Ольга Баскова

Жемчужина Тамерлана

© Баскова О., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Пролог


Март, 1941 г., Москва



Иосиф Виссарионович Сталин, ссутулившись, сидел в своем кремлевском кабинете – огромной комнате с большим столом, накрытым синим сукном, он поглядывал на стены, обитые дубовыми панелями, и пил из стакана с подстаканником крепкий янтарный чай. Перед ним лежали бумаги, присланные из отдела социалистической культуры при ЦК ВКП(б). Несколько минут назад он уже ознакомился с подробным докладом. В нем содержалась просьба Народного комиссариата по культуре разрешить ведущим сотрудникам Академии наук провести научную экспедицию в Самарканд. Целью этой экспедиции были раскопки предполагаемого захоронения Тамерлана в мавзолее Гур-Эмир.



Иосиф Виссарионович подумал, что никогда не смог бы отказать в такой просьбе. Кто угодно, только не он.



Вождь всех времен и народов кривил душой. В тысяча девятьсот двадцать девятом году к нему уже обращались по поводу вскрытия могилы.



Некий археолог Михаил Массон подал прошение в Совет народных комиссаров Узбекистана. К прошению прилагались исследования инженера Мауэра, утверждавшего, что еще в двадцать пятом году магнитные наблюдения над могилой Тамерлана подтвердили наличие в ней большого парамагнитного стального тела и других металлических предметов.



Массон упоминал о таинственном свечении, порой возникавшем над гробницей, и о странных звуках, доносившихся из мавзолея. Однако его прошение тогда не удовлетворили. Совет народных комиссаров Узбекистана просто посмеялся над документом.



Разумеется, обо всем было доложено ему, Сталину, и тогда он не настоял на раскопках. А ведь можно было бы вызвать этого Массона в Москву и поговорить.



Иосиф Виссарионович оправдывал свой поступок тем, что в конце двадцатых годов было не до Тамерлана. Если бы на годик-два позже – он бы удовлетворил прошение.



Личность Тамерлана всегда привлекала его, и он понимал почему. Вождь пролетариата знал, что многие из его окружения сравнивали его с Тимуром: оба хромали, и у обоих были похожими прозвища: Тамерлан – Железный хромец, а он – Сталин, сталь, тоже крепкий металл.



Сталин вспомнил, что заинтересовался великим полководцем, когда его стране понадобились герои. И тогда судьбы выдающихся людей различных эпох советские пропагандисты стали адаптировать к советской идеологии. Роман Алексея Толстого «Петр I» включили в школьную программу как произведение социалистического реализма, а потом по нему сняли фильм.



Иосиф Виссарионович вознамерился изучить биографии великих людей – разве вождь пролетариата не должен знать о них все? Потом это здорово пригодилось.



В тысяча девятьсот тридцать первом году к печати подготовили серию книг «Жизнь замечательных людей», и только ему приходилось решать, кто из них, оставивших свой след в истории, наиболее замечателен.



Тамерлан сразу заинтересовал его. Он нашел, что они были чем-то похожи – о нет, не своей хромотой. Один – простой сын эмира Тарагая, очень дальний родственник Чингисхана, из-за этого не смевший претендовать на ханский трон, другой – сын сапожника из Гори, недоучившийся семинарист. Оба мечтали создать великие государства со справедливыми законами. И разве у них это не получилось? И разве известное изречение Тамерлана: «Справедливость не в силе, а сила – в справедливости» – не подходит ему? Разве он не руководствовался во всем прежде всего справедливостью?



Подумав об этом, Сталин откинулся на спинку стула, и на его землистом, с оспинками, лице появилось нечто вроде улыбки.



Он обмакнул в чернильницу перьевую ручку и размашисто подписал разрешение на вскрытие гробницы Тамерлана.


Глава 1


Самарканд. Июнь, 1941 г.



Возле мавзолея Гур-Эмир, в котором находилась гробница Тамерлана, построенного Великим эмиром для старшего внука и представлявшего собой величественное здание с гигантским ребристым куполом, с утра было многолюдно. Видные ученые – историки и антропологи, вытирая обильный пот (на улице стояла жара), оживленно разговаривали, обсуждая архитектуру мавзолея:



– Говорят, этот купол изобрели еще во времена Тимура…



– Нет, у нас уже бытует версия, что он привез его из Дамаска…



Оператор Карим Маликов, именно ему оказали честь запечатлеть на пленку важное событие, сжимая в потной руке кинокамеру, подошел к профессору Александру Ивановичу Кириллову, высокому тучному мужчине с венчиком седых волос на лысине.



– Александр Иванович, можно вас на минутку?



Профессор, что-то обсуждавший с коллегой, таджикским историком Махмудовым, недовольно посмотрел на Карима.



– Ну, что такое?



– Мне нужно с вами поговорить. – Маликов был бледен, под глазами залегли черные полукружья. – Немедленно поговорить, понимаете?



Кириллов важно кивнул:



– Говори при моих друзьях, у меня нет от них секретов.



Махмудов, блестя влажными антрацитовыми глазами, с любопытством уставился на кинооператора.



– Что случилось?



Карим вздохнул, откинул назад прядь непослушных смоляных волос и заговорил:



– Я вчера зашел в чайхану… Там уже сидел какой-то старец в белой чалме… Он будто ждал меня, понимаете?



Ученые переглянулись. Александр Иванович хмыкнул:



– И что? Он произвел на тебя впечатление?



Карим нахмурился:



– Думаю, на вас он тоже произвел бы впечатление. Этот старик знал, кто я и зачем приехал в Самарканд.



Махмудов рассмеялся:



– И только? Да пол-Самарканда знает, что в город приехали ученые, чтобы вскрыть гробницу Тамерлана.



Маликов замотал головой, и черная прядь опять упала на смуглый лоб.



– Он знал, как меня зовут. Знал, что я кинооператор…



– Мальчик мой, – недовольно проговорил Кириллов, – прекрати задерживать нас всякой ерундой. Разве ты не обращал внимания, сколько народу толкается у гостиницы, где мы остановились? Твой старец мог увидеть тебя и поинтересоваться, кто ты. Ему, разумеется, ответили, потому что никто не делал из этого тайну.



Карим помрачнел:



– Хорошо, но это не все. Он сказал мне, что мы не должны вскрывать гробницу Тамерлана, потому что она проклята. Существует предание: если кто-нибудь когда-нибудь осмелится это сделать, разразится кровопролитная война. – Он закрыл глаза и процитировал: – «Кто вскроет могилу Тамерлана, выпустит на волю духа войны, и начнется война такая кровавая и страшная, какой мир не видал во веки вечные».



Коллеги снова переглянулись и рассмеялись.



– Ты вроде неглупый человек, – буркнул Александр Иванович и промокнул лысину несвежим платком. – Неглупый и немолодой, а несешь околесицу. Да, нам известно: в древности люди верили, что с мертвыми шутки плохи. Но мы живем в такие времена, когда правит бал наука.



– Расслабься, дорогой, и забудь о своем старце, – подхватил и Махмудов. – Коллега, мне кажется, пора приступать.



Кириллов наклонил голову, и оба прошествовали к группе молодых ученых, державших в руках разные инструменты для вскрытия могилы. Группа миновала знаменитое нефритово-черное надгробие Тамерлана и направилась в подвал, где и находились все захоронения.



Профессор поймал любопытный взгляд хорошенькой черноглазой девушки-узбечки, судя по всему, студентки, смотревшей на него с восхищением.



Подмигнув студентке, Александр Иванович распорядился начинать и подозвал Маликова. Кинооператор настроил кинокамеру и приготовился снимать.



Могила Тимура находилась в центре подвального помещения мавзолея; ее надгробье представляло собой очень массивную, грубо отесанную плиту серого известняка, поверх которой на ганчевом растворе была прикреплена другая, тонкая плита из оникса, покрытая тончайшим резным узором посвятительной надписи. Погребальная камера, сложенная из массивных известняковых блоков, хорошо пригнанных между собой, прямоугольная, три метра шириной и метр глубиной, как оказалось после вскрытия, вмещала в себя деревянный гроб, формой ничем не отличавшийся от современных.



Когда студенты, в том числе и черноглазая красавица, хорошо расчистили могильную плиту, надписи на ней удалось разобрать.



– На древнеарабском, – прищурившись, заметил Махмудов и перевел: – «Все мы смертны. Придет время, и мы уйдем. До нас были великие и будут после нас. Если же кто возгордится и вознесется над другими и потревожит прах предков, пусть постигнет его самая страшная кара».



Карим дрогнул. Камера, стрекотавшая, как кузнечик, чуть не выпала из разом ослабевших рук.



– Вот видите! – вскрикнул он с надрывом, и профессор назидательно ответил:



– Разве ты не слышал, что такие надписи – обычное дело для древних могил? В те времена люди считали, что надписи подобного рода являются магической печатью, защищающей прах от надругательства? Но мы атеисты и не верим в подобную чертовщину. – Он подмигнул студентам, и те принялись работать дальше.



Они довольно быстро вскрыли крышку гроба, обнаружив костяк, лежащий на спине, с вытянутыми, сведенными в кистях, руками и вытянутыми ногами. Голова некогда могучего воина покоилась на правой щеке.



– Обратите внимание, – вмешался Махмудов, который, затаив дыхание, следил за работой молодых ученых, – его голова была повернута в сторону Мекки.



Ловкие руки историков и антропологов бережно очищали кости и вытаскивали из гроба. Маликов стрекотал камерой, чувствуя, как по лицу стекает пот, но не от жары, а от предчувствия какой-то беды.



Когда желтоватые кости покинули саркофаг, Карим явственно услышал голоса, доносившиеся будто с неба: «Руссиш, дойчланд, руссиш, дойчланд». Голоса лезли в уши, будто иголками вонзались в мозг.



Кинооператор закрыл глаза и прерывисто задышал. Кружилась голова. Ему показалось: еще немного – и он упадет в обморок.



Преодолев приступ тошноты, Карим взял себя в руки и сосредоточился на вскрытой могиле. Ученые уже складывали кости в специальные ящики, студенты копошились на дне саркофага.



Шатаясь, Маликов подошел к Александру Ивановичу, тихо переговаривавшемуся с известным антропологом.



– Значит, вы уверены, что сможете восстановить внешность Тимура? – спрашивал он.



Антрополог улыбался и поглаживал седую бородку:



– Вам известно, что я постоянно этим занимаюсь. Череп отлично сохранился.



– Простите, – Карим тронул Кириллова за локоть. – Я чувствую, что произойдет что-то страшное, если мы не возвратим все в могилу. Прах Тамерлана нельзя было трогать.



Александр Иванович покачал головой:



– Мы ничего не будем возвращать, и это даже не обсуждается. Вы закончили съемку?



– Да, но… – Маликов поднял руку, словно призывая к благоразумию, но профессор лишь коротко бросил:



– Отлично. Кажется, мы закончили.



Он позвал Мамудова, и они направились к выходу.



Карим беспомощно проводил их глазами. Он понял, что все его усилия предотвратить катастрофу оказались напрасными.





Красивая черноглазая студентка Фатима сидела в Историческом музее и кропотливо перебирала землю, извлеченную из могилы Тамерлана. К заданию профессора она всегда относилась очень внимательно и сейчас, смахивая капли пота с гладкого чистого лба, перетирала в длинных изящных пальцах маленькие комочки. Ее однокурсник Али возился в картотеке, изредка поглядывая на девушку. Он давно и безнадежно был влюблен в красавицу Фатиму, но она этого не замечала. Несчастный юноша много раз пытался заговорить с ней, пригласить в кино, однако Фатима прерывала его попытки. Его успокаивало одно: девушка, по разговорам ее подруг, никому из молодых людей не отдавала предпочтения. Она мечтала окончить университет и сделаться известным ученым-археологом. По мнению Али, зарыть в научных статьях и бумагах такую красоту с ее стороны было преступлением.



Просмотрев еще несколько карточек, юноша вновь обратил свои взоры на даму сердца и заметил, что из комочка земли выпало что-то матово-блестящее, и Фатима подхватила это и спрятала в карман белой блузки.



Неужели присвоила какую-то ценность? Парень не мог смолчать.



Он отодвинул ящик с картотекой и подошел к девушке.



Она посмотрела на него своими раскосыми черными глазами, в которых не было и тени испуга.



– Ты что-то хочешь, Али?



Парень смутился, покраснел как рак и, заикаясь, выдавил:



– Я видел… Вернее, мне показалось… Ты что-то нашла в земле?



Фатима не изменилась в лице, не растерялась. Она спокойно придвинула к нему газету, на которой потрошила землю, и проговорила:



– С чего ты взял? Впрочем, сам взгляни. Тут ничего нет.



И все-таки какие-то необычные нотки в ее голосе заставили парня усомниться в искренности девушки.



– Но я видел… Ты что-то спрятала в кармане. Можно посмотреть?



Она медленно встала и, подойдя к нему, обдала горячим дыханием. Али потерял дар речи. Ее глаза находились совсем близко от него, руки обвили шею.



– Там ничего нет, – прошептала она, и его прошибла крупная дрожь и желание обладать красавицей. – Впрочем, если ты настаиваешь, я могу кое-что показать. – Ее пальчики проворно стали расстегивать пуговицы на блузке. – Но на это лучше посмотреть не здесь и не сейчас. – Она припала жадным ртом к его трепещущим губам.



Али забыл обо всем на свете: прикосновение губ прекрасной Фатимы могло свести с ума кого угодно.


Глава 2


Самарканд, 1941 г.



Зульфия, пожилая невысокая женщина со смуглым некрасивым лицом и узкими черными глазами, отдернула занавеску и заглянула в маленькую, чисто убранную комнатку. Ее младший сын Али и его девушка Фатима, о которой она ничего не знала до вчерашнего дня, крепко обнявшись, спали на кровати.



Воспитанная в строгих мусульманских традициях, женщина не одобряла свободных отношений, но не собиралась читать Али нотации. Она заранее знала, что он ей скажет. И вообще Зульфия предпочитала не вмешиваться в личную жизнь своих детей, чтобы не быть виноватой. Жизненный опыт показывал: она поступала правильно. Два старших сына уже имели свои семьи, жили с женами душа в душу и подарили ей внуков. Сердце болело за младшего, более нежного и увлекающегося, чем его братья.



Интересно, что это за девушка? Он ничего о ней не рассказывал.



Зульфия покосилась на занавеску, прикрывавшую вход в опочивальню молодых, махнула рукой и прошла во двор, к примусу, автоматически включив радио, которое младший сын сам собрал и установил в доме.



Звонкий суровый голос диктора, раздавшийся из радиоприемника, на мгновение оглушил ее, заставил остановиться. Она еще не знала, о чем он говорил, но инстинктивно почувствовала беду.



Женщина прислушалась, жадно ловя каждое слово.



– Сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра, без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами.



Зульфия медленно стянула цветастый платок с седой головы и опустилась на некрашеную лавку.



Речь диктора будто доносилась из другого мира, а в этом, с большим виноградником возле белого домика, с запахом цветов, которые она так любила, все было мирно и спокойно.



«Этого не может быть», – тихо произнесла женщина, словно отгоняя от себя наваждение.



Голос соседки Марии вернул ее к реальности, бесцеремонно разрушил надежды, что все это ей послышалось, что все это неправда.



– Зульфия, ты уже знаешь? Война…



Она замотала головой на тонкой жилистой шее.



– Ой, у меня двое сыночков, – заголосила Мария. – Заберут их, как пить дать заберут. И твоих тоже.



Зульфия сжала кулаки, закусила губу. Она подумала о младшем, который еще не успел жениться и родить детей. Если заберут всех, заберут и его. А это несправедливо. Она не даст, не пустит.



Из груди вырвался тяжелый стон, и какая-то сила сорвала ее с места, бросила к дому.



«Не пущу, – птицей билась мысль. – Не пущу».



На пороге женщина столкнулись с Али, всклокоченным, с синими полукружьями под глазами. Он улыбнулся, но, увидев взволнованное лицо матери, посерьезнел:



– Мама, что случилось?



Сцепив до хруста пальцы, бедная женщина заголосила:



– Беда, сынок. Война…



Али заморгал:



– Какая война? Что ты такое говоришь?



– Война, с немцами, – продолжала выть Зульфия и вдруг бросилась ему на шею: – Не пущу, не дам…



Парень еле оторвал ее от себя:



– Значит, это правда..



Зульфия заголосила еще громче. На шум выбежала Фатима, торопливо застегивая пуговицы на цветастом халатике.



– Что случилось? – Она обвела всех удивленным взглядом. – Почему вы плачете?



– Война, дочка, – выдохнула Зульфия, теребя верхнюю перламутровую пуговицу на халате. – Война с немцами.



Девушка посмотрела на Али, словно хотела, чтобы возлюбленный развеял ее страхи. Но в глазах любимого читалась тревога, сквозь смуглоту щек проступила смертельная бледность.



– Это правда, – он как-то обреченно кивнул. – Это правда, Фатима.



Студентка нахмурилась.



– Значит, вчера этот кинооператор говорил правду, – она в волнении дергала себя за тонкую черную косичку. – Мы не должны были вскрывать могилу Тамерлана. Его проклятие живет до сих пор.



Парень махнул рукой:



– Теперь уже поздно об этом говорить…



Фатима приложила ладонь к груди, словно хотела успокоить бьющееся сердце.



– Если все вернуть в мавзолей, война может прекратиться, – тихо сказала она.



Али усмехнулся:



– Ты веришь, что ученые согласятся это сделать? Да кто им прикажет? Я? Ты? У них распоряжение самого Сталина.



Она дернула головой:



– Точно, точно… Но давай побежим к ним в гостиницу. Я понимаю, нас никто не станет слушать. Но нельзя же вообще ничего не делать. Мы должны хотя бы попробовать, чтобы потом не корить себя за бездействие.



Али кивнул:



– Да, ты права. Одевайся.



Молодые торопливо прошли в комнату, оставив Зульфию в полной растерянности. Она не понимала, о чем говорили студенты, но вдруг, неожиданно для себя, поверила в чудо.



Али и Фатима рассуждали о каком-то проклятии. Зульфия иногда боялась признаться самой себе, что верила в проклятия и заговоры. Если война началась из-за этого, все можно было вернуть назад.