Аудовера ходила взад и вперед по комнате в ожидании мужа. Сыновья, причесанные и одетые в праздничные платья, постоянно бегали к двери, стараясь услышать шаги отца. Когда наконец они раздались и он вошел в комнату, мальчики рванулись к нему. Он по очереди поцеловал сыновей, подбросил вверх младшего и, подойдя к колыбели, равнодушно взглянул на мирно спавшую дочь. Аудовера робко подошла к мужу и остановилась, как собачонка, ожидавшая ласки от хозяина. Король повернулся и гневно посмотрел на жену:



– Это правда, что вы стали крестной нашей дочери?



Она сжалась, не понимая, в чем перед ним провинилась.



– Крестная мать не пришла. Мы не могли заставлять епископа ждать или отменить обряд – вам это прекрасно известно. Скажите, что мне оставалось делать? Кроме того, я всего лишь изображала ее, подержав Базину над купелью. Монсеньор Претекстат может это подтвердить.



– Монсеньор, монсеньор, – пробурчал Хильперик. – В голове не укладывается, как человек, посвятивший себя церкви, мог совершить такое. По-хорошему, его следовало отстранить. – Он сел на кровать и тяжело вздохнул: – Известно ли вам, что теперь мы с вами будто брат и сестра, что я не смогу делить с вами ложе?



Бедняжка сжалась еще больше и нервно дергала складки длинного платья.



– Я думала…



– Ни о чем вы не думали! – Король встал так резко, что кровать предостерегающе заскрипела. – Единственное, что мне теперь остается, – оформить с вами развод и отправить в монастырь вместе с дочерью.



Аудовера вдруг вскинула голову:



– Скажи, Хильперик, вы специально все подстроили?



Он бросил на нее удивленный взгляд:



– Ты о чем?



Аудовера расхохоталась:



– Ты хочешь быть с этой ведьмой, Фредегондой, и не знаешь, как от меня избавиться. Вы оба не знаете… Это она посоветовала мне быть крестной для нашей дочери. Скажи, это ты ее научил? – Она стукнула кулаком по стене, сама удивляясь своей храбрости – до этого момента женщина никогда не осмеливалась так разговаривать с мужем. – Конечно, ты. Ты всегда нарушал основные принципы христианства, а теперь боишься пойти против мелочного требования церковного обычая? На тебя это не похоже, тут дело в другом. Что ж, ступай к своей любовнице, а я буду вечно проклинать вас обоих. – Голос ее оборвался рыданиями.



Хильперик не ответил. Он вышел из комнаты, с силой хлопнув дверью. Аудовера упала на кровать и зарыдала.



На следующий день король уведомил епископа о своем разводе и об отъезде супруги – теперь уже бывшей – вместе с дочерью в женский монастырь в Мансе, а сам позвал Фредегонду, и они, страстно обнявшись, упали на постель. Теперь их любви никто не мешал.


Глава 19

Крым, наши дни

– Залезайте, Дмитрий, – позвал Федор психолога. – Вы не укачиваетесь?

Лихута покачал головой:

– Нет.

– Это хорошо. – Панарин-младший расположился на скамеечке на корме. – Если не возражаете, мы с вами посидим на свежем воздухе. Лазебников и Нечипоренко предпочитают каюту. Да, на этом катерке есть еще и каюта, но она маленькая и душная.

– Вы правы, лучше посидеть на воздухе, – согласился с ним психолог. Истомин встал у штурвала. Катер качнулся, вздрогнул и понесся по водной глади.

– Никогда не был в вашем городе, – проговорил Федор. – Где он находится?

– Недалеко от Новороссийска, – пояснил Лихута. – Но моря там нет.

Панарин-младший замахал руками:

– Только не говорите, что не умеете плавать.

– Не скажу, – успокоил его молодой человек. – Я занимался плаванием с детства.

– Я почему-то так и думал. – Новый знакомый наклонил голову и вдруг спросил: – Значит, вы пишете статьи в журнал. Насколько я понял, они на тему гламура?

– Ну почему же, – улыбнулся психолог. – Я пишу на разные темы. – Сказав это, он взмолился, чтобы Федор больше ни о чем таком его не спрашивал. Кто знает, насколько хорошо этот парень разбирается в журналистике? Если прекрасно, тогда его вопросы могут поставить Лихуту в тупик.

– Кажется, в каждом журнале есть разные отделы, – продолжал Федор. – Как же называется ваш?

«Вот черт», – буркнул про себя Дмитрий, но вслух ответил:

– Знаете один анекдот, Федор? Собрались военные тесной компанией, чтобы отдохнуть, а их начальник поручил адъютанту подслушивать, о чем они говорят, и докладывать ему. Прибегает к нему адъютант в первый раз и докладывает:

– Говорят о женщинах.

Начальник кивает:

– Хорошо. Иди слушай дальше.

Прибегает адъютант во второй раз:

– Опять речь идет о женщинах.

Командир снова машет рукой:

– Нормально.

Прибегает адъютант в третий раз:

– Говорят о службе.

Начальник со злостью ему отвечает:

– Вот гады, опять напились.

Панарин хихикнул:

– То есть вы намекаете, что не хотите говорить о работе?

– Кажется, вы меня поняли. Вы и сами едете на Остров, чтобы на сутки отключиться от бизнеса, – ответил молодой человек.

Федор наклонил голову:

– Ладно, понимаю. Давайте о чем-нибудь другом.

– Расскажите о себе, – посоветовал психолог.

– Вопрос профессионального журналиста. – Панарин усмехнулся: – Только зачем? Кому это интересно? Разве вы когда-нибудь обо мне напишете? – В голосе послышалась горечь, и Лихуте стало его жаль.

– Почему вы так думаете? – поинтересовался он.

– Да потому что всю жизнь меня считали лузером, – Федор щелкнул пальцами. – С самого рождения, понимаете?

– Нет, не понимаю, – признался психолог, думая, что младший брат продолжит эту тему, но тот махнул рукой:

– Вам неприятно говорить о своей работе, а мне – о своей жизни. Это неинтересно, поверьте. И притом из меня плохой рассказчик. Вот Петя мастер травить разные байки.

Он сложил на груди руки, приняв наполеоновскую позу, и отошел к бортику катера. Эта поза всегда свидетельствовала о защитной реакции или негативном состоянии.

«Да что за отношения у него с братом? – подумал Лихута. – Федю коробит, когда он о нем говорит». Молодой человек чувствовал: на Острове ему предстоит разобраться во многом, в том числе и в отношениях между мужчинами. С первого взгляда сделать какие-то выводы всегда трудно. Если взять во внимание мимику и жесты друзей при приветствии, то можно было смело сказать: ничто не свидетельствовало о неприязни между ними. Во-первых, улыбки, которыми обменялись приятели, говорили именно о дружелюбии. Вообще улыбка может о многом поведать. Она не всегда является признаком хорошего расположения к человеку. При дружелюбной улыбке собеседники обнажают верхний ряд зубов, а не просто растягивают губы. Именно так и улыбались приятели Истомина. Рукопожатия их были обоюдно крепки, они смотрели друг другу в глаза, что свидетельствовало об откровенности. Нет, на первый взгляд выявить ничего не удалось.

– Вы общались с Виктором? – спросил Дмитрий у Панарина-младшего, стоявшего у бортика и смотревшего на воду. Тот встрепенулся:

– Значит, Борис Дмитриевич уже успел рассказать вам о племяннике?

– Да, – кивнул психолог. – Судя по всему, Виктор для него был единственным близким человеком.

– Это верно, – согласился Федор. – А еще Витька был потрясающим парнем – честным, открытым, веселым. Существует мнение, что Бог забирает лучших. – Он помрачнел и сел рядом с Дмитрием. – Но тут другой случай. Наверняка Истомин говорил вам об этом.

– Вскользь. – Лихуте хотелось узнать о гибели Виктора от собеседника. Ведь каждый по-своему способен оценить ситуацию.

– Вскользь? – Федор дернулся: – Странно. Значит, вы не знаете, что его племянник покончил жизнь самоубийством во время нашего пребывания на Острове?

Психолог покачал головой:

– К сожалению, не знаю.

Панарин скривился:

– Это было ужасно. Я впервые в жизни видел мертвого человека. Да и мертвые выглядят по-разному. Виктор повесился… До сих пор мне снятся его выпученные глаза и синее лицо…

Дмитрий придвинулся к нему:

– Вы говорите, покончил с собой? Но почему?

Молодой человек вздохнул:

– Этого не знает никто. – Он задумчиво посмотрел вдаль. – В тот день было все как обычно. Мы приехали на катере, расположились и отправились на рыбалку. Истомин присоединился к нам чуть позже. Виктор задержал его. Мы просидели на катере у пирса около часа. Рыба клевала очень плохо. Мы поймали пару кефалей, очень тощих и неаппетитных, и решили, что с нас хватит. Бросив рыбу в ведро, побрели к домику. – Он поежился. – Витя висел на высокой сосне. Сначала нам показалось, что это шутка. Виктор любил разыгрывать. Борис Дмитриевич первым подошел к нему, посмотрел на племянника и упал в обморок. Тогда мы бросились к дереву… Не заставляйте меня рассказывать, что я увидел. Повторяю, это было ужасно. – Федор провел рукой по лбу. – Мой брат первым взял себя в руки. Мы привели в чувство Истомина, а потом долго спорили, вызывать полицию или сначала снять тело с дерева. Это было жутко – смотреть, как он висит. В общем, после долгих разговоров мы сняли Виктора. Потом подъехала полиция. – Его губы дрогнули. – И Виктора увезли. Я слышал, что Борис Дмитриевич неоднократно ходил к следователю и доказывал, что его племянник не мог сам покончить с собой, что все это подстроено, что перед смертью Витя якобы пытался ему что-то рассказать, но он отмахнулся и теперь не простит себе этого до конца жизни… Однако следователь остался при своем мнении – самоубийство.

Психолог внимательно слушал и наблюдал за собеседником. Все в его облике свидетельствовало о неподдельной печали. Голос звучал слабо, речь была растянута, голова опущена. Федор действительно скорбел о гибели Виктора. Возможно, они не успели подружиться, но Панарин-младший, судя по всему, симпатизировал Вите.

– Для самоубийства должны быть веские причины, – начал Лихута. – Это и неудачи в жизни, и несчастная любовь, и общее непонимание…

Федор замахал руками:

– Это все ерунда. Можете мне не говорить. Узнав мнение следователя, я заглянул в интернет и прочел все, что там есть о самоубийцах. Поверьте, ни одна причина не подходит Витьку.

– Вы часто общались? – поинтересовался Дмитрий.

– С Виктором? – удивился парень. – Нет, не часто. У нас не было общих точек соприкосновения, ну, кроме нашей компании. Впрочем, иногда Витя приходил к нам в дом, но для того, чтобы поболтать с моим племянником. – Он как-то жалко улыбнулся: – Видите ли, у нас с братом большая разница, его сын Семен ненамного моложе меня и почти ровесник Виктору. После его гибели я попытался поговорить с ним и выяснить, что он думает по этому поводу, но не получил вразумительного ответа.

– Вы видели его девушку? – спросил психолог. – Не из-за нее ли все произошло?

Федор так мотнул головой, что Дмитрию показалось: она сейчас отлетит.

– Даша не та девушка, чтобы из-за нее вешаться, – процедил он. – Расставание стало их обоюдным решением. И потом, Виктор с кем-то познакомился в соцсетях и собирался на свидание. Кажется, он не успел встретиться с новой знакомой.

– А я все думаю, где ты пропадаешь? – раздался громкий голос, и на маленькую палубу катера вылез Панарин-старший. – Небось уже успел утомить человека своей пустой болтовней?

Дмитрий бросил взгляд на Федора. Он запрокинул голову, что говорило об агрессии и готовности защищаться, прищурил глаза и с вызовом посмотрел на брата. Наверняка из его уст вырвалось бы что-нибудь едкое, но Лихута постарался опередить собеседника:

– Вы напрасно так думаете. Мне с ним очень интересно.

– Правда? Тогда подвиньтесь. – Петр постарался уместиться между ними. Федор оперся на бортик и скрестил руки на груди. Дмитрий уже видел его в этой позе и на этот раз лишь укрепился в своем мнении, что младший брат при появлении старшего испытывал дискомфорт. Психолог прочел много литературы об этом жесте. Многие ученые оспаривали, что подобная поза свидетельствовала о попытке отгородиться от угрозы или неловкой ситуации. Они утверждали: некоторым просто-напросто удобно такое положение рук, но, как показывали исследования, все жесты людей были всегда непосредственно связаны с их эмоциями. Из этого вытекало: жесты отражали внутреннее состояние и настроение человека. То есть скрещенное положение рук кажется удобным тем, кто находится в плохом настроении, нервозном состоянии или несогласии с собеседником. Петр, казалось, не замечал всего этого или давно привык ко всем жестам и позам брата.

– Говорите, вам с ним интересно? И что же он вам рассказывал?

Федор положил руки на колени, сжал кулаки и свел брови. Теперь он сам был готов к нападению.

«Не хватало еще здесь драки», – испугался Дмитрий и поспешил разрядить ситуацию:

– Сейчас все говорят только об одном – о политике. Вы можете присоединиться. Мне было бы интересно узнать и ваше мнение.

Панарин-старший чуть приподнялся и сплюнул в воду.

– Мне осточертела политика, – признался он. – Я не желаю говорить об этом. Федя, – обратился мужчина к брату, – спустись в каюту, там требуется твоя помощь. А мы с товарищем – или господином журналистом – немного побеседуем о другом.

Глава 20

Руан, 566 год н. э.


Прошло четыре года. Фредегонда и Хильперик почти не расставались. Она чувствовала, что король по-настоящему полюбил ее, и страстно желала подарить ему наследника. Ребенок родился в положенный час, но не дожил и до года – умер от дизентерии.



– Я еще рожу тебе сына, – шептала Фредегонда по ночам, и Хильперик, любуясь ее точеной фигурой, изумрудными глазами и тонкими чертами лица, целовал сочные, клубничные губы. Он удивлялся сам себе: эта женщина будто приворожила его, он не мог прожить без нее и часа и поэтому брал в военные походы. Но когда Сигиберт пригласил его на свою свадьбу, Фредегонда с ним не поехала – он сам не захотел этого, вспомнив недавний разговор с братом в одном из походов. Черноволосая ведьма (тогда она отправилась с ним) крутилась рядом, надела платье, которое считала самым нарядным – голубое, с меховой окантовкой и узкими рукавами, старалась угодить, изо всех сил изображала радушную хозяйку, однако Сигиберт равнодушно смотрел на нее, не выказывал почестей, и она смущалась под его строгим взглядом.



– Ты повторяешь ошибки наших родственников. – Брат поднял кубок с вином и залпом выпил. – Наш брат Хариберт без зазрения совести появляется со служанкой собственной жены, а потом без зазрения совести ухаживает за ее сестрой-монахиней – и это человек благородных кровей. А Гунтрамн? Он не признается, но мне хорошо известно, что братец положил глаз на жену своего стражника, – а как тебе известно, это категорически запрещается, потому что мы даем клятву так не поступать, – и даже прижил с ней ребенка.



Хильперик слушал с интересом. Последнее время его интересовали только победы на поле боя, и личная жизнь братьев отошла на задний план. Да и Фредегонда занимала все его мысли, ее любовь и страсть изматывали и порабощали, и он с удивлением думал, как столько лет прожил с холодной Аудоверой.



– Он вроде женат на какой-то Меркатруде, – проговорил он и поковырял кусок жареного мяса.



– Конечно, – согласился Сигиберт, наливая себе вина. – Он в конце концов бросил жену стражника и сочетался с некой Меркатрудой, забеременевшей от него простолюдинкой. Теперь дети с неблагородной кровью будут претендовать на королевский престол. Считаешь, это правильно?



Хильперик покраснел. Он понимал, почему брат начал с ним этот разговор. Вероятно, до Сигиберта дошли слухи о его романе с Фредегондой, а сегодня он мог убедиться в том, что это никакие не слухи, а правда.



– Любовь не знает преград, – процедил он, стараясь не смотреть на брата. Сигиберт рассмеялся:



– Хорошее оправдание твоей связи! И из-за этой… – он сделал многозначительную паузу, – ты развелся с Аудоверой?



Хильперик фыркнул:



– Аудовера оказалась настолько глупой, что сама окрестила нашу дочь. А тебе известны законы. С этого мгновения она перестала быть моей женой.



Брат с грохотом поставил кубок на стол.



– Признайся честно, – он придвинул к Хильперику разгоряченное лицо с выпуклыми глазами, – это все было подстроено?



Король Нейстрии дернулся:



– Что ты такое несешь?



– Да тут не нужно быть мудрецом, чтобы сообразить, что это подстроила твоя ведьма, – усмехнулся Сигиберт. – Если хочешь знать мое мнение, она мне не нравится. Помяни мое слово, когда-нибудь ты пожалеешь, что сошелся с ней.



Хильперик отвернулся. Этот разговор был ему неприятен.



– Я не хочу быть похожим на вас. – Сигиберт потрогал золотую фистулу на плаще. – Моя супруга будет королевских кровей, не какая-нибудь шлюха для производства бастардов. Тебе известно, что меня интересуют владения вестготов в Испании. У тамошнего короля две прелестные дочери – тут мне повезло. Я посватался, и мне ответили согласием. Правда, сватался я к старшей, а получил руку младшей, Брунгильды. В общем, жду тебя на свадьбу, только одного, без твоей ведьмы.



– Ты женишься на дочери Анангильда? – удивленно спросил Хильперик.



Брат кивнул:



– Вот именно.



– И что, она действительно хороша собой? – Это известие неприятно поразило младшего брата. Сигиберт высказал вслух то, о чем Хильперик не раз задумывался, живя с простолюдинкой, которая собиралась рожать ему детей.



– Я ее никогда не видел, – брат улыбнулся. – Знаю, что она белокура, умна, образованна и красива. Разве этого мало? Правда, моя будущая жена не католичка, но все поправимо. Выйдя за меня, она отречется от арианства, и старый пройдоха епископ мне в этом поможет. Главное, Брунгильда согласна вступить в нашу веру. В общем, жду тебя на нашу свадьбу.



Этот разговор последнее время не давал покоя королю Руана. Когда настал торжественный день, Хильперик отправился к брату в одиночестве. Фредегонда проводила его до ворот, укоризненно посмотрела на прощание – во взгляде читалась мольба взять ее с собой, но на лице любимого не дрогнул ни один мускул. Он впервые задумался о том, стоит ли смешивать чистую королевскую кровь с кровью простолюдинов. Аудовера, какая она ни была, все же происходила из благородной семьи… Не оглядываясь, он поскакал в королевство брата, в Мец, чувствуя, что женщина не спускает с него изумрудных глаз и крутит на пальце старое дешевое кольцо, которое он много раз предлагал ей выбросить.



Хильперик и Сигиберт, стоя перед воротами замка, ожидали невесту вместе с толпой народа, увеличивавшейся с каждой минутой, и вскоре показалась свадебная процессия. Принцесса, стоя на повозке, в белом платье, с развевавшимися на ветру длинными белыми волосами, показалась братьям полубогиней – диадема на голове сверкала, как нимб. Сигиберт самодовольно улыбнулся. Красота этой девятнадцатилетней девушки превзошла все его ожидания, и он с волнением теребил золотые украшения на королевском плаще. Хильперик во все глаза смотрел на новобрачную. Конечно, Фредегонда тоже была красива, но в Брунгильде было что-то такое, что выгодно отличало ее от любовницы, может быть, в ней чувствовалась порода, благородная кровь. Ее белое лицо с тонкими чертами светилось умом и достоинством, и Хильперик позавидовал брату. Как и все франки благородного происхождения, он не сводил красоту только к физической привлекательности, для него это значило гораздо больше. Красивым считали того, кто принадлежал к хорошему роду, достойно вел себя в соответствии с рангом, кто был добрым и милосердным.



– Хороша, – словно ответил он, когда Сигиберт вопросительно посмотрел на него. – Очень хороша.



Брат приосанился и шагнул навстречу невесте. На секунду в ее голубых глазах мелькнул страх, и Хильперик понял, что девушка боится вступать в новую жизнь. В ее хорошенькой головке наверняка роилось множество вопросов. Станет ли этот высокий тридцатилетний мужчина с длинными каштановыми волосами и мужественным лицом достойным спутником? Как встретят на чужбине ее, иноверку и иностранку? С одной стороны, ей до смерти надоела Испания и назойливое покровительство отца, но с другой… Обретет ли она вторую родину в королевстве франков? Сигиберт, заметив, что невеста побледнела, смело взял ее за руку и вежливо сказал то, что полагалось говорить в таких случаях, но она его почти не слышала. Если бы служанка не придерживала ее за локоть, Брунгильда, наверное, упала бы в обморок. Крики толпы и звуки музыкальных инструментов доносились будто издалека, и девушка с надеждой взглянула на жениха. Тот ответил ей ласковой, отеческой улыбкой и прошептал:



– Клянусь, вы красивее, чем я ожидал.



Она потупилась:



– Вы очень любезны.



Сигиберт довольно выпрямился:



– У меня еще много достоинств. Думаю, я не обману ваши ожидания.



Брунгильда доверчиво протянула ему руку, и они отправились в празднично убранную залу. Переступив порог огромной, нарядно убранной комнаты, невеста в изумлении остановилась: она не ожидала подобной роскоши. Сигиберт постарался, чтобы сделать бракосочетание пышным. Он хотел, чтобы его свадьба была ничем не хуже свадеб цезарей – так король и сказал своим подданным. Стол ломился от изысканных яств, красиво уложенных на золотой посуде, золотые кубки сверкали драгоценными камнями. Хильперик, улучив удобный момент, подошел к брату и со смехом проговорил:



– Ну и ну… И для чего такая демонстрация богатства?



Сигиберт с торжеством вскинул голову.



– Мог бы и сам догадаться, – гордо ответил он. – Разве не видно, что мой брак не чета бракам моих братцев? Я женюсь на королеве, а они – на служанках, и на моей свадьбе все должно быть достойно королей.



Хильперик причмокнул:



– Наверное, так женились цезари в Древнем Риме.



– Наверное, – кивнул Сигиберт. – Видишь вон того невысокого черноволосого мужчину? Это Фортунат, италийский поэт. Я желаю, чтобы наше бракосочетание вошло в историю, и для этого он напишет эпиталаму.



Брат скривился:



– Эпиталаму? У нас они давно вышли из моды.



– Тогда я снова сделаю их модными. – Сигиберт отвернулся, всем видом показывая, что сейчас они должны уделить внимание невесте. Свадебное торжество началось. Слуги не успевали наполнять кубки, золотая посуда блестела жиром, радостные возгласы, будто звуки барабанов, били по головам, и Брунгильда невольно оперлась на колено Хильперика, заставив его вздрогнуть и почувствовать вожделение.



– Вам плохо? – тихо поинтересовался он, увидев, что Сигиберт отдает какие-то приказания слуге.



Она кивнула:



– Я устала с дороги.



Он обвел взглядом нарядный зал.



– Это скоро закончится. Но мой брат вряд ли даст вам отдых. Я бы, во всяком случае, этого не сделал. – Его похотливый взгляд, остановившийся на пышной груди, смутил девушку, она опустила глаза, и краска стыда на бледных щеках сделала ее еще привлекательнее.



– Мне бы очень хотелось, чтобы моя сестра меня навестила, – произнесла Брунгильда после неловкой паузы.



Хильперик заморгал:



– Ваша сестра? Мой брат почти не говорил о ней.



Она пожала плечами:



– Странно. Мой супруг сватался сначала к ней, но отец решил выдать за него меня. Только не спрашивайте, из каких соображений. Возможно, он хочет найти ей более выгодную партию.



Король Руана нервно сжимал и разжимал большие кулаки.



– Она так же красива, как вы?



Брунгильда наконец улыбнулась:



– Говорят, еще красивее.



– Это очень хорошо. – Хильперик встал и дотронулся до Сигиберта, который уже закончил разговаривать со слугами и наливал себе пурпурно-красное вино. – Что ты скажешь о ее сестре?



На тонких губах брата появилась ехидная улыбка:



– Тебя она заинтересовала?



– Больше, чем ты думаешь, – буркнул Хильперик и тряхнул длинными волосами – привилегией королей. – Если она свободна, я посватаюсь к ней.



Брат выпучил глаза:



– Ты? Разве ты не любитель простолюдинок?



Король Руана покачал головой:



– Уже нет.



– А разве ты не обрюхатил свою Фредегонду во второй раз? – продолжал допытываться Сигиберт, но Хильперик отмахнулся:



– Это мне нисколько не помешает.


Глава 21

Крым, наши дни

К удивлению Лихуты, Федор беспрекословно подчинился. Старший брат проводил его глазами и повернулся к психологу:

– Я бы с удовольствием побалакал с вами о политике, если бы не накушался ее сверх меры. Борис Дмитриевич рассказывал, где мы с ним познакомились?

Боясь попасть впросак, Дмитрий покачал головой:

– Я недавно приехал. Мы еще о многом не успели переговорить.

– Мы познакомились в нашей госадминистрации, – пояснил Петр, – а потом вместе занимались партийной работой. Впрочем, мы и сейчас этим занимаемся, а такая работка предполагает непрерывные разговоры о политике.

– Тогда я вас понимаю. Давайте поговорим о другом.

Панарин-старший криво усмехнулся:

– Давайте. Я вам сейчас задам вопрос, только обещайте ответить на него откровенно: ну почему ваш журнал выбрал кандидатом на Человека года в Крыму именно Истомина? Любой из тех, кто находится сейчас с ним, не менее достоин.

Дмитрий пожал плечами:

– Не знаю. Вы попросили меня откровенно ответить – я вам откровенно и отвечаю: не знаю. Я ведь человек подневольный и делаю то, что прикажет начальство. Главный редактор попросила написать о Борисе Дмитриевиче – и вот я здесь. Если она попросит написать о вас – я к вашим услугам.

Петр заскрежетал зубами.

«Елки-палки, а ты ведь не очень хорошо к нему относишься», – промелькнуло в голове Лихуты. Панарин завидовал Борису Дмитриевичу и почти не скрывал этого. Впрочем, он ведь не знал, что перед ним сидит не обычный журналист, а психолог, который может сделать выводы по мимике, жестам и репликам.

– Значит, по-вашему, Истомин недостоин того, чтобы о нем писали, – проговорил молодой человек. Панарин-старший отвел глаза в сторону:

– Ну почему же… Я просто не понимаю, почему выбрали его – вот и все. А вообще я рад за своего приятеля. – Голос Петра задрожал, он коснулся рукой напряженного лица. Все эти жесты свидетельствовали о лжи. Панарин завидовал другу и лгал: никакой радости он не чувствовал. «Может быть, он каким-то образом причастен к смерти Вити», – подумал Дмитрий и поинтересовался:

– Ваш брат сказал мне, что недавно Истомин пережил большую трагедию.

Панарин оскалил зубы:

– Пережил – ну и что? Это разве повод о нем писать?

– Я же сказал, мы люди подневольные, – заметил психолог и продолжил: – Как же могло такое случиться?

Теперь Петр смотрел ему прямо в глаза:

– Понятия не имею. Там никого не было. Мой брат любит рассказывать все в подробностях, поэтому он наверняка ничего не упустил. Ну ладно, еще раз в двух словах: мы пришли с рыбалки и обнаружили Витю повешенным на сосне. Следователь уверял Бориса, что это самоубийство, но старик не сдался. Не удивлюсь, если он станет рассказывать больше о племяннике и о недобросовестных полицейских больше, чем о самом себе. – Петр встал и взглянул вдаль, прикрыв глаза ладонью. – Вон уже и Остров виднеется. Пойду посмотрю, что делается в каюте. – Он повернул к ступенькам, ведущим вниз, и чуть не столкнулся с Геннадием Ивановичем Нечипоренко. Лихута подумал, что разговор о Викторе не испугал его, Петр не закрылся, а значит, вряд ли имеет отношение к убийству.

– Куда идешь? – голос старого приятеля Истомина звучал шутливо. – Ну как, уже подъезжаем?

– Подъезжаем, – кивнул Панарин и скрылся в каюте. Нечипоренко присел с психологом.

– Боря – мой старый друг, – заговорил он без предисловия, – был и останется на всю жизнь. Таких людей в жизни встречаешь не часто. Недавно он пережил страшную трагедию – похоронил единственного близкого человека.

– Мне рассказывали, – осторожно заметил Лихута.

– Если рассказывали, значит, избавили меня от необходимости говорить о неприятном, – поморщился Геннадий Иванович. – А посему у меня к вам одна просьба, молодой человек. Пожалуйста, думайте, когда о чем-нибудь спрашиваете Борю. Я не желаю, чтобы он страдал.

Слушая собеседника, Дмитрий внимательно наблюдал за ним. Нечипоренко говорил совершенно искренне. Голос не дрожал и не менялся, руки спокойно лежали на коленях, глаза не моргали. Он смотрел в глаза собеседнику, и его взгляд не был слишком пристальным. Пристальный взгляд – это тоже один из сигналов лжи, это не что иное, как контроль за реакцией слушающего. Как он воспринимает лживые сведения – верит или сомневается? Вне всякого сомнения, Геннадий Иванович действительно беспокоился за друга.

– Мы с вами договорились? – спросил он. Дмитрий кивнул:

– Разумеется. Не беспокойтесь, мои вопросы связаны с его профессиональной деятельностью.