— Но почему же, господин виконт, вы не носите розетки в петличке? — спросил жандарм.

— О, это отчасти из кокетства, — небрежно ответил Альмейер, — я еще слишком молод, а желтенькая ленточка всегда немножко старит.

Таким образом, у местных властей он был на самом лучшем счету, и ему охотно делали маленькие исключения, в которых отказывают простым смертным.

Так, например, однажды он хотел взять с собой в вагон великолепного черного пуделя, принадлежавшего его приятельнице. Начальник станции заметил ему, что пассажирам воспрещается провозить с собой собак.

— О! — с негодованием воскликнул жандармский бригадир, прохаживавшийся по дебаркадеру. — Ведь это пудель господина виконта.

Начальник станции, опасаясь столкновений с сильными мира сего, только почтительно приподнял фуражку.

И Альмейер уехал со своим пуделем.

Было бы немыслимо требовать от хорошенькой женщины, которую он окружал самой нежной предупредительностью, чтобы она была более подозрительна, чем жандармы.

Раз вечером, когда Альмейер был с ней особенно мил и ласков, он сказал ей:

— Дорогая моя, кажется, в настоящее время у вас есть свободные деньги, между тем мне почему-то запоздали выслать деньги в уплату за имение, о котором я часто вам говорил и которое я недавно продал. Я был бы очень благодарен, если бы вы одолжили мне на неделю тридцать тысяч.

Всегда приятно и безопасно одолжить богатым людям, вот почему влюбленная барынька с радостью вручила своему возлюбленному тридцать тысячефранковых билетов.

Спустя две недели Альмейер уехал в Париж, чтобы получить от своего нотариуса деньги за имение.

После этого дамочка встретилась со своим обожателем уже в окружном суде.

Мне кажется, можно было бы наполнить целый том всеми похождениями Альмейера в Италии, Алжире и Марокко, он совершил бесчисленное множество мошенничеств, и обо всех, разумеется, трудно теперь вспомнить.

Два раза он умудрился поселиться в Париже, раз — на улице Монж, другой раз — на бульваре Батиньоль.

На улице Монж он совершенно очаровал своего привратника, который отзывался о нем с искренним восхищением. Бедняга так полюбил своего жильца, что чуть не скомпрометировал себя ради него.

— Господин Евгений прекрасный человек, — говорил он, — добрый, простой, совсем не гордый!..

Злые языки в квартале утверждали даже, что привратник был бы счастлив отдать Альмейеру свою дочь, не будь она слишком молода.

На бульваре Батиньоль история была в другом роде. Там Альмейер корчил из себя важного барина, ожидавшего наследства от миллионера-родственника, который завещал ему все свое состояние, и Альмейер показывал всем простакам, которых хотел надуть, духовное завещание на гербовом листе бумаги с большими фамильными печатями.

Последним его мошенничеством в Париже была покупка несгораемого шкафа в несколько тысяч франков у торговой фирмы «Фишер». Этот шкаф предназначался для хранения знаменитого наследства.

Бесполезно говорить, что ни за меблировку в различных квартирах, в которых он селился, ни за несгораемый шкаф он никогда не заплатил ни одного гроша.

Ни привратники, ни поставщики никогда не видели, какого цвета деньги Альмейера.

Этот человек был наделен гениальными способностями к воровству; чтобы не переменять запасов своего белья, он избирал псевдонимы, соответствующие меткам на его рубашках! Наконец, он не допускал сердечных слабостей. Когда он встречал хорошенькую женщину, которая ему нравилась, он накидывался на нее, точно коршун на добычу, — потом, когда каприз проходил, он отряхивал прах от ног своих и отправлялся искать новых интриг.

Он не отдавал, подобно Прадо, своего сердца и не привязывался ни к одной женщине.

Наоборот, все свои силы он сконцентрировал на одной цели: обманывать и обкрадывать своих ближних.

Между тем нам никак не удавалось поймать Альмейера. Признаюсь, было нечто комическое в нашей роли, напоминавшей опереточных карабинеров, которые являются всегда слишком поздно, то есть когда мошенника и след простыл.

Однако, в конце концов, мы все-таки восторжествовали.

Глава 5

Погоня

Само собой разумеется, меня страшно раздражали все новые и новые известия о моем несравненном Рокамболе, тем более что газеты не упускали случая уснастить эти известия злорадными комплиментами по адресу полиции.

Я хотел во что бы то ни стало задержать Альмейера, но постоянно встречал неудачу, парализовавшую деятельность моих агентов.

Очень многие знали нашего героя, так как были участниками в его кутежах, и хотя они встречали его в Париже, но никто и не думал извещать полицию. Даже те, которых он обманул, не доносили сыскной полиции о его пребывании в Париже. Одни из нежелания лишних хлопот, другие — просто по отвращению к доносам.

Таким образом, часто очень многие мошенники долгое время могут безнаказанно жуировать и наслаждаться свободой только потому, что в обществе слишком крепко утвердился предрассудок, смешивающий бесчестный и злостный донос с обязательным содействием, которое каждый гражданин должен оказывать правосудию для ограждения общества против бандитов.

Я велел отпечатать сотни экземпляров фотографических карточек Альмейера и разослал их повсюду, но, к сожалению, как я уже говорил выше, на этом портрете было мало сходства с оригиналом, и решительно невозможно было узнать блестящего франта, каким сделался Альмейер, по плаксивой физиономии несчастного узника, позировавшего перед аппаратом господина Бертильона.

В конце концов я сумел заинтересовать этой погоней почти весь состав полицейской префектуры, и мне сообщали все сведения из провинций, к сожалению, обыкновенно не доходящие до сыскного отделения.

Таким образом я узнал, но, увы, слишком поздно, что Альмейер побывал в Лионе, где все считали его кавалерийским офицером, он даже дал в одном из лучших ресторанов города большой обед своим мнимым коллегам и до такой степени всех одурачил, что очень многие офицеры, обманутые его приемами важного барина, согласились присутствовать на этом банкете, который, кстати сказать, прошел превесело и кончился только на рассвете.

Наконец, в один прекрасный день меня уведомили, что в казино в Уксе проездом фигурировал какой-то виконт де Мальвиль, который в несколько дней совершил бесчисленное множество мошенничеств и даже плутовал в игре.

Этот субъект оперировал с таким совершенством, что на другой день после его исчезновения явилось подозрение, не был ли это Альмейер, и только тогда комиссару полиции пришла мысль посмотреть фотографию, которую я ему выслал.

Как ни была она плоха, но все-таки на ней можно было уловить некоторый намек на сходство, однако, увы, было уже слишком поздно, в то время мошенник был уже очень далеко.

Спустя пять или шесть дней мой большой приятель, секретарь префектуры Гарин, теперь уже покойный, о смерти которого я горячо сожалею, возымел благую мысль дать мне копию с телеграммы, присланной комиссаром полиции из Биаррица в парижскую полицейскую префектуру.

Эта телеграмма была следующего содержания:

«Какой-то субъект провел несколько дней в Биаррице, где совершил различные мошенничества и занял 20 000 франков у директора казино. Он назвался господином де Боневиль и, по-видимому, направился в Бордо. В момент отъезда он переменил имя и назвался Марио-Маньян. Этот мошенник хвастает покровительством господина К., алжирского депутата».

В то время я до такой степени был занят Альмейером, что с первого же момента у меня мелькнула мысль, что это он.

— Боневиль, Мальвиль, Марио-Маньян, очевидно, все это были псевдонимы, под которыми скрывалось одно и то же лицо. Я почти не сомневался, что настоящее его имя Альмейер.

Он говорил, что находился под покровительством алжирского депутата, то есть депутата той страны, которую он прекрасно знал, так как там был в дисциплинарном батальоне и там же проделал много мошенничеств. Алжир был излюбленным полем деятельности Альмейера.

Недолго думая, я телеграфировал от имени префекта главному полицейскому комиссару в Бордо категорический приказ:

«Человек с приметами, указанными вам в телеграмме вашего коллеги из Биаррица, наверное Альмейер, фотографическая карточка которого была вам выслана. Примите все предосторожности. Сегодня посылаю к вам агента Судэ, который знает этого человека».

Я призвал к себе Судэ и показал ему телеграмму биаррицкого комиссара.

— Вы правы, — сказал он мне, — я узнаю подвиги Альмейера.

Сборы Судэ в дорогу были недолги, и он со следующим же поездом уехал в Бордо.

По приезде ему улыбнулось счастье, и он мог сразу разузнать, в какой гостинице остановился Марио-Маньян. Но там его ожидало разочарование; комиссар бордосской полиции, по всей вероятности, вообразил, что парижский префект полиции имеет слишком пылкое воображение и не счел нужным принять предосторожности.

Когда Судэ стал расспрашивать хозяина гостиницы, тот сказал ему:

— Действительно, еще вчера у нас жили господин и госпожа Марио-Моньян, прелестная парочка, муж — безукоризненный джентльмен, жена — прелестная и изящная светская дама! Вчера вечером они внезапно уехали. Вот как было дело, в отсутствие господина Маньяна приходил полицейский агент и просил передать ему, что господин комиссар полиции желает его видеть. Когда мой жилец возвратился, я передал ему его поручение.

— Браво! — воскликнул он. — Мой отец — друг здешнего комиссара, я хорошо его знаю, это старый чудак. Если он думает, что я совершаю свадебное путешествие для того, чтобы скучать в его обществе, то он сильно ошибается! Я сейчас же уеду отсюда.

Они быстро уложили свои чемоданы и отправились на станцию.

Мне кажется, бесполезно добавлять, что в гостинице вся прислуга дала самые лучшие отзывы о молодой парочке, которая так щедро давала на чай.

Не теряя времени, Судэ возвратился на станцию, где с большим трудом мог узнать, куда направились беглецы.

Сначала Альмейер сдал свой багаж в Париж, но вдруг уже перед самым отходом поезда переменил направление и велел записать местом назначения багажа — Кутр.

Разумеется, Судэ помчался в Кутр.

В Кутре поезд стоит четверть часа, пассажиров масса, толкотня страшная, тем не менее нужно было узнать, какое дальнейшее направление избрала парочка Маньян. Частью уговорами, частью просьбами Судэ добился-таки, чтобы в багажном отделении ему показали книги, и таким образом узнал, что беглецы продолжали путь на Гавр.

Поезд, отправлявшийся на Руан и Гавр, отходил через несколько минут, и Судэ успел телеграфировать мне только пару слов:

«А. опередил меня на несколько часов. Еду за ним в Гавр».

Получив эту телеграмму, я сообразил, что нужно гораздо больше времени, чтобы приехать из Кутра в Гавр, чем из Парижа в Гавр, и тотчас же послал в этот город агента Блеза.

Как только мой сыщик прибыл в Гавр, он постарался разузнать, кто прибыл из Кутра в Гавр, это не могло быть очень трудно, так как пассажиры, совершающие такой дальний переезд, бывают немногочисленны. Тем не менее начальник станции объявил, что у него не было ни одного билета из Кутра до Гавра; к счастью, спустя несколько часов приехал Судэ, который, будучи более настойчив или убедителен, сумел настоять, чтобы ему показали весь пакет билетов за несколько дней, и среди них действительно нашел два билета первого класса из Кутра до Гавра.

«На этот раз, — думал Судэ, — они уже не ускользнут из моих рук».

Однако получить на станции более точные подробности было невозможно. Никто из служащих не знал, в омнибусе какого отеля был отправлен багаж обоих пассажиров, прибывших из Кутра.

И вот, оба моих агента принялись рыскать по Гавру, насторожив слух, зорко озираясь кругом, а главное, возлагая все надежды на случай.

Они отправились в Сент-Адресс, предполагая, что Альмейер, наверное, приедет туда, чтобы подышать чистым морским воздухом; они провели там целый день и тщетно оглядывали все прибывавшие экипажи.

С наступлением ночи они возвратились в Гавр, разумеется, разочарованные и встревоженные мыслью, что, пожалуй, и на этот раз дичь ускользнет из их рук. Вдруг, когда они проходили по Страсбургскому бульвару, их внимание было привлечено изящным туалетом и красотой молодой женщины, проезжавшей в открытом экипаже.

Но, глядя на эту интересную особу, они увидели ее спутника, элегантного молодого человека с накрученными усиками и одетого по последней моде.

— Это он! — воскликнул Судэ.

Одним прыжком он подскочил к экипажу и, схватив под уздцы лошадей, остановил их. Блез со своей стороны вскочил на подножку экипажа и схватил за шиворот спутника прекрасной дамы.

— Вы ошибаетесь, сударь! — воскликнул молодой человек.

— Возможно, — ответил Судэ, — но пойдем объясняться в комиссариат.

Альмейер ни на одну секунду не потерял самообладания и продолжал мило улыбаться, как светский человек, которого забавляет подобное недоразумение.

Однако, когда его привели к комиссару, он понял, что на этот раз окончательно попался.

Его попытки запугать представителя правосудия рассказом о своих влиятельных связях и знатной родне ни к чему не привели, так как, само собой разумеется, он не мог предъявить своих документов. Господин Бальмар, который был тогда главным комиссаром в Гавре, немедленно отправился сделать обыск в отеле Фраскати, где остановилась интересная парочка.

Но там нашли только шелковое белье и флаконы с духами. Альмейер был франт, и, конечно, в его багаже не было и следа компрометирующих бумаг.

Когда наш герой увидел, что попался в лапы Судэ, который не имел ни малейшей охоты его выпустить, он понял, что отныне все комедии бесполезны.

— Прекрасно, — сказал он, — я пойман. Так знайте же, я — Альмейер.

Тогда на сцену опять выступил Рокамболь. Этот странный человек, должно быть, очень интересовался тем, что говорили о нем и писали в газетах. И вот ему захотелось еще раз блеснуть перед толпой неожиданным великодушием, которое могло украсить его имя новым фантастическим ореолом.

Когда обыск был окончен, он подошел к господину Бальмару и самым спокойным тоном объявил, что намерен сделать важное признание прокурору республики.

Альмейера отвезли в городскую ратушу, куда также явился прокурор для допроса.

— Вот в чем дело, господин прокурор, — сказал Альмейер тоном принца крови, принимающего в аудиенции одного из своих подданных, — я не желаю, чтобы за меня пострадал невиновный. Я слышал, что вчера вы задержали какого-то субъекта по подозрению в воровстве, совершенном в почтовой конторе. Это я взял денежный пакет, о котором идет речь.

Как читатель видит, Альмейер за два дня, проведенных в Гавре, не потерял времени даром и не изменил своих привычек.

Потом, обращаясь к Судэ, который не спускал с него глаз, он с улыбкой сказал:

— Ну, господин Судэ, не сердитесь на меня за те хлопоты и беспокойства, которые я вам причинил. Вы меня знали, да и я также знал вас. Я за сто шагов узнавал вас и переходил на другой тротуар. Вы даже не подозреваете, сколько раз мы встречались с вами в Париже!

Конечно, в этих заявлениях было много хвастовства и фанфаронства, но таковы уж были его любимые приемы.

Он прекрасно и спокойно проспал всю ночь, проведенную в Гавре, в камере арестного дома, в присутствии двух агентов, которые от радости, что им удалось поймать неподражаемого плута, не хотели оставить его ни на секунду. Что же касается хорошенькой женщины, которая сопровождала Альмейера, то она была просто одной из его жертв, а вовсе не сообщницей, — эта несчастная барышня бросила для него прекрасное положение и легкомысленно последовала за отъявленным мазуриком, которого считала за важного барина; ее очень скоро отпустили на свободу.

На следующий день при пробуждении Альмейер улыбнулся, видя желтые, кислые физиономии Судэ и Блеза, которые всю ночь не сомкнули глаз.

— Ах, господа! — воскликнул он. — Я вижу, что заставил вас провести отвратительную ночь, но, право, это не моя вина, и я приношу вам мои искренние извинения.

Затем он очень старательно принялся за свой туалет и потребовал зеркало, чтобы расчесать пробор на голове и повязать бант галстука.

Я выехал встречать арестованного на станцию Сен-Лазар; известие об аресте знаменитого Рокамболя уже распространилось по всему Парижу, и, мне кажется, встречать его явилось столько же народу, как и тогда, когда старик Клод привез Тропмана также из Гавра.

Помню, в ту минуту, когда я отправлялся на вокзал Сен-Лазар, один из моих агентов напомнил мне, что последний приговор по делу Альмейера еще поныне вывешен в здании суда.

В этом оповещении были перечислены также приметы отсутствовавшего:

«Рост — 1 м 60 см. Волосы и брови темные. Глаза серые. Лоб широкий. Нос умеренный. Лицо овальное. Цвет кожи бледный».

Прочтя приметы нашего узника, я невольно улыбнулся и подумал, что сыщик, который узнал бы его по этим приметам, должен быть наделен сверхъестественной проницательностью.

Чтобы оградить его от любопытства толпы, мы были вынуждены провести его через контору начальника станции.

Альмейер немножко побледнел, когда увидел на дебаркадере такое стечение народу.

— Как приятно, — сказал он, указывая на свои ручные кандалы, — проходить в таком виде перед людьми, которые вас знали. Не показывайте меня, как какого-то диковинного зверя.

Мы посадили его в карету, в которой поместились также я, Судэ и Блез, затем экипаж быстро помчался к набережной Орфевр.

После краткого допроса, который был снят с него господином Бернаром, прокурором республики, его провели в мой кабинет, где его ожидал сытный обед. По-видимому, Альмейер сильно проголодался и оказал должную честь нашему угощению.

Когда он пообедал и закурил папиросу, я сказал ему:

— Ну, теперь поболтаем.

— Охотно, — поддержал он.

И с хладнокровием, которое очень походило на цинизм, принялся рассказывать мне о своих последних похождениях.

Впрочем, если о своих мошеннических проделках он рассказывал добродушно и весело, зато горячо и с негодованием протестовал против подлогов, в которых его обвиняли.

У него был свой план защиты. Он знал, что за подделки ему грозит каторга, и, само собой разумеется, предпочитал рисковать только пятью годами тюремного заключения за простое мошенничество.

Вдруг он огорошил меня следующим заявлением:

— Вы упрекаете меня, что я добывал средства к жизни воровством и мошенничеством. Что же за беда? Что я сделал худого? Разве деньги, которые я брал у одних, не переходили к другим? Разве я не поддерживал коммерции? Я тратил не считая и всегда любил жить на широкую ногу.

Ничто не могло лучше этих слов охарактеризовать невменяемость этого человека.

Никогда ни на одну секунду у него не явилось тени раскаяния. Никогда ни на мгновение он не пожалел о своей загубленной жизни. А между тем он легче, чем кто-нибудь, мог составить себе почетное положение, сделать карьеру и зарабатывать большие деньги. Но он был создан для порока, и только порок привлекал его.

Глава 6

Попытка бегства

Альмейеру больше всего вредило его фанфаронство. Я не видел никакой надобности усиливать за ним надзор, но он сам принудил меня к этому.

Его поместили в тюрьму Консьержери, где он занимал двойную камеру в обществе двух агентов, которым был поручен надзор за ним.

Однажды он сказал им:

— Господин Горон выиграл первую партию, но я надеюсь выиграть вторую!..

Однако скоро этих агентов отозвали, так как назначение их состоит не в том, чтобы проводить жизнь в обществе заключенных. У них есть другие, более важные и серьезные обязанности, к Альмейеру же перевели двух опасных бандитов, с которыми, кстати сказать, он скоро подружился.

Как я уже говорил выше, этот странный человек обладал редкой способностью ассимилироваться. Повсюду он чувствовал себя в своем кругу.

В Лионе офицеры приняли его за своего товарища; в приморских городах, где собирается на купанья высшее общество, он выдавал себя за важного барина, и ничто в его манерах не обличало вульгарного мошенника. Наконец, в тюрьме, в обществе отъявленных представителей преступной среды, он также быстро ассимилировался. Он играл с ними в карты, говорил жаргоном и делился с ними теми немногими лакомствами, которые мог иметь в тюрьме.

На этот раз семья окончательно от него отступилась и решительно ничего не хотела для него сделать. Но его адвокат, господин Евгений Кремье, и я, — так как, помимо служебных обязанностей всегда питал инстинктивную жалость к людям, жизнь которых изменяется вдруг таким резким переломом, — старались хоть несколько смягчить для этого несчастного суровый тюремный режим.

Я должен сказать, что он выказывал мне большую признательность, и, за исключением только вопроса о подлогах, которые продолжал отрицать с ожесточенным негодованием, он охотно со всеми подробностями рассказывал мне о своих мошеннических проделках и кражах.

Так прошло несколько недель; на допросы его возили под надежной охраной, и, правду сказать, он не делал ни малейшей попытки к бегству, как вдруг в один прекрасный день он пожелал со мной говорить.

Я призвал его, и вот, попросив позволения остаться со мной наедине, в моем кабинете, он начал так свою речь:

— Господин Горон, я очень вам признателен за всю вашу доброту и хочу дать вам блистательное доказательство моей благодарности. Вот в чем дело. В одной со мной камере заключены некто Бутель и его товарищ, оба порядочные плуты, совершившие массу краж и грабежей. Но, странное дело, до сих пор вам еще не удалось открыть притона всей их шайки. Со мной они очень откровенны и рассказали мне, где скрываются их товарищи, а также, что через несколько дней они собираются учинить одно крупное преступление. У меня есть план их лагеря, но одного плана вам будет недостаточно, чтобы найти не только похищенные вещи, но и задержать воров; необходимо, чтобы в следующий вторник, в 9 часов вечера, вы поехали со мной на улицу Сен-Море в тот дом, который шайка намеревается ограбить. Не подумайте, что я стараюсь подготовить случай к бегству; свяжите меня, если хотите, но мне кажется, я мог бы оказать большую услугу обществу, так как эти молодцы вполне способны убить домовладельца, если встретят его. Может быть, я мошенник, вор, но я чувствую отвращение к кровопролитию и готов сделать все возможное, чтобы помешать убийству.

Я, улыбаясь, выслушал Альмейера до конца.

— Милый мальчик, — сказал я, — все, что хотите, за исключением прогулки из тюрьмы.

— Как! — с негодованием воскликнул он. — В ту минуту, когда я хочу оказать вам услугу, вы могли заподозрить, что я подставляю вам ловушку?

— Я слишком хорошо вас знаю, чтобы допустить, что на вас можно хоть в чем-нибудь полагаться.

— Но даю вам честное слово!

— Нет, друг мой, — прервал его я по-прежнему шутливым тоном, — это также недостаточная гарантия, и видите ли, я слишком боюсь, что вы убежите.

— Хорошо, — сказал Альмейер, закусив губы, — я не стану больше настаивать.

— И прекрасно сделаете, потому что вместо того, чтобы рисковать таким драгоценным узником, как вы, я предпочитаю обойтись без открытия, как бы оно ни было важно.

Альмейер сказал, что не будет настаивать, но, само собой разумеется, через пять минут он возвратился к прежней теме и заговорил с еще большей настойчивостью.

— Удивляюсь, господин Горон, как вы не понимаете, что в подобном деле вы принимаете на себя огромную ответственность. Если во вторник произойдет убийство, то вы горько пожалеете, что не захотели меня выслушать. Вы ничем не рисковали. Вам следовало только принять предосторожности, чтобы я не мог бежать.

— Ба, друг мой, — возразил я, — я имею полное основание не доверять вам.

— Наконец, приставьте ко мне четырех агентов!

— Что такое четыре агента для человека, который довольно-таки поводил за нос французскую и бельгийскую полицию? Повторяю, вы доставили мне слишком много хлопот, и я не чувствую ни малейшей охоты вас отпустить.

Мой узник первым движением переломил пополам перо, которое взял на моем письменном столе, без сомнения, это был такой же жест, которым в былое время он схватил со стола штемпель судебного следователя, господина Вильера.

Я пристально следил за ним и заметил, как его лицо перекосилось от досады.

«Ну, милейший, — думал я, — я еще не знаю, какую штуку ты мне приготовлял, но вижу, что ты ставил мне ловушку».

Впоследствии я убедился, что был прав.

На следующий день мне доложили, что один из заключенных, которого предполагали перевести в другую тюрьму, просит разрешения со мной говорить, так как имеет сообщить важную тайну.

Я велел впустить этого субъекта в кабинет.

— Господин Горон, — начал он, — вы были так добры ко мне, что я хочу оказать вам услугу.

Я находился еще под впечатлением драматической сцены, которую накануне мне устроил Альмейер, и не мог удержаться от скептической улыбки. Как странно, подумал я, все преступники, попадающие в Консьержери, проникаются вдруг удивительной нежностью к человеку, который их арестовал.

— Послушайте, господин Горон, — сказал мне этот субъект, имени которого я не хочу называть по некоторым соображениям, — услуга, которую я намерен вам оказать, не из обыкновенных, это касается лично вас… Я хочу спасти вам жизнь!

Я продолжал улыбаться, конечно заинтригованный, потому что в полицейском деле следует все выслушивать и все принимать в расчет, но я был по-прежнему скептически настроен и мысленно задавал себе вопрос, какой новый фарс мне покажет этот субъект.

— Здесь в тюрьме сидит миллионер, приятель Бутеля, задумавший удивительную штуку, чтобы вас провести, а не то и совсем укокошить…

Признаюсь, несмотря на весь мой скептицизм, эта история начала меня забавлять. Я уже догадывался, что здесь замешан мой вчерашний доброжелатель, Альмейер.

— Но слушайте, — продолжал он, — вот в чем дело. Миллионер, о котором я говорю, ловкий и отважный плут. Он пообещал 50 000 франков aminches (приятелям), если они сделают все, что он просит. Нужно собрать человек сорок-пятьдесят бойких молодцов, которые не струсили бы и не пошли бы на попятный двор. Кажется, вы собираетесь на будущей неделе, в один из вечеров, везти нашего миллионера к Мепильмонтан, где он обещал вам показать место сборища всей шайки. И вот там, когда он возьмет платок в руки, это будет сигналом, чтобы все накинулись на вас. Ну а я, так как вы были всегда очень добры ко мне, не хочу, чтобы вам раздробили башку.

В эту минуту мой собеседник жестом, который далеко не был образцом изящества и пластики, снял свой сапог и вынул из него старательно спрятанное между стелькой и подошвой письмо.

— Вот, — сказал он, подавая мне бумагу, — это письмо мне поручено передать одному товарищу, который дня через два выходит из тюрьмы Санте, так как срок его кончается. Это он должен позаботиться о доставке письма по назначению.

Хотя я не уткнулся носом в бумагу, издававшую весьма своеобразный запах, однако старательно развернул ее и прочел следующее послание:

«К товарищам. Один важный тип (жаргонное выражение) обещает нам 50 000 пуль (франков) за то, чтобы исполнить в точности его план».

Далее следовало подробное изложение фантастического проекта Альмейера.

Признаюсь, я не без удовольствия припрятал это письмо, а когда два дня спустя он опять пришел ко мне под предлогом каких-то разговоров и опять начал убеждать, что долг повелевает мне везти его в Мепильмонтан, чтобы помешать убийству, просто возразил ему:

— Дальше, милейший.

И показал ему послание к «aminches».

Кажется, в эту минуту Альмейер, действительно, готов был меня задушить. Он судорожно сжал кулаки от злости, глаза метали искры.

Но это был человек рассудительный, умевший взвешивать опасность. Он очень скоро овладел собой и только, уходя, иронически сказал мне на прощанье:

— Ну, это не конец, у меня подготовлено еще кое-что.

Увы, для него все было уже кончено. Ему не удалось бежать, и наша следующая встреча произошла в окружном суде.

Его процесс, привлекший почти такую же массу публики, как и дело Пранцини, был для нее настоящим разочарованием.

Герой, которого ожидали видеть остроумным, гордым, надменным и бравирующим перед судом, предстал жалким, робким и вульгарным воришкой, отнюдь не претендующим на роль первого вора нашего века. Я слышал кругом замечания:

— Право, этот Альмейер далеко не так интересен, как нам говорили.

Наоборот, Альмейер был гораздо умнее, нежели воображали те, которые сочиняли о нем легенды, так как ему удалось обмануть на свой счет суд, публику и присяжных и показаться им глупеньким. Быть может, это поведение перед судом было самым блестящим доказательством удивительной ловкости Альмейера.

Он придумал очень странную версию, будто все подделки были совершены неким Дормуа, его исчезнувшим товарищем, какой-то таинственной личностью, которой никто никогда не знал и не видел. Эта романическая выдумка не имела успеха, но все-таки привлекла немножко снисходительности на голову несчастного плута, который, право, был гораздо ниже той роли, которую на себя принял. Максимум наказания было двадцать лет каторги, но его осудили только на двенадцать.

Впрочем, он до сих пор на островах Спасения, откуда ему не удалось бежать и где он состоит больничным служителем при госпитале. Мне рассказывали, что там он продолжает напрягать все усилия, чтобы заслужить доверие начальства. Он был одним из доносчиков и, быть может, также организатором возмущения анархистов, окончившегося таким страшным побоищем. Господин Мимод в своей книге «Каторжники и поселенцы» упоминает, что видел Альмейера на острове Рояль, что он все еще довольно красивый мужчина, с очень смышлеными глазами, но с удивительно фальшивым выражением лица. Он жалуется, что был покинут в критическую минуту друзьями, занимавшими высокое положение в политических сферах, и, по-видимому, ему доставляет удовольствие показывать письма, будто бы написанные весьма влиятельными и уважаемыми депутатами. Кажется, анархисты разочаровались в нем и больше не доверяют ему; тем не менее он продолжает утверждать, что пал жертвой реакции. «Он выказывает, — говорит господин Мимод, — гордую покорность судьбе и изысканную любезность в обращении, которые приличествуют политическому деятелю в период непогоды. Он терпеливо ухаживает за больными и с апостольским смирением смачивает для них горчичники и приготовляет компрессы. Я с сожалением узнал, что на другой день после нашего отъезда он украл у колониального доктора, питавшего к нему неограниченное доверие, все его сбережения».

Понсон дю Террайль в былое время описал возвращение Рокамболя; быть может, вам еще придется увидеть возвращение Альмейера.

От авантюриста подобной категории всего можно ожидать. Через два года истекает срок его наказания, затем он должен будет остаться на поселении в Гвиане, под простым надзором полиции. И вот тогда-то он будет иметь почти полную возможность возвратиться в Европу.

Если верить господину Мимоду, Альмейер не утратил на каторге своих способностей и, очень может быть, день своего освобождения ознаменует каким-нибудь новым блистательным подвигом.

Глава 7

Катюсс, Менеган и К°

Альмейер, бесспорно, был самый умный и самый талантливый из всех мошенников, которых я знал, но отсюда еще не следует, что у него не нашлось достойных подражателей.

Галерея знаменитых мошенников, которых я задался целью описать, тем именно и замечательна, что в ней читатель найдет все темы, наиболее известные в беллетристике и на сцене.

После истории Альмейера я намерен рассказать о подвигах шайки Катюсса, представлявшей курьезнейшую интернациональную ассоциацию.

В сравнительно непродолжительное время был совершен ряд дерзких и крупных краж. На улице Нотр-Дам-де-Назарет у господина Бенуа-Барне шайка грабителей взломала денежный шкаф и похитила на 300 000 франков процентных бумаг. На улице Монтень квартира графа де Сито была также ограблена при довольно странных обстоятельствах.

В одно прекрасное утро мне доложили, что какой-то довольно прилично одетый господин желает со мной говорить. Я пригласил его войти и увидел красивого мужчину, лет тридцати пяти. На его визитной карточке я прочел:

«Г-н Катюсс, бывший почтамтский чиновник».

— Милостивый государь, — сказал он, — я счел своим долгом засвидетельствовать вам свою благодарность.

Я пристально посмотрел на него и мало-помалу припомнил, где видел его раньше.

— Помню, помню, — прервал я, — я делал у вас обыск по поводу контрафакции косметики.

— Совершенно верно, — ответил он, — я еще не забыл вашей замечательной деликатности, с которой вы выполняли ваши обязанности.

Действительно, я ездил в Альфортвиль на одну хорошенькую виллу, принадлежавшую некоему господину Катюссу, сделал обыск. Дело шло о подделке какого-то косметического средства, а это еще небольшое преступление. Однако я слушал со вниманием моего собеседника; меня поразило фальшивое выражение его глаз вообще, в нем было что-то подозрительное, он ни разу не взглянул мне прямо в глаза.

— Господин Горон, — продолжал этот человек, — я знаю, что в настоящее время одна из главных ваших забот состоит в том, чтобы отыскать виновников кражи у господина Бенуа-Берне, на улице Нотр-Дам-де-Назарет, об этом воровстве говорят все газеты. Я знаю виновных…

Заметив на моем лице признаки нескрываемого удивления, он продолжал:

— Я понимаю, вас удивляет то, как я, благонамеренный и состоятельный буржуа, могу знать, что творится в преступном мире, но именно благодаря моему ремеслу, — вы, вероятно, помните, что я приказчик в кафе, — мне приходится сталкиваться с массой всякого народа, и вот через них-то я мог познакомиться с подонками Парижа и проникнуть в подозрительные притоны. Я видел такие странные вещи, что заинтересовался изучением трущоб большого города.

Далее господин Катюсс объяснил мне, что он нечто вроде принца Родольфа из «Парижских тайн», который отыскивал в трущобах заблудших овечек и с увлечением романиста изучал нравы и обычаи воров.

— Вам стоит только задержать некоего Рото, по прозвищу Монмартрский Кудряш, — добавил он, — и вся шайка будет в ваших руках.

Предвижу, что меня заподозрят в черной неблагодарности к человеку, явившемуся сообщать столь драгоценные сведения, но мне никогда не случалось видеть, чтобы честный человек приходил с доносом.

Катюсс, этот новый принц Родольф, имел такую физиономию, которая — не знаю почему — не внушала мне доверия.

— Прекрасно, — ответил я, — очень ценю ваше бескорыстное содействие правосудию, но так как вы один знаете Монмартрского Кудряша, то необходимо, чтобы вы присутствовали при его аресте. Наконец, я должен оградить вас от возможного мщения со стороны этого человека; вот почему не удивляйтесь, если я передам вас в руки четырех агентов, которым дано приказание не оставлять вас ни на минуту.

Господин Катюсс побледнел и ничего не сказал, но легко можно было заметить, что если бы он предвидел такой исход, то, наверное, воздержался бы от визита ко мне.

Едва этот доносчик, так плохо принятый мной, вышел из моего кабинета в сопровождении четырех агентов, которым было поручено задержать Кудряша и в то же время не выпускать Катюсса, как ко мне ввели другого посетителя. Его я обозначу только инициалом — С., так как присяжные признали его заслуживающим снисхождения.

— Господин Горон, — сказал он, — при всем уважении, которое я к вам питаю, мне кажется, что сейчас вы были обмануты. Субъект, только что вышедший из вашего кабинета, некто Катюсс, по всей вероятности, хотел вас обмануть; это он обокрал господина де Сито, а теперь хочет отвратить подозрение.

Я поспешил возразить вновь прибывшему с самой очаровательной улыбкой:

— Потрудитесь сесть, милейший, и, чтобы доказать вам, что я не был обманут, намерен задержать вас, так же как задержал Катюсса. Двое людей, столь хорошо осведомленных, как вы и он, должны остаться в распоряжении правосудия.

Понятно, он протестовал, но все было бесполезно.

В тот же вечер Рото, прозванный Кудряшем, был арестован, и очная ставка между ним, Катюссом и С. была чрезвычайно интересна. Я узнал, каким образом была подготовлена кража на улице Нотр-Дам-де-Назарет у господина Бенуа-Берне и почему Катюсс явился ко мне с доносом на одного из своих сообщников.

Как водится сплошь и рядом, воры, рассорившись между собой, начали выдавать друг друга, и непосредственным результатом было увеличение числа обвиняемых.

Вот таким-то образом мне указали на некоего Мария, по прозвищу Мышь, игравшего одну из главных ролей в краже, совершенной на улице Нотр-Дам-де-Назарет. Мышь имел исключительные дарования к подделке ключей. Он сфабриковал ключ к квартире господина Бенуа и несколько раз приводил туда своих сообщников в те часы, когда хозяин квартиры бывал на бирже.

Там же, на месте, Катюсс, претендовавший на роль главаря шайки, составил план кампании.

— Денежный шкаф без секретного замка, — сказал он, — следовательно, достаточно будет достать от него ключ. Пусть двое из нас проникнут вечером в кабинет господина Бенуа и во время его сна украдут ключ.

План был найден превосходным, и сообщники поклялись выполнить его пунктуально.

Однако за несколько дней до назначенного срока двое участников, а именно Мышь и некто Крючок, пробрались в квартиру господина Бенуа, взломали денежный шкаф отмычкой и похитили все ценные бумаги, затем, по всей вероятности, бежали в Бельгию или в Англию, чтобы ликвидировать добычу.

У господина де Сито Катюсс также был одурачен своими сообщниками. Под вымышленным именем синьора Энрико Пинто и выдавая себя за богатого испанца, он нанял квартиру в том же доме, где жил граф де Сито, но он совершил большую неосторожность, отлучившись на несколько дней в Трувиль. Его сообщники воспользовались этим случаем, чтобы вынести из квартиры графа все ценные вещи.

Обманутый, таким образом, всеми сообщниками, Катюсс не нашел ничего лучшего, как донести на них полиции.

Я немедленно занялся двумя беглецами.

Мышь первый попался в руки полиции. Я узнал, что у него есть брат, находящийся в Мазасе. Нужно заметить, что редко случается, чтобы в среде мошенников не пробуждалось родственного чувства, коль скоро кто-нибудь из семьи попадет в тюрьму. Вот почему я был почти уверен, что Мышь покажется где-нибудь поблизости Мазаса, и назначил тайный надзор. Мои предположения не замедлили осуществиться.

В один прекрасный вечер наш агент, — кажется, это был Барбаст, — увидел Мышь, который подходил к Мазасу с корзиной съестных припасов для своего пленного братца.

Мышь, увидев для себя опасность, хотел выхватить из кармана револьвер, но Барбаст и двое полисменов, которых он подозвал, вовремя удержали преступника. Его связали и отправили в полицейский пост, где я стал его допрашивать. Однако Марий, по прозвищу Мышь, не хотел ничего знать.

— Я не такой негодяй, как Катюсс, — говорил он, — вы можете искать, сколько вам угодно. Я никого не выдам.

Я отправил этого субъекта в арестный дом, и мы продолжали искать Крючка, который был настоящим главарем шайки и, кроме того, директором целой ассоциации воров, мошенников и карманников.

Я узнал, что Крючок, именовавший себя господином Менеган, повез в Лондон похищенные у господина Бенуа ценные бумаги. Я тотчас же отправил сыщика Гулье в столицу Великобритании. Счастье улыбнулось ему: он скоро отыскал ловкого мошенника.

В Лондоне Гулье, прекрасно говоривший по-английски, вступил в сношение с людьми, занимающимися по ту сторону Ламанша выгодной профессией — «воровских банкиров».

В Англии, где закон не преследует сбытчиков краденых вещей, процветает вполне безнаказанно, почти на глазах полиции, особая отрасль промышленности, состоящая в том, чтобы перепродавать жертвам грабежа их же процентные бумаги с вычетом от 25 до 40 процентов комиссионных. Ниже я буду иметь еще случай поговорить подробнее об этой отрасли промышленности.

Гулье скоро узнал по доносу одного из таких «воровских банкиров», что Менеган, он же Крючок, поселился в отеле «Полдень» и живет, как настоящий важный барин.

Гулье, в сопровождении английского сыщика, господина Грасама, отправился в означенный отель и вошел в салон как раз в то время, когда Менеган, комфортабельно развалившись на канапе, читал французские газеты… в которых говорилось о нем.

Они направились прямо к нему и заявили о своем звании. Менеган, с высоты своего величия, смерил их надменным взглядом и с апломбом возразил:

— Господа, вы ошибаетесь, я не понимаю, что вам от меня нужно, я голландец и никогда не жил во Франции, следовательно, я даже не мог совершить тех краж, в которых меня подозревают.

На эти протесты не обратили никакого внимания, инспектор Гулье и его английский коллега связали Менегана, который был отправлен в полицейский пост на Кингстрат, где он подвергся тщательному обыску; в его ботинках и под подкладкой шляпы было найдено десять тысяч франков банковыми билетами. В отеле Half Noon, когда там сделали обыск, также было открыто на 10 000 франков французских и итальянских процентных бумаг, из числа похищенных у господина Бенуа-Берне.

Однако добиться высылки Менегана во Францию было нелегко.

Он уверял английские судебные власти, что по происхождению он голландец, и нам стоило многих хлопот выяснить его подлинную личность; но в конце концов было дознано, что настоящее его имя Керио и он уже раз пять или шесть побывал под судом. Только тогда английское правительство согласилось на выдачу этого преступника. Но инцидент этим не кончился. Менеган чуть не ускользнул на пути в Париж.

По приезде в Кале его посадили в тюрьму, где первой его заботой было попытаться бежать. Ему удалось проломать дыру в потолке своей камеры, и он уже протиснулся на полкорпуса в это импровизированное отверстие, когда сбежавшиеся на шум жандармы положили конец его мечтам о побеге, стащив его за ноги вниз к реальной действительности.

Я также съездил в Лондон, чтобы допросить Керио и отыскать некоторых из его сообщников, которые, как мне было известно, находились в Англии, но казуистика английских законов не позволила мне снять допрос с арестованного, пока он не вступит на французскую территорию.

Тем не менее я добился от Менегана некоторых столь важных признаний, что, можно сказать, в продолжение целой недели почти весь состав сыскной полиции был занят арестами участников шайки Катюсса. Их ловили в Лондоне, в Марселе, в Брюсселе, а главным образом в Париже.

Потребовалось бы исписать целые фолианты, чтобы рассказать приключения всех этих авантюристов; к ним, между прочим, принадлежал некий Сирасс, которого я ездил допрашивать в Марсель и там же арестовал. Этот молодой человек, двадцати двух лет, очень образованный и умный, украл документы одного русского аристократа и был задержан в то время, когда садился на пароход, чтобы отправиться в Россию. Мы задержали еще Гетца, известного в Монмартре под аппетитным прозвищем Чеснок.

В числе арестованных было много женщин, которые почти все в этом деле выказали себя выше своих возлюбленных и никого не выдали.

Между прочим, арест одной из них, госпожи Луизы, был довольно драматичен. Гарнье, один из наших агентов, вместе с товарищем отправился задержать эту женщину в ее квартире, на улице Вик-д’Азир; она покорно последовала за агентами в ближайший полицейский пост. Вдруг на углу улицы Гранж-о-Белль и набережной Жеммап к ним подошел какой-то молодой человек и резко спросил:

— По какому праву вы ведете эту женщину?

Вместо ответа, агент Гарнье передал свою пленницу коллеге и сам схватил молодого человека за руку.

— Хорошо, — сказал тот, — я последую за вами, но совершенно бесполезно тащить меня таким образом.

Несколько шагов он прошел довольно спокойно, как вдруг сделал прыжок в сторону, выхватил из кармана нож и ударил Гарнье прямо в грудь.

К счастью для сыщика, в его кармане лежал толстый бумажник, наполненный множеством бумаг. Лезвие ножа скользнуло по ним и только слегка оцарапало кожу.

Видя, что, несмотря на силу удара, агент устоял на ногах, молодой человек выхватил револьвер и выстрелил в него в упор, но, без сомнения, в тот день смерть решительно не хотела принять Гарнье в свои объятия; пуля пробила бумажник, лежавший в правом кармане его пальто. Злоумышленник не успел сделать второго выстрела, так как Гарнье решительно набросился на него, и с помощью нескольких прохожих преступника удалось обезоружить.

Это был также один из участников шайки Катюсса; само собой разумеется, он отказался дать сведения о своей личности, но мы очень скоро получили их другим путем. Он оказался профессиональным вором и был отправлен в Мазас ко всей почтенной компании.

Что же касается женщины, то ее поместили в Сен-Лазар.

Глава 8

Попугай Тотора и гусь Гаткина

Аресты продолжались в течение нескольких месяцев, каждый день приносил новые открытия. Можно было подумать, что мы накрыли нечто вроде масонского общества мазуриков.

Среди них выделялся один молодец, настоящее имя которого, как я узнал впоследствии, было Шамбон, но среди «негры» он был известен под псевдонимом Виктор Шевалье. Мне указали на него как на главного сбытчика в шайке Катюсса, но напасть на его след мне долгое время не удавалось.

Наконец, я узнал, что он живет на улице Пото со своей приятельницей Марией Б. Мне описали также образ жизни этой парочки, занимавшей маленький уединенный павильон, вдали от нескромных глаз полиции.

Виктор Шевалье занимался прежде перепродажей лошадей и, чтобы иметь какое-нибудь показное ремесло, сохранил несколько старых кляч, которых давал взаймы соседям, в особенности же различным подозрительным личностям, оперирующим на скачках.

Чета Шевалье счастливо жила в своем уединении, у них был маленький садик, они имели кур, гусей и попугая, который, как мне рассказывали, говорил точно человек.

Виктор Шевалье пользовался репутацией любезного хозяина, он оставлял обедать приятелей-клиентов, приносивших к нему свои трофеи, и тогда попойки затягивались до зари.

В то утро, когда приехал на улицу Пото, я застал только Марию Б., которая приняла меня очень сурово и наотрез отказалась дать какие-либо сведения о своем сожителе.

Я почти ничего не нашел в домике Шевалье. Все сундуки, о которых мне говорили, исчезли, не было даже попугая, который так хорошо говорил.

Впрочем, этот утренний визит не был бесполезен.

Тем временем как я расспрашивал Б. и она расточала передо мной все перлы своего жаргонного репертуара, в дверь вдруг постучались.

— А это принесли белье от прачки, — сказала женщина. — Разрешите мне поговорить с носильщиком.

При всей моей любезности я не счел нужным дать этого разрешения и громко крикнул:

— Войдите!

Дверь открылась, и я увидел двух подозрительных субъектов, согнувшихся под тяжестью огромных узлов. Понятно, что, увидев меня, они попятились.

— Входите же, господа, — продолжал я, — милости просим; я — новый хозяин. Бывшая фирма Шевалье, ныне «Горон и Кº».

Оба молодца, разумеется, очень хотели бы возвратиться тем же путем, которым пришли, но мои агенты не дали им времени.

В узлах оказался весь товар из лавочки парикмахера, которую в эту ночь ограбили почтенные клиенты Виктора Шевалье.

Добыча была недурна, и я отправил обоих кавалеров, а также Марию Б. в арестный дом.

Но мне все же не удалось открыть никаких следов Виктора Шевалье; между тем судебное следствие с каждым днем открывало новые подвиги этого рыцаря индустрии и указывало, какую значительную роль он играл в делах шайки Катюсса.

Но случай еще раз помог мне.

Однажды на рассвете мне пришлось делать обыск в одном из переулков Монмартрского предместья, в каком именно теперь уже не помню, у одного мошенника, пойманного на месте преступления при краже со взломом. Когда мы входили в его комнату, я увидел на жердочке великолепного зеленоватого попугая, который приветствовал нас следующим восклицанием:

— Тотор! Тотор! Милый Тотор. Рири! Рири!

Без особого напряжения памяти я мог вспомнить, что Виктор Шевалье имел попугая. «Тотор! Тотор!» Но это, должно быть, уменьшительное имя владельца птицы.

А так как особа, которую я задержал в квартире Шевалье, звалась Марией, то «Рири», должно быть, также означает уменьшительное имя этой дамы.

— Вот что, любезнейший, — сказал я субъекту, у которого делал обыск, — это попугай Виктора Шевалье, и, по всей вероятности, сундуки и вся мебель, которые я здесь вижу, также принадлежат ему.

Сначала тот протестовал с негодованием, потом, как случается в большинстве случаев, — мало-помалу начал признаваться и сказал, что действительно это он перевез вещи Виктора Шевалье, на тот случай, чтобы полиция не нашла ничего компрометирующего, если внезапно нагрянет для обыска.

Этот сообщник не хотел сказать ничего более; ни просьбы, ни угрозы ничто не помогло; и мне не удалось добиться от него указаний, где скрывается Виктор Шевалье.

Только в его портфеле, который первым делом опечатал, я нашел лаконичную записку следующего содержания:

«А. В. С. Почтовая контора, до востребования. Анжер».