Она приезжает домой после полуночи. Проносится сквозь царящий в доме хаос: на полу валяются кроссовки и куртки, на столике у дивана — тарелка с засохшей пиццей. Дом пахнет ее семьей — неповторимой смесью грязной обуви, скошенной травы и старой мебели. Запах бергамота и травянистый запах спа — Элизабет специально ездила в город на распродажу, — казавшийся божественным, теперь стал резким и неуместным. Все неуместно. Как накрашенные губы и накладные ресницы у маленькой девочки.

Элизабет спешит наверх. Она позвонила Джеку из такси и знает, что он в их спальне. Она медленно открывает дверь. В комнате полумрак. Лампа на столике прикрыта футболкой Джека, чтобы максимально приглушить свет. Джек полусидит, полулежит на кровати, положив руку на то поднимающуюся, то опускающуюся спинку свернувшейся клубком Клемми. В тусклом свете трудно что-то разглядеть. Элизабет как завороженная делает шаг вперед. Рыжие волосы дочери разметались по подушке, как будто она плывет под водой. Клемми слегка раскраснелась и вцепилась ручкой в толстое зимнее одеяло — Элизабет отнесла его на чердак пару месяцев назад, когда разбирала летние вещи. В целом Клемми выглядит нормально. Джек сонно открывает глаза и смотрит, как Элизабет, едва касаясь, проводит ладонью по телу Клемми. Она не хочет будить ее, но ей необходимо ощутить живое тепло. Слава богу, я дома. Сейчас ей кажется безумием, что она хотела уехать и оставить их одних, что она наслаждалась поездкой. Элизабет смотрит на Джека: тот выглядит так, словно только что вернулся с мальчишника.

— Привет, — шепчет он.

Она целует его в щеку. От него пахнет, как от корзины с грязным бельем. Она берет его за руку, а затем снова поворачивается к Клемми.

— Когда она заснула?

Элизабет слегка дотрагивается до шелковистых волос дочери.

— После того как ты позвонила. Примерно час назад.

— Мерял температуру?

— Все так же, держится около тридцати девяти.

— Ты проверял, не появились ли у нее на груди пятна?

— С тех пор, как ты спрашивала час назад, нет.

По дороге домой Элизабет освежила свои знания о ветрянке. Макс переболел ею, когда был маленьким, а Чарли и Клемми нет. Она наклоняется к Клемми и пытается рассмотреть ее грудь под пижамой.

— Не надо, не тревожь ее. Пусть поспит.

Элизабет останавливается. Он прав, сейчас для нее лучше всего спать.

— Завтра утром позвоню в «неотложку».

Она начинает составлять в голове список дел.

— Я уже говорил: дежурный врач уверен, что это ветрянка, и нужно просто переждать ее, как любое вирусное заболевание.

— Да, но я хочу быть уверена. И ты ведь не сказал ему, что она не привита?

Она не хочет, чтобы это звучало упреком, — не сейчас, когда на Джека столько всего свалилось, — но ничего не может с собой поделать. Она чувствует, как прежний страх просыпается в ней. Теперь, когда она дома, следует все взять в свои руки.

— Элизабет, я сказал об этом по телефону, и врач наверняка все увидел в ее карточке. Да и это неважно: чем бы это ни было, Альба и Чарли тоже болеют. Но, может быть, не в такой острой форме.

— Ты сказал, что Чарли лучше.

— Перед сном он говорил, что все еще плохо себя чувствует и у него болит голова. Даже не рвался смотреть телевизор.

Тыльной стороной ладони Элизабет прикасается ко лбу Клемми. Он горячий и влажный. Глаза двигаются под закрытыми веками. Элизабет надеется, что она видит сон с ее любимыми русалками и пони. Она уже собирается пойти проверить, как там мальчики, когда на тумбочке у кровати беззвучно вспыхивает экран телефона Джека — это Эш. Джек смотрит на телефон, потом на Элизабет.

— Он уже раз пять звонил.

— Ну, так ответь.

Элизабет произносит это слишком громко; Клемми начинает ворочаться, затем снова замирает; волосы рекой струятся по подушке. Они оба смотрят на нее, потом друг на друга.

— Он звонил узнать, как дела. Очень волновался насчет Клемми. Это так мило с его стороны, учитывая, что Альба и Брай тоже болеют.

— Ты не говорил, что и Брай заболела.

Элизабет берет телефон Джека, который продолжает светиться. Вот почему Брай не отвечала на сообщения Элизабет. Но почему Эш звонит так поздно? Вдруг что-то случилось, вдруг ему нужна помощь? Она выходит из комнаты и отвечает на звонок.

— Эш? — тихо говорит она.

— Элизабет! — короткая пауза. — Ты дома!

— Я вернулась пораньше, вошла несколько минут назад.

— Ага, — она слышит, как по гладкому полу скрипит один из их стульев за шестьсот двадцать фунтов (Элизабет видела цену в интернете). — Как Клемми?

— Крепко спит. Температура все такая же, около тридцати девяти. Я думаю, что это ветрянка. Утром снова позвоню в больницу. Как Альба и Брай?

Он не отвечает.

— Как девочки? — повторяет она, на этот раз медленнее. — Эш? — говорит она громче.

Когда он наконец отвечает, голос у него глухой, словно он положил голову на руки.

— Элизабет, мне нужно кое-что тебе сказать.

— Что такое? Что-то с Альбой? — у Элизабет перехватывает дыхание, как будто Альба ее собственный ребенок. — Эш!

Ей так страшно, что она не может держать себя в руках.

Эш выдыхает, прежде чем продолжить:

— Это не ветрянка, Элизабет. У них не ветрянка.

— Что? Откуда ты…

— У них корь, — перебивает ее Эш. На этот раз он говорит четко.

— Что? Ерунда, у них не может быть кори. В отличие от Клемми, они привиты, у них не может…

И вдруг замолкает, потому что вдруг разом вспоминает все несостоявшиеся разговоры. Все те случаи, когда она цеплялась к Брай по поводу эгоистичных хипповых родителей-антипрививочников, а Брай сворачивала разговор. А затем она вспоминает и недавнее сообщение от подруги, и свое облегчение.

— Но Брай же сказала… Она написала, что Альба привита.

— От пневмонии и менингита.

— Что?

— Ей не делали КПК, Элизабет, и Брай не делали. У них корь, и мне очень, очень жаль, но, вероятно, у Клемми тоже.

— Но Чарли!.. Чарли болеет, а у него есть все при…

— Я видел его вчера. Он не болен. Или по крайней мере болен не так, как остальные. Я читал: иногда у привитых проявляются слабые симптомы, если они контактировали с зараженным. Возможно, это именно такой случай.

Элизабет опускает руку с телефоном. Она пока еще ничего не чувствует.

Джек выходит из спальни и одними губами спрашивает: «Что случилось?» — она молча передает ему телефон, и он спрашивает в трубку: «Эш? Что происходит?»

Элизабет проходит мимо него и спускается на кухню.

Под громкий стук своего сердца она подходит к кухонным полкам и впервые в жизни ей хочется что-нибудь разбить. Она берет огромную кружку. Она может запросто швырнуть ее на пол, но затем видит полустертый контур маленькой ножки Макса. Они обвели ее, когда Максу было всего несколько месяцев, эту кружку она разбить не может. Она берет другую, но это была любимая папина кружка, когда родители приезжали в гости. Тарелки? Нет, у них всего десять тарелок в комплекте, оно того не стоит. К тому времени, когда она находит простую некрасивую миску, идеальную для принесения в жертву, порыв уже иссякает. Вместо того чтобы разбить миску, она сама оседает на пол. Ей хочется зарыдать так, чтобы в груди стало больно, но она не может.

Они, мать их, врали. Она врала.

Элизабет слышит наверху скрип половиц под ногами Джека и его голос. Встает, все еще держа в руке миску. Она ставит ее обратно на полку и идет наверх, чтобы лечь рядом с Клемми и молча молить ее о прощении.

Она не знает, сколько времени прошло. Джек входит и садится рядом на кровать. Она чувствует внутри абсолютную пустоту.

Джек прочищает горло:

— Я позвонил на горячую линию. Они сказали, чтобы Клемми не контактировала с другими людьми, и нужно вызвать терапевта на дом, а не ехать на прием в понедельник. Они возьмут анализы и определят, корь это или нет. Они говорят, сыпь обычно начинается со лба и что у Клемми во рту могут быть маленькие пятна с белыми точками в середине, — Элизабет все это, конечно же, знает, но она не перебивает Джека. — Сказали, ей нужно больше пить и следить за температурой. Что можно давать ибупрофен или парацетамол. В общем, меня успокоили, сказали, что корь неприятная болезнь, но она проходит, и Клемми будет в порядке. Помнишь, еще несколько лет назад считалось, что ею надо обязательно переболеть, а сегодня так думают про ветрянку. Клемми скоро поправится.

Она знает, что он дословно повторяет услышанное по телефону и пытается ее успокоить, но лучше бы он заткнулся. Ее нельзя успокоить, она так просто не успокоится. Не сейчас. Похоже, он понимает и наконец останавливается. Некоторое время они сидят молча, затем Джек убирает с лампы футболку, чтобы в комнате стало светлее. Он осторожно наклоняется над Клемми, убирает волосы с ее лба и всматривается ей в лицо. Элизабет приподнимается на локте. Она должна увидеть. Да, словно вытесняя веснушки, по лбу Клемми расползается беспощадная красная сыпь, покров заражения, предъявляющий свои права на маленькое тельце ее дочери.



Элизабет лежит без сна рядом с Клемми, пока ближе к пяти утра сквозь занавески не начинают пробиваться первые солнечные лучи. Она чувствует себя как в первое утро после смерти папы. Тогда она тоже рано проснулась, в своей квартире в Северном Лондоне, но рядом с ней в кровати была Брай — она до самых похорон почти не отходила от подруги. Клемми во сне давится слюной, кашляет и хмурится. Элизабет встает — она составила план действий и хочет начать до того, как Клемми проснется. На чердаке среди крошечных ползунков и игровых ковриков она находит видеоняню. Она оставляет приемник в спальне и идет на кухню. Элизабет загружает посудомоечную машину, все моет, протирает и начинает готовить. Она готовит рагу, пасту с соусом, жаркое в горшочках — то, что можно долго хранить и что, как она знает, мальчики точно будут есть. Пока кипят кастрюли, Элизабет составляет список того, чего им нужно побольше: болеутоляющее, холодные и горячие компрессы, фрукты для сока, сосиски, картофель, английская соль и эфирные масла для увлажнителя воздуха — список все разрастается. Она отдаст его Джеку, как только он проснется. Да, да, вот так будет отлично. Элизабет может справиться с печалью, только если находится в движении. Она делает много сока из свеклы, имбиря и моркови — мальчикам тоже не помешает укрепить иммунную систему.

Клемми просыпается с криком около семи, и Элизабет уже бежит по ступеням, прежде чем та вскрикивает во второй раз. Клемми сидит в кровати. Она выбралась из-под покрывал и трет кулаками глаза. Увидев Элизабет, он протягивает к ней ручки — «Мамочка!» — и начинает плакать. Элизабет нежно обнимает дочку и садится на край кровати.

— Привет, куколка, — говорит она, целуя ее в щечку, в рыжие волосы, везде, куда может дотянуться, а затем внимательно вглядывается в лицо дочери.

Сыпь спустилась уже ниже шеи, пятнышки приобрели цвет разбавленного сока из черной смородины. В ближайшие дни нужно постараться держать ее подальше от зеркал.

— Ай, ай! — рыдает Клемми и снова трет красные как у зверька глаза. Она кричит все громче: — Мама, мне больно, глазкам больно!

— Придет доктор и пропишет лекарство, чтобы глазки не болели, хорошо, куколка? Пожалуйста, постарайся не тереть их так сильно. Где еще болит?

— Горло и голова, и везде все болит, — отвечает она, не в силах сдержать слезы.

Элизабет дает ей остатки парацетамола и укачивает, пока Клемми не разжимает кулачки. Элизабет продолжает укладывать ее спать.



Врач по вызову, доктор Мэйхью, звонит в дверь ровно в десять. Мальчики играют на лужайке в крикет, а Элизабет только что закончила раскладывать покупки, за которыми ездил Джек. Клемми сидит на диване в гостиной с задернутыми шторами. У нее так болят глаза, что она не может смотреть телевизор, поэтому слушает аудиокнигу про Гарри Поттера. Открыв дверь, Элизабет видит худощавую женщину с короткой стрижкой и в модных очках с толстой оправой. Она пожимает ей руку, вежливо улыбается и приглашает зайти, думая: «Вот черт, да ей не больше тридцати».

— Чай, кофе? — предлагает Элизабет, уже зная, что доктор Мэйхью откажется.

С ней что-то не так — она не улыбается. Разве в обязанности врача не входит приветливость? Она смотрит наверх, в поисках пациентки, как сантехник, который хочет побыстрее починить протекающий кран, чтобы успеть на следующий вызов.

— Клемми в гостиной, проходите, пожалуйста.

Увидев Клемми, доктор Мэйхью оттаивает, но все равно почти не смотрит на Элизабет и Джека.

— Доброе утро, Клемми, — она прислушивается к аудиокниге, — это какая, «Философский камень»? — спрашивает она, придвигая кресло.

Элизабет выключает аудиокнигу, пока доктор Мэйхью слушает Клемми сердце и легкие, смотрит в рот и проверяет, насколько распространилась сыпь, все это время болтая про Гарри Поттера:

— Какой факультет тебе больше нравится? Я вот обожаю Гриффиндор.

Элизабет видит, что ее дочери доктор Мэйхью нравится. В промежутках между кашлем она во всех деталях описывает палочку Гарри Поттера, которую ей на день рождения подарили тетя Брай, Эш и Альба. От одного звука их имен у Элизабет начинает колоть под сердцем.

— Мама сказала, что у меня корь, — внезапно очень серьезно заявляет она доктору Мэйхью.

— Да, Клемми, похоже, что у тебя корь. В вашем районе заболело еще несколько человек.

Она отвечает, даже не посмотрев, стоит ли рядом Элизабет. Да что не так с этой женщиной?

— Вот этой палочкой я сейчас возьму у тебя мазок, а ученые проверят его в лаборатории, хорошо?

— Мазок — это значит, вы возьмете мои слюни?

— Да, верно.

— Тогда ладно.

Доктор Мэйхью похлопывает Клемми по руке, Клемми машет ей на прощание, а Элизабет снова включает книгу и выходит с врачом в прихожую. Пока доктор Мэйхью выписывает рецепт, глаза у нее вновь становятся холодными.

— Итак, я уверена, что это корь. Сегодня мы отправим мазок в лабораторию и, скорее всего, результаты будут уже к концу дня. Надеюсь, вы знаете, что корь — самый заразный вирус в мире, так что они отнесутся к этому очень серьезно.

Почему она так выделила слово «они»? Как будто думает, что Элизабет и Джек относятся к этому несерьезно.

— Вот рецепт на витамин А, чтобы инфекция не распространилась на глаза, — она вручает Элизабет зеленый листок. — С вами свяжется Служба общественного здравоохранения Англии, возможно, уже сегодня. Они зададут несколько вопросов, чтобы узнать, где бывала Клемми в период заразности: он начинается за четыре дня до появления сыпи и продолжается еще четыре дня после ее появления. Так что постарайтесь вспомнить, где она бывала в эти дни, чтобы мы могли предотвратить распространение инфекции.

— Ну, я, понятное дело, возил ее на прием, — говорит Джек, активно желая помочь.

Доктор Мэйхью раздражено вздыхает, что Элизабет расшифровывает как «Вы гребаные идиоты».

— Простите, доктор, — вмешивается Элизабет, не в силах удержаться от саркастической интонации, — мы только что узнали, что наша дочь серьезно больна, но я почему-то не чувствую вашей поддержки, которая была бы очень кстати в это сложное время.

— Элизабет… — Джек кладет ей руку на плечо.

— Не надо, Джек, — Элизабет стряхивает руку. — Я считаю, неправильно, что к нам относятся с таким очевидным пренебрежением, когда наш ребенок…

— Прошу прощения, миссис Чемберлен. До того, как начать работать здесь, я год проработала в Кении, в медицинском центре в городке Наньюки. Я видела, как дети умирали от брюшного тифа и от вируса бешенства. Я вакцинировала тех, кому повезло больше, кто прошел многие мили, чтобы сделать прививку. Почему? Потому что они понимают, они видели, что бывает, когда детей не вакцинируют. Вы знаете, что из-за вспышки кори в Демократической Республике Конго в этом году погибло более шести тысяч человек? Гораздо больше, чем от Эболы, но корь — это не Эбола и не атипичная пневмония, поэтому на международном уровне это не имело никакого резонанса. Может быть, это непрофессионально, но мне все еще сложно общаться с семьями, у которых другое отношение…

— Вы думаете, мы не прививали ее по собственному желанию? — Элизабет говорит громко, слишком громко для маленькой прихожей.

Доктор Мэйхью переводит взгляд с Элизабет на Джека и обратно на Элизабет.

— В карточке Клемми значится, что она не привита и что мы не должны больше присылать напоминания. Я сделала вывод…

— Так вот, вы сделали неправильный вывод. Если бы вы потрудились прочитать историю болезни нашей дочери, вы бы знали о ее судорогах в раннем возрасте и о том, что доктор Паркер рекомендовал нам не прививать ее.

Доктор Мэйхью переминается с ноги на ногу. Приятно видеть, что ей неловко.

— Понятно, — говорит она. — Прошу прощения. Мне не следовало вести себя так… м-м… так…

— Грубо? — подсказывает Элизабет.

— Мне не следовало вести себя так невнимательно, да.

— Ну что ж, хорошо. Ладно, — говорит Элизабет, у нее перестает пульсировать вена на шее.

— Так, я должна отвезти мазок как можно быстрее. Не забудьте проверять температуру и давайте обезболивающее, если потребуется. Вам позвонят из Службы здравоохранения.

— Но с ней все будет в порядке, да? В смысле, сейчас корь звучит пугающе, но…

— Клемми здоровая девочка, так что нет причин думать, что она не поправится в ближайшие пару недель. Если будут какие-то осложнения, звоните в больницу. Я сообщу вам результаты анализов.

Она кивает на прощание и выдавливает из себя улыбку, пытаясь открыть входную дверь. Джек выпускает ее.



Люди из Службы здравоохранения звонят Джеку и называют примерное время, когда они приедут, чтобы задать вопросы. Когда в дверь звонят, Элизабет купает Клемми и меняет постельное белье, так что половину беседы она пропускает. Как только Клемми устраивается в кровати, снова с «Гарри Поттером», Элизабет идет на кухню и присоединяется к Джеку и немолодой женщине, которую зовут Анджела. У нее бейдж на шнурке, губы как тонкие полоски. Глаза маленькие и подвижные, волосы мышиного цвета. Джек ставит стул для Элизабет рядом с собой.

— Я рассказывал Анджеле о наших перемещениях за последние две недели.

На столе лежит лист бумаги, на котором крупным наклонным почерком Джека написано несколько названий. Первым пунктом в списке значится «ярмарка в начальной школе „Неттлстоун“». Джек пододвигает бумагу Элизабет. Она видит название «Лэнcдаун Фиш-энд-Чипс» и ее щеки заливаются краской. Никто не говорил ей, что в ее отсутствие они ходили есть рыбу с жареной картошкой. Видимо, договорились держать это в тайне от нее.

— Это все? — спрашивает Анджела.

— Да, по-моему, все верно, — подтверждает Элизабет.

Анджела кивает и склоняется над своими записями.

— Доктор Мэйхью сказала, что в нашем районе есть и другие случаи кори, — говорит Джек, пока Анджела лихорадочно водит ручкой по своим бумагам. — Сколько их сейчас?

— Я не вправе обсуждать другие случаи…

— Да, я понимаю, но насколько все серьезно?

Анджела с легким вздохом откладывает ручку и сплетает пальцы в замок:

— В Фарли и окрестностях одни из самых низких показателей вакцинации в стране. В случае с КПК это примерно 83 процента. И это не считая детей до года и людей с противопоказаниями — например, больные раком или те, кто перенес пересадку органов. Так что в целом непривитых примерно одна пятая от всего населения. Если исходить из того, что из ста непривитых людей, контактировавших с зараженным, девяносто заразятся, и у семерых из них возникнут серьезные осложнения, то да, все очень серьезно. Еще сложнее бороться с заражением, когда люди ездят в отпуск и возвращаются из-за границы, что обычно и происходит в это время года.

Она берет ручку и продолжает писать.

— Но корь — это ведь не так страшно, да? — спрашивает Элизабет. — В смысле, это же не полиомиелит или что-то в этом роде? Это не…

Ручка останавливается.

— В Великобритании в одном случае кори из пятнадцати развиваются серьезные осложнения, такие как пневмония или энцефалит, то есть воспаление мозга. В большинстве случаев обходится без осложнений, но иногда болезнь принимает серьезный оборот.

Элизабет привалилась к Джеку. Она внезапно чувствует, что очень устала. Голова кажется слишком тяжелой, чтобы держаться на шее. Джек обнимает ее за плечи, и больше вопросов Анджеле они не задают.



Вечером Джек отвозит мальчиков с воздушными змеями и запасами для пикника на пляж в получасе езды от дома. Элизабет валится с ног от усталости, но у детей всегда найдутся вопросы, на которые должен ответить кто-то из родителей. К семи вечера Клемми уже спит, а Элизабет закончила с посудой и думает только о том, как бы доползти до кровати и лечь рядом с дочкой. Но вдруг видит тень, мелькнувшую мимо витража возле входной двери. Тень на секунду замирает и двигается прочь. Элизабет чувствует прилив адреналина; а вдруг это Брай? Что б ее, неужели ей хватило наглости… Элизабет открывает дверь. На улице теплый вечер.

Через маленькую черную калитку удаляется не Брай, а Розалин в темно-синем платье до колен и, разумеется, босая. Услышав, как открывается дверь, Розалин оборачивается, и обе женщины на минуту замирают в недоумении. На крыльце стоит прикрытая фольгой тарелка.

— Я не хотела вас беспокоить, но мы вечером готовили тирамису, и Рэйф сделал немного для вас.

Розалин указывает на тарелку у ног Элизабет, но Элизабет не смотрит вниз. Она не может отвести взгляд от Розалин. Это похоже на влюбленность, только совершенно наоборот: ее охватывает ненависть, и это столь же опьяняющее чувство.

— Как вы смеете?!

Розалин недоуменно хмурится.

— Думаете, это все исправит? — Элизабет указывает на тарелку. — Вы приготовите нам десерт, а мы забудем о вашей безответственности?

— Элизабет, что происходит?

— Что происходит? — Элизабет смеется, и сама слышит в этом смехе безумие. — У моей дочки корь, потому что такие, как вы, люди, которых мы считали друзьями, решили не поддерживать то, что правильно.

— Элизабет, я думаю, вы…

— Нет-нет, я единственная разглядела в вас всю эту богемную дурь, когда вы только приехали. Я слышала, о чем вы там с Роу щебетали на барбекю, я чувствовала это! Антипрививочники, такие как вы и она, поставили жизнь моей дочери под угрозу. Вам плевать на всех остальных. Вы думаете, ваши дурацкие скульптуры важнее, чем дыхание моей дочери, которой в легкие попадает пыль. Вы вообще не представляете себе, каково быть матерью, каково любить кого-то больше самой себя. Не представляете, насколько это все серьезно, сколько сил я приложила, чтобы защитить Клемми. Каждый раз, когда вы выступаете против вакцин, вы угрожаете ее безопасности — вы такая же, как они все.

Элизабет машет рукой в сторону дома Брай и Эша. Она тяжело дышит, удивляясь тому, что Розалин позволила ей закончить, не перебивая и не перекрикивая. Где ее злость, где ее пыл? Это сводит с ума.

Но Розалин просто стоит на месте. По крайней мере, она не улыбается. Она просто смотрит на Элизабет, без жалости или злости, словно они обсуждают погоду.

— Элизабет, я знаю, что вы злитесь. Я понимаю.

— Ха! — восклицает Элизабет. — Да ничего вы не понимаете.

— Но вы должны знать, что я полностью поддерживаю вакцинацию. Я даже сама отвезла племянника и племянницу на прививку, когда моя сестра не смогла. Если бы у меня были дети, они были бы полностью привиты.

Элизабет чувствует, как ее гнев утихает.

— Но вы же дали Джеку эту бутылочку с гомеопатией для…

Розалин кивает и слегка улыбается.

— Да, в некоторых случаях я верю в гомеопатию, но это не значит, что я не верю в медицину.

В этот момент открывается дверь дома номер восемь, из нее высовывается красивая голова Рэйфа.

— Tutto bene?[9]

Розалин коротко ему кивает.

— Я скоро вернусь.

Он переводит взгляд своих темных глаз на Элизабет, которую начинает трясти.

— Я очень сожалею обо всем, Элизабет, правда. Я думаю, это неправильно, что Клемми заболела, ведь вы так старались ее защитить.

У Элизабет в горле стоит ком.

— Вы сердитесь, и это абсолютно нормально, — продолжает Розалин.

Элизабет больше не в силах смотреть ей в глаза. Она чувствует жжение в горле, разворачивается и бежит в дом, закрывает за собой дверь и бессильно оседает на пол. Как вышло, что она вдруг стала такой беспечной? Жжение выплескивается, она съеживается на полу и рыдает.

Суд графства Фарли. Декабрь 2019 года

Наверное, я немного супергероиня. Бо́льшую часть времени я просто Лиза из бухгалтерии с проблемной кожей, низенькая и толстая. Лиза, которая вечно ест свой ланч на скамейке в парке и безо всякой причины проверяет телефон. Другие понятия не имеют, кто я, — они скорее заметят цвет коврового покрытия, чем меня.

— Что за Лиза?

— Ну эта, в очках.

Молчание.

— Полная, и у нее еще типа экзема.

Молчание.

— Странная такая, пахнет как сыр, явно девственница. Да пофиг…

Лиза Климп — это я, но вы ошибаетесь, если думаете, что это все. Когда я в настроении, то превращаюсь в кого-то могучего. Того, кто без страха говорит все, о чем все только думают. И тогда я WildMama, ДикаяМама.

Сегодня я сгрызаю пачку чипсов на скамейке напротив суда, когда чувствую, что ДикаяМама внутри меня зашевелилась. Я улыбаюсь, вытираю соленые пальцы о штаны и достаю телефон. Сначала я разминаюсь на сайтах, где побольше движухи, — ненадолго присоединяюсь к толпе твиттерских. Молоденькая поп-звезда написала заявление на фаната за попытку изнасилования.




Лея Ланде лучше бы прикрылась да заткнула свой мерзкий рот. Она нарывается на изнасилование.


Запостить.



Неплохо. Подключаются несколько завсегдатаев — лайкают и ретвитят — славно-славно. Двигаемся дальше. Белого политика засняли на видео, когда он называл китайцев «печеной фасолью».




Народ, айда в гости к мистеру Эвансу, нашинкуем его вместе со страшной женой и мелкими засранцами — отличные будут консервы с томатным соусом. Я возьму ножи.




Запостить.

Ха. Приятное чувство — с политиками всегда весело.

Но сегодня у меня задание поближе к дому. Я смотрю на толпу через дорогу, возле суда, они топают ногами и размахивают плакатами. Когда я услышала про вспышку кори, то тут же побежала в ванную и стала чесаться, пока руки не закровили, а под ногти не набилась кожа. При одной мысли, что моя и без того красная шелушащаяся кожа покроется сыпью, у меня начинается обострение. Но у ДикойМамы нет экземы.

Я захожу на форум Фарли. Там уже несколько страниц комментов, но все трусят написать что-нибудь реально серьезное. Я читаю тред какого-то пациента, который вспоминает своего любимого доктора Паркера, прописывавшего всем больным корью витамин Д, чтобы защитить глаза. Этот самый доктор Паркер несколько лет назад прописал мне крем, от которого моя экзема стала еще хуже, а еще сказал, что мне нужно похудеть. Я с хрустом сжимаю пальцы в кулак.




Доктор Паркер пусть горит в аду — у меня есть доказательства, что он приставал к детям, когда работал педиатром.


Запостить.



Конечно, у меня нет доказательств. Но тут главное звучать уверенно.

Какие-то тупые мамаши-антипрививочницы, вроде этих возле суда, начали разводить бодягу, что лучше переболеть вирусом, чем сделать прививку. Сейчас я им выложу правду-матку.




Нет худа без добра: все гребаные тупые отпрыски антиваксеров сдохнут — естественный отбор в действии.


Запостить.



Пожалуй, до конца обеденного перерыва есть время еще на один пост. Что-нибудь универсальное и не слишком личное.




Любой, кто решил не прививать детей, заслуживает одного — наблюдать, как они сдохнут.


Запостить.



Отлично. Возвращаемся в реальность. Надо выпить кофейку.

23 июля 2019 года

Божья коровка семенит по зеркалу в нижней ванной, пока Брай разглядывает свое отражение. Она не видела божьих коровок уже несколько дней. Большинство исчезли так же таинственно, как и появились. Брай сбивает насекомое пальцем, и оно неуклюже падает в раковину на спину. Брай открывает кран, смывает божью коровку и снова смотрит на свое отражение. Она похожа на средневековую ведьму — волосы свалялись, кожа бледная как мел, глаза маленькие, особенно по сравнению с темными мешками под ними. Но больше всего ее тревожит красная сыпь по всему телу, словно она вся забрызгана красной краской. Сыпь везде, даже на веках.

Брай наклоняется ближе к зеркалу, приподнимает со лба волосы и видит, что лоб стал чище. Кожа явно светлеет, как просвет в густом тумане. Сыпь отступает через четыре дня после появления, как божьи коровки: незваный гость наконец-то понял намек. Это хороший знак, но она все еще плохо себя чувствует — после нескольких минут на ногах голова начинает гудеть. Брай запахивает халат и возвращается в гостиную, где на диване сидит Альба и без особого интереса смотрит телевизор, засунув в рот большой палец.

В комнате полнейший беспорядок: нетронутые миски с супом, стаканы из-под свекольного сока, который Роу и Стив оставили на крыльце, перевернутая коробка от «Лего» — Эш насвистывал, когда прибирал утром. Беспорядок его нисколько не беспокоил. Его ничто не беспокоит, особенно теперь, когда Альба и Брай поправляются. Но дело идет небыстро. Альба лишь пять минут поиграла в «Лего», а затем схватилась за голову и заплакала. Но уже то, что она пытается играть, — хороший знак. Брай стала сорокой — собирательницей хороших знаков — с орлиным взором, всегда готовая спикировать и утащить их в гнездо. Например, утром Альба ела тост и спросила, когда ей можно будет поиграть на улице; и то и другое — хорошие знаки. Альба сидит неподвижно, когда Брай убирает у нее волосы со лба. Да, да! Кожа на лбу стала бледнее, определенно бледнее! Не отрывая глаз от экрана, Альба отстраняет маму, и Брай добавляет в свою коллекцию еще один хороший знак. Но ее собственная голова все еще гудит как барабан, и ей приходится держаться за спинку дивана, когда она садится рядом с Альбой.

— Думаю, мы поправляемся, Альб, думаю, через пару дней…

— Ш-ш-ш, — нахмурившись, перебивает ее Альба и раздраженно сильнее сосет палец.

Брай откидывается назад, закрывает глаза и думает об Элизабет и Клемми всего в нескольких метрах отсюда, занятых тем же, чем и они с Альбой, но более организованно и в более прибранной комнате. Мысленным взором она видит, как Элизабет меряет Клемми температуру. «Упала до тридцати восьми!» Представляет, как Джек подливает Клемми апельсинового сока и смеется над ее апельсиновыми «усами», как к ней в спальню возвращается солнечный свет. Да, да, так все и будет, они справятся.

Она не настолько наивна, чтобы полагать, что со временем они с Элизабет полностью излечатся от вируса, поразившего их дружбу. Нет. Элизабет продолжит злиться, она будет просто в ярости. Ей нужно будет проораться, ей будет необходимо презирать и ненавидеть Брай. Но когда Клемми полностью поправится и снова будет пытаться играть с братьями в крикет и прибегать к Элизабет, когда один из них назовет ее дурой, вот тогда, возможно, она смягчится настолько, чтобы позволить Брай объясниться. Она расскажет Элизабет все, о чем молчала прежде: о Мэтти, о травле в школе, об ужасе, унаследованном от родителей.

Брай укладывается на диван, но что-то твердое упирается ей в спину. Она нащупывает ноутбук Эша. Уже почти неделю она не проверяла почту. Она открывает ноутбук и печатает имя Альбы и дату ее рождения — пароль Эша для всего.

Экран загорается. Брай прищуривается и уменьшает яркость. Когда глаза привыкают, она видит страницу городского форума Фарли, который Эш, видимо, читал вчера вечером. Брай на нем не сидит, но Эш иногда зачитывает что-нибудь оттуда, потешаясь над тем, как люди бесятся из-за проблем маленького городка, вроде собачьих какашек или ограничений скорости. Она уже хочет открыть свою почту, но в глаза ей бросается напечатанный большими буквами заголовок «ВСПЫШКА КОРИ В ФАРЛИ».

Что? Она не слышала ни о какой вспышке — даже не думала об этом, не подозревала, что, кроме них и Чемберленов, еще кто-то болеет и сидит на диване с температурой и красной кожей. Первый пост опубликован неделю назад, за день до той первой страшной ночи.




Привет, я сюда раньше не писала, но у меня сын девяти месяцев, слишком маленький для КПК, а я сегодня в городе услышала разговор, что у кого-то из местных детей корь. Я знаю, что она очень заразная, и сегодня у моего малыша поднялась температура. Надеюсь, я зря волнуюсь, но все-таки хочу спросить, не слышал ли кто о вспышке кори? Спасибо.




Ответ появился уже через минуту, очень простой:




Да. Будьте бдительны. Три подружки моей дочери (кажется, непривитые) не пришли на большое летнее мероприятие, и я знаю про два подтвержденных случая болезни. Слава богу, у моих детей прививки. Позвоните своему врачу.




Брай пролистывает дальше, комментариев много, в основном злобные или испуганные, они визжат с экрана. Страницы и страницы слов.




MissyP: В школе, где я учу, зарегистрировано десять случаев.





SkaterMan: Отлично. По крайней мере мы узнаем, кто эти гребаные придурки, которые не удосужились сделать прививку своим драгоценным мелким засранцам.





Prue: @SkaterMan вы явно полный невежда. Я имею полное право воспитывать своих детей, а значит, защищать их здоровье от того вреда, который приносят вакцины. Ваши оскорбления ничего не изменят.





SkaterMan: Как насчет родителей, у которых больной ребенок, которого нельзя прививать, или ребенок, слишком маленький для вакцинации? Как насчет их прав? Сама ты невежда.




Брай передергивает, она пролистывает дальше. Она в ступоре. Почему Эш не сказал ей, что инфекция настолько распространилась, что все настолько серьезно? Когда три дня назад позвонила Джесси и сказала, что увозит Коко к родителям ее бойфренда Джо в Шотландию, Брай подумала, что это чересчур, но сейчас, читая все это, Брай понимает, что сестра поступила абсолютно правильно. Невыносимо думать, что маленькая и беззащитная Коко заразится вирусом.




BossWoman: У моего сына в школе отменили поездку, которую он долго ждал, потому что там, куда они собирались, узнали о вспышке кори в Фарли.





TooMuch: @BossWoman бедный-бедный сыночек не поедет в путешествие, потому что стольким детям приходится бороться со смертельным вирусом. АХ БЕДНЯЖКА.





BossWoman: @TooMuch да пошла ты.




Спор разгорается все сильнее, кто-то говорит, что иммунитет после заболевания гораздо сильнее, чем после вакцины, другие возражают, что вирус может оставаться в организме годами и в любой момент привести к припадкам или коме. Наконец один комментарий заставляет всех заткнуться.




WildMama: Любой, кто решил не прививать детей, заслуживает одного — наблюдать, как они сдохнут.




— Как поживают мои маленькие зомби?

Брай успевает захлопнуть ноутбук и сунуть его обратно под подушки. Эш подходит и целует ее в покрытую красными пятнами щеку, затем целует Альбу. У нее нет сил обсуждать городской форум сейчас, когда отношения между ними наладились. Конечно же, он скрывал это от нее, чтобы защитить ее, чтобы она набиралась сил, вместо того чтобы волноваться за других. Это разумно. Она ведь поступила бы так же?

На Эше шорты, футболка и шлепанцы: жестокое напоминание о том, что прямо сейчас на улице лето, время путешествий, мороженого и пикников в парке.

— Па, не называй нас зомбями!

По экрану бегут финальные титры, и Альба строго тычет в него указательным пальцем, а большой палец блестит от слюны. Эш садится между ними, похлопывает Альбу по ноге и улыбается Брай, но та не улыбается в ответ. Она чувствует себя так, будто впитала всю ненависть онлайн-форума, и теперь она у нее в крови, едкая и жгучая.

— Милая, ты в порядке?

— Да, да, все хорошо. Что-то усталость навалилась.

Эш тут же перестает улыбаться.

— Может, пойдешь подремлешь?

— Да, пожалуй.

Она опирается о его плечо и встает. Ее сердце трепыхается, как полиэтиленовый пакет на ветру. Брай замирает, чтобы привыкнуть к новому положению тела. Эш гладит ее по руке, а Альба говорит: «Бедная мамочка».

— Только напомни мне: когда приезжает Сара?

Черт, чтоб тебя. Брай забыла, что к ним на несколько дней приезжает ее мама. Она неоднократно порывалась приехать, чтобы ухаживать за ними. Эшу довольно долго удавалось убедить ее, что они и сами неплохо справляются. Это было непросто, но Джесси, сама того не желая, пришла на помощь, когда по дороге в Шотландию заехала погостить к родителям. После того как диагноз подтвердился, Сара звонила Брай по телефону минимум дважды в день.

— Кажется, поезд приходит около четырех часов.

Эш кивает:

— Хорошо, дорогая. Подремли немного, ладно?

Уходя, Брай слышит, как по полу стучат детальки «Лего» и Альба говорит: «Пап, давай постлоим больницу».



Два часа спустя Эш поднимается наверх с вещами Сары. Одна из сумок, из расписанной вручную ткани, позвякивает, как будто внутри миниатюрная аптека. Едва приехав, Сара тут же накинулась на Альбу, стала рыться в сумочке в поисках очков, чтобы рассмотреть ее рот, лоб и тело под пижамой. Альба хихикала и уворачивалась от бабушкиных цепких пальцев.