* * *

Tranmael[234] дал в Arbeiterbladet очень сочувственную статью. Самое замечательное то, что, защищая меня от преследований Сталина, Транмель недвусмысленно выражает свою солидарность с общей политикой Сталина. Это распространение личных и политических симпатий вносит в дело необходимую ясность.

– С какого перепугу я буду увольняться? То, что нас склоняет начальство, это… временные трудности. Уф… Мы с Настей подали заявление в ЗАГС. Но я расстроен, нам дали месяц на размышление…

– Я в ауте! – выговорил потрясенно Павел, откинувшись на спинку стула. – Ты и… Вы же ни разу не целовались… даже! Ты сам говорил вчера, и вдруг…

– То было вчера, жизнь, Паша, она изменчива.

– А-ахре-неть! И что, Настя согласилась так просто?

– Ха! – плюхнувшись на стул, выразил Феликс одним звуком, как именно отнеслась Настя к его предложению. – Если б ты видел, как она за паспортом бежала! Согласилась… Но это было непросто. Я ее хочу, а она – никак! Только через ЗАГС.

– Ну, это нормально. Так ты любишь или хочешь?

– И то, и другое. Только ничего не говори сейчас, сам от себя не ожидал. Но я, как Митя, протестировал Настю на предмет ведения хозяйства – борщ там, пельмени-вареники и остальное по дому.

– Слушай, а не получится так, что свои хотелки удовлетворишь, и Настя тебе станет не нужна, как уже бывало не раз? – высказал опасения Павел.

– Раньше мне не хотелось жениться. Но месяц… зверство какое-то.

– Ладно, раз вам так приспичило, поговорю с мамой, она поддерживает связи с друзьями отца, вас поженят… Но вам же все равно нужно время на подготовку к свадьбе?

– Паша, какая свадьба? Участвовать в ярмарке тщеславия… вот тут мы с Настей сошлись во мнениях, просто распишемся и отметим в узком кругу. А завершим наше дело, поедем на недельку куда-нибудь…

Павел развел руками, покачал головой и дополнил:

– Сегодня новости одна за другой идут, не успеваю их осмысливать. Я тугодум. Так, с тобой все понятно, теперь к делу, у нас мало времени до совещания. Вот смотри…

Он положил перед Феликсом смартфон, тот увидел и забыл свою Настю, скорую женитьбу, воскликнув:

– Это же Витас!.. Где он? Кто прислал тебе?

– Не догадаешься. Наш Женя сделал сегодня ночью вылазку и в одном доме увидел Витаса, сфотографировал его и прислал…

Не договорив, Павел вынужден был откликнуться на стук, вошел… Георгий Дмитриевич с кейсом, закрыл за собой дверь, да на пороге и остался.

– Извините, что докучаю вам, – начал он стеснительно, – но я только узнать, только узнать… Как идет расследование?

– Георгий Дмитриевич, – поднялся из-за стола Павел. – Поверьте, преступники будут найдены и понесут заслуженное наказание.

– Это означает, что вы не… – расстроился отец Искры.

Рассматривая нож, Кейт вспомнила, что у ее брата был такой же. Нож, который он брал с собой на встречи скаутов, с крошечным лезвием, которое годилось только для того, чтобы отрезать кусок бечевки или почистить яблоко. Кейт повозилась и сумела его открыть. Как и в перочинном ноже ее брата, лезвие этого было маленьким и тупым. Ручка была покрыта грязью, и, потерев ее, она увидела на ручке крошечные буквы гравировки.

– Это означает, – перебил его Павел, – что скоро вы услышите их имена. Обещаю. А сейчас простите, нам на совещание.

– Да, да. Благодарю вас.

«Саймону в твой двенадцатый день рождения».

Георгий Дмитриевич ушел, а Феликс вздохнул:

Тристан и Кейт обменялись взглядами. Потом Тристан поднял телефон и сделал снимок.

– Жалко мужика…

— Где вы его нашли? — поинтересовалась Кейт у бродяги.

– Поехали, – сказал Павел, забирая ключи со стола.

— В грязи у воды. Большую часть того, что плавает в воде, выбросили или потеряли, так что это не воровство! Он мой. МОЙ!

— Вы обманываете. У воды стоит внушительный забор, — сказала Кейт. Бродяга все еще не сводил глаз с банкноты, зажатой между ее пальцами.

Она спиной почувствовала: Ролан

— Через забор можно пролезть по тропинке.

Значит, приехал из командировки, или где он там был? Не оглянулась на него Тамара, не желала видеть мужа, но и сказать об этом ему не решалась. Пока не решалась поставить точку, пока! А психологически готовилась к финалу. Ролан прошел к постели, склонился к Анечке и поцеловал ее в нос, потом в щеки, девочка не двигалась, не приоткрыла глаз.

— Где?

– Как она? – спросил он и повернул голову к жене.

— Дальше к электростанции. Там я его и нашел, в грязи. Ты что, не видишь, какая на нем грязь? — заорал бродяга.

Палата отдельная, что очень удобно – никто не мешает, не лезет с расспросами и советами, здесь нечем заняться, кроме ухода за Анечкой, остальное время уходило на раздумья. Тамара сидела в ногах дочери на краешке кровати, иногда она руками согревала ей ступни, когда те были холодными. И сейчас одной рукой согревала пальцы на ноге дочери, но и на этот раз не посмотрела мужу в лицо, боялась, не сможет скрыть отвращения, лишь ответила:

— Вы видели кого-нибудь у воды, когда нашли нож? — спросила Кейт.

– По-прежнему. Сейчас спит.

— Я не спускаюсь туда, если вижу людей. Они патрулируют воду на лодках. Я не люблю людей. Они жестоки. — Бродяга быстро вскочил и выхватил у Кейт нож и двадцать фунтов. Затем засунул их в складки пальто и вытащил оттуда разбитую бутылку. — А ТЕПЕРЬ УБИРАЙСЯ, СЛЫШИШЬ? Вон! — закричал он, размахивая бутылкой с острым горлышком. Кейт и Тристан вышли из туалетной кабинки, и старик захлопнул дверь, пнув ногой. Послышался щелчок, и замок закрылся. Кейт постучала в дверь, но ответа не последовало. Она снова постучала, умоляя его открыть, но в ответ получила лишь тишину.

– Неужели никаких изменений?

Кейт и Тристан вышли из туалета и с облегчением сделали глоток свежего воздуха. Уже стемнело, дождь усилился.

– Обо всех изменениях я рассказывала тебе, когда ты звонил. Побудь с ней, а я выйду… мне надо.

— Нужно убедиться, что у Саймона был перочинный ножик, — сказала Кейт.

— Надо проверить забор, — ответил Тристан.

Ей никуда не нужно, просто Тамара не хотела оставаться с Роланом наедине, а ведь ему следовало бы сообщить о смерти любовницы. Нет, не сейчас. Тамара подошла к окну и смотрела на мир внизу, там разбит сквер, справа стоянка, водители такси ежились от холода и смеялись, видимо, после анекдота. По скверу ходили больные и те, кто пришел их навестить, слева улица, по ней ехали машины. Тот мир, внизу, Тамара знала плохо, Ролан изолировал ее от всего, а она, как последняя тупица, покорно приняла изоляцию. Об этом она думала все время и о том, как разорвать порочный круг… Красиво звучит – порочный круг, но только когда в нем не оказываешься лично. До ее плеча кто-то дотронулся, Тамара оглянулась, это был Ролан.

Они надели капюшоны и спустились по траве к забору. Турбины электростанции, казалось, гудели громче, а с другой стороны мимо неслась вода.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказал он. – Я договорился, за Аней присмотрят. Поехали домой?

Они нашли просвет между деревьями, ведущий направо, в сторону электростанции. Им пришлось снова включить фонарики на своих телефонах. Щель вела к узкой тропинке. Рев турбин становился все громче, и Кейт заметила следы шин на мягкой траве. По обе стороны дорожки были посажены деревья. Слева от них тянулся высокий забор.

– Я останусь с дочерью.

Через пару сотен метров дорога расширилась до квадрата неровной земли, и на протяжении полуметра не было никаких деревьев, только голый металлический забор.

– Тамара, я приехал из командировки, а вечером надо быть на приеме, ты еще должна подготовить…

Тристан и Кейт подошли поближе и с помощью фонариков телефонов начали осматривать забор. Порывшись в покрытой мхом грязи там, где ограждение касается земли, Кейт нашла маленький кусочек металла, прикрепленный к панели забора, который зацепился за небольшое отверстие в высоком столбе.

– Должна? – вскинула она брови. – То есть у меня есть долги перед тобой, но не у тебя. Сколько раз я собирала тебя в командировки и на рауты, а ты отправлялся в постель Вероники, она мне сама выложила эти подробности. Уж извини, если кому я и должна, то только своей дочери, которая сейчас без моей помощи не может. Иди и привыкай обходиться без моих долгов.

— Подожди, здесь что-то есть, — сказала она. Тристан подошел ближе, они поддели находку, а затем потянули. Внезапно показался крюк, и вся нижняя панель забора отделилась. Кейт и Тристан подняли ее, оставляя полуметровую щель. А затем пригнулись и пролезли внутрь.

– Что это значит?

На другой стороне был покрытый мхом берег и несколько деревьев, через которые к воде вела хорошо заметная тропинка.

– Что для меня на первом месте Аня! – отчеканила Тамара тоном, который не допускал никаких поблажек.

Они прошли на илистый берег водохранилища, кучи мусора валялись то тут, то там.

Ролан не узнавал жену, этой резкости, категоричности, непокорности за ней не водилось. Безусловно, она оскорблена изменой, вероятно, прошло мало времени, чтобы отойти от потрясения, с другой стороны, он не собирался валяться в ногах и просить прощения. Она обязана ему, а не он ей, Ролан напомнит об этом, обязательно напомнит, но не сейчас и не здесь. Его жена ничего не умеет, беспомощна, копейки не заработала, но чертовски умна, следовательно, до нее быстро дойдет, что деваться ей некуда, жить негде и не на что! А потому правила теперь будет устанавливать он, в конце концов, все, что имеет Тамара, его прямая заслуга, а значит, ее место в углу на жердочке.

— Бродяга сказал, что нашел перочинный нож в грязи у воды, — заметил Тристан.

Развернувшись, он решительно, топая как слон, двинул к выходу. А Тамара, глядя ему в спину, вытащила из кармана трубку и позвонила. Павел не ответил, тогда она отправила сообщение: «Муж приехал, высылаю номер его телефона».

— Если так, то как он узнал о заборе? — спросила Кейт.

— Саймон или бездомный?

— Оба, — сказала пребывающая в замешательстве Кейт.

У Феликса забавно дергалось колено – часто-часто

Они посмотрели на два огромных куполообразных здания, в которых размещались гидроэлектрические турбины. Красные огни вспыхивали и в унисон гасли, предупреждая самолеты.

Когда человек нервничает, он нередко переключает свое внимание на какую-нибудь часть тела – постукивает пальцами по столу, притопывает ступней, коленкой дрыгает. В данном случае опера накрыло от злости, Павел незаметно и легонько хлопнул его по колену. Феликс перестал трясти ногой, внимательно слушал прокурора, для пущей важности глаза таращил, Терехов опустил голову, скрывая улыбку. Да, их ругали – мягко сказать. И что? Послушали, не оправдываясь, дружно встали и покинули кабинет. Во дворе Феликс позволил себе высказаться, правда, негромко:

— Давай подумаем. Саймон встает ночью, выходит из палатки и идет гулять… — начал Тристан.

– Ух, как я зол, как зол!

— Здесь темно и до ужаса жутко, а он один. Только психу такое придет в голову. У него есть перочинный ножик, но это дурацкая штуковина, почти игрушка. Может быть, он взял один из острых металлических колышков палатки, чтобы защитить себя, почувствовать в безопасности, — сказала Кейт.

– А я нет, – сказал Павел. – Они же не знают, что нам к этому часу стало известно. Теперь главное не допустить ошибки.

— Затем он идет сюда, каким-то образом находит щель в заборе и спускается к воде.

И вдруг Феликс резко остановился, перегородив путь рукой Павлу:

— А что, если кто-то был здесь и что-то делал у забора? А Саймон их увидел? — спросила Кейт.

– Жди в машине, я сейчас.

— Он кого-то напугал, и они напали на него? И в конечном итоге закололи Саймона колышком от палатки.

Павел проследил, куда ринулся опер, заметил, как садилась в свою машину Ольга, туда же, явно не спрашивая разрешения, на заднее сиденье нырнул Феликс. Жаль, не слышно, о чем опер говорит со стервой, Павел, надо думать, получил бы огромное удовольствие, мужчинам тоже не чужда жажда мести.

— Да.

– Марихуана, какого хрена ты делаешь на совещаниях? – миролюбиво начал Феликс.

— Значит, Саймон кого-то напугал, но как? — спросил Тристан. Последовала пауза, Кейт подошла к кромке воды. Уже стемнело, и огни электростанции отражались от черной как смоль воды, которая неслась мимо, к турбинам. Кейт на мгновение задумалась, но постоянно возвращалась к одной и той же мысли.

Она оглянулась, затем, усмехнувшись, повернулась лицом к лобовому стеклу и сладким голосом поведала о своих планах:

— На данный момент самый логичный вывод, что в этом замешан Герайнт. Герайнт с Саймоном поссорились, оказались в воде, и Саймон пытался убежать. Если бы он вошел в воду здесь, ему пришлось бы бороться с течением, — сказала она, запутавшись. — Если бы Саймон был серьезно ранен, его бы засосало к турбинам. Видишь, как воду затягивает в шлюзовые ворота.

– Видишь ли, вы плохо справляетесь со своими обязанностями, я решила немножко приобрести опыта, подучиться и заменить вас в следствии. Мне пошли навстречу, тем более что мое участие необходимо, я же вношу поправки в ваши ошибочные направления. Во всяком случае, Терехова спокойно могу заменить уже сейчас и улучшить показатели.

Тристан кивнул.

– Ха. Ха. Ха, – фактически прокаркал Феликс. Прозвучало откровенно издевательски, это не смех был, а приговор. – Слышь, ты бы со своими обязанностями разобралась, а? Ты что несешь, Марихуана? Даже школьнику, который посмотрел пару детективов по телику, без исследования трупов станет очевидно, что наших девчонок, трех, убили.

— Конечно, Саймон переплыл бы на другую сторону водохранилища. Даже если бы ему не удалось сразу сориентироваться, он бы доплыл до ближайшего берега, — сказал Тристан, указывая на деревья прямо перед ними, на противоположном берегу водохранилища.

– А нет достаточных улик, чтобы говорить…

— Но он проплыл больше мили в другую сторону, подальше от электростанции. Какое-то время он мог держаться на адреналине. Судя по всему, он уплывал от чего-то, логично предположить, что от лодки. Его сбила лодка… До сих не могу поверить, что Герайнт напал на него. Нужно еще раз поговорить с тем бродягой. Он сказал, что видел фургон, но это могла быть и лодка. Он мог видеть Саймона и Герайнта в ту ночь, когда Саймон умер, — сказала Кейт.

– Нет улик?! – взвился Феликс. – Ты же уводишь следствие в тупик! Нет, не могу поверить, Марихуана, ты или дура бестолковая, неумеха, или хуже…

– Что ты имеешь в виду под «хуже»?

25

Пришлось прикусить язык, так как едва не проговорился, но, сделав вдох-выдох, Феликс спокойно ударил ее (словами, конечно):

Когда Кейт и Тристан подошли к лагерю, дождь прекратился. Они вернулись к туалетному блоку и вошли внутрь, но последняя кабинка была пуста. Бродяга исчез.

– Думаешь, я не понимаю, чего ты озверела и всячески мешаешь Пашке, бьешь его по самолюбию, портишь имидж? Не удалось приручить его…

— Сколько мы пробыли внизу? — спросила Кейт. — Мне показалось, он уже лег спать.

– Ты всегда был и есть прямолинейным болваном.

— Он оставил обертку от шоколадного батончика, но все остальные вещи исчезли, — сказал Тристан, посветив фонариком в кабинку.

– …и наша Оля озлобилась.

— Куда он мог пойти? Здесь вокруг ничего нет. Мы должны найти его, — сказала Кейт.

– Убирайся из моей машины. Пошел вон, я сказала!

Снаружи донесся грохочущий звук автомобильного двигателя, и сквозь щель в заколоченном окне фары автомобиля осветили внутренность крошечного туалета. Снаружи остановилась машина, но двигатель продолжал работать.

– А вот я не стану тебя оскорблять, потому что ты вызываешь жалость, – улыбнулся он, зная, как злится Оленька на его «ласковый тон», а уж смысл сказанного ее добьет окончательно. – Презренную жалость. Но как мужчина могу поделиться и обозначить твои слабые точки, может, тебе это поможет. Состоят они из слова «слишком». Ты слишком прагматична, слишком лжива, слишком… поэтому у тебя проблемы с мужиками. Мы даже не умом, а шкурой не принимаем баб, которые всем доказывают, что они круче мужиков. Я все сказал по доброте душевной. Поезжай, Марихуана, и подумай над собой.

Кейт посмотрела на Тристана. Внезапно в крошечном пространстве раздался оглушительный выстрел, и она схватила Тристана за руку.

Мавр сделал свое дело, мавр может уходить! Феликс упал рядом с Павлом и, откинувшись на спинку, прикрыл веки. Терехов не видел его до такой степени взбешенным, догадался, что разговор был не из приятных, с минуту наблюдал за тяжелым процессом восстановления состояния, потом спросил:

— Какого черта! — воскликнула Кейт. В ушах звенело. Раздался еще один выстрел, и они снова подпрыгнули.

– Зачем залез к ней в машину?

— Ну ладно! Выходите оттуда, немедленно! — раздался мужской голос с сильным корнуольским акцентом.

– Чтобы сказать, что она с-с-сука.

— Кто вы? — прокричала Кейт в ответ.

– Зря обидел женщину…

— Выходите! Вы вторглись в частную собственность, — сказал голос. В нем чувствовались властность и уверенность, поэтому Кейт подумала, что это полиция.

– И ты туда же! – всплеснул руками Феликс. – Вот скажи, почему меня из всех утюгов зомбируют: надо уметь прощать, надо быть добрым и великодушным, нельзя женщин обижать. А если женщина конченая тварь, как наша перезревшая Конопля? Почему агрессора жалеют, а его жертв – типа сами виноваты? Почему мне следует держать марку благородного героя, когда Марихуана опускает нас ниже плинтуса? Заметь, незаслуженно опускает и знает об этом, а не заблуждается. Так кто же она есть, если не сука? Но я – не смей открыть ей глаза?

— Выходите! Не заставляйте меня заходить внутрь!

Павел к этому времени ехал по городу и не перебивал. Зачем? Пусть человек выговорится, кстати, Терехову самому больших усилий стоило не вмешаться в Олин бред и не сказать… много слов, которые по телевизору маскируют звуком «пи». Однако Феликс успокоился, и Павел вернул его к делу:

Кейт подошла к двери и объявила, кто они такие:

– Мы на последнем этапе, давай думать о первостепенных задачах.

— Мы преподаватели из университета. Не наркоманы и не бездомные! Мы знаем свои права по поводу огнестрельного оружия… — она боялась, что в них могут случайно выстрелить.

– Будем задерживать подпольщиков из Лугового?

Наступила тишина, а затем они услышали щелчок открываемого магазина и звон патронов.

– На каком сновании?

Кейт кивнула Тристану, и они осторожно вышли из туалета на яркий свет автомобильных фар.

– Как! – воскликнул Феликс. – У нас…

Кейт подняла руку, закрываясь от света. Это был пожилой мужчина невысокого роста, одетый в охотничье снаряжение и длинную вощеную куртку. У него был отвисший подбородок, свидетельствующий, что ему за шестьдесят, но волосы были выкрашены в черный цвет и зачесаны на косой пробор. Он стоял, а на сгибе его руки лежало раскрытое ружье. Позади него виднелся большой древний забрызганный грязью «Лендровер» с работающим двигателем.

– Ничего нет. Улики косвенные, Сэра и Настя могли ошибиться… Не смотри на меня зверем, я говорю то, что будут предъявлять, если мы сделаем один неверный шаг. Но допустим, приставали, и что? Не они же увезли…

— Зачем вы вторглись на чужую территорию? — спросил он, оглядывая их с головы до ног.

– Увез муж вашей подруги.

— Это общественная земля, — сказала Кейт. Тристан поднял руки вверх. Она бросила на него взгляд, и он опустил их.

– Приятельницы, – поправил Павел. – Кстати, он приехал.

— Лагерь да, но нам позвонили с электростанции и сказали, что на берегу возле шлюзовых ворот находятся два человека. Это частная собственность, и очень опасная. Вы могли упасть в воду.

– Так надо срочно с ним встретиться.

Кейт хотела что-то сказать, но мужчина продолжил:

– Не будем встречаться.

— Мне плевать на вашу безопасность, но, если вы упадете и окажетесь в турбинах, у нас будут неприятности, и оборудование придется выключить.

– Ты же хотел…

— Вы работаете на электростанции? — спросила Кейт. — Могу я взглянуть на ваши документы?

– Перехотел. Смотри, что мы имеем. Все пять машин принадлежат шишкам, все они заместители по должности, включая мужа Тамары, который спас Искру, честь ему хвала. Заметь, не директоры предприятий, а высшие шишки – замгубера, заммэра, зампрокурора Веселовского района, замначальника УВД и замначальника Департамента Росприроднадзора.

Задняя дверца «Лендровера» открылась, и оттуда вышла пожилая дама. Она была на удивление высокой, одного роста с Тристаном. На ней была плиссированная клетчатая юбка, резиновые сапоги «Барбур» и вощеная куртка. На голове повязан платок, а лицо с резкими чертами сильно накрашено.

– Нехилые ребята, – согласился Феликс.

— Кто вы такие? Вы вторглись на чужую территорию. За незаконное проникновение полагается штраф в две тысячи фунтов. У вас есть лишние две тысячи фунтов? — спросила она, ткнув пальцем с красным лаком в сторону водохранилища, а затем на Кейт и Тристана.

– И вполне закономерно, что эти люди объединили себя одним символом, Ом – словом силы, а они ведь почти всесильны, не так ли?

— Здесь на улице спит старик, — сказала Кейт.

– Естественно, власть имеют, – подтвердил Феликс.

— Что? — переспросила дама, прищурившись.

– Дальше начинается самое интересное! – воодушевился Павел. – Голем и Длинномордый в чьем доме отдыхают ночами? В доме замгубернатора.

— Он сказал, что голоден и хочет спать, — пояснил Тристан. — Мы дали ему шоколад.

– Офигеть! – вытаращился на него Феликс. – Когда узнал?

— Как вас зовут?

– Сегодня утром, не успел сказать, помешал отец Искры. Совпадение, что эти двое, теперь уже подозреваемые, на которых нарывались известные нам девочки, одновременно на каких-то особых правах находятся в доме? Они не хозяева. Родственники, решившие «пошалить»? Допустим. Но в «шалостях» не замечены, кроме того, что пытались умыкнуть девушек. На видео с привязанными девушками их нет, в числе масок – по фигурам не вписываются.

— Это общественная земля. Мы не обязаны называть свои имена, — сказала Кейт. Ее всегда поражало высокомерие некоторых состоятельных и наделенных некими полномочиями людей.

– Да, жалко, отметин на телесах этих уродов нет.

— Вы вторглись на мои землю и земли правительства. Электростанция выполняет жизненно важную функцию в качестве коммунального предприятия. А теперь проваливайте, пока мы не пристрелили вас, а потом выставили вашим родственникам штраф.

К этому времени Павел практически сложил картины происходящего, потому на все реплики Феликса у него был готов мгновенный ответ:

— Я частный детектив. Меня зовут Кейт Маршалл, а это мой коллега Тристан Харпер. Мы расследуем смерть Саймона Кендала. Его тело нашли в водохранилище в августе.

– Но примерный возраст определить можем. Следующий пункт: а что же муж моей приятельницы? Неужели не знаком с Длинномордым и Големом? Он ведь, отбивая Искру у них, видел, у кого отбирает добычу.

Судя по всему, слова подействовали на женщину.

– Стоп, стоп, стоп… – поднял ладони Феликс. – Они тоже видели, кто перед ними, поэтому легко отдали Искру.

— Да, печальный случай, но им занимается полиция.

– Легко? Это под дулом пистолета?

— Мы также расследуем исчезновение еще одной женщины, профессора. Она пропала недалеко от водохранилища. Могу я спросить вас, проводила ли полиция обыск водоема?

– Тем более под дулом. А кстати! Если уж судить по фигуре, то Роменских тоже не плясал вокруг девушек перед насилием. Он стройнее, моложе, пивного живота нет. И его любовница очутилась у насильников, а потом на пустыре.

— И еще раз, кто вы такая? — спросила женщина, надвигаясь на Кейт.

– Может, ему отомстили за Искру?

— Кейт Маршалл.

– Но Искра вторая девушка с пустыря!

Женщина забрала у мужчины ружье.

– А, да, да… – поморщился Феликс. – Тогда я не знаю, что он такое. Но Роменских входит в пять знаковых фигур. Это какая-то секта, не представляю, что она из себя представляет, но секта. А ты что думаешь?

— Послушайте меня, — четко сказала она. Мужчина порылся в кармане и протянул ей патрон для ружья, который она вставила в ствол. — Это наше последнее предупреждение. Если вы снова нарушите границу, мы вызовем полицию, и вас привлекут к ответственности. — Мужчина протянул ей второй патрон, она зарядила его в ружье и закрыла ствол. — Я достаточно ясно выразилась? — Затем вернула ружье мужчине. После этого подошла к машине, села на пассажирское сиденье и закрыла дверцу.

– По поводу Роменских? У меня нет версий. Но есть задача: надо взять с поличным всех, кто причастен в той или иной степени к убийствам девчонок.

— Это ваша машина? — спросил мужчина, кивнув в сторону «Форда» Кейт.

– То есть когда они будут похищать четвертую жертву?

— Да.

– Да. А пока меня настораживает не столько агрессивность Ольги на совещаниях, сколько молчаливое поощрение ее глупых, непрофессиональных выводов. Именно поэтому не хочу задерживать подозреваемых фигурантов, недаром в этой компании прокурор одного из районов.

— Забирайтесь и уезжайте. — Он указал ружьем в сторону Тристана и Кейт.

– Подписывает ордер судья…

— Наведение на нас огнестрельного оружия технически является нападением, — заметила Кейт.

– А судья не человек? Не может растрепаться, позвонить и сдать нас? Да они нас уничтожат, Феликс. Нет, мы будем выжидать. Я знаю, что эти знаковые психи крали девушек, пугали их, насиловали, а потом выбрасывали, как мусор выбрасывают из машин на обочину. Нам надо закрутить так машину, чтобы никто не смог ее остановить.

— Тогда тебе лучше поторопиться, пока я технически не нажал на курок, — сказал он. Тристан взглянул на Кейт, стараясь не показать испуга. Они подошли к ее машине и сели. Кейт видела, как мужчина опустил ружье, но продолжал наблюдать, пока как она заводила машину и отъезжала.

– Я с тобой. Главное, теперь знаем, кого пасти.

— Боже мой, — сказал Тристан, вытягивая дрожащие руки. — Они могут выстрелить в нас?

Павел ему улыбнулся в знак благодарности и обозначил генеральную линию на ближайшую перспективу:

— Нет, но это наше слово против их. Кейт посмотрела в зеркало заднего вида, когда «Лендровер» скрылся за деревьями. — Хотела бы я знать, почему они появились. Разве здесь нет настоящей охранной фирмы, которая пришла бы и проверила ситуацию? Ты в порядке?

– Чтобы висеть на хвостах фигурантов, нужны люди, верно? Кому ни попадя доверять мы не можем, следовательно… Ты здесь свой, найди из силовых структур человека, у которого есть счет к одному из пятерки «знака силы». Мы не переворот собираемся делать, упаси бог, а только взять преступников.

— Да. Никогда не слышал, как стреляют из настоящего ружья, — ответил Тристан.

Феликсу удалось подобрать людей, не выгоревших профессионально, у которых есть запал и желание что-то изменить в застойной системе. Как правило, это зелень типа Женьки Сорина, есть постарше, а есть убежденные – их мало и они золотой фонд. Собралась неплохая команда «подпольщиков», составили график работы и, шутя-играя, приступили.

Раздался рев, и внезапно на дороге позади них появился «Лендровер», лишь в последнюю минуту притормозивший, почти прижавшись капотом к бамперу «Форда». Кейт разглядела угрюмое лицо водителя и очертания пожилой женщины в тени пассажирского сиденья.

Тристан нервно оглянулся.

Часть восьмая

— Кейт, дай им проехать.

Они выехали на главную дорогу, и Кейт, сохраняя спокойствие, отъехала в сторону. Она ожидала, что «Лендровер» проедет мимо, но он продолжал двигаться очень близко, почти касаясь бампера ее машины.

Символ силы – люди силы

— Что он делает? — недоумевал Тристан, когда Кейт сбавила скорость и машина преследователей поравнялась с ними. Фары «Лендровера» были включены на полную мощность, и Кейт поморщилась от яркого света.

День рождения Эрика праздновали в ресторане. Он отказался от привычных застолий, круглые столы с яствами и набором тарелок с приборами стояли у стен по всему периметру зала, как и стулья. Рима, нарядная – в темно-синем платье до пят с открытыми плечами, едва войдя со старшим сыном под руку в зал, оглядев пространство, констатировала:

— Пугает нас, — объяснила Кейт. Несколько минут они ползли по извилистым дорогам. Сердце Кейт бешено колотилось. Затем, как только они миновали большие ворота справа, «Лендровер» резко свернул на подъездную дорожку, и они погрузились в темноту.

– Поужинать не удастся.

— Куда они исчезли? — спросил Тристан. Кейт сбросила скорость, развернулась и вернулась к воротам, остановившись снаружи. — Осторожно, — сказал Тристан.

– Почему, мама? – рассмеялся Ян. – Вон сколько всего на столах.

Далеко впереди виднелись задние фонари «Лендровера», поднимавшегося на вершину крутого холма. Поднявшись повыше, Тристан и Кейт смогли разглядеть очертания большого дома.

– Не люблю ходить по залу с тарелкой, не люблю, когда ко мне подходят со жратвой, что-то лепечут и жуют притом. Я так и знала, что Эрик устроит мне мучение со своим днем рождения, обязательно все сделает не как у людей.

— Видишь, что написано на воротах? — спросила Кейт.

– Ма, это его днюха, пусть празднует.

— Поместье «Олвэйз Мэнор», — сказал Тристан, вглядываясь в вывеску.

– Ты в двадцать один год был взрослее и мудрее, а Эрик… Эрик меня беспокоит, никак не угомонится, не определится, нет в нем равновесия.

Появился младший сынок, и мама ахнула – до чего же хорош ее мальчик в цивильном костюме, с бабочкой. Рима потрепала его за чуб, выразив не только восторг, но и пожурив:

26

– Мм, каков мой сынуля! Принц! А не хотел слушать мамочку и одеваться, как джентльмен. Джинсовые лохмотья не для торжеств, запомни.

— Как думаешь, мы сможем улучшить качество фотографии? — спросила Кейт, держа в руках айфон Тристана. Это была фотография перочинного ножика, которую он сделал в туалете лагеря. Тристан был озадачен и раздосадован тем, что свет отразился от металла, превратив выгравированную надпись в размытое пятно.

– Ма, пусти! – высвободился, смеясь, сын. – Пойду встречать гостей.

— Я уже улучшил, — сказал Тристан, нарезая овощи для жаркого. Они вернулись в дом Кейт, и он предложил приготовить ужин в благодарность за то, что она позволила ему остаться. — Прости, что я облажался.

О да, влетела ватага шумного молодняка, ребята кинулись обнимать, поздравлять Эрика, а после ринулись к столам, хватали еду руками, громко смеялись… Рима предложила Яну поскучать в сторонке, стихию надо переждать в безопасном месте. Сын нашел «трон» для мамы и остался с ней.

— Это не твоя вина, — сказала Кейт, положив его айфон и взяв свой. — Я уточню про ножик у Лин Кендал. — Она набрала номер и прижала трубку к подбородку. Затем открыла холодильник, и Тристан увидел, что внутри почти ничего нет. На верхней полке стоял огромный кувшин с холодным чаем, блюдце с ломтиками лимона и несколько кусочков сыра. — Голосовая почта.

Эрик поглядывал на вход, там все время кто-то появлялся, вот и Даша пришла – светлая, как луч солнца, в скромном платье цвета морской волны, сияющая. Так трепетно ждал он, конечно, ее и, бросив всех, подлетел к девушке:

Кейт повесила трубку и наполнила стакан льдом из пакета в морозилке. Тристан принялся резать красный перец и наблюдал, как она сосредоточенно наполняет стакан, прежде чем украсить его ломтиком лимона. Кейт сделала большой глоток, закрыла глаза и вздохнула. После открыла глаза, и он отвел взгляд.

– Привет… Ты опоздала.

— Прости, забыла предложить. Хочешь выпить?

– Извини, у папы машина забарахлила, бежала, как могла. Вот, держи, это тебе. Джек Лондон.

— У тебя есть кола? — спросил он, перекладывая нарезанный красный перец с разделочной доски на сковороду. Послышалось приятное шипение, за которым последовал восхитительный запах, и Тристан помешал овощи. В животе у него заурчало.

– Ух, ты! – взял он книгу. – Не читал.

— Да, сейчас. Джейк, кажется, купается в этой дряни, так что у меня ее полно, — сказала Кейт, снова открывая холодильник и видя банку на дне ящика.

– Я знаю, поэтому и дарю.

— А почему ты не оставила сообщение Лин? — спросил Тристан, открывая банку.

Он приобнял ее за плечи и увлек к столам, Дашу встретили радостными возгласами, а следом молодняк оккупировал середину зала и запрыгал под музыку. Прибыл папа с помощниками и друзьями, взял микрофон и поздравил сына, вручив ему ключи от машины, она сиротливо стоит на парковке у ресторана. Как цунами налетел – зал опустел, все побежали смотреть машину, кроме Даши и нескольких ребят, которые прибыли позже и посчитали, что для них важнее – подкрепиться.

— Сообщение можно проигнорировать или использовать, чтобы подготовиться. Я же хочу спросить и услышать, что она скажет. Это привычка. Еще в полиции я узнала, как лучше всего разговаривать с людьми…

– Судя по Эрику, эта девочка не отпустит его, – сказала Рима.

– Ты что-то сказала? – спросил подошедший муж.

* * *

В СССР идут тревожные процессы. Исключение Енукидзе[235], тишайшего и бесхарактерного, есть удар по Калинину. Мотивировка: \"не хвастай своей добротой!\" - говорит о том же. Не будет ничего неожиданного, если Калинин на сей раз не устоит. Телеграммы сообщили третьего дня об убийстве Антипова[236], председателя Комиссии советского контроля (подтверждений нет). ЦК требует, чтоб пропагандисты и летом, несмотря на каникулы, не забывали о троцкизме, зиновьевцах и пр. О созыве VII конгресса Коминтерна никто и не заикается. Сталинская диктатура подходит к новому рубежу.

24 июня [1935 г.]

В стортинге был обо мне \"вопрос\" в парламенте, не запрос. Председатель стортинга произнес двусмысленную речь, которая сняла вопрос. Matin[237] печатает со ссылкой на немецкую прессу, будто я несколько недель тому назад пытался нелегально проникнуть в Норвегию, но был опознан на границе и не допущен в страну. Московский корреспондент консервативной газеты разогревает в телеграмме дело Кирова в связи с делом Енукидзе... Что это значит?

Хуже всего нездоровье. Десять дней пути и пребывания в отеле прошли хорошо, казалось, я возродился. А сейчас все вернулось сразу: слабость, температура, пот, внутренняя физическая опустошенность... Беда, да и только.

26 июня [1935 г.]

Продолжаю хворать. Поразительна у меня разница между здоровьем и больным состоянием: два человека, даже во внешнем облике, притом иногда на протяжении 24 часов. Отсюда естественное предположение, что дело в нервах. Но врачи давно уже - в 1923 - установили инфекцию. Возможно, что \"нервы\" придают внешним выражениям болезни такой резкий размах.

Этой ночью, вернее уж утром, снился мне разговор с Лениным. Если судить по обстановке, - на пароходе, на палубе 3-го класса. Ленин лежал на нарах, я не то стоял, не то сидел возле \"его. Он озабоченно расспрашивал о болезни. \"У вас, видимо, нервная усталость накопленная, надо отдохнуть...\" Я ответил, что от усталости я всегда быстро поправлялся, благодаря свойственному мне Schwungkraft[238], но что на этот раз дело идет о более глубоких процессах... \"Тогда надо серьезно (он подчеркнул) посоветоваться с врачами (несколько фамилий)...\". Я ответил, что уже много советовался, и начал рассказывать о поездке в Берлин, но, глядя на Ленина, вспомнил, что он уже умер, и тут же стал отгонять эту мысль, чтоб довести беседу до конца. Когда закончил рассказ о лечебной поездке в Берлин, в 1926 г., я хотел прибавить: это было уже после вашей смерти, но остановил себя и сказал: после вашего заболевания...

Н. устраивает наше жилье. В который раз! Шкафов здесь нет, многого не хватает. Она сама вбивает гвозди, натягивает веревочки, вешает, меняет, веревочки срываются, она вздыхает про себя и начинает сначала... Две заботы руководят ею при этом: о чистоте и о приглядности. Помню, с каким сердечным участием, почти умилением, она рассказывала мне в 1905 г. об одной уголовной арестантке, которая \"понимала\" чистоту и помогала Н[аташ]е наводить чистоту в камере. Сколько \"обстановок\" мы переменили за 33 года совместной жизни: и женевская мансарда, и рабочие квартиры в Вене и Париже, и Кремль, и Архангельское[239], и крестьянская изба под Алма-[А]той, и вилла на Принкипо, и гораздо более скромные виллы во Франции... Н. никогда не была безразлична к обстановке, но всегда независима от нее. Я легко \"опускаюсь\" в трудных условиях, т. е. мирюсь с грязью и беспорядком вокруг, - Н. никогда. Она всякую обстановку поднимет на известный уровень чистоты и упорядоченности и не позволит ей с этого уровня спускаться. Но сколько это требует энергии, изобретательности, жизненных сил!..

Я лежу сейчас целыми дня[ми]. Сегодня устанавливали с Н. за амбаром chaise longue. \"Ты как хочешь?\" - спросила она с оттенком сожаления. - \"А что?\" - \"С той стороны вид лучше\". Действительно, вид был несравненно лучше с противоположной стороны. Разумеется, всякий или почти всякий может различить лучший вид от худшего. Но Н. не может не почувствовать разницы во всем существе. Она не может сесть лицом к забору и томиться сожалением, если другой кто сядет таким образом...

Прожили мы с Н. долгую и трудную жизнь, но она не утратила способности и сейчас поражать меня свежестью, цельностью и художественностью своей натуры.

Лежа на шезлонге, я вспоминал, как мы подвергались с Н. санитарному досмотру на пароходе по прибытию в Н[ью]-Йорк в январе 1917 г. Американские чиновники и врачи были очень бесцеремонны, особенно с пассажирами не 1-го класса (мы ехали во втором). На Наташе была вуаль. Врач, интересующийся трахомой, заподозрил неладное за вуалью, быстро приподнял ее и сделал движение пальцами, чтоб приподнять веки... Н. не протестовала, ничего не сказала, не отступила, она только удивилась, вопросительно взглянула на врача, лицо ее занялось легким румянцем. Но грубоватый янки сразу опустил руки и виновато сделал шаг назад,- такое неотвратимое достоинство женственности было в ее лице, в ее взгляде, во всей ее фигуре... Помню, какое у меня было чувство гордости за Наташу, когда мы с парохода переходили по сходням на пристань Нью-Йорка.

29 июня [1935 г.]

В Aftenposten[240] большое письмо какого-то юриста: Троцкий вовсе не отказался от политической деятельности (цитируя, в частности, мое письмо к эдинбургским студентам); к тому же у него два секретаря. Что они собираются делать, если он болен? Тот же автор ссылается на слова Шефло о том, что Троцкий \"не сломлен\", \"остался таким, каким был\" и пр. Прийти в забвение, очевидно, не удастся и здесь.

Я пробую болезнь взять \"измором\": лежу в тени, почти не читаю, почти не думаю.

1 июля [1935 г.]

Лежа под открытым небом, просмотрел сборник старых статей анархистки Emma Goldman[241] с ее короткой биографией, а сейчас читаю автобиографию \"Mother Jones\"[242]. Обе они вышли из рядов американских работниц, но какая разница! Гольдман - индивидуалистка, с маленькой \"героической\" философией, состряпанной из идей Кропоткина[243], Ницше[244] и Ибсена. Джонс - героическая американская пролетарка, без сомнений и фраз, но и без философии. Goldman - ставит перед собой революционные цели, но идет к ним совершенно нереволюционными путями. Mother Jones ставит себе каждый раз самые умеренные цели: more pay and less hours[245] и идет к ним смелыми революционными путями. Обе отражают Америку, каждая по-своему: Goldman своим примитивным рационализмом, Jones - своим не менее примитивным эмпиризмом. Но Jones представляет великолепную веху в истории своего класса, тогда как Goldman знаменует уход от класса в индивидуалистическое небытие. Статей Гольдман я одолеть не мог: безжизненное резонерство, которое, при всей искренности, отдает фразерством. Автобиографию Jones читаю с наслаждением.

В своих статьях и лишенных всякой литературной претензии описаниях стачечных боев Jones раскрывает мимоходом ужасающую картину исподней стороны американского капитализма и его демократии. Нельзя без содрогания и проклятий читать ее рассказ об эксплуатации и калечении на фабриках малолетних детей!

Knudsen[246] сообщил, что фашисты собирают в Drammen (60 километров отсюда) митинг протеста против моего пребывания в Норвегии. По словам К., они соберут, будто бы, не больше 100 человек.

Кто-то из советских чиновников снял дачу поблизости от лесной дачки нашего хозяина. Это волнует Н., - по-моему, совершенно без основания.

4 июля [1935 г.]

Телефон Кейт снова зазвонил.

— А, это Джейк, прости, — сказала она. Кейт прошла со стаканом в гостиную и села в одно из кресел у окна. После их странного, долгого дня было необычно возвращаться в тот же дом. Тристан знал, что ему придется вернуться и встретиться с Сарой. Кейт была замечательной, но они уже провели много времени вместе, и он не хотел ей мешать. Он продолжал готовить и слышал обрывки ее разговора с Джейком.

— Я думала, что ты точно приедешь на каникулы. Они на следующей неделе, дорогой. Хотелось бы знать точно, чтобы пройтись по магазинам, — сказала Кейт.

Тристан быстро нарезал несколько грибов и положил их на сковороду, где готовилась еда. Кейт все еще говорила по телефону, а ему нужно было узнать, есть ли у нее лапша. Не хотелось хозяйничать в чужих шкафах.

Он убавил газ под кастрюлей и закрыл ту крышкой. Затем открыл свой ноутбук и зарегистрировался в британском подразделении по розыску пропавших без вести. Открыл свой блокнот, проверил то, что записал, и набрал «Ульрих Мазур» в поле поиска. Сразу же появился результат с фотографией. Ульрих был красив, короткие светло-русые волосы, серо-голубые глаза и широкое круглое лицо с высокими славянскими скулами. Это была фотография удостоверения личности, но он улыбался — широкой, доброй улыбкой с идеальными белыми зубами. На нем была темная футболка, и парень был очень худым. В отчете о пропавшем человеке были написаны его характеристики. Рост сто восемьдесят два сантиметра, вес семьдесят килограммов.

Тристан слышал, как Кейт разговаривает по телефону с кем-то другим. Разговор становился все более возбужденным, и она продолжала повторять:

— Я знаю, мама. Это была не моя вина, слышишь?

Кухня Кейт вела в гостиную. Он раздумывал, не взять ли компьютер и не подняться ли наверх, но нельзя забывать про еду. Тристан снова обратил внимание на второе имя, которое дала им Рейчел из «Дикого дуба». Он набрал «Салли-Энн Коббс», и на экране появилась фотография, как будто сделанная под давлением. На фотографии Салли-Энн казалась совсем крошечной и кривлялась. У нее были темные блеклые волосы, крысиное лицо и прыщи на щеках. Ей было семнадцать, когда она пропала. Он вспомнил слова Рейчел о том, что Салли-Энн исполнилось шестнадцать, когда ей пришлось покинуть детский дом и жить самостоятельно. Что заставило его подумать о них с Сарой. Когда умерла их мать, ему было пятнадцать, а Саре — восемнадцать. Если бы это случилось на пару лет раньше, их обоих взяли бы в приют. Шипение пищи на плите вырвало Тристана из раздумий, он встал и помешал еду на сковородке.

Кейт закончила разговаривать и вернулась на кухню. Она вздохнула, подошла к холодильнику и наполнила стакан. Тристан подумал, что он, возможно, здесь лишний.

— Слушай, завтра я оставлю тебя в покое. Мне нужно домой, заканчивается чистая одежда, — сказал он.

— Нет, ты можешь остаться. У меня есть две свободные комнаты, не уверена, может быть, Джейк приедет на каникулы… он начал посещать психолога. Один из учителей в школе слышал, что мы нашли тело Саймона Кендала в водохранилище. И теперь в школе считают, что он должен с поговорить с кем-нибудь, — сказала Кейт.

— Это хорошо, да?

— Да, это хорошо. Но, видимо, теперь этот психолог настаивает на том, чтобы Джейк регулярно ходил на сеансы по средам. Что лишает его возможности приехать сюда на неделю. И у Джейка появились друзья, с которыми он проводит время. — Кейт поставила стакан и потерла глаза. — Кто знает, возможно, психолога используют как предлог, чтобы у Джейка не было возможности приезжать сюда…

Тристан видел, что в отношениях Кейт с Джейком таится много разных эмоций. Собственная мать Тристана отсутствовала большую часть его детства из-за пьянства и наркотиков. И из того, что он слышал, Кейт завязала, когда Джейк был совсем маленьким, но ее мать отказалась вернуть ей опеку над Джейком. Это была сложная ситуация, и Тристан не знал всех подробностей, но Кейт была хорошей женщиной, которая сумела взять себя в руки. Она заслуживала увидеть своего сына.

— Еда готова, — сказал Тристан.

— Чудесно пахнет, — ответила Кейт, явно обрадовавшись, что он сменил тему.

— Я нашел Ульриха и Салли-Энн, — сказал Тристан, указывая на свой ноутбук и раскладывая стир-фрай по тарелкам. Кейт изучала фотографии.

— Удивительно, какие фотографии они используют для поиска пропавших людей, — сказала Кейт. — Никто ведь не думает, что полиция будет использовать их для привлечения внимания или даже некролога… — Она на мгновение уставилась на фотографии на экране. — Я поверила Рейчел, а теперь вижу и официальное доказательство.

Оба сели за стол, намереваясь поесть.

— Все еще хочешь поговорить с этой женщиной, Кирсти? — спросил Тристан.

— Да. Попробую еще раз позвонить ей после ужина. Было бы интересно заставить ее заговорить и посмотреть, какие еще детали она расскажет, предполагая, что это правда… Я знаю, что завтра короткий день, а потом неделя чтения[3]. Ты правда хочешь покопаться в интернете и узнать больше о «Черных песках» и «Хедли-Хаус»? Я хочу проверить, есть ли еще какие-то сообщения о пропавших. А еще выяснить, кто эта женщина и водитель с ружьем.