мужей жены увозят»). Вернувшись с новыми женами в родные земли, они без зазрения совести их продавали «своей же братье»[64].

Вот таким было положение несвободной женщины на Руси. Может быть, не зря иностранцы называли Русь дикой, варварской? Давайте взглянем на историю Европы. Не будем говорить о рабах-африканцах — это известно всем. Но были там и «белые» рабы.

В XVII веке многие европейские бедняки стремились в колонии в поисках лучшей жизни. Но, с трудом купив билет на корабль и умудрившись выжить на нем, в далекой Америке, на «земле обетованной», им приходилось продавать себя и своих детей в рабство богатому землевладельцу. Белыми рабами становились и преступники, сосланные в Новый Свет. Да и в любой момент можно было стать рабом по решению суда, задолжав кому-то денег. Кроме того, до середины XIX века в самой Англии сохранялся обычай продажи жен — не невольниц или рабынь, а своих законных жен! — на публичных аукционах.





Глава 5. Властительница



«Что такое злая жена?» — спрашивает Даниил Заточник, древнерусский книжник XII или XIII века. У него же готово и описание:


…злая жена наказуема — бесится, а укрощаема — заносится; В богатстве тщеславной становится, а в бедности других осуждает.

<…>

Жены, стойте же в церкви и молитесь Богу и святой Богородице; а чему хотите учиться — учитесь дома у своих мужей. <…>

…злая жена ни учения не слушает, ни священника не чтит, ни Бога не боится, ни людей не стыдится, но всех укоряет и всех осуждает.

<…> Нет на земле ничего лютее женской злобы[65].


Несмотря на засилье патриархальных устоев и тенденциозные исследования мужчин-историков XVIII–XX веков, следует признать, что женщины всех классов (кроме рабынь) на Руси обладали довольно значительной свободой.

К сожалению, летописцы концентрировали свое внимание исключительно на князьях и боярах, однако своды законов свидетельствуют, что правовое положение женщин в Древней Руси было гораздо более высоким, чем в Риме и у древних германцев. Там женщина не имела прав вообще, не могла владеть собственностью и нуждалась в опекуне-мужчине. А вот русская женщина, кроме приданого, также распоряжалась наследством и другими видами имущества. Например, представительницы высшего сословия владели крупными состояниями и поселениями. У той же княгини Ольги в собственности были город, а также места птичьей и звериной ловли.


Рекомендуем посмотреть.
Николай Бруни. Святая великая княгиня Ольга. 1901
© Русский музей, Санкт-Петербург, 2023


В имущественном плане мужчины на Руси часто зависели от жен. Такого порядка вещей не допускало законодательство ни одной европейской страны. «Сага об Олаве Трюггвасоне» (Óláfs saga Tryggvasonar)[66] дает нам интересное свидетельство того, что русские княгини имели свою дружину: «могущественных конунгов был тогда такой обычай: половина дружины была у жены конунга, и она должна была содержать ее на свои средства, и ей причитались налоги и подати, которые были ей необходимы для этого. Так было и у Вальдимара конунга: у его жены была не меньшая дружина, чем у него, и конунг и его жена соперничали в том, чтобы заполучить к себе в дружину наиболее доблестных мужей»[67]. Это подтверждают и русские былины, в которых поляницы (богатырши) сражаются наравне с мужчинами и вообще ведут себя крайне свободно.

Что говорить о представительницах привилегированных сословий, если, судя по берестяным грамотам, даже обычные женщины были экономически независимы. Они могли сами распоряжаться деньгами (порой очень крупными суммами), а также брать в долг, о чем свидетельствуют долговые расписки. В грамоте № 603 и вовсе говорится, что некая жена Смолига сама заплатила за него огромный штраф — целых 20 гривен! Женщины на Руси не только вели хозяйство, они активно занимались ремеслами и продавали то, что сами изготовили; неплохой доход приносила профессия свахи. Мало того, как показывают все те же берестяные грамоты, русские дамы часто занимались и ростовщичеством! В отличие от европейской, русская женщина могла владеть землей, «кормиться за счет урожая с нее, сдавать в аренду или продать часть земли»[68]. При этом ни ее муж, ни сыновья не имели права этой землей распоряжаться.

В случае смерти мужа древнерусские вдовы управляли всем домом (в Западной Европе вдовы отдавались во власть родственников-опекунов). Судя по духовным грамотам и завещаниям князей, именно женам передавали они права старшинства в семье и обязанность решать все вопросы, связанные с имуществом. Так поступил и знаменитый князь Дмитрий Донской (1350–1389): «А по грехом, которого сына моего Бог отъимет, и княгини моя поделит того уделом сынов моих. Которому что даст, тo тому и есть, а дети мои из ее воли не вымутся. <…> А приказал есм свои дети своей княгине. А вы, дети мои, слушайте своее матери во всем»[69].

Судя по историческим документам, княгини на Руси занимались «законодательством и устроительством» ровно в той же степени, что и их мужья. Это, похоже, было нормой для общества того времени. Например, в таком серьезном документе, как Договор Игоря с греками 944 года, перечисляются «держатели», властители земли русской, от имени которых действуют специальные послы. Кроме Игоря — верховного правителя, — в списке трое мужчин и три женщины. Третьим послом сразу за послами Игоря и его сына Святослава назван посол «Ольги княгини» — Искусеви. И этот документ был составлен, заметьте, до гибели Игоря! Также в тексте договора значатся посол Предславы и жены Улеба — дочерей племянников князя. А значит, и они играли важную роль при дворе.

А в XIII–XIV веках супруга князя Всеволода Мстиславовича, имя которой, увы, не сохранилось, участвовала в составлении Устава о церковных судах. Получается, жена князя стояла в одном ряду с самыми важными персонами города, такими как старосты и сотские.

Но еще больше поразило ученых открытие, совершенное археологами. Они нашли несколько княжеских женских печатей, которыми удостоверяли самые важные официальные документы. А это значило, что древнерусские женщины регулярно выполняли важнейшие административные функции в своих землях. Это в корне противоречит представлению о них как о «забитых мужьями».

Интересно прослеживать взаимоотношение православной церкви и женщины. В росписи храма Святой Софии в Киеве обращает на себя внимание значительное количество преподобных жен на столпах (в более поздний период на этих местах изображались, как правило, воины). Вероятно, русские княгини участвовали в назначении епископов. Например, под 1090 годом летопись сообщает, что Янка, дочь Всеволода, «ходила в Греки» и привела митрополита Иоанна Скопца.



^{Устройство Ольгой погостов и обложение данью населения; княжение Ольги и Святослава в Киеве. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. Библиотека РАН / Wikimedia Commons}



В русском обществе последних двух веков сложилось мнение о «темной русской бабе», которая не смыслит ничего и абсолютно «безграмошная». Но так ли это?

Княгиня Ольга — самая знаменитая женщина Древней Руси. Это ее некоторые историки называют Петром I своего времени по тому, как решительно она реформировала Русь.

Принято считать, что она была лишь регентом при несовершеннолетнем сыне Святославе. Вот только историки, ссылаясь на источники, говорят, что она была именно законной правительницей, причем считалась таковой, даже когда Святослав стал совершеннолетним! Тот же Константин Багрянородный, император Византии, описывая визит Ольги и Святослава в Византию, Ольгу зовет «архонтессой» (правительницей), а вот имя Святослава приводит без титула правителя. И это при том, что в Византии к титулам относились по-настоящему дотошно.

В европейской хронике немецкого хрониста, известного как «продолжатель Регинона», под 959 годом Ольга именуется «королевой ругов» (в это время Святославу уже 17 лет). Российский историк, специалист в области генеалогии Евгений Пчелов (род. 1971) пишет, что «Ольга никогда не отдавала власть сыну. Она вплоть до своей смерти сохраняла положение полновластной правительницы, а бурная военная деятельность Святослава, буквально рвавшегося за пределы Руси, ясно показывает, кто на самом деле управлял государством»[70]. Подтверждает этот вывод и живший в то же время историк Лев Диакон (ок. 950 — ок. 1000), прямо называя Святослава не правителем, а воеводой — «катархонтом войска росов»[71]! И только после смерти Ольги в договоре с греками у Святослава появляется титул «великий князь русский».



^{Княгиня Ольга и ее приближенные на приеме у императора Константина Багрянородного. Хроника Иоанна Скилицы. Сер. XII в. Wikimedia Commons}



Интересную версию, объясняющую такое положение дел, высказал еще в XIX веке фольклорист Николай Коробка (1872–1920). Согласно преданиям, которые он записал в землях тех самых древлян (якобы убивших князя Игоря), на самом деле Игорь был в союзе с ними, а Ольга в течение семи лет осаждала город Искоростень, чтобы убить находившегося там мужа, князя Игоря, и узурпировать власть. Попробовать понять ее мотивы можно, если обратить внимание на путаницу в датах из жизни княгини. Согласно летописям, замуж она вышла в 10 лет, а сына родила примерно в 50 лет. Историки даже высказали предположение, что просто у Игоря было две жены Ольги. На одной он женился в 903 году, а вот сына Святослава родила уже другая. Иоакимовская летопись также сообщает, что свои права на престол князя Игоря могли заявить его дети от других жен. Конечно же, это лишь гипотеза, но она позволяет оценить, какое влияние оказывала княгиня на жизнь государства.

Впрочем, остальные властительницы Руси тоже в теремах не сидели. Судя по драме, разыгравшейся между князем Владимиром и Рогнедой, отказавшейся выходить замуж за «сына рабыни» (см. выше), русская княжна могла выбирать себе мужа. Государственными делами активно занималась другая жена князя Владимира — византийская принцесса Анна. Не только умница, но и, если верить летописям, красавица. Она самостоятельно принимала посольства и вообще внесла значительный и, к сожалению, недооцененный мужчинами-историками вклад в развитие государства. Людмила Морозова (1947–2023), занимавшая пост ведущего научного сотрудника Центра истории русского феодализма РАН, подчеркивала, что это по инициативе княгини Анны столицу Руси перенесли из слишком вольного Новгорода в небольшой провинциальный на тот момент Киев. Принцессе Восточной Римской империи новгородская вольница и зависимое положение князей явно не нравились.

Сохранила история и имя Предславы — дочери Рогнеды и князя Владимира. Известно, что она была образованной девушкой, так как впоследствии стала известна именно благодаря своим письмам. Предслава принимала деятельное участие в борьбе за киевский престол на стороне своего родного брата Ярослава Мудрого. Вот только судьба ее сложилась печально. Она вместе с сестрами и своей дружиной попала в плен, когда в 1018 году Святополк и поляки изгнали ее брата из Киева.



^{Болеслав I Храбрый. Миниатюра из «Польской хроники» Мацея Меховского. 1519. Wikimedia Commons}



Польский король уже сватался до этого к русской княжне. Польский хронист Мартин Галл (кон. XI — нач. XII в.) сообщает что она была исключительно умна, благовоспитанна и хороша собой, потому Болеслав и заслал к ней сватов. А немецкий хронист Титмар Мерзебургский (975–1018) добавляет, что Предслава отказала королю Болеславу, потому что он «едва мог двигаться от необыкновенной толщины»[72] и был охоч до женщин (заметьте, русская княжна опять сама решала, принять предложение руки и сердца или отказаться от него). Теперь отвергнутый польский король Болеслав принудил «быть своею наложницею… Передславу, за которую он некогда сватался, и получив отказ, хотел насладиться гнусною местию»[73]. Он силой увез ее в Польшу, и после этого в летописях Предслава не упоминается. Есть свидетельства, что Болеслав предлагал Ярославу обменять сестру, но тот не согласился.

Более того, в XII веке на Руси сложился так называемый «полоцкий матриархат». Так назвал этот период в истории княжества наш знаменитый историк и археолог Валентин Янин (1929–2020). В течение 20 лет им правили одни княгини, в том числе представительницы семьи князя Святослава Всеславича и супруга некоего князя Михаила, имя которой до нас не дошло. Сами полоцкие князья все это время находились в ссылке в Царьграде, после того как проиграли в феодальной междоусобице.



^{Печатка Евфросинии Полоцкой с ее портретом. XII в. Wikimedia Commons}