– А какие у нас с ним могли быть отношения? Он выдающийся деятель искусств, настоящее светило, а я… – тут женщина снова поникла. – А я всего лишь его помощница. Я варила ему кофе, покупала еду и делала ему этот чертов раствор. Да откуда же я могла знать, что там какой-то рицин?
– То есть вы были у Качинского на побегушках? – оторвавшись от своей писанины, предположил Горохов.
Зверев строго посмотрел на Шуру, но Горшкова, похоже, вовсе не обиделась.
– Всеволод Михайлович был исключительным человеком! Я… и не только я, его боготворили! Да, я была его правой рукой, помощницей, даже прислугой, если хотите.
– То есть вы все знаете о Качинском? – вновь подключился к допросу Зверев.
– Разумеется.
– Расскажите нам о нем.
– Всеволоду Михайловичу было пятьдесят пять, родился он в Коломне, в семнадцать лет переехал в Москву, был связан с большевицким подпольем. Работал на заводе. В девятнадцатом году поступил в Государственную школу кинематографии при Всероссийском фотокиноотделе Наркомпроса. Учился на курсах Погодина, помогал ему на съемках фильма «Жатва», где был вторым режиссером и снялся в одной из ролей. С двадцать второго по двадцать пятый год учился в мастерской Сочинского, продолжая работать на киностудии «Межрабпом-Русь» в качестве актера и помощника режиссера. В двадцать седьмом снял свой первый фильм, который тут же получил признание…
– А в годы войны?
– Вместе с «Мосфильмом» был эвакуирован в Алма-Ату, где продолжал работать…
– Качинский был женат?
– Трижды. Первой женой стала коммунарка Мария Яновна Штольц, которая умерла через год от тифа во время Гражданской войны. Второй женой Качинского стала народная артистка Малого театра Татьяна Титова, народная артистка РСФСР. Они прожили четыре года и развелись. В двадцать шестом Всеволод Михайлович женился в третий раз на Тамаре Хергиани. У них двое детей.
– Тамара Хергиани – это же племянница Давида Хергиани, приближенного самого вождя, – снова не удержался Горохов.
Зверев строго посмотрел на Шуру и спросил:
– Сколько лет детям?
– Они уже взрослые: Прохору двадцать, а Алисе шестнадцать.
– Вы общаетесь с женой Качинского?
– И с дочерью, и с женой.
– И какие отношения у Качинского были с женой?
Горшкова тяжело вздохнула:
– Видите ли… Всеволод Михайлович не отличался добрым и приятным нравом. Кто-то даже утверждает, что он был настоящий тиран… Однако я не думаю, что супруга как-то причастна к его смерти…
– Качинский был довольно привлекательным мужчиной, несмотря на свой относительно зрелый возраст, вы не находите?
– Если до вас дошли слухи о его связях с женщинами, то я не хотела бы обсуждать данную тему!
– А с вами?
– У меня с ним ничего не было и быть не могло! Еще раз прошу избавить меня от обсуждения этой темы!
Зверев закивал:
– Хорошо, тогда давайте вернемся к нашей соде.
– Я привезла пачку из Москвы, купила ее в магазине на Мосфильмовской как раз накануне поездки сюда.
– А когда распечатали?
– Вчера вечером.
– При каких обстоятельствах?
– Вчера вечером Качинский собрал нас в фойе общежития, в котором нас разместили, чтобы проинформировать о планах на дальнейший день.
– Во сколько Качинский вас собрал?
– В шесть вечера. Мы собрались в фойе, с утра планировалось начать съемки. Мы обсуждали рабочие вопросы довольно долго, и тут Всеволоду Михайловичу стало плохо…
– Насколько плохо?
– Ничего особенного, обычный приступ изжоги.
– И именно тогда вы открыли пачку?
– Да. Я сходила в свою комнату, распечатала ее, взяла ложку и пошла в фойе. Там на журнальном столике стоял графин и стаканы. Я налила в стакан воды и положила в него ложку соды.
– И Качинский выпил его на глазах у всех.
– Да, все это видели.
– Видели, как вы дали Качинскому раствор, но не как вы открывали пачку?
– Да.
– Все ясно. Что потом? Как после этого он себя повел?
– Выпил, поморщился, и, видимо, ему полегчало.
– Почему вы решили, что ему полегчало?
– Потому что он продолжил совещание и про изжогу больше не вспоминал. Когда все кончилось, я поинтересовалась, будет ли он ужинать, он отказался.
Зверев посмотрел на Игорька.
– Общие симптомы при отравлении рицином наступают не сразу, а по истечении некоторого инкубационного периода, – без лишних слов пояснил Комарик.
– Получается, что Качинский выпил раствор около семи вечера вчера, а признаки отравления рицином проявились сегодня утром. То есть прошло не меньше четырнадцати часов…
Игорек поправил очки и авторитетно заявил:
– Я считаю, что если бы яд попал в организм нашего режиссера вчера вечером, то признаки отравления проявились бы значительно раньше!
Зверев кивнул и вновь обратился к Горшковой:
– Во сколько вы разошлись?
– Примерно в половине восьмого.
– Что случилось потом?
– Потом мы разошлись и… Подождите… – Горшкова вздрогнула и схватилась за голову. – Боже мой, я, кажется, все поняла…
– Что вы поняли?
Женщина заметно оживилась, схватила со стола стакан и сделала несколько глотков.
– Я вспомнила! После того как Качинский нас распустил и все разошлись по своим комнатам, я забыла пачку с содой на окне за цветочным горшком. Да-да, все так и было. Совещание закончилось, все разошлись, а меня вызвал к себе Головин. Нужно было обсудить ряд организационных вопросов по поводу дополнительного финансирования и привлечения статистов.
– То есть сразу после совещания вы пошли к Головину?
– У Арсения Ивановича я провела не больше получаса, потом вернулась в свою комнату и вспомнила, что оставила пачку и свою ложку в фойе. Я пошла туда и вернулась в фойе. Ложка и открытая пачка с содой были там, где я их оставила.
– Когда вы вернулись в фойе, там кто-то был?
– Нет. Я забрала соду и вернулась к себе.
– После возвращения вы куда-нибудь еще уходили? Вы выходили из номера?
– Нет.
– К вам никто не приходил?
– Нет, я примерно с полчаса поработала с документами и легла спать.
– Что случилось утром? Ничего необычного не произошло?
– В том-то и дело, что произошло! Примерно в пять утра в мою дверь постучали. Когда я открыла, то увидела Качинского. Он был раздражен и снова пожаловался на изжогу.
– И вы снова сделали раствор?
– Да! Он его выпил, пожаловался на духоту и неприятный запах в его комнате и ушел. Спустя три часа мы все сели в машины и отправились на съемки. Когда мы уехали, пачку я оставила в своей комнате.
Зверев оглядел присутствующих и подошел к Горшковой, та встала.
– Ну что ж, картина вроде бы вырисовывается.
– Картина? Меня что… посадят?
Зверев усмехнулся:
– Надеюсь, что нет, хотя, если вы нам соврали, у вас могут возникнуть серьезные неприятности.
– Все, что я вам сообщила, – чистая правда! Я же все понимаю!
Зверев пожал Софье Горшковой руку и велел Костину проводить ее до крыльца.
Глава третья
Пройдя через южные ворота, Зверев обогнул яблоневый сад и вышел к братскому корпусу бывшего Мирожского монастыря, ныне используемому как общежитие. В годы оккупации здесь находился концлагерь для женщин и детей. После войны разрушенные постройки восстановили и стали использовать для жилья. Именно здесь, как он уже знал, и разместились на постой прибывшие на съемку нового фильма московские гости.
Двухэтажное побеленное здание было окружено густым кустарником, у всех трех подъездов стояли лавочки, на одной из которых Павел Васильевич увидел молодую парочку. По имевшемуся у него описанию Зверев узнал юную ассистентку режиссера Анечку Дроздову. Молодой человек, сидевший рядом с ней и обнимающий девушку за талию, наверняка был оператором Дмитрием Уточкиным.
Увидев внезапно появившегося из-за поворота Зверева, девушка тут же оттолкнула руку своего очкастого кавалера и отсела чуть в сторону.
– Здравствуйте! Если не ошибаюсь, именно здесь остановились прибывшие в наш город московские гости, которые будут снимать у нас фильм? – учтиво поинтересовался Зверев.
– Не ошибаетесь! – довольно дерзко парировал Уточкин. – А вы чего здесь забыли? И, вообще, вы кто?
Анечка ткнула своего соседа локтем и улыбнулась.
– Здравствуйте! Вы к нам по делу? У нас ведь такое несчастье.
– Я в курсе! Именно поэтому я здесь. – Зверев показал удостоверение.
– Так вы из милиции? – Анечка вскочила и протянула майору руку. – Анна Дроздова! Можно просто Аня.
Зверев пожал крохотную ручонку:
– Майор Зверев… Павел Васильевич! Можно просто Павел.
– А это наш оператор Дмитрий Уточкин, – представила коллегу Анечка.
– Дмитрий Борисович, – сухо представился Уточкин, при этом отвернулся и не протянул руки.
Зверев улыбнулся и покачал головой.
– Ну что ж, поскольку мы познакомились, скажу, что имею желание задать вам несколько вопросов. Позвольте присесть?
– Разумеется! – воскликнула Анечка. Зверев занял место справа от нее. – Вы будете искать убийцу нашего режиссера? – воскликнула Анечка, ее глаза сверкали.
– По крайней мере, попытаюсь! Итак, раз уж вы меня раскусили, тогда вот мой первый вопрос: как давно вы здесь поселились?
– Живем мы тут уже четвертый день! Такое чудесное место, правда мы еще особо нигде не были. Первый день съемок был сорван! Теперь мы здесь прозябаем и не можем найти себе места! Один раз, правда, сходили в кремль, полюбовались местными красотами. А вот теперь чего-то ждем, но сами не знаем чего! Такая трагедия, очень жаль Всеволода Михайловича. Такой был талантливый человек и так рано ушел. У него ведь двое детишек остались. И, кроме всего прочего, никто толком не знает, что теперь будет с фильмом, вполне возможно, что его закроют…
– И такое может случиться?
– Всеволод Михайлович ведь был главной достопримечательностью этого мероприятия. Он столько сделал для того, чтобы снять этот фильм, он был его душой, а теперь… – продолжала сетовать Анечка. – Я даже не знаю, что будет теперь…
– Да ничего не будет, – фыркнул Уточкин. – Пришлют другого режиссера, и продолжим съемки. Головин уже уехал в Москву, уверен, недели не пройдет, как нам кого-нибудь пришлют.
– Кого же, по-твоему, нам пришлют? – поинтересовалась Анечка.
– Гордиевича… Может, Славинского, да мало ли на «Мосфильме» уникальных личностей?
– Ничего ты не понимаешь, Митенька, – Анечка надула губки. – Гордиевич, конечно, яркий режиссер и подает большие надежды, но он еще слишком молод. Славинский же, наоборот, уже старый. Он ведь еще немое кино снимал.
– Качинский тоже начинал с немого кино!
– Да, но Качинский всю свою душу в этот проект вложил, у него столько идей было…
– Душу вложил, идеи у него были… И что? Придет новый режиссер, появятся новые идеи!
Зверев покашлял:
– Простите, вы, кажется, сказали, что ваш директор уехал в Москву? Это точно?
– Еще вчера вечером! – заверила Анечка.
– Ясно! – Зверев тут же вспомнил свою бурную ночку с Сонечкой Мосиной, усталость после бурных любовных утех и мысленно отругал себя за то, что дал Головину уехать, так и не поговорив с ним как следует.
– Хотел еще спросить: вы в этом общежитии одни живете?
– Что значит – одни? – не поняла Анечка.
– Я имею в виду, только актеры и съемочная группа? Или есть кто-то еще.
– Нет, только мы.
– А можете мне перечислить всех поименно?
– Могу! – Анечка стала загибать пальцы. – На первом этаже, как раз напротив комнаты Качинского, живет наша Сонечка…
– Вы имеете в виду Софью Горшкову, помощника режиссера? – уточнил Зверев.
– Да, она же у Всеволода Михайловича кем-то вроде няньки была: чай ему носила, лекарства и все такое. Чуть дальше по коридору живет Горшков, а напротив него Маргарита Юрьевна.
– А это кто?
– Маргарита Юрьевна Фирсова – наш главный костюмер. Дальше – моя комната, а следом – Митина.
– Хорошо, постараюсь запомнить.
– Еще на первом этаже, только в другом крыле, живут Аглая Денисовна Малиновская, наш мастер перевоплощения…
– Это наш гример, – с усмешкой уточнил Уточкин. – Эдакая знойная женщина, мечта поэта.
Анечка стукнула Митю в плечо:
– Хватит над ней насмехаться. Она же хорошая.
– А кто говорит, что плохая? Только болтает без умолку и в облаках витает, как школьница. Вы, товарищ милиционер, если пойдете ее допрашивать, будьте осторожны.
– Это еще почему? – насторожился Зверев.
– Она у нас женщина одинокая и очень любит таких брутальных красавцев! – снова хохотнул Уточкин, а Анечка тут же в очередной раз ткнула его кулаком.
– Хватит меня колотить! Сама же видишь, что я просто о нашей доблестной милиции забочусь!
Анечка надула губки:
– Вредный ты! Никуда я с тобой не пойду!
– Ладно-ладно, умолкаю…
Зверев, которому слегка наскучило воркование этих драчливых голубков, задал следующий вопрос:
– Со съемочной группой мы разобрались?
– Не совсем, – уточнила Анечка. – Напротив комнаты Малиновской живет наш отважный Феденька Быков.
– Это наш постановщик трюков. Кстати, тоже очень брутальный мужчина, – пояснил Уточкин с долей сарказма. – Анечка от него без ума…
– Ничего и не без ума! – щечки юной красавицы тут же порозовели и стали надуваться.
Зверев поспешил задать следующий вопрос:
– А кто живет на втором этаже?
– На втором у нас расположились актеры, – продолжила Анечка. – Это еще одна наша гордость – Борис Дорохов. Он, между прочим, народный артист РСФСР.
– А кого он играет?
– Воеводу Шуйского! Потом наша восходящая звезда Таисия Рождественская. Она играет племянницу боярина Пыхова.
– А его кто играет?
– Актер Михаил Зотов!
– Такой же противный тип, как и его персонаж, – вполголоса пробубнил Уточкин.
Анечка фыркнула, но на этот раз лишь махнула рукой.
– Потом Юра Семин – он играет сотника Платона. Илья Черноусов у нас играет Замойского.
– А это кто?
– Да вы что! Это же весьма известный исторический персонаж. Ян Замойский – это сам коронный гетман Войска польского, именно он и руководил осадой Пскова. Кто там еще у нас остался?..
– Артур Шахов играет немецкого дворянина Моллера. Это тоже отрицательный персонаж, – продолжил Уточкин. – И напоследок осталась Марина Жилина, которая играет Гризельду.
– А Гризельда – это кто?
– Третья жена Замойского, племянница польского короля Стефана Батория.
Зверев покачал головой:
– Что ж, так с ходу всех и не запомнишь!
– Если хотите, я вам вкратце сюжет фильма расскажу. Хотите?
– Давайте попробуем.
– Итак, январь 1582 года. Великий коронный гетман Королевства Польского граф Ян Замойский уже почти полгода безуспешно осаждает Псков. Находящийся в осажденном поляками Пскове боярин Пыхов ведет тайные переговоры с немцем Мюллером, являющимся первым советником и правой рукой Замойского. Хитрый боярин готов открыть городские ворота полякам, но за это требует высокую награду. Зная, что гетман недавно овдовел, Пыхов желает породниться с ним. В качестве награды за свое предательство боярин предлагает Замойскому в жены свою младшую дочь, красавицу Дарью. Гордый и спесивый гетман поначалу не желает и слышать о таком неравном браке, однако, увидев красавицу Дарью, меняет свое решение. Дарью, как я уже говорила, играет Рождественская. Когда проходили пробы, Качинский был ею буквально очарован.
– Что, и впрямь такая красавица? – заинтересовался Зверев.
Анечка поправила рукой свои косички:
– Очень красивая…
– Да перестань ты! – вновь вмешался Уточкин. – Таких, как она, на «Мосфильме» хватает!
– Замолчи, ты мешаешь мне рассказывать! Так вот, вернемся к сюжету. Сама Дарья не желает идти замуж за одного из знатнейших представителей польской шляхты, так как любит простого сотника Платона. Платон проникает в расположение польских частей и похищает возлюбленную из рук неприятеля и вместе с воинами воеводы Мясоедова прорывается в Псков.
– Мясоедова играет актер Гордей Хренников, но все эпизоды с ним уже отсняты, так что он у нас остался в Москве.
– Ну что ж, теперь мне действительно будет проще всех запомнить.
– Конечно, запомните, – усмехнулся Уточкин. – Вы ведь среди нас теперь убийцу искать станете. Так что наверняка с каждым побеседовать придется.
– Думаю, что и на этот раз вы правы.
– Вы будете среди нас искать убийцу! – Анечка хлопнула в ладоши. – Как интересно! Так это же настоящий детектив получается, совсем как у Агаты Кристи. Значит, вы у нас теперь как Эркюль Пуаро. Обожаю этого сыщика!
– Не разделяю твоего оптимизма, Анечка, – буркнул Уточкин. – Хоть я тоже люблю романы Агаты Кристи, но вовсе не желаю, чтобы меня постоянно допрашивали, и уж совсем не хочу, чтобы герои нашего детективного приключения стали один за другим умирать, как персонажи из книги «Десять негритят».
Анечка вздрогнула и с мольбой посмотрела на Зверева:
– А что, такое возможно?
Зверев покачал головой:
– Увы, следствие только начато, но мы уже имеем все основания полагать, что Качинский был отравлен. Так что вам всем, и в самом деле, нужно вести себя осторожно. И, кстати, чуть не забыл. Скажите, вечером, накануне отравления Качинского, вы были на собрании в фойе?
– Были, – ответила Анечка.
– А когда оно кончилось, куда вы пошли?
– Еще днем мы с Митей решили вечером прогуляться до кремля, но Всеволод Михайлович надавал нам в тот вечер столько заданий, что мы вынуждены были отменить все прогулки и пошли по своим комнатам.
– И в фойе вы не возвращались?
– Возвращалась, – тут же сообщила Анечка. – Забыла свою тетрадку.
– Когда вы вернулись за тетрадкой, в фойе кто-нибудь был?
– Нет! Я забежала, забрала тетрадку и пошла к себе.
– А вы, Дмитрий Борисович, возвращались в фойе?
– Какой он вам Дмитрий Борисович? – рассмеялась Анечка. – Зовите его просто Митя. Тоже мне – Борисович, может, хватит выпендриваться?
Митя снова фыркнул и отвернулся:
– Я не ношу с собой никаких тетрадок и ничего не забываю!
– То есть вы не возвращались? – переспросил Зверев.
– Весь вечер я был в своем номере и никуда не выходил, а что?
– Ну что ж, спасибо, – Зверев попрощался с ребятами и вошел в подъезд.
Глава четвертая
Дверь открыла жгучая брюнетка с родинкой на щеке. В руке она держала надкусанную шоколадную конфетку «Мишка на севере». Павел Васильевич с трудом сдержал улыбку, вспомнив о том, что ему накануне сообщил Митя Уточкин, явно намекая на сходство Аглаи Малиновской с героиней популярного романа писателей-сатириков Ильфа и Петрова.
«Пожалуй, с этим сравнением ворчливого очкарика-оператора стоит согласиться», – подумал Зверев, разглядывая знойную даму.
Стрижка каре, ярко накрашенные губы и зеленые глаза с длиннющими ресницами дополняли огромная грудь и двойной подбородок. Зверев не исключил, что когда-то эта темноволосая брюнетка и привлекала к себе восторженные мужские взгляды, однако малоподвижный образ жизни и любовь к сладкому сделали свое нехорошее дело. При росте примерно метр шестьдесят пять, весила Аглая Денисовна никак не меньше центнера и сильно смахивала на футляр от контрабаса. На вид ей было около сорока пяти. Одета в шелковый сиреневый сарафан с тонкими бретельками. На ногах – замшевые туфли с помпонами.
– Аглая Денисовна?.. Здравствуйте, – томным баритоном поздоровался Зверев. – Я из милиции. Позвольте войти?
Аглая Денисовна оглядела гостя с головы до ног и, оставшись довольной результатами осмотра, отступила.
Они вошли в комнатку, уставленную вешалками со всякого рода одеждами. Помимо кровати и двух шифоньеров, здесь были два массивных фонаря, у стены – огромное зеркало. На столике, у окна, стояла вазочка с конфетами.
– Простите за беспорядок и тесноту! Мне часто приходится работать прямо здесь, поэтому мое жилище сейчас напоминает гримерку, – женщина подошла к журнальному столику и взяла в руки вазочку. – Могу я вам что-нибудь предложить? Чай? Кофе? Вот, есть конфеты. Не хотите, тогда могу предложить очень хороший армянский коньяк.
– Простите, я на работе, – тактично отказался Зверев и уселся на вытертый суконный стул, предложенный хозяйкой.
Малиновская уселась в кресло, вздохнула, взяла с подоконника какой-то модный журнальчик и стала обмахиваться им как веером.
– Итак, если я правильно понимаю, ваш визит связан с этой ужасной смертью нашего режиссера. Боже мой, какая невозвратимая потеря! Умер такой человек… Кстати, у вас ведь наверняка уже есть подозреваемый?
– Качинского отравили, и яд ему подала ваша Софья Горшкова в стакане с содовым раствором. Вот все, что нам пока известно.
– Вы считаете, что Софья убила Качинского?
– Я думаю, что она сделала это не умышленно. Она не знала, что в стакане яд. Или я ошибаюсь? Как вы думаете, Софья могла убить Качинского умышленно?
– Боже упаси! Чтобы Сонечка убила Качинского! Это что-то из области невероятного.
– Почему?
– Потому что эта уже вполне взрослая женщина, как и десятки глупых девочек, которые работают у нас на «Мосфильме», была влюблена в нашего режиссера! Он, конечно же, ей не оказывал взаимности. Поэтому, прекрасно это осознавая, Сонечка просто хотела быть рядом со своим кумиром. Она ведь числится у нас помощником режиссера, а это довольно серьезная должность. Помощник режиссера в обычной практике занимается организацией постановок, планированием, обеспечением реквизитом и прочее и прочее!
– И Горшкова всем этим не занималась?
– Почему нет? Очень даже занималась и проявляла настоящее рвение. Для Качинского она, помимо всего прочего, была еще своего рода нянькой: варила ему кофе, готовила завтраки, делала для него этот ужасный содовый раствор. Именно поэтому ее почти никто не воспринимал как руководителя. – Малиновская манерно покачала головой. – И все из-за ее несчастной безответной любви.
– Насколько я знаю, Качинский был женат.
– Трижды! Только это не мешало ему волочиться за хорошенькими актрисами, многие из которых буквально таяли от одного его взгляда.
– А какие у вас с ним были отношения?
– На что вы намекаете?
– Вы эффектная женщина! Ну и…
– Я еще не выжила из ума, чтобы западать на таких ходоков, как Качинский. Пусть этим занимаются другие.
– А в этих стенах сейчас, помимо Горшковой, обитают эти самые другие?
Малиновская отвернулась и стала еще сильнее обмахиваться журнальчиком.
– Я, знаете ли, не люблю сплетен…
– Я не прошу вас сплетничать! Совершено убийство, и, чтобы найти преступника, я должен четко представлять себе всю картину преступления.
– Ну, хорошо, я вам расскажу! Я совершенно точно знаю, что наша Мариаша была влюблена в Качинского до беспамятности.
– Вы имеете в виду актрису Марианну Жилину, которая играет Гризельду? – уточнил Зверев.
– Вообще-то изначально Жилина должна была играть Дарью, но в итоге эта роль досталась Рождественской.
– А как так вышло?
Малиновская посмотрела на Зверева исподлобья:
– У нашей Марианны был страстный роман с Качинским, и многие об этом знают! Все это длилось довольно долго. Марианна получала главные роли, сопровождала Качинского во всех его поездках, но как-то раз все изменилось. Случилось это, когда шел отбор актеров для нашего нового фильма. Как я уже сказала, никто не сомневался, что и на этот раз Качинский отдаст своей любовнице главную роль, но тут появилась эта Рождественская. Как только Качинский ее увидел, он буквально сошел с ума.
– А как вы думаете, такое случилось с ним впервые?
– Нет, конечно! Качинский менял своих фавориток регулярно, поэтому появление очередной роковой красотки в окружении нашего режиссера все посчитали делом обычным. Жилина получила роль Гризельды, а Таечка Рождественская была утверждена на роль Дарьи.
Зверев нахмурился:
– Если я правильно понял, то Гризедьда – племянница Стефана Батория, а это значит, что она королевского рода. Разве не все актрисы мечтают сыграть принцессу?
Малиновская рассмеялась:
– В нашем кинематографе, чтобы выстроить себе кинокарьеру, совсем необязательно играть королев или принцесс. Орловой, например, славу принесли роли почтальонш и домработниц, а Ладыниной вообще пришлось играть свинарку, и – ничего. Дарья – это главная женская роль в новом фильме. Дарья для Рождественской – это дорога в большое кино. Что же касается Гризельды, то в фильме она появляется лишь дважды, да и то в самом конце. По сценарию у нашей так называемой принцессы только две или три реплики, так что делайте выводы.
Малиновская отложила в сторону журнал, подошла к шифоньеру, достала оттуда пачку «Camel» и хрустальную пепельницу. Зверев щелкнул зажигалкой.
– Что же у нас тогда получается? Качинский бросил любовницу, нашел себе новую пассию, Жилина за это его наверняка возненавидела. Чем не повод покарать бывшего возлюбленного и не отправить его на тот свет?
Малиновская выпустила колечко дыма и снова опустилась в кресло.
– Если вас интересует мое мнение, то я не думаю, что Жилина могла убить Всеволода Михайловича! Она продолжала липнуть к нему, то и дело пыталась вызвать на разговор. Качинского это, конечно, раздражало. Он постоянно орал на Марианну, но та терпела обиды и вела себя как послушная собачонка. А вот что касается Рождественской, то Марианна ее возненавидела! Так что, если бы Марианна и решилась на убийство, она наверняка бы прикончила свою счастливую соперницу, а вовсе не бывшего любовника.
– А Рождественская могла убить Качинского?
Малиновская усмехнулась:
– Зачем ей это делать?
– Ну… если, как вы говорите, у них роман, то они могли поссориться и в результате… Качинский – звезда, человек с массой возможностей.
– Качинский обхаживал Таисию, как только мог. Зачем резать курицу, несущую золотые яйца? Пока Качинский был жив, будущее Таечки было светлым, а вот сейчас ее карьера находится под угрозой! Теперь, я полагаю, Всеволода Михайловича заменит кто-то другой. Это будет либо Гордиевич, либо Славинский. Гордиевич – примерный семьянин, а Славинский слишком стар. Поэтому ни тот ни другой не попадет в ту же ловушку, которую ветреному ловеласу Качинскому устроила наша Таечка.
– Хотите сказать, что новый режиссер может лишить Рождественскую заветной роли?
– Такое вполне возможно! Материалов с ее участием отснято не так уж и много. Таечка, конечно, красотка, но она не особо опытная. Более того, если новым режиссером будет Гордиевич, то он наверняка уберет Рождественскую и отдаст главную женскую роль Жилиной.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно. Гордиевич уже работал с Жилиной, и у них хорошие отношения. Что же касается Славинского, то они с Качинским, мягко говоря, недолюбливали друг друга. Поэтому, когда Славинский узнает, как наша Таисия получила главную роль, он может выбросить ее из фильма просто, чтобы насолить Качинскому.
– Трудно насолить тому, кого уже нет в живых!
– Зато легко тем, кто был ему близок!
Зверев задумался и задал следующий вопрос:
– А что вы можете сказать об Анечке Дроздовой? Она могла желать Качинскому смерти? Она не входит в список тех, кто был от Качинского без ума?
– Анечка действительно была без ума от Качинского, но она восхищалась лишь его талантом, только и всего! Что же касается влюбленности… то я вам скажу, что наша маленькая Анечка влюблена совсем в другого мужчину… помоложе.
Зверев подался вперед и загадочно подмигнул собеседнице:
– Вы, конечно, говорите про Уточкина!
Аглая Денисовна рассмеялась, при этом все ее подбородки пришли в движение:
– Ничего подобного! Анечка влюблена в нашего постановщика трюков Федю Быкова, а с Уточкиным они просто приятели.
– А мне показалось…
– Ну и напрасно, – довольно резко перебила его Малиновская. – Митя обхаживает Анечку, как может, а она втайне сохнет по Феденьке!
– Если я правильно понял, Басов к Анечке равнодушен.
– Вы правильно поняли.
Зверев щелкнул пальцами и откинулся назад:
– И напоследок. Маргарита Юрьевна Фирсова – ваш ведущий костюмер! Все понятно. А что вы про Фирсову можете сказать? Она, наверное, тоже попала в лапы к вашему любвеобильному режиссеру.
Малиновская поморщилась:
– Вы не поверите! Если это и так, то я об этом ничего не знаю. Фирсова – она ведь такая… Не люблю ее! Она для меня темная лошадка. Так что уж извините.
Аглая Денисовна загасила сигарету и, развернув фантик, сунула в рот очередного «Мишку».
Зверев поднялся:
– Ну что ж, спасибо за интересные сведения, наверняка то, что вы мне рассказали, поможет нам в расследовании. И еще. Вы ведь тоже были на общем собрании в фойе, когда Качинский собрал всех накануне своего отравления.
– Разумеется.
– А после собрания куда вы пошли?
– Сюда, в свою комнату.
– И в фойе больше не возвращались?
– Возвращалась, – женщина постучала пальцами по лежавшей у нее на коленях пачке. – Я в тот день забыла на стульчике свой «Camel».
* * *
Борис Иванович Дорохов встретил Зверева в халате и с большим хрустальным бокалом, до половины наполненным янтарной жидкостью. Майор, который неплохо разбирался в этом вопросе, по запаху определил, что народный артист пьет не особо народный, а прямо-таки элитный алкоголь, а именно – должным образом выдержанный коньяк, скорее всего, армянский.
– Ого! Вот к нам и милиция пожаловала, – заплетающимся голосом пробасил артист.
– Я вроде еще вам не представился. Как вы догадались, что я из милиции?
Дорохов ухмыльнулся, ткнул в потолок указательным пальцем и погрозил кому-то невидимому: