Константин Воронков

Алексей Навальный. Гроза жуликов и воров

От автора

Алексей Навальный – главная политическая сенсация России последних двух лет. Звучит странно: как можно быть сенсацией два года (и не следует ли назвать подобную сенсацию модой)? Однако он умело подбрасывает своим поклонникам и ненавистникам (а последних у него куда больше, чем оппонентов) все новые информационные кости, лихо повышает градус, меняется вместе с публикой. Алексей Навальный – торжество свободной конкуренции, от отсутствия которой, как принято считать, так страдает российская политическая жизнь.

Сам себя он считает простым, обычным, даже заурядным русским парнем. У него есть образование – не МГУ, поступая на юрфак которого после школы он не добрал один балл, но и не совсем заборостроительный вуз: институт Дружбы народов им. Патриса Лумумбы (ныне РУДН), добротное советское высшее образование, к которому позже добавилась Финансовая академия. Небольшая пикантность, пожалуй, лишь в том, что обладателю диплома института Дружбы народов Навальному впоследствии будут весьма настойчиво лепить ярлык фашиста (впрочем, Гитлеру до сих пор ищут еврейскую бабушку; и не факт, что рано или поздно не найдут).

У него есть жена – умная, но верная. Двое детей, квартира в спальном районе. Он все еще немного стесняется своей славы, но это скоро пройдет. Одно из его фирменных выражений – «давайте потыкаем острой палкой». У него много фирменных выражений, но это замечательно тем, что он сам превратился в острую палку – одно его имя уже стало синонимом слова «неприятность» для всех тех, кто притащил в современность понятийный аппарат 90-х: эти «откаты», «распилы», свое «горячее сердце» и «чистые руки».

Его первым «фанатом» можно считать прозорливого Владислава Суркова[1] – Навального начали «мочить» еще тогда, когда сам он был никем, а Путин был президентом. Со временем фанатов (уже без кавычек) стало много. Однако фанаты зачастую столь требовательны к кумиру, что могут с легкостью его и покалечить. Вряд ли их стоит за это осуждать, просто на них нельзя положиться. Наступит момент, когда из виртуального Бэтмена, за подвигами которого хорошо следить, сидя с попкорном перед монитором, Алексей превратится во влиятельный фактор российской политики, и ему будут нужны люди, которым нравится не только он сам, но и то, что он делает. Вместо обожания фанатов ему потребуется поддержка сторонников. И тогда им захочется узнать о нем больше, чтобы решить для себя главное – можно ли ему доверять.

Наверное, про Навального напишут и другие книги, в которых расскажут, как звали его первую учительницу и кем был его дедушка. Я же с помощью Алексея, его близких и друзей попытаюсь ответить на вопрос, который часто задаю себе сам: кто он, этот мистер Навальный, на самом деле? Борец за правду? Политикан? Провокатор? Или человек, решивший заменить традиционное для России милицейское понимание слова «гражданин» на то, что было в нем изначально, тысячи лет назад – свободный человек, наделенный правами и обязанностями и знающий, что с ними делать? И «мистер» ли он вообще, ведь именно в этом его чаще всего обвиняют. Кто он – господин, товарищ? А главное – зачем он нам нужен?

* * *

В начале 2005 года внутренняя политика российского государства неожиданно для многих сменила ориентацию: если раньше основным спарринг-партнером власти представлялись эмиссары международной ваххабитской закулисы, то после массовых выступлений и отмены итогов президентских выборов на Украине[2] эта роль перешла к доморощенной «пятой колонне». Главным политическим трендом на несколько лет вперед была объявлена «оранжевая угроза» (на Украине эту угрозу назвали революцией, потому что там она превратилась в реальность). Пока одни сотрудники Администрации президента решали, кого назначить в «пятую колонну», другие с наступлением нового года занялись более важным делом – созданием передовых отрядов для борьбы с нею же. Эти отряды должны были стать энергичным и бескомпромиссным упреждающим ответным ударом всем тем, у кого торжество украинской демократии вызовет ненужные иллюзии. Было ясно, что лучше всего с этой ролью справится молодежь.

В феврале газета «Коммерсантъ» в статье «Обыкновенный „нашизм\"» сообщила о планах по созданию движения «Наши». В апреле появилась «Россия молодая», позже учредили «Молодую гвардию Единой России». Их основной целью было объявлено – противостоять. Первому постсоветскому поколению, которое ничего, по большому счету, не разъединяло, старшими товарищами было предложено вернуться к старой проверенной игре – поиску внутренних врагов. В новых условиях в способности молодых к диалогу друг с другом больше не было нужды. Так получилось, что мое знакомство с Алексеем Навальным началось именно с попытки предложить альтернативу этим «новым условиям».

Осенью того же года политолог Сергей Евдокимов и начинающий политик Дмитрий Гудков придумали общественную организацию, которую назвали «Молодежной общественной палатой». Настоящая Общественная палата при президенте должна была вот-вот учредиться, про нее много писали, и молодежная организация со схожими целями и названием казалась идеей весьма перспективной. Правда, по своей сути она была полной противоположностью президентской: денег у государства брать мои друзья не собирались, а принимать хотели не только общественников, но и представителей политических партий – целью было организовать диалог всех со всеми. За составление списков членов «взрослой» палаты отвечал известный адвокат Анатолий Кучерена, с которым я был знаком. Поэтому Сергей и Дима пришли ко мне – поддержка Кучерены казалась залогом успеха (он действительно очень заинтересовался, но после того как мы отказались дружно «влиться» в его общественное движение «Гражданское общество», возникший интерес постепенно угас). Так или иначе, палата была создана. Я пригласил своего однокурсника Диму Янина, председателя КОНФОПа, а остальных вербовал Гудков: там были и коммунист Юрий Афонин, сейчас депутат Госдумы, и молодогвардеец Алексей Шапошников, и другие «официальные лица». Оппозицию олицетворяла Маша Гайдар[3] и ее движение «ДА!». Маша и привела Навального, который был тогда заместителем руководителя московского отделения «Яблока». Первая встреча происходила в зале гостиницы «Националь», за который заплатил один из учредителей – политтехнолог Максим Григорьев, и напоминала китайские переговоры, только без подарков.

Идея МОП всем понравилась, иначе бы они не пришли; но взгляды и речи участников, в первую очередь, оппозиционного крыла, наводили на мысль, что присутствие на той первой конференции потребовало от них большого-пребольшого усилия над собой. Речи были осторожны, длинны и не сулили ничего конкретного. Само место проведения – помпезная пятизвездочная гостиница – вызвало у некоторых приступ обсессивно-компульсивного расстройства, обсессию в котором представляла витающая в их воображении над роскошными залами «Националя» тень Владислава Суркова, а компульсию – потребность немедленно выйти (не успев никуда войти)[4]. Роль Навального была не ясна: хоть он и подписал тогда Декларацию о создании палаты, оставалось ощущение, что все это ему было не интересно и участвовал он исключительно за компанию с Машей. После этого мы встречались еще несколько раз. Впечатления на меня Алексей тогда не произвел: он в основном молчал, и вопрос: «Зачем я здесь?» был написан на его лице большую часть времени. Очень скоро он на встречи ходить перестал.

Только спустя пару лет, узнав Навального лучше, я понял, что было причиной показавшегося мне столь мутным поведения: он не мог и не хотел петь в общем хоре, пусть даже и таком демократичном, какой собрал Дима Гудков. Политическая тусовка ради себя самой ему была чужда, и он не понимал, зачем создается эта организация, а потому не хотел тратить на нее свое время.

Вообще, он относится к времени очень трепетно, я так и не понял – оттого, что у него его мало, или потому, что ему его просто жалко. Сначала Алексей принципиально не хотел участвовать в создании этой книги (в конце концов, уговоры подействовали, и я ему благодарен, ведь без его участия мы бы вряд ли много о нем узнали), и причиной этого был именно вопрос времени. Не ее «преждевременность», в чем он пытался меня убедить, и уж тем более не его скромность: Навальный занимается политикой 10 лет и прекрасно знает, что публичности много не бывает и что степень известности – залог того, что с ним будут считаться. Чтобы расстаться со своим главным сокровищем – временем, – ему нужны были аргументы. Как только он понял, что в этой книге заинтересован не меньше автора или читателя, время на беседы со мной сразу нашлось. И нашлось его достаточно, чтобы мы удовлетворили свое любопытство.

Русский пионер

Сейчас, в 2011-м году, Алексею Навальному 35 лет. Детство его прошло в четырех разных военных городках. Отец – офицер ракетных войск, мать – жена офицера (а заодно экономист). Для Википедии здесь можно было бы перечислить еще много разных фактов (что он высокий и блондин, например), но они ничего не добавят к портрету героя; скорее интересно наблюдение: на вопросы о себе и своей биографии Алексей отвечает прилежно, и кажется, он делает прилежно все, насчет чего принял решение – «делать». У него есть какая-то несоветская презумпция правоты спрашивающего: если человек интересуется, значит, ему это нужно.

Навальный не любит Советский Союз. Не ненавидит, а именно не любит; возненавидеть он его не успел по молодости лет: слишком сложное чувство для подростка, в пятнадцать обычно занимаются первой любовью, а не первой ненавистью. К тому же, по советским меркам семья Навальных была вполне успешной: ни с уважением, ни с деньгами проблем у них не было, а ненавидеть родину за отсутствие колбасы мелко даже для советского человека (в своем блоге он, кстати, так себя и называет – «совок»; и это не поза и не кокетство, а осмысленная констатация: надо быть «совком», чтобы последовательно не любить советскую власть и посвятить свою жизнь выдавливанию ее из себя, а в случае Навального – еще и из общества).

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Главное детское воспоминание – я стою в очереди за молоком. Все время стою в очереди за молоком. Когда мне было семь лет, у меня родился брат. И пока он был маленький, ему было нужно много молока. И за ним все время приходилось стоять в очереди. Нужно было прийти к 14 часам, когда привозили это молоко, – а я как раз возвращался из школы – и стоять. Когда мне сейчас какие-то люди, особенно молодые, которые Советский Союз не застали, начинают рассказывать байки, как там было прекрасно, – мне этого рассказывать не нужно, я стоял за этим молоком. Мать с отцом до сих пор вспоминают, что в 5 утра нужно было идти занимать очередь за мясом. И это было в военном городке, где было хорошее снабжение. Я не считаю, что Советский Союз нужно как-то огульно ругать, но сейчас мы живем точно лучше, чем тогда, и у меня никакой ностальгии по нему нет. И жрать нечего было в Советском Союзе. Мы из Москвы на Украину возили гречку. Туда, где эту гречку выращивают.

Потом, я полдетства провел, сдавая бутылки. Когда мы переехали в военный городок в Таманской дивизии, там была плохая вода из крана, мы покупали газировку в бутылках, и можно было эти бутылки сдать. Причем бутылка стоила достаточно дорого – 20 копеек. И у них никогда не было тары. Ты прешь эти бутылки, чтобы сдать, а у них нет тары. Эти бутылки и это молоко для меня были символами. Причем было видно, что эти бутылки не были нужны никому. И тара не нужна никому. Но есть странный ритуал, что всех заставляют сдавать бутылки, а принимать не хотят. В 80-е, кажется, в КВН даже был скетч, в котором переделали известную песню и пели: „Я никогда не буду с тарой!“ Эта ерунда была поистине всенародной проблемой. И осознание бессмысленности экономического уклада, бесполезности и бардака происходило через это.

Каждое лето до 1986 года я проводил под Чернобылем, в деревне у бабушки. Еще в 30-м году ее раскулачили, и она ненавидела Ленина. В семье есть история, как мой двоюродный брат ездил с Украины в Москву и, естественно, сходил в Мавзолей. Дома он прибежал к бабушке и закричал: „Я Ленина видел!“ А она говорит: „Ты в него плюнул?“ Бабушка считала, что есть вещи поважнее советской власти: например, она нас всех крестила.

У меня сохранились совершенно прекрасные воспоминания о том времени. И сейчас, когда есть возможность, мы туда ездим, чаще всего на майские праздники. Интересно смотреть, как там вокруг все заросло…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Прошу прощения, что затянул с официальными комментариями – находился в той части Украины, где вместо энторнета – варэники, а вместо ЖЖ – налистники.


Возвращаясь домой, Алеша начинал говорить с родителями по-украински и шутил, что забыл русский язык. Вообще, знаменитый стиль Навального – стеб и ирония – не его изобретение, это язык, на котором говорят в его семье. Поэтому можно надеяться, что главный российский обличитель не зазнается – дома всегда найдутся желающие потыкать острой палкой в него самого.

Украинская бабушка не только крестила своего внука, не спросив разрешения у его партийного отца, – вместе с ним она молилась и ходила в церковь. Вернувшись однажды осенью в детский сад, он принялся читать «Отче наш», чем сильно рассмешил воспитательниц. Родителям же было не до смеху – в то время из-за этого могли быть неприятности. Неприятности, правда, могли быть и из-за другого: после ввода советских войск в Афганистан его отец, Анатолий Иванович, купил коротковолновой приемник, и с тех пор в их доме не умолкал «Голос Америки» (так что те, кто сейчас говорят, что Навальный – агент ЦРУ, могут примерно представить, когда он был завербован!).

В школьные годы в церковь он уже не ходил, даже когда бывал у бабушки. Более того, октябренком, а потом пионером он возил ей книжки из серии «Библиотечка атеиста» и доказывал, что бога нет. Сейчас, глядя, как Навальный, завидев купола, начинает креститься, в это трудно поверить. Еще в институте он был воинствующим атеистом. Верить начал постепенно, наблюдая за своими детьми – как ребенок рождается из ничего и становится человеком. (Правда, и сейчас, считая себя православным, он кое в чем не соглашается с церковью – например, что всякая власть от Бога.)

Родителей, как известно, не выбирают, значит, можно сказать, что Алексею повезло: основой его семьи были, конечно, и долг, и любовь, но главное – уважение. Вряд ли он тогда уже знал юридический термин «презумпция», но в семье Навальных она точно была – презумпция самостоятельности каждого, даже самого младшего ее члена. Все вольны были принимать самостоятельные решения, а потому в его семье все ответственны друг за друга. Ему повезло и в другом: можно было многое в себе не изобретать, перед его глазами всегда был отец, на которого он очень похож. Вообще, Навальный очень семейный человек – самое большое удовольствие он получает от семейных праздников, выездов на шашлыки, когда вокруг все близкие, «свои».

Он хорошо учился. Когда в 3-м классе начал приносить домой первые четверки, избалованные пятерками родители его отругали. «Не хочешь учиться – заставим!» – пообещали они вполне по-военному. Это был последний раз, когда его заставляли. На следующий день девятилетний Алеша вообще отказался идти в школу, заявив, что считает ниже своего достоинства делать что-то из-под палки. С оценками, впрочем, проблем не было, проблемы были с поведением: время от времени у него возникали конфликты с учителями, которым он не стеснялся говорить, что они неправы. Для него не существовало авторитетов; не в том смысле, что он никого не уважал, просто его уважение, независимо от возраста и должности, следовало заслужить.

Теперь, правда, Навальный – гордость своей школы, и учителя с интересом расспрашивают родителей о его делах.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…К счастью, у нас в военных городках не было никаких смотров, никаких слетов. Я ходил в кружок астрономов, книжки любил читать, причем все подряд, занимался самбо. Потом я ездил в пионерские лагеря. Каких-то воспоминаний, как мы бодро там маршировали, у меня нет. В мое время над этим уже все смеялись. Выродилось все к тому времени. Пару раз меня выбирали старостой класса, но я этого не хотел и никогда не был общественным активистом, не организовывал никакие дискотеки, это совершенно точно. Мое поколение застало Советский Союз в том виде, когда это уже была абсолютная игра и обман. Даже дети это все понимали. „Взвейтесь кострами, бочки с бензином, мы пионеры, дети грузинов…“

Перестройка для меня связана с музыкой, начиная с Башлачева и заканчивая группой „Крематорий“. Еще „Кино“, „ДДТ“, „Алиса“. Их тогда начали показывать во „Взгляде“, потом появилась „Программа А“. Их песни я помню наизусть до сих пор. У меня был проигрыватель, на котором слушались выходившие пластинки, потому что магнитофон, а уж тем более видеомагнитофон, мы себе позволить не могли. Во всех военных городках, где я жил, все люди были одинаковые, никто никогда не был за границей. А в последнем городке, где родители и сейчас живут, там уже были дети, чьи отцы служили в Германии, Венгрии, Афганистане. И то, что они привозили, это был шок – настоящие жвачки с настоящими вкладышами; дома у них были японские телевизоры; они рассказывали „про заграницу“. Это был другой мир. А у нас ничего не было. И стала заметна разница. Эти люди были, вроде, такие же советские офицеры. Но те советские офицеры, которые послужили в Германии, они были совсем другие советские офицеры. Я не чувствовал социального неравенства, и они не были богаче нас. Но они там были, а мы нет. И поэтому было понятно, что мы разные люди. Было понятно, что вся эта поганая система построена на обмане, и все эти агитаторы и пропагандисты, которые здесь живут и рассказывают сказку про свою партию, мечтают только о том, чтобы получить путевку в Болгарию, купить здесь часы, там их обменять на какие-то духи и два магнитофона, чтобы один здесь сдать в комиссионку. Все хотели поехать за границу. А за границу ездили только те, кто больше всего полоскал нам мозги – какой распрекрасный Советский Союз, советский строй. Осознание этого, плюс программа „Взгляд“, рок-музыка – все это сформировало из меня отъявленного, адского демократа и либерала.

Нужно было быть ребенком, чтобы чувствовать всю ненормальность окружающей действительности – вокруг царило „совковое“ лицемерие, которого взрослые почти уже не замечали. Трудно сказать, удалось ли нам от него освободиться, но внешние проявления „совковости“ точно живут до сих пор. Я могу зайти в ресторан за границей и сразу вижу, где сидят наши русские-советские люди: шныряют испуганно глазами и пытаются произвести впечатление. Наверное, я хотел бы избавиться от этой советской затравленности, которая во мне точно есть – когда люди смеются, ты думаешь, что они смеются над тобой. Если посмотреть на китайцев в возрасте, они точно такие же; они радикально отличаются от китайской молодежи. Советские люди всегда ищут подвоха. Я, наверное, в меньшей степени, чем те, кто меня старше. Мой младший брат – он уже не такой. А дети мои совсем не такие. Они не чувствуют себя несвободными и комплексуют совершенно по другим поводам. Но ведь все это можно назвать иначе – культурным кодом. То, что мы презрительно называем „совковостью“, это наш культурный код. Вот такой он и есть.

Я всегда читал газеты. В семье выписывали „Известия“, еще что-то, а когда начались нормальные газеты, мы выписывали „Московский комсомолец“, „Аргументы и факты“. Я всегда знал, кто у нас какой министр, кто замминистра и всегда влезал в политическую дискуссию, у меня всегда были политические взгляды. Многие свои тогдашние взгляды я сейчас считаю наивными, но они у меня были. Не понимаю, как можно не знать, каких ты политических взглядов. Когда человек мне говорит, что не интересуется политикой, я считаю его просто глупым. Или это отговорка, чтобы плыть по течению, чтобы объяснить свою лень или подлость.

Детство прошло в военной среде, БТР был заурядной вещью, а солдаты – кем-то вроде дворников. Но во всех военных городках, где мы жили, с боеприпасами было строго, а вот в последнем, в Таманской дивизии, была удивительная вольница, просто анархия. Патроны были доступны детям, и я долго увлекался всякими взрывами. У нас было развлечение, которое называлось „ловить патроны“. Рядом с полигоном, куда, кстати, могли зайти все желающие, было озеро. И в него выкидывали патроны, оставшиеся после стрельб. Офицеры отстрелялись, патроны нужно везти обратно и сдавать на склад, а им лень. И они их выкидывали в воду. А мы брали магнит из мотора, привязывали к веревке и забрасывали, а когда доставали, он был с патронами. У солдат на еду можно было выменять ящик автоматных патронов или снаряд, который потом распилить, достать порох, завернуть в фольгу и пускать ракеты. Патронами дети торговали в школе – 10 копеек стоил автоматный, 15 копеек – трассер. Моему однокласснику изуродовало все лицо. В одном из военных городков, где я жил, от таких же развлечений погибли двое детей.

Так что весь конец Советского Союза я взрывал, слушал музыку и читал…»



19 августа 1991 года пятнадцатилетний Алексей Навальный дома, в подмосковном поселке Калиненец, смотрел пресс-конференцию ГКЧП. Весь день до нее Центральное телевидение показывало балет «Лебединое озеро», отменив остальные передачи. Интернета еще не было, и можно быть уверенным, что у часового бенефиса шестерых косноязычных заговорщиков был тогда грандиозный рейтинг. За годы перестройки советский человек превратился в информационного наркомана, и маленькие лебеди во время больших событий вызвали у него настоящую ломку: многие так и сидели с утра перед телевизором, словно пытаясь разглядеть происходящее за кулисами. Настроение большинства скакало галопом: от эйфории почти участия в чем-то по-настоящему историческом до истерических опасений, что в телевизоре, кроме лебедей, снова поселятся одни лишь Игорь Кириллов[5], Юрий Сенкевич[6] и тетя Валя[7]. Единственным человеком в СССР, не смотревшим трансляцию, был президент СССР Михаил Горбачев, запертый на даче в Крыму. Окруженный домочадцами, с помощью японского приемника он слушал «Голос Америки», который по его же предусмотрительному решению за несколько лет до того перестали глушить. Были, правда, и те, кто сами в тот день стали ньюсмейкерами. Уже с утра они собирались у ельцинского Верховного Совета – единственный в российской истории случай, когда с риском для жизни люди отправились на баррикады не отстаивать свои убеждения, а защищать собственную свободу.

О том, что в Москве что-то происходит, Алексей узнал одним из первых в стране: именно его соседи находились внутри танков, которые были введены в тот день в столицу. Он говорит, что ни у кого вокруг не было ни капли страха. Все понимали, что офицеры Таманской и Кантемировской дивизии съездят в Москву, постоят и вернутся. Советская власть была уже не способна заставить их стрелять в народ. Ее не уважали и не боялись. Достаточно было посмотреть на смеющихся над гэкачепистами во время той пресс-конференции журналистов, чтобы предсказать очень скорое будущее всей авантюры. Он хорошо помнит «трясущиеся руки Янаева»[8] и чувство, что наблюдает агонию режима.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Союз должен был развалиться, большинству людей он казался обузой. Было бы прекрасно, если бы у нас была такая страна, но к тому времени это было уже нежизнеспособное образование. Было огромное число негативных последствий: русские – крупнейший разделенный народ Европы; в республиках произошли гражданские войны. Но это было логично с исторической точки зрения. Его развалили не демократы, а коммунисты, комсомольцы, ГКЧП. Сейчас стало модно говорить, какая это ужасная „главная геополитическая катастрофа двадцатого века“. Но все республики голосовали за независимость. Я прекрасно помню, какие жаркие споры были с родственниками на Украине. Они говорили: вот отделимся, вам нечего будет жрать. Потом, правда, оказалось, что это им скорее жрать нечего. Августовский путч и декабрьские Беловежские соглашения для меня тогда не выделялись из ряда событий, которые происходили. Ведь Союза уже все равно не было. Один фонтан „Дружба народов[9] на ВДНХ. Так он и до сих пор стоит. Конечно, было бы замечательно, если бы сейчас мы жили в единой стране с Украиной и Белоруссией, но я думаю, что рано или поздно это все равно случится: общее культурное и языковое пространство сохранилось, и оно будет существовать в обозримом будущем. Русская культура – это единственное, что по-настоящему объединяло ту страну и продолжает объединять Российскую Федерацию. Почему сейчас разговоры, что Кавказ может отделиться, настолько реальны? Потому что там русских нет. Его ничего и не держит…»

Демократ

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…В 17 лет мне казалось, что мои политические взгляды сформированы, о чем я гордо всем и заявлял. Сейчас об этом смешно вспоминать, потому что за прошедшие годы эволюция этих взглядов была очень сильная. Но тут нет ничего страшного. Страшно было бы это отрицать.

Я был продуктом советской эпохи: когда все развалилось, никто ничего не понимал, ни в экономике, ни в жизни, и все строилось по принципу: „Сейчас мы все расфигачим, продадим в частную собственность, и начнется прекрасная жизнь“. Я был абсолютно с этим согласен: Чубайс[10], Ельцин, все приватизировать, Верховный Совет расстрелять! Все мы помним расстрел Белого дома в 93-м году, когда все бегали, и я в том числе, и кричали „раздавить гадину!“ Я тогда учился на первом курсе, и мы с другом Андреем Смолячковым поехали на экскурсию по горячим точкам столицы. По Новому Арбату бегали спецназовцы и прятались от снайперов: бежит чувак в каске, приседая за машинами, а вокруг стоят человек шестьсот с открытыми ртами и на него смотрят. Очень смешно. Мы перелезли через забор зоопарка, чтобы поближе подобраться к Белому дому. Вокруг слышна стрельба, в клетке мечется перепуганный тигр. Вот тогда как раз было понятно, что всех разгонят, подавят и расстреляют.

Все это заложило основу тому, что происходит сейчас. Все это сделал не Путин. Это сделали Ельцин и вся та комсомольская сволочь, которая стала великими реформаторами и великими приватизаторами. Но, разумеется, действовали они при полной поддержке таких людей, которые говорили: „Давайте все снесем и будем в полном шоколаде! Пусть приходят иностранцы! Пошлины отменить!“ А тем, кто мне говорил, что есть пенсионеры, и что-то еще, я был готов выцарапать глаза. Должна быть рыночная экономика, а кто не вертится – тот лишний! С другой стороны, если бы я не был тогда таким, то не смог бы сформировать своих нынешних политических взглядов. Думаю, что многие ядерные демократы, вся эта гозманщина и чубайсовщина, все это понимают не хуже меня, просто не хотят признавать своих ошибок. Они просто были взрослее и несут за то, что случилось, прямую ответственность. И поэтому они так и продолжают говорить, что нужно было уничтожить «красных директоров» и все раздать. Сейчас, когда в это уже совсем мало кто верит, они запустили легенду, что, дескать, мы остановили гражданскую войну и голод. Это, конечно, ложь. Голода у нас не было. Да, многого не хватало. Но мы все жили в Советском Союзе, там тоже продуктов не было. А гражданскую войну они не остановили, она случилась в половине республик.

Теперь я, конечно, понимаю, что разделяю за произошедшее тогда ответственность с огромным количеством людей, потому что стоял на позициях „Раздавить Хасбулатова[11]! Всех расстрелять! Ельцин, вперед!“. Эта фундаменталистская позиция и привела нас туда, где мы сейчас находимся. В конечном итоге она привела к власти Путина. Непосредственную ответственность несут, конечно, те, кто принимал решения, и в том числе Хасбулатов, когда стал раздавать автоматы. И Ельцин со своим незаконным указом о роспуске Верховного Совета. И вся эта творческая интеллигенция, которая вопила – что это за Конституция?! Освободите нас от этой Конституции! Разогнать Верховный Совет! Всем тогда казалось, что идеалы важнее закона. Не нужно теперь посыпать голову пеплом, а нужно просто признать, что это было ошибкой и привело к тому, что мы сейчас здесь имеем…»



У Навального есть целая теория насчет места своего поколения в истории (он называет его «76–82», по годам рождения принадлежащих к нему людей). В двух словах она сводится к набору очевидностей вроде: мы получили полную дозу облучения Советским Союзом, но взрослая жизнь началась уже в другой стране; ветер перемен продул наши не до конца сформировавшиеся мозги, превратив нас в хунвейбинов либерализма; новый мир строили те, кто был немного старше, а те, кто был немного младше, прекрасно в этот мир вписались, потому что не знали другого. Мы же так и остались стоять враскоряку, став очевидцами интересных времен, но ничего от них не получив и не зная, как себя применить. Впрочем, в исполнении Навального это больше похоже на брюзжание: ему приятно сознавать, что, в отличие от многих, у него главное всегда было в будущем, а не в прошлом. К тому же любое обобщение требует ретроспективы. В ретроспективе же превратившееся в прошлое настоящее выглядит печально по той лишь причине, что его уже не вернешь. Иначе говоря, все любят свою юность и скучают по ней.

В 1993-м все мечтали учиться на юриста или экономиста и работать менеджером. Мало кто хотел идти на инженера, за предыдущие пару десятилетий эта главная советская профессия стала синонимом полного социального фиаско. Никого не волновало, что рыночной экономике стали учить преподаватели социалистической политэкономии, а юристы продолжали изучать законы, большинство из которых – от Конституции до Уголовного кодекса – на глазах умирало. Всем был нужен диплом. Смена строя не означала замену советских людей на капиталистических; девиз позднего застоя: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек!» – крепко сидел в головах большинства абитуриентов. Новой экономике были нужны энергичные люди с мозгами и знаниями, и если энергии в те годы у молодежи было полно и мозги еще не догадались утекать в западное полушарие, то знания было попросту неоткуда взять. Парадокс заключался в том, что законы физики и математики в новой России продолжали действовать. Фундаментальное естественно-научное образование, в котором в одночасье перестала нуждаться страна, в то время исправно функционировало; преподаватели социалистической физики и химии оказались замечательными преподавателями физики и химии капиталистической. Но невидимая рука рынка уравновесила спрос и предложение и указала всем их новое место: в то время как экономические и юридические факультеты вербовали товароведов и заведующих складами старшими преподавателями, старшие преподаватели технических вузов отправлялись торговать мороженым.

Алексею было все равно, кем стать, при условии выбора между экономистом и юристом. Экономика отпала сама по себе – там требовалась математика, с которой он, по его словам, не дружил. Он пошел на юридический факультет Московского государственного университета им. Ломоносова. Но не добрал один балл. И тогда успел поступить на юрфак в институт Дружбы народов им. Патриса Лумумбы. По крайней мере, из его «ближнего» Подмосковья туда было удобнее ездить. Как и положено студенту, у него началась интересная жизнь: он стал проводить большую часть времени вне дома, ходил в гости к однокурсникам и в ночные клубы, правда, то ли не пил, то ли хорошо шифровался – родители ни разу не видели его пьяным (жена Навального Юлия утверждает, что он не пьет вообще, ему это скучно; пьяным она видела мужа лишь однажды, на его день рождения, еще до свадьбы). Телефона в военном городке не было, и каждый раз, когда Алексей экспромтом решал остаться на ночь в Москве, он сперва ехал за город, чтобы предупредить родителей. Его мама, Людмила Ивановна, говорит, что не потому, что боялся скандала: мать человека, который сегодня едва ли не каждый день заставляет ее хвататься за сердце, уверена, что главное для него – душевное равновесие близких.

В начале 1990-х Людмила Ивановна работала на фабрике, где плели корзины и мебель. В школьные годы Алексей тоже подрабатывал там чернорабочим – ошкуровщиком, чистил лозу. Дела шли неплохо, пока в 1993 году вдруг не оказалось, что склад забит, а заказчики больше не хотят их продукции. Тогда это было в порядке вещей: экономические отношения менялись, как и отношения между людьми, нужное в то время становилось ненужным, а важное – неважным. Помыкавшись несколько месяцев без зарплаты, Людмила Ивановна загрузила корзины в машину и поехала продавать их на трассу. Через неделю, когда весь склад был распродан, а сотрудникам выплачена зарплата, его родители решили стать капиталистами. Вместе с Алексеем они составили бизнес-план и открыли свое небольшое дело – Кобяковскую фабрику по лозоплетению, которая со временем оказалась одним из немногих предприятий, сохранивших традиции русского плетения. Как мог, он помогал вести дело (позднее он будет шутить, что именно там научился плести заговоры), пока в 21 год не начал самостоятельную жизнь – скрепя сердце, ему попросту указали на дверь. Мать очень боялась, что он вырастет, но так и не научится летать. Его, конечно, не выставили на улицу – у семьи в Москве была квартира, в которой Алексей, закупив побольше сгущенки, и поселился. Уже через год он встретил свою будущую жену Юлию. Родители вспоминают, что на вопрос, кто эта девушка на фотографиях, двадцатидвухлетний Навальный, поразмыслив, ответил: «Если у меня когда-нибудь будет жена, надеюсь, что это будет она». Таким образом, его желудок был спасен. Отъезд из отчего дома омрачило лишь одно: любимый белый кот Алексея Хома не выдержал расставания и вскоре умер от разрыва сердца.

Уже со второго курса он рассылал резюме. Тогда у него еще не было опыта, который бы говорил за него, поэтому приходилось расхваливать себя самому. Он писал про свою активную гражданскую позицию и мероприятия, с успехом организованные в институте. Все это было беллетристикой – никакую особую позицию Навальный в те годы не занимал, равно как и ничего не организовывал. Он не из тех, кто занимается всем сразу; он предпочитает сосредоточиться на чем-то главном. А главным в то время было получить образование, найти работу и быстро разбогатеть.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Рыночным фундаменталистам вроде меня казалось, что они все станут миллионерами. Все думали: раз мы такие умные, мы очень быстро разбогатеем. С третьего курса я начал работать юристом в разных местах. Все мне почему-то казалось неинтересным: сидишь, перекладываешь бумажки, когда люди вокруг зарабатывают свой миллиард. Но потом вдруг стало заметно, что богатыми становятся только те, кто так или иначе причастен к власти. Стало понятно, что в России источник денег – это не предпринимательские способности, а либо наследство от Советского Союза, как у директоров, которые стали хозяевами, либо близость к власти. В России деньги рождаются от власти. Только у одного моего однокурсника получилось сделать быструю карьеру в бизнесе. Он пошел работать в Госкомимущество, а потом стал президентом одного из крупнейших сырьевых предприятий. Такие люди, как он, смекнули, как надо делать деньги: устроиться на государственную должность, поучаствовать в приватизации, и тогда ты заработаешь.

Но вообще, наше поколение оказалось уже не „там“, но еще и не „здесь“. Те, кто были старше, – это хитрые комсомольцы, они понимали, как все работает, они грамотно обогатились, для них это было время возможностей. А у нас никаких возможностей не было. Только сейчас наше поколение в силу естественных причин приходит в политику и экономику и начинает влиять на развитие страны. Но большинство застряло между Советским Союзом и рыночной экономикой. У них оказались размытыми нравственные и этические ориентиры. Те правила они презирали, а новые у них не сложились…»

Политик

В Бэтмена и Человека-паука Алексей превратился не сразу. Причиной прихода в политику для честного человека обычно становится осознание несовершенства мира и потому желание его изменить. Мир же, существовавший в воображении последних советских подростков и заменявший многим из них реальность, был идеален. В нем не надо было ничего менять, нужно было всего лишь напрячься, чтобы найти свое, наверняка приготовленное благосклонной судьбою, место. Первые борозды на лаковой поверхности той эйфорической картины процарапали президентские выборы 1996 года. Оставшийся по их итогам на второй срок Борис Ельцин начал предвыборный год с рейтингом в несколько процентов. Личность политика, его достижения и провалы – все отошло тогда на второй план. Главными стали политические технологии, благодаря которым его соперник Геннадий Зюганов оказался гибридом Гитлера, Сталина и графа Дракулы. «Не допустить упыря Зюганова и его шайку до власти» стало лейтмотивом президентской кампании. Мало кому тогда приходило в голову, куда в итоге заведет страну принцип выбора наименьшего зла, положенный в основу предвыборной стратегии ельцинскими пиарщиками во главе с Анатолием Чубайсом. Смута 1993-го, поставившая закон на службу политической целесообразности, и выборы 1996-го, коррумпировавшие дух политической элиты, определили будущее России на годы вперед и открыли дорогу людям, вскоре пришедшим на смену ельцинской власти.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Первым, кто заявил, что мы не готовы к свободным выборам и что наши люди выберут не того, был Чубайс. Он об этом сказал в интервью New York Times. Под этим соусом сделали очень много, начиная с фальсификации выборов Ельцина в 1996-м. Все это чушь. Да, есть некий продвинутый образованный класс, на котором лежит большая ответственность – тянуть всех остальных. Если кто-то валяется пьяный, ты за него несешь ответственность. Это не он быдло, а тебе повезло в жизни, и ты обязан сделать так, чтобы он тоже перестал быть быдлом. И к власти должны прийти люди, которые будут этим руководствоваться. Не бабки зарабатывать и не охранять свою власть, а делать то, что им положено по инструкции. Общество от них ждет именно этого. Но у всех людей – и у пьяницы из Рязани, и у сотрудника телевидения из Москвы – система ценностей одинаковая. Каждый понимает, что коррупция – это плохо, а некоррупция – хорошо. Преступление – плохо, а соблюдение закона – хорошо. Не нужно обманывать друг друга, что есть быдло, а есть элита. Просто для людей, которые сидят вон там, это повод обманывать себя и общество и на этом основании решать за других…»



Несколько лет работы Навального в разухабистых компаниях 1990-х и наблюдений за происходившим вокруг «грандиозным мухлежом» логично увенчались экономическим кризисом 1998 года. Именно тогда появившиеся у него в институте сомнения в возможности заработать миллиард отлились в вопрос, изменивший впоследствии всю его жизнь, – а в миллиарде ли счастье?

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Когда случился кризис, и все грохнулось, люди стали наперегонки друг друга кидать. Во власти тоже началась чехарда, менялись все эти Кириенки, Примаковы. Но у меня не было и мысли пойти в политику, пока не появился Путин и не начались первые разговоры, что нужно увеличить барьер для прохождения в Госдуму. Сразу они его не повысили, но стало понятно, что это произойдет. И что демократы тогда никуда не пройдут…»



9 августа 1999 года Борис Ельцин назначил мало кому тогда известного директора ФСБ Владимира Путина исполняющим обязанности премьер-министра и официально назвал его своим преемником на посту Президента России. Конечно, он не мог назначить Путина на высшую должность указом, но миру было объявлено, кого хотят видеть во главе страны родственники Ельцина и приближенные к ним бизнесмены и чиновники, так называемая «семья» – дочь Татьяна Дьяченко, будущий зять Юмашев, глава администрации Волошин, а также люди вроде Абрамовича и Березовского. (Последний будет потом утверждать, что это именно он, член-корр Академии наук, сделавший обычную для советских академических кругов интрижку основным инструментом политической жизни молодого российского государства, и привел Путина к власти.) Разумеется, очень скоро им предстояло на себе испытать традиционный для русской политики принцип «клан кланом вышибают», уступив командные высоты жадным до жизни мужчинам из питерской мэрии и дачникам из кооператива «Озеро», бывшим коллегам и нынешним друзьям ельцинского наследника. В следующем десятилетии политически значимые должности из всей волошинско-березовской команды удалось сохранить лишь нескольким бывшим пиарщикам «Альфабанка» и «Менатепа» во главе с Владиславом Сурковым, окопавшимся в кабинетах 14-го корпуса Кремля и одной старой московской площади.

Ельцинская немощь; самоубийственная внешняя политика; козни «семибанкирщины», заполнившие деловую, светскую и криминальную хронику; задержки зарплат шахтерам, учителям и врачам; кризис 1998-го; «Банду Ельцина под суд!» – все это привело к тому, что граждане, словно в стихотворении Мандельштама, перестали «чуять под собою страну». Путин же был новый и молодой, ничем особо не скомпрометированный. За ним не было не только банды, но даже еще панды и лабрадора Кони. Он начал «мочить в сортире» немного подсохших с прошлых выборов террористов, наводить конституционный порядок и говорить о повышении уровня жизни. Очень скоро очень многие в него поверили. И даже те, кто не поверили, – поверили, что поверили.

Справедливости ради надо сказать, что альтернативой Путину и сколоченному Березовским «Единству» на думских выборах 1999 года были Лужков с Примаковым и их «Отечество», вполне способные стать худшим из зол – их победа с большой вероятностью означала бы и победу Лужкова на последовавших вскоре президентских выборах[12]. Однако история «голосуй или проиграешь» 1996-го повторилась, но, как и положено, уже в виде исполненного телевизионным душегубцем Сергеем Доренко еженедельного фарса с лейтмотивом: «Казалось бы, причем здесь Лужков?!».

Поддавшись магии чисел и настойчивости присных, 31 декабря 1999 года первый Президент России Борис Ельцин ушел в отставку и уступил свое полуночное место в телевизоре Владимиру Путину. «Я ухожу, я сделал все, что мог!» – извиняясь то ли за прошлое, то ли за будущее, заявил он в последнем обращении к нации.

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Людей, которые для развлечения рифмуют и сочиняют стешки, я всегда считал дурачками.
И внезапно для себя активно поучаствовал в поэтическом контесте у milonga все началось с ее
Пахнет наркотиком рейвер-трясучка,Пахнет «Шанелью» модная сучка-штучка,Бризом канадским пахнет Моряк(тм),И лишь В. В. Путин не пахнет никак.Мною добавлено:
Здесь пахнет Слиска мигалкой несданной,Пахнет Белов Кондопогою пряной,Пахнет Кадыров Ксюшей Собчак,Лишь В. В. Путин не пахнет никак.Пахнет Зураб скульптурой огромной,Пахнет Сурков обаянием скромным,Битцевским лесом пахнет маньяк,Лишь В. В. Путин не пахнет никак.Пахнет Фрадков бегемотиком добрым,Пахнет маца чем-то скоромным,Ну и клопами пахнет коньяк,Лишь В. В. Путин не пахнет никак.Пахнут враждою кремлёвские башни,У юзера ksue_shen вновь с кем-то шашни,Кашиным пах журналист Растиньяк,Лишь В. В. Путин не пахнет никак.Вот. Я поэд.


* * *

В избирательной кампании в Госдуму третьего созыва 1999 года принимали участие 26 политических партий и избирательных блоков. Среди них были замечательные, по-своему ностальгически милые экземпляры, функционировавшие на уровне статистической погрешности: некая «Русская социалистическая партия» под руководством В. Брынцалова, И. Брынцалова и Ю. Брынцалова (набрала 0,24 % голосов); «Наш дом – Россия» (в народе осведомленно именуемый «Наш дом – Газпром»; в тройке Черномырдин, Рыжков и Аяцков; результат – 1,19 %); «Партия мира и единства» легендарной Сажи Умалатовой (0,37 %) и тому подобные субъекты реальной политики. Еще несколько партий не попали в бюллетень, в том числе даже ЛДПР.

С маркетинговой точки зрения, прошедшие в парламент характеризовались следующим образом: КПРФ – для всех любителей СССР и части ненавистников ельцинского режима; «Единство» – для тех, кому государство как таковое важнее программы и идеологии, а также для всей растущей армии фанатов Путина; «Отечество – Вся Россия» – то же самое, что «Единство», только для фанатеющих от Лужкова и тащащихся от Примакова; «Союз правых сил» – для молодежи, среднего и малого бизнеса и всех тех, кто еще верил в себя; «Блок Жириновского» – для поклонников таланта Жириновского. Шестой (и последней) из преодолевших проходной 5 %-й барьер была партия «Яблоко», возглавляемая Григорием Явлинским. Эта партия всегда стояла особняком в российской политике: как и всякая оппозиция, она была против многих действий власти; однако в отличие от других почти всегда предлагала альтернативу. Если бы в России был возможен либерализм в европейском его понимании, «Яблоко» следовало бы назвать социал-демократической партией. Основным его электоратом было принято считать творческую и научную интеллигенцию.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Выбор, по большому счету, был между коммунистами и „Яблоком“. Жириновский очень талантливый политик, но никто и никогда его не воспринимал как человека, который борется за власть, никто не относился к нему серьезно. Поэтому как политическую партию ЛДПР я никогда не рассматривал. Коммунисты же были номенклатурой, у них были свои губернаторы, и сама эта советская идея совершенно не годилась, они идеологически были для меня неприемлемы. А „Яблоко“ выступило против Путина, и там не было этих комсомольцев, как в СПС. Альтернативы ему к 1999 году не было. К тому времени стало понятно, что это единственная последовательная демократическая партия, которая говорила об идеях и не разменивала эти идеи на деньги, должности или посты. И когда я оказался внутри, я только в этом убедился. У „Яблока“ была куча проблем, связанных с вождизмом Явлинского, с тем, что оно превращалось в секту, не было никакого управления, но это были люди, которые отстаивали свои политические взгляды. У них была идеология, у них была система ценностей и, в целом, они действовали последовательно.

Подавляющее число людей туда пришло из личной симпатии к Явлинскому. А я не был таким человеком. Я на него не молился, а всего лишь считал самым порядочным и честным политиком. Когда-то я его ненавидел, потому что он был против Ельцина и Чубайса, но к концу 90-х понял, что комсомольская сволочь все разворовала и Явлинский был прав. Когда пошли разговоры про барьер, было понятно, что это направлено, в первую очередь, против него. Тогда я решил – из принципа вступлю! И пошел в „Яблоко“. А надо сказать, тогда они все были крутые. У них были депутаты, которые были вообще небожители. Чтобы вступить в партию, надо было сперва стать сторонником, потом стать кандидатом в члены, собрать какие-то рекомендации, потом тебя на год подвешивали и только после этого принимали.

Офис партии находился на Новом Арбате. Я туда пришел прямо с улицы, без предупреждения или какой-то рекомендации, позвонил в дверь и вошел. Не знаю, чего я ждал, но первое впечатление не соответствовало моему представлению о парламентской партии: там был адский бомжатник, клуб опустившихся активистов. Они обсудили меня на какой-то комиссии и после этого отправили в отделение в Юго-Восточном округе, где я жил. Я прихожу, там сидит какая-то тетушка и очень подозрительно на меня смотрит. Не знаю, может быть, к ним давно никто не заходил, а может, это входило в ее обязанности – так на всех смотреть. А я прилично оделся, в костюм. Появляются еще какие-то люди. И они начинают меня спрашивать – для чего вам это надо? Такое ощущение, что вот-вот начнут отговаривать. Они-то все думают, что ты пришел что-то мутить. Это начало путинского времени, тогда в партии по убеждениям уже почти не вступали. И потом меня это в „Яблоке“ все время сопровождало – никто не мог понять: а что я там делаю? Разговоры были примерно такие: денег мало или вообще нет, почему ты не идешь работать, не займешься чем-нибудь нормальным? И меня это очень бесило, в этом была главная проблема: они сами осознавали свое убожество, не верили в собственные политические силы…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Будни партстроительства
Только что объявление по громкой связи в офисе РОДП «ЯБЛОКО»: «Уважаемые сотрудники, женский туалет на третьем этаже возобновил свою работу».


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…За первый год работы зарплату я не получал. Потом получал, но небольшую. Параллельно подрабатывал как юрист: помогал оформлять разные бумаги, консультировал, что-то делал для Антимонопольной службы. Много денег это не приносило, но когда в „Яблоке“ вообще переставали платить, семью я мог содержать.

Единственная осмысленная деятельность в партии заключалась в том, что некоторые люди ездили в регионы и контролировали выборы, за что получали какие-то деньги. А в 2001 году стало понятно, что надо начинать готовиться к выборам в Госдуму 2003 года. И появились два таких товарища, Даниил Мещеряков, который в Хельсинской группе работал директором, и Тимофей Нижегородцев, ставшие моими политическими отцами. Они как-то охмурили Явлинского, и он их назначил главными по выборам. Потом, правда, разогнал, как он это всегда делает. Они оба живут в Марьине, мы были в одной партячейке, и, может, поэтому они мне сказали: „Давай вместе заниматься выборами“. Денег никаких не платили, но мало-помалу я стал включаться в эту работу. И увидел, насколько все развалено и убого, и что все несчастья демократов и партии „Яблоко“ связаны не с тем, что их цензура как-то зажимает или телевидения у них нет, а с тем, что никто ничего не может делать. Лишь бы урвать, коррупция там чудовищная. Как и в любой партии формата 90-х годов. Там же до сих пор одни и те же люди, одно и то же кочующее из одной партии в другую жулье и ворье. Эти профессиональные политтехнологи, профессиональные партийцы, они побывали во всех партиях, на всех выборах поработали, все, что можно, курировали. И я решил – значит, нужно заниматься самому.

Мы были первыми, кто занялся уличной политикой. Я возглавил в партии группу проведения акций, в этой группе очень хорошо работало „Молодежное Яблоко“, которым руководил Илья Яшин[13]. Концепция Мещерякова и Нижегородцева, которую я реализовывал, была такая: раз в СМИ не попадешь без информационных поводов, нужно создавать эти информационные поводы самим. Сейчас это может показаться странным, но тогда централизованно этим никто не занимался. Все делали мероприятия и акции под существующие события. А мы стали эти поводы изобретать сами. Это было особенно важно, потому что партия „Яблоко“ катилась по наклонной, она должна была биться за выживание. Митрохин, руководитель московского отделения, который потом стал председателем вместо Явлинского, эту идею поддержал, и поэтому, когда случились выборы 2003 года, я возглавил московский предвыборный штаб. Мы работали как проклятые. Например, приходит фура с агитационными материалами в четыре часа утра. Я звоню Яшину и говорю: езжай в Бирюлево и разгружай эту фуру. И он ехал, искал каких-нибудь таджиков и сам всю ночь ее разгружал. И все это, разумеется, на энтузиазме. Зарплата была 300 долларов. Мы были очень политически мотивированы.

Я на своей шкуре испытал эволюцию взаимоотношений милиции и манифестантов. Когда мы начали это делать в 2001 году, мы проводили митинги и пикеты прямо у 2-го подъезда Госдумы. Это не было проблемой: нам давали разрешения и не задерживали. И постепенно с 2003 года начались административные задержания, суды и штрафы за каждую акцию. Сначала нам не разрешали возле Думы, потом только на другой стороне, потом только у Карла Маркса, а потом вообще запретили. У Мосгордумы можно было пикетировать прямо у входа, а потом только где-то в сквере на Тверском бульваре. У меня административных задержаний, наверное, штук тридцать.

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Мировой судья:
– Как я могу слушать дело, если ваша личность не установлена? У вас совсем нет никаких документов?
m_gaidar:
– Нет. Никаких нет.
Мировой судья:
– Ну что же делать тогда?
m_gaidar:
– Слушайте, ну зайдите в Интернет, там полно моих фотографий.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Никто не верил, что „Яблоко“ может провалиться, но стратегии через десять лет стать депутатом у меня тоже не было. Я шел в политику для того, чтобы отстранить от власти одних людей и привести к ней других. Я, конечно, не верил, что Явлинский станет президентом, но надеялся, что создастся большая демократическая коалиция, которая отхватит себе большой кусок власти. Мы хотели продвигать конкретных людей, чтобы они стали депутатами. А мы бы были их помощниками. Борьба одних людей против других была тем, что меня больше всего интересовало. Мы хотели показать, что предвыборная кампания не означает, что сразу крадут все деньги и не будут ничего делать. Мы проводили кампанию нового типа, по крайней мере, для „Яблока“: раздавали листовки на пикетах, агитировали лично.

Что такое избирательная кампания? Это очень сумбурная деятельность в сжатые сроки, когда нужно мобилизовать огромное количество людей и решить кучу проблем. Было и сложно, и интересно. Мы соревновались и с другими регионами внутри партии, потому что боялись показать худший результат, чем они. Но когда выборы прошли, выяснилось, что другие регионы в конкуренции не участвовали, а просто украли деньги. В общем, в России так и происходят все избирательные кампании. Задача любого штаба – сразу украсть все деньги. Выборы пройдут, никто ни за что не спросит; твое начальство точно так же ворует, только больше.

У нас был единственный регион, который улучшил свои показатели по сравнению с предыдущими выборами, – мы набрали более 10 %. Были регионы для „Яблока“ куда более перспективные, например, Питер. Везде был абсолютный провал. Помню, как в ночь выборов считают-считают, показатель „Яблока“ по стране дошел до 4,6 % и расти перестал. А мы уже в особняке партии на Пятницкой отмечаем победу. В 6 утра я поехал домой и был уверен, что проснусь и узнаю, что мы преодолели проходной барьер.

Когда я проснулся, у нас так и оставалось 4,6 %. В это было крайне сложно поверить. Я был даже не столько разочарован, сколько взбешен. Мы-то отработали нормально! Если бы остальные хоть что-то потратили на работу, „Яблоко“ бы прошло.

С другой стороны, такой подход к делу считался в партии нормальным. Задачи проведения реальной кампании перед этими людьми никогда не ставилось: проведешь – молодец, нет – так от тебя этого никто и не ждал. Там все решения принимает Явлинский, а он не верит в политтехнологии и избирательные кампании. Он верит только в некие договоренности, что нужно прийти и договориться, чтобы тебя пропустили. И еще он верит в свои выступления по телевизору. Он считает, что все остальные только мешают. Отчасти так оно и есть. Точнее, так оно и было. Все люди, которые голосовали за „Яблоко“, голосовали конкретно за Явлинского. Им нужен был Явлинский, выступающий по телевизору, и больше ничего. Все остальное он считал пустой тратой денег. Это прекрасно работало в 1990-е. Он был очень популярен. И немного это еще работало даже в 99-м году. Но в 2003-м это не сработало, а дальше уже работало в минус. Каждый должен понять, что нельзя оставаться столько времени распрекрасным и перспективным, ничего не делая, когда ты уже отметился везде по двадцать раз и не можешь сказать ничего нового.

С того момента и началось это отвратительное вранье, что „Яблоко“ никуда не проходит из-за фальсификаций. Оно тогда действительно не прошло, потому что не набрало 5 %. И это вранье с тех пор повторяется на всех выборах: „У нас украли победу! Мы набрали 20, а нам оставили 2 %. Мы набрали 10, а нам оставили 1 %. Мы набрали не меньше 12, а нам оставили 0,5 %!“ А на самом деле, все так и есть – вот столько вы и набрали. Они все были депутатами Госдумы и думали, что так будет всегда и можно в жизни больше ничего не делать. Потом они еще по инерции пару лет надували щеки, а сейчас это просто политическая шантрапа…»



Поражение на выборах, как ни странно, имело и положительную сторону: многие партийные функционеры были деморализованы и не готовы к работе в новых условиях, и это давало «яблочной» молодежи шанс показать себя. В партии образовалась достаточно автономная фракция, объединившая наиболее активных единомышленников, которые не хотели, чтобы их и дальше воспринимали как клуб молодых интеллигентов, они хотели действия. Илья Яшин вспоминает последовавшие пару лет как очень веселые: без оглядки на старших они придумывали акции и сами их проводили.

Это было отнюдь не махание флагами на набережной Тараса Шевченко: когда однажды митинг не разрешили, они забрались в кузов грузовика и митинговали оттуда; в другой раз они облили краской барельеф Юрия Андропова, незадолго до того повешенный на здании ФСБ (последствия, правда, были не очень веселыми – по словам Яшина, их товарищей не просто задержали, но и били). Они даже вопреки установкам партии участвовали в «Маршах несогласных», про которые Григорий Явлинский сказал, что «идеологическое и политическое содержание этих акций неприемлемо для „Яблока\"».

Поначалу Алексей не решался выходить на первый план, то ли стеснялся, то ли полагал, что есть более заслуженные и достойные. Но постепенно он начал играть самостоятельную политическую роль и брать на себя политическую ответственность. Во многом благодаря его энергии в 2005 году стало возможно объединение «Яблока» и СПС на выборах в Мосгордуму: этого объединения не очень хотели в СПС, и взаимной симпатии со стороны «Яблока» тоже не было: Явлинский относился к этим коллегам по либеральному лагерю даже хуже, чем к коммунистам. Навальному пришлось взять на себя не только организационные вопросы: политическое лавирование и «разруливание» вышло тогда на первое место. В обеих партиях мало кто верил в успех, но вместе они преодолели 10 %-й проходной барьер и получили в московском парламенте три места из тридцати пяти. Многие даже надеялись, что долгосрочный союз либералов наконец состоится, но история распорядилась иначе, дальше общего списка дело не пошло.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…После выборов 2003 года очень много людей из партии ушло. Но мои ценности и система координат оставались прежними, проигрыш или выигрыш на это не очень влияли. Из партии я уходить не собирался. К тому же впереди были очень важные выборы – в Московскую городскую думу. И тогда, и сейчас депутат Мосгордумы круче, чем депутат Госдумы. Мы занимались выборами, занимались Москвой, которую я хорошо знаю, и в Москве у „Яблока“ были сильные позиции.

Именно тогда я получил первый опыт такой гражданско-политической борьбы. Это был „Комитет защиты москвичей“ – организация, которую мы создали для борьбы с уплотнительной застройкой. В 2004–2005 годах Лужков запланировал на месте каждой песочницы построить дом. Это была колоссальная проблема. У меня самого под окнами что-то строили. Получилось все как всегда само по себе. В партию приходили люди, жаловались. Мы раз сходили к ним на митинг, другой раз помогли, написали какие-то запросы и увидели, насколько эти практические действия были полезны как людям, так и партии. Огромное количество людей мобилизовано, у всех падает стоимость квартир. Возникла идея объединить эти разрозненные инициативные группы в „Комитет защиты москвичей“. Я стал его исполнительным секретарем. Митрохин был председателем, он больше выполнял политическую функцию, а я занимался практической работой: юридической помощью, ездил на митинги, приглашал прессу. Думаю, это была самая большая общественная организация в Москве, занимавшаяся реальной работой. Это была супермуторная работа. Но потому она и была успешна – потому что это была работа.

„Комитет защиты москвичей“ давал реальную отдачу людям. Ко мне постоянно приезжали СМИ, для которых я что-то комментировал. Это позволяло „Яблоку“, когда пресса уже была закрыта, в ней все-таки появляться. Мы чувствовали, что нас боятся: мы действительно создавали проблемы этой коррумпированной лужковской власти. Это была настоящая политическая деятельность. Но, повторю, это было очень тяжело, и физически, и организационно. В сто раз тяжелее, чем позже „РосПил“ и другие вещи. Это была работа с людьми, очень разными, у каждого из которых своя правда. Аргументы их, как правило, были полной ерундой, но мы понимали, что стройка все равно незаконная, и должны были все обосновывать с самого начала. Все это было бы невозможно без Митрохина и его энергии. Он тогда не был лидером партии, но фактически уже тащил ее на себе. В результате всей этой работы он стал депутатом Мосгордумы, мы отменили несколько строек. Конечно, в большинстве случаев побеждала власть, потому что у нее было невозможно выиграть в суде. Но мы и котлованы засыпали, и заборы сносили, и работать им не давали…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Пришла на приём инициативная группа. Ул. Генерала Глаголева. Уж на что я привык слушать про «строительные шалости» наших властей, но всё равно сидел, слушал и офигевал. Автосалон решил расширить территорию за счёт сквера. Дважды подавали документы на разрешение. Дважды им отказывали из-за того, что сквер, и растут деревья. И они нашли выход. Во двор внезапно приезжают чуваки из НПО «Радон», объявляют, что сквер радиоактивный. Ломают детскую площадку. Огораживают сквер забором. И начинают пилить деревья. Называется всё это «работы по дезактивации».


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…С „Комитета защиты москвичей“ началось то, чем я занимаюсь сейчас: не абстрактной идеологией, а беру конкретную проблему и в процессе ее решения придаю ей политическое звучание. Я ничего не притягиваю за уши, а просто, сказав „а“, я говорю „б“: если в вашем дворе незаконно строится дом, он строится потому, что какие-то жулики заплатили взятку в мэрии. И никто вам не помогает – ни „Единая Россия“, ни остальные. А мы, партия „Яблоко“, вам помогаем. Мы боремся против коррупции, против строительства дома, против этих конкретных людей, создавших всю эту систему. Здесь море политики и идеологии: голосуя за нас и голосуя против них, вы можете сохранить свою детскую площадку. И это ровно так и есть. В этом и есть правда. Разговоры про то, что не нужно политизировать проблемы, привели к тому, что все эти школьные стадионы застроили. Вся несправедливость, коррупция в городском хозяйстве – это политическая проблема…»

Шоумен

В 2005 году постмодернизм победно дожевывал последние страницы великой русской литературы, стильно мерцал на экранах телевизоров, но к политике он только начинал осторожно подбираться: его кремлевские жрецы тогда еще не решились полностью заменить рецепты заклинаниями[14]. Однако конкуренция мнений и взглядов – суть реальной политики – уже была не угодна; содержание вовсю уступало место форме и здесь. На телевидении появились так называемые «стоп-листы» – списки запрещенных политиков, и «темники» – перечень запрещенных тем. Собиравшие огромную аудиторию телевизионные дискуссионные шоу либо закрылись, либо начали выходить в записи. Содержание этих программ теперь определялось не авторами и редакторами, а чиновниками.

Изъятие из жизни масс осмысленной политической дискуссии привело к ее расцвету в полуподпольных, подчас ожесточенных условиях: молодые люди, не превратившись еще от безысходности в хипстеров, в то время интересовались не только тем, во что себя втиснуть, но и тем, что втиснуть в себя, и переместившаяся с экранов телевизоров и из академических аудиторий в прокуренные клубы политическая дискуссия оказалась заманчивым предметом их интереса. Клубные дебаты заменили многим концерты и вечеринки. Именно тогда Навальный начал свой путь к роли политической звезды; еще не в качестве политика, но уже вполне себе селебрити. Он начал вести политические дебаты и быстро добился успеха – дебаты чуть было не стали всероссийским политическим хитом.

Каждый использует тот ресурс, который имеет. Ресурсом Марии Гайдар и Алексея Навального, окрестивших себя в 2005-м году движением «Демократическая альтернатива!» («ДА!»), были их знакомые политики и блогеры. Оставалось только придумать, как этот ресурс использовать. Целью Движения не были глобальные политические цели – борьба за отставку Путина (тогда Навальный еще предпочитал бороться с тем, что тот делает, а не с ним самим) или установление парламентской республики. Их концепцией, во многом сформулированной Алексеем, было изменять мир посредством пусть небольших, но осязаемых дел и проектов. Самым громким их проектом в феврале 2006-го и стали политические дебаты, названные скромно и оригинально – «Политические дебаты» (или, для краткости, «ДА! – дебаты»). Первыми участниками были известный журналист «из Интернета» Максим Кононенко и Никита Белых. Проект быстро раскрутился, и скоро приглашать они могли уже не только знакомых, но и просто интересных политиков и активистов.

Схема у «ДА! – дебатов» была простая: на сцене сидели два человека, желательно из разных идеологических лагерей, – один известный (политик, философ или журналист), другой – «перспективный», которые друг с другом спорили. Это было жестокое соревнование, и авторитет не имел особого значения: оплошность в аргументации или попытка запудрить аудитории мозги тут же оборачивались публичной обструкцией. Никто никого не стеснялся: крики, угрозы и мат существовали в этом пространстве наравне с интеллектуальными откровениями и борьбой мировоззрений. Навальный прогуливался по сцене и модерировал: задавал вопросы и направлял ход дискуссии. Не притворяясь подставкой для микрофона, каким-то образом он все равно почти всегда умел оставаться нейтральным. Что бы ни говорили, а для любого ток-шоу нет ничего плохого, если его хозяин не глупее участников – те придут и уйдут, а на него зрителям смотреть из раза в раз. Успешный шоумен – готовый политик, и для Алексея испытание сценой стало проверкой на быстроту реакции и способность держать удар, иногда за других. Зрители, не скованные телевизионными условностями, не давали расслабиться людям на ринге: они не только задавали вопросы, но кричали, свистели и топали ногами. Вход был бесплатным, и зал набивался до отказа. В конце жюри, состоявшее из популярных блогеров, называло победителя.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Проект стал очень популярным. Мы звали всех на свете. Главный критерий – способен ты дебатировать или нет. Интересно тебя слушать или нет. Тогда я почувствовал, что это и есть политика в ее чистом виде. Люди спорят, убеждают оппонента и зрителей. Там рождались некие политические сущности, про это писали, благодаря этому начинали обсуждать какие-то важные темы, например, национализм. Это был политически важный проект. Главное было – столкнуть точки зрения, разные идеи, подходы.

Довольно скоро Администрация президента нашла его опасным: они это назвали «масштабированием неверных политиков». В общем, они были правы, мы действительно масштабировали, только новых политиков. И они начали подсылать провокаторов, чтобы потом сказать: это не политика, это хулиганы собираются, пьют пиво и дерутся. А политика – это совсем другое. Вот у нас по Первому каналу – там политика! А это фигня на палочке!

Закончилось все после того знаменитого эпизода со стрельбой в октябре 2007 года, когда они прислали футбольных фанатов, которые кидались в зале бутылками. Удивительно, как долго мы все это терпели. Видео есть в Интернете. Кончилось тем, что один, который больше всех нажрался, полез драться. И тогда я, в соответствии со всеми правилами использования травматического оружия, с расстояния трех метров выстрелил четыре раза ему в корпус, что на него не возымело никакого действия, и все превратилось в обычную драку. Пришла милиция и нас обоих задержала. Но было человек двести свидетелей, и было медицинское освидетельствование и меня, и его. Материалами расследования установлено, что я был трезвый, а он был пьяный. Пределов необходимой самообороны я не превысил. В Администрации президента было совещание, и, как мне рассказали его участники, Сурков сказал: «Сажать его!» Дело возбуждали и отменяли раз десять. В последний раз на уровне Генеральной прокуратуры. Они приложили все усилия, чтобы его раскрутить. В конце концов, оно так распухло, что выглядело как дело об убийстве. Но придраться там было совершенно не к чему. В итоге дело прекратили, пистолет мне вернули и признали, что я никакого закона не нарушил.

Тогда мы поняли, что это не прекратится, и мы попросту не можем гарантировать безопасность участников и зрителей. Так что своего они добились – это были последние дебаты. Но параллельно происходила еще одна история, благодаря которой я смог понять, как устроено наше телевидение…»



Главными политическими дебатами страны тогда была программа «К барьеру!» Владимира Соловьева, выходившая на НТВ. Ее успех, во многом следствие профессионализма ведущего, сделал жанр дебатов очень популярным. Каждый канал мечтал иметь что-то похожее. Московский ТВ-Центр, называющий своим фирменным стилем «избегание крайностей», что, видимо, означает отсутствие оригинального продукта, на третий год существования «К барьеру!» тоже захотел выпустить свое дискуссионное шоу. К тому времени Навальный стал в этом жанре столь успешен, что его пригласили на пробы, после которых утвердили ведущим новой программы – «Бойцовский клуб». Однако у программы кроме названия и ведущего ничего больше не было, и Алексей предложил формат: он попросту пригласил телевизионщиков на свои дебаты.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Когда они пришли, у нас дебатировали Белов и Рыжков, и был совершеннейший трэш. Телевизионщики посмотрели и сказали: ничего другого нам не надо, хотим ровно так! Мы записали пилот, после которого мне позвонили и сказали, что меня приказано с ведущих снять. Но на том этапе проект без меня существовать не мог, поэтому меня перевели в шеф-редакторы. Мы записали две передачи, их даже показали. Но с ведущими что-то не клеилось, и руководство канала как-то пробило, чтобы меня вернули в ведущие. После того как мы записали еще одну программу, которая в эфир так и не вышла, передачу закрыли вообще. В общем, на федеральном экране я так и не появился.

Факт появления телека давал ощущение победы, потому что они сами пришли и решили наши дебаты запустить в эфир. Потратив минимальные деньги, группа активистов сделала интересный и конкурентный проект. ТВЦ, конечно, не Первый канал, но все равно было любопытно посмотреть, как это работает. Я был уверен, что на фоне всех остальных политических шоу, этого голяка и тухлятины, мы сделаем что-то стоящее, сможем показать интересных людей, привлечь принципиально новую аудиторию, сделать качественный продукт. И сам процесс съемок был весьма увлекательным: приезжала целая фабрика. Меня это захватывало. И я, конечно, понимал, что для моей политической деятельности, где вопрос узнаваемости имеет значение, это было тоже важно. Но не я один оказался такой хитрый. Сурков и все те, кто запретили мне быть в кадре, они были не идиоты и точно так же это хорошо понимали. Но все равно в качестве шеф-редактора я определял темы, командовал ведущими. Для меня стало открытием, что ведущий на телевидении совершенно не обязательно что-то решает. В общем, это должно было быть полноценной работой. Несколько месяцев шли переговоры. Я советовался с разными людьми, и мне сразу предсказали, что тебя ждет яркая, но короткая телевизионная жизнь…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
barabanch учинил очередное расследование. На этот раз про закрытие «Бойцовского клуба». Почти всё верно. Но почему-то он не упомянул эпизод, когда мне звонил Путин и угрожал, а я бесстрашно кричал ему: «Вы не смеете! Конституция гарантирует нам свободу слова! Ведь вы же клялись на ней!»


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Можно предъявлять претензии Соловьеву, что у него бесконечно Проханов, Жириновский и Веллер, но понятно почему. Ему просто не разрешают. Когда его спрашивают, почему вы не приглашаете Навального или еще кого-то, а он пишет – я с националистами дела не имею, это просто смехотворно. Потому что ты понимаешь, что не он решает, кто будет гостем. Им выдают в Кремле список, кого можно, кого нельзя, и вот с этим списком попробуй получи рейтинг.

Но я не собираюсь никого из них жалеть, ни Познера, ни Соловьева. У меня к ним нет ни малейшего чувства жалости, ни даже уважения к их великой профессии. Никто не заставляет это делать. И профессионализм здесь ни при чем. Я посмотрел изнутри и понял, что никто из них не будет голодным, если останется честным гражданином. Не думаю, что Лобков[15] был очень счастлив, но он развернулся и пошел снимать передачи про растения. Если ты профессионал, ты сможешь делать продукт, за который тебе не будет стыдно…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Вчера на ОРТ смотрел ток-шоу «Решайте сами» (или как-то так).
Главное политическое ток-шоу страны.
Тема: «Хочет ли Запад сделать Россию сырьевым придатком?»
Ведущий – небритый чувак в полосатом костюме по имени Максим – завершил программу следующим образом:
«Сам Господь Бог, а никто иной, повелел России быть сверхдержавой!»


Впрочем, от похода на телевидение польза была: весной 2007-го предвыборного года Алексей стал первым российским политиком, кто понял, что пришло время осваивать новые (единственно доступные оппозиции!) медийные технологии – Интернет. В «Яблоке» его идеи не пригодились, и тогда он убедил Марию Гайдар (первый номер в Московском списке партии «Союз правых сил») и Никиту Белых (председателя СПС) провести избирательную кампанию в Сети. Навальный обратился к профессионалам, которые сняли десять видео для Белых и несколько десятков роликов для Гайдар[16].

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Я подружился с Белых и давал им кое-какие советы. Никита был новый человек, восприимчивый к новым идеям, и мы с Гайдар смогли его убедить. Это был очень интересный опыт: они смогли добиться определенного накала борьбы; они в тот момент занимались реальной политикой, стали врагами Кремля, их мочили. Вот у них-то как раз тогда отрезали: они не получили 5 %, но больше 3 % набрали точно.

Вся избирательная кампания была сведена к тому, что надо мочить СПС. Недаром прямо перед выборами в телеке был активирован так называемый журналист Мамонтов, главным обвинением которого было то, что Маша с друзьями отмечала свой день рождения в ночном клубе. Но Гайдар им весело ответила роликом „Дявол“ про Путина. Это был настоящий фурор, газеты печатали из него скриншоты, все обалдели от ее смелости…»

Националист

В последние дни лета 2006 года в городе Кондопога недалеко от Петрозаводска произошли события, которым еще предстоит занять свое место в учебниках новейшей истории России. По официальной версии, двое местных жителей поспорили в ресторане с официантом, нелегальным иммигрантом из Азербайджана, спор перерос в драку, азербайджанец позвал на подмогу представителей кавказских диаспор, которые стали избивать всех подряд. Погибли двое случайных прохожих.

Начавшиеся как пьяная драка и переросшие затем в массовые беспорядки события, в ходе которых местные жители требовали не только найти и наказать виновных, но и выселить всех приезжих кавказцев, а заодно и азиатов, не стали чем-то совсем неожиданным; вопрос, витавший в воздухе несколько предыдущих лет, был лишь в том, где и когда загнанный внутрь конфликт выйдет наружу. Расцветшая пышным цветом так называемая этническая преступность, на которую власти многие годы предпочитали закрывать глаза – либо по коррупционным мотивам, либо чтобы «не создавать напряженность», – послужила для многих причиной обострения национального чувства, принявшего в Кондопоге форму погромов. Обществу стало понятно, что национальный вопрос вышел на первый план российской политической повестки и замалчивание или репрессии не способны его разрешить.

Нелегальная и бесконтрольная миграция и ее последствия были той темой, к открытому обсуждению которой Навальный всегда призывал. Последовавший за Кондопогой год оказался для него насыщенным: впервые в России он предложил провести избирательную кампанию в Интернете; чуть было не стал телеведущим и уголовником, но главное – вместе с Сергеем Гуляевым[17], Захаром Прилепиным и другими национал-демократами учредил политическую организацию – Национальное русское освободительное движение «Народ». В своем Манифесте народники заявили:

«Если Россия не обретет национальную программу будущего, то страна распадется и исчезнет с политической карты мира. России нужна новая, национально мыслящая и социально ответственная власть. Представители сегодняшней элиты, какими бы лозунгами они ни прикрывались, не в состоянии привести страну ни к чему, кроме развала и исторического краха. Борьба за радикальную смену элит – важнейшая задача движения НАРОД, которое мы создаем. Первого в новейшей истории России национально-демократического движения».

Большинство либералов, друзья и семья Навального были в шоке: одно дело говорить о своих взглядах, и совсем другое – объединяться в организацию с теми, кого они считали чуть ли не маньяками, – с националистами. Людмила Ивановна просто попросила сына больше с ней о политике не говорить. Она была уверена, что им больше нечего обсуждать.

Родители Навального играли в ту же игру, что и вся страна: проблема, конечно, есть, но говорить о ней неприлично. Он и не стал никого убеждать, объяснений со временем оказалось достаточно: сперва близкие согласились с его правом на свою точку зрения, а потом, когда оказалось, что речь идет о нации, но не о составляющих ее национальностях, постарались его понять. Со временем его аргументы поняли даже многие несогласные с ним либералы. Они признали, что замалчивать проблему – не лучшая стратегия. Сегодня коллеги-политики называют его демократом с националистическими убеждениями, а не националистом с демократическими. Мария Гайдар говорит, что главное для него – закон и мораль, и не боится, что идея может их перевесить.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Вся либеральная общественность меня знала. И все они знали о моих взглядах. Все они со мною работали на правозащитных проектах и видели, что мы из одной тусовки. Просто они играли в такую детскую игру – „да“ и „нет“ не говорите, следовали сложившейся в их среде аксиоме – националистам трибуну давать нельзя! А аксиома эта давно не работает. Они замалчивают совершенно реальные, актуальные темы. Но ведь это глупость. Отчасти они даже со мной соглашаются, но им не нравится само слово „национализм[18], оно их напрягает. Но что они могут возразить содержательно, когда я говорю, например, что нужно ввести визовый режим со странами Закавказья? Когда это говорит Белов[19], они начинают рвать на себе рубашку – фашисты! А когда это говорю я, то, вроде, и нормально, это, мол, его точка зрения…»



«Народники» отнеслись к Движению серьезно: они писали программные документы, участвовали в «Русских маршах», выпускали видеоролики против нелегальных эмигрантов и в защиту этнических русских. На «Народ» Алексей возлагал большие надежды, рассчитывая, что Движение станет той полностью отвечающей его взглядам платформой, с помощью которой он начнет играть уже самостоятельную политическую роль. Однако оно, несмотря на все усилия, не состоялось. В начале 2007 года общество, как и семья Навального, не хотело даже слышать про национал-демократию; по большому счету, тогда оно не делало никакого различия между нею и шовинизмом или даже фашизмом. Последовавшая эволюция взглядов стала особенно заметна к следующему выборному циклу 2011-го, когда все российские политические силы принялись растаскивать национальную идею по своим предвыборным кампаниям. Впрочем, и сами националисты оказались не готовы к созданию широкой коалиции, на что рассчитывал Алексей.

Тем не менее главной цели участники «Народа» добились: они не собирались создавать политическую партию, их первой задачей было вывести проблему из того темного угла, куда ее определили современники. Сама дискуссия, которую им удалось начать на табуированную тему, показала, что убеждения и честная аргументация важнее формальной организации.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Я уверен, что партийный способ существования оппозиции себя изжил. Создавать партию ленинского типа, рязанское отделение, тульское отделение, – все это чудовищно дорого и неэффективно. Кроме того, весь смысл сегодняшнего существования партий в России в их традиционном виде только в том, чтобы зарегистрироваться в Минюсте, получить бумажку от Суркова, а потом участвовать в выборах на условиях: захотят – допустят, не захотят – не допустят. Это не является настоящей политикой и это не является настоящей оппозицией.

Настоящая политика – это говорить то, что ты действительно думаешь, заниматься общественной и политической деятельностью, не спрашивая ни у кого разрешения. Я реализую те проекты, которые направлены на некоторое общественное благо, и мне наплевать, что о них думают Сурков, Костин[20] и Путин. Кто больший политик – Чирикова[21] или все эти экологи из „Яблока“, которые неизвестно где существуют? Да они никто!

А Чирикова – политик, который сумел навязать свою повестку дня.

Я не склонен переоценивать количество своих сторонников, но они у меня есть, в отличие от некоторых людей, которые зарегистрировались в Минюсте и всем рассказывают, что они политики, потому что у них есть бумажка, их зовут на ТВ-Центр и в программу Соловьева. Меня по телевизору не показывают, и я действую так, словно никакого телевизора не существует. Политик – это человек, который совершает те действия, которые считает правильными, а не то, что ему написано и очерчено кем-то еще…»



Но тогда он все еще верил в «Яблоко» и надеялся, что сможет оживить его новой национал-демократической идеей. В партии же надеялись, что он образумится и вернется в ее идеологическое лоно. Ему не только грозили исключением за ересь, но и искушали: «Алексей, потерпи, – говорил Григорий Явлинский, – мы сделаем тебя мэром Москвы».

Однако чем дальше, тем яснее становилось, что партия должна сделать выбор: стать «Яблоком» имени Навального (или «фашиста Навального») или объявить его персоной нон грата. Коллеги по партии, правда, говорят, что Алексей не метил на место отца русской социал-демократии, он всего лишь хотел, чтобы тот ушел; они говорят, что, как и многие, он всего лишь хотел перемен, но, в отличие от многих, не стеснялся об этом говорить. Постепенно ему стало понятно, что меняться партия не будет, что Григорий Алексеевич не выпустит вожжи управления этой стремительно превращающейся в тыкву каретой, и Алексей перестал стеснять себя в выражениях: критика Явлинского все больше принимала форму насмешек, и казалось, что он сознательно приближает свое исключение.

Наверное, так оно и было. В конце концов, под самый занавес года, когда завершилась избирательная кампания, которую партия закончила с первым в своей истории по-настоящему маргинальным результатом, для Навального началась новая жизнь.

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Григорий Алексеевич в своём репертуаре:
«В числе союзников, вместе с которыми „Яблоко\" может выдвинуть единого кандидата, он перечислил экологические партии, в том числе партию „зеленых\", правозащитные движения, союз солдатских матерей, общественные организации, защищающие права женщин, и молодежные движения».
То есть в числе наших союзников есть только наши фракции. Все пять штук.
– зелёная;
– молодёжная;
– гендерная;
– правозащитная;
– солдатско-материнская.
Вместе с ними мы и выдвинем единого и неделимого Григория Алексеевича Явлинского.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Московское „Яблоко“ всегда немножко покусывало федеральное „Яблоко“, поэтому прекрасных отношений с Явлинским у меня никогда не было. Они были неплохими, но я всегда работал с Митрохиным, чьим заместителем по Москве стал к 2005-му году. А к 2007-му, когда я уже был членом федерального совета, стало понятно, что в партии полный кризис: идей, организационный, финансовый, по всем фронтам.

Объединение с СПС на выборах в Мосгордуму в 2005-м позволило пройти, но оно не получило никакого организационного продолжения. Стало понятно, что Явлинский, при всех его замечательных прошлых заслугах, является грандиозным тормозом. Без него не решается ни один вопрос, а он при этом ни один вопрос решать не хочет. И я стал критиковать, говорить, что нам необходима смена парадигмы развития. В том числе я говорил, что „Яблоку“ необходимо стать более консервативным и двигаться в сторону национально-демократической идеи. Я начал действовать в рамках движения „Народ“ и предлагал использовать те же идеи в „Яблоке“.

Это не было технологическим ходом, направленным на реанимацию партии за счет каких-то популистских идей. Мне было очевидно, что то, о чем говорят на „Русском марше“, если мы абстрагируемся от людей, которые кричат: „Зиг хайль!“, отражает реальную повестку, волнующую очень многих.

Я нормально общаюсь с Крыловым[22], Беловым, организаторами марша. В том, что они говорят, есть много здравого. С чем-то я не согласен, но под многим подпишусь и не вижу никаких противоречий в том, чтобы быть либералом и одновременно говорить о нелегальной эмиграции и этнической преступности. Для меня здесь нет никакой дилеммы, нет никакой трансформации моих взглядов. Я всегда так и считал. Но у нас исторически сложилось, что либералы и демократы формата 90-х годов все время боролись с красно-коричневыми. Для них националисты – это какие-то сумасшедшие советские патриоты. Они все еще борются с ними, с этими фантомами.

У нас, конечно, есть нацисты в том смысле, в каком это слово понимает общественность: группы людей, которые бегают и бьют по национальному признаку. Это реакция маргинальных слоев общества на реально существующие, но замалчиваемые проблемы. Когда в телевизоре говорят – давайте не будем называть национальность преступников, у нас дружба народов, единая нация, а в Чечне не выгоняли русских, – такие люди таким образом реагируют на эту ложь и лицемерие. Но большинство подобных групп, я в этом уверен, находятся под контролем спецслужб, и здесь ничего не изменилось со времен Зубатова[23] и Гапона[24]…»



Летом 2007 года в студии на окраине Москвы Навальный стоял на фоне зеленой тряпки с тапком в руке и рассказывал притчу, как надо поступать с заползшими в дом насекомыми. На столе перед ним лежал пистолет. Зеленая ткань за его спиной не была символом ислама, как можно заключить из предыдущего предложения, и он не записывал обращения из подполья. То была лишь дань телевизионной технологии: путем компьютерной обработки зеленый цвет в кадре удаляется, а за спину человеку «вклеивается» любая картинка – чеченские леса, Флоренция или декорация из «Звездного пути». Алексей снимался в агитационном клипе своего движения «Народ», в котором призывал легализовать короткоствольное огнестрельное оружие[25].

Это был один из серии роликов, которые он сделал тогда для раскрутки движения и пропаганды своих взглядов на национальный вопрос: еще о мигрантах и о положении русских за границей. После обработки изображения рядом с ним появился экран, на котором под слова: «Что делать, если таракан окажется слишком велик, а муха не в меру агрессивна?» – обнимались лесные братья во главе с Шамилем Басаевым. В следующую секунду в кадр врывалось нечто в черной парандже и с кинжалом, которое после выстрела Навального из пистолета издавало жалобные звуки и заваливалось на стол.

Чтобы снять финал с «агрессивной бабушкой» (как фигуру в черном сразу назвали в комментариях), было сделано не меньше дюжины дублей: по режиссерской мысли, за ее спиной должен был красиво падать софит, который, разумеется, падал невовремя или не туда. Лишних рук не было, и Маше Гайдар, чей ролик должны были снимать следующим, пришлось, распластавшись на полу, по команде ронять его вослед человеку с кинжалом. «Так нельзя!» – восклицала Мария, крепко обхватив штатив софита. «Я совершенно с этим не согласна!» – повторяла она на следующем дубле и снова бросала прибор. «Это же фашизм!» – возмущалась она, аккуратно закалывая на актере сделанную из куска черной ткани паранджу.

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Сегодня имел интересный разговор с m_gaidar:
– Слушай, а ты знаешь, что меня занесли в список 25 людей, которых нужно убить как можно скорее?
– Не-а, а кто составлял?
– А-а, какие-то русские люди, которых ты так поддерживаешь.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Я не против того, чтобы к нам кто-то приезжал. Но они должны вести себя в соответствии с общепринятыми нормами. Когда мы едем в Объединенные Арабские Эмираты, нам говорят, что не нужно куда-то ходить в шортах, женщинам не нужно ходить в открытой одежде, не надо употреблять на публике алкоголь. И мы этого не делаем.

А у нас нормально не танцевать лезгинку на Манежной площади.

И задирать женщин на улицах нельзя. У нас своих хамов и хулиганов достаточно. Они видят женщину в юбке и без косынки и считают, что имеют право ее оскорблять. У меня есть жена и дочь, поэтому таким гражданам России я говорю: „Уматывайте к себе домой!“ Мне все равно, какой у них паспорт.

Если мы поедем в Грозный, хотим мы того или нет, нам придется соблюдать их правила и традиции. Я хочу, чтобы и здесь они соблюдали наши правила и традиции. Поэтому дело не в национальности. Если тот же чеченец вырастет в Москве и закончит московскую школу, он будет обычным москвичом, и ему в голову не придет делать все эти вещи. Про азиатов же я вообще ничего не говорю, потому что с ними нет никаких проблем в Москве…»



О чем бы Алексей ни говорил, его увлекательно слушать: он хорошо формулирует, потому что не говорит про то, о чем не знает; и у него грамотная речь, потому что он в детстве много читал. Более того, он говорит с сарказмом и иронией, часто направленными на себя самого. Все меняется, когда речь заходит о двух вещах: ворах в российских госкомпаниях – видно, что о них он просто не может говорить спокойно; и о национальном вопросе – ирония исчезает, в голосе появляется жесткость, Навальный начинает рубить воздух рукой. «И пусть перестанут сидеть на корточках!» – восклицает он. «Чем же не угодили корточки?» – удивляюсь я. «Меня это бесит!» – на полном серьезе отвечает Навальный.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Современный националист достаточно сильно отличается от того, что принято называть этим словом. Особенно сильно он отличается от того, что называют русским националистом иностранные журналисты или какие-то наши замшелые либералы. Они скорее под этим понимают некоего бытового ксенофоба. То есть обычного гражданина, который всех обзывает „чурками“, но которому на самом деле все по фигу, он не является никаким националистом, а просто естественным образом реагирует на внешний раздражитель.

Националист – это настоящий патриот, который ставит интересы страны и нации выше своих интересов. Который не видит ничего ужасного, пугающего и табуированного в национальных темах. Это европейски ориентированный человек.

Русский национализм – это идеология, близкая к европейскому мейнстриму куда больше, чем принято думать. Он ближе к нему, чем русского формата либерализм, все это правое дело. У него, может быть, есть какие-то изоляционистские позиции, но такие позиции есть у половины партий Великобритании или Швейцарии. В этом нет ничего пугающего…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Если в заведении под названием «Хурма» все напиваются и кричат «Слава России!», это фошызм?


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…В общем, все это никого особенно не трогало, пока я не начал критиковать Явлинского. Например, в Красноярске у нас был член партии Владимир Абросимов.

У него есть здание в центре города, на котором он однажды вывесил огромный лозунг „Россия для русских!“. В партии, конечно, был скандал, но его не исключили, потому что этот Абросимов лояльно относился к Явлинскому и спонсировал предвыборную кампанию[26]. Поводом к исключению стало мое участие в „Русском марше“ в 2006 году.

Мы в московском отделении приняли тогда заявление, что его необходимо разрешить, независимо от содержания, как право граждан на свободу собраний. И в качестве наблюдателя я пришел на оргкомитет „марша“, который проходил в Думе в кабинете Рогозина[27]. Когда появились фотографии с этой встречи, некий Рыклин написал статью, в которой называл меня кремлядью, а я написал ему ответ. Этот ответ[28] стал фактически моим национал-демократическим манифестом, поворотным моментом в моем политическом самоощущении, после него стало возможно движение „Народ“.

Меня стали обсуждать на бюро федерального политсовета партии, где Иваненко[29] вопил, что вы там заседаете в кабинете Рогозина, какой кошмар! А я ему ответил, что когда вы в кабинете у Суркова, и никто вас не фотографирует – это, значит, не кошмар? И вот после этого все впали в истерику и начали меня исключать. Исключали целый год. „Яблоко“ выпустило какую-то книжку, на обложке которой была фотография с одного из шествий.

Изначально на фотографии был я и нес в руке флаг. Но на фотографии на обложке флаг был, а меня не было. Флаг висел в воздухе. Они меня просто стерли. Был большой скандал, история получила название „Оруэлл в ‘Яблоке’“…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Мне отчасти лестно оказаться таким локальным Троцким или Бухариным, фамилию которого отовсюду вымарывают, а на фотографиях закрашивают. Но и обидно, конечно. Именно потому, что это фотография с митинга. Именно потому, что я в «Яблоке» долгое время отвечал за массовые мероприятия и акции и, думаю, добился определённых успехов. Именно потому, что сам Григорий Алексеевич флагов не носит, а на митинг приезжает на машине и долгое время сидит в ней, пока ему не сообщат, что собралось достаточное количество журналистов и участников. Тогда он выходит и озаряет своим появлением публику. А если камер мало, то не выходит. Уезжает домой. Писать статью «О честности в политике».
В общем, так. Из «Яблока» я теперь точно не выйду. Внутри партии буду заниматься созданием национально-демократической фракции.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Мне говорили: уходи сам! А я им: идите к чертовой матери, не уйду! В конце концов, мне прислали телеграмму, хотя я сидел с ними в одном здании, что „вам необходимо явиться на заседание Бюро“. А на само заседание меня не пустили, выставили охрану. Пригласили только на обсуждение собственно моего вопроса. Это было немного странно, потому что я был членом федерального совета и по Уставу партии они не имели права меня не пускать. Но я не стал скандалить, а просто вернулся к назначенному времени.

Апофеозом стали розданные материалы, которые должны были обосновать мое исключение. Это были цитаты из моего ЖЖ, и все до единой они были критикой Явлинского. Все, что я говорил про Явлинского, может, даже на грани фола, собрали на нескольких листах и раздали присутствующим. Ни о каком национализме речи не шло. Я сказал гневную речь[30] и со словами „Слава России!“ вышел. И вот тогда меня исключили, и началась моя жизнь как несистемного оппозиционера. Единственным, кто голосовал против, был Яшин. И один человек, Борщев[31], воздержался. Но потом изрядную часть того бюро тоже исключили. Кого за национализм, кого за дружбу с СПС, кого за поддержку „Солидарности“. Если посмотреть, кто работал в партии в 1990-е, многие из них исключены…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Явлинский предусмотрительно ушёл до того, как меня пустили в здание, и во время рассмотрения моего вопроса так и не появился. Видимо, спрятался у себя в кабинете и, глядя в окно, мечтал о том, как станет президентом. Смелый человек.


Миноритарный акционер

Свой блог в «Живом журнале» Навальный начал 19 апреля 2006 года. Он не планировал с его помощью за что-то бороться, кого-то обличать или захватывать власть. Сперва он даже не собирался вести дневник как таковой. Целью была публикация текстов программы «Градостроительные хроники», которую он раз в неделю делал вместе с журналисткой Евгенией Тен на «Эхе Москвы» по мотивам работы «Комитета защиты москвичей».

ЖЖ Навального прошел три этапа – вторым этапом стало его функционирование в качестве дневника: после того, как Алексей выложил четыре передачи, он опубликовал свою фотографию с «ДА! – дебатов». Первый комментарий был такой: «Какой у тебя яркий и разнообразный днефник!». Трудно сказать, поверил ли он, но второй этап начался, и в следующие несколько лет там появлялось все: и шутки-прибаутки, и критика Явлинского, и отчеты о «Русских маршах», и фотографии из путешествий, и рассказы о политических инициативах, и даже хроники семейной жизни.

Однако главной функцией дневника для Навального стала публикация собственного мнения о важных общественных событиях. К тому времени телевизионная пропагандистская машина превратилась в главный механизм государства, и оппозиции требовались альтернативные способы распространения информации – никакие, даже самые оригинальные информационные поводы уже не позволяли ей выйти на массовую аудиторию. Навальный был далеко не первым, свой блог уже был и у коммунистов, и у беспартийных, но мало кто понимал, что с ним делать.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Причиной, почему я стал постепенно туда писать, была цензура. Другого пути не было. За границей блоги такого формата не популярны, потому что все, что мы пишем в блогах, у них пишут в газетах. У них есть нормальные СМИ. И ролики там могут появляться на телевидении. Сначала меня зафрендили знакомые – политические журналисты, политические активисты. Уже тогда это был эффективный инструмент коммуникации с журналистами, уже к тому времени было видно, как отстают партии и политики, которые не перешли к новым технологиям. Они по-прежнему делают пресс-релизы и распространяют их по факсу. Мы тоже так делали, но в 2001 году. А потом стало понятно, что достаточно написать пост в ЖЖ, и все. Все журналисты сидят во френд-ленте, и все сами возьмут. А те, кто этого не понимали, очень сильно проиграли. Изменилась технологическая платформа, где существуют новости. Даже журналисты, работающие на государство, ведут себя в блогах довольно свободно.

Со временем мой журнал сам превратился в СМИ. Если раньше я мог вообще написать все что хочу и когда хочу – хочешь, пиши про зубную боль, хочешь, месяц вообще ничего не пиши, – то сейчас я вынужден вводить странные самоограничения. Потому что ты думаешь: а ведь это за один день прочитают сто пятьдесят тысяч человек. Как они это оценят? Было бы глупо говорить, что я это все игнорирую. Блог превратился в нечто, принадлежащее не только мне. Я вынужден думать, что скажут те, кто меня поддерживают, как это отразится на наших проектах, на делах против корпораций. Все эти факторы я с некоторых пор вынужден учитывать, но, тем не менее, стараюсь повторять избитую, но оттого не менее верную максиму: „Делай, что должен, и будь, что будет“.

Никакого другого подхода, кроме морального оправдания, не существует. Никакой другой шкалы правильности, кроме соотнесения с каким-то внутренним компасом, нет. О моральном подходе, к сожалению, в России говорят в основном с иронией, это еще от Пелевина пошло. Например, знаменитое его, переиначенное из Солженицына: „Жить не по лжи. LG“. Но все равно моральный подход – единственно правильный. Сейчас, в условиях странной политологии, странной политики, постоянного предательства, то, что есть внутри у каждого человека, и есть то единственное, на чем можно стоять. Неважно, что это звучит пафосно, суть именно такая, ничего кроме этого нам не остается…»



С такими идеями в 60-х можно было выпускать «Новый мир», но к концу нулевых его блог если и не стал новым миром, то уж точно его провозвестником. «СМИ» – слишком скромное название для navaLny.LivejournaL.com на следующем этапе его существования; со временем журнал превратился в пропагандиста и агитатора. Этот этап, благодаря которому Алексей стал по-настоящему известен, начался не в один день, переход к нему происходил постепенно. Но все-таки можно выделить один пост, от 29 апреля 2008 года, открывший путь к его превращению в «главного миноритарного акционера РФ».

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Кто на шашлыки майские, кто-то в заграничные турнЭ (есть и такие), а я поехал в город Сургут. Там, между прочим, +1 и снег. Когда уже исправят ситуацию с погодой в стране победившего барреля и нанотехнологий? Пора бы.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…После юридического я закончил „Ценные бумаги и биржевое дело“ в Финансовой академии. Но случился финансовый кризис, я проиграл те немногие деньги, что у меня были, и дальше заниматься этим так и не пришлось. К тому же, как оказалось, этим нельзя было заниматься по принципу „а вот я еще немножко трейдер“, как хобби, а посвятить себя торговле на бирже я был не готов. Однако я всегда внимательно следил за фондовым рынком, и в 2007 году решил инвестировать в ценные бумаги какие-то личные средства.

Я купил сразу все Blue chips, акции всех ликвидных российских компаний, и одновременно стал акционером всех жуликов, потому что многие большие компании в России, на мой взгляд, – жулики. Я это понимал, но все равно покупал, потому что считаю, что, например, компания „Транснефть“ – прекрасный объект для вложения денег. Если бы там не воровали, он был бы еще лучше. Но даже сейчас он хороший. И Газпром тоже. Отдельно стоит ВТБ – это, по-моему, полный трэш. Но вообще, крупные сырьевые компании, а из финансового сектора это Сбербанк – прекрасные объекты для вложений. Я это и всем иностранцам говорю, когда перед ними выступаю: в Россию нужно вкладывать, это хороший и выгодный объект для инвестиций. Только вложения влекут ответственность. Если у вас воруют, нужно биться за эффективность своих инвестиций. Биться за то, чтобы люди, которые получают твои деньги, наемные менеджеры, не были таким ворьем…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
У меня часто спрашивают: а сколько у тебя процентов акции такой-то компании? Я раньше не мог ответить на этот вопрос. Сейчас могу. По крайней мере, применительно к самой большой нефтяной компании России – ОАО «Роснефть».
У меня 0.00000326 % акций. Это сама Роснефть посчитала.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Когда я посмотрел дивидендную доходность, то понял, что она мизерная. Было ясно, что в России главный доход дает рост курсовой стоимости акций, но все равно, дивидендная доходность должна быть выше, поскольку у нас нет технологического сектора. Например, какие-нибудь Майкрософты платят очень мало дивидендов, потому что у них есть рост стоимости. А у нас не высокотехнологичная экономика. Всякая энергетика, нефтянка – они зарабатывают прибыль и должны ее распределять среди акционеров. У нас же этого нет. Но это еще не преступление. В конце концов, это хоть и не справедливо, но не противозаконно. Закон они нарушают по-другому…»



При советской власти государственная (то есть «социалистическая») собственность имела приоритет над частной (точнее, личной, потому что частной собственности в Советском Союзе не было). Так, наказание за угон государственного автомобиля было выше, чем за угон личного. Частная собственность появилась в России в 1990 году, и сегодня, по Конституции, все формы собственности равны. Многие государственные предприятия приобрели форму открытых акционерных обществ и, с точки зрения рынка, выступают равноправными, но не привилегированными участниками коммерческих отношений. Единственное отличие состоит в том, что большинство их акций принадлежит государству.

Однако со времен ОБХСС[32] особое отношение к государственным предприятиям никуда не исчезло, оно лишь зеркально отобразилось в рыночных условиях: их все так же мало кто воспринимает как компании, чья главная цель – получение прибыли на благо акционеров, но при этом в их отношении со стороны государства и его органов действует презумпция правоты менеджмента – ошибки в управлении не становятся причинами отставок, а хищения не влекут за собой уголовных дел. В то же время крупнейшие частные компании, образовавшиеся на осколках советской промышленности, безнаказанно нарушают права миноритариев.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Началось все с „Гунвора“. Про него всем было известно, про него все писали: что есть такой „Гунвор“, который создали несколько товарищей, которые даже не граждане Российской Федерации. Геннадий Тимченко – „наполовину“ гражданин Финляндии. Торнбьорн Торнквист – гражданин Швеции. Они создали фактически офшор, находящийся в швейцарском округе Цуг. Тимченко знакомый Путина, и я убежден, что крупнейшие компании заставили продавать нефть через него. У нас в России пять таких компаний: „Роснефть“, ЛУКойл, „Сургутнефтегаз“, „Газпромнефть, ТНК-BP. За исключением ЛУКойла, все продают значительную часть своей нефти через „Гунвор“. При этом никто не знает, по какой цене, на каких условиях, какое точно количество.

У нас самая большая страна в мире. У нас очень много ядерных ракет. У нас больше всех нефти, мы экспортер номер один. Мы против системы ПРО, и мы не поступимся своим суверенитетом ни на йоту. Но при этом главным нашим богатством торгует какая-то контора из округа Цуг, в которой сидят иностранные граждане, и на этом становятся миллиардерами. Незаконность и несправедливость этого очевидна. Но при этом понятно, что система этих людей не сдаст, потому что на этом все базируется. Всем очевидно, ради кого персонально и по чьему указанию работает Тимченко.

Как акционер я имею полное право знать о таких принципиальных вещах, и если мне кажется, что есть более эффективные пути торговли, предлагать их и выносить на обсуждение. Но поскольку информации в открытом доступе не было, мне стало интересно – как система будет корежиться, когда я приду с совершенно законными требованиями, но для них будет невозможно мне что-то ответить. И тогда я эмпирически проверил, что для всех этих компаний само слово „Гунвор“ абсолютное табу. В их переписке со мной оно даже не упоминается. Такой Тот-Кого-Нельзя-Назвать. Естественно, они мне отказали в любой информации. Тогда весной 2008-го я подал на эти компании в суд с требованием ее предоставить…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Прекрасно выступил представитель «Роснефти». Чувак прямо заявил: «Мы посчитали, у этого акционера какие-то миллионные доли процента. Какой смысл предоставлять ему информацию, если он не влияет на принятия решения?».
Здесь, правда, даже судья смутилась: это, говорит, к делу не относится, дальше эту тему не развивайте.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Когда я подал в суд, то поехал в Сургут на собрание акционеров „Сургутнефтегаза“. Пришел, зарегистрировался. В зале сидят бабушки – трудовой коллектив, который уже вышел на пенсию, получил какие-то акции. Для них это собрание – главное развлечение в году. Каждого неместного видно, поэтому на меня сразу начали смотреть. Все очень удивились, зачем я приехал. Сидит президиум, что называется, седые строгие мужчины. В нем дедушка читает по бумажке: „Такой-то вопрос, доклад заслушали. Спасибо. Вопросы есть? Вопросов нет. Следующий вопрос“. Дали слово Богданову, генеральному директору. Он читает по бумажке доклад. Дальше дедушка тоже по бумажке читает: „Спасибо. По первому вопросу больше выступлений нет“. А я поднимаю руку и говорю: у меня выступление по первому вопросу. Они понимают, что в сценарии этого нет, и зависают. Потом говорят: „Хорошо“.

Выхожу на трибуну, сразу после Богданова, начинаю толкать речь. Они все в полном шоке. Начал я с того, что благодарю всех замечательных тружеников Сургута за то, что они несут трудовую вахту. Они мне, разумеется, улыбаются, но особенно интересно им становится, когда оказывается, что начальство начали ругать. В Сургуте это нонсенс. Never ever![33] Я задал вопросы по документам, которые нельзя получить, по „Гунвору“. Бабушки сначала ничего не понимали, а когда поняли, что начальство ругают, стали хлопать. Я сорвал свою долю аплодисментов. Весь президиум парализовало. Для них выступления акционеров – это нонсенс, они продолжают себя чувствовать подразделением советского министерства. Наконец Богданов сказал, что никакой „Гунвор“ не имеет никаких привилегий и что всю информацию по трейдингу они мне предоставят. Сразу обратился в зал к какому-то человеку, что вот, выдайте акционеру в перерыве все, что он хочет. К перерыву первый испуг у них прошел, и, естественно, когда я подошел к этому дядечке, он весело рассмеялся и сказал, что они мне ничего не дадут. Тогда я окончательно понял, чем буду заниматься.

Некоторые вещи вызрели еще во время движения „ДА!“. У нас тогда был проект подавать в суды по каким-то простым вещам. В защиту общественных интересов. Но по нашему законодательству это может делать только прокуратура. Поэтому нужно найти такой способ, где ты фактически можешь подать в суд в защиту всех, но от своего имени. На самом деле это можно делать по миллиону поводов, по ЖКХ и так далее. И, став акционером и увидев весь творящийся беспредел, я подумал, почему бы мне не подать в суд в защиту всех миноритарных акционеров Российской Федерации, пользуясь тем, что были нарушены мои права: меня как акционера обирают.

Если рассуждать рационально: будет ли человек, который, как я, инвестировал 20 000 долларов в акции, подавать в суд на „Газпром“, ВТБ, „Транснефть“ и остальных? Ответ – нет. Потому что все эти суды будут дороже, чем стоимость всех потенциальных дивидендов и даже всех вложений. Меня всегда возмущало, что меня обкрадывают. Но только ради того, чтобы вернуть эти деньги, я бы не стал судиться. Я не скрываю, что большая часть моей мотивации, в условиях, когда все боятся, – это судиться за весь народ. Вопрос, каким образом из России экспортируется нефть, – это не вопрос акционеров „Роснефти“ или „Сургутнефтегаза“. Это вопрос, как вообще устроена власть в России. Вопрос справедливости. Вопрос распределения национального богатства. И пафос моего подхода, когда я начал, он был ровно такой. Именно поэтому в конце 2007-го я начал писать запросы во все эти компании, и поскольку не воспринимал свою деятельность лишь как частную, то начал освещать ее в ЖЖ…»

NAVALNY.LIVEJOURNAL.COM:
Весь день провел на Газпроме, после которого в субботу пребывал в ярости, а в воскресенье успокоился и составил план операции. Пока не решил, какое кодовое имя присвоить – «Гнев и возмездие» или «Возмездие и справедливость».
К реализации приступаю уже сегодня. Бойтесь меня, газпромщики.


Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Следующий очевидный случай был – благотворительность „Транснефти“. Она не только монополист по транспортировке нефти, но и крупнейший благотворитель в России, один из крупнейших в мире. В 2007–2008 годах они потратили на благотворительность полмиллиарда долларов. Никто не видел даже следов этой немыслимой суммы. Как акционеру мне, конечно, стало интересно, кому они отдали эти деньги, и я потребовал элементарную вещь – чтобы они указали их получателей. Это абсолютно законно. Это благотворительность, а не коммерческая тайна.

И снова я заставил систему выйти на очевидные незаконные решения. Я с ними сужусь, про это пишет пресса, закон на моей стороне, но суды мне отказали. „Транснефть“ до сих пор не раскрывает получателей. Они на благотворительность тратят больше, чем на содержание и ремонт трубопроводов, которые им принадлежат. Это, конечно, бред, но я их заставил его формализовать.

С одной стороны, все понимают, что это за благотворительность, но с другой – ты формализуешь эти вещи. Ты приходишь и говоришь: всем выйти из тени! Они сразу не поняли, что бывает, когда ты делаешь рожу кирпичом и говоришь: а я имею право, давайте! Я играю с государством в ту игру, в которую оно в лице чиновников играет со всеми остальными.

Когда тебя останавливает гаишник и спрашивает, где твой техосмотр, его не будет интересовать, что ты вчера приехал из отпуска и поэтому не успел его пройти. Он говорит: штраф! Или взятка. Никто не будет входить в твои обстоятельства и слушать твои объяснения. И я начал играть с ними в эту игру. Понятно, что они крутые и могут нарушать правила, а меня игнорировать. Но это заставляет их идти на очевидные нарушения закона. Я заставил их занять эту позицию официально. Пока удалось раскрыть только одного получателя – фонд „Кремль-9“, который учрежден бывшими сотрудниками ФСО…»



Навальный убежден, что «благотворительность» «Транснефти» является прикрытием для незаконного вывода средств. В своем блоге и в публичных выступлениях он утверждает, что эти огромные деньги тратятся на подкуп чиновников и представителей спецслужб и что именно благодаря им злоупотребления в компании остаются безнаказанными. Изучив за годы своей борьбы многие крупные компании, он особенно выделяет индивидуальный почерк «транснефтяников», как он их называет.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…„Транснефть“ – это такая четкая, компактная, эффективная, сплоченная, закрытая группа. Из ВТБ информация течет направо и налево. Здесь же не получишь ничего. С приходом Токарева[34] она сейчас работает по всем признакам спецслужб. Кодекс чести им заменяет вся эта херь, которую они несут про интересы России, смешанная с ересью про офицерскую честь, Феликса Эдмундовича и чистые руки. Самое адское ворье, когда оно собирается в бане, очень любит петь „С чего начинается родина“, про Штирлица, говорить „мне за державу обидно!“.

Когда, сидя под портретом Дзержинского, начинают петь „С чего начинается родина“ и говорить „мне за державу обидно!“ – это верный признак, что недавно что-то украли. И чем больше они воруют, тем больше они это поют.

Они реально считают, что они по праву стали хозяевами страны. „Если я не украду, то украдет другой, но он дурак и не патриот и работает на американцев! Я же пашу! По субботам! Ночей не сплю! А нервы какие трачу! А что эти сто миллионов?! Я не украл, я их заработал!“…»



В 2008 году Алексей начал свое первое настоящее расследование. Он не стал размениваться на мелочи, а сразу занялся национальным достоянием, точнее, «национальным достоянием», также известным как Открытое акционерное общество «Газпром», одна из крупнейших энергетических компаний мира. Если провести на улице опрос, десять из десяти российских граждан скажут про крупнейшие государственные компании: «Воруют!» Однако общественного мнения и голословных утверждений юристу Навальному было недостаточно. Он решил действовать иначе: расследовать конкретный эпизод и довести его до суда – историю с закупкой газа подразделением Газпрома «Межрегионгаз» у компании «Новатек».

Описание самой схемы распила умещается в несколько слов, что только подчеркивает ее гоголевский размах: «Новатек» предложил «Межрегионгазу» купить добытый им газ по 500 рублей за тысячу кубометров; «Межрегионгаз» сказал, что денег нет, и купил только половину; на следующий день в «Новатек» обратилась компания «Трастинвестгаз» и купила оставшийся газ по той же цене. А еще через пару дней газ у «Трастинвестгаза» покупает «Газпром», но уже по 915 рублей. Разница остается у «Трастинвестгаза». Особенно увлекательной эта история становится, если знать, что газ посредник покупал на кредит «Газпрома», который тот ему щедро предоставил для этой цели.

Результат: участники операции, передвинув по столу несколько бумажек, «зарабатывают» более полутора миллиардов рублей. История стала достоянием гласности, про нее написала газета «Ведомости», пост Навального в «Живом Журнале» «Как пилят в Газпроме» стал хитом Интернета. Промежуточные результаты расследования обнадеживают: ГУВД Москвы открывает уголовное дело, обвинения предъявляют высокопоставленным сотрудникам как «Межрегионгаза», так и «Новатека». Некоторых даже объявляют в розыск. Алексей Навальный признан потерпевшим.

Однако затем происходит предсказуемая, но оттого не менее удивительная вещь: дело забирают в Главное управление МВД по Центральному федеральному округу, где создают специальную группу для его расследования, и та начинает выводить из него обвиняемых с формулировкой «за отсутствием состава преступления». В отчаянии Навальный, потративший почти год на раскрутку «газового дела», пишет в своем ЖЖ очередной пост. Он составляет текст жалобы и призывает всех неравнодушных отправить ее в Следственный комитет на сайте МВД. Он также публикует шаблон сообщения, которое просит всех «запостить» в блог президенту. И сразу предупреждает, что в обоих случаях нужно указывать личные данные, анонимные заявления не годятся.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Этот пост стал одним из тех постов, которые скачкообразно увеличивают популярность моего ЖЖ. В течение дня люди отправили несколько сотен заявлений. Мне потом рассказывали, что из Администрации президента звонили в милицию и орали. Всем же было понятно, что там взяли взятку, чтобы замять дело. И через два дня решение отменили и снова предъявили обвинение. Это был успех. Голое общественное давление. Мне это ничего не стоило. Я попросил помощи людей, и они стали массово бомбардировать заявлениями…»



Так родился «метод Навального»: не пустая депутатская болтовня о многообразии национальных беззаконий, а вовлечение граждан в активную борьбу с помощью заявлений. Навальному удалось нащупать замечательный механизм: с одной стороны, многие хотели поучаствовать в борьбе за справедливость, а с другой – мало кто желал тратить на нее много времени и усилий. «Метод Навального» угодил всем: Алексей приобрел юридически очень важную поддержку армии дееспособных граждан России, а сами граждане получили не самый плохой инструмент для поднятия собственной самооценки.

Из беседы с Алексеем Навальным:

«…Такой метод массовых обращений, когда гражданин требует, чтобы ему прислали официальный ответ, не нов, его давно использовали, например, Amnesty International. Здесь нет ничего изобретенного мной. В каком-то смысле моим ноу-хау было его соединение с Интернетом. Самый громкий и массовый пример использования этого метода был по делу „Даймлера“ в 2010 году, когда корпорацию изобличили в том, что она платила взятки на территории разных стран. По законам США это преступление. Против них в Минюсте США было начато дело, они были вынуждены признаться, и их оштрафовали на 200 миллионов долларов. Помимо прочего, они официально заявили, что платили взятки в России: в МВД, ФСО, Министерство обороны, правительство Москвы, в Башкирии и в Новом Уренгое.

Газеты об этом написали раз, написали два – в России не происходит ничего. И в каком-то интервью кто-то вроде генпрокурора говорит – а заявлений нет, как мы начнем расследование преступления, если нет потерпевших? И тогда я написал пост: давайте писать, они хотят заявлений. Мы написали за сутки порядка 1500 заявлений. В результате Генеральная прокуратура отключила свою интернет-приемную, то ли потому, что все рухнуло, то ли чтобы остановить их поток. У них на сайте висел очень смешной баннер в разделе „Борьба с коррупцией“: „Извините, сервис временно недоступен“.

Они были вынуждены возбудить уголовное дело, которое расследуется до сих пор. Меня как инициатора вызывали для дачи объяснений в УБЭП города Москвы. Милиционеры ничего не поняли, они просто выпали в осадок – а вы кто? А я гражданин России! А почему такой кипеж, дело на контроле и такое громадное количество заявлений? Они думали, что я кого-то представляю. Это снова была ситуация, при которой мы поставили власти в клинч. С одной стороны, Министерство обороны и ФСО брали взятки, и это не простые сотрудники, и обвинять придется руководство. А с другой, игнорировать это невозможно. Поэтому дело возбудили и, видимо, ждут, когда выйдут сроки давности.

С этим связан эпизод, когда президент Медведев в Давосе давал интервью газете „Ведомости“. У него спросили, что с делом „Даймлера“. И он ответил, что нам американские партнеры не дают документы. Я надеюсь, что президент России просто очень плохо информирован, потому что иначе придется думать, что он покрывает преступление. Эти документы получил даже я. Они есть на сайте Минюста США. Американцы их передали в Генпрокуратуру. К сожалению, я не являюсь формальным потерпевшим, поэтому они не обязаны сообщать мне детали, но они обязаны огласить какие-то результаты расследования, кому предъявлено обвинение. Рано или поздно им придется что-то сделать, потому что в деле есть список офшоров, куда перечислялись взятки…»