Ирвин Уэлш
Джинсы мертвых торчков
Irvine Welsh
DEAD MEN’S TROUSERS
Copyright © Irvine Welsh, 2018
First published as Dead Men’s Trousers by Jonathan Cape, an imprint of Vintage.
Vintage is a part of the Penguin Random House group of companies
All rights reserved
© В. Нугатов, перевод, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021
Издательство Иностранка
®
* * *
Уэлш неизменно доказывает, что литература – лучший наркотик.
Spin
Его мастерство, юмор и сочувствие в сумме равняются гениальности. Уэлш – лучшее, что произошло в британской литературе за последнее десятилетие.
Ник Хорнби
Ирвин Уэлш – натуральный уникум: только он может так чудесно смешать нигилизм и мелодраму, снайперски точный реализм (особенно в плане диалекта) и самые универсальные архетипы.
Дэвид Фостер Уоллес
Уэлш – редкой злокозненности тварь, одна из самых талантливых в мировом масштабе. Его тексты – хорошая, по всем правилам сделанная беллетристика, типичная британская социальная сатира. Только вот с читателем здесь не церемонятся – спички между глаз вставляют и заставляют смотреть, как автор выскребает души своих героев. Смотреть, сука, сидеть, я сказал! – такая вот ироническая беллетристика.
Лев Данилкин(«Афиша»)
«Джинсы мертвых торчков» заявлены как заключительный роман о наших любимых героях – и Уэлш оторвался по полной.
The Times
Свершилось! Рентон, Бегби, Больной и Спад снова вместе. Высокооктановые злоключения на стыке наркоторговли, проституции, голливудской арт-сцены и контрабанды донорских органов, изложенные с поистине садистским апломбом.
Sunday Times
Но есть и вечные ценности: футбол; старое доброе ультранасилие; шотландский диалект во всей красе. Фанаты Уэлша не разочаруются.
Mail on Sunday
Оторваться совершенно невозможно. Никто лучше Уэлша не передаст оттенки любви и ненависти, что неизбежно сопутствуют дружбе длиною в жизнь.
Esquire
Пятитомную сагу, заключительный том которой мы держим в руках, Уэлш называл своей «гарри-поттеровской франшизой». Это своего рода исследование того, что значит быть мужчиной в современном мире, это сочувственная иллюстрация понятной мысли, что, делаясь старше, мы не обязательно делаемся мудрее.
Financial Times
Все хорошее когда-нибудь заканчивается – и финал вышел крайне достойным. Наших четырех друзей не сломили ни наркомания, ни предательство…
National Public Radio
Представьте себе «Одиннадцать друзей Оушена», снятые в манере Чарли Чаплина или Макса Линдера. Любая книга Уэлша переполнена энергией, и «Джинсы мертвых торчков» не исключение.
Publishers Weekly
Очередная доза фирменного уэлшевского абсурдизма – удивительным образом жизнеутверждающего, при всей своей трагикомичности. И даже если мы и вправду прощаемся с полюбившимися за десятилетия персонажами, мы еще нескоро их забудем.
Booklist Review
Особенный талант Уэлша в том, как он умудряется найти комедию в историях о сексуальной одержимости и предательстве, наркомании и смерти. И даже самые кровавые, самые чернушные эпизоды можно отнести к категории уютного чтения.
Kirkus Reviews
Сбросив лишний жир, Уэлш вновь набрал отменную форму – любо-дорого поглядеть.
Esquire
Уэлш снова мастерски играет на нашей любви к запретным плодам, и чем запретнее, тем лучше.
The Times
Недавно Дэнни Бойл вернул наших любимых героев на большой экран, так что и новый роман придется как никогда вовремя. Бегби всегда был самой энергичной движущей силой этого ансамбля, теперь же он выходит на первый план. Да, по сюжету это триллер – но триллер в духе тарантиновских вестернов или военных приключений, когда жанровая оболочка скрывает нечто гораздо большее.
Skinny
Проза снайперски точная, отточенная до остроты бритвенного лезвия.
List
Адреналиновая волна подхватывает читателя на первой же странице и несет, не отпуская.
Independent on Sunday
Главной ценностью романов Ирвина Уэлша являются не лихо закрученные сюжетные линии (хотя они, несомненно, хороши), а язык самого автора и язык его персонажей. Язык уэлшевских романов сотрясает своей развязностью, но в то же время он искренен и точен. Он как бы схватывает те наши мысли, которые ушли в подполье, не желая находиться в одном помещении с нашими же обычными суждениями и умозаключениями.
Культура. Свежая газета
Ирвин Уэлш превращает язык своего детства в средство создания фантастического мира, выходящего далеко за пределы окрестностей Эдинбурга, и маркирует им территорию, не просто ограниченную рамками определенного региона, но лежащую вообще за пределами буржуазной нормы. Язык у Уэлша порой важнее содержания текста. Следует отметить, что сам Уэлш весьма далек от воспевания того, что описывает; даже при передаче речи своих персонажей он все время сохраняет ироническую дистанцию. Герои Уэлша (по крайней мере те, которых он любит) страстно ищут выхода за пределы своего универсума. А когда его находят, оказывается, что нужная дверь возвращает тебя в ту точку, откуда ты начинал.
Илья Кормильцев («Иностранная литература»)
С литературной точки зрения Уэлш достаточно прост. Его произведения обычно написаны от первого лица с обильным использованием сленга, жаргона и диалектизмов – характерный пример того, что русские формалисты называли словом «сказ». Это влечет за собой сложности и для переводчика, и для читателя, но должно – по мысли поклонников – гарантировать аутентичность и подлинность высказывания. Сказовая манера у Уэлша дополнена нехитрой монтажной техникой, позволяющей ему избегать простого линейного повествования (особенно это заметно в «Кошмарах аиста марабу»). Впрочем, в 1990-е годы и то, и другое давно уже не в новинку. Вероятно, наиболее близким Уэлшу классиком XX века будет Луи Фердинанд Селин, с его жаргонизмами, натурализмом и экспрессией, сочетающимися с мизантропией и презрением к человечеству. Достоинством выбранного стиля служит то, что он позволяет избежать нравоучения: Уэлш, так же, как и Селин, может позволить себе не оценивать своих героев, отказавшись от роли непогрешимого автора.
Критика называет его «постмодернистским Роальдом Далем», однако сам он решительно разрывает с традициями нарочитой интертекстуальности и интеллектуальной усложненности: «Для того чтобы делать то, что я делаю, мне не требуются отсылки к другим книгам – я подпитываюсь своей собственной культурой. Я стараюсь использовать современную культуру: такую, как видео/музыку/эйсид-хаус, различные переживания – все то, что происходит вокруг. Вероятно, поэтому мои книги рассчитаны скорее на эмоциональное, а не на интеллектуальное восприятие. Если я захочу философии, то я обращусь к философам, а не к романистам».
Разумеется, приведенная цитата не значит, что Уэлш, как герой известного анекдота, «не читатель, а писатель», – он не оспаривает того, что Чарльз Буковски или Уильям Берроуз родственны ему. Речь идет только о том, что при создании своих произведений он отказывается ориентироваться на тексты, а ориентируется на жизнь. Конечно, в высказываниях Уэлша при желании нетрудно увидеть постмодернистский же вызов традиции литературоцентризма и ориентацию на современную аудиовизуальную культуру… Впрочем, легко заметить, что за его словами стоит типично модернистская уверенность в том, что эмоцию возможно передать литературными средствами. Самое удивительное, что в своих лучших произведениях Уэлшу это действительно удается.
Сергей Кузнецов («Иностранная литература»)
Ирвин Уэлш – ключевая фигура английской «антилитературы». Проза Уэлша – один из тех редких случаев в серьезной прозе, когда разговоры о жанре, направлении, идеологии и подтекстах почти никак не влияют на прочтение. Это пример чисто экзистенциального письма, прямая трансляция происходящего. Недаром сам Уэлш как-то сказал, что его книги рассчитаны на эмоциональное, а не на интеллектуальное восприятие. Место действия здесь – неуютное пространство между смертью от передозировки, этическим экстремизмом и измененными состояниями сознания. Персонажи говорят на аутентичном эдинбургском диалекте с обильной примесью мата и экзотического сленга. Естественная интонация не оставляет места никаким литературным условностям. В сумме все это производит впечатление стилистического открытия.
Gazeta.ru
Ирвин Уэлш – неоспоримый лидер в новой волне современной британской словесности.
Observer
Читать Уэлша – все равно что смотреть Тарантино: адреналин зашкаливает.
The Spectator
Уэлш наводняет мировой эфир восхитительной какофонией голосов – печальных и смехотворных, агрессивных и раскаивающихся…
Scotland on Sunday
Самое прекрасное во вдохновении – то, что никто, кроме тебя, не знает его настоящего источника. Иногда не знаешь и сам. Бывает, пытаешься провести четкую линию между явлениями, которые легли в основу книги, и не можешь. Так что лично я оставляю эту работу подсознанию.
Ирвин Уэлш
* * *
Посвящается Саре
Пролог. Лето 2015 Летуны
По спине стекает беспокойный ручеек пота. Нервы на пределе, зубы, нахуй, лязгают. Сидишь, сука, в эконом-классе, зажатый между жирным пиздюком и дерганым ебалыгой. Не срослося с местом в бизнес-классе в последний момент, и щас так всю грудь сдавило, чё ни вздохнуть, закидуюсь еще одним амбиеном и отвожу взгляд, чёбы алкаш рядом не засек. Штаны пиздец как обтягуют. Никада не могу найти подходящий размер. На мне тридцать вторые, так они узкие, а тридцать четвертые висят мешком и хуево смотрятся. Мало где можно достать мой оптимальный тридцать третий.
Чтобы отвлечься, беру свой «Диджей-мэг» и трясущимися руками листаю страницы. Перебрал с бухлом и снежком вчера на сейшене в Дублине. В который раз. Потом прилетел на Хитроу, горячая перепалка с Эмили – единственной бабой с тройки диджеев, которыми управляю. Хотел, чёб она вернулася в студию сводить демку, от которой я тащуся, хоть у нее самой и ноль веры в нее. Начал прессовать, она завелася, закатила сцену, как она умеет. Кароч, оставил ее в аэропорту, а сам сел на транзитный до Лос-Анджелеса.
Заебался, спина ноет, и я на грани недетской панической атаки, а алконавт рядышком все трындит и трындит, транслируя свой страх всему самолету. Я сижу и просматриваю журнал, вздыхаю и молю Бога, чёбы колеса наконец вставили.
Потом чувак вдруг замолкает, и я чувствую, чё надо мной стоит кто-то. Опускаю журнал и подымаю голову.
Первая моя мысля: «Нет».
Вторая: «Блядь».
Он стоит в проходе, клешня небрежно свисает со спинки сиденья, над бóшкой перебздевшего алкаша. Эти буркалы. Так и прожарюют тебя насквозь. Слова, чё хочу сказать, испаряются в пересохшей горлянке, как вода в пустыне.
«Франко. Фрэнсис Джеймс Бегби. Какого хуя?»
Мысли сыпятся лихорадочным потоком: «Ну все, пора уступить, а не линять – линять же некуда. Но чё он тут может сделать? Грохнет миня? Разобьет самолет, совершит суицид и утащит всех за собой? Ясен пень, это конец, но как он поквитается?»
Он просто смотрит на меня со спокойной лыбой и говорит:
– Здоров, старина. Скока лет, скока зим.
Ну и ну, этот ебучий псих ведет себя так разумно, чё явно чё-нибудь отчубучит! Я вскакую, перелезаю через жирного мудака, и тот взвизгивает, када мой каблук съезжает иму по ноге. Вывалююсь в проход, хуйнув сибе колено, но потом быстренько встаю на ноги.
– Сэр, – верещит приближающаяся стюардесса с жесткими от лака светлыми волосами, пока жирный гандон за спиной возмущенно воет.
Протискуюсь мимо нее, врываюсь в парашу, захлопываю и запираю за собой дверь. Прижимаюсь всем телом к этой хлипкой преграде между мною и Франко. Сердце хуярит как барабан, пока тру ноющую коленку.
Снаружи настырный стук.
– Сэр, у вас там все нормально? – стюардесса, голосом сестры милосердия.
Потом снова слышу эту подрывную нормальную интонацию, бесцветный заокеанский вариант того голоса, за который я до боли в курсах:
– Марк, это я… – он запинается, – Фрэнк. У тебя там все нормально, дружище?
Фрэнк Бегби – уже больше не абстрактное понятие или какой-то призрак, порожденный горестными воспоминаниями в уголке моего мозга и незримо витающий вокруг миня в воздухе. Он обрел плоть и кровь в самой будничной обстановке. Он щас с другой стороны этой всратой двери! Но я вспоминаю за его табло. Даже мельком взглянув на Франко, я почуял в нем чё-то совершенно другое. Дело не тока в том, как он постарел, – вполне нормально, я щитаю, но када я последний раз видел этого пиздюка, он валялся, весь в крови, на проезжей части в конце Лит-уок, сбитый на скорости тачилой, чисто после того, как сломя голову кинулся в погоню за мной. Такое ни в ком не раскрывает лучших качеств. И вот сейчас он поймал меня в эту ловушку на высоте шести миль.
– Сэр! – снова стучит стюардесса. – Вам плохо?
Амбиен меня успокаивает, на одно деление уменьшая панику.
«Он ни хрена не сможет тут сделать. Если этот пиздюк заведется, его ткнут электрошокером и повяжут, как террориста».
Дрожащей рукой отворяю со щелчком дверь. Он стоит напротив.
– Фрэнк…
– Этот мужчина с вами? – спрашивает стюардесса Франко.
– Да, – говорит он, напуская на себя авторитетность, – я о нем позабочусь, – и поворачуется ко мне, изображая участие: – Все нормально, корешок?
– Угу, просто запаниковал малехо… думал, ща рыгать начну, – говорю ему, быстро кивая стюардессе. – Я немного боюсь летать… Это, рад тебя видеть, – решаюсь сказать Фрэнсису Джеймсу Бегби.
Стюардесса настороженно сваливает, а я сам про себя: «Не уходи». Но Франко, загорелый и стройный, в белой футболке и с прикольным пятном красного вина, невероятно спокоен. Он стоит и просто улыбается мне. Но не как шизоид, чё держит порох сухим, хоть иво переполняет подавленная угроза, а так, кабута он даже не злится.
К своему полному, блядь, изумлению, я врубаюсь, чё не просто ждал этого дня, а чё теперь, када он наступил, даж охуенно этому рад. С моих дряхлых плечей спадает груз, и миня мутит от пугающей, головокружительной свободы. Может, амбиен.
– По-моему, я тебе денег должен, Фрэнк… – вот и все, чё я могу родить, пока какой-то парень протискивается мимо нас в сортир. Больше тут и сказать нехуй.
Франко продолжает смотреть на меня с улыбкой, поднимает брови.
Бля буду, есть тут и старый, сука, должок, а потом и кидалово буйного неадеквата, чё большую часть жизни провел за решеткой. Ты слыхал по сарафанному радио, чё он давненько тибя ищет, а нескоко лет назад почти тибя поймал, хотя и сам пострадал при этом нехило. «Денег должен» – это еще очень мягко, блядь, сказано. Я могу тока стоять тут с ним, в тесном пространстве у параши, – пока мы летим по небу в этой металлической трубе, а вокруг ревут двигатели.
– Слышь… Я знаю, чё должен вернуть тибе долг, – говорю, клацая зубами, и ясно как день врубаюсь не тока в это, но и в то, чё это вполне реально сделать и он миня нахуй не замочит.
Фрэнк Бегби все так же расслабленно усмехается и ведет сибя непринужденно. Даже взгляд иво кажется благостным, а совсем не маньячным и не угрожающим. На лице больше морщин, и это миня удивляет: они на смешинки смахивают. Бегби редко веселился – ну разве над чужими бедами, результатом собственных действий. Руки у ниво такие ж сильные: тугие кабеля мышц вывалюются с футболки с этой странной меткой.
– Проценты могут быть довольно высокими. – Он снова поднимает брови.
Они будут, нахуй, астрономическими! Это не просто денежный долг. И даже не просто членовредительство, када он без оглядки бросился наперерез мчащейся тачке в маньячной погоне за мной. Это были узы очень и очень давней нездоровой дружбы. Я никада не мог этого постичь, но пришел к убеждению, чё частично это меня и сформировало.
Пока я не кинул иво на те бабки.
Мы провернули одно левое дельце с наркотой. Я был молодым торчком, и мине просто надо было съебать нахуй с Лита, с того болота, куда меня засасывало. Эти деньги были билетом на волю.
Щас я даж не можу ответить на вопрос, какого хуя этот пиздюк делает на рейсе в Л.-А., – щас я сам должен оправдываться. Я прикидываю, чё он заслуживает хотя бы моей попытки объяснить всё, кароч, я скажу иму почему. Почему кинул его, Больного, Второго Призера и Спада. Хотя нет, Спад – с другой оперы. Я вернул деньги Спаду и, гораздо позже, Больному, а потом приложил руку к тому, чёбы нагреть этого пиздюка еще больше, в другой провальной афере.
– Я готов был вернуть тибе долг, – заявляю, сжимая челюсти, чёбы не стукали, – но я был в курсах, чё ты миня ищешь, и решил держаться от греха подальше. Потом произошла эта авария…
Морщусь, вспоминая, как эта «хонда-сивик» подкинула иво в воздух и он жмаканой грудой бухнул на асфальт. Как я его поддерживал, пока не приехала «скорая», и он потерял сознание. В тот момент я в натуре поверил, чё он откинулся.
Пока говорю, все тело непроизвольно еще больше напрягается, опасаясь резкого тычка, но Франко просто терпеливо слушает, глубоко втягуя стерильный воздух. Пару раз мине кажется, чё он подавляет сильное желание заговорить, пока об нас трутся бортпроводники и пассажиры. Када заканчиваю свою запыханную трепотню, он просто кивает:
– Да.
Я выпадаю в осадок. Я бы попятился в недоумении, если б было куда на этой тесной площадке, где мы оказались заперты.
– Да… в каком смысле «да»?
– В смысле, я догоняю, – он пожимает плечами, – я понимаю, чё тибе выбраться надо было. У тибя с наркотой пиздец. А у миня пиздец с беспределом и синькой. Ты догнал, чё надо валить с того места, где мы были, еще до того, как в это врубился я.
«Чё за хуйня?»
– Угу, – все, чё могу сказать. Я должен был перетрухать, но чё-то не чую подставы. С трудом верится, чё это Франко. У него ж никогда таких заморочек не наблюдалось, и он даж стеснялся раньше такие слова употреблять. – Но я выбрал не тот спасательный аппарат, Фрэнк, – признаюсь униженно и смущенно. – Я развел своих же друганов. Как ни крути, а ты, Больной, Спад и Второй… Саймон, Дэнни и Рэб, вы ж были моими друзьями.
– Ты подосрал Спаду, када хрустов иму дал. Он опять на герыча присел.
Лицо у Франко становится холодным и бесстрастным – раньше оно меня выбешивало, ведь обычно это предваряло беспредел. Но теперь все кажется другим. И мне нечего возразить по поводу Спада. Все так и есть. Те три тыщи двести фунтов нихера иму не помогли.
– Если б ты то ж самое для миня сделал, ты бы, наверно, мне с бухлом подосрал. – Он понижает голос, когда мимо проходит еще одна стюардесса. – Поступки редко приводят к желаемым результатам.
– Все так, – мямлю, – но для миня важно, чёбы ты знал…
– Давай за это все не будем. – Он поднимает ладонь, качая головой и слегка жмурясь. – Расскажи лучше, где тибя мотало? Чё мутил?
Мине остается тока подчиниться. Но я думаю за то, как он дошел до жизни такой, и распутываю свои мысли. После того как Франко попытался наброситься на меня в Эдинбурге, хоть его потом и закрыли, я стал очень мобильным директором диджеев, а не островным клубным промоутером, которым был раньше. Директор вечно на ногах. Он разъезжает со своими клиентами по всему свету: у танцевальной музыки уже нет границ, ля-ля-тополя. Но это была просто такая отмазка, чёбы путешествовать, оставаться в движении. Угу, это кидалово на пару вшивых тыщ предопределило не только его, но и мою жизнь. Может, даже больше мою, чем его.
Потом к нам подкатывает эта красивая девица со светлыми волосами до воротничка. У нее стройная, спортивная фигура, лебединая шея, а глаза излучают какое-то спокойствие.
– Так вот ты где, – говорит она, улыбаясь Франко, и, поворачуясь ко мне, вынуждает нас познакомить.
«Чё за хуйня?»
– Это Марк, мой старый друг из Лита. – Пиздюк такой, и это смахует, как ебучий Больной изображал Коннери в роли Бонда. – Марк, это моя жена Мелани.
У меня аж голова кругом от удивления. Потной ладонью тянуся в карман за утешительным пузырьком амбиена. Никакой это не мой старой друган и смертельный враг Фрэнсис Джеймс Бегби. До меня вдруг доходит кошмарный варик: а может, я всю жизнь боялся чувака, которого больше не существует? Пожимаю мягкую, с маникюром руку. Мелани таращится на меня в непонятках. Видать, пиздюк даже ни разу за миня, блядь, не заикнулся! Не могу поверить, что Бегби настолько изменился: (бывший) лучший друган его кидает, сам Франко получает из-за него нехилые травмы и при этом не удосуживается хотя бы от нефиг делать упомянуть за него своей тёфанке!
Но Мелани это подтверждает, с американским акцентом:
– Он никогда не рассказывает о своих старых друзьях – да, милый?
– Просто они в основном на нарах чалятся, и потому ты их знаешь, – говорит он и наконец становится немного похожим на того Бегби, которого знал я. Это стремает и в то же время успокаивает. – Мы познакомились с Мел в тюрьме, – поясняет он. – Она арт-терапевт.
В голове что-то мелькает: размытый фейс, обрывок терки, подслушанной в шумном клубе под ешками, или словесного поноса под коксом: может, это был мой диджей-ветеран Карл или какой-то эдинбургский чел, приехавший на каникулы в Амстик. Насчет того, что Фрэнк Бегби типа стал преуспевающим художником. Я никогда не принимал это на веру, и мое сознание это отвергало. Просто я не реагировал на любые упоминания иво имени. А это была самая бредовая и неправдоподобная с множества баек, чё за ниво травили.
– Что-то вы на блатаря не похожи, – говорит Мелани.
– Я больше социальный работник с функциями тюремного надзирателя.
– И чем же вы на жизнь зарабатываете?
– Руковожу диджеями.
Мелани поднимает брови:
– Я кого-нибудь из них знаю?
– Самый мой известный – диджей Техноботан.
Фрэнк только лупает глазами, чего не скажешь о Мелани.
– Надо же! А я о нем слышала. – Она поворачивается к Франко: – Рут ходила на его концерт в Лас-Вегасе.
– Да, у нас контракт в отеле «Уинн», ночной клуб «Саррендер».
– «Входишь и выходишь из жизни моей, ты разрываешь мне сердце, ей-ей…» – Мелани вполголоса напевает последний хит диджея Техноботана, или Конрада Аппельдорна.
– Я за эту в курсах! – заявляет Франко с неподдельным интересом, и звучит это очень по-литски. Он смотрит на меня, как будто впечатлен. – Молоток.
– Есть еще одно имя, которое вы, возможно, знаете, – решаюсь вставить. – Помнишь Карла Юарта? ЭН-СИН? Звездил в девяностые или, точней, больше в нулевые? Тусил с Билли Бирреллом, боксером?..
– Угу… а это не тот типа альбиносик, корефан Джуса Терри? Тот пацик стенхаусский?
– Угу. Он самый.
– Так он еще диджеит? Ничё за ниво щас не слыхать.
– Угу, перекинулся на саундтреки для кин, но разбежался со своей тёфанкой, черная полоса у чела, и подставил Голливуд с музоном для крупной студийной киношки. Больше не может получить левака для кин, ну и я уговарюю иво в диджеи вернуться.
– Ну и как оно ничё? – спрашивает Фрэнк, а Мелани поглядывает то на него, то на меня, как будто смотрит теннисный розыгрыш.
– Не айс, – признаюсь, хотя говно и то лучше.
У Карла пропала тяга к музыке. Я можу тока вытащить пиздюка с постели и поставить за пульты. Как тока сейшен кончается, водяра рекой и ебля с пляской, ну и меня частенько в водоворот затягует. Как вчера в Дублине. Када я был промоутером в Амстердаме, то держался в форме. Каратэ. Джиу-джитсу. Пахал как вол. Щас такого уже нет.
Как тока чувак освобождает туалет, Мелани туда заходит. Стараюся даже не думать за то, какая она красавица, потому как уверен: Франко прочитает мои мысли.
– Слышь, корефан, – понижаю голос. – Не думал, чё все так обернется, но нам есть за чё малехо перетереть.
– Да ну?
– Угу, есть же этот вопрос, и иво надо решить в твою пользу.
Франко смотрит как-то смущенно, потом пожимает плечами и говорит:
– Махнемся номерами.
Пока обмениваемся контактами, появляется Мелани, и мы все возвращаемся на свои места. Снова сажусь, рассыпаясь в извинениях перед жирным мудаком, который отправляет меня в игнор, но сидит с возмущенно надутыми губами, точно приклеенными, пассивно-агрессивно потирая свою мясистую ляжку. Вздрагую от страха и волнения, которых уже сто лет не испытывал. Алкаш-аэрофоб смотрит на меня с осоловелой панической эмпатией. Если я встретился с Фрэнком Бегби в таких обстоятельствах, это говорит о том, что у вселенной слетела кукушечка.
Закидуюсь еще одним амбиеном и начинаю кемарить: мой беспокойный мозг циклится на житейских раскладах. Думаю, как они тебя ожесточают и отупляют…
«…на чё-нибудь классное у тибя тупо нет больше времени, и ты постоянно увязаешь в какой-то лабуде, в общем, тибе становится поебать на чужую дрисню – если выделить ей место, она ж тибя просто переполнит – тада ты оттягуешься и зыришь „Поп-идола“ – самой собой, с иронией, с морем пафосного, въедливого презренья, – но иногда, только иногда, это не может полностью заглушить странную переполняющую тишину, и чё-то там негромко шипит на заднем плане – с этим звуком из тебя вытекает жизненная энергия…
– слыыыыыышшшшь…
– с этим звуком ты подыхаешь – ты пленник собственного самоутверждения, самоограничивающих алгоритмов, позволяешь гуглу, фейсбуку, твиттеру и амазону заковать тебя в психологические цепи и впаривать тебе сраную одномерную версию тебя самого, и ты принимаешь ее, потому как это единственное утверждение, которое есть в наличии, – вот твои друзья – вот твои коллеги – вот твои враги – вот твоя жизнь – тебе нужен хаос, нужна внешняя сила, чёбы встряхнуть и вывести тибя с этого самоупоения – тебе это надо, потому как у тебя самого уже не хватает на это воли и фантазии, – когда я был помоложе, Бегби, так резко соскочивший со своей литско-тюремной колеи, сделал это за меня – это кажется шизой, но какая-то часть миня всегда скучала за пиздюком – ты должен жить, пока не сдохнешь…
– ну и как же ты живешь?»
Позже в аэропорту еще немного болтаем, дожидаясь, пока нам багаж подгонят. Пытаюсь растянуть поясницу, а Фрэнк показывает мине на трубе своих детей – двух милых девочек. Все это совершенно вышибает. Почти похоже на здоровую, нормальную дружбу, чё должна была у нас быть, вместо моих постоянных попыток хоть как-то остановить иво беспредел. Он рассказует мине за свою предстоящую выставку, зазывает туда и тащится от недоверия на моем щачле, а я даж не пытаюся иво скрыть, пока ко мне медленно подъезжает мой клетчатый чемодан на колесиках.
– Угу, знаю, – снисходительно соглашается Бегби, – прикольные старые расклады, Рентс.
– Базара нет.
«Франко. Выставка, блядь! Такой хуйни нарочно не придумаешь!»
Кароч, смотрю, как он выходит с зала прилета лос-анджелесского аэропорта со своей молодой женой. Она умная и клевая, и у них явно любовь. Это большой шаг вперед, если сравнивать с той, как ее, в былые времена. Схватив бутылку воды с автомата, заглатываю еще один амбиен и направляюсь в автопрокат с тревожным чувством, что вселенная съехала с катушек. Если бы здесь и сейчас кто-то сказал мине, чё «Хибзы»
[1] выиграют в следующем сезоне Кубок Шотландии, я бы практически ему, нахуй, поверил. Стыдно признаться, но горькая правда в том, чё я завидую пиздюку – художнику и творцу с шикарной чикулей. Не можу не думать: «На его месте должен был быть я».
Часть первая. Декабрь 2015. Еще одно неолиберальное Рождество
1
Рентон – Командировочный
На лбу у Фрэнка Бегби выступает сыпь с капелек пота. Стараюся не зырить. Он как раз вошел в здание с кондеем, и его организм адаптируется после жары снаружи. Напоминает мине, как мы познакомились. Тада тож тепло было. А может, и нет. С возрастом начинаешь разную хуйню идеализировать. Вообще-то, это было не в начальной школе, как я часто рассказывал. Эта история втиснулася в тот стремный, раздутый зазор между фактами и фольклором, где оказалась куча баек за Бегби. Нет, это было еще раньше: у фургона с мороженом за Фортом, видать, в воскресенье. И он нес большой пластиковый контейнер.
Я как раз недавно пошел в школу и знал за Бегби оттудова. Тада он был на один класс старше, но это потом поменяется. Я встал за ним в очередь, а в глаза нам лупило яркое солнце, чё пробивалось в просветы меж темными многоквартирками. «Походу, пай-мальчик», – подумал я, глядя, как он послушно передает мороженщику контейнер.
– Это на после ужина, – сказал он с широкой улыбкой, заметив, чё я за ним наблюдаю. Помню, тада меня это сильно поразило: никада не видел, чёбы ребенку разрешали целый контейнер набрать. Маманя просто давала мине сливки с банки «Пламроуз» с кусочками персиков или груш.
Потом, када я получил свой рожок, Бегби затормозил и подождал меня. Мы пошли вместе по улице, болтая за «Хибзов» и за свои велики. Мы были быстроногие, особенно он, чесали спортивной ходьбой и резко припускали трусцой, чтобы морожено не растаяло. (Значит, денек был-таки жаркий.) Я направился к высокому муниципальному дому «Форт-хаус», а он повернул через дорогу к закопченной многоквартирке. Тада это был просто «Старый Вонючка», пока не почистили камень и промышленную сажу не убрали.
– Покеда, – помахал он мне.
Я помахал в ответ. Да, он и был на вид пай-мальчиком. Но позже я узнал о другом. Я всегда рассказывал историю, как миня посадили рядом с ним в средней школе, будто для меня это было наказанием. Но это не так. Мы сели вместе, потому как уже подружились.
Щас я насилу можу поверить, чё нахожусь тут, в Санта-Монике, Калифорния, и веду такую вот жизнь. Особенно когда напротив меня за столиком сидит Фрэнк Бегби с Мелани, в этом классном ресторане на 3-й улице. Мы оба в тысяче световых лет от того фургона с мороженом в Лите. Я вдвоем с Викки, она занимается продажами фильмов, но сама родом из английского Солсбери. Мы нашли друг друга на сайте знакомств. Это наш четвертый выход в свет, и мы еще покамесь не потрахались. Наверно, после третьего было б самое то. Мы ж не бебики. Теперь я чувствую, что мы чересчур затянули и немного робеем друг перед другом, гадаем: это вообще хоть к чему-то приведет? Я считал, что я клевый, но фигня в том, что она красотка и мне ужасно хочется быть с ней.
Кароч, напряжно находиться рядом с Франко и Мелани – такой яркой, бронзовокожей и здоровой парой. Франко на двадцать лет старше, но он почти что подходит этой подтянутой и загорелой калифорнийской блондинке. Они свободно и вальяжно ведут сибя друг с другом: то рукой ляжки коснутся, то украдкой в щеку чмокнут и постоянно обмениваются многозначительными взглядами и заговорщицкими улыбками.
Влюбленные – пиздюки. Сами того не желая, они тычут тебя носом. И Фрэнк Бегби делает это со мной с того блядского дня на борту самолета прошлым летом. Мы все-таки остались на связи и уже несколько раз виделись. Но мы никогда не оставались вдвоем – он всегда с Мелани, а иногда и я кого-нибудь приведу. Как ни странно, инициатором выступает Франко. Когда мы договариваемся о стрелке с глазу на глаз, чтобы я мог обсудить возвращение долга, он вечно находит повод отменить встречу. Сейчас мы тут в Санта-Монике, и скоро Рождество. Он пробудет здесь, на солнышке, все праздники, пока я буду в Лите со своим стариком. Парадокс в том, что я могу теперь расслабиться, когда сидящий напротив чувак, который, по моим представлениям, никогда не должен был свалить со старого порта (разве что в кутузку), больше не представляет угрозы.
Еда вкусная, а компашка приятная и оттяжная. В общем, мне надо бы успокоиться. Но не тут-то было. Мы с Викки и Мелани раздавили бутылку белого. Я мечтаю о второй, но молчу. Франко больше не бухает. Я повторяю про сибя в недоумении: «Франко больше не бухает». И када уже пора уходить и отправляться на убере к Викки, которая живет поблизости в Венисе, я снова задумываюсь над скрытым смыслом его трансформации и над тем, что она означает для меня. Я далеко не жесткий трезвенник (хоть и было б неплохо), но уже много лет хожу на собрания «Анонимных наркоманов» и потому в курсах, чё не возвращать ему бабки – это для миня просто психологически недопустимый вариант. Когда верну ему долг – а я врубаюсь, что обязан это сделать не только ради него, но и ради себя, – этот невъебенный груз свалится с моих плеч. Эта необходимость убегать отпадет навсегда. Я смогу больше видеться с Алексом, может, даже как-нибудь восстановлю отношения с Кэтрин, своей бывшей. Возможно, у миня получится тут с Викки, посмотрим, куда это нас заведет. А всего-то и надо – ращитаться с этим пиздюком. Я точно знаю, сколько должен ему по теперешнему курсу. Пятнадцать тысяч четыреста двадцать фунтов – этому равняются сегодня три тыщи двести. А это детский лепет по сравнению с тем, чё я должен Больному. Хоть я и откладываю для него и Второго Призера. Зато с Франко сроки поджимают.
На заднем сиденье убера Викки сжимает мою ладонь. Лапы у нее большеваты для женщины ростом примерно сто семьдесят – почти такого же размера, как мои.
– О чем задумался? О работе?
– Угадала, – хмуро вру я. – У меня эти сейшена на Рождество и Новый год в Европе. Но хотя б смотаюсь домой и проведу время со стариканом.
– Мне бы тоже хотелось домой съездить, – говорит она. – Тем более что сестра возвращается из Африки. Но это займет большую часть отпуска. Так что остается Рождество с какими-нибудь экспатами… в который раз, – раздраженно вздыхает она.
Сейчас самое то сказать: «Жаль, что не могу провести Рождество здесь с тобой». Это было б простым и честным признанием. Но встреча с Франко снова меня высадила, и момент упущен. Хотя есть и другие возможности. Когда подъезжаем к моему дому, спрашиваю Викки, не хочет ли она зайти ко мне и выпить на посошок. Она натянуто улыбается:
– О чем речь.
Поднимаемся в квартиру. Воздух душный, затхлый и горячий. Врубаю кондей, тот со скрипом и свистом включается. Наливаю два бокала красного и плюхаюсь на маленькую кушетку, внезапно устав после всех своих разъездов. Моя диджей Эмили говорит, что ничего не бывает просто так. Повторяет это как мантру. Я никогда не ведусь на всю эту хуйню про силы космоса. Но теперь думаю: «А может, она права?» Может, я должен был наткнуться на Франко, чтобы вернуть ему долг? Облегчить душу? Двигаться дальше? Как ни крути, он именно так и поступил, а это я, блядь, застрял.
Викки уже села на кушетку рядом со мной. Она потягивается, как кошечка, потом скидывает туфли и подбирает под себя загорелые ноги, расправляя юбку. Кровь приливает у меня от головы к мудям. Ей тридцать семь, и, насколько я могу судить, она ведет приличную жизнь. Вокруг нее крутилась пара штук мудозвонов, и она разбила сердца нескольким додикам. Сейчас у нее огонь в глазах, а сжатые челюсти как бы говорят: «Пора посерьезнеть. Гадь или слезай с горшка».
– Думаешь, нам пора… э… перейти на новый уровень? – спрашиваю.
Глаза у нее узкие и зоркие, и она касается выгоревших на солнце каштановых волос, отброшенных назад со лба.
– Думаю, да, – говорит она, стараясь быть сексуальной, и у нее получается.
После первого перепиха нам обоим наконец-то полегчало. Все было выше всяких похвал и должно пойти дальше как по маслу. Я всегда фанател от того, как если на кого-то западаешь, то без одежды человек выглядит даже лучше, чем ты себе нафантазировал. Но на следующий день она рано уходит на работу, а мине надо садиться на самолет до Барселоны. Сам по себе сейшен не такой уж и важный, но он проходит в ночном клубе, который продвигает чел, чё мутит там фестиваль «Сонар». Мы договорились об участии в фесте, подписавшись на это рождественское шоу. Кто знает, когда мы с Викторией затусим снова. Но улетаю я довольный: есть что вспомнить и, возможно, есть ради чего вернуться. А такого давно уже не было.
В общем, сижу и лечу на восток – пугающий восток. Для этого принципиально нужен бизнес-класс. Мне надо лежать пластом, но стюардесса предлагает классное французское вино из своего ассортимента, и не успеваю я опомниться, как уже снова в говно на высоте. Мысли только о том, чтоб кокса занюхать. Ограничиваюсь пока амбиеном.
Да, она стала до неприличия моднявой. Угу, ее сгубило бабло. По-любому ее колонизировали ебучие космополиты, которые тащатся от платежеспособности и забивают на индивидуальность: их безрадостный смех из баров и кафешек разносится эхом по узким улочкам. Но, несмотря на все эти оговорки, простой факт остается фактом: если ты не любишь Барселону, значит ты хуйло и полностью потерян для человечества.
Я знаю: во мне еще бьется какой-никакой пульс, потому что я ее люблю. Даже када силюсь не закрывать глаза, чтобы миня не зашвырнуло обратно в пекло потного ночного клуба, из которого я либо только что вышел, либо туда чешу. В голове постоянно лупит четырехтактный бит, хотя таксист крутит дребезжащий латиноамериканский музон. Вываливаюсь из таксо, чуть не падая с ног от усталости. Вытаскиваю свой чемодан на колесиках из багажника и насилу заползаю в отель. Регистрация проходит быстро, но мне кажется вечностью. С тяжелым вздохом выпускаю воздух из легких, чтобы поторопить администратора. Очкую того, чё прямо щас зарулит кто-то с моих диджеев или промоутер и захочет поговорить. Пластиковая карточка для входа в мой номер выдана. Кое-какие замечания насчет вай-фая и завтрака. Залезаю в лифт. Мигающая зеленая лампочка в замке заверяет, что ключ фурычит: «Слава яйцам». Я внутри. На кровати.
Не знаю, сколько я был в отключке. Но телефон в номере будит меня своей громкой отрыжкой. Мысленно путешествую с каждым сигналом, и паузы такие долгие, что всякий раз появляется надежда: этот был последним. Потом… это Конрад. Прибыл мой самый выежистый клиент. Привожу кости в вертикальное положение.
Как бы мне хотелось вернуться в Л.-А. или Амстердам – по барабану – и зырить «Поп-идола» и чтобы ко мне прижималась Викки, но сейчас я в этом барселонском отеле, я трясущееся месиво из джетлага и снежка и почти доволен, что мой ай-кью постепенно снижается, а пульс растет. Я в баре с Карлом, Конрадом и Мигелем, промоутером из «Ницы» – клубешника, где мы играем. Слава богу, он умница. Входит Эмили. Она не хочет садиться с нами, демонстративно стоит возле стойки и играется с мобилой. Это такая заява: я должен встать и подойти к ней.
– Этих мудозвонов из своего мальчикового клуба пристроил, а про меня забыл?
В моей работе меня мало чего напрягает. Если надо подогнать диджею проституток, мой нравственный компас уже не испытывает никаких угрызений. Но если диджей – молодая баба, которая ищет себе другую молодую бабу, это уже выходит за рамки моей компетенции и зоны комфорта.
– Послушай, Эмили…
– Называй меня диджей Ночное Видение!
Как реагировать, когда молодая девица с волнистыми темными волосами, родинкой на подбородке и большими, как бассейны, глазами смотрит на тебя, точно и правда обладает ночным зрением? Она раз сказала, что мать у нее была цыганка. Я удивился, потому как знаком с ее папулей Микки, который с виду ну чисто из Лиги английской обороны
[2]. Своему погонялу она придает дофига значения, поскольку слышала, как я называл Карла «ЭН-СИН», а Конрада – «Техноботан».
– Послушай, диджей Ночное Видение, ты красивая женщина. Любой чувак, – сразу поправляю себя, – в смысле, девушка или вообще человек, если только он в здравом уме, захотел бы с тобой переспать. Но если ты трахаешь каких-то шалав с намазанными губами и на шпильках, от этого пиздец как харит, когда я найтую в соседнем номере наедине с классной книжкой. А потом будет харить уже тибя, када придется врать Старр.
Старр, подружка Эмили, – отпадная высокая студентка-медичка с волосами цвета воронова крыла. Можно подумать, таким девицам не изменяют, но нет таких красоток, которых не постигла бы эта участь. Хелена, бывшая Карла, – просто огонь, что не мешает этому стремноватому альбиносищу со Стенхауса пердолить все, что ему лыбится. Эмили откидывает волосы с глаз и отшатывается назад на каблуках, поглядывая на парней. Карл бодрячком, жестикулирует и спорит с Мигелем: голос у него резкий, подогретый наркотой. Пиздец надеюсь, чё мудак не запорет этот сейшен. Конрад смотрит с таким отрешенным типа весельем, запихивая себе в пасть дармовые орешки. Эмили поворачивается ко мне, голос у нее грубый и низкий:
– Тебе на меня не пофиг, Марк?
– Ну конечно, зая, ты же мне как дочь, – дурковато говорю я.
– Ага, только я зарабатываю для тебя деньги, а не заставляю платить за колледж, да?
Вообще-то, Эмили Бейкер, или Ночное Видение, зарабатывает для меня не так уж много денег. За несколькими заметными исключениями, у женщин-диджеев дела идут неважнецки. Еще когда у меня был свой клуб, я ангажировал Лизу Громкую, Конни Плавную, Марину ван Рой, Маргаритку, Принцессу Джулию и Нэнси Шум, но на каждую из них были еще десятки других, кого стоило бы ангажировать, однако их не приглашали. У женщин-диджеев нередко классный вкус, и ставят они клевый, правильный хаус, который меня прикалывает. Но обычно они не такие обсессивно-компульсивные, как мужики. Короче, у них есть своя жизнь. А даже если нет, их все равно трудно раскрутить, ведь индустрия безнадежно сексистская. Если они не красотки, промоутеры не принимают их всерьез и игнорят. А если они красотки, промоутеры не принимают их всерьез и клеят.
Впрочем, я не собираюсь поминать трек или студию, иначе Эмили заведется. Студия крутая, но Эмили ей не доверяет, и я ж не можу учить кого-то жизни. С диджеями у меня больше головняка, чем с собственным сыном, – разница тока в том, что он мине, по сути, без разницы. Когда я говорю людям, чем занимаюсь по жизни, ебанатам это кажется чем-то гламурным. Ну не пиздец ли? Меня зовут Марк Рентон, и я шотландец, который живет между Голландией и Америкой. Большую часть жизни провожу в отелях, аэропортах, на телефонах и в электронке. У меня примерно 24 000 долларов на счету «Ситибанка» в США, 157 000 евро в «АБН АМРО» в Нидерландах и 328 фунтов в банке «Клайдсдейл» в Шотландии. Если я не в отеле, моя голова лежит на подушке в квартире с видом на канал в Амстердаме или в кондоминиуме без балкона в Санта-Монике, в добром получасе ходьбы от океана. Это, конечно, лучше, чем сидеть на пособии, расставлять товар на полках в супермаркете, выгуливать цуцика какого-то богатого мудилы или мыть жопу какому-нибудь слюнявому пиздюку, но все равно не бог весть что. Только в последние года три я начал поднимать серьезные бабки, после того как Конрад раскрутился.
Мы слегонца нюхнули в отеле и добираемся до клуба на таксо. Конрад редко выступает по коксу или ешкам, но траву курит тоннами и жрет, как кобыла с пивными титьками. Еще у него нарколепсия, и он забылся привычным глубоким сном в прихожей рядом с гримеркой, а место там людное – полно директоров диджеев, журналюг и тусовщиков. Я чешу с Мигелем в бар, чтобы обсудить дела, а когда минут через сорок прихожу проверить своего суперзвездного диджея, с ним уже что-то не так.
Он еще в отрубе, лежит на боку, сложив руки, но… ко лбу что-то приклеено.
Это… да это ж ебаный дилдо!
Осторожно тяну, но самотык пристал намертво. Веки Конрада шевелятся, но остаются закрытыми, и он негромко ворчит. Отпускаю.
«Блядь! Какой еще пиздюк…»
Карл! Но он в аппаратной для диджеев. Чешу обратно в гримерку, где Мигель беседует с Эмили, которая готовится выступать.
– Кто, блядь… вон, у него на бо́шке, – показываю, и Мигель идет проверить, а Эмили пофигистично пожимает плечами. – Карл… Вот пиздюк…
Влетаю в аппаратную, пока Карл заканчивает работать перед отмороженной публикой на танцполе, занятом всего на четверть. У моего плеча появляется Эмили, готовая его заменить.
– Суда иди, хуйло, – хватаю его за руку.
– Чё за нах…
Тащу его из аппаратной через гримерку в прихожую и тычу пальцем в дрыхнущего голландца с самотыком на бóшке:
– Твоих рук дело?
Мигель стоит тут же, оторопело вылупившись на нас. Карл ржет и шлепает каталонского промоутера по спине. Мигель нервно фыркает и разводит руками:
– Я ничего не видел!