Мэгс бормочет в трубку.

— Как вы там? — внезапно спрашивает она.

Ким слегка вздрагивает. Она не ожидала светской беседы.

— Вроде все в порядке. Ну, разве что немного напуганы.

— Это да, — говорит Мэгс. — Это все как-то странно, правда?

Пауза. Ким намеренно оставляет ее пустой, чтобы дать Мэгс возможность спросить про своего внука. Но Мэгс не спрашивает.

— В любом случае, — говорит она вместо этого, — держи меня в курсе. Мне плохо верится, что мы наконец узнаем, что произошло на самом деле.

— Мне тоже, — говорит Ким. Затем, почувствовав в тоне Мэгс намек на мягкость, спрашивает: — Как вы там? Справляетесь нормально?

Ей слышно, как Мэгс вздыхает.

— Нет, — в конце концов отвечает она. — Нет. Не совсем. Но это то, что есть, не так ли? Просто нужно натянуть штаны взрослой девочки и жить дальше.

— Тебе в голову приходили какие-нибудь мысли? — спрашивает Ким. — Какие-нибудь теории? По поводу того, что случилось? Потому что ты всегда считала, что они просто сбежали вместе. Верно? — Она задает этот вопрос осторожно, как будто это крошечное яйцо, которое она боится расколоть.

— Ну да. Я действительно так думала. И, честно говоря, отчасти до сих пор думаю. Ведь это единственное, что имеет хоть какой-то смысл.

— Понимаю, — осторожно продолжает Ким. — Я понимаю, некоторые люди могут подумать, что мать и отец просто бросили своего сына, чтобы вместе уйти в закат, и да, я согласна, что такое могло произойти. Некоторые люди могли бы так поступить. Но только не Таллула. И не Зак. Он боготворил Ноя. Он собирался сделать Таллуле предложение. Он копил на задаток за квартиру для них троих. Так что я знаю, Мэгс: конечно, легче представить, что они где-то счастливы вместе и не хотят, чтобы их нашли, но это не значит, что тут есть смысл. Потому что на самом деле это не так.

— Иногда я задаюсь вопросом… — начинает Мэгс и на миг умолкает. — Не знаю, — продолжает она. — Ты когда-нибудь задумывалась, а точно ли это ребенок от Зака?

В голове Ким как будто что-то с грохотом рушится. Она ничего не говорит, потому что не может подобрать слов.

— Я имею в виду, это всего лишь предположение. Но оно могло бы все объяснить.

— Что именно объяснить?

— То, что случилось той ночью, что бы это ни было. Может, Зак узнал, что не он отец, и они поссорились. Может, он был так унижен, что, хлопнув дверью, ушел прочь и ему было слишком стыдно возвращаться домой. А может, там, в темноте, с Таллулой что-то случилось. Или же это ей было слишком стыдно. Что-то в этом духе.

Ким хочет возразить, но не может. Мэгс между тем продолжает:

— Потому что я никогда не считала, что Ной очень похож на Зака, а ведь обычно младенцы похожи на своих отцов, верно? А Ной, он никогда не был на него похож. Я никогда не ощущала того чувства связи, как то бывало с моими другими внуками. Я…

Ким тычет пальцем в экран телефона, чтобы завершить звонок, и роняет его на кухонный стол, как будто он обжег ей пальцы. Она слегка откидывается назад, на край стола.

Вот оно, думает она. Наконец-то. Мэгс не верит, что Ной — сын Зака. Она считает, что Таллула переспала с другим парнем и забеременела, а затем соврала Заку, будто ребенок от него, чтобы он взял на себя заботу о них. И это при том, что Зак фактически был вынужден просить ее целых полгода, чтобы ему разрешили стать частью семьи. И не только это. Мэгс считает, что исчезновение Зака и исчезновение Таллулы — совершенно несвязанные события. Это бедный рогоносец Зак ушел, бросив Таллулу, и она либо была убита в темноте, либо от стыда сбежала от своего ребенка.

Ким оглядывает свою кухню. Она видит призраки мгновений, канувших в невообразимое прошлое. Крошечный розовощекий Ной на своем высоком стульчике с радостью стучит кулачком по подносу, обнаружив, что он может пукать ртом. Таллула снимала его на свой телефон и хохотала до слез. Чистая, раскаленная добела любовь, соединявшая их троих. То, как она наполняла собой крошечную кухню Ким до самых дальних ее уголков!

А теперь Таллулы больше нет, а Ной — шумный, одержимый мультиками двухлетний мальчик, который проводит дни либо вдали от дома в детском саду, либо здесь, изо всех сил нажимая на кнопки Ким, который пукает ртом не потому, что научился это делать, а потому, что хочет выразить свое отвращение к миру, который Ким, когда его мать исчезла той ночью, создала для него из остатков того, прежнего. Ким так одинока, и ее мир кажется совсем крошечным. Ей хочется вернуть все, всю прежнюю жизнь.

Она роняет голову на грудь и плачет, пока не заканчиваются слезы.

— 33 –

Март 2017 года

Скарлетт возвращается в Мэнтонский колледж в начале марта. Таллула наблюдает за тем, как мать высаживает ее из черной «Теслы». Она видит на водительском сиденье очертания черных солнцезащитных очков поверх темных блестящих волос, блеск драгоценных камней на когтистых пальцах, сжимающих руль, а затем безошибочный силуэт встающей с пассажирского сиденья Скарлетт. Поднятый капюшон, поникшие плечи. Дверь хлопает, «Тесла» отъезжает, и взгляд Скарлетт встречается с глазами Таллулы.

— Привет!

При виде нее у Таллулы сводит живот. После их ночевки прошло десять дней, и все это время она избегала звонков Скарлетт, ее эсэмесок, голосовой почты, слегка безумной череды совершенно бессмысленных гифок с танцующими, умоляющими, целующимися, скачущими, кружащимися, обнимающимися человечками, которыми бомбардировала ее Скарлетт.

Она игнорировала ее селфи с грустным лицом, фотки сенбернара Тоби, сопровождаемые словами: «Куда делась милая человечка?» Она постоянно держит свой телефон в беззвучном режиме, чтобы Зак не задавался вопросом, что, черт возьми, происходит.

— Э-э-э… — начинает она, — привет?

— Это все моя мать, — начинает Скарлетт. — Она сказала, что если я не вернусь, она отправит меня жить к бабушке. Она позвонила, и вот я здесь.

Таллула слегка переминается на месте. Утро очень холодное, и в воздухе висят капли ледяного дождя, который больно жалит кожу на тыльной стороне ее рук. Она сует их в карманы пальто.

— Извини, что не отвечала.

Скарлетт пожимает плечами, но молчит.

— Это все Зак. Ты сама знаешь. Он вечно рядом.

— Ты могла бы приехать в воскресенье. Когда он играет в футбол.

В голосе Скарлетт проскальзывают обиженные нотки.

— Он все еще злится из-за того пятничного вечера. — Таллуле ненавистен звук этих слов на ее губах. Она знает, что выглядит жалкой.

— Какая разница? — парирует Скарлетт. — Какая разница, что думает Зак? Тебе восемнадцать, Таллула. Ты не старая замужняя тетка. Просто скажи ему, что тебе все это нафиг не нужно. Скажи ему, чтобы он отвалил от тебя.

— Я не могу.

— Почему нет? Как ты думаешь, что произойдет?

— Ничего, — говорит она, представляя, как его пальцы сжимаются вокруг ее запястий, как он слишком сильно дергает ее за волосы. — Ничего.

Они вместе идут к территории колледжа и некоторое время молчат.

— Так что за уговор между тобой и мной? — внезапно спрашивает Скарлетт.

Таллула оглядывается, чтобы убедиться, что их никого не слышит.

— Я не знаю. Я… — Она останавливается, поворачивается к Скарлетт и говорит приглушенным шепотом: — Не знаю, как я к этому отношусь. Я не знаю, что мне думать.

— Что ж, бегство от этого тебе ничем не поможет.

— Я знаю. Просто… мне нужно время. Для меня это все в новинку.

Лицо Скарлетт смягчается.

— Кстати, я соврала о моей матери. Она не заставляла меня вернуться в колледж. Я сама попросилась вернуться.

Таллула вопросительно смотрит на нее.

— Я просто подумала, что так мы сможем тусоваться вместе. И никакой Зак Мошонкин не сможет приказывать, что тебе можно, а чего нельзя.

Таллула подавляет смех. Зак Мошонкин. А затем говорит уже более серьезно:

— Мне пора идти. Я уже опаздываю.

— Увидимся тогда в обеденный перерыв, например в столовой? Хорошо?

Таллула чувствует, как вся ее решимость, на укрепление которой она потратила всю последнюю неделю, начинает трещать по швам и рушиться под натиском ясноглазой уверенности Скарлетт, что они встретятся в обеденный перерыв и что между ними наверняка что-то будет.

— Скарлетт, — говорит она, когда та поворачивается, чтобы уйти.

— Да.

Таллула понижает голос до шепота.

— Это, — говорит она, показывая между ними рукой. — Это секрет, да? Его знаем только мы? И больше никто?

Скарлетт кивает и прикладывает к щеке два пальца.

— Слово скаута, — шепчет она. — Только ты и я. И больше никто.

Она прижимает пальцы к губам и целует их, поворачивает к Таллуле и дует на них. Она одними губами произносит слова «увидимся позже» и уходит.

В течение следующих нескольких недель у Таллулы и Скарлетт складывается своего рода распорядок дня. По понедельникам мать Скарлетт по дороге на занятия йогой в развлекательном центре подвозит ее в колледж, и они с Таллулой встречаются возле входа и вместе идут внутрь. По средам и четвергам Скарлетт встречает Таллулу на автобусной остановке в Апфилд-Коммон, они садятся на заднее сиденье и болтают-болтают-болтают. В обеденный перерыв они иногда сидят в столовой, где Таллула играет роль тихой новой подруги Скарлетт. Остальные, Мими, Ру, Джейден и Рокки, разговаривают и ведут себя так, как будто ее нет рядом. Она не винит их, так как изо всех сил старается быть незаметной, чтобы, не дай бог, кто-то не подумал, что она что-то значит в жизни Скарлетт.

В понедельник во второй половине дня, когда и Таллула и Скарлетт заканчивают рано, а Зак работает допоздна, они после занятий встречаются на углу следующей улицы и идут в забавную чайную на главной улице, куда ходят все местные старушки, но никто из учащихся колледжа. Здесь они заказывают по кусочку домашнего морковного торта и по кружке чая и сидят в самой дальней кабинке. Здесь они могут смотреть друг дружке в глаза, теребить руки друг друга, хватать друг друга под столом за ноги и никто этого не увидит, но даже если бы и увидел, то все равно никому бы не рассказал, потому что никто в чайной не знает, кто они такие.

А затем по воскресеньям, пока Зак играет в футбол, а мать Скарлетт проводит время в развлекательном центре в Мэнтоне и встречается с подругой, чтобы вместе поплавать в бассейне, Таллула берет велосипед матери и колесит по проселочным дорогам, чувствуя, как сердце трепещет от предвкушения, нервов, волнения и ликования. Скарлетт встречает ее у дверей «Темного места», и они торопливо, горячо, безумно, спотыкаясь, поднимаются наверх, в спальню Скарлетт, и падают на ее кровать, и Таллула чувствует, как все, что словно кандалы удерживало ее всю неделю, растворяется в золотых чертогах, где они встречаются в объятиях.

Они мягкими губами что-то шепчут друг другу на ушко, они складываются вместе и блокируют друг с дружкой внешний мир, и после этого Таллула не хочет принимать душ, не хочет смывать со своей кожи прекрасное пятно прикосновения Скарлетт. Поэтому она едет домой, к своему парню и своему ребенку, источая запах губ Скарлетт, запах постельного белья, старомодных французских духов Скарлетт, которые ее тетка дарит ей каждый год на день рождения, потому что однажды, когда ей было пять лет, Скарлетт сказала, что они ей нравятся. И никто не замечает. Даже Зак. Более того, теперь он даже одобряет новое хобби Таллулы: ее воскресные утренние поездки на велосипеде по проселочным дорогам, призванные привести ее в форму, помочь ей избавиться от дряблого живота. Он думает, что исходящий от нее запах пота — это запах физических упражнений. Он думает, что румянцем на щеках она обязана деревенскому воздуху.

В эти недели, когда зима сменяется весной, Таллула чувствует, как начинает цвести и расти. Теперь жизнь дарят ей два источника радости. Ее маленький сын. Ее тайная подруга. Дни становятся длиннее, ночи теплее, Ной становится больше и учится обниматься, Скарлетт красит волосы в сиреневый цвет и сбоку ступни наносит татуировку — инициалы Таллулы.

ТМ.

— Если кто-нибудь спросит, — говорит она, — я отвечу, что это «товарный знак».

Но Зак все еще в жизни Таллулы, и Зак не является для нее источником радости. Он работает сверхурочно на складе стройматериалов, отчаянно пытаясь накопить денег, чтобы им вместе обустроиться в собственном гнездышке. У него составлена таблица, и он требует, чтобы Таллула каждый вечер садилась и просматривала ее вместе с ним.

— Смотри, — говорит он, указывая на цифры на экране и прокручивая их вверх и вниз. — Если меня в следующем месяце повысят до помощника менеджера отдела, то будет прибавка в шестьдесят восемь фунтов в неделю. Плюс сверхурочные. Плюс моя мать говорит, что может одолжить нам пару тысяч, так что к лету, я думаю, взгляни… у нас будет 13 559 фунтов. В банке. Скорее всего, это будет долевая собственность, но есть несколько действительно хороших предложений, рядом с Рейгейтом. Смотри. — Он переключает экран на новую вкладку, где у него есть картинки нескольких крошечных квартир-коробочек, без внешнего пространства для Ноя, за много миль отсюда, от ее матери, от Мэнтона, от Скарлетт, и Таллула кивает, натужно улыбается и говорит:

— Да, очень мило. — А про себя думает: «Нет, нет, нет. Нет, я не хочу там с тобой жить!»

Вместо этого она думает о мире без Зака в нем, пытается представить себе контуры этого мира, каким гладким и совершенным тот был бы, если бы она могла существовать лишь для Ноя и Скарлетт, а не для кого-то еще.

В начале апреля, когда ей уже девятнадцать и Заку тоже девятнадцать, у них была совместная вечеринка — скромная вечеринка в американском ресторане в Мэнтоне, только семья, никаких друзей, так как нужно копить деньги на квартиру, в которую Таллула не собирается даже въезжать, потому что она не собирается жить такой жизнью, и Зак заказывает на субботнее утро просмотр одной из квартир из своего шорт-листа.

Он талдычит об этом все утро, пока принимает душ и одевается.

— Девятнадцать лет, — говорит он. — Девятнадцать лет, и я собираюсь купить свою первую недвижимость. Ха!

Мать Таллулы везет их к жилому комплексу, и все они смотрят в окно на недостроенные многоквартирные дома, что выстроились вдоль трассы A25. Все как один из темного кирпича с участками темно-серой пластиковой облицовки, призванной выглядеть как дерево. Каждый дом построен вокруг внутреннего двора с крошечными саженцами, обнесенными деревянным заборчиком, и юной травой, покрытой сеткой. Женщина в стеклянном офисе радостно приветствует их, выражает удивление их юному возрасту, восторгается красотой Ноя, одобрительно щебечет по поводу их желания приобрести свою первую крышу над головой.

Она показывает им три квартиры. Все три ледяные, пахнут краской и клеем для ламината, и, когда они говорят, их голоса отлетают эхом от стен. Из окон одной открывается вид на автомагистраль A25, из другой — на центральный двор, из третьей — на убогие окраины пригородов Рейгейта. Кухни блестящие и белые, они явно призваны имитировать огромные сверкающие кухни в особняках богатых людей, но в десять раз меньше размером. Вокруг ванны — плитка темно-серого цвета, в тон внешней облицовке здания. Все очень хорошо продумано. Все очень современно. И все не то, чего хочет Таллула.

Но ее мать издает всевозможные позитивные звуки, над головой Таллулы гудит разговор между Заком, продавщицей и матерью о планировках, о возможностях, о том, какая комната будет комнатой Ноя, в какой цвет можно покрасить стены, о плюсах района, о новом супермаркете, что вот-вот откроется через дорогу. Таллула цепенеет. Ей страшно, что она позволяет этому случиться с ней. Она злится, что ей девятнадцать лет и она влюблена в Скарлетт Жак, но она смотрит квартиры в холодном доме на пару с парнем, которого предпочла бы видеть мертвым.

В машине по дороге домой она сидит сзади и, пока Ной спит, держит его за руку. Впереди Зак и ее мать оживленно болтают. В какой-то миг мать поворачивается к Таллуле и спрашивает:

— Что ты думаешь, милая?

— Да, они симпатичные.

— Какая из них тебе больше всего понравилась?

— Та, что выходит во двор, — покорно отвечает она, поскольку знает, что это та, которая больше всего нравится Заку и это отвлечет от нее разговор.

В ту ночь в постели, в теплом, безвоздушном пространстве между спящими телами Ноя и Зака, Таллула решает, что, когда она на следующий день увидит Скарлетт, она расскажет ей о Ное. Она признается Скарлетт, что она мать, что у нее есть ребенок, что растяжки, по которым Скарлетт водила кончиками пальцев, появились не потому, что она «раньше была толстой», а потому, что когда-то внутри ее вырос ребенок весом в 8 фунтов 2 унции. А потом она попросит Скарлетт перестать быть ее тайной подружкой и стать настоящей и скажет, что собирается рассказать об этом своей матери и Заку. Она не даст своей жизни свернуть туда, к квартире у шумного шоссе, к парню, который вечно указывает ей, к тайнам и секретам. Она будет хозяйкой своей судьбы, своего «я». Она будет правдивой, настоящей и честной, своим самым лучшим, самым подлинным и чистым «я».

На следующий день она наблюдает из окна своей спальни, как Зак уходит с сумкой для футбольного снаряжения через плечо, затем бросает свои вещи в сумку, бежит на кухню, целует Ноя и мать, хватает велосипед, застегивает шлем и, с удвоенной силой крутя педали, едет на нем в «Темное место».

Но у входной двери она видит другой велосипед. Кто-то прислонил его к тому месту, где она обычно оставляет свой. Она оглядывается по сторонам, но никого не видит. Возможно, думает она, это садовник, или уборщица, или кто-то пришедший убрать листья из бассейна. Она звонит в дверной звонок. От стремительной езды, от предвкушения встречи со Скарлетт ее сердце бешено колотится о ребра. Дверь открывается, и перед ней появляется Скарлетт, все еще в пижаме, волосы собраны в лохматый пучок. С ней рядом — молодой человек, в джинсах и старомодном темно-синем джемпере с высоким воротником на молнии.

Скарлетт смотрит на Таллулу, затем на парня и говорит:

— Лула. Это Лиам. Лиам, это Таллула.

Таллула вопросительно смотрит на Скарлетт. И видит, как рука Скарлетт скользит к шее, чтобы закрыть какое-то пятно. Она видит, что под пижамой Скарлетт без бюстгальтера. Она смотрит на Лиама, который в свою очередь странно смотрит на нее и лишь потом говорит:

— Приятно познакомиться.

Он босиком, и его обуви нигде не видно.

— Лиам пришел вчера вечером, — говорит Скарлетт, все еще прикрывая шею рукой. — У меня была паническая атака, а матери дома не было. Он решил… и мы…

— Да, это полностью моя идея, — вмешивается Лиам. — Я решил остаться на ночь, потому что мы немного выпили…

— Да. Так было безопаснее. Итак, он остался.

— Да. И я остался. А теперь, — говорит он, — я ухожу, как только вспомню, где я поставил свои ботинки. — Он идет в коридор в поисках ботинок, а Таллула смотрит на Скарлетт.

— Какого черта? — шепчет Таллула.

Скарлетт пожимает плечами.

— Мне нельзя звонить тебе. Я позвонила ему.

Таллула отрывает пальцы Скарлетт от ее шеи и видит красно-сизое пятно засоса. Пальцы Скарлетт возвращаются на прежнее место.

— Это была дурацкая ночь, — говорит она. — У нас не было секса. Мы просто… ну, ты знаешь…

Таллула хочет что-то сказать, но, видя, что Лиам появляется снова с парой кожаных походных ботинок, тотчас осекается. Она чувствует, как по ее носовым пазухам текут слезы. Ей хочется плакать, ей муторно. Они молча стоят, ждут, когда Лиам зашнурует ботинки и уйдет. Она смотрит, как он наклоняется и быстро целует Скарлетт в щеку. Скарлетт откашливается, натянуто улыбается и говорит:

— Спасибо, что пришел. Ты звезда.

— Пока, Таллула, — говорит он, — рад был познакомиться.

— Да, — отвечает она напряженным высоким голосом, — я тоже.

А потом он уходит, и в коридоре только она и Скарлетт. Скарлетт подходит к ней, чтобы прикоснуться, и Таллула вздрагивает. Скарлетт цокает языком.

— Клянусь, — говорит она, — ничего такого не было. Просто Лиам — это Лиам. Я и он. Мы с ним давно. Наверное, мы слишком много выпили и, ну ты понимаешь, начали валять дурака.

Таллула не может подобрать слов. Она стоит, скрестив руки на груди, и смотрит в пол.

— Прекрати, Таллула. Ты не в состоянии судить. Ты живешь со своим гребаным парнем. И не говори мне, что ты не занимаешься с ним сексом, потому что я знаю, что ты им занимаешься.

Таллула думает о торопливых моментах близости, которые она предлагает Заку, потому что знает: если этого не делать, он начнет приставать к ней в момент, который будет еще хуже. Обычно в таких случаях она говорит ему:

— Давай, мама пошла с Ноем к пруду, у нас пять минут. Но только побыстрее.

И он делает это быстро, а она тем самым покупает себе еще пару недель, чтобы он не приставал к ней и ей не нужно было думать об этом. Так что да, они занимаются сексом, но нет, это ничто по сравнению с воскресным утром, которое они со Скарлетт проводят в королевской кровати Скарлетт на ее хлопковых простынях плотностью 800 нитей. Вообще ничто.

— Это не то же самое, — говорит она.

— Конечно, то же самое. Это комфорт. Привычка. Это способ держать их рядом. Потому что нам нужно держать их рядом.

— Ого.

— Что — ого? Прекрати, Лула. Ты знаешь, что это правда. Твой Зак, для чего он тебе? Что такого он дает тебе, что ты не хочешь разрывать с ним отношения, что ты все еще с ним спишь? Должно быть что-то.

— Ничего нет, — говорит она. — Зак мне ничего не дает.

— Тогда почему ты хочешь остаться с ним?

— Я не хочу, — говорит Таллула. — Я хочу уйти от него. Но мы вместе с детства. Он единственный парень, с которым я… — Она ненадолго умолкает, и к ее глазам подкатываются слезы. — Я сплю с ним, потому что я должна. По причинам, которые ты даже не смогла бы представить. А ты сама? Тебе не нужно было делать то, что ты делала прошлой ночью с Лиамом. Ты не состоишь с ним в отношениях. Он знает, что ты его не любишь, что все кончено. Так почему?

Скарлетт вздыхает и бросает на Таллулу раздражающе нежный взгляд.

— Просто… потому что?

— Потому что?

— Послушай, я не совсем… в смысле, я могу расставлять приоритеты среди людей, но никогда полностью их ограничивать.

— Ограничивать?

— Да, ты мой приоритет. Ты на сто процентов самый важный человек в моей жизни, чем кто-либо когда-либо. Но это не значит, что в моей жизни не будет других людей. Которые не так важны, как ты. К кому я не питаю тех чувств, какие я питаю к тебе. Но они есть, и я не собираюсь от них избавляться.

— Ты хочешь сказать, ты не придерживаешься моногамии?

— Пожалуй, если ты хочешь так выразиться. Но если честно, прошу тебя. Просто забудь об этом. — Она указывает на входную дверь. — Давай начнем сначала. Ну, давай. На кухне есть слойки с орехами. Они вчерашние, но все еще очень-очень хороши. Пожалуйста. Я так по тебе скучала…

Сидеть в огромной стеклянной кухне Скарлетт под пушистым одеялом на синем диване и слизывать глазурь с датских ореховых слоек, а затем исследовать углы тела Скарлетт в ее спальне, а затем вместе с ней сидеть с псом и обсуждать, какие его части им нравятся, — все это кажется ей пределом мечтаний.

Но она пришла сюда не ради этого. Она пришла отдаться Скарлетт на все сто процентов. Но теперь она знает: у нее никогда не будет ста процентов Скарлетт, у Скарлетт всегда будут интимные промежутки и пространства, в которые вписываются другие люди, и это не то, чего она хочет для себя, для Ноя или для своего будущего. И она понимает, что никогда не была для Скарлетт чем-то большим, нежели очередной опыт, как и Лиам. Эксперимент. Что-то такое, что нужно сделать, а потом попытаться решить, нравится ей это или нет, и в один прекрасный день она скажет тому, с кем решит провести свою жизнь, что в юности она попробовала шикарного парня-фермера, обожавшего джемперы на молнии, а потом, когда это ей надоело, — деревенскую девушку из тупика, которая училась на социального работника. И что после нее был кто-то или что-то еще.

Поэтому она смотрит на Скарлетт глазами, полными слез, и говорит:

— Нет. Я иду домой. Забудь. Забудь об этом. Я стою большего.

Она захлопывает за собой дверь, садится на велосипед и, с силой крутя педали, едет домой. Всю дорогу глаза ей заливают слезы. Она думает о своих последних словах Скарлетт и мучается вопросом, так ли это на самом деле.

— 34 –

Сентябрь 2018 года

В шесть вечера Софи встречает Хасинту Крофт в небольшом винном баре на улице за углом от вокзала Виктория. У нее на телефоне есть сообщения от Шона, в которых он спрашивает, где она. Она собирается ответить ему, но поднимает взгляд и видит приближающуюся Хасинту.

— Я ненадолго, — говорит та, снимая с плеча огромную кожаную сумку и ставя ее на стол перед собой.

— Я тоже, — говорит Софи. — Мой поезд отходит через тридцать минут.

— Хорошо, тогда давайте выпьем вина.

Она подзывает официантку и, не спрашивая Софи, чего той хочется, заказывает два небольших бокала чего-то французского, а затем вновь поворачивается к ней лицом и говорит:

— Итак, Сюзи Битс, я погуглила вас после того, как вы ушли. Что-то в вас не совсем складывалось.

— Понятно.

— Как я понимаю, на самом деле вы не вымышленный детектив из популярной серии книг, написанных кем-то по имени П. Джей Фокс. Смею предположить, что на самом деле вы и есть та самая П. Джей Фокс, также известная как Софи Бек, что родилась на юго-востоке Лондона в Хизер-Грин в 1984 году. — Она произносит это с кривой улыбкой.

— Да. Извините. Я…

— Послушайте. Я работаю в частном образовании. Нет ничего, чего бы я не видела и чего не встречала. Но почему вы солгали?

— Полагаю, не хотела вызывать лишних вопросов, — говорит Софи. — На самом деле новый директор — мой бойфренд, а не брат. И это я нашла в саду кольцо.

Приносят их вино. Хасинта тотчас берет бокал и делает большой глоток, с любопытством глядя поверх ободка на Софи.

— Послушайте, мне не каждый день выпадает болтать с авторами детективов, ставшими по совместительству сыщиками-любителями, и, к сожалению, я не могу сообщить вам многого, чего вы еще не знаете, но когда вы сказали, что в лесу за колледжем что-то нашли, я предположила, что вы скажете что-то еще.

— Да?

— По-видимому, там есть подземный ход, — продолжает Хасинта, — который идет от большого дома, где раньше жила Скарлетт Жак.

— Я что-то читала об этом. Его выкопали во время гражданской войны?

— Верно, — говорит Хасинта. — И меня всегда мучили мысли об этом проходе. Когда все это происходило, я думала про этот туннель. Я рассказала о нем полиции, и они пообещали его найти, но семья Скарлетт Жак так и не нашла этот вход, как и семья, которая жила там до них, а до этого дом долгое время пустовал. Они даже пригласили историка, чтобы тот помог с поисками, но безрезультатно. Вот и все. Но я до сих пор думаю… Я имею в виду, что эта семья, Жак, они были… как бы это точнее выразиться… — настоящей бандой нарциссов. Все они. До единого.

— В каком смысле?

— Видите ли, та девушка, Скарлетт, на момент их исчезновения не была ученицей «Мейпола», но она училась там два года до этого и была очень хорошенькой. «Но она такая испорченная девочка», — думала я. Она умела помыкать людьми, заставлять их думать, будто они ей нужны, заставляла их думать, что она — такая беспомощная и что без них она рассыплется. Но под всем этим я всегда чувствовала, что она точно знает, что делает. А ее мать — жуткая женщина. Внешне красивая, ухоженная кукла, а внутри пустота. Отца я видела только однажды, на первом собеседовании Скарлетт. Он исчез в середине собеседования, чтобы ответить на чей-то звонок. Он был очень отстраненным. Холодным. Вся семья была похожа на группку льдин, которые просто плывут, не касаясь друг друга. Поэтому когда эта пара пропала и я услышала, что в последний раз их видели в доме Жаков, знаете, я совсем не удивилась.

— Но ведь никакой связи не было? То есть, судя по тому, что я читала, пара познакомилась с учениками «Мейпола» только тем вечером.

— Не совсем. Помните, Скарлетт и та девушка вместе учились в Мэнтонском колледже.

— Да, но, по словам других подростков, они не очень хорошо знали друг друга.

— Это не совсем так. Там была девушка по имени Руби, тоже бывшая ученица «Mейпол-Хауса». В ту ночь на вечеринке у бассейна ее не было, но она сказала полиции, что ей казалось, что между девушками явно что-то было… я не могу вспомнить имя этой второй?

— Таллула.

— Да, конечно. Таллула. Ей казалось, что между Скарлетт и Таллулой что-то происходит. Судя по всему, Скарлетт была бисексуалкой, и, вероятно, между ней и Руби, когда они были моложе, тоже что-то было. Владелица кондитерской в Мэнтоне, что находится недалеко от колледжа, сказала, что несколько раз в том же году видела там Таллулу с девушкой, по описанию похожей на Скарлетт. Но Скарлетт это отрицала, сказав, что в колледже множество девушек, похожих на нее. — Хасинта закатывает глаза, подносит стакан ко рту, но, так и не сделав глотка, ставит его снова и спрашивает: — А парень Скарлетт, Лиам. Вы его видели?

— Да. Да, видела. — При упоминании его имени Софи слегка краснеет.

— Он был там той ночью и утверждает, что никогда раньше не встречал Таллулу, но… — Хасинта вздыхает. — Я не совсем уверена. Мне всегда казалось, что он что-то скрывает. Я всегда полагала, что, возможно, он неким образом защищал Скарлетт, ведь он был влюблен в эту девушку, безумно, до помешательства влюблен в нее. И когда она порвала с ним отношения, его сердце было разбито. Даже мы, учителя в школе, мы все знали об этом и очень переживали за него… вы понимаете?

— Да, — говорит Софи. — Когда Лиам рассказал мне об этом, он признался, что это даже к лучшему, что все закончилось.

— Значит, он вам солгал. Я была там. Мы все видели, как он бродил по колледжу. Он был совершенно убит горем.

Хасинта обводит пальцем дно бокала.

— Знаете, — говорит она, — наверно, это был худший год в моей жизни. Бесконечный стресс. Я узнала, что у моего мужа в том году был роман, мы расстались, а затем однажды днем он пошел прогуляться и больше не вернулся. Если честно, в то время у нас с ним был кризис. Мы разводились. Он бывал там только по выходным. Так что, когда он не вернулся, я сначала не сильно волновалась. Я предположила, что он, не попрощавшись, просто вернулся в свою квартиру.

Но затем, когда в ту ночь или на следующий вечер он не позвонил нашему сыну, когда он не ответил ни на одно из его текстовых сообщений и не спросил о собаке, я сообщила в полицию, что он пропал без вести. Они отправили в лес собак-ищеек, но ничего не нашли. И в конце концов со временем я была вынуждена признать, что он просто не хотел больше быть частью нашей жизни. Что он хотел уйти. К этой другой женщине. Чтобы быть с ней. — Она тяжело вздыхает и продолжает: — А потом без вести пропали те двое подростков, и это стало последней каплей. Мой annus horribilis. Худший год в моей жизни. Я поняла: мне нужно уйти.

Софи возвращается в коттедж без нескольких минут восемь. Шон только что пришел с работы и выглядит обессиленным. Он ищет во все еще незнакомых ему кухонных шкафчиках стакан для воды. Она подходит к нему сзади, обнимает за талию и зарывается губами в мятую хлопчатобумажную ткань ниже его лопатки.

— Я вернулась, — сообщает она.

— Я уже понял, — говорит он, не поворачиваясь, чтобы ответить на ее полуобъятие. — Как тебе в городе?

— Очень хорошо. — Она отстраняется от него и говорит: — Посмотри на мои прекрасные волосы.

Он поворачивается и касается их концов — те все еще торчат наружу после того, как она высушила их феном.

— Очень красиво, — рассеянно говорит он. — Я рад, что у тебя был хороший день.

Софи не рассказала ему о настоящем содержании своего дня. Она была бы рада поделиться с ним всем, но очень остро чувствует, что он этого не одобрит.

— Это да, — говорит она. — Было приятно погулять.

Он с любопытством смотрит на нее.

— С тобой все в порядке? — спрашивает он.

— Да. Все в порядке.

— Я имею в виду, вот это. Я имею в виду нас. Переезд. Ты не разочаровалась?

— Да, я это и имею в виду. Это не… я не знаю. Я не…

Он перебивает ее:

— Ты жалеешь о своем решении? Что приехала со мной сюда?

— Нет, — решительно говорит она. — Нет. Нисколько не жалею.

Она по его лицу видит, что у него отлегло от души.

— Хорошо, — говорит он.

— Я знала, на что подписываюсь, — говорит она. — Я знала все. И это нормально. Честное слово. Я просто хочу, чтобы ты сосредоточился на своей работе и не беспокоился обо мне. Пожалуйста.

Он вздыхает, улыбается и притягивает ее к себе, в объятия, полные сожаления, вины и страха, потому что, несмотря на слова, которые только что были сказаны между ними, в глубине души оба знают: это не сработает. То, что сблизило их в Лондоне — романтика отдельных домов, разных друзей и разной работы, которую оба умели делать, не слишком о ней задумываясь, — всего этого больше нет. Они, словно в омут, бросились в эту авантюру, соблазненные сексом, летом и романтическими представлениями об английской сельской местности, ухоженных лужайках и иностранных принцессах, и вот теперь они барахтаются в ней.

Телефон Шона звонит на столе позади него, и он идет посмотреть. Он никогда не игнорирует звонки, потому что не живет со своими детьми, и Софи это прекрасно понимает.

— Это Керрианна, — говорит он. — Она хочет, чтобы я пришел к ней в ее квартиру. Говорит, что это срочно.

— Мне тоже пойти?

Она видит в его глазах нерешительность. Он должен сказать «нет». Но в свете только что состоявшегося разговора он кивает и говорит:

— Конечно. Конечно.

Когда они, хрустя гравием, пересекают дорожку, что ведет к спальному корпусу, небо только едва начинает темнеть. Это первый холодный вечер осени, и Софи зябко в тонком кардигане и с голыми ногами.

Керрианна ждет рядом с дверью своего корпуса, скрестив на груди руки. Увидев приближающихся Шона и Софи, она с облегчением вздыхает.

— Извините, что беспокою вас в ваше свободное время, — говорит он. — Право, мне очень неудобно. Но вам нужно это увидеть.

Она ведет их к передней части здания, где с балконов открывается вид на лес, а ее собственная большая терраса нависает над местом, где они стоят, и показывает на клумбы.

— Я этого не видела. Только Лекси. Она недавно вернулась из Флориды. Она в обед курила на террасе и увидела эту вещь. Она ее не трогала. Слава богу, я уже рассказала ей обо всем, что у нас тут происходит, так что она знала, что это значит.

За цветочными клумбами простирается небольшой неухоженный участок лужайки, широкая гравийная дорожка, а за ней — вторые ворота в лесной массив. Но там, спрятанный, но, судя по всему, видимый с балконов, прибит к основанию дерева кусок картона со словами «Копать здесь», написанными черным маркером, и стрелкой, указывающей на землю под ним.

— 35 –

Сентябрь 2018 года

Ной засыпает, как только Ким укладывает его спать. Он весь вечер капризничал. Ким не может вспомнить, какими были ее двое собственных детей в этом возрасте. В ее памяти все перепуталось. Она знает, что у одного из них были истерики в супермаркете, и она подозревает, что это была Таллула, но это подозрение развеялось за последние пятнадцать месяцев, потому что Ким не может вспомнить о Таллуле ничего плохого.

Она ничего не помнит, кроме повернутого к ней лица дочери в ее спальне, когда перед рождественской вечеринкой в колледже она рисовала на ее веках черные жидкие стрелки: бледное свечение ее кожи, идеальная линия носа, губы как два розовых бутона, хрупкая, едва заметная красота, которая всегда казалась их общей тайной. Она не может соотнести эту спокойную, славную девочку с орущей в супермаркете двухлеткой. Они не могут быть одним и тем же человеком, поэтому Ким склонна думать, что на самом деле этого не было, или же это был Райан, или даже чей-то чужой ребенок. Но не она. Не Таллула.

Но на ее мнении о внуке нет этой призрачной вуали. Нет, она любит его, но, боже, как же ей с ним тяжело! Она не хотела третьего ребенка. У нее была такая возможность. Примерно через год после того, как они с Джимом расстались, в ее жизни появился мужчина, который сказал, что подарит ей ребенка. Ей было чуть больше тридцати. Райан как раз заканчивал начальную школу, и на мгновение казалось, будто для этого идеальное время. Но стоило ей представить перспективу бессонных ночей, тревог и еще восемнадцати дополнительных лет по пути материнства, как желание тотчас пропало. Она представила себя в том возрасте, в каком она сейчас, в сорок лет, с двумя взрослыми детьми, и эта идея ей понравилась. Так что она сказала «нет» хорошему мужчине, который хотел подарить ей ребенка, и они сошли с дистанции как любовники, а затем он ушел, поняв, что хочет большего, и все. Она сознательно решила не заводить третьего ребенка, и вот теперь у нее есть ребенок, капризный и сердитый, и она валится с ног от хронической усталости. Постоянно.

Но сейчас он спит, и они вместе перешли мост очередного дня, и ее любовь к нему такая же всеобъемлющая, как и ее любовь к двум детям, которых она родила сама, особенно сейчас, когда он рядом, но не бодрствует, когда у нее есть двенадцать часов, чтобы побыть самой собой.

Она открывает бутылку вина и наливает себе немного в бокал. Холодный поцелуй вина, когда оно попадает в нижнюю часть ее желудка, доставляет ей мгновенное удовольствие. Она делает еще один глоток и берет телефон, собираясь провести некоторое время, бездумно просматривая свою ленту в Фейсбуке. Но как только ее большой палец касается синего значка на экране, его стирает входящий телефонный звонок.

Дом Маккой.

Она прочищает горло и нажимает на иконку ответа.

— Ким. Это я, Дом. У нас есть кое-что новое. В Мейпол-Хаусе. Можете приехать?

У Ким перехватывает дыхание.

— Хм. Я только что уложила ребенка. Я одна. Мне не на кого оставить его. Можете мне просто сказать, что такое?

Секунда молчания, а затем он говорит:

— Хорошо, Ким, дайте мне пять минут. Десять. Я приеду к вам сам. Ждите.

Десять минут растягиваются в восемнадцать, прежде чем по стеклянным панелям ее входной двери наконец скользит тень Дома. Ким открывает ему еще до того, как он звонит в звонок, и ведет его в гостиную. Пока она ждала, она перелила вино обратно в бутылку и поставила его в холодильник. Она взбила подушки и убрала игрушки Ноя. Она собрала волосы назад и надела носки, чтобы Дом не видел ее неухоженных ногтей на ногах.

— Как ваши дела? — начинает Дом, садясь в синее, обтянутое джинсовой тканью кресло, в которое он всегда садится, когда приходит к Ким с новостями.

— Я в порядке, — говорит она. — Просто устала. Ну, вы понимаете.

— Да, — говорит Дом, — и полностью вам сочувствую.

Он больше не носит обручального кольца. Ким впервые заметила это около шести месяцев назад. И он похудел. Она нетерпеливо смотрит на него, ожидая услышать что-то хорошее.

— Керрианна Маллиган позвонила нам около часа назад. Ее дочь увидела со своего балкона что-то на территории колледжа. Она пошла посмотреть и нашла вот это.

Он поворачивает к ней свой телефон и показывает ей снимок. На нем что-то вроде той прибитой к забору картонной таблички, которую подруга директора школы обнаружила неделю назад.

— Что это? — хрипло спрашивает она. — Что это было?

Он поворачивает телефон к себе, проводит пальцем влево по экрану и снова поворачивает его к ней. Она смотрит на изображение. Это какой-то предмет в прозрачном пакете с надписью. В этом нет никакого смысла.

— Что это? — спрашивает она.

— Что ж, — говорит Дом, — я надеялся, что вы нам это скажете.

Она кончиками пальцев увеличивает на экране изображение. Это странный металлический инструмент с загнутым концом и U-образной выемкой, похожий на маленькую садовую лопатку.

— Я не знаю, что это такое. Я понятия не имею.

Она видит, как по лицу Дома промелькнуло разочарование.

— Что ж, — говорит он, — эту вещь отправили на экспертизу, так что, надеюсь, там поймут, что это такое. А пока мы все еще ждем ответа криминалистов по поводу отпечатков пальцев на кольце и коробке, но буду с вами честен, Ким, там все выглядит не слишком оптимистично. И, похоже, уже пришел анализ почерка, так что завтра я первым делом займусь им. В общем, еще есть над чем поломать голову.

Он улыбается ей, и она знает: он пытается казаться оптимистичным. Но вместе с тем она знает, что все идет не так, как он надеялся, потому что, хотя речь идет об исчезновении ее дочери, его неспособность раскрыть загадку ее исчезновения очень глубоко расстраивает Дома.

— Спасибо, Дом. Спасибо вам за все, — с улыбкой говорит она.

— Я бы рад взвалить на себя больше дел, — отвечает он. — Мне кажется, что я вечно сижу сложа руки. Но это, — говорит он, засовывая телефон в карман, — лучше, чем ничего. Кто-то что-то знает, и этот кто-то хочет, чтобы мы знали то, что знает он. Так что держите ушки на макушке, Ким. Будьте бдительны. Если вдруг услышите что-то от кого-то, если кто-то скажет вам, что видел что-то странное, немедленно дайте мне знать. Договорились?

Он серьезно смотрит на нее. Она улыбается и говорит:

— Конечно.

И на мгновение ей кажется, что она может добавить: «У меня есть вино. У вас есть время?» Но тотчас понимает, что, конечно же, у него нет времени, что он занят работой, что он за рулем и ему еще ехать домой. У него своя собственная жизнь, дети, которых нужно уложить в постель, и он сделал то, ради чего пришел сюда, и, конечно, вряд ли захочет остаться и пить вино с уставшей, печальной женщиной. Поэтому она тоже встает и провожает его до двери.

— Завтра я первым делом снова свяжусь с вами. Берегите себя, Ким.

— Да, — говорит она, хватаясь за край двери. Она ощущает острую потребность быть ближе к другому человеку, потребность чего-то большего, нежели только она, Ной, этот дом и все эти вопросы, что до сих пор остаются без ответа. Затем она закрывает за ним дверь и тотчас сует в рот кулак, чтобы сдержать слезы.

— 36 –

Май 2017 года

Весна приближается к лету в однообразной череде утомительных студенческих дней и скучных ночей, проведенных рядом с Заком на диване, пока на столе рядом с ними мигает «радионяня». Ной дорос до той стадии, когда его голова слишком велика для его тела, и они шутят, что он выглядит как игрушечный болванчик, и когда он засыпает на заднем сиденье машины, им приходится подпирать его огромную голову подушками.

Квартира на кольцевой дороге в Рейгейте накрылась медным тазом, так как банк отказал им в ипотеке, и Зак с видом мрачного негодования возвращается к своим таблицам и банковским выпискам. Такое впечатление, что покупка недвижимости — единственное, что для него по-настоящему важно, что быть домовладельцем в девятнадцать лет — это своего рода знак чести, который даст ему почувствовать себя победителем.

Теперь они занимаются сексом по средам после обеда, когда Зак рано возвращается домой, Ким на работе, Райан в школе, а Ной днем спит. Каждый раз одно и то же, отработанная серия движений, которая заканчивается примерно через десять минут, когда Зак беззвучно кончает, уткнувшись лицом в подушку, а Таллула на цыпочках бежит в ванную, где рассматривает себя в зеркало, гадая, кто эта голая девушка с пустыми глазами и помятой грудью. Но вместе с тем она испытывает облегчение, ощущение, что это сделано и теперь у нее есть неделя, в течение которой ее тело принадлежит только ей.

Проходят недели, дни становятся длиннее. Летние экзамены все ближе, и Таллула больше времени проводит дома, повторяя пройденный материал, а не сидит на диване с Заком, который, когда она занимается, то и дело заглядывает в спальню, находя глупые предлоги, чтобы отвлечь ее.

В колледже она видит Скарлетт почти каждый день, но они научились игнорировать друг друга до такой степени, что Таллуле иногда кажется, что, возможно, ничего из этого никогда не было, что все это ей приснилось. Подружки Скарлетт никогда не принимали ее как часть жизни Скарлетт и, похоже, рады тому, что ее там больше нет. Они машут ей, когда проходят мимо, кричат: «Привет, Лула», и Таллула отвечает им: «Привет». Но в обеденное время в столовой Таллула сидит с ребятами со своего курса социальной работы или одна. Они со Скарлетт не разговаривали друг с другом с утра воскресенья, когда Таллула, приехав к ней, застала ее с засосом на шее, поставленным бывшим парнем. Скарлетт несколько дней присылала ей по Ватсапу жалобные сообщения, но Таллула просто удалила их все, а затем и вовсе заблокировала ее.

Но неважно, сколько времени прошло или насколько успешно они могут притворяться, что не знают друг друга. Ее все еще тянет к Скарлетт, и чувство это такое же грубое, такое же красное, такое же реальное, каким оно было, когда они были вместе. Таллула испытывает почти физическую боль, стоит ей вспомнить ощущение руки Скарлетт на своей руке под столом в их тайной кондитерской для пожилых леди, вспомнить те воскресные утра. Стоит ей закрыть глаза, как она ощущает запах ароматической свечи в спальне Скарлетт, жар ее губ на своей коже, чувствует, как ее щеки горели румянцем еще в течение нескольких часов после того, как она возвращалась домой. Ей хочется все это вернуть. Но, увы, это невозможно, потому что она — мать, у нее есть ребенок, и у нее есть обязанности, и она не может возложить их на плечи той, кто не понимает, что нехорошо позволять бывшему бойфренду оставлять на шее засосы, зная, что нынешняя любовь едет к ней на велосипеде. Она просто обязана дать Ною прочную, надежную основу, а Скарлетт — это все что угодно, но только не надежность.

Но затем, одним солнечным утром во вторник, когда Таллула, засунув в коляску небольшой пластиковый пакет с ломтиками черствого хлеба, везет сидящего в ней Ноя к пруду, она видит на другом конце луга знакомую фигуру. По вторникам Скарлетт весь день в колледже. Ее здесь не должно быть. Она не может стоять на другом конце луга и смотреть прямо на Таллулу.

Таллула в панике. На миг ее охватывает желание развернуть коляску с Ноем на сто восемьдесят градусов и поспешить домой, но Скарлетт ускорила шаг и теперь направляется прямо к ней. Таллуле видно, как она в замешательстве хмурит лоб, как ее взгляд мечется между Таллулой и коляской.

Таллула опускает голову, глубоко вздыхает и идет через луг навстречу Скарлетт.

— Боже мой, он твой?

Таллула кивает.

— Да. Это Ной. Он мой.

Скарлетт недоверчиво смотрит на нее. Затем приседает и тянется к коляске. На мгновение сердце Таллулы начинает бешено колотиться; ей страшно: вдруг Скарлетт схватит его, ущипнет, причинит ему боль. Она подтягивает коляску к себе, но Скарлетт просто здоровается с Ноем.

— Привет, красавчик, — говорит она, гладя ладонью щеку Ноя. Тот смотрит на нее широко раскрытыми глазами, но без страха. Скарлетт поднимает взгляд на Таллулу. — Боже мой, — говорит она. — Он такой красивый.

— Спасибо.

Скарлетт издает нервный смешок.

— Боже мой, Лула. Ты мамочка.

Таллула вздыхает и кивает.

— Почему ты мне, мать твою, ничего не сказала?

— Не могла бы ты… — начинает Таллула, ненавидя себя за то, что она это говорит, но ей нужно это сказать, потому что эти слова причиняют ей физическую боль, когда она находится рядом с ребенком, — Не могла бы ты не ругаться? Ты не возражаешь?

Скарлетт зажимает себе ладонями рот.

— Вот же дерьмо, — говорит она. — Извини.

— Ладно. Просто он в том возрасте, когда начинает пытаться говорить. И я бы не знала, что мне с ним делать, если бы это было его первое слово. Ну, ты понимаешь.

Скарлетт кивает и улыбается.

— Боже. Да. Конечно. — Она снова встает и засовывает руки в карманы пестрого блузона в стиле лоскутного одеяла. Ее волосы короткие и растрепанные, вокруг рта — россыпь прыщей. И все же у Таллулы перехватывает дыхание. — Почему ты мне не сказала? — снова спрашивает она.

Таллула пожимает плечами.

— Честное слово, не знаю.

— Так вот почему ты прицепилась к этому лузеру. Теперь мне понятно.

Таллула мгновенно ощетинивается.

— Он не лузер.

Скарлетт пожимает плечами.