В январе 1987 года украинскому сатирическому журналу «Перец» — 60 лет. К юбилею принято подводить итоги. Для наглядности желательно в цифрах. Ну, а как же подсчитать улыбки? Это, пожалуй, то, что не поддается строгой статистике. Будем успокаивать себя тем, что даже, если каждый из 2,5 миллиона наших читателей улыбнулся бы хоть раз, читая очередной номер «Перца», это уже кое-что…
Но, если исходить из того, что план улыбок на душу населения у нас с каждым годом увеличивается, а спрос на острое слово растет, то выходит никак нам нельзя останавливаться на достигнутом. Нам — это авторам журнала «Перец», часть которых представлена в этом сборнике.
Владимир БОНДАРЕНКО
ШАГИ
Каждое утро, придя на работу, Кирилл Мефодиевич Шмурдяк доставал из портфеля и ставил на стол двухлитровый термос с чаем, который готовила жена по специальному рецепту, вычитанному ею в рукописи неизвестного автора-гомеопата. Рукопись эту одолжила на один вечер знакомая, которая, в свою очередь, выпросила ее у кого-то на двое суток. Напиток, если верить автору, уничтожал в зародыше все болезни желудка и пищевода, мгновенно перемалывал в порошок камни в печени и почках, улучшал обмен веществ и повышал общий тонус, но, к сожалению, имел несколько специфический, или, попросту говоря, мерзкий запах. Это обстоятельство нисколько не тревожило Кирилла Мефодиевича, ибо нос его, как он сам выражался, не функционировал с детства из-за полипов. Зато у сотрудников, с которыми Шмурдяк сидел раньше в одной комнате, чаепитие вызвало дружный протест. Однако, поскольку трудовое законодательство не запрещало пить чай во время обеденного перерыва на рабочем месте, администрация конторы нашла компромиссное решение: Кириллу Мефодиевичу выделили маленькую отдельную комнатку размером два с половиной на полтора метра, где он и роскошествовал в гордом одиночестве уже несколько лет.
В след за термосом на столе появлялись четыре громадных бутерброда с красной рыбой, черной икрой, копченой колбасой и сыром — плодами широких знакомств на торговой ниве той же жены, а завершала натюрморт головка чеснока. Чеснок Кирилл Мефодиевич не ел и не любил, а лишь злоумышленно растирал один зубок. Этим букетом он окончательно отбивал у членов родного коллектива желание заглядывать в его кабинетик.
Расправившись с одним из бутербродов, Кирилл Мефодиевич запивал его чаем, а потом немножко приоткрывал дверь, клал перед собой бумаги, многие из которых пожелтели от времени, и дремал, сквозь сон прислушиваясь к шагам в коридоре. Это было для него любимым занятием — узнавать, кто проходит мимо его дверей.
Вот тяжело зашаркало, закряхтело, закашляло. Это, вне сомнения, Лычак. Высокий и худой, словно жердь, младший консультант Лычак передвигался, не отрывая ног от пола. Самых крепких ботинок хватало ему от силы на месяц-полтора, после чего Лычак показывал всем дыры на подошвах и выспрашивал, нет ли у кого знакомых на обувной базе.
Шаги затихли как раз — напротив Шмурдякового кабинета. Наверное, младший консультант уже обсудил все перипетии вчерашнего футбольного матча со всеми, кто сидел с ним в комнате, и теперь искал нового собеседника. Кирилл Мефодиевич быстренько очистил еще один зубок чеснока, положил его на лист бумаги и растер пустой бутылочкой из-под клея. Лычак, который через дверь мог определить, что именно распивают, улавливая оттенки «Пшеничной», «Сибирской», «Экстры», «Украинской с перцем» и других отечественных напитков, в одно мгновение среагировал на чеснок и неохотно пошаркал дальше.
Громко хлопнула где-то дверь, даже стекло в окне задрожало, и что-то вихрем пронеслось по коридору.
Полчаса было тихо. Кирилла Мефодиевича уже начало к глубокому сну клонить, когда он вдруг почувствовал, что за дверью кто-то стоит и прислушивается.
«Снова проворонил, — рассердился сам на себя Шмурдяк, — уже пятый день подряд не могу своевременно запеленговать этого Дубаря». Он схватил арифмометр, несколько раз резко крутнул ручку. В коридоре тихо зашелестело и поплыло дальше.
«Пронесло», — облегченно вздохнул Кирилл Мефодиевич. Дубарь был его непосредственным начальником. До пенсии ему оставалось два года, и, очевидно, поэтому человек вдруг забеспокоился, какую он по себе оставит память… Вряд ли кто-нибудь помянет его добрым словом. И не только из-за Дубаревой привычки по-кошачьи ходить и подслушивать. Дубарь ко всему этому был еще и скряга. Больше рубля в его карманах никогда не водилось. Он частенько обходил подчиненных, заводил разговоры о еде и напитках, и сообщал как бы между прочим, что в парке торгуют горячими шашлыками, а он как назло забыл дома деньги. Ему давали взаймы, и он уходил кормиться. Вернувшись, Дубарь тыкал всем свой рублик, которого, конечно, никто не брал. Если шашлыки шли под «сухарик», после четвертого стакана Дубарь размякал, начинал плакать и выяснять, почему его никто не любит. «Я же никому ничего плохого не сделал», — причитал он, не упоминая, однако, сделал ли он что-нибудь хорошее.
Несколько раз Дубарь намекал о шашлыках и Шмурдяку, но Кирилл Мефодиевич делал вид, что не понимает, о чем идет речь, и даже не предложил Дубарю ни одного из своих бутербродов, потому что жадностью не уступал своему начальнику. Дубарь платил ему тем, что старался незаметно подобраться к двери и подслушать, чем его подчиненный занимается. Но это ему не всегда удавалось.
Так проходили дни, месяцы, годы. Но однажды Кирилл Мефодиевич услышал незнакомые ему шаги. Так обычно ходят уверенные в себе мужчины лет сорока пяти — пятидесяти. Потом что-то дробненько и мелодично простучало, как на барабане. «Ого, — отметил Кирилл Мефодиевич, — у нас появилось молодое пополнение. И, наверное, грациозное, ибо шестипудовая молодуха так на высоких каблуках не постучит». Два дня Кирилл Мефодиевич крепился, а на третий не выдержал, поднялся из-за стола и пошел в приемную. За столиком сидела незнакомая девушка. «Наверное, это она выстукивала, — подумал Кирилл Мефодиевич, — ничего себе». А чтобы не показаться нахалом, который таращится на незнакомых женщин, он для отвода глаз спросил:
— Максим Емельянович у себя?
— Какой Максим Емельянович? — удивилась девушка.
— Как это какой?! — возмутился Кирилл Мефодиевич. — Максим Емельянович Кашкоед.
— Ошибаетесь, товарищ, — посуровела секретарша, — наверное, вы что-то перепутали.
— Как это — перепутал? — вконец разгневался Шмурдяк. — Вы в конторе «Заготсбытснабчерствохлеб» без году неделя, а я уже двадцать пять лет…
— Вот оно что, — рассмеялась девушка, — так бы сразу и сказали. Но дело в том, что ваша контора неделю назад переехала в новое помещение.
— А куда? — растерялся Шмурдяк.
— Не знаю, — ответила секретарь, — обратитесь в справочное бюро.
— А не могли бы вы кресло для Семена Семеновича сделать из мягкого дерева?
РУБИКОН
Возвратившись с обеденного перерыва, Семен Трофимович сухо бросил как всегда секретарю: «До пятнадцати ноль-ноль меня нет. Будут звонить из треста — я в главке. Будут звонить из главка — я в тресте», — и уединился в кабинете.
С обеденного перерыва (а обедал Семен Трофимович только дома) он всегда возвращался недовольный. Самим собою. Дело в том, что Семен Трофимович не сегодня и не вчера перешагнул ту возрастную межу, за которой каждая лишняя калория откладывается организмом на черный день. Если бы Семен Трофимович был гренадерского роста, эти лишние калории не бросались бы в глаза. Но, поскольку для этого ему не хватало сантиметров тридцать, а на аппетит он не жаловался, фигура директора напоминала ноль, несколько вспученный в области живота.
Множество раз, укладываясь спать и подыскивая такую позу, чтобы легче дышалось, Семен Трофимович железно клялся самому себе, что не будет переедать, и даже, бывало, ограничивал завтрак стаканом чая и кусочком сыра, но уже через несколько часов начинал чувствовать собачий голод и часто поглядывал на часы, проверяя, не остановились ли они.
Ситуация осложнялась тем, что супруга Семена Трофимовича, Вероника Андреевна, уже несколько лет как вышла на пенсию и полностью посвятила себя кухне. Утром она садилась с Семеном Трофимовичем в его служебную «Волгу», завозила мужа на работу, а сама ехала на рынок. Семена Трофимовича всегда ожидала на обед тарелка ароматного борща, из которой соблазнительно выглядывала желтая от жира ножка домашней курицы, отбивная размером с домашний лапоть сорок шестого размера или же сковорода горячих дерунов и кувшин сметаны, а на десерт — литровая чашка компота из консервированных или свежих (в зависимости от времени года) вишен.
Ругая себя за бесхарактерность, Семен Трофимович съедал, все до последней крошки и капли, после чего начинал бороться со сном. Часто сон побеждал еще по дороге на работу, и тогда водителю приходилось, не доехав до конторы полквартала, будить шефа, чтобы не пошатнуть его авторитет перед подчиненными. Досыпал Семен Трофимович в своем похожем на трон кресле с высокой задней спинкой, угол наклона которой регулировался специальным механизмом, как регулируются передние сиденья в легковых автомобилях.
В тот день Вероника Андреевна явно перестаралась. Когда Семен Трофимович дожевывал последний кусок телячьей вырезки, она с торжественным видом достала из электродуховки два шампура с румяными, словно яблоки «джонатан», шашлычками. Семен Трофимович застонал, но уже через минуту позволил уговорить себя попробовать хотя бы один кусочек, а еще через десять минут Вероника Андреевна мыла под кухонным краном оба шампура.
«Отправлю, наверное, ее на курорт, — подумал Семен Трофимович, садясь в кресло и разворачивая свежую газету: после обеда чтение действовало на него как снотворное. — Питаться буду в нашей столовой, поэтому за месяц наверняка килограммов десять сброшу».
Он сразу обратил внимание на крупный заголовок на четвертой странице «Переедание — путь к инфаркту»: известное медсветило агитировало за вегетарианство, убеждая, что каждый съеденный грамм свинины и говядины ускоряет свидание с потусторонним миром.
«Этого еще мне недоставало», — мысленно выругался Семен Трофимович и раздраженно отложил газету. Он шевельнулся в кресле, усаживаясь поудобнее, и вдруг его пронзила острая боль под левой лопаткой. Он испуганно шевельнулся еще раз — боль усилилась.
«Вот и все, — промелькнула мысль, — дожрался».
Сразу припомнилось, как в прошлом месяце умер его товарищ. Накануне они, встретившись, пропустили по рюмашечке коньячка, посудачили о том о сем, а на следующий вечер Семен Трофимович прочел в вечерней городской газете некролог, подписанный группой товарищей. «Интересно, — подумалось глупое, — а как отметят мою кончину: — сообщат в маленькой рамке с глубоким прискорбием или же группа товарищей коротко изложит биографию?»
Семен Трофимович прислушался к себе: под лопаткой уже не покалывало, а ныло неотступно. Он потянулся правой рукой к кнопке, чтобы вызвать секретаршу, но острая боль заставила его замереть.
«Господи, — почти застонал Семен Трофимович, — как все глупо сложилось». Он четко представил себе черный гроб с собственным телом, выставленный в зале заседаний, грустные лица подчиненных.
«А все ли будут грустить? — Он горько улыбнулся. — Глевтяк, наверное, если бы можно было, и на похоронах вытанцовывал, потому что спит и во сне видит себя на моем месте. Никудышный заместитель, давно следовало бы выгнать его в шею, но ведь брат его не последняя спица трестовской номенклатуры — попробуй тронь. Вот станет Глевтяк директором — хана всей конторе. Нет, нужно было бы гнать, — терзал сам себя Семен Трофимович, — гнать, не обращая внимания на родственные связи».
Слинько и Перекатиполе — те, конечно, будут грустить. Потому что никакой новый директор не будет терпеть таких лентяев. А у меня они чувствовали себя, как за каменной стеной. За услужливость их терпел. Действительно, говорить приятные вещи они умели как никто. С одной стороны, понимал, что неискренне говорят, а с другой — приятно.
А Нетудыхате, скажем, по какой причине грустить? Перед порогом вечного небытия нужно признать, что держал я его в черном теле. Несправедливо держал. Опасался, что заметят его, а меня — на заслуженный отдых. Надеялся, что триста лет проживу и все эти триста лет буду руководить. Наруководился! А Нетудыхата действительно мог бы меня заменить. Эх, не пожалела бы судьба еще несколько месяцев жизни — пошел бы в трест, в главк пошел бы. Слыхал, сказал бы, что замену мне ищете? Не нужно искать: вот она, замена, — товарищ Нетудыхата, любите и уважайте, а вот мое заявление на увольнение в связи с уходом на пенсию.
Семен Трофимович тяжело вздохнул.
«Вот так всегда: считаем, что вечные, не задумываемся, какую память о себе оставим. А приходит момент, когда нужно Рубикон перешагнуть, тут только ум да мудрость и появляются».
Семену Трофимовичу стало себя еще более жалко. «Хоть бы зашел кто. Только не Глевтяк и не Слинько с Перекатиполем. Эх, Нетудыхата, Нетудыхата, как мне тебя хочется видеть в свою последнюю минуту!»
Не обращая внимания на боль, он все-таки нажал кнопку звонка. В ту же секунду в кабинет влетела секретарша.
— Вот что, милая моя, — слабым голосом сказал ей Семен Трофимович. — Срочно вызовите Слинько и Перекатиполе, пусть пишут заявление на увольнение по собственному желанию. Это все, что я могу для них сделать. Дальше. Срочно поднимите акт народного контроля, тот, о приписанных Глевтяком тысячах, и подготовьте приказ: «За грубое нарушение, безответственность и так далее — вы знаете, как это формулируется, — освободить Глевтяка с должности заместителя. Нетудыхата на месте? Пригласите его ко мне. И соедините меня с главком, с Иваном Ивановичем. Тоже срочно. И вызовите мне «скорую».
Секретарша испуганно посмотрела на своего шефа.
— Вам плохо, Семен Трофимович? Вы белый, как потолок.
— Ничего, милая, — грустно улыбнулся директор, — все нормально. Делайте, что я сказал.
Секретарша вышла. И тут же Семен Трофимович почувствовал, что боль прошла. Он шевельнул левой рукой — рука слушалась. Тогда директор попытался подняться — нормально. Нащупал пульс — сердце стучало, как хорошо отрегулированный часовой механизм. Семен Трофимович растерянно осмотрелся, бросил взгляд на спинку кресла и громко выругался: в одном месте обивка разорвалась и оттуда торчало острие гвоздя.
В дверь постучали.
— Разрешите, — прошептала секретарша. — Вот вам, Семен Трофимович, заявления Слинько и Перекатиполя, вот приказ на увольнение Глевтяка. Нетудыхата ждет в приемной. Ему сейчас зайти, или вы сначала переговорите с Иваном Ивановичем? «Скорую» я тоже вызвала.
— Никакой «скорой», никаких приказов! — возвысил на нее голос директор. — Пусть Нетудыхата идет на свое место, а не болтается по приемным. А Ивану Иванычу я и сам способен позвонить. Я еще поработаю!
Перевод автора.
Юрий ИЩЕНКО
ПУТЕВКА
Нежданно-негаданно в конце января прислали на завод путевку.
— Ну вот, пожалуйста! — повертев в руках сложенный пополам листок, сокрушенно взглянул на присутствующих членов профкома его лидер Гораций Горациевич Синюха. — Дали называется. Кто же среди зимы согласится ехать? Нет чтобы в бархатный сезон путевочку подбросить. А теперь ломай голову, кому ее навязать. Ведь если пропадет, нам в райкоме профсоюза не простят и до новых веников запомнят. Мол, им давай не давай, все равно Никто не ездит. Так что, товарищи, предлагайте кандидатуры.
— Нет проблем! — воскликнул я. — Есть у меня кандидатура.
— Это кто же? — заинтересовался Гораций Горациевич.
— Федор Перепеляк.
— Да вы что! — задергался у Синюхи левый глаз. — В своем, простите, уме? Несусветного бездельника и прогульщика, лентяя и бракодела на курорты отправлять! Ну, знаете, это уж слишком! И потом, он там такую репутацию нам создаст…
— Не знаю, что он там натворит, — осмелился возразить я, — но от этого Перепеляка никому в цехе жизни нет. Из сил выбились, перевоспитывая. А.тут такой случай! Сразу, считайте, двух зайцев убьем: и путевка не пропадет, и цех отдохнет.
Так и поехал наш Федя Перепеляк отдыхать. В цехе даже посветлело. Ни собраний с нотациями, ни товарищеских судов. Начальник смены по этому поводу спецовку на выходной костюм сменил. Ходит по цеху, как свадебный генерал, песенки насвистывает…
Словом, в цехе праздник. Но на душе у нас кошки скребут, как подумаем, что всего через месяц все это закончится.
А вскоре произошло то, чего никто не ожидал. Через полторы недели после Фединого отъезда на курорт вызвал меня директор завода:
— Видели?! — нервно спросил он и поднес к моим глазам нашу городскую газету.
— Что? — в предчувствии неприятностей екнуло у меня сердце.
— Да вот… очерк про вашего Перепеляка напечатали. Ничего не понимаю… Видно, прав был Синюха: наберемся мы хлопот с этим работничком.
— Может, ошибочка в газете вышла? — заразившись директорской тревогой, предположил я.
Но ошибки, как мы поняли уже на следующий день, не было. На. этот раз не городская, а областная газета напечатала интервью с Федором Перепеляком, в котором он делился мыслями по поводу воспитательной силы коллектива, рассказывал, между прочим, на каком высоком уровне ведется в нашем цехе эта работа.
Вскоре имя Перепеляка замелькало не только на страницах газет, а и на разворотах «тонких» журналов. В одном из них начали печатать повесть о рабочем классе, в которой главным героем автор вывел… Федора Перепеляка.
Можете представить, что творилось у нас на заводе. Всем коллективом ломали голову: что бы это могло значить? И с нетерпением ждали возвращения нашего курортника.
Наконец этот день настал. Но Перепеляка мы не узнали. Будто подменили человека. В цехе он появился едва ли не за полчаса до начала рабочего дня. Тщательно проверил станок, сложил заготовки. А уж как заработал!.. Ни одного перекура. А детали так обтачивал — хоть на международных выставках экспонируй.
Только через двадцать минут после окончания смены личным распоряжением директора удалось оторвать Федю от работы и пригласить на заседание профкома, чтобы он отчитался о своем отдыхе.
— Ну что тут объяснять, — замялся Федя, переминаясь с ноги на ногу возле стола. — Дали вы мне эту путевку. А она, оказывается, в Дом творчества. Только появился я там, как меня окружили литераторы. Один говорит: «Это же просто великолепно, что по обменному фонду путевок нам производственника прислали… Теперь работа пойдет!..»
Короче говоря, стали товарищи писатели мою персону изучать. Говорю им, что я настоящий антипод. «Ничего, — отвечают. — Это ты, Федя, до курорта антиподом был, теперь же мы из тебя человека сделаем». И началось. За творческими беседами засиживались, бывало, допоздна… Особенно пришелся я по душе Ефрему Бывалому. Он мою душу всю наизнанку, можно сказать, вывернул.
Так что теперь не с руки мне братьев-литераторов подводить. Потому и начал новую жизнь.
Слушали мы Перепеляка и будто на свет заново рождались.
А в общем, теперь на нашем предприятии нет отстающих. По секрету признаюсь: по договоренности с Домом творчества «Амазонский» нам ежегодно туда путевки выделяют…
ИНСТРУКТАЖ
— Ну как, прочитал?
— Ага… Книга, что надо! Стоящая…
— И познавательная к тому же. Не детектив, а настоящий учебник по криминалистике. Такие фолианты, должен тебе сказать, нам просто необходимо читать. Это хлеб наш. Обратил внимание, как главный герой провел предварительное расследование по краже драгоценностей? Вот так! Мотай на ус. Неповторимая школа следствия. А вообще, скажу тебе, детективный жанр нынче в моде. И это чудесно! Если мы раньше до всего своей головой доходили, то теперь каждый детектив — сундук опыта. Открыл повестушку — и академии не надо. Еще и в художественной форме подано. Для запоминания — лафа.
Например, как экипироваться тому, кто на дело идет. Что на руки надеть, а что на ноги. Даже каким химическим препаратом следы свои нейтрализовать, чтоб пес не унюхал. Ну и, конечно же, как в каждой конкретной ситуации будет действовать следователь.
Что ни говори, а теперь много раздумывать не приходится. Нет книжки под рукой, включи телевизор: там историйки приключенческие крутят. Прямо тебе дуэль интеллектов.
Короче говоря, такие, паря, дела. Ты вот сегодня книжку прочитал? Выводы сделал? И хорошо. А сейчас время еще есть, для полной картины радионовеллу «Следы возле клуни» послушай. И внимательно, ничего не пропусти, все нюансы учти. Ну, все. По линии инструктажа, думаю, вопросов уже возникнуть не может.
…В принципе со Шмагой я согласен. Все понятно. Только вот в одном Шмага как-то забыл меня проинструктировать: сколько нам дадут за воровство? Имеется в виду — лет. Ибо в детективах об этом ни слова…
УЧЕНЫЙ СОВЕТ
Я уже не один час, затаив дыхание, стою в коридорчике, ведущем к нашей лаборатории. Всего лишь стеклянные двери отделяют меня от комнаты, где после обеда собрался ученый совет нашего института. С тех пор, как начался ремонт конференц-зала, эта самая большая в институтском здании лабораторная комната дает убежище всем, кто заседает по особо важным вопросам.
Нынешний день для меня особенный: в закрытом порядке идет обсуждение моей диссертации. Вы понимаете, что лично для меня все это означает.
Сквозь стекло вижу, как лабораторию пересекла чья-то тень. Не сомневаюсь — это Шкворец! Почему только он так бурно размахивает руками? Возмущается или отстаивает? Может быть, какие-либо претензии вызывает вступительная часть? Но не должно быть. Сам профессор Свищик отозвался о ней наилучшим образом. Что ж, в худшем случае я заменю несколько абзацев.
Интересно, а какую позицию занял Аполлинаренко? Лицо у него какое-то кислое. А впрочем, он всегда чем-то недоволен. Так и жди неприятностей.
А что, интересно, думает о моей диссертации ученый секретарь? Неужели это он так махает ногами?! Но позвольте — в моем исследовании и намека нет о моторно-двигательной функции нижних конечностей…
Секундочку! А кто это аж захлебывается смехом? Точно — Глаголенко. И отчего это ему так весело? Неужели от второго параграфа? Но там идет речь о серьезных вещах — аллергии сусликов к гнилому зерну.
Шеф — председатель ученого совета — дергает плечами. Это доброе знамение. Он всегда так делает, когда в хорошем настроении. Вот так-то! Шеф — за меня. Не только корифеям в науке погоду делать.
Наконец распахнулись двери лаборатории, и в коридорчик дружно вывалились члены ученого совета. До меня долетали обрывки их разговоров.
— Это настоящая наука! Даже архинаука, — восторженно выкрикивал Шкворец. — Какой уровень!..
— Несомненно! Я своим глазам не поверил, когда увидел, как тонко он финтит, — поддержал доцент Глаголенко.
— Теперь «Динамо» точно выиграет финал, — поддакнул ученый секретарь.
Я окаменел в углу. И тут подходит ко мне профессор Бэкон-Шабастинский. Он почему-то все двадцать лет моего соискательства мне симпатизирует. Положил мне руку на плечо и успокаивает:
— Голубчик вы мой, да перестаньте так волноваться. Вашу диссертацию мы еще позавчера обсудили на футбольном матче. Принципиальных замечаний нет. Все будет прекрасно. Послезавтра, коллега, решающий матч. Надеюсь, вы составите нам компанию?
УСЛУГА
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он, уступая мне место в трамвае.
— Спасибо, еще молодой, могу постоять, — смутился я.
— Садитесь, садитесь, — настаивал он решительно.
Я сел.
Об этом случае, возможно, я и не вспомнил бы, если бы спустя несколько дней ко мне на улице не обратился какой-то незнакомый мужчина с просьбой:
— Надеюсь, у вас для меня найдется несколько рублей?
— Но кто вы такой? Я вас не знаю, — удивился я.
— Неужели не помните? Я вам место уступил в трамвае.
— Как же, спасибо вам огромное, — вспомнил я. И полез в карман за кошельком.
— Я отдам, не сомневайтесь, — заверил он. — Если, конечно, вы дадите мне ваш номер телефона или адрес.
Не прошло и недели, как энергичный голос приветствовал меня по телефону.
— Беспокоит тот, кто уступил вам место в трамвае… Помните?
— Помню, как же!
— Небольшая просьбишка. Прибегаю к вашей милости: помогите моей племяннице поступить в техникум. Говорят, у вас связи в тамошних кругах.
Я помог.
Прошло несколько дней. Он сам заглянул ко мне на работу.
— Помните, я тот, кто…
— Помню, — и пригласил его сесть.
— Нужна ваша помощь. Брат строит дачу… Ему бы немного досок ‘и шиферу…
Я помог.
Через месяц он пришел ко мне домой. И отрекомендовался моей жене:
— Ваш муж, наверное, рассказывал вам, я тот, кто уступил ему место в трамвае.
— Слыхала, как же, — протянула ему руку жена и предложила чаю с вареньем.
— Благодарю, но я пришел не чаи распивать, а за помощью, — объяснил гость. — Мне нужна справка с места работы. Для милиции.
— А при чем тут мой муж?
— Как бы вам растолковать? Понимаете, у меня нет постоянного места работы. Вот я и хочу просить…
— Да вы что? Толкаете мужа на преступление? — возмутилась жена.
— Но вы же помните… В переполненном трамвае…
И я написал справку.
В суд меня вызвали как свидетеля. На скамье подсудимых сидел мой трамвайный знакомый. Увидев меня, он встал и любезно предложил:
— Прошу вас, садитесь.
— Спасибо, я лучше постою, — смутился я.
— Садитесь, садитесь, — поддержал судья, заметив, что я смущаюсь и колеблюсь.
Я сел.
Перевод автора.
Юрий ПРОКОПЕНКО
ОБЕД ГЕРОЯ
Литсотрудник снял очки и откинулся на спинку кресла.
— В общем, получился неплохой рассказ, — сказал он. — Только на вашем месте я переделал бы некоторые детали. Вот, скажем, абзац, где описывается обед героя. Прочитайте, пожалуйста, еще раз.
Я снова развернул рукопись и вдохновенно продекламировал:
«Петр Петрович мигом расправился с селедкой и принялся за салат. Заправленный маслом и припорошенный зеленым лучком, салат выглядел так аппетитно, что Петр Петрович попросил добавки. Потом приступил к грибной ушице… Причмокивая после каждой ложки, он ел, не торопясь и сосредоточенно, словно дегустатор, пробующий новое блюдо, мысленно раскладывая его на составные компоненты. На второе были вареники с сыром, обильно политые сметаной. После этого он решительно отложил вилку и направился на кухню за деревянной ложкой. На десерт, как всегда, был компот и миндальные пирожные…»
— Стоп! — поднял руку литсотрудник. — Начнем с закуски. Вы пишете, что Петр Петрович сперва расправился с селедкой, а потом принялся за салат? Нелогично! Я, скажем, прежде всего расправляюсь с салатом, а потом уже перехожу к селедке, а не иначе…
— Ладно, я немедленно исправлю, — согласился я.
— А кроме того, не стоит заправлять салат маслом, — сказал литсотрудник. — Я, например, отдаю предпочтение салату с майонезом или сметаной.
— Тогда я напишу так: «Заправленный майонезом и сметаной, салат выглядел так аппетитно, что Петр Петрович…»
— Убедительно! — потер руки литсотрудник. — У читателя слюнки потекут. Теперь перейдем к горячему. Грибная ушица? А почему не борщ, заправленный чесночком и салом с пампушками? Настоящий украинский борщ? Запах сумасшедший!.. Я такого борща целую кастрюлю могу осилить и добавку попрошу…
— Если вы считаете, что борщ лучше… — произнес я.
— Тут и сомнений нет, — горячо заговорил литсотрудник, — разве можно сравнить эти блюда? Настоящий украинский борщ — с какой-то грибной ухой! А если еще туда перчику накрошить…
— Покрошу, если надо, — согласился я.
— Вот и прекрасно. Перепишите этот абзац. И, кстати, вареники можете заменить телячьей отбивной. Это будет как-то внушительнее! Телячья отбивная с картошкой или с гречкой. А если еще с квашеной капустой — за ухо не оттащишь! Кстати, тогда и деревянная ложка ни к чему. Вашему Петру Петровичу не придется рыскать по квартире в поисках ложки…
— Пожалуй, вы правы, — уступил я.
— А десерт совсем вычеркните, — сказал он на прощание. — Придумали ж такое — компот и миндальное пирожное! Это только моя жена любит миндальные пирожные. На вашем месте я дал бы Петру Петровичу лишнюю отбивную. Даже две отбивные…
На следующий день ровно в двенадцать я снова сидел в редакции.
— Читайте! — попросил литсотрудник, мечтательно уставившись в потолок.
«Петр Петрович, — начал я, — мигом расправился с салатом, заправленным майонезом и сметаной, и принялся за селедку. Потом приступил к борщу. Насыщенный чесночком и припорошенный лучком и перчиком, борщ был такой вкусный, что Петр Петрович попросил добавки. Телячью отбивную с гречкой он вкушал медленно и сосредоточенно, словно дегустатор, пробующий новое блюдо, и мысленно раскладывал это блюдо на составные части. «А не запить ли все это компотом?» — шевельнулась мысль. Но он решительно отмахнулся от нее. «Лучше съем еще одну отбивную», — твердо решил он…»
— Аппетитно! — причмокнул литературный сотрудник. — Только салат я заменил бы винегретом, а борщ рассольником.
— Вы же вчера говорили, что борщ — это прекрасно, и салат посоветовали заправить майонезом и сметаной…
— Я и сегодня ничего не имею против салата. Пусть будет и салат. Но, кроме него, свеженький винегретик. А борщ категорически вычеркнем. Тем более, что с чесноком. Я вчера так наелся борща с пампушками, даже икота напала. Нет, лучше рассольник кисленький, со сметаной…
— В конце концов можно и рассольник, — сдался я.
— Вот и чудесно. А на второе пускай ваш Петр Петрович ест не отбивные, а что-нибудь другое. Я, к примеру, сегодня утром позавтракал отбивной с гречкой, и до сих пор от изжоги мучаюсь. Ну, скажем, крученники с рисом… Или деруны. Давно не ел дерунов! — В глазах литсотрудника появилась легкая грустинка. Он облизнулся. — А запьет этот обед Петр Петрович бутылкой «Миргородской».
Целый вечер и половину следующего дня я работал над меню своего героя. Наконец, как мне казалось, учел все, что требовал литсотрудник. Мой герой Петр Петрович в обед съел салат с селедкой, расправился с винегретом, осилил две тарелки рассольника, умял две тарелки дерунов и все это запил двумя стаканами минеральной.
— Ваш герой ненасытный обжора, — возмутился литературный сотрудник. — У читателя такие излишества в еде, мягко выражаясь, не вызовут симпатии. Мне лично просто противно слушать. Все люди обедают, и что же из этого? Я тоже только что пообедал и про еду слушать не могу. На вашем месте я бы этот абзац выбросил. Или в крайнем случае пусть ваш Петр Петрович скромно выпьет чашечку кофе…
В ДОМЕ ОТДЫХА
В дом отдыха я добрался в одиннадцать часов утра. Первым, кого я увидел, был полный бородач — он играл сам с собой в шашки…
— Не скажете ли вы, — обратился я к нему, — где здесь оформляют путевки?
Он смерил меня с головы до пят оценивающим взглядом, будто соображал, стоит ли мне отвечать. И неожиданно спросил:
— В шашечки-поддавки играем?
— Не профессионально, — скромно ответил я.
— Тогда садись. Сразимся.
— С огромадным удовольствием! Только сперва я хотел бы оформить…
— Чего там оформлять! Твои белые, мои черные.
Две партии выиграл он. Третья закончилась моей победой.
— Может, пойдем постучим козлика? — предложил толстяк. И, не ожидая моего ответа, увлек меня в соседнюю комнату.
Здесь отдыхающие играли в домино. За столом свободных мест не было. Посему мы с бородачом пристроились на подоконнике.
— А ты мне нравишься, — сказал бородач, когда мы заканчивали одиннадцатую партию. — У тебя чувствуется опыт…
В комнату влетел рыжий здоровяк и крикнул во всю мощь легких:
— Продаю новый анекдот.
Попутно он продал несколько старых. И еще оповестил присутствующих, что Аделина Николаевна приобрела в соседнем магазине вельветовые тапочки.
После этой информации за столом, где сидели доминошники, сразу освободилось несколько мест.
— Вельветовые очень удобны для пинг-понга, — объяснил мне бородач и добавил: — Кстати, как смотришь на то, чтобы нам сбацать?
— В пинг-понг я не очень, — признался я.
— Это ничего, — успокоил он меня. — Я сперва тоже играл не очень, а теперь на личном первенстве за второе место соревнуюсь…
— Не подскажете ли — вы: композитор из семи букв, четвертая «о»? — обратился ко мне мужчина в дымчатых очках…
— Не обременяй человека! С непривычки может переутомиться! — поставил бородач на место любителя кроссвордов.
— Помилуйте, о каком переутомлении идет разговор, — возразил я своему бородатому опекуну.
— Если ты и впрямь не утомился, давай сыграем партию в шахматы. Знаешь, — признался бородач, расставляя фигуры, — к этому ритму тоже надо привыкнуть. Я вот, к примеру, только через две Недели почувствовал себя в своей тарелке, а первые дни было туговато.
Закончить партию нам не удалось: прибежала какая-то женщина в белом халате и мужским голосом напомнила, что пора обедать.
— Так, может, я все-таки сперва оформлюсь? — . сопротивлялся я, когда бородач вел меня в столовую.
— Главное, вовремя поесть… Один мой приятель потому так долго прожил, что при любых обстоятельствах вовремя обедал.
После обеда бородач, сладко позевывая, признался:
— Теперь бы часок поспать, но нам с тобой надо партию в шахматы доиграть.
Но доиграть нам так и не дали. Не успели мы взяться за фигуры, как рядом вспыхнула такая дискуссия на футбольные темы, что устоять было просто невозможно, нас посчитали бы предателями по отношению к любимой команде…
Потом все по очереди примеряли нейлоновую куртку. Кому-то из отдыхающих она оказалась слишком большой, и он предлагал желающим купить у него по цене ниже магазинной…
На бородаче куртка тоже оказалась широкой в плечах. Ее владелец обозвал моего нового знакомого недомерком. В ответ бородач предложил померяться с ним силой.
— Сейчас посмотрим, кто из нас недомерок, — сказал он.
Они сели за столик, сцепили пальцы и изо всех сил старались положить руку соперника… Остальные отдыхающие тут же последовали их примеру. Какой-то старик пристал ко мне с предложением:
— Так что, поборемся? — При этом он стиснул кулак и погладил свои бицепсы.
Бородач положил руки трех соперников и даже засиял от гордости.
— Так что, и с тобой померимся или лучше доиграем партию в шахматы? — спросил он, вытирая вспотевший лоб.
— Нет, — твердо сказал я, посмотрев на часы. — Скоро вечер, а я еще до сих пор не оформился. Целый день провел в доме отдыха и не удосужился…
— В каком доме отдыха? — удивился бородач. — Это никакой не дом отдыха, а государственное учреждение «Гипровозтос»! А дом отдыха уже два месяца как переехал. Кажись, на Зеленую улицу. Так что, уважаемый, ты ошибся адресом.
Перевод автора.
— Не бойся, доченька, это же наша тетя Рая!..
Михайло ПРУДНИК
ИСТОРИЯ С ОГУРЦОМ
/Письмо директору научно-исследовательского института «Огурец-прогресс»/
Уважаемый товарищ директор!
Несколько дней назад в моей жизни случилось незабываемое: я купил огурец, который вырастили из семян вашего института. При входе в метро меня остановила дежурная и сурово спросила: «Что везете?» Я, ничего не подозревая, честно признался: «Огурец». Она не поверила и сказала, что я пьян. Тогда я развернул бумагу. Дежурная долго смотрела на произведение Вашей селекции, а потом покачала головой и сказала: «Хотя это действительно огурец, я вас в метро все равно не пущу».
Я, конечно, стал возмущаться: «С каких это пор в метро нельзя перевозить огурцы?»
«Огурцы перевозить можно, — успокоила меня дежурная, — но не такой длины. У нас вот правила есть, где ясно сказано, что запрещается перевозить вещи, размеры которых превышают установленные нормы. А вашей оглоблей… извиняюсь, вашим огурцом можно все фонари на эскалаторе сбить или травмировать пассажиров.
Тогда я, уважаемый директор, решил ехать трамваем. Хотя это и с пересадкой, но домой как-то добираться надо. Не ночевать же с Вашим огурцом на улице. После третьей попытки сесть в трамвай я убедился, что он совсем не приспособлен для транспортировки таких овощей. Когда я просовывал огурец в дверь, пассажиры подымали такой визг, что некоторые выскакивали через переднюю дверь с воплями: «Мили-и-иция!!! Спасайте! Здесь один тип с удавом в трамвай сесть хочет!»
Не повезло мне и с троллейбусом. Когда пол-огурца я уже было засунул в салон, дверь вдруг закрылась и троллейбус покатил. Целый квартал мчал я следом, держась за огурец. А когда троллейбус остановился, то оттуда вышел контролер и оштрафовал меня за бесплатный провоз багажа, хотя ехало только пол-огурца.
Таксисты отказались везти меня домой, даже когда я предлагал им тройную плату. Они хохотали и говорили, что мне надо не одну, а несколько машин.
В конце концов, уважаемый директор, я использовал Ваш огурец как шлагбаум и остановил КрАЗ, который возил на строительство панели. На таком панелевозе я доехал домой.
Дома я подвесил Ваш огурец к балкону, чтобы по частям отрезать и употреблять.
И все было бы прекрасно, если б на следующий день соседи не подняли шум и не потребовали, чтобы я этот огурец снял, потому что из-за него возникают телевизионные помехи при трансляции программ республиканского телевидения.
Я снимать его отказался, но пообещал его побыстрее съесть.
Вот уже третий день моя семья кушает только огурец, но мы не съели еще и половины.
Соседи со мной не здороваются и угрожают написать куда следует.
Не знаю, уважаемый директор, куда напишут они, а я решил обратиться к Вам. Чтобы в случае чего Вы защитили меня. А еще очень прошу выслать мне хоть одну баночку нежинских огурчиков. Помню, маленькие такие были, корнишончики. Думаю, что. хоть у Вас они еще есть. Поскольку в наших магазинах я их почему-то давно не видел и мои дети говорят, что маленьких огурчиков вообще не бывает.
С уважением к Вам — любитель огурцов П. С. Киященко.
АНШЛАГ
Христофор Борисович Чичикало так артистически вошел в кабинет директора театра, что тот ему даже зааплодировал:
— Прекрасно, маэстро! Прекрасно! Прошу! — предложил он гостю мягкое кресло. — Вы, если я правильно понял, хотите играть в нашем театре? Но зачем же даром тратить свой талант?
— Что, вакансии уже нет? — вскочил Чичикало, будто на него кто-то вылил ведро воды.
— Вакансия есть… Вот только… оправдаете ли вы наши надежды? — прищурив глаз, посмотрел на него директор.