– Я получил ваше заявление, но не принял его.

– Что?

– Драку в кабаке я не счел достаточным основанием для задержки платежа, даже если это привело к госпитализации.

Мэй смотрел на него, не веря своим ушам.

– Я не могу в это поверить. Я честно платил в течение двенадцати стандартных лет, и я задерживал платежи и раньше. У вас никогда не было оснований жаловаться на меня.

– Времена меняются, Джеймс,– Хиро перевел взгляд на Герцога.

Мэй повернулся и тоже уставился на него.

– Ты,– сказал он, указывая на Герцога пальцем.– Что же, черт бы побрал, натворил ты.

Герцог сделал шаг назад:

– Ничего, Мэй. Я следовал всем твоим правилам, держался подальше от женщин...

– Но не на Тетросе-9,– заметил Хиро.

У Мэя покраснело лицо.

– Кто же, черт побери, были эти девицы, Герцог?

– Никто,– ответил Хиро.– Это были простые девушки, которые стали бы чьими-нибудь женушками, рожали бы детей и помогали бы в семейном бизнесе. Отнюдь не профессиональные потаскушки.

– Он говорит правду,– сварливо заявил Герцог.

– Тогда какого же черта...

– Вообразите себе мое удивление,– заговорил Хиро,– когда торговый корабль, называемый «Ангельская Удача», регистрационный номер три-семь-четыре-девять-один, оказался в Списке Надзора Администрации Порта.

Герцог побледнел и, качаясь, направился к креслу.

– Что такое Список Надзора? – спросил он слабым голосом.

– Ничего,– быстро ответил Мэй.– Он блефует.

– Это список,– сказал Хиро,– межзвездных кораблей, которые Администрацию Порта просят отследить в связи с разнообразными обстоятельствами. Например, корабль может быть включен в Список Надзора потому, что на нем пребывает кто-то, кто совершил преступления не галактического, но планетарного значения.

– Такое может случиться и потому, что у контролера доков в тот день было плохое настроение,– громко заявил Мэй.

Хиро сел и повернулся к экрану.

– Уильям Весли Арбор,– прочитал он.– Двадцати двух лет по земному счету. Имеет лицензию брокера товаров потребления. Две брошенных девицы и обвинение в мошенничестве Категории IV.

Ее умиляло это «родительство» Карины и Алекса, оно делало ее менее одинокой. «Когда я с ними, – писала она, – я вообще этого одиночества не ощущаю». Если бы рядом был он, то ей не была бы нужна никакая семья, он заменил бы ей всех. Здесь, в Мюнхене, знание, что где-то рядом есть Карина и Алекс, помогало ей пережить приступы одиночества.

Герцог закрыл лицо руками и застонал.

– Все это произошло по недоразумению,– заметил Мэй.– Как только мы разгрузим говядину, мы сразу же вернемся туда...

О приезде «тети Ани» в Мюнхен она не обмолвилась ни словом. Те сомнения, которые накатили на нее после случайно услышанного разговора, были как реакция на содранную болячку. Думала, что это уже шрам, что рана затянулась, а оказалось – все еще болит. И даже очень. Если эти предположения оправдаются, и Якуб узнает обо всем… Что тогда будет?

– Нет,– возразил Хиро.

Ей было проще. У нее не осталось воспоминаний о женщине, которая ее родила. Без памяти о человеке нельзя любить его. Когда она была маленькой, иногда спрашивала отца про мать. Он отвечал, что «мама уехала и пропала, но, конечно, любит ее». Так и не поняла, что значит «пропала», но поскольку это сказал отец, она верила ему.

– Какого черта «нет»?

Мама все не возвращалась и не возвращалась, и она привыкла к тому, что у нее есть только ее «папка», а про мать она спрашивала все реже и реже. Ее куклы или другие игрушки иногда тоже пропадали, а когда она о них уже совсем забывала, странным образом находились под кроватью, за шкафом или вовсе за холодильником. Так, может, когда-нибудь и мама тоже найдется?

– Во-первых, вы собираетесь вести корабль, не имея необходимой команды. Вы представили мистера Арбора как второго пилота, но я только что прочитал, что он специализировался в торговле. Во-вторых, как я и говорил, ваша деятельность привела к тому, что «Ангельская Удача» попала в Список Надзора.

А еще она отметила, что отец не любил говорить о «пропаже» мамы. Если она ненароком заводила этот разговор, он становился грустным, а она очень не любила, когда папка был грустный. А после того, как он однажды расплакался, она перестала его спрашивать про маму.

– Этот список ничего не значит...

Однажды она вернулась из детского сада и рассказала ему, как девочки спрашивают, почему ее никогда не забирает мама. А потом она заметила, что папа плачет. А «водилась» она в детском саду только с Катариной, у которой мама тоже «пропала».

Хиро поднял палец:

О том, как на самом деле исчезла женщина, родившая ее, ей рассказала бабушка Сесилия. Рассказала через несколько месяцев после смерти отца, сама рассказала, по своей инициативе, никто ее об этом не просил. Надя запомнила этот день, потому что это был канун православного Рождества. После ужина они сидели за столом в комнате Сесилии и вместе листали альбом с фотографиями. Тот самый, который она взяла с собой в Мюнхен.

– Я позволю себе напомнить вам, Джеймс, что я держу закладную на корабль и во всех регистрационных документах указано имя Р. К. Хиро. Ничего хорошего не будет в том, чтобы мое доброе имя было замарано таким неразборчивым в средствах торговцем, как вы. Мои коллеги этого не оценят.

Когда они все просмотрели, Сесилия вернулась ко второй карточке и, указывая на фотографию, где на лужайке какого-то парка ее отец стоит на коленях перед улыбающейся женщиной в длинном ситцевом платье и целует через тонкий ситец ее живот, тихо сказала:

– Ваши коллеги...– Мэй посмотрел на него долгим взглядом.– Ты сукин сын,– сказал он.– Ты работаешь с Юэ-Шень.

– А это твоя мама. Она тебя не хотела. И сыночка моего убила. Это она…

– Я не могу допустить, чтобы мое имя служило мишенью для пересудов,– пояснил Хиро.

А потом закрыла альбом и начала рассказывать. Мать не хотела жить в Гамбурге. Не любила Германию. Всегда хотела в Америку. Уговаривали отца, чтобы он «бросил к чертовой матери этих фрицев», что только в Америке по достоинству оценят его таланты. И что деньги там другие.

– И ты не собираешься улаживать это дело?

Хиро покачал головой:

Ее отец этого не хотел. Он не представлял себе, чтобы уехать так далеко. Он планировал вернуться в Польшу, в «наш дом номер восемь», может быть, не в ближайшее время, но когда-нибудь точно. Когда Надя родилась, мать начала давить на отца все больше и больше. В Бостоне жили ее братья, должны были по идее во всем помочь. В конце концов, отец согласился. Он начал рассылать документы по разным архитектурным бюро. Одна из фирм в Филадельфии решила нанять его, но сначала на должность помощника. И это его, а ведь он был главным архитектором в одном из лучших немецких офисов! Несмотря на это, он бросил свою работу в Гамбурге. «Потому что любил свою жену больше всех на свете… Первой в Америку поехала мать. Все подготовить с братьями. Тебе было меньше года. Крошечка совсем. Маленькая. От груди только что отнятая…»

– Я собираюсь забрать ваш корабль. Это единственный способ разобраться с данной ситуацией.

Бабушка Сесилия по просьбе отца приехала в Гамбург, «чтобы помочь с ребенком…» Контракт отца с офисом в Гамбурге заканчивался только в конце года. Отец тогда искал старую мебель, реставрировал ее для будущей квартиры. Он также собирал майсенский фарфор. Отправил все это морем в Нью-Йорк. Из пустой квартиры они переехали в отель.

– А как насчет моего груза? – завопил Мэй.

– И тогда почтальон принес письмо…

– Забрав корабль, я захвачу и груз. И незачем выглядеть таким ошарашенным, Джеймс. Я вполне имею на это право.

Отец улетел в Америку в тот же день. В Бостоне не нашел ни ее братьев, ни ее саму. Он не знал, где их искать. Его жена действительно пропала.

– Не делайте этого,– сказал Герцог, вставая.– Вы должны дать мне шанс вернуться домой, чтобы я смог обелить имя Мэя.

– Два месяца мы прожили в отеле…

– Заткнись,– негромко выдохнул Мэй.

Сесилия каждый день молилась. Засыпала только, когда он спит. Из страха, что он может с собой что-то очень плохое сделать. Однажды он дал ей прочесть «то самое письмо», которые принес почтальон.

– Мы уже были на пути отсюда,– продолжал Герцог.– Мы нашли покупателя на говядину. Нам нужно только ее разгрузить перед тем, как вернуться на Тетрос.

– Влюбилась в другого.…

Хиро сложил кончики пальцев вместе:

Ее мать ушла к другому мужчине, к американцу, которого встретила в Гамбурге, во время прогулки в парке, когда везла коляску с Надей. Написала мужу, что не хочет делать его несчастным, потому что он имеет право на счастье, что она ничего от него не хочет и Нади его не лишит. А не писала об этом раньше и так долго тянула с письмом, потому что хотела быть полностью уверенной. И вот теперь полностью уверена, что не любит его. Любит другого. Коротко, жестоко, зато честно. Ни в чем его не винила. Впрочем, и себя виноватой, видимо, не считала, поскольку прощения не просила.

– К несчастью, у меня тоже есть покупатель на эту говядину.

– Вот так и пропала твоя мама. Даже ни разу не спросила о тебе. Никогда…

– Ты ублюдок,– резко бросил ему Мэй.– Ты сам заключал со мной контракт. Ты воспользовался всем этим официальным шумом, чтобы заполучить мою говядину и корабль!

То, что сделала ее мать, было проявлением высшей степени эгоизма, клятвопреступничеством, жестокостью, да. Но не мошенничеством. В случае матери Якуба – если подтвердятся все ее предположения – будет как раз наоборот. Чтобы жестоко не обидеть своего мужа, она решила считать, что именно он и является отцом ее сына. Быть может, она отказалась от своего права на счастье. А может, ничего не решала, а просто поверила в то, что так для всех будет лучше?

– Если бы все было так просто,– Хиро вздохнул.– Делать зло ради самого зла – наверное, приятно. К несчастью, то зло, что есть во мне, вызвало к жизни много добра. Например, моя ранняя карьера позволила мне основать Главную Малайзийскую компанию, которая и финансировала ваш корабль. Так что я делаю это не потому, что я сукин сын, как вы красноречиво выразились. Я забираю вашу говядину потому, что я бизнесмен, и если я могу продать ее людям Порта Элайнии по сто кредитов за коммерческий фунт, то я буду дураком, если этого не сделаю. Вы слишком рисковали, Джеймс Мэй.

Или все было совсем по-другому, и тогда в Париже она была в другом отеле?

Мэй с Герцогом переглянулись.

В пятницу в здании Президиума она была уже в семь утра и работала до полудня. В Париж они полетели рейсами «Эйр Франс». Это был единственный вариант, который гарантировал, что они прибудут до восемнадцати, и это был аэропорт Руасси-Шарль де Голль, а не Орли. Так посоветовал Алекс, утверждая, что хоть до центра города и вдвое дальше, но пробок в сто раз меньше. Кроме того, его самолет из Цюриха тоже приземляется в «Де Голле», поэтому он арендовал для них машину.

– На вашем месте я не стал бы беспокоиться о том, чтобы добраться до Порта Элайнии,– улыбнулся Хиро.– За десять дней вы пролетите только треть расстояния дотуда. Кроме того, управляющему полетами отдано указание не пускать вас на борт «Ангельской Удачи». Она теперь принадлежит мне.

Алекс уже ждал их за воротами в зоне прилетов. Он подбежал к Карине, поднял ее вверх и прижался, как будто она вернулась после нескольких лет кругосветного путешествия. А ведь они не виделись всего несколько дней. Она смотрела на это умиленно. Затем он обнял и ее и поцеловал в лоб.

– Это пусть решит суд.

Потом, подгоняемые Алексом, они быстро пошли к выходу. Она оглядывалась вокруг, пытаясь как можно больше увидеть и запомнить. Ведь это именно сюда, в этот аэропорт не долетел несчастный TWA 800. И, может быть именно в этом зале с людьми, ждавшими своих родных и близких, происходило все то, что было описано в той книге.

Хиро откровенно расхохотался.

– И кому они поверят? Вы даже не можете себе позволить нанять хорошего адвоката, в то время как я владею крупной юридической фирмой.

Мэй погнал Герцога к двери.

– Это мы еще посмотрим,– решительно заявил он.– В галактике найдется место и для маленького человека, где бы он мог побороться, и мы с Герцогом этим и собираемся заняться. У нас есть покупатель на эту говядину, и никто – ни вы, ни ваши приятели из Юэ-Шень – не смогут помешать нам ее доставить.

Они вышли, дверь закрылась за ними, отрезав от них презрительный смех Хиро.

4

Пневматическая дверь со вздохом открылась, и мужчина с «газджетом» окинул взглядом присутствующих.

– Кто из вас Мэй? – спросил он.

– Зачем он вам нужен? – ответил Герцог.

– К нему посетитель,– объявил охранник.

– Дункан? – спросил Герцог.

– Надеюсь, что так,– сказал Мэй, вставая с прикрепленной к стене койки.– Это я.

– Сюда,– охранник повел дулом пистолета.

– Я мог бы что-нибудь сделать за это время? – спросил Герцог.

Мэй холодно на него посмотрел.

– Да,– широким жестом он обвел интерьер камеры.– Дай мне знать, если найдешь какие-нибудь интересные рисуночки.– Он повернулся и двинулся за охранником. С неуверенным шипеньем дверь закрылась за ними.

Купца провели по закопченным металлическим холлам к коридору с дверями по обеим сторонам. Одна открылась, и охранник махнул дулом своего пистолета. Вежливо улыбнувшись, Мэй шагнул внутрь.

Комната оказалась на удивление чистой, сравнительно с окружающими помещениями. Полы покрыты толстым слоем полимерной пены, на которой стояли три чрезмерно надутых стула, стены покрыты простой обивкой цвета перца с солью, а в углу располагался офисный стол и кресло. За столом сидел Главный Кладовщик Сен-Врена.

– Дункан,– радостно воскликнул Мэй.– Спасибо, что пришел.

– Надеялся, что смогу тебе чем-то помочь.

– Я тоже надеялся. Ты смог что-нибудь раскопать?

Дункан перебрал пачку бумаг.

– Официальное обвинение против тебя и мистера Арбора... э-э, Герцога: «Заговор и Попытка Похищения Коммерческого Судна». Это не самое лучшее обвинение в галактике, если оно висит над тобой.

– Коммерческого судна? – Мэй был в ярости.– Это не коммерческое судно. Это частное судно, предназначенное для коммерческого использования. Разница в том, что...

Дункан махнул рукой, чтобы успокоить Мэя.

– Мне это известно,– сказал он,– но Хиро зарегистрировал судно как принадлежащее Главной Малайзийской Корабельной.

– Этот жалкий ублюдок из племени ори,– ярился Мэй.

– Успокойся,– заметил Дункан.– Его расовая принадлежность в данном случае не имеет значения.

– В данном случае имеет,– заявил Мэй.– Хиро связан с Юэ-Шень.

– То, что он восточный человек, вовсе не означает...

– Знаю, знаю. Но в данном случае – означает. Он практически признался в своей принадлежности к банде в кабинете управляющего полетами.

– Ты в этом уверен? – спросил Дункан, понизив голос.– Ты уверен, что он не говорил о чем-то другом, а ты его неправильно понял? В конце концов, Рюити Хиро является...

Когда они отъехали, и Алекс погнал в отель, он вручил им билеты, и вся эта гонка и его странная спешка стали понятными. Достал билеты на концерт скрипача Дэвида Гарретта в известном Театре Елисейских полей! Концерт начинается в семь вечера. В отеле они даже не пошли в свои номера, а чемоданы оставили на ресепшене. Алекс все продумал. Их отель был всего в одном квартале от концертного зала.

– Знаю,– рявкнул Мэй,– уважаемым бизнесменом. И все равно он не имел права регистрировать корабль на свой концерн. Он это сделал только для того, чтобы предъявить нам более серьезное обвинение.

Она часто слушала Гаррета, хотя обычно в записях на Ютубе, а сегодня увидит его в первый раз живьем. А посмотреть стоило: даже если бы он не играл, один его внешний вид мог привести зрителей в восторг, по крайней мере, женщин и геев. Если бы Никколо Паганини был так же хорош собою, как Дэвид Гарретт – заметьте, немец – вот тогда бы он был настоящий дьявол, даже больший, чем его считали тогда. Уж женщины позаботились бы об этом.

– Я уверен, все именно так,– снисходительно заметил Дункан.

После концерта Карина предложила прогуляться по Елисейским полям. Потому что театр, хоть и называется, на Елисейских полях, находится вообще в другом месте. Она пригрозила, что не пойдет с ними, если после прогулки они не позволят пригласить себя на ужин, за который она заплатит все до последнего цента, включая чаевые. Алекс, естественно, по-своему протестовал, назвав это «актом прямой коррупции со стороны сотрудника», и, пошутив, пригрозил «тщательной проверкой тарифной сетки в связи с такой дерзкой расточительностью трудоустроенного».

– Ты не мог бы это остановить? – Мэй сузил глаза.– Вот я тут торчу, твой самый старый друг, Дункан, и ты собираешься допустить, чтобы этот драный гангстер меня ободрал. Если ему удалось тебя запугать, он действительно позаботился обо всем, ничего не упустив.

– Чисто для протокола,– заявил Дункан,– меня ничуть не пугает твой «драный гангстер». Однако я согласен с тем, что он, похоже, действительно позаботился обо всем.

Они заказали луковый суп, который только во Франции действительно похож на луковый суп, а затем устрицы в соусе из красного уксуса и мелко нарезанного лука-шалота. Карина посоветовала устрицы в кальвадосе – Алекс утверждал, что настоящие французы едят их только с сыром рокфор или камамбер, и, наконец, – хотя это должна была быть закуска – первый раз в жизни ела улиток. Запеченные, подаются с чесночным маслом и мелко нарезанной зеленью петрушки. Так же, как едят улиток настоящие французы, – утверждала Карина, – то есть по-бургундски.

– Что ты хочешь этим сказать, черт побери? – У Мэя сузились глаза.– Ты добрался до моей конуры и раздобыл ту бумажку, которую он дал мне,– о случае исключительных обстоятельств?

Говорили о Париже, Франции и о музыке. Пили вино. Карина припугнула Алекса, что, если он хотя бы одним словом упомянет Президиум, то может искать себе другой отель. А потом начала вспоминать времена, когда она училась в Эколь Политекник в Палезо, недалеко от Парижа. Рассказывала, как ей приходилось прирабатывать к жалкой стипендии уборкой квартиры богатых француженок, которые в большинстве своем были супругами русских олигархов, а также о том, что иногда по воскресеньям она приезжала из Палезо по линии № 13 на станцию Елисейские поля-Клемансо и выходила на эту знаменитую улицу, с бутербродами в сумке, чтобы глазеть на гуляющих там людей и витрины магазинов. Тогда даже не знала, что такое улитки, а людей, которые едят устриц и улиток в дорогих ресторанах, она видела только во французских фильмах, потому что нет французского фильма без сцены с едой. Потому что «во французских фильмах чаще показывают еду, чем любовь», – добавила она.

– Да.

– Значит, мы можем подать на него в суд! Что ты тогда здесь сидишь и стенаешь, как вестник несчастья?

Пешком вернулись в отель. Ее хоромы – ибо то, куда ее поселили, трудно назвать номером – были больше, чем весь первый этаж ее дома номер восемь с прихожей и беседкой вместе взятыми! Огромная гостиная с трехметровым диваном и гигантским телевизором, дальшекомната с письменным столом, компьютером, принтером и проектором, а в конце спальня с примыкающей к ней гардеробной размером с ее чердак и отдельной ванной комнатой. Не меньшей, чем главная ванная комната, та, что рядом с гостиной. Если бы ей пришлось кому-то объяснять, что означает слово «декаданс», она бы описала эти апартаменты.

– Потому что я нашел в твоей конуре кое-что еще... и кое-чего не нашел.

В «Гугле» проверила, как далеко от отеля «Плаза Атэне» находится отель «Релэ Боске». Оказалось, практически рядом: если пешком, то от семи до девяти минут в зависимости от маршрута.

Мэй сел на один из стульев.

На «Букинге» проверила, есть ли там свободные номера на ночь.

– К чему ты ведешь, Дункан?

Были. Конечно, «последние четыре». Это такая стандартная ложь на портале бронирования. Если отель небольшой, то «последние два», если большой, «последние четыре». Она взяла с собой чемодан. Пустой! Выбрала самый длинный путь, через Рю Марбеф и Рю Клеман Маро. Видимо, в человеческий мозг встроен какой-то эволюционный механизм, – подумала она, подходя к зданию отеля. Если мы планируем совершить нечто противное нашей совести, то подсознательно делаем все, чтобы отсрочить это. Она не помнит, в каком конкретно месте той книги, она это читала, но, кажется, это оттуда.

– То, что я нашел,– продолжал Дункан,– так это счет о продаже некоему Декстеру контроллера АПКВ модели 2000 за сумму,– Дункан повертел в руках грязную коричневую бумажку,– в один с четвертью миллиона кредитов.

Она стояла у входа под навесом из молочного стекла. Через раздвижную дверь была видна белая стойка регистрации. Приближалась полночь. Удачное время. Гости или спят, или сидят в баре. За стойкой ресепшена стоял портье в черном костюме, белой рубашке и с галстуком-бабочкой. Мужчина! Слава Богу! С мужчиной всегда легче иметь дело.

Плечи у Мэя опустились.

Попыхивая сигаретой, она поправила макияж и расстегнула две пуговицы блузки. Потом быстрым, уверенным шагом вошла внутрь.

– А, это...

– Я могу здесь переночевать? Мой рейс отменили. Сплошная нервотрепка, падаю от усталости. Пожалуйста, помогите мне, – сказала она по-английски и, бросив взгляд на бейджик, прикрепленный на костюм, добавила с нарочитым испанским акцентом: «Хуан Пабло». И потом умоляющим тоном:

– А чего я не нашел, так какого бы то ни было свидетельства о том, что Герцог имеет квалификацию на право работы вторым пилотом. Ни сертификата, ни телефакса его лицензии, ничего.

– Только на вас надежда, я ведь уже столько раз останавливалась у вас…

Мэй взмахнул руками:

– Конечно, мадам, – ответил парень и открыл сайт на своем компьютере. – Тогда нам нужны ваши данные. Для начала, как вас зовут?

– Дошло.

– Если вы дадите бумагу, я напишу.

– Твои документы на месте, с этим проблем нет. Но по закону...

– Да, конечно.

– Да,– сказал Мэй, может быть, чересчур громко.– Я знаю, что говорит закон о хранении жизненно важных документов.

На листе бумаги печатными буквами она написала имя матери Якуба. Парень набрал на клавиатуре. Медленно, буква за буквой, и все это время смотрел на нее, улыбаясь.

– Так не мог бы ты мне сказать, где документы Герцога? Даже в вахтенном журнале я не нашел записей о нем, и даже под именем Уильям Вес ли Арбор.

– У нас два человека с такими именем и фамилией. Которая из них вы? – он повернул экран компьютера, чтобы она могла прочесть.

Мэй молчал.

Она склонилась к монитору и внимательно читала:

– Герцог не имеет квалификации второго пилота, не так ли, Мэй?

Агнешка Доброслава;… Июль 15, 1996

Мэй глотнул и уставился на полимерную пену:

Агнешка Магдалена;… Апрель 5, 2015

– У него нет квалификации даже на то, чтобы водить автопогрузчик.

Портье, скорее всего, не обратил внимания на дату, иначе не задал бы такого несуразного вопроса. Она читала. Внимательно. Буква за буквой, цифра за цифрой.

Дункан откинулся в кресле и потер переносицу. Кресло заскрипело под ним.

– Ни та, ни другая. У вас, должно быть, какая-то ошибка в программе, – тихо ответила она, выдержав театральную паузу.

– Мэй, ты бы лучше рассказал мне все как есть, а то ты можешь попасть в такую передрягу...

– Не беда. Есть у вас при себе какой-нибудь документ? Любой. Это может быть кредитная карта.

Торговец вздохнул:

– В данный момент, к сожалению, нет. Я оставила сумку в машине, – солгала она.

– Я уже попал в передрягу.

– Да, конечно. Пожалуйста, принесите. Вам нужна помощь с багажом?

– Все еще только начинается,– пригрозил Дункан.

Она не ответила. Взяла чемодан и медленно вышла из отеля. Как только за ней сомкнулись двери, ее степенное шествие «уставшей от ожидания отложенного рейса пассажирки» превратилось в бег.

– Ладно. Ты слышал когда-нибудь о кабаке под названием «У Доктора Бомбея»?

И, несколько раз начиная сначала и отклоняясь на несущественные детали, Мэй рассказал Дункану свою историю. Он ничего не стал скрывать, даже тот факт, что не отказался бы встретиться с подругой Декстера Ноной в более благоприятных обстоятельствах. Побуждаемый Дунканом, Мэй говорил и говорил, пока Дункан его не перебил, когда он подошел к рассказу о поспешных тренировках, которыми они занимались во время прыжка к Сен-Врену.

– Чего я не могу понять,– перебил его Дункан,– так это того, почему ты не вернул Герцога обратно, когда тебе открылась вся правда?

Мэй потер лицо.

– На то было несколько причин, и прежде всего – финансовая.

– Ты успел сжечь слишком много топлива, когда правда вылезла наружу?

– Именно так. Я сказал, что отправлю его домой отсюда, суперклассом. Но когда до него дошло, что он продал мне пятьдесят коммерческих тонн говядины со стеллажами и прочим со скидкой в семьдесят пять процентов, он увял. Похоже, его дядя слишком консервативен и не постеснялся обвинить в мошенничестве кровного родственника.

– Так что ты помог бежать через галактику мошеннику.

– Нет!– зарычал Мэй.– Он не был мошенником, когда я с ним встретился. Это был просто испуганный парень в пивном запое. У меня и так было достаточно проблем, чтобы еще и об этом беспокоиться.

Дункан сел поудобнее.

– Да уж, проблем у тебя достаточно.

– Мне не нравится, каким тоном ты это говоришь.

– И не должно нравиться,– сообщил ему Дункан.– В твоей-то ситуации.

– В моей ситуации...– Мэй оглядел комнату.– Подожди минуту! А где мой адвокат? Ты же говорил, что приведешь адвоката.

– Об этом я и пришел тебе сообщить,– капитан пожал плечами.– Никто не будет заниматься твоим делом.

– Никто?

– Да, с такими обвинениями, которые предъявляет тебе Хиро. Тебе предъявляются следующие обвинения: заговор и попытка похитить коммерческое судно, вождение межзвездного корабля без надлежащего состава команды, помощь в побеге планетарного мошенника, получение товара на ложных основаниях...

– Да что с тобой такое? – резко бросил ему Мэй.– Хиро послал тебя сюда, чтобы получить признание?

– Нет, но ты понимаешь, что я хочу сказать. Даже если бы у тебя и был адвокат, он не смог бы тебе помочь. Заявленные Хиро обвинения требуют твоего задержания до суда. И никакого освобождения под залог. Ты признан общественно опасным,– он с грустью посмотрел на Мэя.– Извини, но я пытался.

Мэй ударил ногой в полимерный ковер и выругался.

@21

– Я могу обеспечить тебе некоторые мелочи. Могу принести тебе диски для чтения, смогу, может быть, протащить приличную еду или напитки покрепче. Даже Дейдра предлагала зайти...

– Чтобы позлорадствовать, без сомнения.

ОН: На время отъезда матери на Джерси вернулся к практике завтраков с отцом. Дни и ночи проводил в Надином доме, а утром возвращался домой – на велосипеде, а если дождь, то на трамвае. Иногда оказывался дома еще до того, как просыпался отец. Шел в булочную, покупал булочки и круассаны с маком, которые обожал отец. Возвращался домой, готовил завтрак и будил отца. До полудня они были вместе. Потом отец ехал в офис, а он возвращался в «дом номер восемь».

– Но что касается того, чтобы представить тебя в выгодном свете или вытащить тебя отсюда,– у меня руки связаны.

В субботу после завтрака отец предложил съездить на велосипедах в лес. Покататься и пособирать грибы.

Мэй выпростал свое тело из чрезмерно надутого кресла и похлопал Дункана по плечу.

– Как раньше. Ты хоть помнишь, сынок? У нас все шансы: вчера был дождь, а сегодня такое солнце. Грибов будет видимо-невидимо. Вот мама обрадуется, когда приедет.

– Спасибо,– сказал он.– Но теперь, наверное, мне придется обратиться к единственному человеку, который действительно может что-то сделать, чтобы помочь мне.

Помнит ли он? Еще бы, конечно, он помнил. Он был так горд, что такой маленький, а собирает столько же грибов, сколько и папа. Значительно позже он узнал о трюках отца с разномерными корзинами и спрятанными в рюкзаке грибами. А все для того, чтобы сын мог гордиться собой. И сын гордился…

– Это кто? – спросил Дункан.

Спустились на лифте в гараж. Он с удивлением заметил, что к задней двери универсала отца был прикреплен велосипедный багажник, а на нем, притороченные ремнями и резинками, красовались два велосипеда. Его старый велосипед стоял далеко в сторонке, у стены гаража. Когда они подошли к машине, отец сказал:

– Я сам,– ответил Мэй.

– Ты не справляешься, приятель. Всегда отстаешь, когда мы с тобой гоняем наперегонки по парку. Мне было интересно, почему. Вчера я понял, что ты ездишь на старье, – сказал он, показывая на его велосипед, стоявший у стены, – и подумал – куплю-ка я тебе новый. Чтобы у нас были одинаковые болиды. Сегодня в лесу будет случай испытать.

5

В первый момент Якуб онемел. Потом подошел к отцу, поблагодарил, обнял его и крепко прижал к себе.

Когда охранник привел Мэя обратно в камеру, Герцог сразу понял, что дела плохи. До этого торговец пребывал в боевом настроении, готовый сражаться, если им встретится даже какая-то видимость несправедливости. Но когда дверь открылась и вошел Мэй, то по его опущенным плечам Герцог понял, что все пошло вкривь и вкось.

– Ну, да ладно, ладно, успокойся, – попытался сбить эмоции отец, – тебе давно уже был положен «нормальный транспорт». В лесу подкрутим, если что потребуется. Я захватил инструменты. Ну, поехали!

– Плохи дела? – спросил Герцог жалобным голосом.

Когда дверь закрылась, Мэй опустился на койку и обхватил голову руками.

В машине, по пути в лес, его одолели думы и воспоминания, будто он провожал в последний путь лучшего друга: ну да, возраст, но в принципе-то еще ничего. Сколько прекрасных мест он объехал на нем, особенно в последнее время. С Надей. Выглядел действительно рухлядью. Без крыльев, с облезшей краской на раме, ржавым рулем и седлом с протертой кожей, позволяющим чувствовать не столько кожу сиденья, сколько его пружины. Витольд уверял, что такой велосипед «даже на запчасти не сдашь, потому что теперь такие детали никому не нужны, а за металлолом сейчас платят гроши». Все правда, но был и один громадный плюс: он мог не привязывать свой велосипед на стоянке, действительно – кому, кроме него, он такой нужен.

– Я видел будущее,– проговорил он.– Хуже не придумаешь.

Герцог улыбнулся и ударил кулаком в ладонь.

Ему стало интересно, неужели отец на самом деле верит в то, что в их гонках сын проигрывал только из-за несовершенства своего велосипеда? Неужели он не понимал, что дело совсем в другом? Якуб видел, как тяжело дышал отец и как уставал, когда они добирались до условного финиша. И если бы они играли по-честному, отец никогда бы не догнал его, ведь не назовешь же фанатом спорта пятидесятилетнего мужчину, который большую часть жизни проводит в офисе и не по лестнице, а на лифте спускается в гараж, едет на машине, а потом проделывает все то же в обратном порядке на пути домой. Впрочем, и сына тоже спортсменом не назовешь, но ему как-никак двадцать лет. А это и другие легкие, и другие мышцы, другая производительность сердца. Но его папа был так горд собой, когда они пересекали условную финишную черту, и сын на метр или два отставал. Якуб специально притормаживал, вроде как отдавая долг отцу, который когда-то давно прятал собранные грибы в рюкзаке, и они приходили домой с одинаковыми трофеями с тихой охоты…

– Что же, ты знаешь поговорку,– весело заметил он.– Когда ты ударяешься о дно, то остается единственный путь – наверх.

В ту субботу они пробыли в лесу до позднего вечера.

– Мы еще не дошли до дна,– сказал Мэй, не убирая рук.– А когда дойдем, то встретим там какого-нибудь ублюдка, который даст нам по лопате и прикажет копать.

Больше часа что-то отвинчивали, что-то привинчивали и доводили до ума его новый велосипед. Он восхищался своим отцом, который мог все это сделать сам, все, в том числе и юстировку переключателей скоростей, подгонку тормозов к весу и другие магические действия. Причем, не в мастерской Декатлона, а прямо на поляне в лесу. И с помощью подручных инструментов из небольшого пластикового ящичка, который постоянно был у него в машине.

– Знаешь пословицу,– сообщил ему Герцог.– Ночь темнее всего перед...

А потом – сплошной кайф от нового велосипеда. Потому что иначе это нельзя было назвать. Размером с его старый, новый велосипед весил в три раза меньше! Ну а езда в гору на нем – это отдельная песня! Единственное, чего ему не хватало, так это мягкого седла, к которому привык его зад.

– Заткнись,– приказал Мэй. Костяшками пальцев он почесал глаза и потер ладонями лицо.– Не могу поверить, что это происходит со мной. Совершенно не могу.

Но с новым велосипедом появилась и новая проблема: как притормозить ровно настолько, чтобы не оставить отца слишком далеко позади.

– Знаешь...– начал было Герцог.

По дороге домой они остановились у ресторана, что рядом с политехническим институтом. Он никогда там не был раньше. Современный, модерновый стильный интерьер. Большие тарелки, маленькие порции, французские названия блюд, постоянно улыбающиеся официанты с вечно склоненными головами, гигантские цены.

– Нет,– рявкнул Мэй.– Не знаю никаких пословиц. И меня они не интересуют. Потому что они не имеют ни малейшего отношения к тому, что происходит сейчас.– Он встал с койки.– Ты знаешь, что у меня всегда все было нормально, Герцог? Я всегда справлялся со своими проблемами и никогда не попадал ни в какие передряги, пока не приземлился с Декстером на вашей планете.

– Здесь когда-то было кафе, – сказал отец, оглядывая зал. – Приемлемое по деньгам, потому что приходили в основном студенты. Здесь я познакомился с твоей мамой. Хотя, если быть точным – она со мной. Она подошла ко мне и спросила, не могу ли я одолжить ей… заметь, не дать, а одолжить… сигарету. Так что не было бы тебя на свете, сынок, если бы я не курил, – усмехнулся и жестом подозвал официанта.

Герцог кивнул – это был самый безопасный для него ответ.

К ним подошел тучный мужчина с прижатой к груди папкой меню. Склонил голову, окидывая их презрительным взглядом. А каким еще, если посетители были в спортивных костюмах, а на ногах у отца – резиновые сапоги. Якуб сбросил кроссовки, и остался босиком.

– Я мотался по всей галактике двенадцать лет, и у меня было очень немного проблем. Для торговца я был чертовски удачлив. Можно считать, что я даже достиг немалого успеха. У меня были деньги на пьянку, были друзья, я вовремя платил взносы за корабль. Единственное потрясение у меня было, когда от меня ушла жена.

– Что будешь есть, сынок? Потому что лично я предпочитаю свиную отбивную. У вас ведь есть, да? – спросил он официанта.

– Я не знал, что ты был женат.

– Для нашего ресторана это довольно сложный заказ. Мы не столовая, но я спрошу на кухне, – ответил официант, глядя на отца с подозрением.

– И счастливо – по крайней мере, я так считал. Встретил ее, когда служил в Торговом флоте. Мы уволились со службы с разницей в год. Я заплатил первый взнос за корабль, а у нее была лицензия пилота и некоторые полезные деловые связи. Мы начали свое дело, и все шло прекрасно.

Он посмотрел на официанта и, с трудом сдерживая волнение, сказал:

Герцог был поражен:

– Я буду баклажаны, запеченные в помидорах. Но, пожалуйста, помидоры печь дольше. И обязательно без кожицы. Вы запомните? Без кожицы. И я прошу вас поджарить баклажаны на рисовом масле. И добавить сливочное масло. Но только чесночное. Какое вино вы могли бы нам посоветовать? Что пьют с баклажанами? Вы наверняка ведь знаете?

– Ты хочешь сказать, что начинал вторым пилотом?

Официант смотрел на него с неприкрытой злостью.

– Вторым пилотом и пайщиком,– поправил его Мэй.– А потом я стал вторым пилотом и совладельцем. А потом стал пилотом-владельцем.

– Не думаю, что у нас найдутся баклажаны. Сейчас не сезон.

– А что случилось с женой?

– Хорошо, скажу вам по-простому. Сейчас, в сентябре – сезон синеньких, если название баклажан ничего вам не говорит. Свиные отбивные – это даже я могу понять. Запах не тот и неизвестно, как накрутить счет. Но если у вас нет ни свиных отбивных и веганских баклажанов, черт бы вас побрал, тоже нет, почему бы вам не принести два кофе? Кофе. Обычный. Не обязательно он должен быть хипстерским, на соевом молоке. Вы запомните это название? Такой ароматный напиток. Люди пьют с утра. Что ты думаешь, папа?

Мэй вздохнул:

– Если нет ни свиных отбивных, ни баклажанов, то кофе я с удовольствием. Очень даже. Для меня черный, без сои и без сахара.

– Ей надоело носиться по всей галактике и искать выгодные дела. Она сказала, что не для этого прослужила двадцать лет в Торговом флоте. К несчастью, что касается меня, то я именно для этого прослужил двадцать лет в той же фирме. Она ушла, потому что нуждалась в решении более серьезных задач. Сказать по правде, она этого заслуживала. Она была чертовски хорошим пилотом.



– Мне жаль,– сказал Герцог.

Вечером дома смотрели фотографии, которые совершенно неожиданно мать начала присылать с Джерси. Она посылала их только отцу, ему не посылала. Папа восторгался каждым фото. И даже теми, на которых не было ничего, кроме моря. Важно, что это были фото от жены.

– М-да,– Мэй вздохнул.– Мне тоже.– Он стал ходить вдоль стен камеры.– Как бы мне хотелось сейчас выпить!

Дни, вечера и ночи Якуб проводил в Надином доме. Они с Витольдом полностью освободили подвал от хлама. Когда они тащили тяжелую, странную, покрытую пылью и паутиной рухлядь, Витек как мантру повторял: «Любовь требует жертв, любовь требует…».

– Это не решит никаких проблем,– заметил Герцог.

Якуб начал учить французский. Опять с самого начала, с азов. На этот раз с Марикой. Это была ее идея. Она учила его французскому языку, а он ее языку Java. Чистый бартер: он ей, она ему. Марика обязательно хотела научиться программировать, а он удивить Надю после возвращения.

– Дункан знает все о том, какой ты второй пилот, могу тебе сообщить.

Решение учиться, особенно иностранному языку, когда учитель не совсем чужой человек, в общем-то принимается нелегко. По каким-то причинам нам стыдно обнажать свое неумение перед близкими. Мы скорее предпочитаем платить за репетиторство, чем учиться у брата, сестры, матери, сына, жениха или мужа. Точно так же было, когда он предложил отцу, подтягивать его по английскому. Давным-давно, когда вернулся из поездки в Кливленд по обмену. Его отцу тогда по каким-то причинам понадобилось подтянуть свой английский. А что, бесплатные уроки, прямо здесь, дома, никуда ездить не надо, время тратить, да и деньги тоже. Отец сначала согласился, но после второго урока сошел с дистанции. Предпочел ездить к репетитору к черту на кулички, куда-то на окраину Познани, преодолевая дорожные пробки, чем демонстрировать свое несовершенство перед сыном. Идиотизм, конечно, потому что изучение языка – это как раз устранение этих недостатков с кем-то, кто сам их уже преодолел. Но смущение преобладает, и этот аргумент не работает. Хотя, чего далеко ходить за примером, он и сам не стал бы брать уроки немецкого у Нади.

– Тогда я бы сейчас тоже выпил бы,– ответил Герцог.

В случае Марики все было по-другому, эта связь была другая, а бартер «level zero[39] Java» за «level zero+ французский» работал. Вроде как один стыд в обмен на другой.

– Нам нужно шевелить мозгами, приятель. Чем больше они будут нас допрашивать, тем будет хуже для нас, особенно если мы не придумаем хорошую историю насчет твоих документов второго пилота.

Витольд с Марикой появлялись в доме номер восемь около четырех часов и оставались до позднего вечера. Пока они учили друг друга на террасе сада, Витольд на кухне готовил еду. Зрелище невероятное: Вит, перепоясанный фартуком и стоящий у кастрюль и сковородок… Затем он шел читать в сад. Когда вбегала Дейзи, Витольд срывался с места, брал ее на руки, ходил вокруг сада, обнимал ее и целовал ее ушки.

Герцог пожал плечами:

Однажды он увидел краем глаза, что так упоенно читает Витольд.

– Я едва изучил «Начальные сведения об АПКВ».

– Это может и сойти для некоторых типов, но когда ты окажешься в суде вместе с Хиро и кучей его юристов, они высосут из тебя всю кровь и четвертуют.

– Я, приятель, пытаюсь найти гуманизм. Люди меня разочаровали. Так много харь и рыл, и так мало лиц. Поэтому я в последнее время ищу человечность среди обезьян, – сказал он, показывая на книги, лежащие на траве. На обложках действительно были изображения морды гориллы или шимпанзе. – Это мое последнее открытие. Автор – голландец из Америки, Франс де Ваал, профессор-этолог, специалист по приматам. О приматах он знает очень много, а о шимпанзе бонобо – практически все. Если существует реинкарнация, то я в следующей жизни хотел бы быть самцом бонобо. И чтобы Марика была самочкой в моей стае. В третьей жизни я тоже хотел бы быть бонобо. Либо ты трахаешь, либо тебя трахают, или между делом какая-то самочка домогается тебя. Из его книг лучшая вон та – «Бонобо и атеист». Буквально крышу сносит. Но, возможно, я еще изменю свое мнение. Еще две предстоит прочесть. Это Марика открыла мне его. Когда есть время, она бегает по книжным магазинам. А на день рождения подарила мне четыре его книги. Я думаю, она посылает мне какой-то намек. В частности, вполне возможно, связанный с частотой совокупления у бонобо, – предположил он, прервав свой монолог. – Как там успехи Марики в информатике? А у тебя как? Ты уже шпаришь по-французски? – И не дождавшись ответа, спросил серьезным тоном: – Можно уже господам подавать на стол? Или подождать звоночка?

– Значит, мы не должны допустить, чтобы дело дошло до суда,– сказал Герцог.

А потом Витольд накрывал стол скатертью – когда не шел дождь, то в саду, а во время дождя – на кухне, и звал на подготовленный им «dinner[40]».

– Великолепно,– воскликнул Мэй, вознося руки вверх.– Грандиозно. И как же ты собираешься этого достичь?

– Ужинают в детских оздоровительных лагерях или в психушке, а я, милостивый государь, подаю вам dinner. Чтобы это с сего дня было ясно всем! – однажды сказал он.

– Побег? – предложил Герцог.

Трапезничали до позднего вечера.

Мэй фыркнул:

– А что потом? На танкере ты можешь бежать, но не можешь спрятаться.

Марика рассказывала о своей работе помощницей воспитательницы в небольшом частном франкоязычном детском саду, о потешных девчушках в платьицах от «Луи Виттон» и ботиночках от «Гуччи», о том, как каждое утро родители привозят их в детский сад на своих порше. Витольд – о своем «труде на благо поколений» в Отделе ЗАГС, где он делал подвластными компьютеру данные «родившихся и умерших граждан нашего города в целях цифровизации Польши», и с удовлетворением отмечал рост наделенности сограждан свидетельствами о рождении: у некоторых их было явно больше одного – первое, например, с одним отцом, второе – с совершенно другим. «Но мама была все та же…».

Герцог пожал плечами:

Иногда странными путями вмешивалась в их разговоры политика. Марика избегала этого, как огня. Она знала, что «Виткаций заводится с полуоборота, начисто теряя даже остатки той культуры, которая была в нем». Она была права. Витольд реагировал на нынешний политический мир за окном с избыточной и часто преувеличенной чувствительностью, что доводило его до агрессивного расстройства. Марика знала это, и поэтому предпочитала «не ковырять это дерьмо». Но не всегда получалось. Однажды вечером Витольд разразился монологом.

– Почему именно мне всегда приходится выдавать всевозможные идеи?

– А вчера у меня палец на телевизионном пульте нечаянно соскочил на какой-то канал. Долбежка не слабее, чем в порно. Какая-то клерикалка в состоянии бреда пугала всех геями, словно летящей к Земле кометой, приближающимся апокалипсисом и проказой. Говорила так, будто вылакала пол-литра денатурата из горла. Темнота, суеверие, хамство, дурь в варианте все включено. Но обывателя надо постоянно сотрясать током фобии. Надо. Иначе он перестанет быть обывателем. И что, блин, тогда? Он должен постоянно слышать стук. В дно. Снизу. Чтобы этот стук мешал думать. Это ведь главное. Чтобы, не дай бог, народ не предался раздумьям. Надо, чтобы они верили. Ведь только вера творит чудеса. И тогда я подумал за них…

– Потому что,– мрачно прорычал Мэй,– именно ты у нас неисправимый оптимист.

Марика закрыла ему рот и сказала:

– Дай мне подумать.

– Мы знаем, что ты думаешь, Виткаций. Мы точно знаем. Ты пытаешься убедить в своей правоте тех, кто давно уже в ней убежден. А теперь иди на кухню и принеси еще макарон. И вина тоже принеси.