Ничего не помогало: нужно как-то избавиться от тормозного башмака. Анна наклонилась через сиденье и протянула руку вниз. Ее пальцы не достали даже до ступицы колеса. Взяв кнут, она коснулась им тормоза. Но кожаный ремешок безуспешно парил над железом и никак не желал цепляться за башмак.

Тяжело дыша, Анна снова выпрямилась. Кровь ударила ей в голову, и у нее закружилась голова. Ее охватила злоба. Она подняла глаза к волокнистым облакам. Графиня хотела помолиться, но вместо этого с ее губ слетел целый букет баденских ругательств. Если Бог не желал ей помогать, придется помочь себе самой. Решительно обхватив ноги, она подняла их над краем козел и медленно заскользила вперед.





Александр слышал, как по ступенькам поднимается жандарм. Всего один! Возможно, ему повезет, и он одолеет негодяя. Но возня привлечет других.

Выход был.

Дюма прошмыгнул назад в мавританский зал, перелез через подушки, лежавшие на диване, открыл одно из окон и перегнулся через парапет. В лицо ударил свежий воздух. Запахло свободой. Но она была этажом ниже.

Вдобавок окно было слишком маленьким, чтобы через него пролезть. Арабы густо украсили раму лепниной в форме луковиц. Отсюда бежать некуда.

С тоской Александр посмотрел на две кривые сабли из дамасской стали, украшавшие стену. Пойти с ними против пистолета граничило с манией величия. Но разумнее ли выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть? Как бы Эдмон Дантес или д’Артаньян выбрались из такой ситуации? Александр усмехнулся. Им на помощь с идеей пришел бы автор.

Но такое бывает лишь в мире книг и фантазий. В настоящей жизни человеку приходится справляться самому.

Шаги жандарма раздавались уже в кабинете.

Александр достал обе сабли и принял позу, чтобы сделать выпад. Рукоятки оружия, обмотанные кожаными ремешками, плотно лежали в его руках. Когда-нибудь – он не сомневался – о его львиной отваге напишут роман.





– Черт бы тебя побрал! – вырвалось у Анны.

Графиня висела, одной рукой держась за перекладину козел, а другой тянулась к тормозному башмаку. Ноги бесполезно лежали на гравии, а вес тела растягивал пальцы. Если она не удержится, то не сможет снова взобраться на козлы.

Анна старалась не обращать внимание на боль в суставах и схватилась за рукоятку тормоза, потянула и дернула. Металл не сдвинулся с места. Похоже, он застрял после ее предыдущих попыток.

Дрожащими пальцами Анна выковыряла из-под тормозного башмака несколько камешков. Теперь железо не так плотно сидело в земле. Она снова потянула. С резким звуком препятствие высвободилось. Тормоз с дребезгом упал на камни.

Мышцы Анны взвыли от боли, когда она попыталась взобраться назад. Ей удалось ухватиться за прутья козел второй рукой. Она медленно поднялась. Ее тело было маленьким и легким. «Дюма, – подумала графиня, когда лежала на животе на сиденье и ждала, пока стихнут судороги, – Дюма бы с этим точно не справился.

Анна кое-как приняла сидячее положение. У нее совсем не осталось сил. То, что она только что сделала, для здоровых людей было пустяком. Проклятый Леметр! Он отнял у нее все: силу, грацию, дом, любимого мужчину. Вместе с гневом вернулась и тоска по Тристану. А боль потери, в свою очередь, усилила гнев. Анна застонала. На сантименты у нее сейчас нет времени. Она снова взялась за поводья. Лошадь тронулась. И на этот раз карета пришла в движение. Колеса заскрипели по гравию.

Слышали ли шум в шато? Вот бы у нее была карета, которая ехала как по шерсти! Графиня пустила лошадь в обход замка. Если бы она поворачивала слишком часто, жандарм у входа мог бы ее заметить.

Над окнами первого этажа на песчанике были высечены лица: портрет слепого Гомера. Рядом с ним на Анну свысока смотрел Шекспир. Дюма украсил дом великими поэтами истории.

Карета подъехала к задней стороне здания. Здесь на фасаде красовался лик Вольтера. Рядом с ним… Анна вздрогнула. Это был сам Дюма. Не из песчаника, но из плоти и крови, стекавшей у него по лицу. Верхняя часть туловища перевесилась через подоконник. Писатель вот-вот упадет и разобьется насмерть.





Жандарм добрался до зала «фабрики романов». По паркету загремели столы и стулья.

«Он думает, я прячусь под мебелью», – подумал Александр. Ему хотелось удовлетворить собственное честолюбие, и он крепко сжал рукоятки сабель. Настало время постоять за себя. Писатель подошел к окну, поднял сначала один, а потом другой клинок над головой и рубанул ими по лепнине. Штукатурка раскрошилась под его ударами. В воздухе заклубилась пыль, а мелкие обломки упали на пол.

– Стоять! – раздался голос из «фабрики романов».

Снова послышалось, как кто-то двигает столы.

Александр обрушил на штукатурку еще один удар. Образовавшегося отверстия должно хватить. На большее нет времени.

Обеими руками он протиснулся в окно, просунул наружу грудь и втянул живот.

Прогремел выстрел. Штукатурка откололась и полетела Александру в лицо. Он почувствовал укол боли – ничто по сравнению с тем, что ожидало его, когда он окажется внизу, на земле. Но другого выхода не было. Писатель чувствовал, как пот стекает у него по лбу. Кто-то схватил его сзади за сюртук и попытался оттащить назад.

Тут Дюма увидел, как за угол здания завернула карета. На козлах сидела графиня. Она посмотрела на него с негодованием и беспокойством, как и всегда.

– Сюда! – крикнул писатель.

Поняла ли она его, он не узнал, потому что руки рванули его за одежду и потащили обратно в Chambre mauresque.

Александр шагнул назад, ударился обо что-то мягкое. Раздался возмущенный крик. Хватка ослабла.

Одним махом Дюма протиснулся сквозь разбитую лепнину. На мгновение у него закружилась голова. Затем он спрыгнул.





Дюма с грохотом упал на крышу ландо. Карета покачнулась. Кузов прижало к ободьям. Потом повозка снова поднялась.

– Пошел! – Анна дернула поводья.

Но лошадь по-прежнему бежала неспешным шагом. Из замка доносились крики. Снова прогремел выстрел. Слева от нее взбрызнули камешки.

– Быстрее! – Запачканное кровью лицо Дюма оказалось рядом с ней. Почему от него так пахнет штукатуркой?

– Быстрее! – рявкнул Дюма на ухо Анне.

Позади послышались торопливые шаги. Мужские голоса выкрикивали приказы.

Дюма свалился с крыши кареты на козлы. Он чуть не столкнул Анну со скамьи, однако успел схватить графиню за руку и удержал на месте. Он вырвал поводья у нее из рук и ударил ими: кожаные ремешки опустились на круп лошади. Наконец животное пустилось рысью. Шаги преследователей остались позади. Анна огляделась. Было видно двух жандармов. Они бежали обратно к шато. Полицейские быстро догонят их на своей карете.

Ландо нырнуло под низко нависшие ветви дубов. Листва разлеталась под копытами. Дюма свернул с дороги и, проскочив между двумя могучими стволами деревьев, поехал прямиком в лес, к скале. Но прежде чем карета успела разбиться о гранит, Дюма направил лошадь влево. Под ветвями деревьев оказалась широкая тропа. С подъездной дороги ее не было видно. Они объехали скалу, и там, в середине утеса, им открылось свободное пространство, достаточно широкое, чтобы туда могла заехать карета.

– Это небольшое укрытие я устроил для того, чтобы прятаться от людей, считающих, будто я должен им деньги, – объяснил Дюма.

Он поднялся с кóзел, потянул лошадь за поводья и направил испуганное животное между скалами.

Анна втянула голову в плечи. Экипаж окружила тьма. Через несколько небольших отверстий в скале проникал свет. Жандармы не заставили себя долго ждать. Карета полицейских на большой скорости пронеслась мимо укрытия.

– Иногда, – сказал Дюма, – стоит остановиться на краю дороги и посмотреть, какие скрытые сокровища может предложить лес. Вы не находите?

Глава 19. Париж, декабрь 1851 года

Париж изменился до неузнаваемости. Столица французов походила на своих жителей. Она либо подставляла щеку для поцелуя, либо хищно скалила зубы. На сей раз это были зубы.

Все прохожие и упряжки исчезли. Анна и Александр ехали по пустым бульварам, как по театральному закулисью после того, как актеры покинули сцену. Но художники-оформители все еще работали.

Мужчины в рабочей одежде, женщины в грязных фартуках, мальчишки в рваных штанах и горожане без шляп возводили баррикады. Искать камни и деревянные балки им пришлось недолго. Перестройка города бароном Османом шла полным ходом, и повсюду валялись груды хлама: внутренности старых парижских домов, которые вырвали и свалили в горы мусора. Теперь они снова послужат цели.

Воздух наполняли стук, грохот и крики. К домашнему аромату, поднимавшемуся из каминов, примешивался резкий запах больших костров.

Александр направил карету вокруг баррикады и остановился рядом с мужчиной в форме в синюю полоску. Тот держал в руках ружье и возился с затвором.

– Что здесь происходит, друг мой? – крикнул Александр вооруженному.

– Разве вы не слышали? – спросил мужчина.

– Я только что прибыл в город, – неопределенно объяснил Александр.

– На передовице в газете написали, что представитель планирует государственный переворот. И теперь этот кошмар стал явью. Луи Наполеон распустил Национальное собрание и бросил представителей оппозиции в тюрьму. Но я скажу вам одно, месье: у этого проходимца ничего не выйдет. Во всяком случае, до тех пор, пока я могу держать ружье.

– Значит, автор статьи был прав? – Александр не мог понять, для каких политических интриг кто-то решил воспользоваться его безобидной газетой.

– Ходят слухи, что парламент хотели распустить только через несколько месяцев, – сказал он. – Но автор этих строк не оставил Наполеону выбора. Его план раскрыли. Если он хотел добиться успеха, больше ждать было нельзя. Теперь вы понимаете, что происходит в Париже. Все как в 1848-м! Если вы друг республики, месье, беритесь за оружие!

Он прижал ружье к груди. Александр хорошо знал таких героев. В его романах их хватало с лихвой. Они были полны решимости умереть за Францию. В литературе они заслуживают внимания, а в действительности их можно только пожалеть.

– Спасибо, дружище. – Он ободряюще кивнул бойцу. – Но со мной дама, которую нужно отвезти в безопасное место. Желаю удачи!

– За Францию! – прокричал участник баррикадных боев вслед карете.

На город опускался вечер. Но на этот раз никто не зажег газовые фонари. В окнах свет тоже не горел. Париж затаился.

Когда графиня попыталась зажечь лампы рядом с козлами, Александр положил руку ей на плечо.

– Жандармы наверняка ищут нас и здесь, – сказал он. – Лучше постараемся добраться до Гар дю Нор до наступления темноты.

Писатель погнал лошадь быстрее. Подчас одно из колес ударялось о дверь или старый стул, лежавшие на земле. Карета подпрыгивала, и просиженной обивке козел приходилось нелегко.

Тем не менее графиня тоже считала, что им нужно как можно скорее покинуть Париж. С Гар дю Нор ходили поезда в Бельгию. В Брюсселе они пока что будут в безопасности. Александр надеялся, что вокзал еще не закрылся. На самом деле Луи Наполеону должно быть на руку, если его противники сбегут из города. Но диктаторы – Александр знал это по своим романам – почти так же непредсказуемы, как женщины.

Анна и Александр ехали мимо дощатых перегородок, на которых висели наспех расклеенные плакаты, называющие Луи Наполеона освободителем Франции. Лик диктатора с черной козлиной бородкой красовался на стенах домов. На углу улицы стоял мальчик со спущенными штанами и облегчался перед изображением президента. В нескольких метрах от него женщины срывали недавно наклеенные плакаты и втаптывали их в грязь деревянными башмаками.

Александр гадал, какое отношения ко всему этому имеет Леметр. Он казался связующим звеном между событиями последних двух дней. Депутата Пивера убили – незадолго до этого он был в салоне Леметра. Пивер умер, и сразу после этого открылся тайный план Луи Наполеона. Если между этим нет никакой связи, значит, близится пришествие антихриста. Леметр, Леметр. Это имя крутилось в голове Александра, как шарик в барабане рулетки. Но колесо это все не желало останавливаться.

Карета стучала по дороге. Александр почувствовал, как его зубная боль вспыхнула с новой силой.

– Смотрите! – крикнула графиня.

Они добрались до улицы Ла Файет, в конце которой располагался железнодорожный вокзал. Перед ними вплотную высились баррикады. Там стояли мужчины и женщины с винтовками, косами и дубинками. Мальчишеский голос выкрикивал лозунги, а взрослые хором вторили ему. Посреди улицы горела груда мебели. В небо летели искры.

Александр направил ландо к краю дороги.

– Подождите здесь! – крикнул он и осознал бессмысленность своих слов, только выйдя к баррикаде с поднятыми руками.

Надо надеяться, его никто не узнал. Это из-за его статьи начался государственный переворот. Кто бы поверил ему, если бы он поклялся, что злополучные строки вообще написал не он? По собственному опыту Дюма знал, что в такой ситуации даже малейшей искры подозрения было достаточно, чтобы ему в живот всадили свинцовую пулю.

– Я друг республики! – крикнул он.

Громкие крики смолкли. Молодой человек без сюртука вытащил из-за пояса пистолет и направил его на Александра.

– Докажи это!

– Vive la France![44] – прокричал Александр. – Да здравствует революция!

Боец на баррикадах рассмеялся.

– Так может сказать каждый. Если ты на нашей стороне, ты отдашь нам карету, чтобы мы могли укрепить заграждения.

Сердце Александра стало таким же тяжелым, как и его руки. Ствол направленного на него пистолета поблескивал в свете пламени. Писатель покачал головой.

– Мне нужна карета, чтобы отвезти мою спутницу на Гар дю Нор. Она не может ходить. Мы сядем на последний поезд из Парижа. После этого вы можете делать с экипажем все, что захотите. – Он на секунду замолчал. – Если только будете хорошо ухаживать за лошадью.

– Ты хочешь со мной поторговаться? Разве я похож на торгаша? – возмутился вооруженный. – Эй, Симон! Леонар! – крикнул он людям, стоявшим позади. – Этот тут думает, что я торговец.

С другой стороны баррикады послышался смех.

– Отдашь карету по доброй воле или нам сперва овладеть твоей подружкой?

Веселье исчезло из его голоса. Две фигуры поднялись на баррикаду и встали рядом с ним. Наверное, это были Симон и Леонар.

«Поскорее бы убраться из этого города!» – подумал Александр. Жандармы хотели его застрелить. Их противники – тоже.

Опустив руки, он крикнул:

– Быть может, вы и не торговцы, но вы, несомненно…

– Слепцы, – крикнула графиня с кóзел. – Господа, разве вы не видите, кто стоит перед вами? Это Александр Дюма. Неужели вы хотите застрелить доверенное лицо горничных, поэта поварих, предъявителя любовных писем солдатам и советника портье по правовым вопросам?

У Александра по спине пробежал холодок. Эта женщина обратила его собственные слова против него. Высмеяв его, она еще и позаботилась о том, чтобы его застрелили.

Писатель покачал головой и попытался улыбнуться.

– Но я не.

– Дюма здесь! – крикнул Симон. Или это был Леонард? – Дюма!

Еще несколько фигур поднялись на баррикаду. Они стояли перед Александром словно трибунал. У каждого в руках было оружие.

– Поднимайся, Дюма! – крикнула женщина.

– Герой Парижа! – добавил другой голос.

И вскоре на улице Ла Файет звучали лишь два слога.

– Дю-ма! Дю-ма! Дю-ма!

Александр удивленно посмотрел на Анну. Графиня по-немецки сдержанно улыбнулась. Знала ли она, что эта разъяренная толпа его не убьет? Или просто решила рискнуть?

– Тихо! – рявкнул мужчина без сюртука. – Это не Дюма! Дюма – чернокожий. Я видел его раньше. А этот такой же белый, как мой ночной колпак.

Крики стихли. В тишину прорвался треск костра.

Не чернокожий? Александру захотелось расхохотаться. Он всю жизнь страдал из-за своего темного цвета кожи. Из-за этого его даже не приняли в Academie frangaise[45]. А теперь его называют белым. Что за насилие над душой!

– Я Дюма, – крикнул он и подумал об отце, который сейчас точно бы им гордился, об отце, который, несмотря на темный цвет кожи, стал генералом армии Наполеона.

– Лжец! – прокричала женщина с седыми волосами и ярко-красными струпьями на шее и щеках. Полы ее одежды развевались, когда она спрыгивала с баррикады. – Он шпион Наполеона.

Она наклонилась и плюнула. Теплая слюна попала Александру на лицо.

Дюма стер плевок. Его дыхание участилось. Он еще никогда не прибегал к насилию по отношению к женщине. Но так его еще никто не унижал.

Писатель схватил мятежницу за плечи. Ее глаза расширились и округлились. А потом она рассмеялась, рассмеялась так громко, что привлекла всех своих пособников с баррикады. Один за другим они подошли к Дюма. И все они тоже принялись хохотать.

– Вы что, все с ума посходили? – спросил Александр. Его кипящий гнев угас в холодной волне неуверенности.

Седая женщина протянула руку и провела по щеке Александра. Она ухмыльнулась, показав свои пальцы. Они были белыми.

Сперва Александр не понял, в чем дело, но быстро догадался. Штукатурка, которую он отрубил с лепнины в Chambre mauresque, прилипла к его коже. Как только слюна растворила пыль, маскарад подошел к концу.

– Дю-ма! Дю-ма! Дю-ма! – снова раздавались крики.

Только истинная французская революционерка могла увидеть правду. Александр все еще держал женщину за плечи. Теперь он притянул ее к себе и страстно и влажно поцеловал в губы. От нее пахло капустой – ароматом французского народа. Он снова поцеловал ее, и ее руки взъерошили его шевелюру.

– Сражайся с нами, Дюма! – призывали его голоса.

Александр посмотрел на Анну. Графиня сидела на козлах и наблюдала за происходящим, словно из театральной ложи.

– Я буду сражаться с вами за Францию, – сказал он и пожал протянутые к нему руки. – Но не здесь. Я знаю, кто на самом деле желает гибели нашей великой нации. Отвезите нас на вокзал. Я отыщу источник всего зла. И уничтожу его!





Фрушар писал. Его перо танцевало по бумаге. Дюма исчез, и теперь ничто не могло помешать его таланту. Больше никаких поучений. «Фрушар, такие истории не продаются. Фрушар, вы хотите меня разорить? Фрушар, Фрушар, Фрушар!»

Наконец в замке Монте-Кристо воцарилась тишина. Дюма сбежал бог знает куда. Лишившись работодателя, слуги тоже исчезли. Даже авторы фабрики романов пустились в бега после того, как революционная статья в «Мушкетере» ввергла Францию в хаос. Трусы!

Фрушар остался. Ему не составило труда проникнуть в замок. Камень и окно – эти двое отлично подходили друг другу. Поместье в обширном парке было заброшено. Отныне в Париже гремели баррикадные бои, и сюда не приезжали даже процентщики или собутыльники хозяина.

Фабрика романов принадлежала ему.

Кабинет писателя наверху был пуст, но Фрушар избрал белый салон на первом этаже. Он сидел на троне Дюма, курил сигары Дюма, пил вино Дюма. Поначалу мраморный бюст бывшего хозяина дома строго взирал на него свысока. Поэтому Фрушар надел ему на глаза повязку. Теперь копия писателя выглядела так, словно его вывели на расстрел.

Именно такая участь ожидает Дюма, когда его поймают. Быть может, его даже повесят. Фрушар довольно прищелкнул языком. Александру Дюма не будет пощады. Дела его были плохи. А благодаря Фрушару станут еще хуже.

Так повелел Леметр. Таинственный магнетизёр вручил Фрушару конверт и дал ему четкие инструкции: фабрика романов должна работать и дальше, тексты в «Мушкетере» сорвут маску с лица аристократии во всем мире. И именно Фрушар и Леметр напишут эти строки.

В конверте лежали две тысячи франков. За них Леметр потребовал опубликовать памфлет, который лишил бы парижан чувств. Написать его должен был Фрушар.

Мужчина снова склонился над листком бумаги и поставил бокал на загибающийся уголок. Он глубоко обмакнул перо в чернильницу. Пятна, оставшиеся от чернил на роскошном столе, позабавили его. Фрушару они казались кровью бывшего хозяина дома. Он уронил еще несколько капель на полированную деревянную поверхность, прежде чем начал писать. Император Наполеон оскверняет могилу Бальзака.

Чудесное название для чудесно придуманной истории. Бальзак, любимый писатель всех французов, умер лишь в прошлом году. Половина Франции провожала его гроб до кладбища Пер-Лашез жарким августовским днем. Новость о том, что Луи Наполеон осквернил его могилу, святилище французской культуры, вызвала бы возмущение по всей Франции. А французы – Фрушар это знал – взялись бы за оружие и перестреляли всех, прежде чем догадались бы проверить, соответствует ли информация истине.

Перо заскрипело по бумаге. Теперь, когда Дюма не исправлял каждое второе его предложение, мысли Фрушара текли бурной рекой. По его велению, Луи Наполеон приказал выкопать тело Бальзака и зарыть его в братской могиле, где никто не смог бы его найти.

Фрушар остановился и задумался. Не Бальзак ли когда-то сказал: «Человек живет дважды. Первый раз в действительности. Второй раз в памяти»? Он поместил бонмо[46] в конце статьи и написал внизу, что памятное место теперь навсегда уничтожено.

Откинувшись назад, Фрушар довольно хлопнул обеими руками по столу. Фабрика романов превратилась в мануфактуру лжи.

Часть 2. Вор в Британском музее

Глава 20. Лондон, декабрь 1851 года

Бриллиант размером с гору – так лондонские газеты окрестили кафедральный собор из стекла и стали, с мая возвышавшийся в Гайд-парке[47]. В народе монумент называли Хрустальным дворцом. Со дня открытия Всемирной выставки в Лондоне побывали многие иностранцы. Голландцы, немцы, французы, бельгийцы, швейцарцы, шотландцы и даже ирландцы хотели узнать, что такого могут показать двадцать восемь стран. В листовке для посетителей обещали, что, попав на день в Хрустальный дворец, любой увидит чуть ли не весь мир и больше никогда не захочет путешествовать.

Здание привлекало всеобщее внимание, но не менее интересны были представленные в нем предметы: восточные ковры, скульптуры из древнего Константинополя, картины маслом, написанные лондонскими художниками, огромные блоки из литой немецкой стали, стулья из индийского каучука, железнодорожные рельсы длиной в двадцать метров из Пруссии, машина из Северной Америки, которая, как говорили, могла сама скосить целое кукурузное поле, и «Кохинур» – один из самых крупных алмазов в мире.

Бен Саймс приходил в Хрустальный дворец каждый день. Он все время делал вид, что читает газету, пока ждал возле вяза. Дерево достигало более тридцати метров в высоту, и выставочный зал построили вокруг этого древнего гиганта. Вяз всегда привлекал много посетителей. Каждый хотел увидеть, как сочетаются природа и архитектура. Здесь все гости замедляли шаг, здесь каждая пара посетителей, остановившись, поднимала глаза в небо, чтобы, хорошенько полюбовавшись этим зрелищем, понять, на сокровища какой страны им стоит взглянуть в первую очередь.

Тогда-то Саймс и предлагал свои услуги.

– Откуда вы? – спрашивал он гостей – в основном супружеские пары или небольшие группы юношей.

Этот простой вопрос всегда оказывался удивительно действенным. Все с удовольствием рассказывали ему о трудностях, которые они испытали по пути в Хрустальный дворец. При этом каждый старался подчеркнуть, что даже самые далекие дороги, самые грязные гостиницы, самые тяжелые лишения не могли помешать им стать частью того, о чем мир будет говорить еще сто лет.

Саймс знал, что они уже попались ему на крючок.

Будучи сыном британского дипломата, он, помимо английского, говорил на немецком, французском, итальянском и немного на испанском языках. Правда, его отец проиграл свой пост вместе с наследством сына. Но никто не мог отнять у Бена языки, которыми он владел.

– Signori, disturbi?[48] Vous avez fair un peu perdu?[49] Kann ich Ihnen helfen?[50]

Чаще всего посетители испытывали огромное облегчение, встретив проводника, говорящего на нескольких языках. Они всецело доверялись Саймсу. Это работало даже с англичанами, прибывшими из сельской местности. Лондонцы, напротив, избегали Саймса. Они отличались подозрительностью и скупостью. Даже такой обаятельный человек, как Бен Саймс, не мог пробудить в них желания приобрести что-нибудь на Всемирной выставке.

Водя своих жертв по Хрустальному дворцу, он всегда старался заговорить с мужчинами. У них денег водилось больше.

– Видите это чудо техники? Лодка, которую можно наполнить воздухом. Она плавает на самых высоких волнах. С таким судном Наполеон бы выиграл Трафальгарское сражение[51].

Разумеется, такое Саймс говорил только гостям из Франции. Испанцам он рассказывал про триумф Армады, если бы у нее были эти так называемые надувные лодки. Голландцам расписывал победу в сражение при Доггер-банке[52]. Швейцарцам… Со швейцарцами было сложнее.

Бен Саймс проявлял удивительную находчивость, и поэтому, увидев лишь первый предмет выставки, посетители часто сразу задавали вопрос:

– Можно ли купить эту лодку, наполняемую воздухом? Где они продаются?

Тогда Саймс уверял, что ему нельзя об этом говорить. Мужчины сразу доставали кошельки, набитые так туго, что было видно, как натянута кожа. Остальное было проще простого.

Бен Саймс называл цену – и немалую! Как-никак это одна из первых моделей. Однако он добавлял, что сделка не может состояться до закрытия Всемирной выставки, ведь другим посетителям тоже хотелось посмотреть на удивительные изобретения.

Вот он, решающий момент.

Некоторые – их было немного – отступали, пожав плечами. Они всегда соблюдали правила и законы, и даже выдумки какого-то незнакомца были не исключением.

Другие веровали в силу денег. Они вытаскивали банкноты и протягивали Саймсу, сжимавшему их в своих паучьих пальцах. Он обязательно проследит, чтобы это чудо техники не продали кому-то еще.

Уловка срабатывала так часто, что Саймс начал сомневаться в здравомыслии окружающих. Бывало, мужчины не попадались на удочку: надувная лодка оставляла их равнодушными. Тогда ловкий проводник показывал дамам картину с бабочкой из Лондона, отчего женщины приходили в восторг. Всем хотелось забрать с собой какую-то диковинку. Все посетители выставки были одинаковыми, откуда бы они ни прибыли: из региона, где протекал Мозель[53], Луара[54] или Гвадалквивир[55].

Этот мужчина пришел один. На нем были брюки в полоску и черный сюртук, а под ним – белая рубашка со стоячим воротником и черный шелковый галстук. На голове у него красовался очень высокий цилиндр, из-за своих размеров выглядевший странно. От мужчины пахло деньгами и какими-то необычными духами.

Какой он национальности? Вот что нужно выяснить, чтобы опутать жертву своими сетями. Он искоса наблюдал за посетителем, листая газету. Лучше бы этот человек оказался французом. Ныне они становились легкой добычей. Французы без конца говорили о государственном перевороте, потрясшем Париж на прошлой неделе. Лондонские газеты тоже печатали статьи и комментарии о Луи Наполеоне, который лишил власти парламент, а затем направил армию против протестующих граждан. Бои велись прямо на улицах французской столицы. Журналист The Illustrated London News[56] отметил, что для Франции это дело обычное. Сражаться на баррикадах для парижан – то же самое, что для британцев играть в поло.

Саймс восхищался Луи Наполеоном. Этот человек вмиг захватил целый город. Когда-нибудь и он, Бен Саймс, сможет похвастаться большим уловом. Когда-нибудь…

– Вы следите за мной? – Его жертва стояла прямо перед ним.

Черт побери! Казалось, незнакомец прочитал его мысли.

У мужчины был французский акцент. К счастью, теперь Саймс знал, как подступиться к этому гостю.

– Месье! – обратился он к мужчине и зашуршал листами, неторопливо складывая газету, чтобы выиграть время. – Я разглядывал ваш изысканный и современный наряд. Вы часом не из Парижа? Простите, если я уставился на вас, месье.

– Леметр, – не кланяясь, представился мужчина.

Назвавшись именем последней жертвы, Бен снял берет из зеленого твида, предназначенный для игры в гольф.

– Вы знаете, где я могу найти проводника? – спросил незнакомец. – Я кое-что ищу.

Бен обратил внимание на его сухое лицо. Во Франции мужчины тоже пользуются косметикой?

– Вам повезло, месье Леметр, – ответил Бен. – Все официальные проводники уже заняты.

Лицо француза расплылось в улыбке. Этот человек сразу приглянулся Саймсу. Несомненно, это ничего не меняло: он все равно собирался его обобрать. Бен считал до трех. Затем гость должен был задать вопрос, который Саймс и пытался взрастить в нем своей фразой.

Раз. Два.

Три.

– Почему же мне повезло? – спросил француз. – Вы говорите, что проводников больше не осталось.

Саймс мысленно вторил французу. Эти слова он слышал на всех существующих языках, поэтому легко нашелся с ответом:

– Потому что эти проводники все равно недостаточно хороши для такого опытного путешественника, как вы. По счастливой случайности, я один из хранителей этой скромной выставки. Позвольте мне лично показать вам чудеса Хрустального дворца.

– Сколько это будет стоить? – спросил Леметр.

– Не считая вашего времени? Нисколько, – объяснил Бен. – У меня выходной, и я с превеликим удовольствием показываю гостям из других стран, как мы, англичане, постарались, чтобы устроить выставку.

Месье Леметр сказал, что теперь он согласен, ему и правда благоволит фортуна.

«Фортуна, – задумался Саймс. – Надо взять себе на заметку».

Он не сразу повел посетителя к надувной лодке. Идти прямо к цели присуще американцам. Французы были ценителями драматургии. С изящной экспозицией, длинным вторым актом и, наконец, кульминацией и катарсисом.

Но в этот раз все шло не так, как обычно.

Они начали с каноэ североамериканских индейцев, висевшего на канатах над головами посетителей. На носу и корме были нарисованы глаза. Обычно на них никто не обращал внимания. Однако француза, похоже, больше интересовал внешний вид каноэ, чем сама лодка, конструкцию которой Саймс объяснил до мельчайших подробностей. Леметр долго разглядывал ее, и Саймсу показалось, что каноэ и француз ведут немой разговор. Наконец француз отвел взгляд от предмета.

Затем Саймс хотел познакомить гостя с «Придворными событиями Средневековья». Однако добраться до павильона они не успели: Леметр свернул к выставочному залу Британской Индии, где на помостах стояли два живых слона. Животных украшали попоны и башни из золота. Их клыки обвивали ленты с драгоценными камнями. Чтобы ни у кого не возникло соблазна украсть сокровища, перед слонами, опираясь на рукоятки внушительных ятаганов, стояли два индийца в синих тюрбанах.

Перед Саймсом вновь предстало зрелище, которое он наблюдал рядом с каноэ. Только теперь Леметр вглядывался в живые глаза слонов. Он не обращал внимания на богатства, которыми были украшены огромные животные.

Так продолжалось и дальше. Вскоре Саймсу подумалось, что это не он водит француза по Хрустальному дворцу, а наоборот. Бену это не понравилось. Совершенно не понравилось. Прежде всего потому, что вскоре его гость привлек внимание охраны. Леметр касался всего, до чего только мог дотянуться, предварительно сняв кожаные перчатки. Он не просто дотрагивался до предметов, как многие другие посетители. Француз потянулся к деревянным резным изделиям, расположенным на позднеготической скамье хора, и принялся дергать их, словно проверяя, соединены ли они вместе или на самом деле – как утверждала вывеска – вырезаны из одного дерева. Он перелез через заграждения, чтобы усесться на украшенный перьями трон африканского вождя. Надзиратели не успели за ним уследить, и мужчина дернул рычаг грузоподъемного крана так, что двигатель завелся, лебедка намотала цепь, и стрела покачнулась. Если бы Бен не подоспел вовремя, кран бы сбил с ног даму в капоре.

Саймсу казалось, что прошла целая вечность. Наконец они добрались до надувной лодки. Она была размером со спасательную шлюпку большого фрегата. В ней сидели десятки мужчин; в три раза больше посетителей стояло вокруг. Некоторые, наклонившись, изучали воздушные камеры. Саймс протиснулся между ними, освободив место для своего спутника.

– Что скажете на это? Лодка, наполненная воздухом. Ее не потопить.

После все его жертвы, как правило, задавали один и тот же вопрос. Что произойдет, если в ней проделать дыру? Саймс подыскал объяснение: в лодке восемь воздушных камер. Невозможно уничтожить их все. И тогда он доставал из рукава свой главный козырь – Трафальгарское сражение.

Однако Леметр посмотрел на надувную лодку и громко рассмеялся.

– Неудивительно, что вы заманили меня сюда, – сказал француз.

– Заманил? – Может быть, этот человек из полиции? Саймсу вдруг захотелось как можно скорее покинуть лодку, француза и Хрустальный дворец. – Я показал вам чудеса света, господин. Причем бесплатно.

– Эта надувная лодка очень похожа на вас, – продолжил Леметр. – Она всегда плавает на поверхности. Но внутри у нее нет ничего, кроме воздуха. Лишь пустота.

– Так у французов принято выражать благодарность? – спросил Бен негромко, чтобы другие посетители не обратили на него внимания.

Он почувствовал, что его губы дрожат, и закрыл рот, чтобы не выглядеть идиотом.

Рука француза легла ему на плечо. Эта же рука пачкала стекло витрин, щупала ступни мраморных статуй и пробегала по гобеленам. Теперь Саймс и сам почувствовал себя предметом выставки.

– Пойдемте, и я покажу вам, как привык выражать благодарность, – сладким голосом сказал француз.

Рука потянула Саймса в сторону. Мужчины остановились под стальной балкой, обитой красным бархатом.

– В твоих глазах светится страх. Они тебя выдают.

Француз подошел к Бену вплотную. Запах, струившийся от его одежды – или от его тела, – теперь казался не приятным, а навязчивым. Саймс задержал дыхание. Однако вскоре он не выдержал и втянул воздух. Странный аромат каким-то образом очутился у него на языке. Леметр смотрел на обманщика так же, как на каноэ и слона. Взглядом хирурга.

– Я сразу понял, что ты замышляешь. Ты хитер. Ты изворотлив. Ты лондонец. Ты мне поможешь, – сказал Леметр.

Бен кивнул – и сам себе удивился.

– Как твое настоящее имя? – спросил француз.

– Бен Саймс, – ответил он.

– Вот тысяча фунтов, Саймс.

Француз достал кошелек. Из-под черной кожи выглядывали белые края банкнот. Бен потянулся к ним с непринужденностью, свойственной младенцу, принимающему материнскую грудь. Тысяча фунтов! Никогда в жизни у него в руках не было столько денег. Столько он и не видел. Рабочий в Лондоне зарабатывал один фунт в неделю. Он сглотнул, собрался что-то возразить, хотел сказать, что деньги…

– С тобой будут в надежных руках, я знаю, – завершил фразу Леметр.

Этот человек умел читать мысли? Или прибегал к уловкам, как и сам Бен?

Леметр объяснил, что Саймсу нужно сделать с деньгами.

– Я встречу тебя там, Саймс. И не забудь купить какой-нибудь изысканный наряд. Иначе, завидев тебя, мои клиенты, чего доброго, подумают, что мы их обманываем.

Бен Саймс покинул Хрустальный дворец и направился в сторону Белгравии через Гайд-парк, по пути беспрестанно ощупывая кошелек. Он удивился, что ему и в голову не пришло просто сбежать с деньгами. Тысяча фунтов! На эту сумму он мог бы купить загородный дом в Виндзоре.

Саймс рассмеялся. Что за нелепая мысль! Он никогда не обманет месье Леметра. Или кого-то другого. Ведь он же честный малый!

Глава 21. Брюссель, декабрь 1851 года

Анна проснулась. Кто-то коснулся ее плеча. Наклонившись к ней, мадам Дантан прошептала, что карета в Штутгарт готова, а багаж уже погрузили. На фоне громыхала чемоданами мадам Делессер. За крошечным решетчатым окном было еще темно. Единственная свеча тускло освещала комнату постоялого двора.

Анна выпрямилась. Каждое утро на протяжении этой недели женщины, с которыми она делила комнату, предлагали ей помощь. Каждое утро Анна отказывалась. Надевать исподнее и юбки, не имея возможности пошевелить ногами, требовало особого мастерства, и она в нем преуспела. Быть может, когда-нибудь она даже сможет натянуть модный кринолин. Однако инвалидного кресла, в которое поместился бы такой великан, еще не изобрели.

Анна выехала из гостиницы «Ламбермон» в последний раз. Брюссель утопал в предрассветном тумане. Дома были окутаны белой дымкой. В бодрящем воздухе пахло мокрыми листьями и холодным дымом. Так город приветствовал Анну по утрам всю неделю. Всю неделю она делила двуспальную кровать с двумя женщинами. Всю неделю она ждала, когда сможет наконец покинуть Брюссель и отправиться в Штутгарт. Из-за беспорядков в Париже сотни беженцев были вынуждены уехать в Брюссель. Все они пытались раздобыть место в почтовой карете, чтобы продолжить путь. Сегодня наконец-то настала очередь Анны.

«Ламбермон» был одновременно постоялым двором и почтовой станцией. На улице толпились пассажиры. Богатые горожане опирались на чемоданы высотой с мужчину, торговцы в рваных жилетах повязывали на шеи красные платки, старухи, раскрывшие зонтики, хотя дождя не было, бросали голубям хлебные крошки.

Анна прижала ладони к холодным щекам. Она сидела рядом с каретой, которая должна отвезти ее в Штутгарт. Оттуда графиня хотела отправиться в Карлсруэ. Как только дверца за ней закроется, этот эпизод ее жизни наконец подойдет к концу.

Кучер поднимал багаж пассажиров в кузов. Анна показала билет. Взяв у нее с колен дорожную сумку, мужчина засунул ее между двумя кофрами[57]. Затем он указал на инвалидное кресло и вопросительно на него взглянул. Анна попросила еще немного подождать.

Где же Дюма? Он не успеет. На мгновение Анна испугалась, что Александр забыл попрощаться с ней. Но ее мысли рассеялись в тумане, когда под золотым почтовым рожком у входа в постоялый двор появилась могучая фигура писателя. Его сопровождали две дамы.

– Графиня! Вы же не покинете Брюссель, не простившись.

На Александре было коричневое шерстяное пальто с широким воротом. Справа на груди красовались перламутровые пуговицы размером с рот карпа. На голове у него была фетровая шляпа с широкими полями.

– Как вам мой наряд? – спросил он. – Последняя брюссельская мода. Эти две дамы были так любезны со мной! Они одолжили мне немного денег, пока ситуация во Франции не уляжется.

Он представил женщин, одетых в бордовую парчу и меха цвета шафрана. Они поздоровались с Анной и заверили ее, что были счастливы выручить знаменитого Александра Дюма в трудную минуту.

Анна еще не видела своего спутника таким довольным. На щеках проступили маленькие фиолетовые прожилки, глаза сверкали, усы были намазаны помадой, а их кончики загнуты кверху.

– Мы с графиней приехали сюда на прошлой неделе, – сообщил Дюма спутницам. – Она из Бадена. Тем не менее она героиня революции, настоящая Марианна[58]. Как жаль, что вы покидаете нас, Анна. Это такая потеря для Франции.

– И для Бельгии, – добавила одна из женщин.

Анна надеялась, что карета скоро уедет.

– Быть может, мне еще удастся вас переубедить? – спросил Дюма. – Мы столько пережили вместе. Вспомните хотя бы поездку на поезде той ночью. – Он обратился к спутницам. – Мы еле добрались до вокзала. Гвардейцы и жандармы шли за нами по пятам. Весь в крови, неся графиню на руках, я пробирался сквозь толпу. Мы едва успели на поезд. Но свободные места оставались только в открытом вагоне. И, конечно же, всю дорогу шел дождь. Но, как писал Софокл: «Лучше ехать нищим, чем идти человеком чести».

Дамы прикрывали рты кружевными перчатками, разглядывая пуговицы на пальто Дюма.

Анну так и подмывало описать, как все было на самом деле. Дюма и вправду пытался ее нести. Однако она начала сопротивляться, заявив, что не покинет Париж без инвалидной коляски. Поэтому ему пришлось ее везти. Он хотел поиграть в благородного рыцаря, но вместо этого примерил на себя роль санитара. История про вагон без крыши, напротив, соответствовала истине. Но в том, чтобы промокнуть до нитки, героизма было мало.

Анна достала носовой платок и высморкалась.

Кучер вызвал пассажиров, отправляющихся в Штутгарт. Наступила минута прощания. Анна почувствовала облегчение: наконец-то она отделается от Дюма! Однако при этом живот неприятно стянуло. К счастью, ощущение было таким слабым, что она могла не обращать на него внимания. Анна хотела подать Александру руку. Однако тот наклонился, обнял ее за плечи и прижал к себе так крепко, что поднял с инвалидного кресла. Затем писатель поцеловал ее в щеку. Анна могла хорошо разглядеть его лицо: оно было коричневым и мясистым, как зимнее яблоко. По его широкому носу скатилась слеза.

– Может, вы все-таки поедете со мной в Лондон? – В последние дни Дюма задавал этот вопрос снова и снова. – Я найду амулет отца, продам его и отдам вам половину прибыли. Графиня, вы спасли мне жизнь.

– Думаю, дальше вы справитесь и сами, – ответила Анна.

– Но покинув меня сейчас, вы погубите мою душу, – сказал Дюма тихо, чтобы спутницы не услышали его слов.

Подняв бледную тонкую руку, Анна поднесла ладонь к щеке Александра. Так и не коснувшись его лица, она опустила руку и сказала:

– Я нужна Иммануэлю. Я доберусь до Карлсруэ и позабочусь о том, чтобы он смог поскорее вернуться домой.

На самом деле ей не хотелось возвращаться на родину и быть обузой для друзей. Но Иммануэль нуждался в помощи, и ради него она была готова переступить через гордость.

Анна выпрямилась.

– Тогда прощайте, – сказал он. – Я сдержу обещание и не стану писать о вас в будущих романах. Но я буду думать о вас, и с этим вы ничего не сможете поделать.

Резко повернувшись, он взял спутниц под руку и пошел прочь. Анна еще слышала, как он рассказывает о предстоящей поездке в Кале и пароме в Дувр.

– Знаете ли вы, – его низкий голос становился все тише, – что английская королева Елизавета когда-то бегала за испанским дипломатом? Поговаривают, она призналась ему в любви на пароме. На этом самом пароме поеду и я.

В карете были места для шести пассажиров; еще восемь человек теснились на голых скамьях. Никто не выражал недовольства. Всем хотелось уехать из Бельгии поскорее и подальше, и ради этого люди были готовы мириться с любыми неудобствами.

Они покинули Брюссель, и мостовая сразу сменилась песчаной дорогой. Колеса вязли в грязи. Повозка качалась на ухабах. Анну отбрасывало то к стене, то к соседу – англичанину с печальными глазами и рыжими бакенбардами.

Затем они выехали на бревенчатую дорогу. Разговоры среди пассажиров стихли. Повозку трясло так сильно, что люди следили за тем, как бы случайно не прикусить язык. Карета подпрыгивала под лязг цепей; ступицы скрипели, а багаж с грохотом переваливался с места на место. «Лучше бы на козлах сидел Иммануэль», – подумалось Анне.

Дорога улучшилась только ближе к Лёвену. Теперь повозка покачивалась по брусчатке, словно скользя по рельсам. Сосед Анны кое-как развернул в тесном салоне газету. Большие страницы издания то и дело оказывались прямо перед лицом Анны. Она раз за разом отодвигала газету, однако теперь ее взгляд упал на объявление, в центре которого был напечатан посох Асклепия[59]. Справа и слева от него были изображены бюсты женщины и мужчины. На шее у них висели амулеты. От подвесок расходились волнистые линии. По-видимому, амулеты излучали мистическую силу. Под рисунками были надписи на английском, которых Анна не понимала.

– Извините, – обратилась она к соседу. – Не могли бы вы перевести эту строчку на французский?

Она показала на объявление.

– Конечно, мадам. – Он поднес страницу поближе к лицу. – Тут написано: «Магнитные лучи приносят исцеление». А внизу: «Подобно тому, как молния очищает воздух, электричество может очищать кровь». Главный триумф медицины XIX века. Салон в Лондоне, Белгравия Плейс, 114, обязательна запись по почте. – Он покачал головой. – Надо бы запретить этих шарлатанов и бросить их в тюрьму. Пусть там и лечат друг друга.

Анна вырвала газету из рук англичанина. Бумага разорвалась пополам.

– Леметр, – сказала она. – Он в Лондоне. Ничего не изменилось: он занимается этим и дальше.

Англичанин недоуменно приподнял брови.

– Вообще-то я еще не дочитал. Если объявление вас так интересует, можете оставить страницу себе. Могли бы просто попросить.

Анна пропустила его слова мимо ушей, погрузившись в мысли. В памяти всплыл образ: салон Леметра в Париже. Его жертвы, которых он называл пациентами. Металлические стержни, касающиеся людей. Восторг на лицах.

Теперь этот изверг в Лондоне, куда как раз направлялся Александр. Ей нужно его предупредить. Однако нужно и добраться до Карлсруэ, чтобы Иммануэль мог вернуться домой. Ее кучер лежал с переломанными ногами в парижской больнице, а писатель ехал в Лондон, рискуя попасть прямо в лапы маньяка. Анна раздумывала, кому их двух мужчин помощь нужна больше. Наконец она решила, что в больнице Иммануэль в безопасности. Александру, напротив, опасность грозила, и еще какая.

– Нам нужно сейчас же повернуть обратно, – сказала Анна британцу по-немецки.

Он непонимающе посмотрел на нее.

Анна попыталась открыть окно, но оно оказалось намертво запечатано. Повернув ручку, графиня открыла дверь. Внутрь хлынул холод. Газету сдуло ветром. Пассажир, сидевший напротив, потянулся закрыть дверь, но Анна его оттолкнула. Выглянув из кареты, она прокричала:

– Остановите! Нам надо немедленно повернуть назад.

Кучер повиновался и остановился. К сожалению, остальные попытки Анны развернуть повозку не увенчались успехом. Она уверяла, что речь идет о жизни и смерти, – а может быть, и о большем! – но извозчик только пожимал плечами. Он ответил ей, что карета доедет до Лёвена, где Анна сможет переночевать. Возможно, ей удастся найти билет обратно в Брюссель уже на следующее утро. Но кому захочется ехать туда?

Анне ничего не оставалось, как смириться с участью и протиснуться обратно на место. Остальные пассажиры принялись ее успокаивать. Какая-то француженка предложила ей конфеты из металлической коробочки. Анна сжала кулаки. Ей казалось, что нужно задержать дыхание, пока она не окажется в Лондоне и не сможет предупредить Александра. Он направлялся в Британский музей, чтобы найти амулет отца.

Этот же амулет искал и Леметр.

Глава 22. Лондон, господский дом на Брод-стрит, декабрь 1851 года

Отодвинув тяжелый занавес, Леметр выглянул в зал. С четырехметрового потолка свисали люстры из муранского стекла, стократно усиливавшего сияние свечей. В комнате, залитой теплым светом, группами стояли пациенты. Некоторые устроились поудобнее на кушетках с обивкой из красного ситца. Все выглядело почти как в Париже. Только людей собралось не так много. Но это скоро изменится. Гости сегодняшнего вечера расскажут всему Лондону, что увидят и испытают на себе в этой комнате. Истории о чуде всегда распространяются быстрее всего.

Саймс сделал все как надо. Леметр был доволен: он взял к себе на службу человека с талантом. Бен Саймс обманывал не только из жадности. Ему нравилось обводить других вокруг пальца. Казалось, Саймс создан для того, чтобы ввергнуть Лондон в такой же хаос, что и Париж. Хаос всегда рождал новый порядок, а определять его будет один-единственный человек.

Теперь магнетизёру не хватало только второго Пивера – кого-то из правительственных кругов, приспешника власти, который бы знал самые секретные планы англичан и раскрыл их по требованию Леметра.

При воспоминании о поездке с Пивером по его телу пробежала приятная дрожь. Воля французского депутата была цветком. Сорвав этот цветок, Леметр забрал пыльцу и раздавил его. От Пивера он узнал все о планируемом государственном перевороте. Луи Наполеон хотел захватить Францию в одночасье, без кровопролития. Все было подготовлено идеально: это выглядело бы так, будто французский народ добровольно передал власть в руки диктатора, а колесо истории просто вращалось бы дальше. Однако благодаря Пиверу Леметр сломал спицу в этом колесе, и повозку занесло. Франция погрузилась в хаос.

Леметр задушил Пивера в карете. Незабываемое зрелище! Пальцы магнетизёра все крепче сжимали стоячий воротник старика, а глаза депутата становились все больше. Его огромные глаза особенно понравились Леметру. Они манили, бросая вызов его дару. Во взгляде Пивера он видел: политик знал, что с ним происходит, однако был не в состоянии противостоять убийце. Лишь один раз, в последние секунды жизни Пивер поднял руку. Казалось, в этот миг воля человека становилась сильнее. Вялая рука прижалась к лицу Леметра, а затем опустилась.