В порно есть целый отдельный жанр – штупание в офисе. Декорации – моргающие мониторы, проводные телефоны, доски с объявлениями, крутящиеся стулья и, конечно же, в центре внимания – столы, заменяющие кровати. Лакированная мебель, к которой каким-то образом не липнет тухас. Женщины с раздвинутыми ногами и кто-то орудующий там языком.

Ребецин просит Рейзл дотянуться до другого конца стола, до папок, лежащих на фотографии с какого-то банкета. Для Рейзл, глаза которой находятся над самым стеклом, лица мужчин растянуты, размыты – бледный водоворот из темных шляп и темных бород. Интересно, кто из них раввин и что произошло с ними, что ребецин теперь хочется такого?

Ребецин ведет себя все более и более странно. Когда Рейзл начинает выпрямляться, чтобы передать папку, та говорит ей замереть и кладет клюку на спину Рейзл. Не чтобы ударить ее, просто чтобы – почти нежно – ее там удержать, и Рейзл лежит на животе, клюка прижимается к ее позвоночнику, ее тухас.

Что ребецин делает у нее за спиной? Если бы Рейзл смотрела на это со стороны, как на видео, она бы знала: камера переместилась бы с лица Рейзл на ребецин.

Но это жизнь, а не видео, поэтому все наоборот: Рейзл не видит ничего и пытается ничего не чувствовать, перекрыть свое воображение, перекрыть все ощущения. Рейзл отвлекает себя шумными мыслями.

Рейзл, лежа на столе, старается думать о том, что у нее есть собственные деньги. Перед работой она проверила все свои банки: под стелькой одного из ботинок; в чехле на молнии, где висит белое платье, которое Рейзл надевает только на Йом-Кипур; в корешке старого потрепанного молитвенника; также она прошлась по всем заначкам в комнате зейде, теперь ее комнате, – Рейзл хранила там три тысячи сто семьдесят два доллара, все, что накопилось за годы присмотра за чужими детьми и работы на ребецин. Работы, которая не вписывается ни в какую категорию. Это не порно – нет камеры, нет зрителей. Никто не узнает об этом, кроме них. И это не секс, конечно же, не такой, какой, будь на то воля а-Шема, случится у них с Мойше через несколько дней. Это не порно, не секс, не бухгалтерия. Просто работа. За которую ей платят. Она уже достаточно заработала.

Рейзл хочет, чтобы работа кончилась. Она начинает считать в уме. Считать не доллары, а секунды. Против воли Рейзл издает стон. Клюка исчезает, но Рейзл не двигается, ждет, что произойдет дальше.

Когда Рейзл наконец решает встать, ребецин передает ей конверт.

– Шкоах, Рейзл, – говорит она.

* * *

Вечером после работы Рейзл плачет в туалете. Она заперлась, но мами пытается ее выманить.

– Нет, мами, нет. Я не могу выйти замуж.

– Ой, мамале, ну не плачь. А то на фотографиях пятнами пойдешь.

– Скажи Мойше, что хассене не будет. Я не могу.

– Ты просто боишься, как и любая калле. Скоро ты все поймешь. Твое стекло разобьется.

Но Рейзл боится не как любая другая невеста. Она не уволилась. Сегодня был не последний рабочий день. Она не смогла сказать ребецин, что больше не вернется. Как она объяснила бы семье, хосну, что ушла? Он рассчитывает на ее зарплату, она нужна им. Для новой квартиры. Для его образования. Для их будущей семьи.

Последние дни перед свадьбой, когда ей совершенно нельзя видеться с Мойше, его образ ее не покидает. Самый мрачный образ: она лежит под мужем и не может дышать, она не выдерживает его веса, его движений, его толчков. В ее кошмаре Мойше держит трость. Он прижимает ее к кровати и не дает встать.

Наставница калле

– Важно знать, – говорит наставница кал- ле. – Как делать хосна счастливым. Ты умеешь готовить?

Рейзл немного раздумывает.

– Я знаю несколько рецептов, – говорит она. Она умеет делать лапшу и раскладывать ее в сковородке для кугеля. Она умеет заворачивать приправленное мясо и рис в большой капустный лист и так убирать кончики, чтобы ничего не вывалилось, а мами говорит, что это самое трудное. Но рецептов-то еще много!

– Чолнт?

– Не так хорошо, как мами.

– Кокош?

– Я ведь могу купить его в пекарне.

Цок-цок. Наставница калле качает головой.

– Если ты пока что не умеешь, это не так уж и страшно. Научись вскоре после свадьбы.

Наставница калле глубоко вдыхает, ее большая грудь вздымается и опускается. Она вытаскивает из рукава платочек и промокает влажные щеки и брови, затем убирает платок обратно.

– Итак, – говорит она, строго глядя на Рейзл. – Ты понимаешь, что должна делать калле?

– Йа, – кивает Рейзл. Но тут же осекается, вспоминая, что ей нельзя ничего знать, и качает головой. – Их вайс ништ. Вы расскажете мне, что делать?

На столе стоит стакан. Наставница калле попросила воду, как только пришла; дневная жара вошла в комнату вместе с ней. Рейзл принесла ей воду со льдом, она тут же осушила стакан, оставив на дне тающие кубики льда. Но теперь не осталось и их.

Наставница калле проглатывает последние капли на дне стакана, затем поворачивает стакан горизонтально. Она вводит указательный палец в стакан, затем выводит, снова вводит, выводит, снова вводит. Крошечная последняя капля падает из стакана на пол.

– Я стакан? – спрашивает Рейзл. Наставница калле резко ставит стакан обратно, заканчивая демонстрацию.

– Не стакан, – протестует она, маша Рейзл указательным пальцем-шванцем. – Ты сосуд. Барух а-Шем, сначала ты станешь невестой, потом матерью. Будешь заботиться о муже и семье.

Наставница калле на секунду замолкает, разглядывая Рейзл. Оценивая ее.

– Мне кажется, ты уже достаточно знаешь. Я вижу, ты девочка умная. Я тебе больше не нужна.

– Шкоах, – говорит Рейзл. К счастью, больше не надо притворяться, что она не знает.

У Рейзл есть несколько идей, как сделать хосна счастливым. Уж в том, как доставить удовольствие мужчине, на интернет положиться можно. Мойше, может, не знает, что это сделает его счастливым, но Рейзл в этом уверена. Она покажет ему, что видела в интернете. Как можно по-разному двигать руками, будто отжимаешь полотенце, а ртом…

Вдруг она пугается, вспомнив способы сделать его счастливым, от которых ей точно будет больно. «Давай в жопу», – так было сказано в видео. «Подставь ему свои сладкие булочки». Про эти видео она говорить не будет.

– У меня вопрос, – говорит Рейзл. – Если то, что сделает его счастливым, мне не понравится, я должна буду это делать?

– Не понимаю. Как что-то приятное твоему хосну может тебе не нравиться?

Как же ей сказать?

– Если мне будет больно, – начинает Рейзл. – Но ему будет нравиться, я мехаэв… я обязана это сделать?

Наставница калле теряет терпение.

– Никакой хосн не хочет делать невесте больно, – фыркает она. – Он не будет этого делать, – ее голос снова смягчается. – Первый раз – ну, мо-о-о-ожет быть чуть-чуть, как комарик, вот так, – она щелкает. – А потом все, больше так не будет. Хосн не станет делать тебе больно. Не переживай.

Наставница калле заглядывает в свой блокнот и хватается за сумку. Она готова уходить.

– Шкоах, – говорит Рейзл.

Цок-цок. Наставница калле закрывает глаза и качает головой.

– Не благодари меня. Это для шолом байис, для мира в твоем доме. Рейзл, ты говоришь, что не знаешь, но на самом деле ты все знаешь. Поверь. Ты знаешь все, что тебе нужно знать. Большего не проси. Хосн тебя поведет, и ты пойдешь за ним. Это – твое будущее, счастье, которое ты искала. – Наставница калле спрашивает: – Ты готова к радости лешем шамаим? К настоящему счастью, ради рая?

Почему-то теперь наставница задает ей вопросы. И на все один ответ – да, ее счастье ради рая, да.

– А теперь, Рейзл, мне пора уходить. Мазель тов!

Силы зла

– Пойти одной? Хас вшулем! – восклицает мима Фрейди и плюет через плечо. Для своего возраста она невероятно суеверна. – Пойти одной – пригласить силы зла на прогулку. Я не позволю.

Но Рейзл твердо намерена сходить по делам за два дня до свадьбы в одиночестве.

– Свадьбу можно спланировать, а роды происходят тогда, когда происходят, – говорит Рейзл. Ее кузина Хайя, по татиной стороне, вот-вот должна родить, и Рейзл пообещала купить ей радионяню. Рейзл стоит в плаще и с сумкой, готовая к выходу.

– Йа, йа, знаю их семью, – говорит мима Фрейди. – Хорошая семья. Разве никто не может одолжить ей радионяню?

Рейзл согласна, это странно, что среди всех друзей и родственников с маленькими детьми ни у кого нет неиспользуемой радионяни. Кто покупает новое! Но, судя по всему, все радионяни в их широком кругу сейчас при деле или же сломались и отправились на свалку перед последним Песахом. Таким образом, это благое дело свалилось на Рейзл, и сделать его надо именно сегодня.

– А если ребенок родится сегодня? – говорит Рейзл.

– Ты права, такая мицва ждать не может. Я пойду с тобой, – говорит тетя.

– Мима Фрейди, я хочу, чтобы ты пошла со мной. Мицва для нас обеих! Но я ведь забочусь о тебе, а сегодня обещали страшный ливень. Я слышала, будет гроза. Уже такая жара! А у тебя артрит!

– Да, воздух влажный, – кивает тетя, вытирая щеки тыльной стороной ладони. – Ладно, если ты будешь делать мицву, силы зла не смогут тебе помешать. А я отдохну, пока тебя нет.

Тетя опускается на диван. Рейзл приносит ей из спальни подушку, чтобы подпереть голову.

– Поторопись, – говорит мима Фрейди. – Как купишь – сразу домой.

– Йа, – говорит Рейзл и пускается вперед, по делам.

Прощай

Рейзл не знает, как попрощаться с Сэм, знает только, что они будут есть мороженое. Может, мороженое с маршмэллоу – последний кусочек трайфа перед ее свадьбой. Помимо мороженого-отвлечения, Рейзл надеется, что там будет музыка, которую любит Сэм – она всегда недовольно ворчит, когда музыка ей не нравится («Ебаные-капиталистические-свиньи-с-чартов-и-Грэмми» – так она говорила, и Рейзл пришлось искать значение всех этих слов, кроме «ебаные», которое она услышала еще до знакомства с Сэм).

– Выходишь замуж, значит? Круто, – говорит Сэм, сидя напротив нее в «Данкин донатс», объединенном с «Баскин-Роббинс». Зачерпывает ложку из ведерка «Роки-роуд»[80], которую купила Рейзл. Сэм сегодня почти что в хорошем настроении, ее стандартную черную форму рушит футболка, превращенная в майку, с криво обрезанными рукавами, на черном фоне много ярко-розовых поцелуев, будто Сэм поцеловали сто раз.

– Йа, – соглашается Рейзл. – Круто.

– Кто женишок? – спрашивает Сэм, выкапывая ров по периметру ведерка. Она передает мороженое Рейзл. В центре возвышается островок мороженого, из него, точно копье, торчит пластиковая ложка. Рейзл выкапывает на острове кратер.

– Его зовут Мойше, как моего брата. Он мой единственный, – она краснеет.

Тут любая другая девушка из окружения Рейзл запищала бы и спросила, когда свадьба, потребовала внимательно рассмотреть кольцо.

– Можно мороженое? – спрашивает Сэм.

Отчасти это все упрощает. Рейзл передает Сэм липкое картонное ведерко с шоколадными отпечатками – их дружбу в сахаре и стабилизаторах, какао и миндальных лепестках. В липком маршмэллоу. Рейзл может ни слова не говорить о свадьбе, о том, что Сэм нельзя на нее пригласить, что нельзя познакомить их с Мойше, может не просить прощения, что выбрала этот слишком яркий «Данкин донатс» в качестве последнего места встречи – на время или навсегда. Это еще неизвестно, так что Рейзл решила об этом не говорить – не говорить, что на этом они расстаются.

– Ты еще с Куртом? – спрашивает Рейзл.

– С кем?

– Ты была с ним на пляже, – говорит Рейзл.

– А, – говорит Сэм. – Не-а. Не видела его. Давно уже.

Когда Сэм снова тянется через столик за мороженым, Рейзл замечает у нее на предплечье пятно, ярко-красную кожу.

– Что это? – спрашивает Рейзл, еще не готовая отдать пинту, когда Сэм протягивает руку чуть дальше, ближе к ней, обнажая нечто похожее на «Билли», написанное странным синим шрифтом.

– Что? А, ничего, – говорит Сэм. – Познакомились пару недель назад, думала, будет что-то серьезное. – Сэм убирает руки и обхватывает себя, пряча буквы на коже. – Доедай мороженое, – говорит она.

Сэм надувает губы. Закатывает глаза.

– Как только найду деньги – сведу. Это решение приняла я – дура. Некоторые пьяные садятся за руль, я – в кресло тату-мастера.

Рейзл пододвигает мороженое к Сэм. Чтобы той не приходилось тянуться.

– Блин, ты слышишь эту брехню? – Сэм тыкает ложкой в воздух у них над головами, указывая на музыку, как на ощутимый предмет, который можно проткнуть. – «Мы можем делать что хотим», – передразнивает она певицу. – Ебучая Майли Сайрус. Конечно, она богатая, вот и может делать что хочет.

– Сколько нужно? – спрашивает Рейзл. – Чтобы убрать?

– Татуху? – Сэм задумывается, и из того, сколько времени она молчит, становится ясно, будь то один доллар или тысяча, это слишком много для Сэм. – Не знаю. Лазер дорогой, но хотя бы татушка маленькая. Может, долларов двести?

Под столом, стараясь двигаться как можно менее заметно, Рейзл открывает сумку и достает из кошелька десять двадцатидолларовых купюр. У нее остается достаточно на второе сегодняшнее дело. Уж это-то она может сделать для Сэм.

– Вот, – говорит Рейзл, легонько тыкая руку Сэм свернутыми купюрами. Подарок на прощание – возможность что-то убрать.

Сэм кладет ложку на стол и берет деньги. Она искренне удивлена. Но на ее лице быстро появляется улыбка, и она убирает деньги в лифчик.

– Офигеть, Бритва! Спасибо! Богатенькая невеста!

Рейзл улыбается – она так любит радовать Сэм. Нет ничего лучше, чем когда оскал Сэм исчезает, уголки фиолетово-черных губ приподнимаются, в глазах со смелыми черными стрелками появляется огонек. Но внутри Рейзл будто морщится. Думает о работе, которую проделала, которую еще придется делать – ради пачек денег, на которые можно купить некое облегчение, пространство для маневров.

Сэм игриво смотрит на нее.

– Значит, ты покидаешь ряды девственниц? – Сэм кладет в рот ложку мороженого, на ее губах остается шоколадный след. – Соло сказал, ты с ним отказалась, – пластиковая ложка скрипит, Сэм наклоняет ведерко, чтобы собрать остатки мороженого под более удобным углом. – Берегла себя для… как ты сказала? Мойше?

– Йа, – говорит Рейзл. – Мойше. Как компания грузоперевозок.

Сэм наверняка видела их грузовики.

– А почему не стала с Соло?

– С ним я не хотела, – говорит Рейзл.

– А с этим Мойше будешь, получается? Ты должна, да, раз замуж выходишь?

Должна. Хочет. Должна.

– Йа, – говорит Рейзл.

– Это надо через дырку в простыне делать?

– Через дырку? – переспрашивает Рейзл.

– Я на шоу Опры слышала, что хасиды трахаются через простыню с дыркой, но хасидские женщины, которые там были, сказали, что это неправда. Это был бы пиздец, так что надеюсь, что это неправда. Короче, поздравляю.

– Спасибо, – смущенно отвечает Рейзл, не зная, что сказать дальше. Они молчат, и Рейзл слышит, как Сэм ложкой выскребает остатки мороженого.

– Какие курсы берешь в этом семестре? – спрашивает Сэм.

– Я ничего не беру. Я работаю на полную ставку.

– Что? Я думала, ты увольняешься. Хотя откуда бы у тебя еще взялись деньги?

– Я хотела уволиться. Но не уволилась. Нам нужны деньги, чтобы платить за квартиру.

– Как и всем, – тихо говорит Сэм.

– Ты не живешь у родственников?

– Нет, – Сэм отводит взгляд в сторону. – Хочешь еще мороженого?

– Мне нельзя, – говорит Рейзл. – Ну, понимаешь, платье.

– Точно, платье. Оно узкое? Сексуальное?

Рейзл снова краснеет. Свадебное платье, пожалуй, не узкое, но больше «по фигуре», чем остальная ее одежда. Она надеется, что Мойше посчитает ее сексуальной. И что Сэм, если бы она могла его увидеть, тоже бы так подумала.

Внутри у Рейзл все переворачивается, желудок опускается, и дело не в мороженом. Как она будет без Сэм? Когда никто не спросит про сексуальность платья?

– Все будет хорошо, Бритва, – говорит Сэм. – Этого парня я, конечно, не знаю, но ты сильная. Очень сильная.

Щеки Рейзл так полыхают, что кажется, будто с них сейчас слезет кожа. Возможно, это их самый долгий разговор; кажется, они могут сидеть за этим маленьким столиком под светом и гулом флуоресцентных ламп бесконечно. Кажется, что их разговор может длиться вечность.

Но внезапно он кончается.

– Пойдем, – вскакивает Сэм. – Черт, я без зонта.

Теплый влажный воздух наконец разродился дождем.

– Возьмем мой, – предлагает Рейзл. – Пойдем вместе.

Она толкает дверь, напирая всем телом, чтобы сильный ветер не загнал их обратно.

Они на минуту останавливаются, понимая, насколько сильный сейчас дождь и что они точно промокнут насквозь. Тут, под двойным небом зонтика и навеса над входом в магазин, Сэм целует Рейзл. Это не случайный, не легкий прощальный поцелуй. Настоящий поцелуй в губы, влажный от желания. Сладко-соленый, со вкусом миндаля и маршмэллоу, шоколадный, липкий, и Рейзл хочет еще, хочет больше, хочет еще немного этого мороженого, хочет, чтобы прощание не заканчивалось. Но Сэм берет ее под руку и тянет вперед по тротуару – автобус отходит.

Конец свиданиям

Хотя профессор О’Донован и завалил Рейзл, он рассказал ей важное правило: если пьеса кончается свадьбой, это комедия, а не трагедия. Но под свадебным навесом Рейзл страшно. Она весь день постилась, а сейчас, после заката, ее лицо закрыто, мать ведет ее к жениху, затем проводит семь раз вокруг него. У Рейзл чуть кружится голова от поста и поворотов, она вцепляется в Теилим, подаренный Мойше, но не смотрит на него. Скрытая полупрозрачной вуалью, шепчет выученный наизусть Теилим, псалмы Давида поднимаются под тяжелой тканью, как второй слой колыхающегося кружева. Наконец хождение кругами прекращается, но, остановившись, она чувствует себя только более шатко. После благословения на вино она слышит, как Мойше его глотает, затем шаркание обуви – это ее мать подходит, чтобы приподнять вуаль, и вот бокал у ее губ. Эта комедия – танец тех, кто может трогать невесту и кто не может, – для того, чтобы все законы были соблюдены, бокал вина наклоняется слишком быстро, вино капает с ее подбородка, будто она пьяница, и она чувствует себя шикером, пьяной, полной безумных идей. Она может сбежать! Выбежать в холл и никогда не вернуться! Изменить фамилию, и не на фамилию Мойше, а на что-то, чего никто (из хасидов) никогда не слышал – Рози О’Мэлли, Роза Санчес, Роуз, кто угодно, только не Рейзл, дочь Фейги и Залмена, девушка, чье имя прописано в свадебном контракте, не она!

Вино ударяет в голову, пробуждает страх, который она никогда раньше не испытывала. Она страстно молится, но псалмы ее не успокаивают.

Она так долго боялась того, что знает, но сегодня ее охватывает куда более ужасный страх: она трясется от ужаса, потому что не знает ничего. Все, что она смотрела, не подготовило ее к этой слепоте, к бескрайней неизвестности, заключенной в мужчине рядом с ней. Тяжесть, которая скоро нависнет над ней, – она ее боится. Она чувствует себя маленькой, слабой, боится, что ее тело не справится с задачей жены. Это будет не как с Соло на пляже – она не сможет откатиться, не сможет изо всех сил закричать «найн!». Вдруг Мойше как-то почувствует, что она его опередила – порно, страшная клюка ребецин, Соло у нее во рту? Вдруг Мойше может видеть ее воспоминания, как зейде мог видеть ее сны? Стыд мешается с головокружением, она чуть не падает в обморок. Ей хочется поговорить с Подгорец, прямо здесь, под хупой, под тяжелой вуалью, и к ней приходят слова – не слова молитвы, не обеты из брачного контракта, не благословения, не служебные слова – вопросы. Ей хочется разговора, не того, который открыл бы ей решение, но подарил бы возможности, дал подсказки, разгадки ее самой. Если бы тут была Подгорец, Рейзл не сдерживалась бы, не хитрила, не вынуждала Подгорец угадывать. Она наконец-то рассказала бы ей все. Что она не видит Мойше, но чувствует его всем телом, что от его силуэта исходит тепло, что его запах, теплый и мускусный, прорывается через запах горячего воска от свечи, как и – хоть и слабее – запах роз, которые она когда-то, возможно много лет назад, выбрала из фотографий цветочных композиций. Она рассказала бы Подгорец, какой у него низкий голос по ту сторону ткани, мелодичный, но не мягкий, а уверенный и четкий, когда он объявляет, что она теперь священна для него по вере Моисея и Израиля. Что ей нравится, как его пальцы надевают на нее кольцо – его первое маленькое прикосновение к ее телу.

Но он тут же убирает руку. У него теперь другое дело – разбить стакан. Мгновение стоит тишина, и Рейзл представляет Мойше, его поднятое колено, как он готовится опустить ногу.

Ты чувствуешь себя этим стаканом, Рейзл?

Ее зубы стучат, хоть ей и не холодно, пот скапливается в подмышках под сатином и шифоном, слезы стекают по щекам, оставляя мокрые дорожки. Завернутая в белое платье, как в белый платок, она вот-вот окажется под пяткой мужества и традиции, она желает этого сама: пусть его вес ее раздавит. Пусть она разобьется, пусть ее осколки режут острее стекла, пусть сосуд, проносивший ее через прошлое, уничтожится, пусть ее никто никогда не сможет собрать и склеить, как раньше, пусть ее уничтожение будет полным, псалом порноневесты, пусть она сломается и станет новой.

Стакан разбивается, раздается оглушительное: «Мазаль тов!» Она замужем. Теперь пути назад нет, все эти люди слишком счастливы, вуаль поднимают, но не слишком быстро, ее подталкивают, куда она не видит, и наконец вуаль снята, перед ней мелькают лица ее родителей, братьев, размытого прошлого, сестра целует ее и толкает вперед, вперед, к комнате, в которой стоят два блюда с едой, шнапс, два стула – приглашение для них побыть наедине, приглашение попробовать то, чего они никогда не пробовали.

«Кажется, ты счастлива, Рейзл. И немного напугана».

Подгорец никогда не умела подбадривать. Подгорец не верила в ложные обещания. Она никогда не говорила: «Все будет хорошо» или «Ты с этим справишься». Наверное, для работы дока лучше, если кто-то с чем-то не справляется.

Но что будет в этот раз?

«Смотрите, – сказала бы она Подгорец. – Лечение сработало. Я замужем!»

Но Подгорец, как всегда, растворяется в тишине. Сеанс окончен. Как всегда, после терапии остается истина под истиной. Остается то место в ее голове, которое она скрывает от доктора Подгорец, которое сама едва ли знает. Мысль, которой нет. Есть только факт: смартфон, вшитый в гигиеническую прокладку, одну из многих в коробке, интернет в целости и сохранности в ее коробочке гигиенических принадлежностей – там, куда не полезет ее новый муж; там, где Подгорец не подумала бы посмотреть. Сейхелфон – ее. Оплачен наличными.

Рейзл делает глубокий вдох и опускает подол платья по обеим сторонам стула, пока Мойше разливает шнапс.

* * *

Рейзл улыбается ему и берет стакан.

– Ше-а-коль! – говорят они одновременно, и от обжигающего шнапса Рейзл чувствует себя живой. После целого дня поста у нее чуть кружится голова. Мойше произносит ха-моци и протягивает ей хлеб, и они, голодные, недолго едят в тишине. У них мало времени. Вскоре в дверь стучат – напоминают, что сотни гостей ждут, когда можно будет станцевать перед невестой.

– Айн минит, – кричит Мойше.

Он достает маленький легкий платок из кармана пальто и промокает бровь, затем надевает штраймл. Он такой красивый, соболиный мех переливается у него на голове, такой высокий и величественный.

Но его прекрасная шляпа сидит криво, и Рейзл хочется ее поправить.

– Можно? – спрашивает она, указывая на нее.

Не дожидаясь полноценного ответа, она подходит к нему, чтобы поправить штраймл, как его всегда поправляет тати. Она прижимается к Мойше всем телом, чувствует его удивление – вдох, приподнятые плечи, легкая дрожь, видная даже по бороде. Но она не отходит, и он не двигается. Когда она чуть приподнимает голову, он находит ее губы и целует. Рейзл чувствует напряжение под его длинным шелковым пиджаком и штанами, чувствует силу, которую он ей обещал. Его язык у нее во рту словно пламя в костре.

Глоссарий

А гитте вох – хорошая неделя; как правило, это говорят в субботу вечером, после окончания Шаббата, обозначая начало новой недели еврейского календаря.

А гройсен шкоах – большое спасибо.

А зиссе кинд – сладкий (милый) ребенок.

А идише коп – «еврейская голова», от немецкого kopf (букв.); умный/умная (сленг).

А фрейлехен Пурим – счастливого Пурима.

А шейне калле – красивая невеста.

А шейне мейделе – красивая девушка.

Адон олам – «Господь мира» (буквально); еврейская молитва.

Азиза – от арамейского, пожелание здоровья («будь здоров/а»).

Азой – неужели.

Айн минит – одна минута.

Альте мойд – старая дева.

Ашамну, багадну, газальну – мы виновны, мы предавали, мы грабили; начало исповедальной молитвы, произносимой в Йом-Кипур.

а-Шем – имя (буквально); так религиозные евреи называют Б-га, уважая запрет произнесения имени Г-спода всуе.

Бли недер – без обета.

Барух а-Шем – слава Б-гу.

Башоу – традиционное хасидское свидание; проходит дома, родители находятся в другой комнате.

Б-г – способ избегать написания имени Б-га и, таким образом, не грешить, произнося его всуе.

Браха/с – благословение/-ния.

Вас ис дас – что это.

Вас махсти – как дела.

Ви филь – сколько стоит.

Вильде лох – дикая дыра (буквально); киска (сленг).

Вильде хайе – дикое животное (буквально); буйный или дикий человек (сленг).

Гартель – черная повязка или пояс, которые носят хасидские мужчины.

Гельт – деньги.

Гемара – классический иудейский текст религиозных законов с комментариями раввинов, как правило, издается в крупных форматах, в обтянутых кожей обложках. Вместе Мишна и Гемара составляют Талмуд (200–500 гг. до н. э.).

Гематрия – в еврейском мистицизме – нумерологическая система соответствия букв иврита числам.

Гойим – неевреи.

Гойише колледж: – нееврейский колледж.

Гойта – нееврейка (также гойя).

Гониф – вор.

Горништ мит горништ – ничто с ничем (буквально); что-то бессмысленное; получает ничто за ничего.

Горништ – ничто, ничего.

Давенинг – молиться.

Дай дайену – нам и этого было бы достаточно (дословно); песня из пасхальной «Агады».

Дан швестер – твоя сестра.

Ди ма’аше – дело (буквально), история; секс (сленг).

Дортн – там (буквально); киска (сленг).

Заа мир мойшел – прости меня.

Зекс ин драсиг – тридцать шесть.

Зец – удар.

Зивег – родственная душа, супруг/а.

Иешива бухер: подросток или неженатый юноша, учащийся в иешиве.

Иешива – религиозная школа для мальчиков и юношей, где изучают классические иудейские тексты.

Интершмуц – интернет-порно.

Их вайс ништ – я не знаю.

Их кен ништ – я не могу.

Их хоб фаргессен – я забыл/а.

Йене плац – это место (буквально); имеется в виду вульва.

Йецер хара – склонность ко злу (совершать зло), дурное начало.

Йиден – евреи.

Йонтиф – праздник.

Йошка – уменьшительная форма имени Иисус (на иврите) в идише, используется теми, кто не хочет произносить само имя (также Йойзл).

Калле – невеста.

Кенайнара – никакого сглаза (выражение используется, чтобы отогнать сглаз).

Кипа – круглый мужской головной убор, который по традиции носят религиозные еврейские мужчины и мальчики (мужчины-хасиды носят их под шляпой).

Кишкес – кишки.

Клоппинг – бить себя кулаком по груди, традициональный жест искупления.

Клуц – неуклюжий человек.

Кокош – рулет, плоская и плотная венгерская вариация бабки.

Лашон ара – злой язык (буквально); сплетни.

Лашон кодеш – священный язык (буквально); иврит.

Лимидей кодеш – изучение иудейских текстов и законов (буквально – священное изучение).

Лох – дырка (буквально); киска (сленг).

Маан тохтер – моя дочь.

Мазел – удача.

Мегила – книга Эстер, ее читают в Пурим.

Мезуза – свиток со шмой (молитвой), традиционно прибивается к дверным проемам в еврейских домах.

Миква – ритуальное омовение.

Мирцешем бей дир – будь на то воля Б-га, и ты скоро выйдешь замуж (в таком контексте).

Мирцешем – идишская версия «Им йирца а-Шем» на иврите, что значит «Будь на то воля Б-га» (буквально).

Мицва – доброе дело; ритуальная заповедь в иудаизме.

Мишигене, мишиге – сумасшедший.

Мойл – рот.

Моше-рабейну – наш учитель Моисей; традиционное уважительное обращение.

Мошиах – мессия.

Найт – нет.

Наришкейт – глупость.

Неббиш – тихий, застенчивый человек, вызывающий жалость.

Ништ геферле – не срочно, не ужасно.

Ништ – не.

Ойсе мукем – это место (букв.); когда речь идет о вульве.

Парнуса – заработок, доход.

Пеклех – упаковки, сумки.

Пиш – моча; пишен – мочиться, писать.

Прост – грубый/-ая, вульгарный/-ая.

Пулькес – ляжки; куриные ножки.

Пуним – лицо.

Ребецин – жена раввина.

Рекель – длинные плащи, которые носят мужчины-хасиды.

Сейхел – ум, разум, интеллект.

Смиха – обряд рукоположения раввина.

Смихас – радостное событие, как свадьба или бар-мицва.

Сфурим – классические иудейские тексты с комментариями.

Талмуд – классический текст еврейского религиозного закона, составленный в V веке.

Теилим – псалмы.

Тора – еврейская библия (Пятикнижие Моисея).

Трейф – не кошерный.

Тума – нечистое духовно, грубое.

Турнишцуген фар тати – не говори тати.

Тухас – задница.

Тухас-потчинг – шлепать.

Туш – зад, задница (американизированная версия «тухас»).

Фарштейт – понимаешь.

Фляйшиг – относящееся к мясу; в кошерных домах, где приборы для мяса и молочных продуктов нужно держать раздельно, «фляйшиг» – приборы и посуда, использующиеся для мяса.

Хаб ништ хасене – не выходи замуж/женись.

Хазир – свинья.

Хандель – выгодная сделка, покупка по более низкой цене.

Хас вешалом – упаси Б-г, не дай Б-г.

Хасене – свадьба.

Хевра кадиша – еврейское погребальное сообщество.

Хеймиш – уютное, домашнее; следуя хасидской традиции.

Хилуль а-Шем – осквернение имени Б-га.

Химеш – Пятикнижие Моисея; Ветхий Завет.

Хоменташ (ен) – треугольное печенье с начинкой из варенья (чаще всего), традиционно готовящееся на праздник Пурим.

Хосн – жених.

Хумец – хлеб и продукты из пшеницы, не кошерные во время Песаха, которые необходимо убрать из здания на время праздника.

Хупа – навес, под которым на свадьбе стоят молодожены.

Хуцпа – наглость, грубость.

Хуцпадик мейделе – наглая девчонка.

Цадейкес – праведная женщина.

Цафтиг – фигуристая, пухлая.

Цацки – штучки, украшения (амер. произношение – чочки).