Пик карьеры: помощь Собянину

Весной 2013 года распространились слухи о возможной замене премьера Медведева; среди возможных сменщиков называли мэра Москвы Собянина.

Его вряд ли привлекала эта перспектива. Управление богатейшей Москвой комфортно, так как капиталы решают часть проблем сами, готовы на жертвы, а бюджет (в начале правления Собянина, по лужковской инерции) захлебывался от денег.

Премьер же – несчастная должность: он решает бесчисленные проблемы, передавая лавры президенту и принимая ответственность за все провалы, включая вызванные президентом и министрами (которых он не может ни назначить, ни уволить).

Поэтому для мэра Москвы и его окружения логично нежелание переезжать с Тверской на Краснопресненскую. В 1999 году окружение Лужкова поэтому, похоже, саботировало кампанию возглавлявшегося им блока «Отечества – Вся Россия». 14 лет спустя, возможно, Собянин пошел на досрочные выборы, чтобы избежать премьерства, – и тогда понятно прохладная реакция администрации президента.

Привлечение Навального помогло Собянину замять причину досрочных выборов (активисты, у которых захватило дух от собственной активности, о ней и думать забыли) и обеспечить явку: Навальный, как гаммельнский крысолов, привел на выборы обычно игнорировавших их менеджеров и ряд своих противников. В результате голосовала треть избирателей, что спасло от разговоров о нелегитимности Собянина из-за низкой явки.

Схожесть ряда положений программ Собянина и Навального породила подозрения общности происхождения.

О важности Навального для всей правящей бюрократии (летом начавшей помогать Собянину как «своему») свидетельствует то, что его спасали трижды, – вопреки всем нормам.

Прежде всего, он получил нужное число голосов муниципальных депутатов специальным решением «Единой России».

В Москве шутили: «Единая Россия» поддержала Навального потому, что суд признал его «жуликом и вором».

Но шутка была не точна: суд по делу «Кировлеса» приговорил его к 5 годам колонии и полумиллионному штрафу на следующий день после регистрации. Либералы устроили истерику и ряд манифестаций, а Гуриев, позже бежавший во Францию, заявил, что до приговора точно знал о большом сроке Навальному и «спецоперации» против его сторонников.

Но уже вечером стало известно уникальное для российской практики обстоятельство: прокуратура собралась обжаловать приговор.

На следующий день (что свидетельствует об исключительной важности дела) вышестоящий суд выпустил Навального под подписку, – чтобы он мог участвовать в выборах до вступления приговора в силу (после обжалования).

Третий раз бюрократия спасла Навального, когда выяснилось, что он (вместе с М. Гайдар) в 2007 году учредил в Черногории строительную компанию, не сообщив о ней при регистрации. Его штаб заявил о взломе сайта налоговой службы Черногории и регистрации фирмы без его ведома, но налоговики Черногории опровергли этот бред (отметив, правда, что фирма не вставала на налоговый учет). От «пехтинга» Навального спас глава Мосгоризбиркома, разъяснивший, что кандидатам запрещено иметь за рубежом лишь недвижимость и счета, но не бизнес.

Административный ресурс применялся против Навального, лишь чтобы подогреть внимание СМИ и мобилизовать общественность, но не чтобы разрушить работу штаба.

Проведя эффективную кампанию, на которую официально пошло почти 100 млн. руб. (и которая принесла в Россию технологии Обамы 2008 года), Навальный получил 27,24 % голосов, набрав больше остальных кандидатов (от КПРФ, «Яблока» и ЛДПР) вместе взятых. Собянин набрал символические 51,37 %, позволившие ему победить в первом туре без опасения ревности окружения В.В. Путина, набравшего в Москве 48 %.

Навальный заявил о получении мэром 1,37 % голосов за счет «административного ресурса», но суд отказал ему.

Мавр сделал свое дело – и с ним, похоже, расплатились честно: в октябре суд заменил Навальному реальный срок условным, лишив его возможности избираться до октября 2018 года.

В ходе кампании сторонники Навального продемонстрировали нетерпимость, свойственную тоталитарным сектам, укрепив производимое им впечатление фюрера.

Видный менеджер «Альфа-банка», перешедший к Навальному, создал в Facebook список его врагов, подлежащих наказанию. Его удалили, перепугавшись, но он сохранился в кэше «яндекса» вместе с обсуждением, обнажившим стиль окружения Навального.

Его главными врагами были объявлены либералы, помогавшие ему, а затем задумавшиеся о том, что он несет России. Используемые эпитеты убедительны: «нацмен, платный путинский подхалим, предатель и трус», «полуполяк, полуеврей» (писал либеральный борец за права человека Левин), «проституирующий ведущий», «демшизоидная проститутка», «известный онанист», «свихнувшийся борзописец», «контуженный военный обозреватель», «дура-экоактивистка», «лесбиянка, журнашлюшка».

Сектантство сломало отношение к Навальному. До выборов мэра его узнаваемость росла: по данным Левада-центра, в апреле 2011 года о нем знало 6 % россиян, в марте 2012 – 25 %, через год – 34 %, а поддержать на выборах были готовы 14 %. Но, если в 2013 к нему положительно относилось 30, а отрицательно – 20 %, то в январе 2015 года баланс стал обратным – 17 против 37 %.

В феврале 2014 года суд взыскал с него 100 тыс. руб. за то, что он назвал Фонд развития гражданского общества «специализирующимся на чернухе, подделках, фальсификациях», а его руководителя Костина – «аферистом». В мае Мосгорсуд впятеро повысил компенсацию, и Навальный обратился в Европейский суд по правам человека.

Впрочем, в том же феврале заявление «РосПила» стало причиной ареста вице-мэра Читы Шуляковского, заподозренного в манипуляциях с квартирами детей-сирот.

Выступив в дни Крыма против России (Навальный считает себя больше украинцем, чем русским), он ухудшил отношение к себе. 13 марта 2014 года его страница в «Живом журнале» была заблокирована за призывы к массовым беспорядкам (обычные оппозиционеры за это могут лишиться свободы).

20 марта 2014 года он через New York Times попросил США ввести новые санкции против близких к В.В. Путину чиновников и бизнесменов, включая конфискацию собственности.

Затем он, – вероятно, из-за настроений России, – признал Крым принадлежащим ей. Это вызвало негодование либералов, и ради их поддержки (а возможно, и денег) он заявил о необходимости повторного референдума.

В ходе выборов мэра Новосибирска он запустил проект социологической службы – альтернативы профессиональным социологам. Проект заключался в обзвоне случайно выбранных номеров волонтерами; поскольку о репрезентативной выборке ни сам Навальный, ни его хипстерское окружение не хотели иметь представления, проект был воспринят как недоразумение и желание напомнить о себе. Об уровне «альтернативных социологов» свидетельствует то, что они забыли одного из кандидатов, не внеся его в анкеты!

Вынесение приговора по «почтовому делу» ожидалось 15 января 2015 года, на которое были намечены протесты, но произошло 30 декабря: братья получили 4 млн. руб. возмещения убытка на двоих, по полмиллиона рублей штрафа и 3,5 года лишения свободы, но Олег – в колонии, а Алексей – условно.

После этого известность Навального и симпатии к нему пошли на спад.

В июне Чубайс попытался гальванизировать его дебатами после обвинений, что «идиотский Роснано» существует ради «попила бюджета». Но Навальный не владел фактами и на фоне доброжелательного Чубайса выглядел жалко; попытка помочь обернулась избиением безграмотного популиста, не знавшего даже, что «Роснано» не получало бюджетные деньги с 2012 года.

Стратегический резерв либерального клана

Навальный – пример «сделавшего себя» человека «из низов», приложившего все силы для завоевания известности и прорыва в истеблишмент. Представителю поколения, опоздавшего к приватизации, без образования и связей, добиться этого было труднее, чем чуть более старшим или «центровым».

Он проявил огромное упорство. Он не отчаивался, раз за разом сталкиваясь с провалом своих плохо продуманных (из-за неграмотности) планов, но пробовал снова, неотступно и изобретательно, – и, наконец, нашел свой путь.

Навальный стал голосом и надеждой миллионов стремящихся к цивилизации и комфорту добросовестных людей, разъяренных безнаказанностью и тотальностью коррупции, желающих верить в деятельное добро, самим решать свои проблемы и влиять на государство.

Всякий раз, когда его проект начинал приедаться и утрачивать новизну, Навальный с новыми силами и одушевлением затевал новый проект, вновь приковывающий внимание. Из профессионального миноритария он стал борцом с коррупцией при госзакупках, потом со злоупотреблениями чиновников, а затем за демократию, – и это лишь главные переходы.

Навальный сумел и сам стать проектом, привлекшим не только деньги, но и передовые политические технологии. Самостоятельный человек всегда совершает ошибки; Навальный после Йеля и до украинского кризиса не делал ничего лишнего, что можно считать признаком работы с ним квалифицированной и до «дней Крыма» адекватной России команды.

Так, эффективно рекламируя идею «Россия разложилась и не заслуживает существования» (что заметил А. Вассерман), он почти не критиковал В.В. Путина и либералов (хотя и обвинил как-то Шувалова в квартире в центре Лондона), концентрируясь на «Единой России» и представителях силового клана.

Его обвинения в работе на Запад, при всей обоснованности, скрывают его российскую «крышу», которая прочнее всего, что мы видели после уничтожения Советского Союза. Ее можно сравнить лишь с «крышей» Ельцина в 1989–1990 годах, когда он, по некоторым воспоминаниям, управлялся КГБ. Часть успехов Навального не может быть объяснена усилиями либералов и заставляет предположить, что он опирается не только на них, США и олигархов, но и на некоторые силовые структуры России.

Венедиктов со ссылкой на К. Собчак назвал Навального «Путиным 2.0», подчеркнув его целеустремленность и жесткость.

Он производит впечатление стремящего к власти ради нее самой – любым путем и любой ценой.

Сейчас условный срок делает его полностью зависимым от власти, а потребности в нем у нее пока нет, – и его забывают.

Если либеральный клан, проводя уничтожающую Россию политику 90-х годов и саботируя попытки президента В.В. Путина нормализировать положение, сумеет сделать невыносимой жизнь в России и добьется ее дестабилизации, Навальный станет незаменимым вождем уличного либерального протеста.

Борьба за лидерство пойдет, похоже, между респектабельными и близкими Западу Касьяновым и Кудриным, – а Навального ждет роль «сакральной жертвы», «головы Гонгадзе», форсирующей протесты и окончательно дискредитирующей власть.

Но дворовая закалка позволяет ему надеяться в хаосе либеральной Смуты и распада России на десятки «недоэстоний» (что является сутью западного проекта) переиграть своих кукловодов и прорваться к вожделенной власти, в чем бы она ни выражалась.

Нам же остается надеяться, что государство повзрослеет до того, чтобы не допустить этого и использовать Навального «по профилю»: назначить заместителем руководителя Счетной палаты и окончательно дискредитировать, если не справится, а если справится, – заставить служить обществу.

«Айфончик Нанотольевич» Медведев

Грезы вельможного хипстера

Накануне вызывавшего разнообразные, но неизменно серьезные ожидания выступления президента В.В. Путина на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке (после которого Россия по приглашению Сирии начала бомбардировки международных террористов на ее территории) премьер Медведев решил напомнить о себе. В пространной статье «Новая реальность: Россия и глобальные вызовы» он поделился «попыткой проанализировать масштабные изменения, происходящие сегодня в мировой экономике и напрямую влияющие на ситуацию в нашей стране».

И вновь заставил нас искренне радоваться за человека, который и в 50 лет демонстрируют первозданную свежесть восприятия и живость мышления, не отягощенного знаниями или ответственностью, характерные, скорее, для пятилетнего возраста.

«Я не знаю, зачем и кому это нужно»

Статья начинается с заявления, что в ней не будет программы действий: мол, они все описаны в старых решениях правительства. То есть, что бы нового мы ни поняли про мировое развитие и свое место в нем, на политику Медведева это не повлияет. Возникает резонный вопрос: а зачем тогда эта статья, если решения уже приняты? Для самоутверждения? Для напоминания о себе, таком любимом и умном? И к чему приведут решения, принятые в прошлом без учета «новой реальности», выявленной статьей?

Впрочем, забегая вперед, можно успокоить читателя: ничего нового Медведев не выявил, так что корректировка принятых в глубоком прошлом решений действительно не нужна.

Однако признание второго человека в стране, что власти Росси до сих пор не определили «для себя стратегические цели, задачи, которые мы хотим в итоге решить», потрясает. Российская бюрократия не понимает, зачем она существует и для чего управляет Россией (не считая, ясное дело, личного благополучия), – но, слава богу, начинает хотя бы стыдиться этого, так как сразу же после своего поразительного признания Медведев все же называет цель: «Войти в группу стран с наиболее высоким уровнем благосостояния».

Эта задача – простой перефраз пресловутого «удвоения ВВП к 2010 году» (в свою очередь, скопированного с горбачевского «удвоения национального дохода к 2000 году») 15-летней давности.

Беда в том, что благосостояние связано с ВВП на душу населения лишь косвенно. «Нулевые» показали: если ВВП растет в основном за счет богатств узкой кучки олигархов и их «эффективных менеджеров», судить о благосостоянии народа по этому показателю – значит приукрашивать реальность вплоть до утраты адекватности.

Говоря о беспрецедентности этой задачи, Медведев лукавит, а скорее – демонстрирует свой уровень знаний: только во второй половине XX века ее успешно решили как минимум Япония, «азиатские тигры», Китай, Израиль. Другое дело, что в рамках либеральной идеологии подчинения государству глобальным монополиям, исповедуемой, если судить по его словам и делам, Медведевым, эту задачу решить нельзя.

Подобно партократам позднего застоя, зацикленным на «родимых пятнах капитализма», Медведев ушиблен эпохой первых пятилеток. На фоне тогдашних достижений вся его 15-летняя возня во власти выглядит даже не непристойно, а просто жалко. Похоже, тщась реабилитировать себя, он до сих пор спорит с «централизованно-административной экономикой с абсолютным доминированием государства» и «прежней парадигмой „догнать и перегнать“ по мясу, молоку, тракторам и чугуну», – предлагая вместо них, как и положено любителю селфи, всего лишь «научиться быть лучше и быстрее».

О том, как именно этому «научиться», он молчит. Это логично: Интернет переполнен бесплатными видеокурсами разнообразных бизнес-тренеров, и надо, вероятно, всего лишь выбрать кого-нибудь позабавнее и попонятнее.

Трогательны сетования Медведева на трудность реформирования при дешевом сырье. Что же мешало ему при дорогой нефти, хотя бы в 2010–2011 годах, когда он был президентом? Похоже, «плохому танцору мешают ноги»: то избыток денег, то их недостаток. Это логично, если вспомнить, что статью премьер начал с чистосердечного признания непонимания, зачем он руководит Россией: «кто не знает, куда плывет, тому нет попутного ветра».

Автору, как и другим либералам, органически свойственно такая черта «эффективного менеджера», как бесстыдство. Действительно: кем надо быть, чтобы, последовательно и эффективно уничтожая здравоохранение и образование, сохранившиеся даже и в 90-е годы, лишая людей надежды на будущее принципиальным отказом от всякого развития, выводя средства налогоплательщиков в финансовые системы развязавших против России экономическую войну стран Запада, без всякого стеснения заявлять о необходимости «прежде всего думать о том, как эти реформы скажутся на людях»?

Говоря о необходимости «„примерять“ наши будущие решения» на «семьях с невысокими доходами», Медведев, похоже, не подозревает, что его усилиями и усилиями других либералов таких в России, где 1 % населения владеет более чем тремя четвертями активов, – не менее 80 %.

«Новая нормальность» мира на фоне старой ненормальности либерализма

Медведев демонстрирует любовь к красивым оберткам, – и отсутствие интереса к их содержимому. Признавшись, что используемый им термин «новая нормальность» появился аж 5 лет назад, он даже не пытается его раскрыть и внятно показать, в чем именно заключается провозглашаемая им новизна.

Как зубрилка на экзамене (или как «жертва ЕГЭ»), Медведев демонстрирует кусочно-разрывный тип сознания: описывая отдельные «кейсы» (примеры) вроде «сингапурского чуда», падения китайского фондового рынка, создания глобального рынка сжиженного газа, сланцевой революции, солнечной и малой энергетики (о перспективности которой в СССР вовсю писали еще в 70-е годы) он не только не пытается связать их в единую целостную картину, но, похоже, не подозревает о самой возможности ее существования. Тем более он, похоже, не догадывается о том, что Россия должна реагировать на изменение картины мира.

Разумеется, при многословных и бессвязных рассуждениях о кризисе Медведев не может удержаться от стандартной либеральной мантры о том, что «кризис – это всегда и угроза, и возможность». Даже не блещущий интеллектом Греф, озверев от ее навязывания буквально из каждой розетки, еще лет шесть назад разъяснил, что возможности, даруемые кризисом, напоминают возможности, даруемые столкновением машины с бетонной стеной: минимум две недели в гипсе.

Но для премьера России эта громкая фраза, похоже, сохраняет свежесть новизны и оригинальности. «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»

Серьезное обсуждение Медведевым «технологической непредсказуемости» обнажает не только незнание им азбучных истин вроде того, что технологический прогресс определяется государством, – и это показали даже последние западные исследования, – а «непредсказуемость» возникает на периферии прогресса как побочный эффект государственной политики. Управляя государством, он действительно не понимает смысла его существования, не знает, что оно должно направлять движение в будущее и тем создавать и организовывать его основы, а не пассивно ждать будущего, которое создадут ему его конкуренты, чтобы потом приспособиться к нему или умереть в нем.

Всей своей политикой разрушая социальное государство в России, Медведев признает в качестве глобального тренда «формирование нового социального государства», особенностью которого является «индивидуализация предоставляемых услуг (образования и здравоохранения прежде всего)». Хотя, возможно, он считает движением к «индивидуализации» создаваемое им положение, когда желающий здоровья должен индивидуально искать себе редкого нормального врача (который будет лечить, а не вытягивать деньги), а желающий знаний – индивидуально же искать случайно сохранившуюся нормальную школу или вуз.

Признавая рост неравенства глобальной тенденцией, подрывающей социально-политическую стабильность и ограничивающей рост, премьер не задумывается, как защитить Россию от этой тенденции. Он просто называет ее – и переходит к следующему фактору, не интересуясь судьбой своей страны. Хотя из текста не чувствуется, что он считает нашу страну «своей»; похоже, она для него – не более чем один из многих разрозненных и не связанных друг с другом «кейсов».

Говоря о «производстве с учетом запросов конкретного потребителя», Медведев игнорирует факт его порождения конкурентной средой, в России целенаправленно подавляемой не только монополиями, но и обслуживающей их бюрократией.

Рассуждение о «новых инструментах финансирования» из уст человека, поддерживающего запретительно высокую для реального сектора стоимость кредита выглядит примитивным издевательством.

Заявление, что «динамика валютных курсов становится более мощным инструментом защиты рынков, чем таможенные тарифы», обнажает безграмотность (тарифы сохраняют свое значение бастионов протекционизма, – просто не для стран, которые были впихнуты в ВТО на колониальных условиях, как Россия) и непонимание негативных последствий косвенно оправдываемых им девальваций. По сути пропагандируя практику «валютных войн», Медведев выступает, – вероятно, неосознанно, – в роли проповедника дестабилизации мирового устройства, что не только подрывает имидж страны, на свое несчастье терпящей его в роли премьера, но и грозит нам новыми потерями из-за девальваций.

Заявляя же, что «вместо защиты своей таможенной территории приоритетным интересом государства становится защита генерируемым национальным бизнесом цепочек добавленной стоимости», Медведев не подозревает, что такое генерирование, как и само существование национального бизнеса, невозможно без «защиты таможенной территории».

Описывая «рост неопределенности» в макроэкономической сфере, Медведев не задумывается о причинах (и тем более следствиях) нежелания западного бизнеса «брать» дешевые деньги и отсутствия инфляции при их избытке. Для премьера России достаточно просто назвать общеизвестные факты, сказать о «проблемах» и «неопределенностях» – и перепорхнуть дальше.

Похоже, бессвязное описание случайного набора интересных «трендов» и новостей (в том числе и полувековой давности) служит Медведеву лишь предлогом для возвращения к фантазиям прошлого десятилетия о «стимулировании творчества, предприимчивости, непрерывности образования». Странно, что премьер не вспомнил о нацпроекте, которым он гордится, прозванным «недоступное жулье», о запрете лампочек накаливания и о четырех из «пяти „И“ – инфраструктуре, инвестициях, институтах, инновациях и интеллекте», сказки о которых он рассказывал еще в 2008 году.

Правда, возможно, что под «стимулированием непрерывности» образования Медведев понимает его уничтожение: сведение его к натаскиванию на ЕГЭ действительно обречет Вас учиться всю жизнь – чтобы не забыть грамоту. Незнание базовых фундаментальных принципов и концепций обрекает человека каждый новый вопрос изучать заново, «с чистого листа», – вместо того, чтобы сразу видеть в новой сфере специфические проявления общих, универсальных правил. Знающие эти принципы математики, физики и инженеры советской школы легко изучают формально новые для себя сферы деятельности и отрасли науки, оставаясь загадкой для безграмотных (пусть и натасканных по отдельным вопросам) жертв западного образования.

И, конечно, насаждение средневекового мракобесия и ненависти к своей истории (в том числе под видом «десталинизации») может сделать вечным изучение самых элементарных истин: они просто не будут вмещаться в отравленный схоластикой мозг. Чего стоит, например, следующее заявление 50-летнего человека: «Не стоит упорно утверждать, что земля стоит на трех китах, если уже ясно видны контуры четвертого». Понятно, что на юрфаке Ленинградского госуниверситета не проходили астрономию, – но в школе-то этот великовозрастный интеллектуалец учился?

Признание задачей государства поощрение склонности людей к творчеству в устах именно российского премьера, политика правительства которого объективно направлена на подавление творчества, на разрушение свободы и инициативы при помощи укрепления монополий и опускания людей в кромешную нищету, выглядит циничным издевательством.

Как и грезы о том, что «рано или поздно санкции отменяются», – без всякой попытки сделать что-либо реальное для преодоления их последствий или принуждения стран Запада к их отмене.

Заявление же Медведева о формировании с Западом «единого экономического пространства» в качестве «стратегического направления» российской политики производит впечатление то ли галлюцинации, то ли надежды на устранение президента В.В. Путина в соответствии с пожеланиями Запада.

Социально-экономическая политика: Ясина вызывали?

Грезы Медведева об «обеспечении динамичный и устойчивых темпов экономического роста» при нарастающем спаде звучат бредом. Он не хочет рассматривать причины спада, чтобы не быть вынужденным описывать самоочевидные на протяжении всей четверти века национального предательства меры их преодоления, несовместимые с либеральными догмами, – и в итоге предостерегает Россию от «риска искусственного ускорения»! По цинизму это можно сравнить лишь с проповедью о недопустимости переедания, обращенной к умирающим от голода.

В качестве палочки-выручалочки Медведев видит «комфортную среду для участников экономической жизни»: это тот самый «благоприятный инвестиционный климат», о котором рассказывают либералы с 1994 года.

«Создание комфортных условий начинается с обеспечения макроэкономической стабильности» – это стандартная мантра МВФ, убивающая нашу страну с 1992 года. «Мелочь», в которой кроется дьявол либерального разрушения, заключается в обеспечении макроэкономической стабильности чрезмерно жесткой финансовой политикой, уничтожающей реальный сектор и поощряющей лишь спекуляции. Подчинение экономической политики снижению инфляции превратило в ад 90-е годы, – и теперь Медведев хочет превратить в такой же ад вторую половину десятых годов!

Вслед за либеральными схоластами начала 90-х годов Медведев вопреки реальности, отвергая опыт не только Китая, но и Евросоюза, и Японии, и даже США (где доля госрасходов, а следовательно, присутствие государства в экономике выше российской), утверждает: «высокая доля государства в экономике становится причиной ограниченности доступных для инвестиций ресурсов».

А нежелание российской бюрократии выполнять роль собственника госкомпаний глава этой бюрократии трактует как некую объективную закономерность.

Последовательной реализацией либеральной политики в стиле 90-х годов доведя людей до нищеты, а бизнес – до панического бегства из страны, Медведев «на голубом глазу» лепечет о важности частных инвесторов. Не понимая, что частный инвестор вложит свои деньги, лишь когда государство покажет ему пример.

Повторяя мантру либералов 1992 года о важности иностранных инвестиций, Медведев отвергает весь мировой опыт и весь более чем 20-летний опыт России, доказывающий: иностранные инвестиции идут в страну только по следам национальных. Без массовых национальных инвестиций приходят лишь спекулянты, ориентированные на форсированное разграбление, – и Медведев, похоже, готов призывать их так же истово, что и Гайдар с Ясиным.

Полностью игнорируя весь мировой опыт, Медведев самозабвенно токует о «технологическом трансферте», – вероятно, не подозревая, что он в принципе невозможен без специальных государственных усилий и весьма жесткой политики по отношению к обожествляемым либералами иностранным инвесторам.

Говоря об импортозамещении, Медведев блистательно игнорирует его невозможность без коренного изменения всей государственной политики: без дешевых кредитов реальному сектору, без подготовки системой образования квалифицированной рабочей силы (а не безумных хипстеров и «интернет-хомячков»), без доступной инфраструктуры, без реального рынка сбыта.

Говоря о развитии конкуренции, Медведев умудрился даже не помянуть необходимость ограничения произвола монополий. Еще бы! – ведь для либерала, истово служащего глобальным спекулянтам и монополиям, вожделенная свобода предпринимательства, насколько можно судить, сводится к свободе спекулянтов и монополистов грабить страну, ее потребителей и ее бизнес.

Организуя уничтожение российского здравоохранения и образования, Медведев декларирует нормальность стремления учиться и лечиться за рубежом. Думаю, появление такого стремления в России он полагает своей заслугой.

Его рассуждения о здравоохранении и образовании свидетельствуют, что он не имеет представления о деятельности собственного правительства по уничтожению этих сфер, – или же обладает цинизмом, до которого далеко даже Чубайсу и Березовскому. При этом он не сознает специфику этих отраслей, рассматривая и как обычный бизнес, игнорируя их суть как инструментов созидания нации и человеческого потенциала, в которых потребитель не способен оценить качество «услуг», а цена ошибки неприемлемо высока как для него, так и для общества.

Говоря о пенсионной системе, Медведев вместе с остальными либералами игнорирует как факт повышения производительности труда (благодаря чему один работник при нормальной организации экономики должен выдерживать большую пенсионную нагрузку, чем полвека назад), так и причину пенсионного кризиса.

Агитируя в скрытой форме за повышение пенсионного возраста, Медведев не хочет обсуждать регрессивность шкалы обложения оплаты труда, из-за которой россиянин платит тем больше, чем он беднее. Либералы превратили Россию в налоговый рай для миллионеров (включая себя, любимых) и налоговый ад для остальных. Богатый человек может снизить налогообложение доходов до 6 % (как индивидуальный предприниматель) и даже ниже (операциями с ценными бумагами), а человек с доходами ниже прожиточного минимума будет отдавать более 39 %. Установив для большинства запретительно высокий уровень обложения доходов, либералы выталкивают его «в тень», – а теперь хотят лишить возможности доживать до пенсии.

Медведев, судя по его грезам, считает это нормальным, – и по мере сил поддерживает этот процесс.

Заявления премьера необходимости развития судов и ответственности органов власти ярко оттеняют, например, «дело Васильевой», показавшее: коррупция – самый эффективный бизнес. Не стоит забывать и усилия самого Медведева, позволившего коррупционерам откупаться за взятки, на которых их поймали, из взяток, на которых их не поймали, – и, вероятно, вместе с премьером считать это «системой ответственности за принимаемые решения».

Утверждая, что Россия «по многим социально-экономическим параметрам является развитой страной», Медведев тактично не называет эти параметры: если они и вправду сохранились, то в основном вопреки, а не благодаря его трудам.

И, наконец, косноязычно резюмируя «выводы о происходящих изменениях в мире и в стране», Медведев не замечает, что перечисляемый ими «ряд приоритетных задач, решение которых необходимо для устойчивого развития страны», отнюдь не «вытекает» из этих выводов.

Похоже, это проблема не уровня образования или интеллекта, а самого типа сознания, – которое американцы политкорректно называют «альтернативным».

Катастрофа либерального сознания

В «интеллектуальной кухне» премьера Медведева, так доверчиво и самовлюбленно распахнутой перед читателями, более всего поражает патологическая неспособность к заявленному в первом же абзаце анализу.

Похоже, для него в принципе не существует ни причинно-следственных связей, ни потребности в обосновании высказываемых мыслей.

Он перечисляет изменения мира, – как серфер, скользя по поверхности явлений и не интересуясь, чем они вызваны и что значат.

Он рассказывает о возросшей неопределенности, – похоже, не догадываясь, что она вызвана переходом мира в новое состояние, для которого не работают старые представления, и свидетельствует не о некоей имманентной интеллектуальной беспомощности человечества, а лишь об отчаянной необходимости как можно быстрее выработать новые, адекватные новой реальности теории и инструменты познания.

Он делает фундаментальные утверждения (вроде невозможности быстрого ухудшения или улучшения состояния России), – похоже, не подозревая о необходимости хоть чем-то обосновывать свои утверждения.

Эта энергичная и самодовольная интеллектуальная катастрофа руководит нами и во многом определяет нашу жизнь, а главное – жизнь наших детей.

Что можно еще сказать о либеральном клане, фронтменом которого во власти остается Медведев?

Какие еще нужны доказательства того, что сохранение у власти либералов, служащих глобальным спекулянтам и монополиям, несовместимо не то что с прогрессом, но даже с самим сохранением нашей страны, нашего общества и самой нашей цивилизации?

Часть IV

Как и почему либерализм стал либерастией: основные закономерности

Где твоя страна, Каин: почему элиты предают свои народы

Элитой общества с управленческой точки зрения является его часть, участвующая в принятии и реализации важных для него решений или являющаяся примером для массового подражания.

Подобно тому, как государство является мозгом и руками общества, элита служит его центральной нервной системой, отбирающей побудительные импульсы, заглушающей при этом одни и усиливающей другие, концентрирующей их и передающей соответствующим группам социальных мышц.

В долгосрочном плане главным фактором конкурентоспособности общества становятся его мотивация и воля, воплощаемые элитой.

Предательство ею национальных интересов фатально: в глобальной конкуренции его можно сравнить лишь с изменой, совершаемой командованием воюющей армии в полном составе.

Строго говоря, этот феномен не нов. Один из ярчайших (и притом относительно недавних) его примеров дала царская охранка, поддерживавшая организованное революционное движение в России ради расширения своего влияния и финансирования. Она ничуть не в меньшей степени, чем японская армия, немецкий генштаб и американские банкиры раздувала революционный костер, вышедший из-под ее контроля и спаливший все тогдашнее общество.

Ближе к нашим дням пример действия национальной элиты против своей страны дает опыт Японии конца 80-х – начала 90-х годов. Тогда в мире было два «финансовых пузыря» – в Японии и США, один из них надо было «прокалывать», и именно японская элита приняла решения, приведшие к «проколу» японского, а не американского «пузыря», от чего японская экономика толком не оправилась и по сей день. Причина – не только глубочайшая интеллектуальная зависимость от США, но и глубина проникновения японских капиталов в американскую экономику. Освоив американский рынок, японские корпорации справедливо считали ключевым фактором своего успеха процветание не Японии, а именно США, на рынок которых они работали, получая за это мировую резервную валюту.

Не менее масштабный и шокирующий пример противодействия национальной элиты, находящейся под внешним воздействием, интересам своего общества дала война США и их сателлитов против Югославии.

Ее стратегической целью, как и целью всей американской политики на Балканах с 1990 года, представляется подрыв экономики Евросоюза, стратегического конкурента США, превращением руин некогда процветающей Югославии в незаживающую рану на теле Европы. В частности, агрессия 1999 года, насколько можно судить, была направлена на подрыв евро как потенциального конкурента доллару.

Тогда европейские лидеры поддержали США, несмотря на резкий протест не только европейской общественности, но и среднего звена их собственных политических структур. Повестка дня для Европы после войны всегда формировалась ими под интеллектуальным влиянием США, и привычка к этому превратила тогдашних руководителей Европы в могильщиков ее стратегических перспектив. Из-за войны евро рухнул почти на четверть и на три с лишним года лишился возможности «бросить вызов» доллару, а европейская экономика окончательно стала простым дополнением американской.

Это же качество европейской элиты проявилось и после 11 сентября 2001 года, когда Европа, спасая доллар, показала, что рассматривает американскую экономику не как конкурента, а как структурообразующего лидера мирового порядка, в котором исчезла сама идея «европейского вызова». Формирование сознания европейской элиты американцами примирило Европу с положением, при котором в то самое время, когда падение евро оказывалось для американцев маленьким конкурентным удовольствием, симметричное падение доллара представлялось перепуганным европейцам концом света.

Еще более яркий пример предательства национальных интересов – «казус Милошевича»: ключевой причиной парадоксального и катастрофического «непротивления злу насилием», за которое он заплатил и собственной жизнью, представляется вероятное размещение материальных активов его окружения в странах-агрессорах и в их валютах. Ответные удары Югославии, на которые она была вполне способна, попросту обесценили бы их.

Перечень подобных примеров можно приводить бесконечно, – но, чем ближе к нынешнему дню, тем чаще с ними приходится сталкиваться.

Наша страна с ее уже более чем четвертью века национального предательства всего лишь наиболее быстро и ярко выражает пугающую глобальную тенденцию: элиты всего мира, которым народы вверяют свое будущее и самих себя, все чаще продают их, причем не только цинично, но и удивительно дешево.

В свое время Горбачев дал нестерпимо соблазнительный пример того, что сотрудничество с Западом против своей страны обеспечивает личное благополучие и полную безнаказанность. Однако последние полтора десятилетия показали: ситуация изменилась. Лишившиеся власти лидеры – от Пиночета до Милошевича – идут под суд или прямо на тот свет, а сдавшим своего руководителя в теплые руки «мирового сообщества» приближенным вместо всех земных благ публично отрывают головы (как это было с окружением Саддама Хусейна).

Но круг представителей элит, убеждаемых этими трагедиями, по-прежнему поразительно узок.

Почему?

Почему элиты незападных стран, как лемминги к краю пропасти, бегут на Запад?

«Офшорная аристократия»: жизнь ради потребления

«Я не столько патриот страны, в которой живу, сколько патриот своего капитала». (Олег Киселев)
Самый простой ответ, лежащий на поверхности, – перерождение элит в силу торжества рыночных отношений и, соответственно, рыночных идеалов.

Практический критерий патриотичности элиты прост до примитивизма: размещение ее активов. Вне зависимости от мотивов ее отдельных членов, как целое элита обречена действовать в интересах именно собственных активов (материальных или символических – влияния, статуса и репутации в значимых для нее системах, информации и так далее). Если критическая часть этих активов (которую члены элиты не могут позволить себе потерять), контролируются конкурентами этого общества, элита поневоле служит их интересам, становясь коллективным предателем.

Отсюда, в частности, следует обреченность исламского вызова, лидеры которого, в отличие от лидеров США, Евросоюза и Китая, хранят средства в валютах своих стратегических конкурентов и потому не могут последовательно противодействовать последним.

Отсюда вытекает и ограниченная адекватность риторики о «поднимании с колен» в не упоминаемую позу, популярной среди отечественной «оффшорной аристократии». Ведь эта часть российского управляющего класса по-прежнему, несмотря на развязанную против нас холодную войну, держит на «проклятом Западе» все свои активы, до семей включительно.

Логика представителей «оффшорной аристократии» строга и по-своему безупречна: они служат личному потреблению (неважно, материальному или символичному), ощущая Россию как «трофейное пространство», вместе с населением подлежащее переработке в имущество, расположенное в фешенебельных странах, или же в, пусть и временное, но ощутимое уважение со стороны представителей этих стран.

Солнце для них восходит на Западе, и они молятся этому черному солнцу наживы, уничтожая ради нее свои народы.

…Однако этот ответ при всей его актуальности даже не претендует на глубину.

Ведь рыночные отношения развиваются на протяжении столетий; почему же именно сейчас, когда деньги теряют значение, уступая ключевое роль в жизни развитых обществ технологиям, а стратегические решения все более принимают нерыночный характер, – почему вдруг именно сейчас рыночные отношения начинают доминировать в сфере ценностей?

Почему людей, которые вслед за генералом Торрихосом не хотели входить не то что в собственный замок на Лазурном берегу, но даже в историю, а стремились «всего лишь» в зону Панамского канала, в массовом порядке сменяют совершенно иные лидеры, рассматривающие свои страны как «трофейные пространства», а себя в роли наместников оккупационных армий?

Что ломает ценности элит?

Конкуренция ценностей

Глобальная конкуренция ведется прежде всего между цивилизациями – на основе их ценностей и вытекающего из них образа действия.

После поражения и уничтожения советской цивилизации наиболее предпочтительно положение Запада, чей образ действий – финансово-экономический – наиболее универсален. В отличие от идеологической, религиозной или тем более этнической экспансии финансовая экспансия сама по себе никого не отталкивает apriori, поэтому круг ее потенциальных сторонников наиболее широк.

Конечно, ужесточение глобальной конкуренции, лишая многих возможностей успешно участвовать в экономической жизни, решительно сужает этот круг. Именно этим вызваны исламский и, отчасти, китайский вызовы Западу. Но принципиально ситуация пока не меняется: Запад остается носителем наиболее универсальных и общедоступных ценностей.

В силу своего образа действий проводником финансовой экспансии Запада в цивилизационной конкуренции объективно служит почти всякий участник рынка. Он может ненавидеть США, быть исламским фундаменталистом и даже финансировать террористов, но сам его образ действий объективно превращает его в проводника интересов и ценностей Запада. Граница между сторонником и противником той или иной цивилизации пролегает не по убеждениям, а по образу жизни. Финансист принадлежит незападной цивилизации не когда он дает деньги борцам с Западом, а лишь когда он отказывается от использования финансовых рынков и переходит к образу жизни представителя незападной цивилизации, то есть как финансист совершает социальное самоубийство.

Универсальность и комфортность западных ценностей особенно важны при анализе элит погруженных в нее стран.

Поскольку с началом глобализации конкуренция ведется прежде всего в сфере формирования сознания, важнейшим фактором конкурентоспособности общества становится то, кто формирует сознание его элиты.

Формирование сознания элиты извне – слегка завуалированная форма внешнего управления. Так как дружба бывает между отдельными людьми и даже народами, а между странами и тем более государствами наблюдается конкуренция, сознание элиты обычно формируется извне стратегическими конкурентами ее общества.

Такое общество утрачивает адекватность (достаточно посмотреть на историю нашей страны с 1987 года): ценности, идеи, приоритеты элиты отвечают интересам его стратегических конкурентов и разрушают общество. Элита, сознание которой сформировано стратегическими конкурентами ее страны, имеет к своей стране то же отношение, что охранник – к заключенным.

Но даже формирование сознания элиты ее собственным обществом не гарантирует ее ориентации на национальные интересы. Ведь члены элиты в силу своего положения располагают значительно большими возможностями, чем рядовые граждане. Глобализация, обостряя конкуренцию, разделяет относительно слабо развитые общества, принося благо их элитам и проблемы – рядовым гражданам. С личной точки зрения членам элиты таких обществ естественно стремиться к либерализации, дающей им новые возможности, но подрывающей конкурентоспособность их стран и несущей неисчислимые беды их народам. При этом уровень конкуренции, необходимый представителям элиты просто для того, чтобы держать себя «в тонусе», может быть абсолютно непосилен для основной части их обществ.

В слабо развитых обществах традиционная культура, усугубленная косностью бюрократии, отторгает инициативных, энергичных людей, порождая в них обиду. А ведь именно такие люди и образуют элиту! Отправившись «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», они воспринимают в качестве образца для подражания развитые страны и пытаются оздоровить свою Родину механическим насаждением их реалий и ценностей. Подобное слепое культуртрегерство разрушительно в случае не только незрелости общества, его неготовности к внедряемым в него ценностям, но и их цивилизационной чуждости для него.

Даже войдя в элиту страны, инициативные люди не могут избавиться от чувства чужеродности, от ощущения своего отличия от большинства сограждан. Это также провоцирует враждебность активных членов элиты к своей Родине. «Умный человек неправ уже просто потому, что он умный и поэтому думает не так, как большинство, и, соответственно, отторгается им». Такое отторжение элиты характерно для многих стран.

По мере распространения западных стандартов образования и переориентации части элиты и особенно молодежи незападных стран на западные ценности это противоречие обостряется.

Прозападная молодежь и прозападная часть элиты, стремясь к интеграции, к простым человеческим благам, утрачивают собственные цивилизационные (не говоря уже о национальных) ценности, и (часто незаметно для себя) начинают служить ценностям своих стратегических конкурентов (в России они служат эффективности фирмы против эффективности общества, то есть конкуренции против справедливости).

В результате значительная часть образованного слоя, который является единственным носителем культуры и развития как такового, оказывается потерянной для страны, так как предъявляет ей непосильные для нее требования.

Еще более важно то, что современное образование по самой своей природе включает западные стандарты культуры и представлений о цивилизованности, которые во многом не совместимы с общественной психологией, а во многом – с объективными потребностями развития незападных обществ.

Воспринимая в качестве идеала и своей цели источник этих стандартов (причем во многом существующих лишь в рекламе либо для богатейшей части соответствующих обществ), образованные слои неразвитых обществ начинают если и не прямо служить ему, то, как правило, соотносить с ним все свои действия.

Именно с этого начинается размывание системы ценностей, затем размывающее и общество. Без этого деликатного аспекта цивилизационной конкуренции нельзя понять широкое распространение активной и сознательной враждебности к собственной стране.

Технологии уничтожают демократию

Важной и обычно забываемой особенностью глобализации является коренное изменение характера деятельности человечества. Те же самые технологии, которые беспрецедентно упростили коммуникации, превратили в наиболее рентабельный из общедоступных видов бизнеса формирование человеческого сознания – как индивидуального, так и коллективного.

«Наиболее рентабельный из общедоступных» – значит наиболее массовый: основным видом деятельности бизнеса вот уже скоро поколение является изменение сознания потенциальных потребителей. Забыты времена, когда товар приспосабливали к их вкусу: гораздо рентабельней оказалось приспособить едока к пище, а не наоборот.

Между тем для формирования сознания общества нет нужды преобразовывать сознание всего населения – достаточно воздействовать лишь на его элиту. Усилия по формированию сознания, концентрируясь на сознании элиты, меняют его быстрее, чем сознание общества в целом, и оно начинает резко отличаться от сознания большинства.

Отрываясь от общества, элита не просто утрачивает эффективность, но и перестает выполнять свои функции, оправдывающие ее существование. Подвергающаяся форсированной перестройке сознания элита мыслит по-другому, чем ведомое ею общество, исповедует иные ценности, по-другому воспринимает мир и иначе реагирует на него.

Это уничтожает сам смысл формальной демократии (и, в частности, лишает смысла ее институты), так как идеи и представления, рождаемые обществом (не говоря уже о его мнениях и интересах), уже не диффундируют наверх по социальным капиллярам, не воспринимаются элитой и перестают влиять на развитие общества через изменение ее поведения.

Когда элиты слышали человека

В начале 30-х годов XX века, когда все развитые страны столкнулись с политическим «эхом» распространения конвейера – соблазном тоталитаризма, – письма граждан президенту США стали важным инструментом корректировки экономической политики государства. Ф.Д. Рузвельт добился того, что по многим из них направлялись представители президента, которые «задним числом» изменяли условия коммерческих сделок, чрезмерно ухудшавших положение граждан и создававших при широком применении угрозу неприемлемого обострения социальной ситуации.

Классическим примером стало и получение в начале войны Сталиным письма от безвестного старшего лейтенанта Флерова, в котором тот извещал всесильного и (как подразумевалось пропагандой) всеведущего «отца народов» об исчезновении из мировых научных журналов статей по ядерной физике. Это письмо не просто дошло до адресата – оно было воспринято им и (разумеется, наряду с другими сигналами подобного рода) стало одной из причин развертывания советской ядерной программы.

В самом начале 1991 года одно-единственное письмо (а точнее, способность и желание элиты воспринимать мнения общества) также повлияло на судьбу страны. Мало кто помнит, что Ельцин, будучи хотя и мятежным, но все же первым секретарем обкома, поначалу опасался чуждого ему стихийного забастовочного движения шахтеров.

Перелом произошел, когда в середине января 1991 года на его имя пришло письмо от обычного рабочего. На полутора листках из ученической тетрадки тот очень внятно разъяснял лидеру демократов, что все, что нужно шахтерам – это право продавать по свободным ценам 10 % угля, и что они поддержат любого политика, который пообещает им это.

Б. Ельцин воспринял эту идею и, «оседлав» шахтерское движение, превратил его в свой таран против Горбачева.

Сегодня такое развитие событий невозможно. Даже если письмо обычного человека дойдет до окружения лидера, продравшись через сито отдела писем (который докладывает «наверх» лишь статистику: количество писем и их тематику), руководство, скорее всего, просто не поймет его смысла.

Измененное сознание элиты заставляет ее и руководимое ею общество вкладывать совершенно разный смысл в одни и те же слова и делать разные, порой противоположные выводы из одних и тех же фактов. Современный руководитель может встречаться с «ходоками», как Ленин, и даже регулярно ходить «в народ», – но не чтобы что-то понять или прочувствовать самому, а лишь чтобы улучшить свой имидж и повысить рейтинг – политический аналог рыночной капитализации.

Таким образом, в условиях широкого применения управляющими системами технологий формирования сознания элита и общество обладают разными системами ценностей и преследуют не воспринимаемые друг другом цели. Они утрачивают способность к главному – к взаимопониманию. Как писал Дизраэли по иному поводу (о бедных и богатых), в стране возникают «две нации».

Эта утрата взаимного понимания, вызванная не злым умыслом, но сугубо объективными, технологическими факторами разрушает демократию, подменяя ее хаотической пропагандой и перманентной информационной войной значимых политико-экономических групп. «Мирное время отличается от войны тем, что враги одеты в твою форму».

И общественное сознание – не только цель, но и поле боя.

Растущее непонимание между обществом и элитой объективно повышает угрозу дестабилизации, а с ним и потребность элиты во внешней помощи, – и уже сложилась сила, которая ее с удовольствием оказывает.

Глобальный управляющий класс: новые хозяева

Суть глобализации – упрощение коммуникаций.

Новые коммуникации сплачивают представителей различных управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) и обслуживающих их деятелей спецслужб, науки, СМИ и культуры на основе общности личных интересов и образа жизни в качественно новый, не знающий границ космополитичный глобальный управляющий класс.

Образующие его люди живут не в странах, а пятизвездочных отелях и закрытых резиденциях, обеспечивающих минимальный (запредельный для обычных людей) уровень комфорта вне зависимости от страны расположения, а их общие интересы обеспечивают не столько государственные, сколько частные наемные армии.

Новый глобальный класс собственников и управленцев не един, он раздираем внутренними противоречиями и жестокой борьбой, но как целое он монолитно противостоит разделенным государственными границами обществам не только в качестве одновременного владельца и управленца (что является приметой глубокой социальной архаизации), но и в качестве всеобъемлющей структуры.

Этот глобальный господствующий класс не привязан прочно ни к одной стране или социальной группе и не имеет никаких внешних для себя обязательств: у него нет ни избирателей, ни налогоплательщиков, ни мажоритарных акционеров (строго говоря, он является таким акционером сам для себя). В силу самого своего положения «над традиционным миром» он враждебно противостоит не только экономически и политически слабым обществам, разрушительно осваиваемым им, но и любой национально или культурно (и тем более территориально) самоидентифицирующейся общности как таковой, – и в первую очередь традиционной государственности.

Под влиянием формирования этого класса, попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы перерождаются. Верхи госуправления начинают считать себя частью не своих народов, а глобального управляющего класса: это качественно повышает уровень их жизни; несогласные же уничтожаются или, как минимум, изолируются.

Соответственно, большинство национальных элит переходит от управления в интересах наций-государств, созданных Вестфальским миром, к управлению этими же нациями в интересах «новых кочевников» – глобальных сетей, объединяющих представителей финансовых, политических и технологических структур и не связывающих себя с тем или иным государством. Естественно, такое управление осуществляется в пренебрежении к интересам обычных обществ, сложившихся в рамках государств, и за счет этих интересов (а порой и за счет их прямого подавления) и, строго говоря, носит характер жестокой эксплуатации.

На наших глазах и с нашим участием мир вступает в новую эпоху, основным содержанием которой становится совместная национально-освободительная борьба обществ, разделенных государственными границами и обычаями, против всеразрушающего господства глобального управляющего класса. Это содержание с новой остротой ставит вопрос о солидарности всех национально ориентированных сил – ибо разница между правыми и левыми, патриотами и интернационалистами, атеистами и верующими не значит ничего перед общей перспективой социальной утилизации, разверзающейся у человечества под ногами из-за агрессии «новых кочевников».

Практически впервые в истории противоречия между патриотами разных стран, в том числе и прямо конкурирующих друг с другом, утрачивают свое значение. Они оказываются ничтожными перед глубиной общих противоречий между силами, стремящимися к благу отдельных обществ, и глобального управляющего класса, равно враждебного любой обособленной от него общности людей. В результате появляется объективная возможность создания еще одного, пятого после существующих Социалистического, троцкистского, либерального и Финансового, – как это ни парадоксально звучит, националистического Интернационала, объединенного общим противостоянием глобальному управляющему классу и общим стремлением к сохранению естественного образа жизни, благосостояния, культурного потенциала и прогресса своих народов.

Ведь человечество, каким бы несовершенным и раздробленным оно ни было, не хочет становиться на четвереньки.

Технологический социализм против «Железной пяты»

Ахиллесова пята глобального управляющего класса – в службе глобальным монополиям, которые, как и все монополии, стремятся заблокировать технологический прогресс ради увековечивания своего доминирующего положения. Этот путь ведет к архаизации общественных отношений, заталкивает мир в новое Средневековье, новые Темные века.

Выходом из кажущегося исторического тупика, действенным лекарством от архаизации должно стать развитие технологий, объективно взрывающих монополизм, в том числе и глобальный.

Подобно тому, как современный человек дважды в день чистит зубы не потому, что боится кариеса, а потому, что так принято, – точно так же этот же самый современный (и завтрашний) человек должен стремиться к технологическому прогрессу. Он должен жертвовать ему свои деньги подобно тому, как в приведенном примере он жертвует общественным приличиям свое время, – как правило, не задумываясь о стоящими за ними потребностями его собственного здоровья.

Человечество приближается к коренному изменению мотивации своей деятельности.

Заменой узко рыночного стремления к голой прибыли, автоматически рождающего монополизм, постепенно становится объемлющее, включающее его стремление к новым технологиям, делающим жизнь не только более богатой и благополучной, но и более разнообразной и интересной.

Упование на технологии против всесилия порождающего монополизм рынка, при всей наивности такого упования (как и любой, во все времена надежды на лучшее будущее), представляется перспективным. По сути дела, это новая, современная форма социалистической идеи, преображающейся из традиционной социал-демократической, свойственной индустриальной эпохе, в идею технологического социализма.

Сегодняшняя форма общественного развития – это борьба стремления к прибыли и стремления к технологиям, это борьба глобального монополизма и ломающего его технологического прогресса, это борьба глубинной тяги к архаизации и жажды возобновления комплексного, всеобъемлющего развития человечества.

Эта борьба двух тенденций вновь, как в годы великих войн, превращают лаборатории и кабинеты ученых в передовой край борьбы человечества за свое будущее.

Только если раньше речь шла о выживании и прогрессе лишь отдельных народов и их групп, то теперь – всего человечества без исключения.

Судьба этой борьбы будет решена противостоянием стремления человека к нормальному гармоническому развитию, с одной стороны, и стремлением глобального бизнеса к его закрепощению. Наиболее полным выразителем второй тенденции выступает современный либерализм как идеология не свободы и суверенитета личности, как это было во времена Вольтера и в XIX веке, но идеология враждебно противостоящего всему человеческому глобального бизнеса.

Принятие этой идеологии и служение ей в силу ее специфики неминуемо накладывает на человеческое сознание серьезнейший отпечаток, который необходимо учитывать и использовать. Ведь игнорирование особенностей современного либерального сознания качественно снижает эффективность взаимодействия с ним и затрудняют противостояние безумной и безудержной агрессии их носителей.

Особенности современного либерального сознания

Фундаментальная ошибка либерализма

Каюсь, на заре туманной юности я в силу возраста, недостатка образования, врожденной склонности к лояльности и исторических условий придерживался либеральных воззрений и по сей день искренне благодарен Е.Г. Ясину, близкое наблюдение за действиями и способом мышления которого избавило меня от этого интеллектуального недуга сравнительно быстро и эффективно.

Не вдаваясь подробно в многократно рассмотренные пороки либерализма и причины его популярности, укажу главный недостаток: его сторонники исходят из убеждения в том, что каждый человек в полной мере может отвечать за последствия своей деятельности.

Подчеркну – не «должен», а «может», вот прямо здесь и сейчас.

А раз так – его можно и даже нужно вот прямо здесь и сейчас ставить в соответствующие условия и соответственно с него спрашивать.

По моим скромным наблюдениям, данная установка не верна даже для большинства населения развитых стран – что в практической политике, как правило, учитывается властью (потому эти страны, собственно, и остаются развитыми). И человек, и человечество пока еще не вполне совершенны, что делать.

Для России же, основная часть населения которой до сих пор не вполне адаптировалась к шоковому падению в рынок, философская максима либерализма была и остается откровенно неверной. Ее применение напоминало даже не бросание в воду заведомо не умеющего плавать – мол, если не выплывет, сам виноват, – но требование к слесарю (а хоть бы и профессору биологии, если кто обиделся) немедленно сдать экзамен по квантовой физике с деклассированием и нищетой в качестве альтернативы.

Именно применение этой доктрины к заведомо не соответствующему ей обществу и вылилось в политику социального геноцида, де-факто с упоением проводимую и по сей день и качественно усугубляющую последствия национальной катастрофы, произошедшей в нашей стране в 1991 году.

Абсурдность фундаментального тезиса, лежащего в основе современной либеральной идеологии, и его откровенная несовместимость с реальностью, естественно, накладывают дополнительный отпечаток и на сознание его носителей.

Заблокированное восприятие и тоталитарность

Больше всего в современном российском либеральном сознании бросается в глаза органическая неспособность воспринимать мнение, сколько-нибудь отличающееся от собственного. Подчеркну: не «отторжение», не «враждебность», не «нетерпимость» – а именно неспособность самого восприятия как такового. Советское КГБ изучало диссидентов и глубоко разбиралось в их разновидностях; современное же либеральное сознание пошло в их неприятии значительно дальше – оно их в принципе не воспринимает.

В этом смысле «День отличника» Кононенко, при всей его скучности и бесталанности (замысел великолепен, но он опоздал на 20 лет и достался не тому автору) представляет собой оборотную сторону медали, гениально отчеканенной Сорокиным в «Дне опричника». Это действительно два полюса не только нашей бюрократии, но и нашего общества, наши Сцилла и Харибда. Нам между ними продираться еще долго, – но серьезные затруднения обществу создают обе, и зачастую либералы выглядят приличными людьми просто в силу своей отделенности от власти, которая не дает им реализовать свои представления о прекрасном и устроить стране новые 90-е годы.

Враждебность современной либеральной идеологии в ее специфическом российском выражении интересам большинства граждан России исключает для ее носителей возможность быть демократами, то есть людьми, учитывающими мнения и интересы своего собственного народа. На их знамени по-прежнему, как и четверть века лет назад, написано: «Железной рукой загоним человечество в счастье!», – а если оно понимает счастье как-то по-своему, тем хуже для него.

Идеология либерализма полагает «народом» лишь тех, чье состояние начинается примерно от миллиона долларов, и в этом российские либералы следуют реконструированному Стругацкими, а на деле весьма древнему принципу «ни о каком принуждении не могло быть и речи, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов». Беда только в том, что этого же подхода придерживается и нынешняя правящая бюрократия; в сфере социально-экономической политики (за исключением вопросов усиления государственного вмешательства в жизнь общества) она совершенно либеральна и даже состоит во многом из бывших соратников и подельников нынешних либералов.

Разница лишь в том, что у оставшихся «за бортом» либералов нет власти, и потому они требуют демократии и прав человека, но – лишь в политике. Всякая мысль об экономических и социальных правах граждан и даже о том, что демократическое государство должно – хотя бы потому, что оно демократическое, – следовать их убеждениям, в том числе и нелиберальным, проникает в сознание либералов лишь при острой практической надобности, и по миновании этой надобности немедленно изживается их сознанием без какого бы то ни было следа. (Правда, мысль о наличии у граждан неполитических прав чужда и иностранным единомышленникам наших либералов. Когда на одной из встреч в США я указал собеседникам-ученым на необходимость критики руководства России за нарушение не только политических, но в первую очередь более близких обычным людям социально-экономических прав, мои собеседники растерялись, а один из известнейших советологов того времени стал искренне утешать меня, объясняя, что организаторы изымут эти слова из стенограммы, – мол, никто не узнает, какую глупость я сказал.)

В силу изложенных причин либералы являются, как давно было подмечено, носителями наиболее тоталитарного в российском обществе типа сознания. В самом деле, ведь отнюдь не ставший притчей во языцех Жириновский, а один из признанных столпов российского либерализма заслужил от однопартийцев за свой стиль ведения дел говорящую кличку «Дуче».

Именно тоталитарное мироощущение, а не агрессивная ограниченность, переходящая в сектантство, и является основной причиной неспособности либералов к объединению. Объединяться могут демократы друг с другом и даже, при крайней необходимости, демократы с диктаторами. Но тоталитарные (выражаясь языком самих либералов) лидеры, даже при всем старании, на это не способны в принципе: даже Сталина и Гитлера, как известно, хватило менее чем на два года – чего уж ждать от наших либералов?

Коммерционализация

Либерализм – идеология обожествления бизнеса. Крупный делец, с точки зрения либерала, не может быть плохим (конечно, если не совершает неопровержимо доказанных и признанных самим либералом преступлений против человечества) уже только потому, что он получает большую прибыль.

Соответственно, критически значимая часть либералов весьма коммерционализирована. Особенно это заметно среди молодежи (людям, сформировавшимся в СССР, наука бизнеса все же дается с большим трудом; никто не может обвинять в коммерционализации, например, Новодворскую – как и во всех остальных грехах, кроме отсутствия здравого смысла): как написал несколько лет назад один не очень уже молодой журналист, «неужели кто-то мог всерьез подумать, что я буду ругать кого-то бесплатно?»

Впрочем, современных россиян в отличие от булгаковских москвичей испортил не только «квартирный», но и «пиарный вопрос». Поэтому после вопроса о деньгах в мозгу либерала немедленно возникает второй: «Что за этим стоит?» Грубо говоря, кто и под кого «копает» распространением соответствующей информации.

Здесь опять-таки трогательно выглядит смычка либералов от оппозиции и их прежних коллег, в силу более высоких административных способностей удержавшихся в правящей бюрократии. Ведь представители последней точно так же воспринимают любую критику сначала как «оплаченную американским и британским империализмом и вашингтонским обкомом» (в крайнем случае, Березовским или Невзлиным, кровавыми когтями тянущимися к горлу молодой «сувенирной демократии»), а затем – как диверсию той или иной группы бюрократов и олигархов против другой такой же группы.

Да, конечно, информационные войны, вопреки всей пропагандистской истерике по поводу незыблемо стоящей «вертикали власти» бушуют в «нулевые» и «десятые» годы не хуже, чем в 90-е (Ельцина его доверенные сотрудники пару раз, помнится, досрочно «хоронили» с хорошим коммерческим эффектом, но вот не женили заново его, по-моему, все же ни разу), и никому не хочется быть использованным ловкими ребятами в чужих корыстных целях.

Но дело в том, что даже в чужой войне, в том числе информационной, можно и нужно участвовать, если она ведется за правое дело.

Агрессивность

Неспособность воспринимать инакомыслие и, соответственно, уважать чужую точку зрения в сочетании с ощущением личной ущемленности естественным образом порождает высокую агрессивность.

Эта черта характерна для аудитории интернет-форумов в целом, но в ней она порождается в основном низкой образованностью и иллюзией анонимности (а значит, и безнаказанности); понятно, что эти причины к основной массе российских либералов неприменимы.

Вопрос «сколько сребреников тебе заплатили, Иуда?» в качестве основного аргумента против нелицеприятной критики или просто не вызывающей одобрения точки зрения гармонично переходит в угрозы – от прямого обсуждения знаменитой «нерукоподаваемости», то есть организации внутрилиберального бойкота тем, кто записан в «нерукопожатные», до ставшего вполне стандартным в силу своего изящества выражения «Отстаньте уже от нас… А то ведь мы и впрямь начнем предполагать разное…». Такое ощущение, что агрессия как способ ведения дискуссии – это единственное, чему смогли научиться наши либералы у руководителя Либерально-демократической партии России, который, хочешь не хочешь, остается лучшим (если вообще не единственным) политиком России.

Особенно забавно, что она проявляется и в отношении к партнерам, хотя бы и ситуативным. Мне очень понравился один из либеральных организаторов оппозиционной Национальной ассамблеи, существовавшей под эгидой Каспарова в 2008–2009 годах, вдумчиво, со вкусом и без всякого подвоха рассказывавший одному из участников-коммунистов, как он поучал своего сына, что хорошие коммунисты все же бывают, – но только мертвые. Это действительно был тот честный максимум сотрудничества, на который он способен.

Примитивность

При всем изложенном выше, либералы – люди, значительно более образованные и успешные, чем граждане России в целом. Однако наибольшее количество откликов и обсуждений с их стороны вызывают не статьи, содержащие относительно сложные мысли, аргументы и доказательства, а примитивные агитки, состоящие из по-разному поворачиваемых (один-два максимум!) лозунгов. Более того: даже в сложных статьях самую острую реакцию вызывают обычно мелкие, глубоко частные детали.

Да, это является особенностью аудитории интернет-форумов в целом, но, еще раз повторю, именно у либералов такая особенность в силу их большей образованности и общей культурности (чем они и ценны, и необходимы, при всех своих раздражающих недостатках) наиболее режет глаз и вызывает изумление.

Другое массовое проявление примитивизации – органическая неспособность воспринимать мир многомерно. Увы, речь идет не о стандартном демагогическом приеме огрубления любого вопроса до дихотомии «черное – белое»: речь идет об искренней, честной, глубоко органичной неспособности воспринимать более одной стороны любого явления.

Признаюсь, несколько лет назад я поставил эксперимент и специально на протяжении одной и той же статьи высказывал противоречащие друг другу точки зрения (в частности, и ругал, и хвалил Жириновского). Именно посетители либеральных форумов впадали по этому поводу в негодование и жестко критиковали автора за высказывание диаметрально противоположных тезисов. Мысль, что даже такие сравнительно простые явления, как Жириновский, могут быть не совсем однозначными, просто не умещается в сознании типичного российского либерала.

Да, он убежден (как минимум со стакана сока, выплеснутого в тогда еще живого и успешно провоцировавшего его Немцова), что Жириновский – подонок. Да, он видит его чрезвычайную успешность, что означает его эффективность как политика. Но его сознание столь примитивно, что эти две простейшие мысли, строго говоря, ни в малейшей степени не противоречащие друг другу, просто не помещаются в нем одновременно, – и первая напрочь вытесняет вторую. Жириновский находится на арене российской политики более четверти века, – и уже много лет подряд я хвалю этого политика за эффективность, в том числе и в беседах с либералами. И уже много лет подряд я вижу, что эта мысль почти всякий раз оказывается для них новой, неожиданной и, в конечном счете, не поддающейся восприятию.

«Патриотизм – последнее прибежище негодяя»

Давно уже разжевано и доказано даже для самых идеологизированных «глотателей газет», что великий Л.Н. Толстой, переводя сложный текст, написанный на староанглийском языке, сумел-таки перевести его неправильно. В оригинале было «патриотизм может оправдать даже негодяя», а из-под пера классика вышло «патриотизм – это способ самооправдания негодяя».

Очень хотелось подтвердить свою мысль, с кем не бывает.

Но почему именно либералы сделали ошибку классика фактором общественной жизни?

Сначала – понятно, валили КГБ, КПСС и СССР. Но свалили же – почему не поднимать собственный, российский патриотизм, как во всех странах СНГ?

Почему все 90-е годы, пока либералы были у власти, любить свою Родину было стыдно? Почему за словосочетание «национальные интересы» в служебной бумаге еще в 1995 году (личный опыт) можно было огрести серьезные неприятности?

Потому что, когда в начале 90-х, по известному выражению, «попали в Россию», далеко не все «целили в коммунизм». И те, кто промахнулся, вроде Зиновьева и в целом диссидентов, как правило, горько раскаивались и никакой карьеры в своем раскаянии не сделали.

А карьеру сделали, в тогдашних терминах, «демократы» – те, кто попал куда целил.

Лучше всего это выразил умнейший и откровеннейший из либералов Кох, давным-давно сказавший о бесперспективности и безысходности России с такой чистой детской радостью, что она повергла в шок даже его коллег.

Не менее откровенна была еще одна «прорабша перестройки», которая на круглом столе, посвященном 11 сентября 2001 года, вдруг стала яростно доказывать, что любые люди, готовые сознательно отдать свои жизни за что бы то ни было, и особенно за какую бы то ни было идею, – выродки рода человеческого и должны выявляться и уничтожаться физически в превентивном порядке, чтобы не мешали нормальным людям нормально жить.

Дело было в Ленинграде (тогда и ныне Санкт-Петербург), недалеко от Пискаревского кладбища, где лежали эти самые, по ее терминологии, «выродки».

Признаюсь: даже американцы в своих войнах после Второй мировой войны, даже террористы, даже фашисты ближе мне, чем эта визжащая либеральная дама, которую я слышал своими ушами. Потому что они сражались за свой народ, – или хотя бы искренне думали так, а она вполне сознательно сражалась против своего народа.

Не исключаю, что это вышло у нее нечаянно – просто потому, что в основе ее мироощущения лежали запросы потребления.

Последнее слово – главное для понимания отношения либералов к России. Иначе понять политику либералов по отношению к нашей стране можно, лишь поверив, что они бескорыстно испытывают к ней животную ненависть и стремятся любой ценой ее разрушить просто так.

На самом деле все проще: они просто стремятся обеспечить себе качественное потребление, оставаясь равнодушными к цене этого потребления для всех остальных. «Ничего личного – только бизнес». Дело здесь совсем не в какой-то специфической ненависти: хотя она часто действительно имеет место, как причина либерального поведения она все же второстепенна.

Россия нелюбима либералами не как враг, не как противостоящая сила, но лишь как неудобство, как гвоздь в ботинке: ее народ (тоже запрещенное после победы демократии слово, положено говорить «население»!) мешает им красиво потреблять, как плохому танцору мешают танцевать ноги.

Обычным людям свойственно застывать в тяжком раздумье между севрюгой и Конституцией; при выборе же между Конституцией и куском хлеба 95 % людей не задумаются ни на минуту, и всерьез осуждать их может только тот, кто не голодал сам.

Но именно у либералов – и именно в силу их идеологии – потребительская ориентация выражена предельно полно. И, служа своему потреблению, они автоматически, незаметно для себя самих, начинают служить странам и регионам, где потреблять наиболее комфортно, – нашим объективным, стратегическим конкурентам. И, живя ради потребления, они начинают любить те места, где потреблять хорошо, комфортно, и не любить те, где потреблять плохо, неуютно.

Не любить Россию.

И это очень хорошо демонстрируют практические действия либералов, по-прежнему обслуживающих власть и практически полностью определяющих ее, как минимум, социально-экономическую политику.

Конечно, западные стандарты культуры и цивилизованности во многом не совместимы с российской общественной психологией, а во многом и с объективными потребностями нашего общественного развития.

Но у либералов отторжение от страны достигает высочайшей степени. В результате значительная часть интеллигенции, а точнее, образованного слоя, который является единственным носителем культуры и развития как такового, оказывается потерянной для страны, так как обижается на нее кровно, предъявляя ей непосильные для нее, несоразмерно завышенные стандарты своего личного потребления. Потребления не только материального, но и интеллектуального – и еды, и дорог, и разговоров «на кухне», и демократии.

Эти непосильные стандарты несовместимы с существованием страны и требуют уничтожения: либо ее, либо либералов как обладающего существенной властью клана.

Данный выбор становится все более актуальным, и его откладывание всего лишь повышает шансы либерального клана, обслуживающего интересы глобального бизнеса, на уничтожение России.

Заключение

От реформ к нормальности: категорический императив выживания человечества

Либеральные реформы, нацеленные на реализацию корыстных интересов глобальных монополий, на современном этапе развития фактически не совместимы с нормальным развитием человеческого общества и сталкивают нас в новое Средневековье, – которое в силу самой своей природы очень недолго будет оставаться компьютерным.

Для возобновления социального и продолжения технологического прогресса необходим кардинальный, категорический разрыв с либерализмом и насаждаемыми им ценностями во всех сферах общественной жизни.

В современной России интересы нашего сохранения требуют прежде всего модернизации инфраструктуры, без чего страна неминуемо утратит целостность. В силу самого характера инфраструктуры (при которой инвестирует один, а результат достается всем) инвестиции в нее, за исключением современной информационно-компьютерной сферы, объективно являются прерогативой государства и требуют усиления его влияния в экономике, – абсолютно неприемлемого для современного либерализма.

Модернизация инфраструктуры невозможна без ограничения коррупции, к которому призывают либералы на словах и с которым они борются на деле, трактуя его как «нарушения прав человека» и ограничение свободы предпринимательства. Причина в том, что украденное коррупционерами, как правило, выводится из страны и становится ресурсом глобальных спекулянтов, которым служат современные либералы; ограничение коррупции представляется поэтому (и не только поэтому) подрывом их благосостояния.

Модернизация инфраструктуры требует ограничения произвола монополий, – что вызывает бешенство у либералов, обслуживающих интересы глобальных монополий и рассматривающих их возможность грабить потребителей как квинтэссенцию свободы предпринимательства, а их возможность подавлять национальный бизнес – как квинтэссенцию благотворной и повышающей эффективность свободной конкуренции.

Модернизация инфраструктуры обеспечит полноценный рост деловой активности лишь при условии разумного, хотя бы уровне Евросоюза, протекционизма (иначе направленные на нее средства достанутся иностранным конкурентам, опирающимся на системную поддержку своих государств), – абсолютно неприемлемого для либералов, служащих глобальным монополиям. Достаточно сказать, что они обеспечили присоединение России к ВТО с тарифной защитой, меньшей даже, чем у Китая, – как будто российская экономика конкурентоспособней китайской!

Наконец, развитие объективно требует созидания человеческого капитала при помощи развития образования, здравоохранения и культуры, – а для глобальных (в основном спекулятивных) монополий вложенные в них деньги потеряны, так как они уже не будут украдены и выведены из страны и, соответственно, не укрепят их ресурсной базой. Поэтому соответствующая политика либералов более всего напоминает гитлеровский план «Ост», нацеленный на обеспечение покорности и вымирания.

Принципиально важно, что все развитые страны стали таковыми лишь потому, что, достигнув уровня зрелости своих финансовых систем, соответствующему нынешнему российскому, железной рукой отделили инвестиционные деньги от спекулятивных. В каждой стране это делалось своими методами: в Китае (по сей день) и Западной Европе (в 60–70-е годы) – при помощи валютного контроля и целевого кредитования, напоминающих сильно смягченные советские методы, в США – разделением банков по их специализации, в Японии – регулированием структуры активов банков. Однако без этого стать развитой страной было практически невозможно, так как капиталы реального сектора неминуемо перетекали в спекулятивный сектор, и экономика разрушалась. Кстати, в США соответствующие ограничения были отменены лишь в 1999, а в Японии – и вовсе в 2000 году, а власти Великобритании предупредили о возможности ограничения трансграничного движения капиталов уже в начале 10-х годов, столкнувшись с угрозой дестабилизации зоны евро.