В подъезде невыносимо воняло кошками. Я закрыл железную дверь и двинулся вверх по лестнице. Света не было, и мне казалось, что я иду по кошачьим телам — что-то пружинило под ногами, раздавалось в стороны, хрустело.
– Конечно, инспектор просто хватается за соломинку, – подхватил Тед. Теперь, когда я знала, что он говорит по-русски, я поняла, что у него был небольшой акцент. Едва различимый, если не знать, к чему прислушиваться, но теперь я его слышала и поражалась тому, как не замечала раньше. Или, может быть, акцент проявился из-за того, что он нервничал. – Он не мог так легко собрать все в одну картину.
На свой этаж я влетел за несколько секунд. Думаю, это был мировой рекорд, — только жаль, что его никто не фиксировал.
– Она убила Артура, потому что он не мог удержать кое-что в штанах и держать язык за зубами, – отрезала миссис Хейс. – И она попыталась обставить это как ограбление. Даже идиот уловил бы связь. – Она вздохнула. – Пора нам во всем этом разобраться.
Возле железной перегородки на площадке сидели кошки. Сидели и тихо выли, невидимые во тьме. Я осторожно, отпихивая их ногами, подобрался к замочной скважине. Не дай Бог выронить ключ. Руку отгрызут, сволочи. И откуда их здесь столько?..
Мне не понравилось, как это прозвучало.
Дверь открылась с тягучим железным визгом. На площадке было темно и тихо. Я перевел дух, нащупал выключатель, готовясь ко всему, пусть даже самому страшному… Выключатель щёлкнул, но лампочка не зажглась.
– Что ты имеешь в виду? – уточнил Марк.
Площадка у нас большая. И пересекал я её дольше, чем шёл по лестнице. Долго-долго попадал ключом в скважину.
– Убрать всех, кто бы скомпрометирован, – объяснила миссис Хейс и опустила ладонь в свою сумочку. – Или кто привлек к себе хоть какое-то внимание, включая моего любимого мужа. Но на этот раз мы сделаем это по-моему, а не твоим бессистемным, кровавым, грязным способом. Тогда нам придется перенести наши операции в другое место.
Попал.
– Ладно, ладно, – согласился Марк, поднимая руки. – Ты права. Мы должны двигаться дальше.
Внутри было темно и тихо, и кошками почти не пахло.
– Вот именно. – Миссис Хейс выглядела так, словно собиралась что-то сказать, но потом застыла. – Что это? – спросила она, сосредоточенно вглядываясь в темноту.
Я включил телевизор. Обычно было десять программ, но сегодня почему- то шли только две. Одна из них — государственная. По ней показывали «Кубанских казаков», которые смачно пели, смачно целовались, и радостно выращивали невиданные урожаи.
Мое сердце ушло в пятки. Неужели она меня увидела? Но она смотрела не в мою сторону… ее внимание привлекло что-то другое.
По-прежнему не зажигая света, я прошёл на балкон. Здесь было свежо и сыро, дождь сошёл на нет, и тьма отступила к самым дальним гаражам. Словно бы затаилась.
– Я ничего не слышал. – Тед повернулся и стал вглядываться в тень. Я закрыла глаза (как будто это помешало бы кому-нибудь меня увидеть) и застыла на месте, как статуя.
А на быстро яснеющем небе проглянула луна. Огромная, испещрённая лунными морями — их было видно так отчетливо, словно луна приблизилась к земле.
– Вон там. Марк, Тед… – Голос миссис Хейс звучал настороженно и нервно. Я открыла глаза, гадая, что же она увидела. – В углу. Мне показалось, я слышала…
Внизу, под балконом, послышались голоса.
Тед сделал несколько шагов в сторону мрака.
Сначала негромкие и удивлённые, а потом испуганные.
– Где? Я…
Из-под железобетонной плиты открытого участка теплотрассы один за другим выползали бомжи. Нет — выскакивали, и кричали при этом что-то совсем уж несуразное.
Все произошло за долю секунды.
Последней лезла бомжиха в зелёном долгополом пальто. Пальто зацепилось за что-то, а бомжиха извивалась всем телом, ругалась и звала на помощь. Её потянули за руки. Послышался треск.
Миссис Хейс выдернула руку из недр своей сумочки. В руке сверкнул металл. Я увидела пистолет и отметила про себя, что он направлен в спину Теда.
— Порвала пальто! Эх! Совсем почти новое, ах ты…
Я не удержалась и закричала:
И внезапно бомжи исчезли. Женщина осталась одна, наполовину высунувшись из-под плиты; рот её постепенно раскрывался, пока не раскрылся до страшных, чудовищных размеров. Вместо лица — один зияющий рот, из которого с бульканьем и сипеньем вырывалось нечто нечленораздельное.
– Берегись!
— А-а… Э-э…
Потом что-то стало втягивать её внутрь. Она цеплялась руками за землю, за траву, за арматуру, торчавшую из железобетонных плит. И все равно сползала вниз.
Глава двадцатая
Потом раздался сдавленный вопль и томное, тягучее чмоканье: ее словно всосало.
Мой крик отозвался эхом, смешавшись с резким треском пистолета.
Тед покачнулся и рухнул на пол – она стояла слишком близко, чтобы промахнуться, – но я больше ничего не видела, потому что после мгновенного оцепенения я развернулась и побежала через темную сцену.
Над зарослями бурьяна поднялись немытые кудлатые головы бомжей.
Но перед этим увидела потрясенные лица Марка и миссис Хейс, которые смотрели в мою сторону.
Они поглядели-поглядели, и вдруг начали, пятясь, отползать от теплотрассы.
– Табита! – вскричал Марк. – Это ты?
Быстро-быстро, только зашуршал бурьян.
Я слышала за спиной топот шагов – стук мужских ботинок, а не туфель, которые были на миссис Хейс, и у меня перехватило дыхание, когда я нырнула в тень с левой стороны сцены.
Потом поднялись на ноги и кинулись в разные стороны. Один все время спотыкался и падал — он слишком часто оглядывался и не смотрел себе под ноги.
Здесь было темнее, и я забилась в угол, гадая, что, черт возьми, мне теперь делать.
А потом снова стало тихо и печально, и печальная луна приблизилась ещё больше, сияя немо и как-то обречённо.
Тед наверняка истекал кровью. А, возможно, уже умер. Миссис Хейс все еще держала в руке пистолет. А Марк преследовал меня.
Когда я докуривал четвертую или пятую сигарету, из теплотрассы, наконец, показалось Оно.
У меня не было иллюзий на его счет. Он убил двоих человек. Каким бы милым и приветливым он ни казался, как бы услужливо ни подвозил меня в театр и обратно, как бы шутливо и самоуничижительно он себя ни вел… он намеревался меня убить.
Оно перевалилось через насыпь, и поползло громадной желеобразной каплей прямо к нашему дому. Мне даже показалось — точно по направлению к балкону, на котором я стоял. Я замер от тоски и безнадёжности.
Ирония жизни, учитывая, что он был врачом. По крайней мере, он так говорил.
А из-за гаражей, из травы стали появляться кошки. Множество кошек. Они бесшумно передвигались следом за Ним, не приближаясь к желеобразной твари, но и не отдаляясь от неё. Кошек становилось всё больше, и мне показалось, что они дико боятся, и всё-таки лезут вперёд, за своим предводителем… Предводителем или…
– Табита, все в порядке. Выходи, – сладким голосом пропел он.
Я не додумал.
Как будто я могла его послушать. Я закатила глаза, но заметила, что пальцы дрожат. Однако я по-прежнему сжимала фонарик, и его вес придавал мне смелости. Колено слегка ныло, но я знала, что не позволю ему меня подвести.
Ноги подогнулись, и я тихо присел, так, что над перилами осталась только голова. Я видел, как Оно подползло ближе, оставляя на полыни мокрый след, а после скрылось из глаз. Полынь шевелилась: множество, несметное множество кошек самых разнообразных мастей, заполняло все пространство между домом и гаражами.
Я снова закурил, и не выглядывал, пока не задымился сигаретный фильтр.
– Включи чертов свет! – рявкнула Ребекка, и послышалось цоканье ее каблуков. – Марк, нам нужен свет. Здесь слишком много мест, где она могла бы спрятаться. Как это произошло? Ты с ней тоже спал? – Ее голос был высоким и напряженным.
Только тогда медленно поднялся и перегнулся вниз.
Я вздрогнула и отошла дальше от сцены. Интересно, догадывалась ли Бетти, кто на самом деле ее мать?
Кажется, я знал заранее, что именно увижу.
Внезапно тьму прорвал круг света – слишком близко, и я почувствовала себя загнанной в ловушку.
Оно медленно ползло по кирпичной стене. А под стеной сидели кошки. Они сидели плотно, тесно, их белые глаза горели отраженным лунным светом — и эти безжалостные огоньки покрывали всю быстро чернеющую землю — до гаражей, и дальше; до домов, и дальше; до неба, и даже дальше, сливаясь где-то там, в тумане, со звездами.
– Его кровь залила весь пол, – заметил Марк с другой стороны сцены. Еще один светлый ореол возник за кулисами, в стороне от меня. – Кстати, о необдуманных поступках! О чем ты думала, совершая это здесь?
Я вернулся в квартиру. Набрал номер диспетчерской округа.
– Не беспокойся, у меня есть план. Только найди эту суку, сейчас же!
— Алё, — женский голос, как всегда, был безмерно уставшим. — Что у вас — крысы?
Мое сердце бешено колотилось, я стояла, съежившись в темноте, где-то на левой стороне сцены. Голова разрывалась от мыслей: что мне делать? Бежать или оставаться здесь, а если бежать, то куда, в каком направлении, о боже, она выстрелила в Теда, о господи, у нее пистолет.
— Нет. Кошки.
Я слышала, как приближался ко мне Марк. Он не ждал, когда Ребекка включит свет.
Она как-то не сразу усвоила информацию. Переспросила дважды:
— Кошки? Вы говорите — кошки? Точно?
– Все в порядке, Табита, – произнес он тихим, спокойным голосом. – Никто не причинит тебе вреда. Обещаю.
Потом, после долгой паузы, во время которой она, видимо, общалась с кем-то ещё, сказала:
— Ну, считайте, что вам повезло. По всему городу лезут крысы. А к вам — кошки… Адрес у вас какой? Подождите-ка…
Я мысленно усмехнулась. Он что, думает, я ему поверю? Ребекка говорила о тех, кого нужно прикончить. Я не сомневалась, что вхожу в эту категорию.
В трубке щелкнуло, четкий мужской голос гаркнул:
— Полковник Петренко, дежурный управления ГО и ЧС. Много у вас кошек?.. Так-так. А еще что?..
Вспыхнул еще один круг света, но далеко от того места, где я пряталась. Хорошо, что Ребекка включила лампы; она не понимала, что делает.
Я хотел было втолковать ему про то желеобразное студенистое существо, которое сейчас медленно ползло по стене, но он то ли не поверил, то ли не захотел слушать. Он сказал:
— Не волнуйтесь. Диктуйте адрес. К вам приедут…
Но я не могла оставаться на месте, в надежде, что меня не заметят. Я должна была совершить решительный шаг. Нужно было бежать из театра – бежать тогда, когда еще была возможность… но если бы я убежала, я не узнала бы всего, что знала сейчас.
* * *
Они ехали долго. Видимо, адресов оказалось многовато.
Я надеялась, что успею кому-нибудь об этом рассказать. И выяснить, что не так с майонезом Джули. Боже правый. Вокруг такое творится, а я думаю о маойнезе!
А Оно всё ползло по вертикальной стене, медленно, как громадный розовато-синий слизень, преодолевая кирпич за кирпичом, оставляя на стене мокрый след. Пока Оно ползло, я успел глянуть в телевизор: «Казаки», не допев, внезапно исчезли, а в кадре появился суровый диктор, который предложил послушать выступление заместителя начальника облохотуправления.
Это показалось мне любопытным. Лысый заторможенный человек в полувоенной форме коряво, не выстраивая фраз, коверкая слова и цепляясь за постоянно ускользающий смысл, пытался втолковать населению что-то касательно миграций.
Что-то прошуршало по полу, и этот звук вернул меня в реальность. Я слышала дыхание Марка. Он приближался. Если я шевельнусь, он поймет, где я.
— Время от времени, — говорил он, судорожно перебирая бумажки, лежавшие вне поля зрения зрителя, — многие животные существа производят… производят неожиданные… будем так сказать… миграции. То есть. Массовые перемещения совокупности всех особей. Иной раз причиной такого перемещения, будем так сказать, бывает антро-по-генный (он с трудом, почти по слогам, выговорил это слово) фактор, а именно: уничтожение естественных ареалов обитания данного вида. Как-то: лес, водоёмы, поле и… и… те-де.
Я крепко стиснула фонарик и обдумывала варианты. Их было мало, но они были.
Он крякнул, с усилием оторвал взгляд от бумаг, и несколько секунд неотрывно смотрел куда-то вбок. Видимо, полагал, что смотрит в камеру. Глаза его были при этом жалобные, а лицо пунцовело, приобретая даже некоторую синюшность.
Марк приближался, и у меня оставалось все меньше времени.
— В данном случае… — сказал он, замолчал, посинел ещё больше, взгляд его заметался по бумагам; между прочим, ударение в слове «случае» он сделал на «а»; наконец нашёл нужную строку.
— Вот и в данном случае мы наблюдаем поразительное по своим масштабам перемещение некоторых соседствующих с человеком животных. Да, такие миграции редко, но случаются. И мы все с вами стали свидетелями этого невиданного фе-но-ме-на. Миграции кошек происходят постоянно, и здесь мне не дадут соврать…
Я напряглась, собралась с мыслями, с духом… и намеренно ударила по стене позади себя.
Он покосился на кого-то, кто, видимо, сидел рядом с ним, за тем же столом и суфлировал, не давая соврать. При этом ворот его зеленой рубашки глубоко врезался в посиневшую шею.
— Наше управление постоянно ведет мо… мо-ни-то-ринг таких миграций… то есть, перемещений. Однако обычно мы имеем дело, будем так сказать, с дикими животными. Фауной. Сегодня же имеет место перемещение одомашненной кошки. И… это… будем так сказать… ничего удивительного в этом тоже нет. Поскольку кошка — существо высоко… ин… теллек… ту-аль-ное.
Это сработало, и Марк бросился в мою сторону. Стоять и ждать, пока он до меня доберется, было труднее всего, что я когда-либо делала. Но я выдержала, и когда он подобрался ближе, я нажала выключатель и направила луч фонарика прямо ему в лицо.
Тут глаза у него вытаращились от испуга. Кажется, он понял, что ляпнул что-то не то. Пошевелил губами. И по движению губ я понял: «Во, понимаешь, сморозил…».
Свет ослепил его, и я воспользовалась моментом и ударила его фонариком по лицу.
Он внезапно исчез. Появившийся в кадре ведущий всё с тем же каменным выражением лица поведал, что в студии сегодня собраны специалисты разных отраслей знаний. И предоставил слово задумчивой даме с пронзительными глазами и немыслимыми фиолетовыми буклями на голове. Это была заместитель главного ветеринара города.
Он взвыл и отшатнулся. Я побежала.
Дама оказалась куда бойчей на язык. Она говорила быстро, так, что казалось, будто ей всё давным-давно ясно. Она сообщила, что в разных районах города существуют свои устойчивые популяции кошачьих. Так, например, кошки, обитающие в пригородах, во многом сохранили повадки своих диких предков. Кошки, населяющие микрорайон маслозавода, отличаются укороченным хвостом и более спокойным нравом, а вот кошки, которые живут в местах новой застройки, глуховаты, у них снижена острота зрения, зато чрезвычайно развита приспособляемость. Так, в экспериментах можно проследить, что кошки, обитающие в пригородах, более самостоятельны, чем те, которые живут в центре города, а те, что живут вблизи строек, более живучи при падении с высоты. Причём высота, при падении с которой кошки остаются в живых, составляет до нескольких десятков метров и практически не зависит от плотности грунта…
Я еще немного посветила фонариком, чтобы видеть путь впереди себя, потом снова выключила его и доверилась своей памяти и удаче, направляясь туда, куда мне было нужно.
За спиной слышались крики и топот ног. За кулисами замигало еще больше света, а Ребекка кричала, что меня надо выследить и убить меня, приказы, которые, я была уверена, Марк игнорировал.
Ведущий сумрачно попросил её держаться ближе к теме. Дама почему-то просияла от радости и сказала, что такого «массового перемеса популяций» ей ещё не приходилось видеть. Что все мы являемся свидетелями необычайного процесса смены постоянных мест обитания кошек, и что…
У меня было смутное представление о том, где я нахожусь, но я знала, куда хочу попасть, и побежала. Марк следовал за мной по пятам, но мне удалось здорово оторваться, и он не знал, в какую сторону я держу путь.
Ведущий снова прервал её и попросил ответить, являются ли кошки переносчиками опасных для людей болезней, так как именно этот вопрос, оказывается, больше всего волнует телезрителей… «Во, сморозил!» — подумал тут уже я.
Я каким-то чудом добежала до задней двери, не споткнувшись и ни во что не врезавшись. Свет от фонарика позволял мне нестись на максимальной скорости.
Я бросилась к двери, распахнула ее и вырвалась в переулок и угасающий дневной свет.
Но ответа на этот животрепещущий вопрос я так и не услышал. Потому, что дама внезапно взвизгнула и подпрыгнула. В кадре мелькнуло перепуганное лицо охотоведа, потом камера почему-то завалилась набок, и в кадре появилось несколько крыс: они вытягивали морды и обнюхивали объектив камеры — казалось, примеривались к самим телезрителям.
Но вместо того чтобы бежать дальше, я толкнула дверь, выронила фонарик и полезла в карман за швейцарским армейским ножом.
После этого на экране внезапно возник Филипп Киркоров, спел: «Зайка моя!»… — и тут же исчез.
Мои движения на удивление были уверенными, когда я открыла штопор. Я услышала крик Марка по ту сторону двери и, не раздумывая, сунула штопор под дверь, создав импровизированный дверной стопор со спиралью и корпусом ножа.
По экрану пошла рябь, будто прервалось вещание. Я почему-то подумал, что другое Оно где-нибудь на телебашне, на ретрансляторе, зажевало провода…
Когда Марк врезался в дверь, я почувствовала, как она качнулась, но не открылась, зажатая моим ножом.
И снова пошёл на балкон. Я ещё ни о чем не догадывался. Просто почувствовал, что оказался на пересечении, на перекрестке, где столкнулись две силы. Но я всё ещё считал себя виновным в том, что происходило. Нельзя избежать неизбежного. Почему-то снова мне вспомнился Валера. Его загадочные слова и странный взгляд. Интересно, любил ли он кошек?..
Я не сомневалась, что это задержит его там хотя бы на несколько минут, а у меня появится шанс оторваться. Даже если он побежит к другой части театра и выскочит через одну из тех дверей, у него на этой уйдет пара минут. К тому времени меня уже здесь не будет.
Невыносимо хотелось спрятаться. Я подумал, и понял: если и можно спрятаться, то только…
В этот момент я услышала шум автомобиля, ехавшего по узкому переулку. Мое сердце подскочило, я повернулась лицом к этой новой потенциальной угрозе… и с облегчением прислонилась к стене. Мои колени подкосились.
Где-то за стеной надрывно заплакал младенец. Снизу отозвалась воем собака — громадная чёрная псина, жившая в квартире на третьем этаже. Её выводили гулять в тяжёлом спецнаморднике.
Водитель вышел из машины как раз в тот момент, когда за ним подъехали еще два автомобиля.
– Инспектор Мервель, – произнесла я относительно спокойным голосом. – Почему так долго?
Псина выла. Младенец орал. Происходило что-то, что, возможно, я один во всём городе и мог понять. Точнее, мог бы. Но только если бы мне дали подумать. В спокойной, как вы понимаете, обстановке.
Глава двадцать первая
12
– Итак, добрый инспектор… не оценил в полной мере твою помощь, ma mie? – Дедушка хрипло рассмеялся прокуренным голосом.
Оно всё ещё вползало. Силилось перебраться через перила и зависало всей скользкой тушей: часть на балконе, часть, вытянувшись громадной сизой пульсирующей каплей — наружу.
Это было ближе к вечеру того же дня. Мы, как обычно, сидели в гостиной в окружении кофейных чашек, пепельниц и подносов с выпечкой. Естественно, Оскар Уайльд и мадам Икс проводили время с нами, уютно устроившись на коленях своих хозяев.
А я сидел и ждал. Потом надел старые джинсы, рваную водолазку, вышел на балкон. Наполовину влез в дыру в стене. Поманил пальцем сероватую тушу без глаз. Туша вздрогнула, заволновалась; розовые прожилки, которые пронизывали её насквозь, стали багровыми, забились, заструились, а по шкуре побежали радужные волны.
Меня еще немного трясло от преследования убийцы, и я прижимала к больному колену пакет со льдом. Дядя Раф налил мне щедрую порцию бренди, и мне это очень понравилось.
Ну, про запах я уже не говорю.
– Он посмотрел на меня и сказал: «Мадемуазель, раз вы в состоянии стоять прямо и на вид целы и невредимы, не могли бы вы мне объяснить, что там происходит». И он сделал какой-то ваш французский жест, типа лениво указал на дверь. Марк Джастис все еще пытался выбраться. – Я глотнула бренди, вспоминая, как стальные глаза Мервеля скользнули по мне.
Я нырнул внутрь с головой, когда понял, что Оно наконец пересилило закон тяготения — напряглось до синевы, надулось, и плавно перетекло на балкон.
Дядя Раф подавил смех, перешедший в кашель, и поднял свой бокал бренди в форме луковицы. Оскар Уайльд спокойно устроился на коленях у хозяина после того, как я проигнорировала его просьбы об угощении. Однако пес продолжал таращить на меня свои глазки-бусинки, очевидно, надеясь, что рядом с ним случайно материализуется какой-нибудь лакомый кусочек.
При этом мне что-то послышалось. Наверное, померещилось. Ведь Оно явно не умело говорить. Наверное, я просто дошёл до «голосов».
Вернее, до одного голоса. Утробного, чмокающего. Голос пропел: «Орлята учатся летать…».
– Понятно. – В темных глазах дяди плясали веселые искорки… – Поэтому я уверен, что ты без промедления объяснила ему, как тебе удалось избежать неминуемой смерти и в то же время поймать преступников в ловушку.
* * *
– Конечно, я все объяснила. А потом он развернулся и отправил меня домой на такси! Вернул меня сюда – так что теперь я ничего не знаю о том, что происходит в театре, и поймали ли они Марка и миссис… Хейс, и умер ли Тед… И я до сих пор точно не знаю, что происходило в гардеробе!
Я начал спускаться вниз, задерживая падение локтями и коленями. Потом в колодце наступила полная тьма: Оно уже добралось до отверстия и силилось втиснуться в него. Оно поглотит меня там, глубоко внизу, может быть, даже под землей — не знаю, насколько глубок был колодец, но мне казалось, что он приблизительно уходит под землю на глубину свай. А может быть, даже глубже.
Такое положение вещей раздражало меня больше всего.
Сейчас Оно втиснется. И, если сумеет, всей массой шлёпнется мне на голову, поглотит меня, раздробит, и сольётся со мной.
Это я вызвала Мервеля в театр, это я предоставила ему все важные улики – сумочку, новый адрес, информацию о «Ла Соль» (хотя я все еще не была уверена, как это связано), сенсацию о пистолете, а он просто отправил меня домой. Вдобавок ко всему я забыла там свой швейцарский нож!
Но Оно не шлёпалось. Видимо, Ему было так же тесно, как и мне.
Я все еще кипела от злости, когда мои дедушки заставили меня снова рассказать историю о том, как я ударила Марка фонариком по лицу, убежала, а затем заклинила дверь. Им обоим казалось очень забавным, что мне удалось ударить его по лицу, а потом заманить в ловушку.
А может быть, даже теснее.
– Вот было бы хорошо, если бы ты сломала ему нос, – проговорил довольный дядя Раф.
Снизу обдало горячим паром. Я мгновенно взмок. Отпустил стены и через секунду свободного падения с оглушительным плеском приземлился в какую-то тягучую воду. Тоже, понимаешь, орлёнок…
– Но надежды, что мы увидим причиненный ущерб, все-таки мало, не так ли, ma petite? – печально произнес дедушка.
По-видимому, это всё-таки был подвал. Потому, что издалека стал просачиваться робкий свет — свет лунной ночи. Мне потребовалось время, чтобы начать различать в темноте хоть что-то.
– Если только я не навещу его в тюрьме, – кисло произнесла я.
И прежде всего я различил сырые стены, тёмную воду и переплетения труб, тянувшиеся под потолком. Из труб со свистом вырывался пар.
Когда кто-то постучал в дверь, я вскочила со стула и спустилась вниз по лестнице, не обращая внимания на боль в колене. Но моя надежда на то, что это Мервель явился уточнить детали, рухнула, когда я увидела стоящую на пороге Джулию.
Это был слепок… нет, сердцевина… нет, само воплощение. Да, воплощение всего того, что мы определяем задумчивым словосочетанием «жилищно-коммунальное хозяйство». Точнее, той его части, которая всегда спрятана от нас — под землю, в подвалы, за стены перекачивающих станций…
– С тобой все в порядке? – Она ворвалась в прихожую, держа в руках коробку, из которой доносились какие-то невероятные запахи и слышался тихий звон бутылки. – Дор позвонила Марибель и сообщила, что в театре что-то случилось. Ты там была? Что произошло? В качестве взятки я принесла суфле из лосося.
Я прижался к стене, отступив от отверстия как можно дальше. И стал боком пробираться к едва брезжившему источнику света — подвальному окну, которое, видимо, было чем-то прикрыто, иначе света было бы больше.
Я рассмеялась и жестом пригласила ее подняться в гостиную, а сама пошла в противоположном направлении за тарелками.
Я боком пробирался к свету, а мне навстречу поплыли какие-то огоньки.
Дедушка и дядя Раф пришли в восторг, как и Оскар Уайльд. Я слышала восторженные приветствия – тявканье вперемешку с радостными восклицаниями и охами по поводу восхитительных запахов – с нижнего этажа кухни, где я загружала тарелки, столовые приборы, подносы и многое другое в кухонный лифт.
Десятки, сотни, тысячи… Нет, десятки тысяч огоньков.
Кошки.
К тому времени, когда я вкатила в гостиную тележку с посудой и приборами, которые выудила из лифта, суфле уже было открыто и лежало, как драгоценный камень в короне, на круглом столе в центре.
Кошачьи глаза, отражавшие осколки лунного света.
Я буквально ощущала, как пускают слюнки мистер Уайльд, дедушка, дядя Раф и – в более изысканной манере – мадам Икс, когда они смотрели на золотистый пуф, поднимающийся из формы для запекания. Мадам Икс питала к лососю особую слабость.
Они молча спешили мимо меня — это был поток, сплошной живой поток кошек. Поток поднимался волнами, выплескивался куда-то в боковые коридоры, буквально лизал отсыревшие бетонные стены — но катился неостановимо, всё прибывая, поднимаясь.
Молчаливый поток мокрых кошек.
– Мадам Чайлд, пожалуйста, позвольте мне открыть для этого прекрасного блюда особое марочное вино, – с улыбкой сказал дядя Раф. Он держал в руках бутылку очень дорогого вина из виноградника своей семьи. Единственный раз, когда я попробовала его вино, было в день моего приезда в Париж. – Сядьте и выпейте этот восхитительный «Сансер» с нашими закусками, а также позвольте нам насладиться плодами вашего труда, пока наша Табита объясняет, как она выслеживала преступников.
Я вжался в стену, упёрся в трубы головой, замер. Поток мягко огибал меня. Лишь время от времени я чувствовал на щеке или на руке мягкое прикосновение — это был мелькнувший мимо хвост, или ухо, или бок проносившихся мимо животных. И, кажется, я начинал понимать, что происходит. Когда там, сбоку и позади, Оно с шумом и плеском обрушилось из вертикального туннеля, — кошачий поток внезапно взревел, и вздыбился до самого потолка.
Джулия с радостью приняла его предложение. Продемонстрировав свое творение с наилучшей стороны, она устроилась на маленьком диванчике, налив в изящный бокал нежнейшее вино. Она сунула нос внутрь, понюхала и закатила глаза.
Я спиной почувствовал, как завибрировал железобетон. А оттуда, куда стремился разъярённый кошачий поток, послышались сначала чмоканье, потом визг, и, наконец, — многоголосый душераздирающий вопль.
– Оно великолепно! – восторженно произнесла она.
Это были не просто кошки. Это были бойцы.
– Это вы его еще не пробовали, – с довольной улыбкой заметил дядя Раф.
Мне вспомнилась старая легенда о монастыре Святого Николая. Монастырь располагался на маленьком греческом островке. И монахов стали тревожить… змеи. Их развелось невероятно много, так что и шагу уже нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на ядовитую змею. Монахи ничего не могли поделать со змеями и тогда в борьбу вступили кошки. Они выходили на бой со змеями ночь за ночью, год за годом. Они были отравлены змеиным ядом, но следующие поколения кошек уже не боялись яда. И бой продолжался. Пока кошки не победили.
Как только мы все разложили по тарелкам похожее на облако суфле из лосося, политое соусом пиперада из красного и зеленого перца и лука, на меня уставились три пары глаз, и я принялась еще раз рассказывать историю для Джулии.
– Как вы думаете, они могут быть русскими шпионами? – спросила я в конце, задавая вопрос, который не могла задать раньше. – Тед и Марк говорят по-русски, а еще все эти поддельные удостоверения личности.
…Я потерял чувство реальности. Я ослеп и оглох. Я даже не чувствовал, где я, кто и куда меня тащит, и почему в глаза мне глядит огромная, ставшая вдруг в полнеба, луна.
* * *
– Думаю, это наиболее вероятно, – признался дедушка. Веселые искорки, которые я привыкла видеть в его глазах, исчезли, сменившись серьезным, трезвым взглядом. – Меня бы не удивило, если бы театр – а возможно, вместе с ним и «Ла Соль» – использовался как своего рода центр связи между этими русскими шпионами. Им нужны американские документы, если они хотят, чтобы их принимали за американцев и верили им, non?
Крысы забегали у меня над головой, по трубам. Все быстрее, все тревожнее. Кошек, насколько позволял видеть лунный свет, в коридоре больше не было. Но там, вдали, во тьме, продолжалась яростная борьба.
Версия казалась разумной.
Я отлепился от стенки, стряхнул с плеча упавшую сверху крысу и побежал по коридору — подальше от схватки, от тьмы, от ужаса.
– Но Марк что-то говорил о гардеробе. Я не понимаю, как это связано и какое отношение ко всему этому имела Тереза, – произнесла я, снова потягивая бренди. – Он не знал, что она спрятала там пальто Артура Коулмана.
Ободрав костяшки пальцев, выбил фанеру, которой было забито подвальное оконце. Стал выползать наружу — и внезапно увидел, что по двору, в лунном свете, множество людей чуть ли не приступом идёт на недостроенное здание то ли торгового комплекса, то ли элитных гаражей.
– Это настоящая загадка, – согласился дядя Раф и хмыкнул от удовольствия, подцепив последний кусочек суфле. – Мадам Чайлд, вы готовы убежать со мной и готовить для меня до конца моих дней? – Он одарил Джулию преувеличенно мечтательным взглядом. – Я обещаю относиться к вам как к королеве, коей вы и являетесь.
Люди были вооружены, чем попало. С подъемного крана бил прожектор, в его мертвенном свете было видно, как из котлована, из-под красных кирпичных стен долгостроя, лезут какие-то белые существа, а мужики, женщины, даже дети и старухи — бьют их палками, тяпками, лопатами и даже костылями.
Джулия рассмеялась.
Слышались хрип, взвизгивание, и тяжёлые матюки.
– Естественно, я согласна, если вы пообещаете, что мы останемся в Париже навсегда.
Я выполз. Неподалеку от входа в подъезд чернел открытый канализационный колодец. И вокруг него сидели чёрные кошки с белыми глазами.
Я уже подумывала о том, чтобы взять вторую порцию суфле, когда услышала стук в дверь.
Я пополз к ним, почему-то опасаясь, как бы меня не заметили: мне показалось, что озверевшие старухи начнут колоть меня своими клюками, кусками арматуры, а потом — потом мужики с лопатами добьют. Как добили в одном из лучших романов Уэллса Человека-Невидимку.
Оскар Уайльд проводил меня до верха лестницы, но остался лаять на площадке, пока я спешила вниз.
Кошки нырнули в колодец. Я свесил в него голову. Из тьмы несло тёплым перебродившим дерьмом.
Мое сердце екнуло в груди, когда я посмотрела в боковой отражатель и увидела инспектора Мервеля.
— Ты куда? — раздался надо мной чей-то голос.
– Bonjour, monsieur le inspecteur
[79], – сказала я, открывая дверь.
Я подскочил от неожиданности.
– Bonjour, мадемуазель. – Он вошел внутрь, снял шляпу и замешкался, в то время как мистер Уайльд продолжал восторженно возвещать о прибытии еще одного потенциального дарителя угощений.
Это был невысокий человек, в ветровке и джинсах, заправленных в резиновые сапоги. Он вел себя так запросто, что можно было подумать, будто мы с ним давно знакомы. Я вгляделся — это был тот самый беглец из больницы, что прыгал на картонные коробки. Только он успел уже где-то переодеться. Живёт по соседству, должно быть, — решил я.
Я как раз собиралась заговорить, когда Мервель произнес:
— Жить надоело? — снова спросил он. — Они ж там своё главное гнездо свили.
– Я хотел убедиться, что вы не пострадали, мадемуазель. – Его голос звучал неестественно и официально. – Я видел, что вы целы, но…
— Где? — спросил я, плохо соображая, о чём вообще идёт речь.
– Да, – изумленно ответила я. – Мои единственные травмы – это последствия вчерашней аварии на велосипеде.
— Да возле любых труб. Лишь были тёплыми.
– Я так понимаю, что в том мероприятии участвовала э-э… кошка, – напомнил он. Мы стояли в прихожей, и мистер Уайльд все еще лаял – хотя и не так громко.
— Кошки? — снова спросил я.
– Очевидно, когда я резко затормозила, машина, которая могла бы меня задавить, врезалась в меня сзади, – ответила я, озадаченная этим разговором. Инспектор Мервель, которого я знала прежде, не тратил время на пустую болтовню. – Видите ли, я заметила кошку со сломанным хвостом и остановилась. – Я понимала, что несу чушь – инспектора детали не интересовали.
— Да какие кошки?? — он плюнул себе под ноги, посветил вокруг фонариком. — Вот же гадство, крышку люка спёрли. Бомжи, наверное. На металлолом…
– Ах, да, уличный тигр, – кивнул он. – На острове о нем все знают. Но обычно он ведет довольно замкнутый образ жизни и редко отваживается переправляться через реку.
— Какую крышку? — неуверенно спросил я. — Люка от канализации, что ли?
– Когда я его увидела, он сидел прямо там, на набережной Мажиссери. Как раз перед мостом Менял, – объяснила я, озадаченная ходом разговора. – Инспектор, могу я пригласить вас в гостиную на суфле из лосося? Его приготовила мадам Чайлд, и оно божественно. А дядя Раф открыл бутылку «Фотрие Сансер».
Он не ответил. Опустил луч фонарика в колодец.
– Итак, нас ждут суфле, редкое и превосходное марочное вино… И, надо полагать, ответы, non, мадемуазель?
— А вообще-то…
Если бы я не была так внимательна, то не заметила бы мимолетную ухмылку. Но она быстро исчезла, так что мне, возможно, почудилось.
Луч тонул в клубах зловонного пара. Сосед нерешительно потоптался. Потом решил:
– А как же иначе?! – с лучезарной улыбкой ответила я. – Я не прочь пойти на подкуп, лишь бы получить информацию. Пожалуйста, поднимитесь наверх – вы знаете дорогу, – а я принесу вам тарелку.
— Да нет, не пролезет… Тут диаметр не больше трехсот…
– Весьма любезно с вашей стороны, мадемуазель, – с легкой иронией ответил он.
В это время послышались вопли:
— Лезет! Лезет! Вон Оно!..
Я обернулся к недостроенным гаражам. Из небольшой отдушины под перекрытием, казалось, выдувался белый пузырь. Но белым он только казался из-за прожектора, а на самом деле был таким же розовато-серым, как и то, что лезло ко мне на балкон и сидело сейчас в подвале.
Пузырь выдувался, тужился, багровел, пульсировал… И, наконец, стал вываливаться наружу.
Глава двадцать вторая
Я не заметил, как оказался в толпе. Кто-то сунул мне в руки лом. Какая-то женщина визгливо крикнула:
Я вела себя вежливо и позволила инспектору отведать его порцию суфле (которая стала бы моей добавкой, если бы я с ним не поделилась) и пригубить «Сансер», прежде чем начала засыпать его вопросами.
— Ну, чего вы, мужики? Бей его, гада!..
– Тед Уайтинг мертв? – первым делом спросила я.
И я рванулся вперёд вместе со всеми, и попытался дотянуться ломом до багрового пузыря, который все еще выползал из отдушины, распухая, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах.
– Боюсь, что так, мадемуазель. Ему было уже не помочь – выстрел был произведен с близкого расстояния и попал в область сердца. Однако не думаю, что он долго страдал, – добавил он.
Оно стекло под стену, и стало подниматься на край котлована, скользя по мокрой глине. В него полетели лопаты и тяпки. Многие жильцы, оставшись без оружия, отхлынули к тротуару, а несколько человек с ломами — и я в их числе — оказались в одной сплочённой группе.
Я поморщилась и кивнула.
— Ну-ка… Вместе… — скомандовал кто-то, похожий на сантехника: он был в робе и в замурзанном солдатском кепи.
– Ребекка Хейс и Марк Джастис находятся под стражей?
Мы разом подняли ломы. И опустили.
– Мадам Хейс, конечно. Доктор Джастис… к сожалению, ему пришлось лечь в больницу… но его сопровождали два моих полицейских, и вскоре его доставят в префектуру. У него почему-то оказался сломан нос, – объяснил Мервель, зачерпывая очередную ложку суфле. – Полагаю, это справедливо, учитывая, что он признался: за рулем автомобиля, который испортил ваш велосипед, был он. Он едва вас не убил, мадемуазель.
Сталь вошла в пузырь, погрузилась в него — и застряла.
– Браво! – воскликнул дедушка и восторженно поднял бокал. – Браво, ma mie!
Чудовище стало всасывать ломы в себя, как макаронины.
Мервель бросил на меня взгляд и вернулся к своей еде.
Мы отскочили. Теперь народ стоял плотной стеной на тротуаре, метрах в пяти от чудовища, все еще переползавшего через глиняный вал.
– Просто великолепно, – похвалил он, глядя на Джулию.
На подъездной дороге показалась какая-то машина. Фары мазнули по толпе, машина потеснила нас за бордюр, остановилась, рыкнула, и заглохла. Три мужика в спецодежде выскочили из неё, побежали назад. Оттуда, из задней дверцы, появилась резиновая кишка толщиной в руку.
– Спасибо. Для меня огромная честь поделиться этим блюдом с таким трудолюбивым государственным служащим, как вы, инспектор. – При этом она царственно наклонила голову, а затем лукаво мне подмигнула.
— Это чо, пожарные? — заволновался народ.
Я знала, о чем она думает, и закатила глаза, пряча улыбку. У Джулии было правило, позволявшее управлять мужчинами: кормить их, хвалить и… заниматься с ними любовью.
— Нет, бабка. Мы из городской канализации, — ответил водитель.
По-видимому, первые два глагола применялись и к сотрудникам полицейского управления.
Он спрыгнул на землю, стал натягивать на себя оранжевый прорезиненный костюм.
– А как насчет… – начала я.
— Щас мы эту падлу быстро… У нас техника новая, импортная. Промывка. Армированный шланг. И давление — сто пятьдесят очков… А ну, посторонись!
– Мадемуазель, вы должны понимать, что я явился сюда не на допрос, – подчеркнул Мервель, ставя на стол пустую тарелку. Быстро он управился с суфле! – Также вам следует понимать, что дела полиции не предназначены для обсуждения с… э-э… гражданскими лицами.
Сантехники раскатили кишку. Внезапно она стала извиваться, приподниматься — и вдруг стремительно рванула вверх. Из отверстий увесистого железного наконечника с гулом ударила вода, а сама кишка поднялась метра на три вверх и словно танцевала — это притом, что её пытались удерживать все четверо.
Я бросила на него мрачный взгляд.
Они матерились, и что-то кричали друг другу, потом один исчез в фургоне, и кишка заметно стала опадать.
– Вы бы не узнали о пальто со всеми деньгами и документами, если бы я вам не рассказала. Я думаю, мне позволено получить хотя бы несколько ответов.
Два сантехника — самых здоровых на вид — перехватили её у горловины и направили вниз.
– Неужели? – Он сделал глоток вина. Серые, как океан, глаза были бесстрастными. – Commissionaire
[80] может не согласиться.
Струя чиркнула по асфальту с металлическим скрежетом, подскочила вверх, снова опустилась. Потом вскипела глина, и кипящая от напора струя воды стала подбираться к чудовищу.
Мне надоело, что меня водят за нос. Я пригласила его в дом, пожертвовала второй порцией суфле, выпила с ним потрясающую бутылку вина – нет, две бутылки, потому что дядя Раф открыл вторую! – и теперь, когда инспектор покончил с великолепным ужином, он собирался начать эту игру?
Чудовище отреагировало. Оно уже почти перетекло через вал, но тут стало пятиться… И не успело: глина вскипела прямо под ним, плотная завеса грязи скрыла его, и только по радостным воплям мужиков: «Ага, с-сучара, не нравится!..», — мы догадались, что Оно отступает.
– Ну же, инспектор, – успокаивающим тоном произнес дедушка. – Вы должны знать, что в течение последних трех дней мы все находились в очень, очень тревожной обстановке. Позвольте, по крайней мере, нашей Табите изложить вам свои теории… и тогда вы их либо подтвердите, либо опровергнете. Это ведь допустимо, non?
Но оно не отступало. Оно внезапно взлетело над водяным смерчем, взвыло тяжко и басовито и, покружившись, подбрасываемое смерчем, внезапно обмякло. Словно сдулся проколотый воздушный шарик.
Мервель не согласился, но и не отверг это предложение. Он просто сидел и потягивал «Сансер», как будто собирался просидеть в нашей гостиной весь день.
— Бойся!! — вдруг диким голосом завопил кто-то.
Мне показалось немного странным, что он словно не спешил уходить, но потом я подумала, что, возможно, у него выходной, если миссис Хейс и Марк находились под стражей. Ему все равно нужно было дождаться возвращения Марка из больницы, а было уже почти четыре часа. В субботу даже у инспектора полиции может выдастся свободный вечер – особенно если он раскрыл дело. И в конце концов, он пил марочное вино и поглощал суфле от Джулии Чайлд. С чего бы ему торопиться уходить?