Леонид Млечин
Брежнев
ОТ АВТОРА
Хорошо помню, как впервые услышал о Брежневе и увидел его фотографию. В сентябре 1964 года я пошел в первый класс. Мы тогда жили в ожидании обещанного Хрущевым коммунизма. Наша классная руководительница, окончившая педагогическое училище в Мордовии, следуя рекомендациям районо, уточняла:
— Имейте в виду, коммунизм не придет в один день, не думайте, что утром объявят по радио — с сегодняшнего дня начался коммунизм. Коммунизм придет постепенно.
Но в скором приходе коммунизма никто не сомневался — до октябрьского пленума ЦК КПСС, на котором Хрущева отправили в отставку.
Вот тогда я и увидел Леонида Ильича — его фотография красовалась на первых полосах всех газет. Не знаю, что в те дни показывали по телевидению, телевизор еще считался роскошью и моим родителям был не по карману. А вот газеты они выписывали в большом количестве. Когда взрослые собрались на кухне, чтобы обсудить ошеломляющие перемены в стране, газеты перешли в мою собственность. Фотографий было две — Брежнева и Косыгина. Но помню, что взрослые обсуждали только Брежнева. Понимали, что именно он станет руководителем страны? И мне он понравился.
И столь же отчетливо я помню день его смерти. 10 ноября 1982 года я прилетел из длительной командировки — с юга в холодную Москву. Дома, вынимая вещи из сумки, включил радио, и стало ясно: что-то случилось. По всем радио-и телеканалам передавали печальную классическую музыку. Гадали: Он или не Он? От симпатий к Леониду Ильичу ничего не осталось. Страна от него устала…
Восемнадцать брежневских лет — это моя юность и молодость, годы взросления и обостренного интереса к жизни. И когда я писал эту книгу, — словно заново переживал все эти годы.
Правда, бывало и грустно. Пока писал его биографию, один за другим ушли люди, которые в брежневскую эпоху играли не последнюю роль и многое мне рассказали. Похоронил я и своего отчима, очень мной любимого и также упомянутого в этой книге, которому среди прочего обязан и пониманием брежневского механизма власти.
Но конечно же еще печальнее было сознавать, что это были годы упущенных возможностей, впустую растраченных сил! Брежнев принял страну, ждущую обновления и мечтающую о движении вперед, а оставил ее разочарованной, развращенной неприкрытым лицемерием и отставшей от наиболее развитых стран. Но я слишком забежал вперед…
Когда в октябре 1964 года к власти в стране пришел Леонид Ильич Брежнев, никто не предполагал, что он будет руководить Советским Союзом восемнадцать лет, до самой смерти.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПОСЛЕДНИЙ РАЗГОВОР С ХРУЩЕВЫМ
Заседание президиума ЦК КПСС, на котором заочно решилась судьба руководителя страны Никиты Сергеевича Хрущева, состоялось 12 октября 1964 года. Присутствовало все партийное руководство, работавшее в Москве. Членов президиума от национальных республик еще не вызвали с мест.
И не было самого Хрущева — он отдыхал в Пицунде вместе со своим первым заместителем в правительстве Анастасом Ивановичем Микояном. Никита Сергеевич руководство формировал из людей моложе себя по возрасту, но в личном общении комфортнее всего чувствовал себя с Микояном. И не только потому, что они были ровесниками — их связывали многие годы работы при Сталине.
В отсутствие первого секретаря ЦК КПСС на заседании президиума председательствовал Леонид Ильич Брежнев. Когда Хрущев уезжал из Москвы, Брежнев руководил всем партийным хозяйством. Он только что вернулся из Берлина, куда ездил во главе официальной делегации поздравлять восточных немцев с пятнадцатилетием Германской Демократической Республики.
По словам очевидцев, Брежнев сильно волновался. Да и в зале, где собрались руководители партии и страны, ощущались нервозность и страх. Это заседание нельзя было назвать обычным: члены президиума ЦК решили сместить Никиту Хрущева с постов первого секретаря ЦК партии и председателя Совета министров.
Бесконечные тайные переговоры на эту опасную тему длились несколько месяцев. Но 12 октября они собрались совершенно официально. Заведующий общим отделом ЦК Владимир Никифорович Малин, как обычно, на небольших карточках записывал главные тезисы выступлений. Пожалуй, именно присутствие Малина более всего свидетельствовало о том, что дни Хрущева сочтены. Владимир Никифорович десять лет заведовал общим отделом и считался особо доверенным помощником Хрущева.
— Как Поскребышев при Сталине, — с гордостью говорил Малин о себе.
Что обсуждали на заседании президиума?
Под каким предлогом пригласить Хрущева в Москву, чтобы он ни о чем не догадался и не предпринял контрмер? Это первое. А второе — прикидывали, как повести разговор с Хрущевым, кто в какой последовательности будет выступать и что именно скажет.
Говорили в основном Брежнев и другие влиятельные в партийном руководстве лица — секретари ЦК Николай Викторович Подгорный, Андрей Павлович Кириленко и Александр Николаевич Шелепин. Шелепин не был еще членом президиума ЦК, но его положение в иерархии власти и роль в подготовке свержения Хрущева были таковы, что к нему прислушивались с особым вниманием.
Решили почти сразу же: надо предоставить слово первому секретарю ЦК компартии Украины Петру Ефимовичу Шелесту, что будет важным сигналом — Киев критикует Хрущева. А ведь именно украинская парторганизация считалась главной опорой Никиты Сергеевича. Среди киевских руководителей было много тех, кого он сам назначил. Да и Шелест считался человеком Хрущева. Он даже внешне — приземистой фигурой, округлым грубоватым лицом и совершенно лысым черепом — напоминал Никиту Сергеевича…
Вызвать Хрущева в Москву решили под тем предлогом, что накопилось много вопросов по его записке о реорганизации сельского хозяйства.
Тут же возник вопрос: кому звонить в Пицунду? Тоже испытание не из простых. Разговаривать с Хрущевым было страшновато. Никита Сергеевич с членами президиума не церемонился, запросто мог послать по матушке.
Во время поездки Брежнева в Берлин на партийном хозяйстве оставался Подгорный, напористый и честолюбивый человек. Но Николай Викторович наотрез отказался — он только что подробно докладывал о текущих делах Хрущеву, и Никита Сергеевич удивился бы: почему накануне не сказал о возникших проблемах? Не дай бог, что-то заподозрит…
Тогда решили, что звонить будет Брежнев. А кто еще? Он же исполняет обязанности старшего. Около девяти вечера по междугородной правительственной ВЧ-связи соединились с государственной дачей в Пицунде. Хрущев взял трубку.
Леонид Ильич, по словам Шелеста, волновался. Он побледнел, губы посинели, говорил с дрожью в голосе. Выслушав его, Хрущев недовольно сказал:
— Что у вас случилось? Не можете и дня обойтись без меня? Хорошо, я подумаю. Здесь Микоян, с ним посоветуюсь. Позвоните мне позже.
Этот час члены президиума ЦК провели в напряжении. От Хрущева, который на протяжении десяти лет легко расставался со всеми соперниками и конкурентами, всего можно было ожидать.
Через час Брежнев снова позвонил Хрущеву.
Никита Сергеевич говорил раздраженно:
— Хорошо, завтра в одиннадцать утра я вылетаю в Москву вместе с Анастасом Ивановичем.
Члены президиума, закончив обсуждение, подготовили для порядка постановление:
«1. В связи с поступающими в ЦК КПСС запросами о возникших неясностях принципиального характера по вопросам, намеченным к обсуждению на пленуме ЦК КПСС в ноябре с. г., и в разработках нового пятилетнего плана признать неотложным и необходимым обсудить их на ближайшем заседании президиума ЦК КПСС с участием т. Хрущева.
Поручить тт. Брежневу, Косыгину, Суслову и Подгорному связаться с т. Хрущевым по телефону и передать ему настоящее решение с тем, чтобы заседание президиума ЦК провести 13 октября 1964 г.
2. Ввиду многих неясностей, возникающих на местах по записке т. Хрущева от 18 июля 1964 г. (№ П1130) „О руководстве сельским хозяйством в связи с переходом на путь интенсификации“, разосланной в партийные организации, и содержащихся в ней путаных установок отозвать указанную записку из парторганизаций.
3. Учитывая важное значение характера возникших вопросов и предстоящего их обсуждения, считать целесообразным вызвать в Москву членов ЦК КПСС, кандидатов в члены ЦК КПСС и членов Центральной ревизионной комиссии КПСС для доклада пленуму итогов обсуждения вопросов на президиуме ЦК КПСС.
Вопрос о времени проведения пленума ЦК КПСС решить в присутствии т. Хрущева».
Записка первого секретаря ЦК, к которой обычно относились благоговейно, была названа «путаной», хотя членам президиума все было совершенно понятно.
Тремя месяцами ранее, 11 июля, на пленуме ЦК Хрущев изложил свою новую идею: коренным образом реорганизовать управление сельским хозяйством — под каждую отдельную продукцию создать собственное ведомство. Один главк занимался бы зерном, другой — мясом, третий — пушниной.
Хрущев, как и Сталин, полагал, что экономические проблемы решаются организационно-кадровыми методами: есть задача — создай ведомство, которое ее решит.
Но членов президиума испугало другое. Хрущев уже ликвидировал сельские райкомы, низвел партаппарат на селе до второразрядной роли парткомов производственных управлений. В новой системе руководства сельским хозяйством партийным органам вообще не оставалось места. Как могли реагировать на это профессиональные партийные секретари?
Отозвав хрущевскую записку, президиум ЦК демонстрировал партийному аппарату на местах, что Хрущев больше не хозяин.
О том, что членов ЦК вызывают в Москву, Никите Сергеевичу, разумеется, не сказали. Иначе бы он сразу понял, что происходит. Летом 1957 года, когда его пыталась снять «старая гвардия» — Молотов, Маленков, Булганин, — он распорядился собрать членов ЦК. Когда они прилетали в Москву, доверенные люди Хрущева ввели их в курс дела, объяснили, какова расстановка сил и кого надо поддержать. Никита Сергеевич часто и с удовольствием рассказывал, как он выиграл ту битву. Теперь его опытом воспользовались другие…
Перечисление в постановлении четырех фамилий — Брежнев, Косыгин, Суслов, Подгорный — свидетельствовало о том, кто именно управляет событиями. Фамилия Брежнева стояла первой, следовательно, ему и отводилась главная роль.
Это постановление отрезало членам президиума дорогу назад. Теперь уже никто из них не мог покаяться перед Хрущевым и сказать, что в его отсутствие они на заседании президиума «просто поговорили». Они должны были идти до конца.
Много лет спустя я имел возможность расспросить некоторых участников тех событий. Главные вопросы: почему они выступили против Хрущева и не жалели ли об этом потом?
Не жалел, по их словам, никто. Хотя на вершине власти, как известно, есть место только для одного. Основные участники тех событий — за исключением Леонида Ильича Брежнева — скоро оказались в опале и лишились тех должностей, которые имели.
Причины отставки Хрущева объясняли по-разному, но в основном упирали на то, что он стал просто опасен для страны. О своих личных мотивах не упоминали. Но они конечно же тоже имели значение.
Никита Хрущев был человеком фантастической энергии. Непредсказуемый и неуправляемый, невероятный хитрец, но при этом живой и открытый человек. Оставшийся в памяти необузданным бузотером, нелепо выглядевший, казавшийся очевидным анахронизмом Никита Сергеевич недооценен отечественной историей. Роль его в истории нашей страны еще не осмыслена, а личность не раскрыта.
Пребывание на высоком посту не сделало его равнодушным. Он видел, в каком трудном положении страна. Честно говорил:
— Я был рабочим, социализма не было, а картошка была. Сейчас социализм построили, а картошки нет.
Хрущев приказал, чтобы в столовых хлеб давали бесплатно. Он хотел вытащить страну из бедности, но уповал на какие-то утопические идеи, надеялся решить проблемы одним махом.
Он был, пожалуй, единственным человеком в послевоенном советском руководстве, кто сохранил толику юношеского идеализма и веры в лучшее будущее.
Теперь, когда опубликованы хранившиеся за семью печатями протоколы президиума ЦК (за все хрущевское десятилетие) и можно прочитать, что говорил Никита Сергеевич в своем кругу, становится ясно: для него идея строительства коммунизма, вызывавшая уже в ту пору насмешки, не была циничной абстракцией. Этим он и отличался от товарищей по партийному аппарату, которые давно ни во что не верили.
14 декабря 1959 года Хрущев выступал на президиуме ЦК по поводу проекта программы КПСС. Он объяснил, как именно представляет себе приближение к коммунистическому обществу:
— Это значит, всех детишек взять в интернат, всех детей от рождения до окончания образования взять на государственное обеспечение, всех стариков от такого-то возраста — обеспечить всем… Я думаю, что когда мы одну-две пятилетки поработаем, мы сможем перейти к тому, чтобы всех людей кормить, кто сколько хочет. У нас хлеб будет, мясо — еще две пятилетки (это максимум) и, пожалуйста, — кушай. Но человек больше не скушает, чем может. Даже в капиталистических странах есть рестораны, где можно заплатить сколько-то и ты можешь кушать, что хочешь. Почему же при нашем социалистическом и коммунистическом строе нельзя будет так сделать?…
Мои родители (а хрущевские годы пришлись на их молодость) жили тогда очень скудно, но рассказывали, что эта идея даже у них вызвала ужас: бесплатные котлеты (скорее всего, почти из одного хлеба) в столовке казались кошмарной перспективой…
Отсутствие образования часто толкало Никиту Сергеевича к неразумным и бессмысленным новациям, над которыми потешалась вся страна. К тому же к концу его десятилетнего правления ухудшилось экономическое положение.
1963 год оказался неурожайным из-за сильной засухи. Во многих городах пришлось ввести карточки. Впервые закупили хлеб за границей — 9,4 миллиона тонн зерна, примерно десять процентов полученного урожая. Из магазинов исчезли мука, печенье, пряники, мясо. За молоком выстроились очереди.
Репутация Хрущева была подорвана денежной реформой 1961 года, повышением цен. Он утратил свой ореол «народного заступника» от бюрократов и чиновников. А страха он не внушал.
С другой стороны, он умудрился настроить против себя партийный аппарат (разрушая привычную систему управления), армию (сокращая офицерский корпус), КГБ (демонстрируя чекистам полнейшее неуважение и отказывая им в привилегиях).
У высшего эшелона были личные причины не любить Хрущева. Чиновники жаждали покоя и комфорта, а Хрущев проводил перманентную кадровую революцию. Членов ЦК он шпынял и гонял, как мальчишек. Обращаясь к товарищам по президиуму ЦК, в выражениях не стеснялся: «Дурак, бездельник, лентяй, грязная муха, мокрая курица, дерьмо…»
Вот как, например, 23 декабря 1963 года на президиуме Хрущев отчитывал своих подручных.
Никита Сергеевич заговорил об оплате труда в сельском хозяйстве и обрушился на своего заместителя в правительстве Дмитрия Степановича Полянского:
— Товарищ Полянский, я с вами не согласен. Это несогласие складывается в какую-то линию. Вы берете на себя смелую задачу защиты вопроса, которого вы не знаете. В этом тоже ваша смелость. Но это не ободряет ни меня, ни других. Я полагаться в этих вопросах на вас очень затрудняюсь. Вы бросаете безответственные фразы.
— Вы меня спрашиваете, я отвечаю: хлеб для государства и колхозные продукты дешевле, чем совхозные, — парировал Полянский.
Раздраженный Хрущев повернулся к Шелепину, председателю комитета партийно-государственного контроля:
— Товарищ Шелепин, вы возьмите справку и суньте в нос члену президиума. Я, прежде чем ехать, взял справку от Центрального статистического управления.
Опять обратился к Полянскому:
— Вы извращаете. Вы не правы.
— Не суйте в нос, — огрызнулся Полянский. — Я человек. Как с вами разговаривать? Если высказал свое мнение, сразу обострение. Может, отношение такое ко мне?
— Видимо так, я не отрицаю. У меня складывается очень большое недоверие. Я на вас положиться не могу. Это, может, субъективное дело. Пусть президиум решает. Садитесь на мое место, я на ваше сяду.
— Не надо волноваться, — Дмитрий Степанович Полянский держался твердо, трусом он не был, — и Минфин, и Госплан показали цифрами, что продукция колхозов дешевле.
Хрущев обратился ко всем членам президиума:
— Я остро этот вопрос поставил, товарищи. Я Полянского считаю не совсем объективным. Мы очень остро говорили по пенсионным вопросам. Вы оказались правы или я?
Почему каждый из нас должен войти с предложением обязательно идеальным? — сопротивлялся Полянский. — Его подписали пять членов президиума помимо секретарей ЦК. Почему вы считаете, что его внес один товарищ Полянский?
— Потому что вы его готовили.
— Напрасно у вас сложилось такое впечатление только на основании одного этого факта, — резко ответил Полянский.
— Не по одному, — угрожающе заметил Хрущев. — Может быть, это возрастное, но я расстраиваюсь, волнуюсь, реагирую. Видимо, пока не умру, буду реагировать. Ничего с собой не могу сделать. Казалось бы, мне какое дело. Мне семьдесят лет, черт с вами, делайте что хотите. Но я коммунист. Пока я живу, пока я дышу, я буду бороться за дело партии…
Чуть позже Хрущев добавил:
— Видимо, мне пора на пенсию уходить. Не сдерживаю свой характер. Горячность.
Затем он обрушился на другого своего заместителя — Алексея Николаевича Косыгина:
— Нет тут Косыгина. Но тут Косыгиным пахнет. Нити тянутся к Косыгину. У него старые взгляды…
Хрущев добился того, чтобы на XX11 съезде партии в октябре 1961 года был принят новый устав, который требовал постоянного обновления руководящих партийных органов. Районные комитеты предстояло на каждых выборах обновлять наполовину, обкомы — на треть, ЦК КПСС — на четверть. Вот почему чиновники ненавидели Хрущева и поддерживали Брежнева, который позволял им занимать свои кресла по пятнадцать лет.
Окружение Хрущева не одобряло его либеральных акций, критики Сталина, покровительства Солженицыну и Твардовскому, попыток найти общий язык с Западом, сократить армию и военное производство.
27 февраля 1964 года знаменитый поэт и главный редактор журнала «Новый мир» Александр Трифонович Твардовский записал в дневнике:
«Мне ясна позиция этих кадров. Они последовательны и нерушимы, вопреки тому, что звучало на последнем съезде и даже на последнем пленуме ЦК, стоят насмерть за букву и дух былых времен.
Они дисциплинированны, они не критикуют решений съездов, указаний Никиты Сергеевича, они молчат, но в душе любуются своей „стойкостью“, верят, что „смятение“, „смутное время“, „вольности“, — все эти минется, а тот дух и та буква останется… Это их кровное, это их инстинкт самосохранения и оправдания всей их жизни…
Их можно понять, они не торопятся в ту темную яму, куда им рано или поздно предстоит быть низринутыми — в яму, в лучшем случае, забвения. А сколько их!
Они верны культу — все остальное им кажется зыбким, неверным, начиненным всяческими последствиями, утратой их привилегий, и страшит их больше всего. И еще: они угадывают своим сверхчутьем, выработанным и обостренным годами, что это их усердие не будет наказано решительно, ибо нет в верхах бесповоротной решимости отказаться от их услуг».
17 апреля 1964 года в день семидесятилетия Хрущева все члены и кандидаты в члены президиума ЦК приехали поздравить его в особняк на Ленинских горах. При Сталине члены политбюро жили в Кремле. Никита Сергеевич предложил всем переселиться в новенькие особняки рядом с высотным зданием Московского университета.
Юбиляр был бодр, свеж, в хорошем настроении. Гости выпили по рюмке коньяка, недолго поговорили и торопливо ушли под предлогом, что не надо «утомлять» Никиту Сергеевича. Всех торопил Брежнев, ему вторил Подгорный, хотя Хрущев явно был расположен продолжить веселье.
Подготовка к отставке Хрущева уже началась. Петр Шелест пишет, что некоторые из членов президиума вели себя довольно нервозно и даже трепетно-боязливо: вдруг Хрущев о чем-то догадывается?
Кто играл главную скрипку?
Историки давно пытаются выяснить, кто был движущей пружиной этого заговора, хотя и слово «заговор» многим не нравится.
Есть две версии. По одной, главную скрипку играли Брежнев и Подгорный. По другой, Шелепин и его друг председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный. Когда в годы перестройки стало возможным откровенно обсуждать наше прошлое, ни Брежнев, ни Подгорный уже не могли высказать свое мнение. Шелепин и Семичастный рассказывали в интервью, что ключевая роль принадлежала Брежневу, хотя, по их словам, он вел себя непоследовательно и даже трусовато.
Версия Шелепин и Семичастного некоторым историкам кажется неубедительной. Они считают, что именно вчерашние комсомольцы, более решительные и напористые, и организовали свержение Хрущева, потому что были заинтересованы в том, чтобы в высшем эшелоне власти образовались вакансии. Они рвались на первые роли…
Подлинные обстоятельства того, как именно созревали антихрущевские настроения, как его соратники решились на разговор и как организационно оформился этот заговор, нам теперь уже не узнать.
Но то, что известно, свидетельствует о том, что активно против Хрущева выступили две группы.
Первая — члены президиума Брежнев, Подгорный, Полянский, которым сильно доставалось от Хрущева. Они устали от постоянного напряжения, в котором он их держал.
Вторая — выходцы из комсомола, объединившиеся вокруг Шелепина и Семичастного. Без председателя КГБ Семичастного выступление против первого секретаря ЦК в принципе было невозможно. А на Шелепина ориентировалось целое поколение молодых партработников, прошедших школу комсомола.
Но разговоры в высшем эшелоне власти Шелепин с Семичастным вести не могли: не вышли ни возрастом, ни чином. Семичастный был только кандидатом в члены ЦК. С руководителями республик и областей беседовали в основном Брежнев и Подгорный.
Военный историк генерал-полковник Дмитрий Антонович Волкогонов, который первым получил доступ к материалам личного архива Брежнева, обратил внимание на то, что с середины 1964 года Леонид Ильич перестал вести дневниковые записи, чем занимался двадцать лет. Он по-прежнему записывал указания Хрущева, но не помечал, с кем встречался и о чем говорил.
Леонид Ильич понимал, что участвует в настоящем заговоре, и не хотел оставлять следов. Он возобновил свои короткие записи о том, чем занимался в течение дня, после отставки Хрущева…
Тогдашний председатель ВЦСПС Виктор Васильевич Гришин вспоминал, как Брежнев просил его поддержать предложение отправить Хрущева на пенсию. Потом Гришина зазвал к себе секретарь ЦК Петр Нилович Демичев, стал говорить, что ряд товарищей намерен поставить вопрос об освобождении Хрущева от занимаемых постов. Гришин ответил, что Брежнев уже с ним разговаривал. Демичев был доволен:
— Я рад, что мы вместе.
Демичев пригласил к себе в кабинет и Николая Григорьевича Егорычева, который сменил его на посту первого секретаря столичного горкома. Отвел его к окну — подальше от телефонных аппаратов — и сказал:
— Знаешь, Николай Григорьевич, Хрущев ведет себя неправильно.
Кроме того, в заговоре участвовали партийные чиновники средней руки, без которых невозможно было обойтись. Считается, что важнейшую роль сыграл заведующий отделом административных органов ЦК Николай Романович Миронов. Отдел курировал КГБ, армию, прокуратуру и суд.
Николай Миронов был человеком Брежнева — из Днепродзержинска. В 1941 году ушел на фронт, после войны вернулся на партийную работу, стал секретарем Кировоградского обкома. В 1951 году, когда Сталин распорядился посадить очередную команду чекистов и на Лубянке образовались вакансии, провели партнабор, и Миронова взяли в Министерство госбезопасности сразу на генеральскую должность — заместителем начальника Главного управления военной контрразведки.
Лаврентий Павлович Берия в марте 1953 года, став министром внутренних дел, разогнал партработников-новичков. У них отобрали машины, всех попросили освободить кабинеты. Однажды ночью Берия вызвал несколько человек, направленных в органы с партработы. Грубо сказал им:
— Ну, что, засранцы, вы чекистского дела не знаете. Надо вам подобрать что-то попроще.
Миронова он перевел — с большим понижением — заместителем начальника особого отдела Киевского военного округа. После ареста Берии Миронова вернули на прежнее место в центральный аппарат. Потом он возглавил Управление госбезопасности в Ленинграде. А в 1959 году Хрущев поручил ему отдел административных органов ЦК.
До Миронова отдел курировал еще медицину и спорт. И ему приходилось разбираться во взаимоотношениях между футбольными командами. Миронов добился, чтобы отделу оставили только силовые структуры.
Тогдашний заместитель председателя КГБ Сергей Саввич Бельченко рассказывал своему биографу Алексею Юрьевичу Попову:
«Миронов пытался меня ввести в круг Брежнева. Предложил мне пойти на какой-то вечер, по сути дела, пьянку высокопоставленных партийных чиновников. Я отказался, на что он сильно обиделся».
Генерал-полковник Бельченко был осторожным человеком. А Миронов, связав свою карьеру с Брежневым, поставил на верную лошадку.
«Миронов очень скоро обратил на себя внимание, — вспоминал генерал Филипп Денисович Бобков, который дослужился в КГБ до должности первого зампреда, — он очень следил за своей внешностью. Миронов считал себя отцом профилактики в органах безопасности. Если бы не ранняя смерть, Миронов достиг бы высоких постов не только в системе КГБ, но и в партии».
Николай Романович погиб в авиакатастрофе в октябре 1964 года, за несколько дней до отставки Хрущева. Самолет, на котором советская делегация во главе с новым начальником Генерального штаба маршалом Сергеем Семеновичем Бирюзовым летела в Югославию на празднование двадцатилетия освобождения Белграда, из-за плохой видимости врезался в гору.
Потом выяснилось, что синоптики советовали отложить рейс. Но маршал Бирюзов приказал лететь. Он ничего не боялся. В войну получил пять ранений. В октябре 1941 года, командуя дивизией, попал в окружение, был ранен в обе ноги. Бойцы его вытащили. Хрущев назначил Бирюзова командующим Ракетными войсками стратегического назначения, а в 1963-м — начальником Генерального штаба, вместо маршала Матвея Захарова, которого отправил руководить Академией Генерального штаба. Хрущев невзлюбил Захарова:
— Нельзя оставлять начальником Генерального штаба человека, который на заседании через пять минут после его открытия клюет носом или просто спит. Как же можно доверять оборону страны людям, которые физически износились?
Говорили, что Хрущев намеревался сделать Бирюзова министром обороны вместо маршала Родиона Яковлевича Малиновского. Когда Бирюзов погиб, естественно, пошли слухи, что начальника Генштаба устранили, дабы он не помешал убрать Хрущева. Но это были лишь слухи: до последнего дня Никита Сергеевич полностью доверял Малиновскому. Он не знал, что Брежнев уже сговорился с министром обороны…
Член президиума ЦК и председатель правительства РСФСР Геннадий Иванович Воронов тоже рассказывал, что его «завербовал» именно Брежнев. Пригласил на охоту в Завидово. На обратном пути предложил сесть в его «чайку». Третьим в просторной правительственной машине был секретарь ЦК, отвечавший за связи с соцстранами, Юрий Владимирович Андропов.
В машине, подняв стекло, отгораживавшее пассажиров от водителя, Брежнев рассказал, что есть идея призвать Хрущева к ответу. Леонид Ильич, по словам Воронова, держал в руках список членов высшего партийного руководства и ставил против фамилий значки, отмечая тех, с кем уже договорились и с кем еще предстоит вести беседы.
Тайные пружины заговора
Очень подробно о том, как шла подготовка свержения Хрущева, рассказал тогдашний первый секретарь ЦК компартии Украины Петр Ефимович Шелест.
В июле 1964 года он отдыхал в Крыму на госдаче № 5 «Чаир». Охрана предупредила, что его навестит Брежнев. Шелест удивился: они не были близки с Леонидом Ильичом. Петр Ефимович ждал Подгорного, который отдыхал рядом, в Мухолатке, и с которым они были в дружеских отношениях. До перевода в Москву Подгорный был руководителем Украины. Он тянул Петра Ефимовича наверх. Став секретарем ЦК КПСС, по-прежнему покровительствовал Шелесту.
Приехал Брежнев. Присели на скамейку. Появился внук Шелеста, тоже Петр.
— Как тебя зовут? — ласково спросил его Брежнев.
Мальчик ответил и в свою очередь поинтересовался:
— А тебя как?
— А меня дядя Леня.
Петя помолчал и сказал:
— А, знаю. Ты — дядя Леня из кинобудки.
Брежнев был несколько смущен, но выяснилось, что Леонид Ильич похож на своего тезку-киномеханика, который приезжал на госдачу показывать фильмы семье секретаря ЦК Украины.
С тех пор Леонид Ильич, разговаривая с Шелестом, неизменно просил:
— Петро, не забудь передать внуку привет от дяди Лени из кинобудки.
Брежнев и Шелест искупались и расположились в беседке. Брежнев стал расспрашивать Шелеста о делах на Украине. И как бы между прочим задал вопрос:
— Как к тебе относится Хрущев?
— Мне кажется, что Никита Сергеевич ко мне относится спокойно, как большой руководитель к младшему, — дисциплинированно ответил Петр Ефимович. — С его стороны я никогда не слышал ни окрика, ни грубого обращения.
— Это он в глаза, а за глаза может и другое сказать. И говорит, — буркнул Брежнев.
Шелест растерялся, подумав, что Брежнев знает об истинном отношении к нему Хрущева. На всякий случай сказал:
— Хрущев занимает такое положение, что ему нет надобности говорить одно в глаза, а другое за глаза. Да и вообще у него такая ответственность и нагрузка, что мы должны его понимать, если даже он кое-что говорит резко. Но он по натуре не злопамятный, наоборот, добрый и отзывчивый.
— Ты мало его знаешь, — недовольно отозвался Брежнев, — замкнулся в своей провинции, ничего не видишь и не чувствуешь.
Шелест обиделся:
— Что кому положено, тот то и делает.
— Это так, но надо шире смотреть на происходящее, — сказал Брежнев. — Все, что происходит в партии, в стране, исходит от вас, членов президиума ЦК. И мы видим, что вы все вторите Хрущеву, первыми ему аплодируете. А нам с Хрущевым трудно работать. Об этом я и приехал поговорить откровенно с тобой, Петро. Никто не должен знать о нашей беседе.
Подошло время обеда. Брежнев не отказался от рюмки. Расслабившись, стал читать стихи. Несколько раз с намеком говорил жене Шелеста: «Петро меня не понимает». Сын Шелеста находился в командировке в Африке. Брежнев пообещал невестке Петра Ефимовича поездку к мужу, добавив:
— И тебе это ничего не будет стоить.
Обед затянулся. Когда вышли на улицу, уже темнело. После выпитого разговор принял более откровенный характер.
— Ты, Петро, должен нам помочь, поддержать нас! — сказал Брежнев.
Шелест не спешил с окончательным ответом:
— Не понимаю, в чем и кого именно поддерживать? Объясни.
— Хрущев с нами не считается, грубит, дает нам прозвища и навешивает ярлыки, он самостоятельно принимает решения. А недавно заявил, что руководство наше старое и его надо омолодить. Он собирается нас всех разогнать, — ответил Брежнев.
Леонид Ильич не лукавил. Шелест сам слышал от Хрущева, что «в президиуме ЦК собрались старики»…
— А тебе сколько лет? — спросил Брежнев.
— Пошел пятьдесят пятый.
— Так ты тоже старик, по мнению Хрущева.
— Хрущев беспокоится об омоложении кадров. Это хорошо, должна быть преемственность, — Шелест продолжал играть.
— Ты меня неправильно понял, — сказал Брежнев. — Надо же понимать, что на самом деле хочет разогнать опытные кадры, чтобы самому вершить все дела… — И, нахмурившись, добавил: — Жаль, что ты не хочешь меня понять. А наш разговор нужно держать в тайне.
Шелест не выдержал:
— Если вы мне не доверяете, то нечего было ко мне приезжать, а о конфиденциальности прошу мне лишний раз не напоминать.
Брежнев спохватился:
— Ты, Петро, правильно меня пойми. Мне тяжело все это говорить, но другого выхода у нас нет. Хрущев над нами издевается — жизни нет. — На глазах у него появились слезы. — Без тебя, без такой крупной организации, как компартия Украины, мы не можем что-либо предпринять.
— Вам всем надо собраться и откровенно поговорить с Никитой Сергеевичем о недостатках, — посоветовал Шелест. — Мне кажется, он поймет.
Ты так говоришь потому, что не знаешь истинного положения дел, — прервал его Брежнев. — Если мы попытаемся это сделать, он нас всех разгонит.
Они вернулись на дачу, еще выпили и закусили.
Брежнев обнял Шелеста, расцеловал и многозначительно произнес:
— Петро, мы на тебя очень надеемся.
Брежнев уехал, а Шелест почти до рассвета бродил по набережной, прикидывая, как ему быть и чью сторону занять. Он и сам побаивался непредсказуемого Хрущева, ему тоже надоело постоянное недовольство неуемного первого секретаря.
Никита Сергеевич с удовольствием приезжал в Киев, выступал на пленуме республиканского ЦК и крыл местное начальство:
— Украина сдала свои позиции, положение дел вызывает беспокойство… Плохо стали работать… Я уже критиковал украинское руководство, но за обедом, когда критикуешь, с них как с гуся вода, а вот когда при народе критикуешь, я вижу — они ежиться начинают… Последние годы, как лето, так руководители все от мала до велика стараются не упустить лучший сезон купания в Черном море. Благо вы теперь Крым получили, поэтому есть куда ехать. Товарищи, кто со мной работал на Украине, тот знает, я проработал тринадцать лет на Украине и за эти тринадцать лет только раз был в отпуску…
Шелест и другие руководители Украины в присутствии своих подчиненных вынуждены были лишь, кисло улыбаясь, аплодировать Никите Сергеевичу.
Утром Шелест позвонил Подгорному в Мухолатку, сообщил, что накануне был Брежнев. Подгорный поинтересовался:
— Чем занимаешься?
— Переживаю вчерашние разговоры.
— Если можешь, приезжай ко мне, будем вместе переживать.
Шелест подробно пересказал Подгорному разговор с Брежневым. Николай Викторович его внимательно выслушал и произнес:
— Мне все это известно.
Оказывается, Брежнев уже побывал у Подгорного и изложил суть разговора.
Шелест удивился:
— Зачем же мне все было повторять?
Подгорный честно признался:
— А я не знал, все ли мне Брежнев рассказал. Николай Викторович не очень доверял Леониду Ильичу. Любой из заговорщиков мог в последний момент обо всем рассказать Хрущеву и погубить остальных.
Шелест осведомился, почему к нему приехал Брежнев, а не Подгорный.
— Так надо было, — таинственно ответил Николай Викторович. — Позже узнаешь.
Шелест мог бы и сам догадаться. Леонид Ильич тоже не доверял Николаю Викторовичу и хотел не с его слов, а сам убедиться, на чьей стороне Шелест.
Подгорный сказал, что положение серьезное.
— Я понял, — кивнул Шелест, — Брежнев в разговоре со мной даже расплакался.
— На самом деле? — иронически переспросил Подгорный.
— Точно, — подтвердил Шелест.
— Ты этому не очень доверяй, — заметил Подгорный. — Помни пословицу: Москва слезам не верит.
С веранды второго этажа они увидели Брежнева.
— Ты только не подай вида, что знаешь, что он уже побывал у меня, — предупредил Подгорный Шелеста.
Брежнев опять завел разговор о том, как трудно работать с Хрущевым. Перечислил его ошибки. Сельское хозяйство превратил в свою монополию. Проводит бесконечные реорганизации в народном хозяйстве. Разделил партийные организации на городские и сельские. Пренебрегает вопросами идеологии, говорит, что это болтовня, а нужна конкретная работа…
Шелест повторил, что следует собраться всем вместе, высказать свое мнение Хрущеву.
— Я же тебе говорю, — не выдержал Брежнев, — кто первый об этом заикнется, тот будет вышвырнут из состава руководства.
Шелест выразительно посмотрел на Брежнева, затем на Подгорного. Николай Викторович вступил в игру:
— Довольно нам играть в жмурки. Я знаю о вашем разговоре с Брежневым. Ты, Петро, правильно пойми все, что делается. Надо выходить на пленум ЦК, а без мнения Украины и членов ЦК, которые от Украины избраны, этот вопрос решить невозможно. Всем известно, что украинская партийная организация имеет большой вес, да это и основная опора Хрущева. Поэтому тебе надо быть готовым откровенно, но осторожно поговорить со всеми твоими товарищами, входящими в состав ЦК КПСС, а их на Украине немало — тридцать шесть человек. Возможно, провести беседы с доверенным активом.
— Ради справедливого дела поговорить можно, — ответил Шелест, — хотя это очень рискованно. Но есть три человека, которым я не могу доверять. Это Сенин, Корнейчук и Иващенко. Они в частном порядке могут сейчас же все передать Хрущеву.
Ольга Ильинична Иващенко была секретарем ЦК компартии Украины (курировала отдел оборонной промышленности) и очень симпатизировала Никите Сергеевичу.
Иван Семенович Сенин с 1953 года был первым заместителем главы республиканского правительства. Хрущев и Сенин в юности учились в одной группе на рабфаке и с тех пор дружили.
Александр Евдокимович Корнейчук, известный драматург, Герой Социалистического Труда и академик, не занимал постов, но со сталинских времен входил в состав ЦК КПСС.
Брежнев заявил, что берется сам переговорить с Ольгой Иващенко:
— Я с ихним братом умею вести беседы.
— Леня, ты не бери на себя слишком много, — посоветовал Подгорный, — а то с треском провалишься.
Шелест поехал с Брежневым по крымским колхозам. Осмотрели знаменитый тогда колхоз «Дружба народов». Председатель колхоза Илья Егудин устроил обед на открытом воздухе. Выпили. Брежнев стал спрашивать, как присутствующие смотрят на разделение обкомов и облисполкомов на городские и сельские.
В октябре 1962 года Никита Хрущев направил в президиум ЦК записку «О перестройке партийного руководства промышленностью и сельским хозяйством». Он предложил разделить партийные органы на промышленные и сельскохозяйственные. Так в каждой области и крае вместо одного обкома появились два — один занимался промышленностью, другой — сельским хозяйством. Раздел власти проходил болезненно, породил интриги и склоки и вызвал лишь ненависть к Хрущеву.
Все уходили от прямого ответа на вопросы Брежнева. Егудин откровенно сказал:
— Да нам все равно, лишь бы не мешали, меньше вмешивались в наши дела и обеспечивали всем необходимым — за наши же деньги.
Брежнев рассчитывал услышать критику Хрущева, но присутствующие не пожелали вступать в опасные политические разговоры:
— Вы решали вопросы реорганизации партийных, советских и хозяйственных органов. Вы и решайте, как дальше быть.
На обратном пути Брежнев спросил у Шелеста: отчего же «народ молчит»?
— А почему вы в Центре молчите, если считаете, что делается что-то не так? — ответил вопросом Шелест.
Иващенко и Сенин отдыхали в Алуште. Брежнев, Подгорный и Шелест поехали к ним. Все вместе погуляли в парке. Брежнев пытался остаться вдвоем с Иващенко, но не получалось. А к обеду приехала дочь Хрущева Юля с мужем. Откровенный разговор стал невозможен.
За обедом Брежнев провозгласил тост за здоровье Никиты Сергеевича.
На обратном пути Подгорный ехидно осведомился:
— Ну как, Леня, поговорил с Ольгой?
— Проклятая баба, — буркнул Брежнев.
12 августа Шелест по телефону доложил Хрущеву о делах в республике.
14 августа ему позвонил Брежнев, попросил подробно пересказать беседу с Хрущевым.
21 августа в Киев прилетел Подгорный. Теперь уже забеспокоился Шелест — дело приобретает затяжной характер. Но если медлить, это может стать опасным. Выяснилось, что «Подгорный тоже недоволен бездействием и инертностью Брежнева, и вообще, заключил Подгорный, ненадежный он человек».
— Надо более решительно действовать, иначе нас могут предать, — сказал Николай Викторович.
— Кто же это может сделать? — спросил Шелест. Подгорный ухмыльнулся: он не питал иллюзий относительно партийного руководства страны.
— Когда вернусь в Москву, буду штурмовать Леню. Он трусит, — ответил Подгорный.
В середине сентября делегация во главе с Брежневым, которая ездила в Болгарию, сделала остановку на несколько часов в Киеве. Шелест встретил делегацию в аэропорту «Борисполь». Забрал Брежнева и привез в здание ЦК. Стал внушать:
— В дело посвящено слишком много людей, и промедление чревато большими неприятностями.
Брежнев уверенно ответил:
— Ты, Петро, не беспокойся. Мы принимаем все меры, но как подойти к решению этого дела, еще не знаем. Будем советоваться.
26 сентября, в субботу, в Свердловском зале Кремля собралось расширенное заседание президиума ЦК под председательством Хрущева. Обсуждался вопрос о семилетнем плане развития народного хозяйства. Многие присутствовавшие уже знали, что Хрущева намереваются убрать.
«Но пока что никто точно не знал ни сроков, ни самой формы исполнения задуманного дела, — вспоминал Шелест. — Даже сами организаторы находились еще в какой-то прострации, неуверенности и неопределенности».
Посему присутствовавшие демонстрировали Никите Сергеевичу полнейшую преданность и почтение. После заседания руководство страны в узком составе собралось в комнате президиума ЦК. Хрущев спросил:
— Ну как, товарищи, ваше мнение о проведенном мероприятии и моем выступлении?
Члены президиума стали наперебой говорить, что все прошло просто отлично. Хрущев поручил секретарям ЦК готовить очередной пленум. Сказал, что уходит в отпуск.
Через несколько дней Подгорный, возвращаясь из-за границы, сделал в Киеве «вынужденную посадку» по причине плохой погоды. Всю ночь проговорили с Шелестом, который подробно пересказал, с кем из членов ЦК он уже провел беседу. Со многими сразу нашел взаимопонимание, но кто-то терялся, и разговор не получался.
Подгорный предупредил:
— Будь осторожнее.
Они по-прежнему боялись Хрущева.
«Одно его слово, — вспоминал Шелест, — и многие из нас были бы „обезврежены“, изолированы и даже уничтожены, ведь велся по существу и форме заговор против главы правительства, а чем это кончается, хорошо известно…»
Но на сей раз Хрущев проявил излишнюю доверчивость, расслабился, потерял бдительность.
Николай Викторович рассказал Шелесту, как идут дела в Москве. Некоторые члены президиума колеблются. Кого-то пришлось припугнуть, чтобы как минимум помалкивали…
Брежнев и Подгорный очень просили Петра Ефимовича поговорить с председателем президиума Верховного Совета Украины Демьяном Сергеевичем Коротченко, который много лет работал с Хрущевым, а в 1930-е годы был секретарем Московского обкома. В период массовых репрессий на Демьяна Сергеевича состряпали дело, готовился арест. Его спас Хрущев, вступившийся за него перед Сталиным.
Шелест рискнул и открыл карты. Демьян Коротченко подумал и принял решение:
— Я Никиту знаю давно. Он хороший организатор, преданный коммунист, но, очевидно, на этом посту зарвался — считает, что он вождь. Много сделал политических ляпов. Очевидно, будет лучше для него и для партии, когда он уйдет с этого поста, да и должности первого секретаря и председателя Совмина надо разделить. В семьдесят лет трудно управлять таким государством, как наша страна, да еще со старческим характером Никиты.
— Демьян Сергеевич, что мне передать Брежневу и Подгорному? — спросил Шелест.
— Передай, что я с вами, и если это нужно, могу по этому вопросу выступить где угодно.
Еще один верный соратник Хрущева, многим ему обязанный, легко предал Никиту Сергеевича… Но у заговорщиков не все шло гладко. Подгорный поведал Шелесту, что перед самым отъездом Хрущева в отпуск у них состоялся неприятный разговор.
Никита Сергеевич пригласил Николая Викторовича в кабинет и прямо спросил:
— Это правда, товарищ Подгорный, что существует какая-то группа, которая хочет меня убрать, и вы к этой группе причастны?
(«Представляешь мое состояние и положение?» — говорил Подгорный Шелесту.)
— Откуда вы, Никита Сергеевич, это взяли? — изобразил удивление Подгорный.
А сам подумал: от кого это могло ему стать известно? Подумал о Брежневе. Тот в какой-то момент испугался: «Может быть, отложить все это?» Подгорный на него набросился: «Хочешь погибать — погибай, но предавать товарищей не смей».
Но Хрущев рассказал, что о заговоре его сыну Сергею поведал работник КГБ Василий Иванович Галюков, бывший начальник охраны Николая Григорьевича Игнатова, смещенный с поста секретаря ЦК на безвластную должность председателя президиума Верховного Совета РСФСР. Обиженный на Хрущева Николай Игнатов действительно активно участвовал в подготовке заговора. Он ездил по стране и убеждал старых приятелей выступить против Хрущева.
Никита Сергеевич даже показал Подгорному письмо, переданное сотрудником КГБ Сергею Хрущеву, и спросил:
— Вам что-нибудь об этом известно?
Подгорный, не моргнув глазом, сказал, что ничего не знает, и предложил поручить Комитету госбезопасности проверить все факты. Он был уверен, что Семичастный выкрутится. Но Хрущев решил к КГБ не обращаться, а по-дружески попросил Микояна вызвать Игнатова, поговорить с ним и доложить.
Через первого секретаря ЦК компартии Грузии Василия Павловича Мжаванадзе удалось предупредить Игнатова о нависшей над всеми угрозе. Ему велели в беседе с Микояном все отрицать… Да и осторожный Анастас Иванович, похоже, не проявил обычной прыти, исполняя это поручение первого секретаря. Он сохранил верность Хрущеву, но не хотел ссориться и с его противниками.
Леонид Митрофанович Замятин, который тогда работал в Министерстве иностранных дел, рассказал мне, как незадолго до своего снятия Хрущев вдруг появился на обеде в честь президента Индонезии и произнес неожиданно откровенную речь.
Старшим на обеде был Подгорный, потому что формально Хрущев находился в отпуске. Он тем не менее приехал, вошел в зал со словами, не сулившими ничего хорошего:
— Ну что, мне места уже нет?
Место, разумеется, сразу нашлось. Хрущев сделал знак Подгорному:
— Продолжай вести.
Но в конце обеда, когда протокольные речи уже были произнесены, Хрущев сказал:
— Вот интересно. Я недавно приехал из отпуска, а все меня убеждают, что я нездоров, что мне надо поехать подлечиться. Врачи говорят, эти говорят. Ну, ладно, я поеду. А когда вернусь, я всю эту «центр-пробку» выбью. — И показал на членов президиума ЦК: — Они думают, что все могут решить без меня…
Вероятно, Никита Сергеевич все-таки что-то почувствовал. Он от природы был наделен хорошо развитым инстинктом. Иначе бы не выжил в политических схватках.
Возможно, именно этим объясняется его неожиданный звонок Георгию Константиновичу Жукову. В октябре 1957 года Хрущев ловко убрал Жукова с поста министра обороны — по чисто политическим соображениям, не желая держать рядом популярного, решительного и амбициозного маршала. Семь лет они не разговаривали. Жуков, отправленный в отставку, находился под постоянным присмотром КГБ.
И вдруг Хрущев позвонил Георгию Константиновичу. Примирительно сказал: