Первым заговорил Хэйзелвуд:

— А кусок плоти, срезанный с плеча мальчика, его нашли или нет?

— Не нашли, — ответил Ресслер.

— А какого он был размера?

— Примерно с долларовую монету[7]. — Ресслер на мгновение задумался. — Такой очень аккуратный срез, типа как кусок колбасы отрезали, что ли.

— Послушай, Боб, — подключился Дуглас. — А обочина дороги — это только место сброса тела или и место убийства тоже?

— Достаточно четко установлено, что эта дорога была только местом сброса тела, — ответил Ресслер. — Если точнее, то на теле были отпечатки мелкого гравия, которого вообще не было на поле, где его обнаружили. Жертву либо убивали на гравии, либо оставили там на некоторое время, а потом перевезли на это поле.

У меня появилась идея.

На фотографиях было видно, что труп лежит у дороги фактически незамаскированным. Судя по всему, его сбросили в большой спешке. А спешка чревата ошибками.

— А следы шин проверяли? Экспертизу делали? Мне кажется, от тела избавлялись впопыхах.

— Следы протектора были слишком нечеткими. А отпечатков обуви не было вообще. Похоже, преступник просто притормозил у обочины, скинул труп и поехал дальше.

Поднял руку агент Кен Лэннинг:

— А что касается веревки с цветными вплетениями. Это что-нибудь дало? На конечностях жертвы были следы от нее?

— Хороший вопрос. На руках и ногах погибшего не обнаружили никаких следов того, что он оставался связанным достаточно продолжительное время. Даже трава оставила более глубокие следы, чем шнур. Саму веревку отправили на экспертизу, но она не совпала с уже известными образцами.

Лэннинг хотел было продолжить, но его перебил Дуглас:

— А как бы ты охарактеризовал погибшего? Пассивный? Агрессивный? Упорный?

— Такой типичный крепкий паренек со Среднего Запада. Ничего необычного. При обыске в его комнате не нашли ни наркотиков, ни чего-либо, указывающего на такого рода занятия, — ответил Ресслер.

— А что насчет орудий убийства? — спросила я. — Что-то есть по поводу типа ножа?

— Ранения были глубиной от трех до трех с половиной дюймов[8]. Скорее всего это был какой-то охотничий нож. Без зазубрин, не обоюдоострый, ничего в этом роде. Такой можно без проблем купить в магазине, — сказал Ресслер.

— Я бы хотел обратить ваше внимание на велосипед, потому что это деталь, которую стоит выделить. Заметьте, его не бросили на землю, а аккуратно прислонили к забору. О чем это может говорить? Что мальчик знал этого типа? Или ему угрожали пистолетом? Налицо какой-то личностный аспект, очень важный в плане контроля. Это заметно по жестокости нападения и по тому, как мальчика связали. Но сексуального надругательства не было. Итак, что же происходило в течение двадцати четырех часов между похищением и смертью этого парнишки?

— Аккуратнее, Боб, — сказал Дуглас. — Ты немного забегаешь вперед, это уже профайлинг. Мы пока не знаем, было в этом что-то личное или нет.

Ресслер сделал паузу. Было слышно легкое жужжание неоновых ламп.

— Да, пожалуй, ты прав, — признал он. — Давайте перейдем ко второму убийству. Поговорим о том, что произошло в прошлую пятницу. — Он зарядил в проектор новую кассету слайдов и включил его. — Вы убедитесь, насколько похожи жертвы, насколько похожи места сброса трупов и насколько похожи ранения. Вообще в этих случаях очень много общего. Просто второй еще тяжелее.

* * *

Тринадцатилетний Кристофер У., сын офицера командного состава авиабазы Оффатт, был похищен около половины восьмого утра в пятницу, 2 декабря. Высокий и худой как тростинка, Кристофер был новеньким в этом районе и еще не успел обзавестись друзьями. Но в городке, находящемся всего в миле от авиабазы и населенном в основном военными, его знали как сына одного из старших офицеров. Неподалеку от этой авиабазы, расположенной к югу от Омахи, практически рядом с Бельвью, один из свидетелей и видел Кристофера, разговаривавшего с каким-то мужчиной. Этот свидетель находился достаточно далеко и не смог дать точных описаний этого человека, кроме того, что он был белым и «молоденьким». А еще он обратил внимание, что собеседники выглядели замерзшими. Кристофер забрался на заднее сиденье машины неизвестного без малейших признаков принуждения или борьбы. «Я решил, что мальчику просто предложили подбросить его до школы», — рассказал свидетель. Это был последний раз, когда Кристофера видели живым. Через три дня его труп нашли в месте, очень похожем на место обнаружения предыдущей жертвы. В те выходные по всему штату прошли сильные снегопады, и труп Кристофера обнаружили по чистой случайности. Компания охотников выехала за город пострелять тетеревов. Припарковав свою машину у обочины, мужчины заметили две цепочки следов, уходивших от дороги, и только одну в обратном направлении. Пройдя по следам около 150 ярдов[9], они наткнулись на тело, которое еще не замело снегом.

Приехавшие на место полицейские сразу же связали это убийство с предыдущим. Как и Дэнни, Кристофер был раздет до трусов. На теле были аналогичные раны в области груди и живота, шея перерезана ударом ножа от задней части к подбородку. Возможно, это была попытка отрезать голову. Никаких признаков полового акта не было и в этом случае.

При всей схожести жертв и мест обнаружения тел имелись и три заслуживающих внимания отличия. Во-первых, одежда второго погибшего была аккуратно сложена стопкой всего в паре футов от его тела, тогда как одежду первой жертвы так и не нашли. Во-вторых, при последнем по времени нападении не использовались веревки. И в-третьих, согласно предварительному заключению судмедэкспертизы, Кристоферу нанесли значительно больше посмертных ножевых ранений.

* * *

— Вот что мы имеем, — начал свой доклад Ресслер. — Подробности продолжают поступать, и появился еще один свидетель, которого нужно опросить. Но на данный момент это все, что известно опергруппе. Местная полиция хочет запросить помощи у жителей через телевидение и газеты. Организована горячая линия, по которой можно сообщить информацию о подозрительных лицах, вроде данных номерных знаков или примет. Кроме того, общественность попросили оповещать обо всех, кто заговаривает с детишками или подкарауливает их. Вопросы?

— Ты сказал, что одежда была аккуратно сложена. Можешь показать этот слайд еще раз? — попросил Дуглас.

Ресслер пощелкал переключателем проектора.

— Вот он. Видно не очень хорошо. Но вещи скорее уложили, чем просто побросали друг на друга. Не то чтобы очень аккуратно, но именно уложили. Это примерно так, как складываешь вдвое пиджак, а не просто кидаешь его в сторону. Кстати, обратите внимание, в каком порядке укладывали одежду и обувь жертвы.

— Есть признаки удаления органов? — спросил Лэннинг.

— Нет, — покачал головой Ресслер. — Просто ножевые ранения. Может показаться, что их наносили в каком-то определенном порядке, но на самом деле резали, просто чтобы резать.

— Ну не знаю, — возразил Лэннинг, — выглядит слишком похоже на предыдущую жертву. Я бы сказал, что это ритуал какой-то. Проявление ярости.

— Давайте-ка вернемся назад на минутку. — Ресслер прокрутил несколько слайдов. — Мы попросили наших парней ознакомиться с судмедэкспертизами по первой жертве. По ранениям ничего нового, зато они дали другую интерпретацию отсутствующего куска плоти на плече мальчика. Обнаружен отпечаток зуба. Правда, крохотный, но они сделали вывод о том, что это увечье могло быть прикрытием для фетишистского укуса.

— А что насчет виктимологии? — спросила я. — Важно учитывать характерные черты жертв и то, чем они могли привлечь к себе преступника. Но ни на одном из этих фото толком не видно их лиц. Они ровесники, а внешне они похожи?

— Да, очень похожи, — ответил Ресслер. — Что же касается виктимологии, то тут есть о чем поговорить. Этот тип преступника выбирает легкую добычу. Но, что примечательно, он нападает не на девушек, а на юношей. Я считаю, что выбор мальчиков в качестве жертв характеризует его как личность. Этот тип труслив. Ну да, ну да, понимаю, это звучит необъективно. Давайте уже приступать к профайлингу.

Это и было главной целью нашего совещания. Все собравшиеся уже ознакомились с делом, изучили справочные материалы. Нам всем предстояло максимально сузить круг подозреваемых. Каждый из сотрудников привносил в этот процесс свои уникальные аналитические наработки и идеи, помогающие создать психологический портрет неизвестного преступника. Я считала такое сочетание науки и искусства нашим преимуществом, хотя кое-кто в Бюро именно к этому и придирался. Профайлинг не называл имя виновного лица, но использовал все возможные средства доказательств для создания подробного и точного описания подозреваемого, включая возраст, расовую принадлежность, физические данные, род занятий, уровень образования, хобби.

В деле из Небраски мы исходили из самого первого психологического портрета, в котором Ресслер уже сделал вывод, что род занятий убийцы подразумевал его непосредственное общение с юношами, возможно, в качестве футбольного тренера или вожатого отряда бойскаутов. А неуклюжее использование ножа для удаления следов укусов, по мнению Ресслера, говорило о том, что убийца был знаком с криминалистикой по меньшей мере в том объеме, как это описывается в детективной литературе. Мы также согласились с тем, что убийца одержим контролем и наверняка пристально следит за новостями, чтобы понять, как его описывают в средствах массовой информации. К этому мы добавили базовые демографические характеристики, очевидным образом вытекавшие из наших исследований серийных убийц. Он был белым, поскольку серийные убийцы обычно убивают в пределах их расовой принадлежности; молод, поскольку выбор юных жертв свидетельствует о сексуальной незрелости; а чрезмерная степень насилия говорила о чувствах собственной неполноценности и злобы на окружающий мир.

Однако решающая роль в психологическом портрете всегда принадлежит мельчайшим и самым неочевидным деталям. Нужно было сосредоточиться именно на них. В итоге наше описание неизвестного преступника выглядело следующим образом:

«Белый мужчина в возрасте около двадцати лет. Его машина в хорошем состоянии и достаточно презентабельная, чтобы его жертвы спокойно садились в нее. В силу близкого с жертвами возраста в общении с ними он способен излучать уверенность в себе и быть непринужденным в разговоре. Но это деланая уверенность, что очевидным образом следует из заранее спланированного характера его нападений: для контроля над жертвами убийца запасался веревками. Но та поспешность, с которой он избавлялся от тел, напротив, свидетельствует о недостатке опыта и волнении преступника.

Использование веревок наталкивает на мысль о сексуальном характере этих преступлений, что согласуется с отсутствием обычных признаков прижизненного или посмертного сексуального надругательства. Элемент связывания веревками характерен для установления сексуального контроля. В свою очередь, неспособность довести дело до конца говорит о сексуальной незрелости, недостатке опыта и паранойе. Агрессивность ножевых ранений свидетельствует о фрустрации[10] и озлобленности убийцы. Из этого следует, что убийцей движет стремление воплотить некую сексуальную фантазию, вероятно, основанную на его травмирующем сексуальном опыте в детском возрасте. Повадка совершать похищения по утрам указывает на рабочую профессию, к примеру, низкоквалифицированного автослесаря, работающего в ночную смену. Это, в свою очередь, свидетельствует о высоких умственных способностях и образовании на уровне средней школы. Он не женат, ему некомфортно рядом с женщинами, он неопытен в сексуальном плане. Преступник эмоционально недоразвит и импульсивен. Он из местных. Зациклен на мальчиках и, вероятно, занимается чем-то, что позволяет ему часто пересекаться с ними, например, на занятиях любительским спортом или чем-то подобным. Мужчина живет один в съемной квартире. Читает детективные журналы как своего рода порнографию. Возможно, в несовершеннолетнем возрасте попал на учет в полицию в связи с сексуальными домогательствами к своим ровесникам-мальчикам. Он нелюдим и хотел бы уехать из этих мест, но не может сделать это из-за ограниченных возможностей трудоустройства. Он набирается уверенности в своих силах и, скорей всего, подставится благодаря последующему рискованному поступку».

Мы особо отметили, что в относительно близком будущем этот убийца нападет снова. Местные полицейские и слышать об этом не хотели, поскольку были потрясены тем, что уже случилось. Но мы сочли своим долгом поставить их в курс того, что могло произойти с высокой долей вероятности. Кроме того, преступник уже продемонстрировал, что его навыки прогрессируют. А с учетом приближения рождественских праздников и зимних школьных каникул дети станут уязвимее для нападений. Заманчивых возможностей у преступника будет слишком много, чтобы не воспользоваться ими.

В последующие недели следователи установили целый ряд подозрительных лиц. В их поле зрения, в частности, оказался педофил, принуждавший мальчиков к сексу в своей машине. Его арестовали и впоследствии осудили, но он не был связан с делом о гибели Дэнни Э. и Кристофера У. Декабрь прошел без происшествий. Начало января тоже.

Но вот утром 11 января, в день возобновления школьных занятий, воспитательница одного из детских садов обратила внимание на подозрительный автомобиль, медленно разъезжающий по парковке. Она вышла на улицу и начала было записывать его номера, но водитель внезапно выскочил из машины и пригрозил убить ее, если она не отдаст ему эту бумажку. Женщине удалось оттолкнуть водителя, она забежала в здание сада и позвонила на горячую линию, про которую узнала из новостей. За это время мужчина успел скрыться.

Полицейские и агенты ФБР по штату Омаха отреагировали практически молниеносно. Они обнаружили машину на стоянке близлежащего автосервиса и установили, что ее арендовал сотрудник авиабазы Оффатт. Его собственный автомобиль находился на ремонте в том же автосервисе. В салоне его машины агенты смогли рассмотреть веревку, похожую на найденную на первой жертве. Они связались со службой безопасности авиабазы и попросили немедленно предоставить им доступ в квартиру владельца машины, техника по имени Джон Джозеф Жубер IV. Получив санкцию на обыск и арест, они обнаружили в доме еще один моток такой же веревки, большой охотничий нож и несколько десятков зачитанных до дыр детективных журналов, в одном из которых была загнута страница с рассказом об убийстве мальчишки-газетчика. Эти находки полностью соответствовали нашему описанию, равно как и сам Жубер — слабого телосложения белый мужчина двадцати одного года от роду.

Как выяснилось, Жубер был низкоквалифицированным сотрудником авиабазы — занимался техобслуживанием несложного оборудования. Трудился в основном в ночную смену. Кроме того, он был заместителем вожатого бойскаутского отряда при авиабазе.

На допросе Жубер сначала отпирался, но затем дрогнул под давлением улик. Когда следователи предъявили веревку из его машины и сказали, что она совпадает с найденной на первом погибшем мальчике, Жубер пояснил, что получил ее в подарок от вожатого бойскаутского отряда. Затем он сказал, что хочет переговорить с этим вожатым. Для нас это стало удачной возможностью применить тактику допроса, в рамках которой страхи подозреваемого развеивает появление человека, которому он доверяет. Мы организовали эту встречу, и после продолжительной беседы с вожатым Жубер последовал его совету и сознался в убийствах Дэнни Э. и Кристофера У. Он сказал, что убивал их вскоре после знакомства. Жубер также признался, что никогда не вступал в половую связь по обоюдному согласию, но мальчики возбуждали его сексуально. Кроме того, он мастурбировал, читая в детективных журналах статьи о доминировании, власти и контроле.

Признания Жубера стали дополнительным подтверждением точности созданного нами психологического портрета. Как мы и предсказывали, он был эмоционально недоразвит, сексуально амбивалентен и импульсивен. Это со всей очевидностью проявилось в его подробном описании убийства Дэнни:

— Чтобы сделать это, я поставил будильник на половину шестого утра. Сел в машину, подъехал к магазину и увидел там парнишку. Он разносил газеты. Я поехал за ним. А пока ехал, решил схватить его, засунуть в багажник и куда-нибудь увезти. Подошел к нему сзади, накрыл рот рукой и говорю: «Не шуми». Потом заклеил ему рот пластырем и связал руки за спиной. Подумал, что здесь у меня ничего не получится… Приехал на проселок и остановился. Вытащил его из багажника и велел снимать рубашку и штаны. Помню, сдавил ему горло руками. Он высвободил руки и старался остановить меня. Я сказал: «Спокойно» — и вытащил нож. Это был филетировочный нож[11].

Далее Жубер описал, как ударил Дэнни ножом в грудь, послушал, как тот кричит, а потом начал не торопясь наносить все новые и новые удары с нарастающим сексуальным возбуждением.

В признаниях Жубера не было ни намека на эмоции, пока он не коснулся темы глубокой раны на левом бедре Дэнни.

— Это чтобы скрыть след укуса. Мне было важно убивать этих мальчиков точно по инструкции. Все должно было делаться правильно, — сказал он. Затем Жубер подчеркнул, что, убивая Дэнни, не испытывал никаких чувств, а просто воплощал тщательно отрепетированную фантазию. После убийства приехал в Макдоналдс с руками по локоть в крови, зашел в туалет, помылся там, потом заказал себе завтрак и поел. Затем приехал к себе домой, упал в кровать и от души поспал пару часиков. — И добавил: — Понимаю, это звучит дико бесчувственно.

Жуберу было свойственно многое из того, что характерно для других серийных убийц, которых я изучала во время моих тогдашних исследований. В известной мере исследование биографии Жубера помогло мне удостовериться в том, что я предполагала изначально: формирование серийного убийцы происходит в соответствии с определенной логикой. Это не череда чистых случайностей, а скорее сложная конструкция, в которой переплетаются воспитание, индивидуальность и психотип. Все это, вместе взятое, заставляет его реагировать на определенные триггерные ситуации бесчеловечным насилием. И Жубер был типичным примером.

Его родители развелись, когда он был еще совсем маленьким. В поисках работы мать переехала с ним в штат Мэн. В тринадцатилетнем возрасте Жубер совершил свою первую серию насильственных деяний. Сначала он пырнул отверткой шестилетнюю девочку, катавшуюся в парке на велосипеде. Спустя несколько недель ударил ножом проходившую мимо 27-летнюю женщину. Еще через два месяца он порезал горло девятилетнему мальчику поделочным ножом. Мальчик остался жив, но на двухдюймовую рану пришлось наложить с десяток швов. Так раздраженный и обозленный Жубер давал волю своим чувствам.

По его словам, жестокие фантазии одолевали его всю жизнь. Самая первая на его памяти относилась к шестилетнему возрасту. В ней он подкрадывался сзади к своей няне, набрасывал на ее шею удавку и душил до смерти. Жубер сказал, что мысленно воспроизводил эту фантазию в разных подробностях вновь и вновь, вплоть до своего первого убийства. Он не помнил, когда объектами его страсти стали мальчики, а не женщины. Но он знал, что фантазии подходят ему больше, чем реальная действительность. Реалии состояли из разочарований и запретов. А фантазии позволяли дать волю воображению.

После ареста Жубера проводивший его обследование психиатр указал: «Настолько полная отрешенность от эмоциональных переживаний позволяет предположить наличие у него определенного рода хронического диссоциативного процесса[12]. Я полагаю, что внутренне он смутно отдает себе отчет об этом изъяне, и отчасти эти убийства были попыткой испытать сильные эмоции».

Жубер считал свои фантазии способом забыть об эпизодах бытового насилия, свидетелем которых он был в детстве, включая многочисленные случаи рукоприкладства между отцом и матерью. С тех пор Жубер прибегал к фантазированию каждый раз, когда ощущал стресс: «Подумаю о всяком таком, и мне становится легче. Я понял, что это улучшает настроение, и со временем это вошло в привычку». Он поделился своими соображениями о возрасте жертв: «С одиннадцати до тринадцати лет я был очень несчастным. Выбор мальчиков такого же возраста был как бы покушением на самого себя».

Я позаботилась о том, чтобы включить в наше исследование серийных убийц некоторые другие детали личности Жубера, показавшиеся мне интересными. Во-первых, психиатрическое обследование показало, что он обладает и высоким коэффициентом умственного развития, и отличной памятью. Во-вторых, его пересказ событий был настолько объективен, беспристрастен и точен, что казалось, будто он вспоминает о просмотре захватывающего фильма, а не о своих ужасающих преступлениях. И, в-третьих, как его мысли, так и действия были на редкость хорошо структурированными.

Мой главный вывод состоял в том, что Жубер был умным, дотошным и высокоорганизованным индивидом, практически неспособным проявлять эмпатию. В то же самое время он в достаточной мере сознавал свои особенности, чтобы понимать, что они изолируют его от общества. В попытках преодолеть эту эмоциональную разобщенность с миром мужчина создавал эти свои изощренные фантазии. Впрочем, ему это показалось недостаточным. Чтобы испытать хоть какие-то реальные эмоции, Жуберу потребовалось причинять боль другим. Сближаясь со своими жертвами и заставляя их испытывать страдания, он паразитировал на чувствах, которых сам был лишен уже очень давно.

* * *

Для Дугласа, Ресслера и меня дело Жубера знаменовало собой поворотный момент в работе. Применив наши научные наработки в методике составления психологического портрета преступника, мы сделали следующий важный шаг. Мы наглядно показали, что нереализованный потенциал практического профайлинга помогает даже в самых неотложных случаях. Мы доказали, что даже находясь в начальной фазе своего развития, профайлинг может быть невероятно эффективным инструментом. В том числе даже в сложных условиях межведомственного расследования с привлечением ресурсов федерального и местного уровней. Профайлинг работал.

Ресслер сразу же начал использовать дело Жубера в своей преподавательской работе в Академии. Во время одной из первых таких лекций сотрудник полиции из Портленда, штат Мэн, обратил внимание на сходство между случаем в Небраске и одним его нераскрытым делом. В разговоре с Ресслером после занятий он рассказал, что это дело было заведено, когда Жубер еще жил в Мэне, за три месяца до его трудоустройства на авиабазу. Ресслер согласился, что эти случаи слишком похожи, чтобы проигнорировать этот факт. Из документов следствия он узнал, что 22 августа 1982 года, то есть почти за год до убийства Дэнни, был обнаружен труп одиннадцатилетнего Рикки Стетсона с ножевыми ранениями и следами удушения. Однако самым интересным были заметные на фотографиях следы укусов на ноге погибшего, которые преступник, судя по всему, попытался скрыть несколькими крестообразными надрезами. Ресслер использовал этот факт, чтобы доказать возможную причастность Жубера к убийству Стетсона.

Дело Жубера оказалось важным и в более широком контексте. В средствах массовой информации его окрестили «Вудфордским слэшером[13]» по названию округа штата Небраска, где произошли убийства. И это был первый случай, когда в их поле зрения оказалась деятельность Отдела поведенческого анализа. Кроме того, наш успех привлек благосклонное внимание директора ФБР Уильяма Уэбстера, который в своем благодарственном письме отметил важную роль профайлинга в раскрытии этого дела.

Эта публичная демонстрация поддержки стала огромным шагом вперед к признанию значимости ОПА для ФБР в целом. Впрочем, сторонники традиционных подходов по-прежнему считали профайлинг кабинетным занятием, не оказывающим реального влияния на раскрытие преступлений. Но даже самые упорные оппоненты не могли отрицать наши недавние успехи. Мы применили профайлинг, чтобы оградить бесчисленное множество детей от преступных посягательств. И это было лишь начало. На 1980-е годы пришелся невиданный пик активности серийных убийц. Случай Жубера послужил не более чем намеком на эту волну насилия. Наша работа только начиналась.

Глава 3

Профайлинг профайлеров

В самом начале, когда я только училась сочетать научную работу с новыми обязанностями сотрудника ОПА, регулярные перелеты из Бостона в Вашингтон казались мне путешествиями между двумя мирами. Я как будто перевоплощалась из кроткой ученой дамы в бесстрашную участницу яростной битвы с преступностью. Вдобавок ко всему об этой моей второй ипостаси знали очень немногие. Я хотела держать свою молодую семью подальше от чудовищных подробностей дел, которыми занимались в ОПА. Но такое разделение давалось непросто.

Я никогда не знала, зачем мне звонят агенты. Порой это могло быть что-то элементарное, а порой настоятельная просьба «прибыть сюда как можно скорее». Мне приходилось держать себя в постоянной готовности, поскольку, что бы ни происходило в моем обычном мире, такие звонки агентов часто оборачивались вопросами жизни и смерти.

Я завела себе дорожную сумку с самым необходимым, которая оказалась очень востребованной. Мне звонили, я хватала ее и неслась в аэропорт, чтобы улететь первым рейсом. По приземлении меня всегда ждала неприметная черная машина с водителем. Во время долгого пути в Академию я успевала просмотреть материалы дела и комментарии к ним.

Я приобщалась к работе в Академии ФБР около трех лет: началом этого периода можно считать звонок Хэйзелвуда в 1978 году, а окончанием — завершение дела Жубера в начале 1980-х. За это время я прошла путь от приглашенного преподавателя до штатного сотрудника ОПА. По крайней мере, так выглядит официальная версия, ведь мало кто знал о том, что практически с самого начала я в частном порядке помогала агентам в работе над их проектами.

Хэйзелвуд был первым, кого я встретила после получения официальной информации о моем назначении на должность. Ему не терпелось поделиться этим радостным известием с остальными сотрудниками ОПА, и он потащил меня кратчайшей дорогой к лифтам, чтобы спуститься в подземный офис рядом с приснопамятным бомбоубежищем.

Наш путь пролегал через битком набитую оружейную комнату, где проходили инструктаж курсанты. Возникла пауза, все уставились на нас.

— Все нормально, это своя, — сказал Хэйзелвуд.

Впервые я почувствовала себя настолько же уверенной в своем положении в Бюро, насколько была уверена в полезности своей работы. Но этот момент длился недолго.

— Энн, ну что ты тут застыла? — сказал Хэйзелвуд, и я поспешила вслед за ним. Войдя в лифт, он нажал никак не обозначенную кнопку, и мы поехали вниз, на знакомый подземный этаж. Когда двери наконец открылись, перед нашими глазами предстал Дуглас.

— Поздравляю, Энн. Теперь ты штатная сотрудница Государственного подвала для анализа насильственных преступлений. Мы находимся на глубине шестидесяти футов, то есть расположились в десять раз глубже, чем покойники.

Сотрудники дружно рассмеялись. Я последовала их примеру, но мне казалось странным, что ФБР убрало нас с глаз долой и оставило вариться в собственном соку. Уже то, что наш отдел находился на несколько уровней ниже поверхности земли в помещении без окон, говорило о многом. К нам никто не заглядывал, да и вообще в ФБР мало кто знал, где мы располагаемся.

Все сотрудники отдела занимались преподавательской работой по собственным учебным планам и вели свои узкоспециальные исследовательские темы. И поначалу результатом этого дефицита общих сфер ответственности стало появление ярко выраженного чувства независимости друг от друга. Кроме того, сотрудники крайне редко объединяли усилия на уровне отдела. Исключением были особо сложные дела, требовавшие участия нескольких узких специалистов. Таким образом, мы быстро заработали репутацию ведущих экспертов ФБР по самым странным делам, разобраться в которых не получалось у всех остальных. Постепенно это меняло общую атмосферу в ОПА. Коллективное понимание целей сплачивало нас как команду несмотря на то, что каждый из сотрудников продолжал работать в сфере своих интересов.

Еще одной общей чертой, которую я заметила у сотрудников ОПА, было их подозрительное отношение к начальству. Оно выражалось не в открытом неповиновении или чем-то подобном. Скорее, это была склонность напускать туману или лукавить там, где это было им на руку. Больше всего это было заметно по их отношению к своему начальнику, Роджеру Депью. Сам он называл своих подчиненных неподдающимися и как-то раз сравнил свою работу с тренировкой футбольной команды, состоящей исключительно из нападающих.

Своим определением Депью попал не в бровь, а в глаз. Все сотрудники отдела были личностями как на подбор. На общем фоне они выделялись не только своими характерами и интересами, но еще и биографиями, в конечном итоге приведшими их в ряды агентов ФБР. Тем не менее между ними было и нечто общее — прирожденное понимание психологии преступника. Никто из них не получил образования в области человеческого мышления и поведения, это было просто чутье, которое включалось автоматически. Это было видно по тому, как они анализировали следственные материалы, как выявляли поведенческие стереотипы и насколько востребованными были их интерпретации преступлений и мотивов у полевых агентов. Они были удачливы в работе, и их энтузиазм выходил далеко за рамки повседневных обязанностей. Все они хотели развивать свои уникальные таланты и превращать их в нечто большее.

И мне предстояло по возможности ускорить этот процесс. Вскоре я уже занималась совместными проектами с каждым из четверых «профайлеров первого поколения»: Роем Хэйзелвудом, Кеном Лэннингом, Джоном Дугласом и Робертом Ресслером.

Хэйзелвуд был одним из самых опытных сотрудников ОПА. Он родился в штате Айдахо, получил военное образование и пришел работать в ФБР в 1971 году. Своим типичным для выходцев со Среднего Запада дружелюбием он отличался от других агентов, предпочитавших строгую манеру общения. С присущим ему чувством юмора Рой любил рассказывать историю о том, как он оказался в этом отделе. Дело было в 1978 году. Он только что окончил обучение по программе подготовки руководящих кадров ФБР, и отличные оценки делали его одним из ведущих кандидатов на высокую должность в одном из региональных управлений. Но Хэйзелвуду не хотелось уезжать из Виргинии, где он купил дом и обзавелся семьей. Рой согласился на единственную вакансию, имевшуюся на тот момент в Куонтико: позицию инструктора в области преступлений на сексуальной почве в ОПА. В первый рабочий день в новом качестве он получил ключ от своего нового кабинета — переоборудованной подсобки в дальнем углу подземного этажа здания. Включив свет, он увидел приветственный подарок от новых коллег — на стене за рабочим столом висели черные кружевные дамские трусики.

Все это не обескуражило Хэйзелвуда, и вскоре он стал признанным специалистом по половым преступлениям и убийствам на сексуальной почве. С его пытливым умом и готовностью задавать вопросы он прекрасно подходил для работы в ОПА. Одним из его первых дел было дело об изнасиловании и убийстве, которое по почерку напоминало преступления Харви Глатмена[14]. Поначалу у Хэйзелвуда была масса вопросов, на которые не было ответов. Почему Глатмен связывал своих жертв в нескольких позах и фотографировал в различной степени обнаженности? Откуда он узнал про подобные вещи и почему они его возбуждали? Почему он связывал ноги жертвы полностью, а не только в щиколотках? Копаясь в архивных папках, агент понял, что из дела Глатмена можно сделать еще целый ряд выводов. Он не мог избавиться от ощущения, что есть какая-то причина, по которой человек прибегает к сексуальному насилию, и что очень важно установить, по какой именно. Разобравшись в прошлом преступника, можно получить представление о том, почему он стал убивать. Разгадку Хэйзелвуд нашел в детстве Глатмена. Его мать рассказывала, что мальчиком он привязал шнурок к своему пенису, а другой конец вложил в ящик комода и прислонился к нему спиной. В подростковом возрасте родители снова застали его за занятием аутоэротической асфиксией[15] — на этот раз он привязал к крану и пенис, и шею. Во время расследования дела Глатмена никто не связал эти случаи с убийствами на сексуальной почве, которые он совершил впоследствии. Но для Хэйзелвуда такая связь была совершенно очевидной.

Он поручил курсантам Академии найти и предоставить ему сведения о случаях аутоэротизма со смертельным исходом за предыдущие десять лет. Необходимо было, чтобы эта информация сопровождалась отчетами следствия и описаниями или фотографиями места происшествия. Вскоре на его столе лежало 157 подобных дел, поступивших со всей страны. Он попросил о помощи меня и Ника Грота — психолога, работавшего в местах лишения свободы и читавшего лекции о насильниках в Академии ФБР. Правда, до этого момента у нас не было опыта в таких делах. Более того, оказалось, что тема аутоэротизма со смертельным исходом вообще не изучалась, а Хэйзелвуд — чуть ли не единственный, кто над ней задумался. Ему пришлось разрабатывать ее с нуля и заниматься классификацией всех этих случайных смертей: от обструкции дыхательных путей, компрессии грудной клетки, воздействия химических веществ, газа или электричества. Всего, что угодно, исключительно ради сексуального возбуждения.

Кабинет, наспех переоборудованный из кладовки и с женскими трусиками в качестве вишенки на торте, который достался Хэйзелвуду, был далеко не самым худшим вариантом. Самому молодому сотруднику ОПА — Кену Лэннингу — пришлось ютиться в бывшей кладовой, у которой даже не было двери. Впрочем, с другой стороны, это было и везением — прямо напротив располагались рабочие места Дугласа и Ресслера, и для Лэннинга это была возможность постичь азы, не вставая с рабочего кресла. Днями и неделями напролет он слушал, как два опытных агента анализируют подробности своих дел, и впитывал все сказанное ими словно губка. И постепенно, от дела к делу, это сформировало его как профайлера. Однажды он сказал мне, что это было для него самым лучшим обучением.

Лэннинг родился в Бронксе и большую часть своего детства занимался в государственном молодежном клубе ФБР. А в возрасте всего десяти лет он стал его президентом. В разгар войны во Вьетнаме он записался добровольцем в ВМФ и поступил на курсы подготовки офицерского состава. Там Кен прошел специализированный курс по обезвреживанию подводных мин и самодельных взрывных устройств. Именно тогда он и обратил на себя внимание ФБР. Два сотрудника отдела взрывных устройств Бюро воочию убедились в талантах Лэннинга и взяли его на заметку. По окончании трехлетнего срока службы Лэннинг получил письмо из ФБР с предложением пройти испытательный срок на должность спецагента. Как он сказал, «это была работа, о которой я всегда мечтал».

В последующие десять лет Лэннинг приобретал богатый опыт следственной работы в региональных отделениях ФБР. Его ценили как за отличные результаты, так и за преданность делу. Все это окупилось сторицей, когда в декабре 1980 года Лэннинга назначили спецагентом-супервайзером ОПА Академии ФБР. Теперь он мог заниматься собственными разработками, консультировать по отдельным делам и учить агентов-новобранцев тому, что узнал за десятилетие полевой работы. Однако вопреки всем этим планам после попадания в кабинет без двери его карьерный путь сложился иначе. Ему было суждено стать высококвалифицированным профайлером.

Личные качества точно соответствовали его работе. Лэннинг был уравновешенным, профессиональным и вдумчивым, а прежде чем заговорить, хорошенько обдумывал, что сказать. Со своим спокойным характером он прекрасно подходил для работы по тяжким делам, раскрытием которых прославился ОПА. И когда в начале 1981 года Хэйзелвуд обратился к нему с предложением поучаствовать в исследовательском проекте по теме причин сексуального насилия, Лэннинг сразу же согласился. Для него это было возможностью сделать себе имя в ОПА. Он согласился сосредоточиться на делах с участием детей, а сам Хэйзелвуд занимался насилием в отношении взрослых людей. И хотя и те и другие преступления были просто кошмарными, я знала по собственному опыту, что дела с участием детей гораздо тяжелее переносить.

Центральное место в работе Лэннинга занимал поведенческий анализ маньяков-педофилов. Он изучал их демографические данные и личные биографии, а затем анализировал особенности мотивов и поступков с целью разработки типологии.

Я всегда считала одним из самых ценных вкладов Лэннинга в этой области то, что он понимал, насколько травмирующим может быть для ребенка опыт дачи показаний на судебном процессе. Исходя из этого, он особо подчеркивал необходимость сбора достаточного количества изобличающих доказательств без участия жертвы, с тем чтобы заставить преступника признать вину во внесудебном порядке.

Спустя недолгое время Лэннинг заслужил репутацию главного эксперта Бюро по преступлениям против детей. Он читал курс лекций о поведенческом анализе такого рода преступлений для полевых агентов, работавших по соответствующим делам. Лэннинг опубликовал монографию с анализом поведенческих особенностей растлителей малолетних. В ней он ввел такие новые понятия, как «вхождение в доверие к ребенку с целью совершения развратных действий и вовлечения в занятия проституцией» и «склонение детей к развратным действиям». Вскоре после публикации эта работа стала важным рабочим инструментом правоохранительных органов всей страны.

Лэннинг всегда оговаривался, что обязан своими успехами «группе преданных своему делу, эрудированных, инициативных, сверхрезультативных сотрудников ОПА, которые умели достигать целей, невзирая на высшее руководство, часто не понимавшее, не интересовавшееся и не соглашавшееся с тем, что делали эти люди».

Джон Дуглас тоже родился в Нью-Йорке. После завершения срочной службы в ВВС он окончил колледж и поступил в магистратуру Университета Восточного Нью-Мексико по специальности «психология труда». В отсутствие других развлечений Дуглас начал ходить в расположенный неподалеку от кампуса спортивный зал, где познакомился с агентом ФБР Фрэнком Хэйнзом. Тот рассказывал парню истории из жизни агентов и убедил его подать документы на прием в ФБР. Дело было в 1970 году, и по меркам того времени двадцатипятилетний Дуглас считался еще очень молодым для работы агентом ФБР.

В его характере сочетались искренность и удаль, которые привлекали к нему людей. В целом Дугласа любили, но из-за бескомпромиссности своих суждений он часто наживал себе открытых недоброжелателей. Тем не менее в работе он был безупречен: засиживался за полночь, тщательно изучая все дела, и постоянно старался внести усовершенствования в процессы и процедуры. В 1977 году он получил звание спецагента ОПА. Первое время он знакомился со спецификой работы отдела в качестве стажера старшего агента Ресслера. Вместе они ездили по стране и проводили занятия с сотрудниками местных правоохранительных органов. После занятий они частенько проводили время в компании местных полицейских. Благодаря этому Дуглас и Ресслер познакомились с историями о странных убийствах, которые происходили в разных уголках страны и оказались «не по зубам» провинциальным правоохранителям. По большей части это были действительно очень необычные случаи, не поддающиеся рациональному объяснению. И они, как правило, списывались на непредумышленные акты насилия. Но у Дугласа были другие мысли по поводу этих случаев. Он полагал, что они должны быть чем-то обусловлены. Должны быть какие-то причины. И оставалось только докопаться, какие именно.

Дуглас решил, что лучшим способом сделать это будет обратиться непосредственно к первоисточникам, то есть поездить по тюрьмам и побеседовать с преступниками, уже осужденными за аналогичные преступления. Ресслер, который уже имел обыкновение опрашивать заключенных о деталях их преступлений, сказал, что с удовольствием будет брать с собой Дугласа. Это было в 1979 году. Они понимали, что в головах осужденных преступников скрываются ответы, но не знали, какие вопросы задавать и как правильно интерпретировать все эти жуткие рассказы. Следующие несколько лет они провели в усиленных попытках разобраться в этом.

Роберт Ресслер родился и вырос в Чикаго. Он прошел курс подготовки офицеров резерва в Университете штата Мичиган и по окончании учебы решил вернуться домой и поступить на службу в полицию Чикаго. Однако ему было сказано, что «слишком образованные сотрудники тут не нужны. С ними, дескать, возникают проблемы». Огорченный Ресслер ушел в армию и дослужился до должности командира взвода военной полиции в Германии. Он хорошо показал себя на этой должности, и его повысили, поручив вести конспиративную работу в кругах протестующих против войны во Вьетнаме. Отпустив длинные волосы, он изображал на митингах озлобленного ветерана. Он и дальше собирался оставаться в армии, но в 1970 году знакомые уговорили его поступить на работу в ФБР.

Армейский опыт очень пригодился Ресслеру. В Бюро его считали толковым, дисциплинированным и прирожденным лидером. Этими чертами он привлек к себе внимание Говарда Тетена и Патрика Муллани, двух опытных сотрудников, известных использованием необычных методов сужения круга подозреваемых лиц. Предположив, что на месте преступления можно найти не только физические улики, указывающие на виновное лицо, Тетен и Муллани стали первопроходцами одной из ранних разновидностей профайлинга. Они создали учебный курс под названием «Криминальная психология», а в 1972 году способствовали созданию Отдела поведенческого анализа. Однако Тетен и Муллани ставили интуицию выше методологии. В их представлении профайлинг был процессом, опиравшимся в первую очередь на практический опыт сотрудника. Для них рапорт по делу был важнее науки. Кроме того, у них появилась привычка исходить из необоснованных предположений, к примеру, о психическом нездоровье разыскиваемых, что скорее вредило делу, чем помогало.

Невзирая на эти недочеты, Тетен и Муллани были убеждены в пользе своих разработок. Они сознавали их потенциал и хотели протестировать их на активном деле. Именно для этого они и привлекли к своей работе Ресслера с его армейским опытом военного следователя. В середине 1970-х годов Ресслер стал сотрудником ОПА в должности спецагента-супервайзера.

Ресслер научился у Тетена и Муллани всему, чему только мог. Но профайлинг был всего лишь одной из тем, которую ему приходилось втискивать в длинный ряд более насущных задач, которыми занимался отдел. Это были и прикладная психология преступности, и психопатология, и преступления на сексуальной почве, и переговоры по освобождению заложников, и методы допроса.

Работы было очень много, поэтому до поры до времени профайлинг оставался сугубо теоретическим предметом. На разговоры о нем оставались только поздние вечера, когда после работы курсанты и молодые агенты обращались к Тетену, Муллани и Ресслеру с вопросами по поводу своих самых необычных нераскрытых дел.

Все изменилось после того, как в 1977 году пути Дугласа и Ресслера наконец-то пересеклись. Эти двое отлично подходили друг другу. Дуглас был окончательно покорен, узнав, что Ресслер понимает под профайлингом использование психологии «для понимания стихии, которая овладевает человеком и подталкивает его к краю пропасти».

Вскоре после этого Ресслер и Дуглас приступили к интервьюированию осужденных убийц с целью разобраться в их мышлении. Но продвигались они медленно, и поэтому Ресслер заинтересовался мной. Он убедился в ценности моего опыта исследований изнасилования, а также в важности моей совместной работы с Хэйзелвудом по анализу случаев аутоэротизма со смертельным исходом.

Чтобы полностью раскрыть потенциал профайлинга, требовался точно такой же системный подход. Ресслер понимал, что я могу помочь.

Долгие годы меня убеждали в том, что мой интерес к психологии преступников и их жертв «неуместен», «опасен» и «неприличен для женщины». Зная о том, что в мире ФБР доминируют мужчины, я ожидала, что моя работа там будет встречена примерно таким же образом. Но ведь и сам ОПА был во многом группой чужаков. Это были дерзкие, неподдающиеся сотрудники, идеалисты с грандиозными замыслами, которые не связывали себя привычными рамками и бюрократическими препонами. В моем лице они увидели союзника.

Глава 4

Какие показания дает место преступления

Каждое расследование берет начало с места преступления. Это своего рода рассказ о том, что произошло, как произошло и кто в этом участвовал. Но язык этого рассказа порой бывает трудно понять. И хотя за последние годы детективы получили в свое распоряжение новейшие достижения науки и техники вроде камер высокого разрешения, дактилоскопических баз данных или технологий анализа ДНК, преступники тоже становились все более умелыми по части заметания следов. Это похоже на гонку вооружений или на игру в кошки-мышки, в которой острые ощущения преследуемого часто возбуждают преступника не меньше, чем преступление как таковое. Однако в конце 1960-х годов в динамике отношений преступник — следователь стали происходить неожиданные изменения. Они начались с использования некоторыми следователями базовых элементов криминального профайлинга. Эти люди поняли, что место преступления способно дать представление об отличительных чертах преступника даже в ситуации, когда улик в традиционном смысле оставлено очень немного.

Криминальный профайлинг основывается на устоявшихся представлениях о психологии, поведении и мышлении. Просто в нем эти представления интерпретируются несколько иначе: характерные особенности человека определяются по его действиям, а не наоборот. Этот подход подразумевает, что образ мысли направляет поступки предсказуемым и количественно измеримым образом. Из этого следует, что в ходе целенаправленного и структурированного анализа места преступления можно выявить критически важные признаки, свидетельствующие о вероятных мотивах преступника. А это, в свою очередь, позволяет составить описание человека, совершившего данное преступление. Иначе говоря, умение считывать данные места преступления дает лучшее понимание человека, который его совершил.

Детективы изучали места преступлений в поиске зацепок относительно личностей преступников еще с конца 1950-х годов. Именно тогда ФБР привлекло к работе по делу печально известного «Безумного бомбиста» Джеймса Брассела — бывшего контрразведчика, который переквалифицировался в психоаналитика. В то время Нью-Йорк был буквально на осадном положении. Самодельные бомбы взрывались в знаковых для этого города местах, в том числе на Центральном вокзале, в Городской публичной библиотеке и в концертном зале «Радио-сити». Теракты сменялись долгими периодами бездействия преступника. Местные полицейские зашли в тупик и надеялись, что Брассел хотя бы оценит ситуацию свежим взглядом. В декабре 1956 года ему были переданы все материалы дела, накопившиеся за шестнадцать лет: фотографии с мест происшествий, служебные рапорты и письма, присланные самим бомбистом.

Брассел полагал, что некоторое представление о личности серийного преступника можно составить по его поведению. Свою методику он называл «реверсивной психологией» и считал, что с ее помощью можно обнаруживать определенную логику в мышлении преступника. Сочетая в своей работе дедуктивный метод, интуицию, тщательное исследование фактуры и психоанализ, Брассел составлял описание человека, которого нужно было искать. В случае «Безумного бомбиста» Брассел увидел в очертаниях буквы W из писем преступника полицейским намек на женскую грудь и счел это признаком сексуальной неудовлетворенности. А тяжеловесный слог этих писем привел его к выводу о том, что их автор скорее всего иностранец. По его мнению, использование бомб в качестве излюбленного оружия террориста указывало на некую связь с восточноевропейской культурой. В заключение своего описания Брассел сказал: «Когда будете его брать, а я не сомневаюсь, что вы его возьмете, на нем будет двубортный пиджак, застегнутый на все пуговицы». Месяцем позже полиция арестовала по подозрению в организации взрывов в Нью-Йорке некоего Джорджа Метески. Он практически полностью соответствовал описанию Брассела, вплоть до застегнутого на все пуговицы двубортного пиджака. Это было поразительно.

Более десяти лет этот первый опыт криминального профайлинга, в ходе которого для создания описания преступника использовались только материалы следствия и собственные соображения эксперта, оставался единственным в своем роде. Но в 1972 году в ФБР вспомнили об этих методах и создали Отдел поведенческого анализа. В числе прочих задач новое подразделение должно было заняться «развитием профайлинга». Таким образом, ФБР впервые официально признало криминальный профайлинг заслуживающим внимания методом следственных действий. Один из первых руководителей отдела — Говард Тетен — восхищался «реверсивной психологией» Брассела и ее успешным применением в деле «Безумного бомбиста». В надежде получить более полное представление о том, как именно работает этот метод, он проштудировал все статьи, которые только смог найти. Но, к его величайшему удивлению, ни в одной из них не объяснялось, как устроен этот процесс. Поэтому в 1973 году Тетен поехал в Нью-Йорк к ушедшему на пенсию Брасселу с предложением обучить сотрудников отдела методам реверсивной психологии. Брассел рассмеялся и сказал, что хотя его расценки и не по карману ФБР, он все равно согласен помочь.

В то время как Тетен и Муллани считали Брассела едва ли не провидцем, в представлениях общественности этот метод был скорее трюкачеством, чем наукой. Да и сам его автор, Брассел, невольно подлил масла в огонь. В газетах приводились его слова: «Я закрыл глаза… Я увидел этого бомбиста — безукоризненно опрятного во всех отношениях… Я понимал, что позволил моему воображению взять надо мной верх, но ничего не мог с этим поделать». Многие из ветеранов Бюро отпускали шуточки о том, что реального психа видно и без психологического портрета. Но существование подобных взглядов не означало отсутствия потребности в профайлинге как таковом. Работники следственных органов из всех уголков страны отмечали резкий рост количества насильственных преступлений и негодовали по поводу отсутствия новых методов, способных помочь им разобраться в происходящем. В их рапортах описывались все более странные, непредсказуемые и запутанные случаи. Было совершенно очевидно, что методы преступников претерпевают изменения. Соответственно нуждались в изменениях и методы следственной работы.

Тетен и Муллани видели в криминальном профайлинге ответ на этот всплеск иррациональной преступности. Они усвоили, каким образом метод Брассела позволяет установить поведенческие и личностные особенности разыскиваемого преступника; оставалось лишь подготовить и утвердить процесс его применения в работе. Они разработали метод увязки улик с места преступления с конкретным типом личности вероятного виновного лица.

Впервые этот метод был успешно применен в расследовании трудного дела о поножовщине: изучив фактуру, Тетен безошибочно направил местных полицейских к одному из местных подростков. Это первое достижение привлекло внимание ФБР, после чего Тетену и Муллани предоставили возможность еще раз доказать эффективность их метода на примере собственного расследования.

Таким делом стало похищение ребенка неподалеку от города Боузман в штате Монтана. Летом 1973 года семилетнюю Сюзан Джегер увезли из палаточного лагеря в национальном парке. Преступник похитил девочку, проделав дыру в стенке палатки, в которой она была одна. Родители ночевали в своей палатке по соседству. Местная следственная группа в течение нескольких месяцев занималась поисками, но установить местонахождение девочки так и не удалось. К 1974 году дело заглохло, и его без особого энтузиазма передали в ОПА. Такое решение было скорее знаком отчаяния, чем доверия. Теперь судьба дела была в руках Тетена, Муллани и новобранца отдела Роберта Ресслера.

Команда отдела использовала основополагающий принцип профайлинга («поведение отражает свойства личности») и охарактеризовала похитителя как молодого белого мужчину, проживавшего в окрестностях Боузмана. По их описанию, это был склонный к убийствам вуайерист[16], расчленявший своих жертв и иногда сохранявший части тел в качестве сувениров. Этому описанию соответствовал главный подозреваемый по делу — двадцатидвухлетний ветеран вьетнамской войны Дэвид Майрхофер. Он был известен местным полицейским из-за его чрезмерного интереса к наблюдению за играющими на улице детьми. (В полиции были зарегистрированы многочисленные жалобы родителей на «странный интерес» Майрхофера к их детям.) Но убедительных доказательств причастности этого человека к данному преступлению не было, а без них руки следственной группы были связаны.

Перелом в деле наступил через несколько месяцев, когда в той же местности пропала восемнадцатилетняя Сандра Дикман Смоллган. Некоторое время она встречалась с Майрхофером, но затем довольно резко отказалась от его ухаживаний. Ее искали несколько дней, пока наконец в сарае на окраине города не обнаружили фрагменты тела, которые, как выяснилось позднее, принадлежали Сандре. Труп девушки расчленили, сожгли, а останки спрятали в бочке. Доставленный на допрос Майрхофер категорически отрицал свою причастность и даже вызвался пройти проверку на детекторе лжи. Проверку он выдержал «на ура», и это полностью реабилитировало его в глазах местных полицейских.

Впрочем, сотрудники ОПА не разделяли такой убежденности в невиновности Майрхофера. Они посчитали его расчетливым психопатом, в достаточной мере контролирующим свои эмоции для прохождения обычной проверки на полиграфе, и были уверены в его причастности к преступлению. Его действия соответствовали уже знакомой им модели поведения. Из собственного опыта сотрудникам ОПА было известно, что убийцы часто стараются каким-то образом поучаствовать в следственных действиях, что Майрхофер и сделал, сразу же вызвавшись пройти проверку на детекторе лжи. Это хороший способ наблюдения за ходом расследования с целью упреждения действий следственной группы. Но этой заинтересованностью преступники обычно себя и изобличали.

Исходя из одержимости Майрхофера наблюдением за детьми, истории его отношений со второй жертвой и его горячего желания помочь расследованию, сотрудники приступили к доработке психологического портрета преступника. Они добавили одну важную новую деталь: будучи маньяком, этот человек, по всей вероятности, получает наслаждение, раз за разом мысленно воскрешая свои преступления. Этим объяснялся и интерес Майрхофера к ходу расследования, и серийность убийств. Чисто интуитивно было сделано предположение о том, что убийца может позвонить родным жертвы в эмоционально значимую для них первую годовщину похищения. Тетен велел супругам Джегер быть наготове. Он посоветовал им на всякий случай держать рядом с телефоном магнитофон.

Убийца и в самом деле позвонил в первую годовщину похищения. С издевкой в голосе он сообщил безутешной миссис Джегер, что купил Сьюзен подарок на день рождения, и намекнул, что она еще жива и находится в Европе. Чтобы быть убедительнее, он даже упомянул о врожденном дефекте ногтей девочки.

Для изучения записи профайлеры без промедления привлекли эксперта ФБР. По его заключению, голос на пленке скорее всего принадлежал Майрхоферу. Но этого оказалось недостаточно. Согласно законодательству штата Монтана, экспертное заключение не считается основанием для выдачи ордера на обыск или арест. Обескураженные сотрудники ОПА изменили стратегию и начали копать дальше. Во время прослушивания записи у Патрика Муллани создалось впечатление, что Майрхофер может быть подконтролен женщине. Муллани предложил миссис Джегер съездить в Монтану и потребовать от Майрхофера объяснений. Надежда была на то, что при таком проактивном подходе Майрхофер не выдержит и сознается.

Миссис Джегер согласилась, однако, невзирая на ее мольбы рассказать о судьбе дочери, Майрхофер оставался спокойным и почти ничего не говорил. Тем не менее через несколько часов после возвращения миссис Джегер домой ей позвонил некий «Трэвис» и начал было говорить, что знает подробности похищения. Но не успел он продолжить, как миссис Джегер без обиняков сказала: «Ну, здравствуйте, Дэвид. Удивлена вашему звонку». Припертый к стенке Майрхофер заплакал и повесил трубку.

На следующий день миссис Джегер дала письменные показания под присягой относительно сходства голоса анонимно звонившего ей по телефону с голосом Майрхофера при их личной встрече. Этих показаний было достаточно, чтобы следствие получило долгожданный ордер на обыск. В доме Майрхофера были обнаружены припрятанные останки нескольких женщин, в том числе пальцы его бывшей подруги. Он был арестован и позже, без каких-либо эмоций, сознался в убийствах Сюзан Джегер и Сандры Смоллган, а также двух мальчиков, которых вот уже несколько лет искала полиция.

Через неделю Майрхофер повесился на полотенце в своей тюремной камере. Такой переход от полного отсутствия эмоций во время дачи признательных показаний к их очевидному всплеску в виде самоубийства указывал на наличие давно сформировавшегося замысла покончить с собой в случае поимки. В конце концов, он испытывал чувства только к самому себе.

Изобличение Майрхофера стало первым случаем поимки серийного убийцы с помощью разработанного в ФБР новаторского метода профайлинга. Возможно, данный случай нельзя считать хрестоматийным примером профайлинга из-за скоропалительности подходов и отсутствия четкой связи между анализом и прогнозом, но тем не менее он послужил доказательством того, что у поведенческого анализа есть все возможности стать надежным инструментом следственной работы.

«Если бы не профайлинг, мы бы так и не установили самого вероятного подозреваемого по этому делу, — сказал Ресслер. — И он продолжил бы убивать. Ведь у местных оперативников было сколько угодно оснований не рассматривать Майрхофера в качестве убийцы. А правильный ответ был за нами».

И все же, хотя в целом Майрхофер соответствовал психологическому портрету разыскиваемого неизвестного преступника, методологическая и практическая стороны профайлинга нуждались в многочисленных доработках. Внимательно изучавшим это дело было затруднительно обнаружить какую-либо четкую связь между анализом и прогнозами профайлеров. В сущности, в данном случае многое определялось спонтанными решениями и интуацией. Ремарка Муллани: «У меня создалось впечатление, что Майрхофер может быть подконтролен женщине» показывает, что сотрудники в большей степени полагались на свои внутренние убеждения, чем на системные подходы.

Ресслер понимал, что для проведения успешных расследований профайлеры нуждаются далеко не только в чутье. Им нужно опираться на некую сравнительную базу. Он воочию убедился, что чем больше информации о насильственных преступлениях накапливается в ОПА, тем успешнее работают сотрудники отдела. Закрытые дела дают базу для понимания текущих. Отчасти по этой причине он взял шефство над Дугласом в конце 1970-х годов: это была возможность делиться знаниями и информацией с новоиспеченным профайлером без заранее сформированных представлений. По той же самой причине впоследствии он проявил интерес и ко мне. Ресслер понял, что вопросы, поставленные в моем исследовании об изнасилованиях, имеют целью выявление внутренней мотивации преступника. На него произвело впечатление то, каким образом я умудрилась перевести невероятно сложную человеческую тему травмы на язык количественной информации и обоснованных научных данных. Он верил, что у меня получится применить аналогичные методы для понимания на первый взгляд иррационального мышления серийных убийц. И, что еще более важно, он верил в меня.

* * *

Мы с Ресслером сразу же поладили, а затем прониклись взаимным уважением друг к другу. Я высоко ценила его видение криминального профайлинга, а он ценил мою дотошность в исследовательской работе, результаты которой ложились в основу всех аспектов профайлинга.

Мы решили разбить нашу работу на три этапа, каждый из которых строился на результатах предыдущего. А поскольку никто и никогда не пытался разобраться в психологии серийных убийц, нам следовало сделать так, чтобы каждый этап имел самостоятельную ценность.

Первый этап был продолжением усилий Ресслера и Дугласа в области анализа безмотивных преступлений. Впрочем, мы достаточно быстро убедились, что эти преступления были отнюдь не безмотивными. Обычно в них присутствовала сексуальная подоплека, часто остававшаяся незамеченной в ходе первоначального расследования. Наша цель состояла в создании некоего каталога типов преступников с тем, чтобы можно было сопоставлять их схожести и различия.

На втором этапе рассматривались серийные убийцы. Он был ориентирован на анализ информации из архивов полиции, судебных дел и, самое главное, из интервью с тридцатью шестью осужденными убийцами, в преступлениях которых присутствовали элементы сексуального насилия. Задача второго этапа состояла в том, чтобы проникнуть в глубины сознания преступников и увидеть их истинную сущность, определяемую моделями поведения и поступками.

Третий этап предусматривал развитие собственно криминального профайлинга. Это была своего рода квинтэссенция знаний, почерпнутых в ходе первого и второго этапов. Понимая устройство сознания убийцы в виде набора основных составляющих психики, поведения, фантазий и интенций[17], мы сможем использовать эти сведения в процессе создания психологического портрета преступника. Мы понимали свою задачу именно так, поскольку, по сути своей, серийные убийцы следуют определенной модели поведения. И при ближайшем рассмотрении становятся понятными даже их самые иррациональные действия.

Еще в самом начале первого этапа работы мы пришли к выводу о том, что в картине преступления обычно присутствуют закономерности, позволяющие определить его принадлежность к одному из трех типов. Это организованные (спланированные и продуманные), дезорганизованные (незапланированные и спонтанные) или смешанные (сочетающие в себе особенности как организованных, так и дезорганизованных) преступления. Различия между ними связаны с появлением и развитием фантазий об убийстве.

Организованный убийца всегда имеет четкий план и выслеживает или поджидает подходящую жертву. Импульсивную агрессию дезорганизованного убийцы провоцирует некое событие. А убийца смешанного типа обычно действует по заранее намеченному плану, но если происходит «сбой», то преступник мгновенно превращается в дезорганизованного.

Эта классификация не только стала основополагающим элементом нашего способа определения типа личности и модели поведения, но и позволяла правоохранительным органам более четко описывать и понимать различные виды насильственных преступлений.

Приняв эту классификацию, мы распределили тридцать шесть осужденных убийц на организованных и дезорганизованных, чтобы более детально описать модели поведения и личностные особенности, присущие каждой из этих групп. При этом обнаружились удивительные закономерности.

Так, организованные преступники обычно имели средний или выше среднего уровень интеллектуального развития, но отдавали предпочтение неквалифицированному и низкооплачиваемому труду. Обычно они росли в достаточно стабильных семьях, были общительными, социально адаптированными и сексуально грамотными людьми. В том, что касалось их преступлений, они были более методичными и уделяли особое внимание тому, чтобы избежать ареста. Как правило, их нападения можно было связать со стрессом или провоцирующим событием, но они были достаточно осторожны в выборе жертв — практически всегда это были одиноко живущие женщины. Кроме того, в большинстве своем организованные преступники имели привычку брать «сувениры» в память о жертве. Часто они хранили газетные вырезки и другие реликвии, помогавшие продлевать удовольствие от совершенного преступления. В большинстве случаев чем дольше им удавалось избегать поимки, тем агрессивнее и регулярнее становились их нападения.

В свою очередь, дезорганизованные преступники, как правило, обладали умственными способностями ниже среднего, росли в нестабильных семьях, работали от случая к случаю и обычно жили одни или с родителями. Они не адаптировались социально, имели прирожденную склонность к обсессиям[18] и могли не испытывать полового удовольствия или питать отвращение к половым сношениям. Свои преступления дезорганизованные убийцы совершали импульсивно, практически не задумываясь о возможности поимки. Часто их жертвами были знакомые. Они бывали крайне жестоки как в способах нападения, так и в последующем изувечивании тел. Благодаря неподготовленности преступлений и уликам, присутствовавшим в постпреступном поведении, таких убийц было легче поймать.

Наличие двух разных типов преступников и тридцати шести уникальных примеров убийц с полной информацией об их преступлениях и фактурой, собранной в ходе следственных действий, относились к существу первого и второго этапов исследования криминальной личности. При этом они давали нам базовый шаблон психологического портрета, который можно было использовать в работе по нераскрытым делам.

Теперь проблема состояла в интерпретации этой информации применительно к задачам третьего этапа. Нам предстояло найти подход, при котором уже существующие знания о преступниках в сочетании с материалами следствия позволяли бы точно установить мотивы и характерные особенности лица, совершившего преступление.

Глава 5

Убийца женского рода

Даже в середине 1980-х годов в ФБР все еще сохранялось ошибочное мнение о том, что профайлинг в большей степени интуиция, а не совокупность технических приемов. Мне было трудно понять это упорное нежелание признать роль науки в разработке этого новаторского метода следственной работы. Высшее руководство Бюро оставалось безучастным и к нашей исследовательской деятельности, и к профайлингу как таковому.

А тем временем молва об успешности нашего метода стала стремительно распространяться, и нас буквально завалили настоятельными просьбами помочь региональным правоохранительным органам в работе по их самым сложным делам.

В январе 1984 года руководство Бюро наконец-то вняло страстным мольбам нашего начальника Депью и утвердило увеличение штата отдела на четыре единицы. Однако новые сотрудники приходили из совершенно иной сферы деятельности и нуждались в обучении. В начале лета я прервала свою научную деятельность, чтобы полностью сосредоточиться на совместной работе с коллегами из Куонтико.

Мне выделили закуток в конференц-зале на пересечении двух коридоров. Большую часть помещения занимали шесть громадных архивных шкафов, набитых разложенными в хронологическом порядке папками с материалами дел ОПА. Для меня это была идеальная обстановка. Казалось, я нахожусь в самом центре событий, окруженная коллективным знанием о серийных убийцах и их преступлениях.

На тот момент мы записали тюремные беседы с более чем пятьюдесятью одиозными убийцами. Никто из наших собеседников не таился. Они с готовностью рассказывали о том, как выбирали жертв, что происходило во время нападений, какие сувениры они брали, какое значение имела для них порнография, чем они занимались и о чем думали после совершения преступлений… Убийцы отвечали на десятки вопросов, призванных пролить свет на их криминальные наклонности. Типичность их ответов поражала воображение. Изучение этих материалов показало, что у всех картин преступлений и у всех преступников есть общие черты, свидетельствующие об отнюдь не случайном характере этих актов агрессии. Так, пятьдесят один процент проинтервьюированных обладал умственными способностями выше среднего уровня, семьдесят два процента эмоционально дистанцировались от своих отцов, а восемьдесят шесть процентов имели в анамнезе психические заболевания. Анализ этих данных позволил впервые выявить очевидные закономерности поведения серийных убийц, отличные от обычного человеческого поведения.

Впервые ознакомившись с моими результатами, Ресслер облегченно вздохнул.

— Признаться, я больше всего опасался, что эти данные будут полностью противоречить тому, чем я тут занимаюсь последние пару лет, — сказал он.

Я его прекрасно понимала. Чтобы понять сущность преступника, мы пробирались в его сознание, и это занятие было сопряжено с серьезным риском. Это была встреча с реальным ужасом. Исхудание и боли в области сердца были распространенным явлением среди сотрудников ОПА. Самым печальным примером был Дуглас. В 1983 году он занимался расследованием в Сиэтле, где был госпитализирован с острым менингитом. В больницу его доставили на «скорой помощи» в бессознательном состоянии. Для полного выздоровления ему потребовалось провести несколько месяцев у себя дома в Виргинии. «Я подумал, что это расплата за шесть лет охоты на извергов рода человеческого», — сказал он мне. После этого случая я взяла за правило регулярно встречаться с коллегами для проверки эмоционального воздействия дел, которыми мы занимались. Мы были обязаны подбадривать и поддерживать друг друга всеми возможными способами.

Таким образом, летом 1984 года я пришла ко второму направлению своей работы.

Мне было интересно разобраться не только в психологии преступности. Я хотела выяснить, как устроено сознание наших сотрудников. Если их цель состояла в том, чтобы проникнуть в голову неизвестного преступника, то мне нужно было понять, как именно они это делают, чтобы усовершенствовать методологию профайлинга. Я обращала внимание на их индивидуальности и модели поведения, записывая результаты своих наблюдений. Некоторые мыслили образно и воссоздавали в своих головах картины преступлений. Кто-то выстраивал свои мысли в виде опросных листов. А некоторые каждый раз приступали к работе непредвзято, кропотливо формировали свое мнение и выносили его на суд всех остальных. При этом, невзирая на эти различия, более чем в восьмидесяти процентах случаев сотрудники приходили к одним и тем же выводам. Это было невероятно.

Например, во время расследования дела Джона Жубера Ресслер предположил, что преступник должен быть худым. Он пришел к такому выводу, поскольку убийца сбрасывал тела жертв недалеко от шоссе, по всей видимости, будучи не в силах оттащить их подальше. Хэйзелвуд тоже считал, что неизвестный преступник должен быть худощавым, но исходил из размера его следов. Оба наделили разыскиваемого «хрупким телосложением», но исходили из разных предпосылок, скорее всего обусловленных различиями в опыте следственной работы.

Такая схожесть порождала несколько вопросов: каким элементам профайлинга можно научить, какие можно отточить на практике и как можно оценить способности сотрудника к профайлингу? Мне показалось, что наступило удачное время, чтобы разобраться в этом. Второе поколение профайлеров — агенты Рон Уокер, Билл Хэйгмайр, Джадсон Рэй, Джим Райт и стажер Грег Купер — как раз только начинало участвовать в работе по активным делам. И если наши новенькие успешно научатся анализировать, реконструировать и классифицировать поведенческие особенности неизвестного преступника на основе информации о его преступлении, то мы поймем, что профайлингу можно обучить. Исходя из этого опыта, мы будем обучать новых сотрудников и работников правоохранительных органов в будущем.

Пополнение в виде четырех агентов и стажера было огромным подспорьем. Теперь мы могли не только брать в работу больше дел, но еще и расширить их тематику. До сих пор вся наша работа, как практическая, так и научная, касалась серийных убийств, совершенных преимущественно белыми мужчинами в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет. Их методы и мотивы могли существенно разниться между собой, но демографические характеристики были примерно одинаковыми. Отчасти это было просто отражением того, что представляли собой известные серийные убийцы того времени.

Но это было еще и проявлением одного серьезного недостатка правоохранительной системы в целом. В конце 1970-х и начале 1980-х годов дела белых жертв расследовались более тщательно, чем дела, затрагивавшие представителей национальных меньшинств. И это была постыдная правда.

Оставаясь одной из очень немногих женщин в Академии, я, возможно, острее других воспринимала социальные вопросы. Я знала, каково это — чувствовать себя белой вороной, и научилась ценить преимущества своего видения ситуации. Мне часто случалось объяснять, что сотрудники другого социального и этнического происхождения помогли бы нам лучше понимать этническое и социокультурное многообразие преступности и учитывать его в своей работе. Обычно мне сочувственно кивали в ответ, только и всего. Однако это изменилось, когда в составе второй волны профайлеров в ОПА появился Джадд Рэй. Он был первым чернокожим сотрудником нашего коллектива, и мы с ним быстро стали союзниками. Он понимал всю важность выталкивания ОПА из зоны комфорта. Он был согласен с тем, что профайлинг может быть эффективен не только в рамках узкой демографической группы убийц. Нам оставалось только доказать это. И нужно было дело, которое подчеркнуло бы значение нашего метода как новаторского переосмысления процесса расследования вне зависимости от любых непредвиденных особенностей личности убийцы. И такое дело появилось. В один из дней 1984 года оно легло на стол агента Рона Уокера.

На следующее утро мы вшестером — я проследила за тем, чтобы среди нас был и Рэй, — собрались в бомбоубежище. В роли ведущего профайлера выступал Уокер. «Для нашей команды это может быть впервые. Есть свидетель этого преступления. И, похоже, его совершила женщина». Он выключил свет и направил луч проектора на дальнюю стену.

* * *

В субботу 23 июня 1984 года пятнадцатилетняя Кирстен К. находилась у себя дома в богатом предместье калифорнийского города Оринда. Она собиралась поехать на некий загадочный ужин, где ее должны были принять в местную общественную организации Bob-O-Links. Дело было нешуточное. Стать «бобби», как называли девушек из этого сообщества, значило резко повысить свой социальный статус и значительно расширить круг общения. Поэтому, когда несколькими днями раньше маме Кирстен позвонила неизвестная женщина и рассказала про этот ужин, вся семья очень обрадовалась. Звонившая объяснила, что ужин будет проходить в секретном месте и она заедет за Кирстен в половине девятого вечера.

Родители и младший брат Кирстен уехали на бейсбольный матч, а она сама дожидалась, когда за ней приедут. Около 20:30 Кирстен услышала во дворе автомобильный гудок. Она выбежала из дома и уселась на пассажирское сиденье потрепанного оранжевого Ford Pinto. Доехав до расположенной неподалеку пресвитерианской церкви, машина остановилась. Около получаса оттуда никто не выходил, а потом Кирстен вылезла из машины и направилась к стоявшему неподалеку дому друзей ее семьи Арнольдов и постучалась. Открывшая дверь миссис Арнольд выслушала рассказ Кирстен о проблеме: «Эта моя знакомая, Джелл, она ведет себя как-то очень неадекватно и не хочет везти меня обратно домой». Потом Кирстен попросила разрешения воспользоваться телефоном Арнольдов, чтобы позвонить родителям. Вид девушки показался миссис Арнольд странным, и она пригласила ее в дом. Дозвониться до родителей у Кирстен не получилось, и она согласилась на предложение мистера Арнольда подвезти ее домой. Около 21:40 они уехали.

Во время поездки Арнольд заметил, что за ними неотступно следует оранжевый Ford Pinto. «Это та девушка, с которой ты была?» Кирстен ответила утвердительно, но сказала, что все нормально, и сразу же перевела разговор на школьные дела и своих подруг. Когда они подъехали к дому семьи К., оказалось, что родители еще не вернулись. Кирстен сказала Арнольду, что пока посидит у соседей. Он решил дождаться, когда девушка зайдет к ним в дом. Спустя пару минут он заметил, что со стороны лужайки перед домом соседей к стоящей у крыльца Кирстен стремительно приближается женщина. Арнольд услышал звуки перепалки, а затем увидел, что Кирстен оседает наземь. Пару секунд спустя нападавшая выбежала на улицу, запрыгнула в тот самый Pinto и, резко развернувшись, умчалась прочь.

Дальнейшее происходило на глазах у множества очевидцев, но по большей части это был полный хаос. На шум выбегали соседи, зажигая свет на верандах своих домов. Кирстен тем временем встала и побрела к машине Арнольда. Она тяжело оперлась на багажник, оставив на нем отпечатки своих окровавленных рук. Арнольд был в нерешительности: остаться с девушкой или преследовать автомобиль с женщиной, напавшей на Кирстен? Он все же решил остаться и, увидев, как вместе с машиной «скорой помощи» к дому подъехала полиция, подошел к полицейскому и рассказал ему об оранжевом Pinto и о словах Кирстен насчет неадекватной знакомой.

В это время домой вернулись родные Кирстен. На месте происшествия на мгновение воцарилась тишина, сменившаяся смятением родителей при виде дочери на носилках в машине «скорой помощи». Она была вся в крови. Девушку доставили в близлежащую больницу и сразу отправили на операционный стол, но ничего не помогло — час спустя она скончалась.

Следственная группа немедленно приступила к работе, сосредоточив усилия на главной зацепке — машине убийцы. Полицейские проверили 750 желтых и оранжевых Ford Pinto, но так и не нашли ничего, что связывало бы хоть одну из этих машин с убийством Кирстен.

Затем полицейские отыскали еще трех свидетелей. Первым был сосед Арнольдов, видевший припаркованный неподалеку Pinto во время своей вечерней прогулки. Он заметил, что сидевшая за рулем женщина чем-то расстроена, подошел поближе и спросил, все ли у нее нормально. Она отмахнулась, сказав: «Я в порядке. Оставь меня в покое». На этом их общение закончилось.

Еще одними свидетелями была юная пара. Они тоже были на парковке у церкви, куда местные старшеклассники обычно приезжали потусоваться. Они видели, что подъехавший Pinto простоял там около тридцати пяти минут. К сожалению, пара не смогла описать ни Кирстен, ни человека за рулем, да и вообще не присматривалась к тому, что происходило в машине.

* * *

— Вот, собственно, и все по этому делу. — Уокер закрыл свою папку. — За несколько месяцев никаких других зацепок. Дело подвисло. Но давайте я добавлю кое-что по результатам судмедэкспертизы. Пять колотых ран плюс один глубокий порез на правой руке, полученный при попытке защититься. Два глубоких ножевых удара в спину разорвали правое легкое и диафрагму жертвы. — Уокер показал несколько слайдов с фотографиями ранений на теле девушки. — Теперь по результатам вскрытия. На этих фото видно, что одним из ударов ей распороли печень. Еще две раны на груди, затронувшие ее левое легкое. Похоже, она просто захлебнулась собственной кровью. Признаки сексуального посягательства отсутствуют. Теперь вопросы.

— А что со свидетельскими показаниями? — поинтересовался Рэй.

— Вот это как раз одна из наших проблем, — качнул головой Уокер. — Как от свидетеля, от Арнольда не слишком много толку. Он был в полном шоке. Не мог вспомнить номер той машины, не мог описать человека, пробежавшего рядом с его машиной. Сказал только, что это была темно-русая женщина, одетая вроде бы в спортивный костюм. Даже про возраст сказал только «не старая и не молодая». В местном полицейском управлении пробовали получить показания с помощью гипноза, но так ничего и не добились. Другие свидетели — парочка, которая целовалась в своей машине — вообще стояли в дальнем углу парковки и видели только, что жертва вылезла из Pinto и ушла.

— А ты уверен, что это был один и тот же Pinto? Тот, который забрал ее из дому, и тот, за которым потом погнался Арнольд? — спросил Рэй.

Уокер ответил несколько раздраженно:

— Оранжевый Pinto забрал ее из дому. Оранжевый Pinto видели на парковке у церкви. Оранжевый Pinto тут, оранжевый Pinto там, везде один и тот же автомобиль. Если тебе требуются дополнительные доказательства, то есть масса очевидцев, которые описали эту машину как битую и явно не первой свежести.

— Ладно-ладно, Уокер. Я просто спросил. — Дуглас шутливо поднял руки, как бы сдаваясь. — У меня очевидный вопрос: а хоть ужин-то Bob-O-Links в тот вечер устраивала?

— Нет, никаких новых членов в тот вечер не принимали. Кстати, давайте вернемся к этим самым Bob-O-Links. Сама по себе организация небольшая. Наверное, 20–30 девушек. Это своего рода женский клуб, но только для своих, обычно тех, кто побогаче. Члены клуба помогают в местной больнице, что-то вроде волонтерской помощи. Но в этот день практически никого из них не было в городе — они уехали на Гавайи.

— А что известно об орудии убийства? — сменил тему разговора Ресслер. — Его так и не нашли?

— Не нашли. И никто из свидетелей его не видел. Мы можем лишь предположить, что это был большой нож, скорее всего охотничий. Хотя это не точно. По заключению судмедэксперта, раны причинены однолезвийным клинком достаточно приличного размера. Следователи нашли на месте какой-то столовый нож, но к нападению это отношения не имеет.

— Криминалисты нашли что-то еще, кроме этого столового ножа?

— Практически ничего. Разве что кровавый отпечаток пальца на перилах крыльца, и он не принадлежал жертве. К сожалению, отпечаток только частичный, для проверки по базам не годится.

— Давайте вернемся к жертве, — вступила в разговор я. — Как она себя вела? Что говорят об этом свидетели?

— Девушка не паниковала. Арнольд и его жена назвали ее озабоченной и немного расстроенной. Вот и все.

— А что с виктимологией и психологическим портретом жертвы? — спросила я.

Уокер полистал свои записи.

— Это пятнадцатилетняя школьница. Очень привлекательная. Популярная в школе, из гламурной тусовки, дома такая вся из себя принцесса, мама с папой потакали любым ее прихотям. В семье есть другие дети, но она старшая. С точки зрения виктимологии в ее прошлом нет факторов повышенного риска. Хорошие отношения с подругами, с мальчиками в школе, со взрослыми. Нет никаких фактов ее сексуальной распущенности. Сверстники даже называли ее динамисткой — она из тех, кто заводит парней, но всегда отшивает, когда дело доходит до чего-то серьезного. Единственное, что выглядит несколько необычно, пусть не для Калифорнии, но для пятнадцатилетней девочки вообще, так это то, что ей нравилось время от времени нюхнуть кокса или курнуть травки. Еще ей нравилось вволю попить пивка, вплоть до нетрезвого состояния. Зависимостью это назвать нельзя, но на вечеринках она любила оттянуться. Но, повторюсь, для калифорнийской старшеклассницы в этом нет ничего необычного.

— А этот мужчина, который вез ее домой, Арнольд… Мы точно уверены в его непричастности? Довольно странно, что он не смог описать преступника получше, хотя нападение произошло буквально у него на глазах, — сказал Ресслер.

— Да он был просто в ужасе. Все это было для него слишком неожиданно.

— Понимаешь, по мне это выглядит странным, — продолжил Ресслер. — Я спрашиваю себя: а не знал ли он убийцу? Может, это была другая школьница, которую он старается выгородить?

— Секундочку, — вмешалась я. — Можешь прояснить кое-что, пока мы не перешли к профайлингу? Ты говоришь, что погибшая была очень популярной девицей, так? Так, может быть, она говорила с кем-то из своих подружек, которые состоят в этом клубе, и рассказала про этот ужин с приемом в члены? Ей наверняка сказали бы, что ничего такого не планируется, разве нет?

— Интересный вопрос, — согласился Уокер. — Кристен действительно звонила одной из своих подруг, чтобы поговорить про этот ужин. Сама эта подруга была из «бобби», но ничего об этом не знала. Тем не менее они обе решили, что, может, что-то на самом деле и планируется, просто не всем об этом сообщили. Это же типа тайное общество.

— Значит, мы вычисляем кого-то из «бобби». Иначе зачем бы жертве садиться в эту машину? Не говоря уже о том, чтобы столько времени сидеть в ней на парковке, — сказал Хэйзелвуд.

— Ага, стало быть, мы уже переходим к профайлингу, — сказал Уокер. — Ну, хорошо. Но уверенно говорить о том, что это кто-то из «бобби», нельзя. Проблема в том, что позвонили не жертве, а ее маме. И я считаю, что это было сделано специально. Своего рода маскировка. С другой стороны, понятно, что звонил кто-то, кто отлично знает, как устроена процедура вступления в этот клуб. Так что, возможно, ты и прав. Маловероятно, чтобы жертва села в машину к кому-то не из клуба, поскольку посторонние не участвуют в процедуре вступления.

Затем свою версию начал излагать Дуглас:

— Вот как я это вижу. По моему мнению, жертва и убийца были знакомы и, возможно, общались. Но родные и друзья жертвы об этом не знали. Как верно заметил Уокер, мы имеем дело с лицом женского пола, состоящим в этом клубе или как минимум наслышанном о нем. Совершенно очевидно также, что сидевшая за рулем Pinto хорошо знает эти места, поскольку привезла жертву туда, где часто собираются местные подростки. Вполне вероятно, что это могла быть старшеклассница, поскольку девушка помладше вряд ли смогла бы спланировать ситуацию таким образом. Или это была недавняя выпускница школы, вынужденная по каким-то причинам оставаться в городе и раздраженная этим обстоятельством. Налицо явное несовпадение между организованным характером подготовки преступления и полной дезорганизованностью его совершения. На глазах у сидящего в машине свидетеля подбежать к жертве, зарезать ее и убежать опять-таки на глазах у того же свидетеля. Дважды попасться на глаза одному и тому же очевидцу. Это безрассудство.

— Да, такое сочетание плановости и дезорганизации — важный момент, — согласился Хэйзелвуд, подхватывая мысль Дугласа. — Но нужно подумать, в чем на самом деле состоял план. Не думаю, что в убийстве, потому что для этого была масса других возможностей. Хотя бы во время их получасового сидения в машине на парковке, да и по пути туда.

— Разумно, — кивнул в знак согласия Уокер. — Что-то произошло на той парковке, что-то резко ухудшившее ситуацию. Какой-то конфликт. Жертва вылезает из машины со словами вроде: «Ну на фиг, я пошла. А ты ненормальная». И это все вызывает у той девицы такую злость и бешенство, что она едет за жертвой до ее дома, вылезает из машины и набрасывается на нее.

— Это был крайне дезорганизованный, импульсивный поступок, — продолжил мысль Дуглас. — Она не планировала убийство, ей просто хотелось по той или иной причине побыть вместе с этой девушкой. Возможно, у нее были романтические намерения.

— Итак, похоже, все согласны, что в психологическом портрете убийцы мы исходим из того, что это лицо женского пола старшего школьного возраста, — сказала я и, увидев несколько утвердительных кивков, продолжила: — Но тогда как сюда вписывается охотничий нож? Если это не более чем случайное орудие, то зачем бы старшекласснице возить его в своей машине?

— Но мы ведь не знаем, была ли это ее собственная машина или взятая на время у друзей или родственников, — сказал Уокер. — И во втором варианте нож мог оказаться там вне зависимости от ее намерений.

— С учетом виктимологии важным фактором является также возраст и состояние этой машины, — сказала я. — И они указывают на экономическое неблагополучие, сильно контрастирующее с богатым районом, в котором произошло преступление. Состояние машины говорит о более низком экономическом статусе, который, вероятно, усугубил опасения по поводу собственной несостоятельности.

— По-моему, вот что крайне важно, — вмешался Ресслер. — Забудем на минутку об этом автомобиле. У нас девушку очень изощренным способом выманивают из дому и затем убивают ножом, а такой выбор оружия обычно указывает на заранее спланированное убийство. При этом жертва и убийца находятся наедине друг с другом довольно долго, но жертва выходит из машины целой и невредимой. И теперь некоторые из вас говорят, что это убийство было непредумышленным, а орудие убийства случайным. Чертовски смелый вывод из факта наличия всей этой подготовки и зарезанной девушки.

— Наверно, дело в чем-то, чего мы пока не знаем, — возразил Дуглас. — Должно же быть какое-то объяснение этому долгому сидению в машине и такой импульсивности нападения.

— Давайте вернемся к портретированию, — сказал Уокер. — Мы согласились, что это дезорганизованный тип убийства. Похоже, что мы согласны и в том, что преступница как минимум какое-то время проучилась в старших классах и, скорее всего, жила в этой местности. Что касается этих «бобби», то для них характерен средний или выше среднего уровень интеллекта, но учатся они довольно посредственно, поскольку их больше интересует положение в обществе, а не получение знаний. На момент совершения преступления нападавшая жила или работала в этой местности. Хотя определенные способности к общению с окружающими у нее есть — опять-таки исходя из ее принадлежности к этому клубу, — но экономически она относится к более низкому слою общества и поэтому испытывает дополнительные трудности с обзаведением настоящими друзьями. Я бы сказал, что это указывает на вероятность регулярного употребления алкоголя и наркотиков, которые компенсируют комплексы и подавляют нервозность. Полагаю, с учетом возраста наличие судимостей можно исключить, хотя факты связанных с наркотиками мелких правонарушений могли иметь место.

— Да, примерно так, — сказал Ресслер. — Хотя неплохо бы получше разобраться в том, что произошло в машине. Конфликт наверняка был очень серьезный, раз вызвал такую агрессию.

— Наркотики, — отозвался Дуглас.

— Может быть, сделаем краткий экскурс в постпреступное поведение? — предложил Хэйзелвуд. — Энн, здесь очень пригодились бы твои соображения. У тебя лучше получится с психологическим обоснованием, потому что даже после двадцати лет в браке я все равно не понимаю, как мыслят женщины.

— Вообще-то дельная мысль, — сказал Уокер. — Постпреступное поведение в данном случае имеет важное значение. В первую очередь налицо вопрос об орудии убийства. Кто хочет высказаться?

Первым был Ресслер:

— Исходя из дезорганизованного характера нападения, преступница, вероятнее всего, избавилась от орудия убийства по пути домой. Скорее всего, недолго думая, она просто выбросила нож из окна. Я так уверенно говорю, что она села в машину и поехала прямо домой, потому что считаю, что прежде она ничего подобного не совершала.

— Соглашусь с Бобом, — сказала я. — Это был травмирующий опыт, а люди, не склонные к гомицидному[19] поведению, совершив нечто подобное, сразу же отправляются в какое-нибудь безопасное место. Туда, где можно отключиться от того, что произошло. Если рассматривать в данном случае старшеклассницу, она тут же вернулась бы в родительский дом.

— Ну, хорошо. Нож выброшен из окна машины по дороге домой. И если полицейские получат список подозреваемых, то смогут поискать вдоль самых вероятных маршрутов и найти этот нож, — сказал Дуглас.

— И еще: ей было нужно зачистить все следы внутри машины. Особенно если это был не ее автомобиль. Наверное, на следующее утро она даже встала ни свет ни заря, чтобы поехать на автомойку, — добавил Хэйзелвуд.

— Это очень показательный отрезок времени, — сказала я. — Она должна была заметно измениться сразу же после совершения преступления. Вполне возможно, что, вернувшись домой тем вечером, девушка ни с кем не общалась. Но ведь это старшеклассница, она живет с родителями, так что домашние могли обратить внимание на ее отрешенность и замкнутость в течение как минимум нескольких последующих дней. Она могла выглядеть нервной, раздраженной, встревоженной, погруженной в собственные мысли. Ее обычный режим дня мог сбиться. Она могла стать менее внимательной к своей одежде, меньше заботиться о своем внешнем виде.

— Слушай, Уокер, а местные полицейские не заметили ничего необычного на похоронах? — спросил Дуглас. — Мы знаем случаи, когда убийцы приходили на них и выглядели странно безучастными. Обычно они и с церковной службы уходят пораньше.

— Полиции она наверняка известна, — решительно заявил Ресслер. — У них не так много подозреваемых. Возможно, они уже опрашивали ее в ходе расследования и обратили внимание, что по сравнению с другими ребятами она заметно больше нервничала и огорчалась. Может быть, даже вызывалась помочь следствию.

— Ладно, народ, наверное, этого достаточно, — завершил обсуждение Уокер. — Я составлю психологический портрет и направлю его в полицию Оринды. Когда появятся новости, снова соберемся.

* * *

Вот и все. По окончании совещания привыкшие к такого рода трансформациям сотрудники мгновенно перешли от анализа страшных подробностей кровавой поножовщины к трепу о планах на предстоящие выходные, внутренней кухне офиса и бейсболе. Это было удивительно, но в то же время отчасти людей брали в ФБР именно по этой причине. Несмотря на различия между собой, все сотрудники ОПА обладали способностями сопереживать, не поддаваясь своим чувствам, и раскладывать по полочкам ужасы, не ужасаясь. Умение сохранять невозмутимость помогало им жить.

Мое же восприятие было иным. Работа с жертвами изнасилований не притупила мои чувства. Скорее, она помогла мне более полно осознать природу насилия и научила распознавать модели поведения и умыслы. Для этого я устанавливала своеобразный контакт с жертвой, знакомилась с ее историей и анализировала психологические основы случившегося. Таким образом я получала уникальное представление о психологическом портрете жертвы.

За это меня ценили сотрудники, в центре внимания которых обычно находился преступник. Меня часто привлекали к работе по делам, в которых нужно было объяснить различия в серии преступлений одного и того же преступника. Я помогала разобраться в межличностной динамике, например, в способах сопротивления жертвы или ее уступках ради самозащиты. Или высказывала мнение о том, какие ситуации могли спровоцировать или разозлить преступника. Но такой подход делал меня более подверженной эмоциям. Дела буквально застревали в моей голове. А когда преступников наконец ловили, я гордилась проделанной работой, но прежде всего испытывала облегчение.

Особенно это касалось дела «бобби». Из дюжины или около того дел, отработанных нашей командой профайлеров с начала 1980-х годов, оно было первым, где и нападавшей, и потерпевшей стороной были лица женского пола. В случае нашего успеха оно послужило бы громким утвердительным ответом на вопрос руководства Бюро о возможности применения профайлинга в работе по более широкому кругу дел. Такой ответ поступил спустя несколько месяцев, в декабре того же года.

Уокер сообщил мне, что арест наконец-то произведен. И добавил, что назначил повторное совещание с участием всех сотрудников.

* * *

— Итак, вот о чем я не сказал вам на нашем предыдущем совещании. Еще до начала нашей работы по этому делу у следствия уже был достаточно короткий список подозреваемых лиц. Вплоть до того, что одна из подозреваемых имела доступ к оранжевому Pinto, дружила с жертвой, училась в той же школе, состояла в организации «бобби» и по неизвестной причине отсутствовала дома в течение двух часов, соответствующих времени убийства. — Прежде чем продолжить, Уокер опередил нашу возможную реакцию: — Понимаю, понимаю ваши эмоции. Но местные полицейские исключили эту девушку после проверки на полиграфе, поскольку результаты не выявили ни одной попытки обмана.

— А как она объяснила свое двухчасовое отсутствие? Этот вопрос на полиграфе ей задавался? — спросил Дуглас.

— Она ответила, что подрабатывала няней. Кстати, так она и заполучила этот оранжевый Pinto своей старшей сестры. Развела и сестру, и родителей на эту свою историю про эту работу.

— Находчивая, — проворчал Рэй.

— Однако тут такая штука. Узнав про полиграф, я попросил прислать мне по факсу протокол и отдал его на проверку нашим ребятам. Они сказали, что тест был проведен спустя рукава. Сказали, что при другой постановке вопросов или при более корректных вопросах результаты могли быть совсем другими. И одного этого было бы достаточно, чтобы оставить ее в списке подозреваемых.

— Местным копам определенно нечасто случается расследовать убийства, — заметил Дуглас.

— Поэтому далее нужно было составить психологический портрет и предъявить его следственной группе, подчеркнув все совпадения с подозреваемой, которую они вычеркнули. Но проблема была бы с самой этой подозреваемой. К тому моменту у нее образовалось бы достаточно времени, чтобы объяснить себе это нападение, внутренне оправдать совершенное убийство. Мы с таким уже сталкивались. Убийца включает психологический механизм самозащиты с мыслями вроде: «Она это заслужила, выскочка, избалованная хамка. Плевать мне на нее. Она заслуживала смерти».

— Да, верно, — сказал Рэй.

— Поэтому на нашем предыдущем совещании по делу мне потребовалась помощь Энн с постпреступным поведением. Я знал, что смогу заставить следователей допросить эту подозреваемую еще раз. Но нужно было что-то, что заставит ее расколоться. Необходимо было снова провести ее через все события того вечера, включая ее поступки и мысли, даже самые сокровенные. В противном случае результат был бы нулевым. Нам нужно было ее полное признание. Я передал следственной группе психологический портрет, составленный Энн. Она согласилась пройти повторную проверку на полиграфе в ближайшую пятницу. Но вот что было странно: четыре часа предварительного опроса, потом полиграф как таковой, и после всего этого девица не спешит домой. Ей хочется поговорить с полиграфологом. Когда ей, наконец, это удается, она говорит: «По-моему, вы считаете, что это была я». Он говорит: «Да».

— Все понятно, — сказала я. — У нее было достаточно времени, чтобы выстроить защиту и внутренне оправдать содеянное.

— Именно так я и решил, когда результаты легли на стол. Но потом выяснилось следующее: всю субботу и воскресенье она пыталась поговорить со своей матерью, но та все не находила времени. А в понедельник утром, перед уходом в школу, девушка положила на комод записку и сказала: «Мам, лучше прочитай это, когда я уйду на занятия». Это было собственноручно подписанное признание в убийстве Кирстен К.

— Интересно получается, — сказала я. — Можно ознакомиться с этой запиской? Уверена, там очень понятно описано, что побудило ее сознаться.

Уокер кивнул, взял со стола листок и начал читать:



«Дорогие мама и папа. Я два дня хотела рассказать вам про это, но я так сильно вас люблю, что мне слишком тяжело. Так что я нашла простой выход. Фэбээровец… считает, что это сделала я. И он прав. У меня вышло смириться с этим, но я не способна выкинуть это из головы. Я не могу все время обманывать, это выше моих сил. Пожалуйста, все равно любите меня. Я не смогу жить, если вы не любите меня. Я погубила свою жизнь и вашу, не знаю, что мне делать. Мне стыдно и страшно. P. S. Умоляю, не говорите „как ты могла и почему“, потому что я сама не понимаю и не знаю, почему я это сделала».

* * *

Утром 12 декабря 1984 года мама Бернадетты Протти прочитала эту записку, после чего ринулась в школу, забрала оттуда свою дочь и отвезла ее в полицию. Шестнадцатилетняя Бернадетта отказалась говорить с кем-либо, кроме полиграфолога Рона Хилли, который проводил ее тестирование на «детекторе лжи». Давая признательные показания, Бернадетта рассказала, что не планировала убийство, вышло недоразумение, и что она хотела лишь одного — считаться своей.

Согласно признанию Бернадетты, все было связано с вечеринкой, запланированной на 23 июня, на которую ее не пригласили. Она знала, что туда приглашена Кирстен К., и решила выманить ту из дому на якобы прием в члены клуба. По словам Бернадетты, она думала, что если покажется на вечеринке для избранных в компании одной из самых популярных в школе девушек, то и ее наконец сочтут своей. После того как на парковке у церкви выяснилось, что никакого приема в члены клуба не будет, Бернадетта сказала: «Зато я знаю про ту классную вечеринку. Давай мы туда и поедем». Сначала Кирстен согласилась, но затем произошло что-то, так и не получившее полноценного объяснения, что заставило ее передумать. Она обозвала Бернадетту говнючкой и вылезла из машины. Именно тогда Бернадетта решила, что должна что-то сделать с Кирстен. Она испугалась, что с подачи Кирстен в школе пойдут разговоры о том, что она не в себе. А неприятие окружения было бы для нее невыносимым. Бернадетта пояснила, что нож оставила в машине ее старшая сестра. Якобы она собиралась с друзьями на пикник, а потом просто забыла его в машине. Такая вот странная версия.

* * *

По окончании совещания я попросила Уокера уделить мне несколько минут. И в профайлинге, и в ОПА он был еще новичком, и я подумала, что мне будет полезно узнать его мнение об этом преступлении.

— Это удачный исход. Родителям будет хоть немного легче, — начала я.

— Наверно, ее бы так и не уличили, если бы она сама не сдалась.

— Может быть. Правда, трудно сказать, как на это повлиял твой план с повторным допросом. Но вообще-то я хотела поговорить не об этом. Меня интересуют твои общие впечатления об этом деле. И вообще, почему ты решил сосредоточиться именно на нем?

— В тесте Бернадетты на полиграфе было кое-что, что обращало на себя внимание, — сказал Уокер. — Мне бросился в глаза ответ на вопрос: «Считаете ли вы, что известность важнее убийства?» Было похоже, что внутренне она оправдала себя и использует это чувство, чтобы успешно пройти полиграф. Кстати, я выяснил, что в ходе проверок полиграфолог Рон Хилли задает специфические вопросы, ответы на которые может знать только преступник. Пройти такой тест непросто.

— Как ты думаешь, это была просто ревность и страх быть отвергнутой?

Уокер слегка качнул головой и сделал короткую паузу.

— Думаю, что налицо кое-какие нестыковки. Но теперь все вопросы к суду. Мое мнение уже не имеет значения.

— Имеет, если мы сделаем из этого определенные выводы. И может иметь огромное значение для нашего следующего дела, кто знает.

— Ну, ладно, — начал Уокер, тщательно подбирая слова. — Если взглянуть на это дело ретроспективно, то, мне кажется, мы все еще очень многого не знаем. Посмотрим на алиби, которое ей предоставила старшая сестра. Она же соврала: пыталась как-то прикрыть ее отсутствие дома. Думаю, что и про нож она тоже сказала неправду. У меня сложилось впечатление, что врали и родители Бернадетты. Причем не потому, что догадывались, что их дочь совершила убийство, а потому, что знали, что она ездит без прав. Думаю, когда родителям впервые позвонили из полиции, они решили, что их дочь попала в аварию. И прикрывали ее, не зная, что она на самом деле натворила.

— Ну а как, по-твоему, было на самом деле? — спросила я.

— Я считаю, что в тот вечер девица взяла на кухне нож и положила его в машину. А иначе как: она просто пошарила под сиденьем да и нашла его? Это, извините за выражение, полная херня. Но при этом я считаю, что убийство она не замышляла. На самом деле, наверно, просто хотела припугнуть жертву этим ножом. Но, исходя из ее модели поведения, нетрудно догадаться, что было дальше. Ею овладел тот самый страх быть отвергнутой. Сойти за свою — это было единственное, что ее волновало.

— А почему ты не сказал об этом на совещании?

— Потому что все эти парни — опытные агенты, а субъектом расследования был не какой-нибудь знаменитый серийный убийца. Так, единичный случай. У этих парней есть дела и поважнее.

В тот момент мне захотелось сказать Уокеру, что его дело имело важное значение именно по тем причинам, по которым он счел его незначительным. На каждого серийного убийцу, вычисленного ОПА, приходились сотни, если не тысячи единичных случаев, дела по которым так и оставались нераскрытыми. Само по себе количество таких дел свидетельствовало о том, что именно в них мы могли быть особенно полезны. А для того, чтобы профайлинг заработал в таких масштабах, мы не могли ограничивать себя в способах мышления и подходах. Для этих дел требовалось все разнообразие нашего опыта, взглядов и представлений. Ведь именно это и составляло реальную суть методологии профайлинга. Лучше всего мы проявляли себя в коллективных усилиях. Мы раскрывали дела, разбирая их на мельчайшие детали и вновь собирая в общую картину с учетом наших уникальных знаний о соответствующих моделях поведения. Совместная работа была главным преимуществом ОПА, на которое нам следовало опираться.

Но я сформулировала все это короче:

— Любое дело имеет значение. Все они одинаково важны.

* * *

1 апреля 1985 года Бернадетту Протти признали виновной в убийстве Кирстен К. при смягчающих вину обстоятельствах и приговорили к девяти годам тюремного заключения. 10 июня 1992 года она вышла на свободу по УДО.

Во многих отношениях это дело было именно таким, какое было нужно ОПА. Оно получило широкую огласку, успешно завершилось и доказало, что профайлинг может обеспечить прорыв в расследовании вне зависимости от личности преступника и количества совершенных преступлений. Журналисты, освещавшие процесс, при всем их критическом отношении к ФБР, необычайно лестно отзывались о «новом следственном методе». Эта позитивная реакция в прессе стала еще одним переломным моментом в истории ОПА. В публичной плоскости она породила новое представление о профайлинге как о важной составляющей общей картины борьбы ФБР с насильственными серийными преступлениями. Однако гораздо важнее было то, что наконец-то наша работа получила одобрение высших эшелонов власти Бюро, то есть тех, кто принимает решения, контролирует бюджеты и утверждает штаты.

Глава 6

Мисси

Я обратила внимание на одно любопытное последствие успеха ОПА в деле Протти. Местные правоохранители не только стали обращаться к нам за помощью чаще и по поводу более разнообразных дел, но еще и адресовали свои запросы лично тому или иному профайлеру. И хотя мне было бы интересно поработать вместе с агентами по вновь поступающим запросам с мест, поездить по разным уголкам страны и насладиться новым уровнем известности, я довольствовалась наблюдением со стороны. Кроме того, я считала, что буду гораздо полезнее в Куонтико, а не в полевой работе. Но всему этому предстояло измениться.

Летом 1985 года нашей незамедлительной реакции потребовало одно дело в Иллинойсе. Речь шла о похищении семилетней девочки и ребенке — очевидце событий. Зацепок у следствия почти не было, а напуганный ребенок, который все видел, был не в состоянии говорить. Следственная группа остро нуждалась в его показаниях, и требовался специалист, который помог бы им в достаточной мере успокоить ребенка и получить от него столь необходимую информацию.