Я прокручивал в уме дело Аляски Сандерс, а в промежутках занимался остатками семейства Гэхаловудов. Перри был похож на собственную тень. Он и без того не отличался говорливостью, а теперь замкнулся в полном молчании. Девочки старались держаться. Я изо всех сил опекал их, говорил за двоих, старался принести немного веселья в дом – прежде такой радостный, а теперь мрачный. Занялся тем, чего совсем не умел, – готовкой. Сперва напек гору банановых пирогов тети Аниты. Но пришлось переключаться на предельную скорость и впрягаться в приготовление полных обедов. Топчась в одиночестве на кухне, я взывал к тете Аните. Она вдохновляла меня в кулинарных трудах. Вскоре рядом возник еще один призрак – призрак Хелен Гэхаловуд. То ли вслух, то ли про себя, сам не знаю, я твердил ей наивную до невозможности фразу: “Хелен, я не хочу, чтобы ты умирала”. И, повинуясь ходу воспоминаний, заново пережил день, когда впервые ее встретил.

* * *

Два года назад

2 июля 2008 года



Это случилось в самый разгар дела Гарри Квеберта. Следствие принимало скверный оборот. Мы с Гэхаловудом ездили допросить отца Нолы Келлерган, и беседа слегка вышла из-под контроля, в основном по моей вине. Покинув дом преподобного Келлергана, мы с Перри бурно обменялись любезностями, после чего он пригласил меня к себе поужинать. Когда мы подъехали к его дому, я сказал:

– Надеюсь, ваша жена не будет против, что я вот так, без приглашения.

– Не волнуйтесь, писатель, у нее сильно развито чувство жалости.

– Спасибо, сержант, утешили.

Хелен Гэхаловуд только вернулась из супермаркета и, разбирая огромные хозяйственные сумки, пыталась уместить их содержимое в холодильник.

Перри объявил о моем приходе с присущей ему деликатностью:

– Прости, дорогая, что тебе придется ставить лишнюю тарелку, но я подобрал этого беднягу на улице. По-моему, он как две капли воды похож на уродца с обложки той книжки, что валяется у тебя на ночном столике, нет?

В ее потрясающей улыбке отразилась вся ее доброта. Она протянула мне руку:

– Как я рада наконец познакомиться с вами, Маркус! Мне так понравилась ваша книга! Вы правда ведете расследование вместе с Перри?

– Он мне не напарник, – сердито буркнул Перри. – Просто любитель, навязался на мою голову и портит мне жизнь.

– Ваш муж потребовал возместить ему стоимость моей книжки, – пожаловался я Хелен.

– Не обращайте внимания, – ответила Хелен. – В душе он милый.

Я предложил помочь и вытащил из сумки овощи. Перри глядел на меня с насмешкой.

– Вот видишь, – сказал он жене, – вроде помогает, а на самом деле только бардак разводит. Если б ты знала, сколько свиней он мне подложил в расследовании!

– Это означает, что вы способный, – обернулась ко мне Хелен.

– Видите, писатель, в ней опять говорит жалость.

– У Перри нет напарника, – продолжала Хелен. – Он на дух никого не переносит. Сколько коллег он водил домой за последние годы? Ни единого.

– Потому что мне хорошо в семейном кругу, – оправдался Перри, добыл из холодильника две банки пива и протянул одну мне.

Хелен заговорщически подмигнула:

– Видите, Маркус, вы ему очень нравитесь.

– Не нравитесь вы мне, писатель!

– Зовите меня Маркус, сержант, мы же почти друзья.

– Никакие мы не друзья. Вы меня зовете «сержант», я вас зову «писатель», чисто рабочие отношения.

Хелен воздела глаза к небу:

– Добро пожаловать в семейство Гэхаловудов, Маркус!

В тот вечер, после ужина, сидя вдвоем с Перри на террасе, я сказал:

– У вас изумительная жена, сержант. Единственный ее недостаток – что она вышла замуж за вас.

Гэхаловуд расхохотался.

* * *

Малия и Лиза, которым я рассказал, как познакомился с их матерью, расхохотались. Мы заканчивали ужинать. Мое оссобуко оказалось настолько несъедобным, что пришлось заказать пиццу. За столом мы сидели втроем, Перри не спускался. Когда он наконец появился, вид у него был особенно мрачный. Девочкам назавтра надо было снова идти в школу, и, поглядев на их отца, я подумал, что для них так будет лучше.

Перри положил себе кусок пиццы и молча сжевал его. Потом дочери поднялись к себе в комнату, и мы с Перри остались на кухне одни. До сих пор у нас не было случая побыть вдвоем. У меня было ощущение, что он меня избегает. Я составил тарелки в посудомоечную машину, а он изо всех сил старался запихать коробки из-под пиццы в мусорное ведро.

– Это во вторсырье, – заметил я.

– Никогда не сдавал вторсырье.

– Все когда-то бывает впервые, сержант.

Он положил коробки на кухонную стойку и, ворча, удалился. Прибрав на кухне, я спустился к себе в спальню. Растянулся на кровати, поглядел на фотографию Аляски Сандерс и взял в руки анонимное письмо. Куда-то оно Хелен привело, что-то она обнаружила. Что же?

Я всматривался в листок, как будто на нем вдруг мог появиться какой-то знак. И внезапно осознал очевидную вещь, на которую до сих пор не обращал внимания: шрифт текста был гармоничным. Короткая фраза (“Кэрри и Донован невиновны”) была составлена из отдельных букв, но коллаж не резал глаз. Тут я понял, что буквы вырезаны из одной газеты. Любопытная деталь: почему не замести следы, используя несколько разных газет?

Письмо я разглядывал лежа, держа его в вытянутых вверх руках, и в конце концов случайно подставил его под свет потолочной лампы. На просвет сквозь одну из букв проступила какая-то надпись. Отклеив букву, я обнаружил на обороте загадочную цепочку цифр и букв:



10 Нор…



Надпись была напечатана поперек. Что это могло быть такое? Ответ пришел быстро: передо мной был фрагмент адреса. Адреса подписчика газеты, из которой вырезали кусочек и вставили в письмо Гэхаловуду.

Наконец-то я напал на след.

* * *

Назавтра мы с Лэнсдейном встретились в кафе в центре Конкорда, и я рассказал ему о своем открытии:

– Найдем подписчика, найдем и автора письма.

– Не стоит горячиться раньше времени, Маркус, – охладил он мой пыл. – Вы даже не представляете, сколько кафе, ресторанов, медицинских кабинетов и черт знает чего еще подписаны на газеты для посетителей. Человек, изготовивший это письмо, мог подобрать газету где угодно, хоть на улице, даже в мусорном баке. Вы можете себе вообразить, чтобы кто-то послал анонимку с собственным адресом?

– Его толком не видно, – возразил я. – Нельзя сбрасывать со счетов небрежность.

– Ну Маркус, кто же будет использовать для анонимки газету, на которую подписан? Это же бессмыслица.

– Я и об этом подумал, представьте себе. Это может быть человек, который где-то заперт и у которого нет доступа к другим газетам. Например, заключенный.

– Заключенный?

– Кто-то сидит в тюрьме, – предположил я. – Его сокамерник, задержанный за что-то совершенно другое, признается ему в убийстве Аляски Сандерс. И человек пишет анонимное письмо Гэхаловуду.

– Заключенные не получают газет.

– Он получил посылку, завернутую в газету, – упорствовал я, – и использовал ее, чтобы составить текст.

– Переписка заключенных проходит проверку. Письмо бы перехватили.

– Нет, если он передал его с адвокатом.

– Чтобы адвокат согласился играть роль почтальона и отнес письмо к Гэхаловудам? Не верю, Маркус. Хоть и отдаю должное вашему богатому воображению.

– Тем не менее я уверен, что этот адрес куда-то привел Хелен Гэхаловуд.

– Возможно, – согласился Лэнсдейн. – Поэтому для начала надо попытаться найти адрес, а не блуждать в предположениях.

Участие Лэнсдейна в этом деле было каким-то двойственным: какая-то часть его “я” совершенно явно не желала пачкаться. Но и пренебречь происходящим он не мог. Поэтому, когда он встал со словами: “Удачи вам в поисках, держите меня в курсе”, я в досаде воскликнул:

– Удачи? То есть как “удачи”? Вы меня бросаете одного, выкручивайся как знаешь?

– Маркус, вы меня ставите в крайне неудобное положение: я шеф полиции штата, я не могу ввязываться в параллельное гражданское расследование.

– Тогда почему бы вам не передать дело кому-то из подчиненных?

– Потому что вы с пеной у рта требуете, чтобы Перри ничего не знал, – объяснил Лэнсдейн. – И потом, тогда вас полностью отстранят от следственных действий. А я отлично вижу, что вся эта история не дает вам покоя.

– Шеф Лэнсдейн, я не первый день вас знаю, вы не особо обременяете себя такого рода соображениями. Есть какая-то причина, по которой вы не занимаетесь этим делом в служебных рамках. Какая? Скажите, иначе я все вывалю в газеты.

Лэнсдейн со вздохом сел:

– Знаете, как Перри вас всегда описывал, Маркус? Как очень симпатичный банный лист. Признаюсь, он прав. Я не хочу поднимать шум вокруг этого анонимного письма, Маркус, потому что на этом этапе хочу избежать ажиотажа и бесполезных слухов. Если есть сомнения в виновности Уолтера Кэрри, значит, дело Аляски Сандерс надо расследовать заново, от начала до конца. Прежде чем до этого дойдет, мне надо установить автора анонимки, причем втайне. И я знаю, что вам это под силу.

– Но вы же не бросите меня одного в этом дурдоме, шеф Лэнсдейн?

Он опять попробовал увильнуть:

– Я шеф полиции, у меня тонны обязанностей.

– Вот именно, вы шеф полиции и не обязаны никому давать отчет. Ну, за работу!



Единственный способ для нас с Лэнсдейном установить адрес заключался в поиске всех адресов, начинающиеся с “10 Нор…”. Новые технологии тем и прекрасны, что пара поисковых запросов в интернете позволяют без труда составить их список. Однако список оказался бесконечным. Бесчисленные улицы, проулки, проспекты, бульвары по всей стране, начинающиеся на “Нор…”, обещали задать нам работу на долгие месяцы.

Для начала нам надо было ограничить периметр поисков. Метод, предложенный Лэнсдейном, оказался плодотворным. Мы знали, что около 22.00 Хелен подъехала к “Фанниз” у западного съезда с автострады 1. Если бы мы могли выяснить, в котором часу она ушла с работы, временной промежуток между этими двумя пунктами позволил бы нам очертить зону поисков.

Только патрон Хелен Мадс Берген мог попросить у охраны офиса предоставить нам сведения о приходах и уходах своей подчиненной. Как это часто бывает в офисных зданиях, у каждого служащего был свой бейдж, позволяющий пройти через турникет у лифтов. Значит, каждый проход легко было отследить.

Тем не менее мне пришлось долго наседать на Мадса.

– Зачем вам понадобились сведения подобного рода? – недоверчиво спросил он.

– Это очень важно. Вот все, что я могу вам сказать.

– Мне не нравится то, чем вы занимаетесь. Тем более за спиной у мужа Хелен. Я думал, вы с ним друзья.

– Именно потому, что мы с ним друзья, я стараюсь его хоть чуть-чуть пощадить. Пожалуйста, Мадс, обещаю, после этого я исчезну из вашей жизни.

Последний довод попал в цель. Он на минуту оставил меня одного и вернулся со списком уходов и приходов Хелен за последние две недели.

В день смерти она ушла из офиса в 18.00.



Сидя в гостиной у Лэнсдейна, мы восстановили последний вечер в жизни Хелен. Лэнсдейн разложил на журнальном столике карту Нью-Гэмпшира. Я перечислил все, что нам было известно:

– В 18.00 Хелен уходит из офиса, в 21.05 звонит Перри, в 22.00 входит в этот “Фанниз” на западном съезде с автострады 1.

– Самый логичный путь, чтобы попасть домой, – заметил Лэнсдейн.

– Значит, она едет домой. Но она взволнована. Явно обнаружила что-то, что ее очень встревожило. Перри на звонок не отвечает. Она чувствует, что у нее скоро случится сердечный приступ. Видит “Фанниз”, решает остановиться и передохнуть. Не знает, что делать с добытой информацией, и звонит вам.

– Если она в тот вечер узнала что-то важное, – подхватил Лэнсдейн, – ей, скорее всего, захотелось сразу сообщить об этом Перри.

– Она ему звонила в 21.05, – сказал я. – То есть это значит, что она была примерно в часе езды от “Фанниз”?

– Точно, – кивнул Лэнсдейн. – И это отлично согласуется с ее уходом из офиса в 18.00. Ей нужно время дойти до парковки, забрать машину, потом еще час пик, значит, до пункта назначения она добралась часа через полтора, примерно к 19.30. Пока она еще блуждает в потемках – наверное, изучает список адресов, как и мы собирались. Значит, еще часа полтора она ездит по разным улицам, ищет соответствующий адрес. И наконец находит.

Изложив эту гипотезу, Лэнсдейн уверенно очертил на дорожной карте круг с радиусом в час езды – зону, где могла начаться наша кропотливая работа.

* * *

Следующие десять дней я, проводив Лизу в школу, в одиночку разъезжал на машине по Нью-Гэмпширу. Город за городом, деревня за деревней, просеивал все Норс-стрит, 10, Нортон-стрит, 10, Нордхэм-булвард, 10, Норфолк-авеню, 10, и тому подобное.

Мне приходилось останавливаться у каждого нужного дома, какое-то время за ним наблюдать в надежде увидеть тамошнего обитателя или что-то заметить – непонятно, что именно. Завершались мои ежедневные поездки к часу, когда Малия и Лиза возвращались домой. Тогда я снова превращался в отца-заместителя. Вскоре Перри стал спрашивать, куда это я отлучаюсь. Я, разумеется, подготовил себе алиби: ссылался на поездку в отдаленный магазин, на прогулку за городом, на экспедицию в торговый центр – даже притащил в подтверждение купленную впопыхах и совершенно бесполезную галошницу. Но провести Перри было нелегко, он подозревал, что я занимаюсь чем-то другим. На его вопросы я старался отвечать уклончиво – не лучшая стратегия, когда имеешь дело с цепким копом.



Десять дней прошли в бесплодных поисках, и настало утро четверга. Я отправился в Баррингтон, маленький тихий городок в пятидесяти минутах езды от Конкорда. В городе была Норрис-стрит.

Как всегда, я припарковался неподалеку от дома номер 10 – красивого особнячка из красного кирпича, похожего на всех своих соседей по улице. Дома были отделены друг от друга полосами ухоженного газона. Я захватил с собой бинокль и стал разглядывать интерьер гостиной. То, что я увидел, ошеломило меня. Я хотел было позвонить Лэнсдейну, но ровно в эту секунду в окно машины постучали. Полицейский. Он знаком попросил меня опустить стекло:

– Я могу вам помочь, сэр?

Полицейская машина с включенным маячком стояла позади моей. Я был настолько поглощен увиденным, что не заметил подъехавшего патруля.

Истинную причину своего присутствия на Норрис-стрит я объяснить не мог, и полицейский, выслушав мой сбивчивый рассказ, решил, что я, должно быть, грабитель и высматриваю жертву. Меня препроводили в полицию Баррингтона для доскональной проверки.

Делом занялся сам шеф полиции, капитан Мартин Гроув, пузатый толстячок с усиками, подпрыгивающими при каждом его слове:

– Принимаю эстафету, ведь вы знаменитость. Мы посмотрели, вы ведь известный писатель и все такое. Что вас привело в Баррингтон? У нас здесь проблем не любят.

– Я их тоже не люблю, капитан, – заверил я. – Не для того я у вас в городе, чтобы об этом болтать.

– Мне сказали, что вы ищете, кого бы ограбить. Вы вроде тех психов из Голливуда, которые грабят людей, их, видите ли, это возбуждает.

– Я веду здесь секретное расследование.

Он фыркнул:

– Прекратите ваши шуточки.

– Если под “шуточками” вы имеете в виду ложь, предлагаю немедленно позвонить Лэнсдейну, шефу полиции штата Нью-Гэмпшир.

– Для начала мы возьмем у вас кровь и выясним, не принимали ли вы наркотики и всякое такое.

– Капитан Гроув, очень вам не советую тыкать мне иголкой в руку. Лучше возьмите телефон и наберите шефа Лэнсдейна.

Лэнсдейну пришлось лично явиться в Баррингтон, чтобы вытащить меня из этой передряги. Вызволив, он повез меня на Норрис-стрит и припарковался за моей машиной.

– Загляните в окно гостиной, – сказал я. – Помните, я вам говорил про человека, который где-то заперт?

Понаблюдав с минуту, он пробормотал:

– Примите мои извинения, Маркус.

В гостиной сидел мужчина в инвалидном кресле и читал газету. Сидел он спиной, лица его Лэнсдейн не видел. Мужчина, который не мог выйти из дома, разве что с огромным трудом, судя по лестнице, ведущей от дверей к тротуару.

В окно машины снова постучали. На сей раз пожилая дама. Я опустил стекло.

– Убирайтесь отсюда, не то полицию вызову.

– Мы и есть полиция, – любезно отозвался Лэнсдейн, он был при форме.

Она пришла в ужас от того, что обозналась:

– Какая досада, прошу прощения, не заметила. Вы из-за того приехали, что на днях случилось?

– А что случилось на днях? – поинтересовался я.

– К соседям заявилась черномазая, почти в девять вечера. Я ее в машине приметила, в серой “тойоте камри”, она все к дому присматривалась. Ничего не имею против черных, но мне это показалось странным. Так что я во все глаза глядела. А черномазая, она в конце концов постучалась в дверь. И был целый скандал, она кричала, соседка тоже кричала. Я уж хотела полицию вызвать, да она уехала.

– И когда это было?

– С месяц назад примерно.

Я смерил старуху презрительным взглядом:

– А вы, случаем, не расистка?

– Нет, просто гляжу в оба, вот и все. Хочу, чтобы у нас в квартале было тихо. Столько сейчас грабителей развелось. Вот вы, к примеру, белый, а я все равно в полицию позвонила. Ничего не имею против черных, но шума не желаю, и все тут.

Жуткая соседка еще что-то говорила, но я поднял стекло, чтобы не слышать ее разглагольствований, и повернулся к Лэнсдейну:

– Это была Хелен. Это у нее серая “тойота камри”. Хелен была здесь в тот вечер, когда умерла.

Как только соседка убралась к себе, Лэнсдейн вышел из машины, подошел к дому, взглянул на имя на почтовом ящике, тут же вернулся и уселся на пассажирское сиденье. Бледный как смерть.

– Ну, шеф Лэнсдейн, в чем дело? – нетерпеливо спросил я.

– Имя на почтовом ящике… это Казински.

– Казински? – переспросил я, не понимая.

– Казински – единственный выживший из тех, кто присутствовал в зале для допросов, когда погибли Вэнс и Уолтер Кэрри.



Выяснив, что автор анонимного письма – это, по-видимому, Николас Казински, я немедленно помчался из Баррингтона в Конкорд, все рассказать Перри. Но перед самым моим приездом ему успел позвонить Мадс Бергсен.

Глава 8

Ссоры

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Понедельник, 14 июня 2010 года



Войдя в дом, я наткнулся на Гэхаловуда; он стоял в коридоре, словно поджидал меня. Лицо у него было чернее тучи. Никогда еще табличка “Радость жизни”, мимо которой я прошел, не казалась мне столь неуместной.

– Сержант, с вами все в порядке? – смущенно спросил я.

– Вот как, значит? Ковыряетесь в жизни Хелен? Вот чем вы заняты целыми днями?

Я горько пожалел, что хранил все в тайне. Теперь я чувствовал, что Гэхаловуд в бешенстве, и попытался его успокоить:

– Сержант, все совсем не так просто, как вам кажется.

Он швырнул мне в лицо пачку листков – статьи про Аляску Сандерс и фотографию девушки. Он их нашел.

– Черт вас дери, Маркус, ну скажите, что у вас была веская причина…

Гэхаловуд назвал меня по имени, и это не сулило ничего хорошего.

– Хелен не изменяла вам, сержант. И если в последние недели вела себя необычно, то только потому, что хотела вас оградить. Она нашла адресованное вам анонимное письмо и решила ничего не говорить, пока сама не разберется. В тот день, когда она умерла и когда пыталась вам дозвониться, она кое-что выяснила. И я знаю, что именно.

Я достал из заднего кармана брюк конверт и протянул Гэхаловуду. Он прочел анонимку; лицо у него было ошарашенное.

– Письмо вам послал Николас Казински, тот коп, который…

– Я прекрасно знаю, кто такой Казински, – оборвал меня Гэхаловуд.

– И, насколько я понимаю, Хелен тоже это знала. Письмо написал он, я почти уверен.

– Почти?

– Все приметы сходятся, сержант. Например, адрес на кусочке газеты, из которой он составлял текст. Это не может быть случайным совпадением! Остается только съездить к нему и спросить. Я как раз собирался вам все рассказать. Надо ехать к Казински и допросить его.

Гэхаловуд остолбенел. На меня он глядел с презрением. Я счел своим долгом заполнить паузу:

– Сержант, я вам ничего не говорил, хотел вас поберечь. Довольно с вас, вам и так досталось…

Снова повисло недоброе молчание, а потом Гэхаловуд глухо бросил:

– Выметайтесь отсюда, Маркус. Выметайтесь, пока девочки из школы не пришли.

Препираться было бесполезно. Я пошел в гостевую комнату, собрал вещички и кое-как запихал в маленький чемодан. Пять минут спустя я уже садился в машину. Гэхаловуд стоял на крыльце, словно хотел убедиться, что я в самом деле убираюсь вон. Прежде чем захлопнуть дверцу, я крикнул:

– Разбирайтесь! Разберитесь с этим, сержант! Надо выяснить, почему Казински послал вам письмо.

– Кто вам сказал, что это Казински? Кто угодно мог взять у него газету и соорудить эту нелепицу. А вы облажались, как новичок. Вам что, роман ваш в голову ударил? Вообразили, что вы теперь великий сыщик? Клоун, вот вы кто, Маркус!

Я не сдавался:

– Зачем кому-то выставлять Казински автором этой анонимки? Это абсурд, сержант.

– Не больший, чем думать, будто он вдруг решил, что Уолтер Кэрри невиновен. Кэрри признался, есть видеозапись его показаний. С чего вдруг Казински вспоминать это все через одиннадцать лет?

– С того, что это все его одиннадцать лет мучает, он в инвалидном кресле, наверное, подыхает и хочет облегчить душу.

– Не знаю, Маркус, что вы имеете в виду, но вам пора ехать.

Он повернулся ко мне спиной и двинулся в дом. И тогда я воскликнул:

– Хелен вряд ли бы вами гордилась!

Гэхаловуд в бешенстве обернулся, остервенело содрал со стены табличку “Радость жизни” и изо всех сил запустил в меня. Она попала в капот моего “рейндж ровера” и оставила на нем вмятину.



Перед отъездом из Конкорда я зашел попрощаться с Лэнсдейном и рассказал ему, что произошло.

– Не уезжайте ни с того ни с сего, Маркус! – урезонивал он меня.

– Это выше моих сил. И потом, Перри прав: на каком основании я во все это лезу?

– Вы должны идти до конца!

– Идите сами, вы коп, в конце концов!

– Не могу.

– Как это – не можете?

– Я не могу просто так взять и открыть расследование. Вы себе представляете, какой поднимется тарарам в полиции? Я ничего не могу без точных доказательств.

Последняя фраза меня огорошила:

– Так вот почему вы послали меня вести расследование? Чтобы я, как крот, сделал всю грязную работу? А вы бы остались чистеньким? Ну, браво! Нобелевская премия за трусость!

– Вы сами сразу ухватились за дело, Маркус!

Я развернулся, чтобы идти, и тут Лэнсдейн произнес:

– Знаете, что сказала бы Хелен?

– Не впутывайте в это дело Хелен…

– Она сказала бы, что Маркус Гольдман из “Правды о деле Гарри Квеберта” никогда бы не отступился.

– Писатели всегда приукрашивают реальность. Мне ли не знать.

Через пять часов я добрался до Манхэттена с его предвечерними пробками, огнями и гомоном. Вернулся в свою квартиру, из которой уехал три недели назад. Принял душ, заказал еду, потом подошел к окну и стал смотреть на бурную ночную жизнь летнего Нью-Йорка. Я думал о Перри. Не сводил глаз с телефона в надежде, что он позвонит, но напрасно. Я спрашивал себя, сумеем ли мы наладить отношения или я окончательно потерял последнего друга.

* * *

Прошло несколько дней. Вестей от Гэхаловуда не было. Я несколько раз пытался ему звонить, но безуспешно. Не в силах больше выносить этот холод между нами, я наконец сел в машину – вернуться в Конкорд и объясниться. Но пока ехал по Массачусетсу, сдулся. И меня неведомо как занесло в университет Берроуза, где я учился и где повстречал Гарри Квеберта.

Увидев знакомые места, я почувствовал укол ностальгии. Наведался в зал для бокса, в большую аудиторию, где в один прекрасный день 1998 года отличился перед Гарри Квебертом, прошелся по коридорам, где столько раз шагал со своим соседом по комнате, Джаредом. Спросил себя, что, кстати, сталось с ним за эти годы.

Семестр закончился, вокруг было безлюдно. Я направился на филологический факультет, задержался у двери кабинета Гарри. Табличку с его именем сняли. Я потянул на себя дверь: комнату, похоже, никто не занял. В ней пахло затхлостью. Мебель была лишь та, что положена, – полки и фанерный письменный стол. Значит, Гарри после увольнения в июне 2008 года никто не замещал. Я стал выдвигать ящики стола. Два верхних были пусты. В третьем я обнаружил старую газету, на ней лежала статуэтка чайки. Я вздрогнул: что здесь делала эта статуэтка? Только я собрался ее забрать, как чуть не подскочил – за моей спиной раздался голос:

– Это мог бы быть ваш кабинет, Маркус.

Это был Дастин Пергол, декан филологического факультета.

– Я… я в гости зашел, – промямлил я.

– Вижу, – улыбнулся Пергол.

– Как поживаете, господин декан?

– Я уже не декан, я теперь ректор университета. Как видите, продвинулся по службе, но до вас не дотягиваю. Кому сказать, я вас в 1998 году чуть не отчислил, а вы теперь звезда американской словесности и гордость университета.

Пергол пригласил меня к себе на ужин. Я согласился – и оказался в очаровательном домике в кампусе. Познакомился с милой супругой Пергола и, должен признаться, провел весьма приятный вечер.

– Благодаря вашему “Дому писателей” университет Берроуза стал даже престижным, – поведал мне за ужином Пергол. – Многие студенты записываются на филфак в надежде пожить в Авроре.

– Я просто счастлив.

– А этот Эрни Пинкас, который обеспечивает связь с университетом, – он просто потрясающий.

– Это точно.

– Вы не с ним хотели повидаться в университете?

– Нет.

– Вы так и не сказали, что вас сюда привело. Вы кого-то искали?

– Да, самого себя.

Пергол не сдержал улыбки:

– Знаете, Маркус, я ведь предлагал вам совершенно всерьез: кабинет Гарри мог бы стать вашим. Почему бы вам не прочитать у нас курс писательского мастерства? Есть вакансия на осенний семестр.

– Мне надо подумать.

– Можно попробовать, на полгода. Чтобы понять, нравится ли вам преподавать. Мы, конечно, не Колумбия, но свое обаяние у нас есть. Да вы и сами знаете.

Я с лету принял вызов:

– Договорились, можете на меня рассчитывать!

Пергол от радости как-то странно вскрикнул, и мы скрепили договор рукопожатием.

Когда мне пришло время уезжать, он проводил меня до машины. И я наконец осмелился задать ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке:

– Вы не знаете, как поживает Гарри Квеберт?

– Гарри Квеберт? Нет. Откуда мне знать?

– Ну мало ли. Я просто так спросил.

– Я пришлю вам проект договора по почте. А пока суд да дело, могу я сообщить прекрасную новость сотрудникам филфака?

– Разумеется.

Час был поздний, мне не хватило духу возвращаться в Нью-Йорк. Чтобы не ночевать в каком-нибудь подозрительном мотеле на обочине, я доехал до Бостона и снял номер в “Бостон Плаза”. Там решили мне угодить и поселили по высшему разряду, в необъятный номер, в котором я попросту потерялся. Я долго не зажигал свет, любуясь рекой Чарльз и видневшимся на горизонте Кембриджем.

Бостон, естественно, вызвал у меня в памяти Эмму Мэттьюз. В этом городе жили воспоминания о нашем романе – страстном, но продлившемся всего несколько месяцев. Как сказала бы моя мать, Эмма могла быть “тем, что надо”. Встретились мы с ней примерно за год до первых подземных толчков моего успеха: я тогда писал книгу и надеялся, что она сделает меня знаменитым.

* * *

Март 2005 года

Университет Берроуза, штат Массачусетс



– Как ваша книга, продвигается? – спросил Гарри, наливая мне чашку кофе у себя в кабинете.

– В жизни столько не писал.

– Название уже придумали?

– “Г как Гольдштейн”, – кивнул я.

– Звучит неплохо. Было бы любопытно почитать.

– Уже скоро, – пообещал я.

В тот день Гарри предложил мне сходить с ним на спектакль в главной аудитории – современную обработку “Вишневого сада” Чехова. Я оказался в первом ряду. Спектакль был отвратительный – актеры беспомощные, постановка хуже некуда. Отдышаться удалось только в антракте. Мы с Гарри выпили по стаканчику в баре, но когда пришло время снова идти в зал, я отправил его туда одного. Зрители рассаживались по местам, и скоро в фойе остались лишь двое – я и девушка с зелеными глазами, которая смотрела на меня.

Меня неудержимо потянуло к ней.

– Очень плохая пьеса, – сказала она.

– Чехов повержен! – возмутился я.

Она расхохоталась и протянула мне руку:

– Меня зовут Эмма.

– Маркус. Маркус Гольдман.

– Это ты Маркус Гольдман? – удивилась она.

– Мы знакомы? – поинтересовался я.

– Нет. Но профессор Квеберт рассказывал про тебя на семинаре.

– Неужели?

На миг я было подумал, что Гарри расхваливал мои заслуги. Но тут Эмма объявила:

– Ты мистер Пиписька.

Я был смертельно уязвлен. Семь лет назад я, студент первого курса, отличился на лекции Гарри Квеберта: объявил себя страстным поклонником минета. Дело было в самый разгар дела Левински, знаменитого скандала с пиписькой президента Клинтона. Тогдашний триумф едва не стоил мне учебы в Берроузе и с тех пор прилип ко мне как банный лист. Эмма, взглянув на мое расстроенное лицо, придвинулась ко мне и шепнула на ухо:

– Я же не сказала, что не люблю пиписьки.

Минутой позже я уже предлагал ей выпить. Эмма училась на последнем курсе филфака. Больше из нашего разговора я почти ничего не помню: меня слишком занимало ее лицо, ее губы, я воображал, как они приникают к моим… Сладкие грезы прервал ее вопрос:

– А ты как думаешь?

Я вообще не представлял, о чем она говорит, и с весьма самоуверенным видом пошел напролом:

– Я того же мнения.

– Наконец-то хоть кто-то со мной согласен! Профессор Бакстер систематически перевирает хронологию. Надо учитывать контекст! Это же очевидно, правда?

– Совершенно очевидно. Хронология – элементарная вещь!

– Это как семинар профессора Квеберта. Он, конечно, очень интересный. На прошлой неделе мы ездили в Леннокс, в дом Эдит Уортон. Она великая писательница, ничего не говорю. Большой мастер. Но вот опять – мы читаем только уже умерших авторов. Жаль, что профессор Квеберт не приглашает писателей, в смысле, кроме самого себя. Чтобы у нас была возможность с ними поговорить, понять их. Мне бы так хотелось встретиться с каким-нибудь писателем…

– Как удачно – я писатель, – не растерялся я.

Эмма вытаращила глаза. Улыбнулась – и от улыбки стала еще красивее.

– Ты писатель?

– Да, работаю над первым романом. Мой агент считает его многообещающим.

Это была ложь, но только наполовину: я отослал первые главы “Г как Гольдштейн” нью-йоркскому агенту, Дугласу Кларену, но еще не получил его отзыв.

Упоминание пресловутого агента произвело впечатление. Теперь Эмма неотрывно глядела на меня, и это было приятно.

– Дашь почитать? – попросила она.

– Нет.

– Пожалуйста…

– Лучше не надо…

– Ну мне так хочется, – опять взмолилась она.