Эмили Эдвардс
Толпа
Москва, 2023
Emily Edwards
The Herd
Copyright © Emily Edwards 2022
Published by arrangement with Rachel Mills Literary Ltd. and Andrew Nurnberg Associates International Ltd.
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2023
Перевод с английского Дарьи Березко и Ивана Авраменко
Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2023
* * *
Посвящается Джеймсу
Если это не вирус и не бактерии, то дело явно в матери. Жанна Маламуд Смит[1]
Дорогой читатель!
Я хорошо помню тот момент, когда у меня родилась идея для будущего романа «Толпа». Лето 2018 года выдалось жарким и душным, я сидела на фитболе в нашем заросшем саду, раздраженная и раздувшаяся, на девятом месяце беременности первым сыном, и наблюдала за тем, как спорят мой муж Джеймс и наша доула[2] Софи.
Я настояла на том, чтобы мы выбрали Софи: она была такой матерью, какой я бы сама хотела быть. Сильной, бесстрашной и невероятно доброй. Да, она практиковала альтернативные методы (у нее в саду стояла юрта, где она проводила ритуальные дыхательные сессии), но ее решения были основаны на опыте, а полки ломились от книг о родах и воспитании. Джеймс и Софи спорили, потому что Софи спросила, собираемся ли мы вакцинировать нашего малыша. Если честно, я никогда об этом не думала, но хотела бы услышать мудрое мнение Софи, тогда как Джеймс скривился, словно от ее вопроса дурно пахло.
— Да, будем, мы абсолютно уверены. На сто процентов, — сказал он, даже не глядя в мою сторону.
Софи спокойно улыбнулась ему. Так она улыбалась своим маленьким детям.
— Ты знаешь, Джеймс, что прививочный календарь в Великобритании — один из самых интенсивных в мире? К моменту, когда вашему малышу, — она положила теплую ладонь на мой круглый живот, — будет четыре месяца от роду, ему сделают двадцать четыре прививки. На восьмой неделе его иммунная система будет переполнена алюминием — в двести раз выше рекомендуемой недельной нормы за один укол.
Я почувствовала, как ребенок шевельнулся.
Джеймс вытаращил глаза. Он всего этого не знал, но, будучи историком-любителем, не сдавался:
— И что, мы теперь должны подвергать ребенка риску заразиться дифтерией, полиомиелитом или корью, которые искалечили и убили столько людей из поколения наших бабушек и дедушек?
— Когда ты в последний раз слышал, чтобы кто-нибудь в этой стране заболел полиомиелитом? — спросила Софи, все еще спокойная и улыбающаяся.
Джеймс едва не заорал:
— Благодаря гребаным вакцинам!
Вот это и был он. Тот самый момент. Я перестала раскачиваться на мяче и прислушиваться к спору. Я оказалась перед ужасным выбором. Станем ли мы рисковать нервной системой ребенка, которая может пострадать из-за всей той химии, что содержится в вакцинах, или будем надеяться, что он не заразится менингитом? На мне лежала ответственность за эту новую маленькую жизнь, но я была беспомощна и не могла ничего решить. Это и был момент, когда родилась идея «Толпы».
До родов мне пришлось ждать еще две недели.
Несколько недель спустя, общаясь с родителями в детских группах и в парках, я начала свое исследование. Мне рассказывали истории о лучших подругах, которые больше не общаются, потому что одна сделала ребенку прививку, а другая не стала. Мне рассказывали о семейных отношениях на грани разрыва. Я разговаривала со своей девяностодвухлетней приятельницей, которая поделилась воспоминаниями о ночи, когда ее сестра умерла от полиомиелита, и с одним отцом, чей годовалый ребенок перестал смотреть людям в глаза через пару недель после прививки КПК[3]. Я ужинала с людьми, у которых эта тема была под запретом. Для некоторых она слишком болезненна.
Я беседовала с каждым, кто был готов поговорить со мной о прививках. И за всей этой многословной агрессией, за негодованием из-за того, что люди бывают такими невежественными, эгоистичными и тупыми, я увидела ту же самую тихую панику, которую сама испытала жарким днем в нашем саду. Мы все хотим поступить правильно по отношению к тем, кого любим, и жутко боимся сделать что-то не так. Надеюсь, у меня получилось передать это чувство в своем романе.
Время, когда я начала писать, было исключительным. Львиную долю я написала во время первой самоизоляции. Мне еще не приходилось жить в такое время, когда личный выбор настолько сильно, прямо и катастрофически влиял бы на жизнь других людей. Я очень многому научилась, изучая эти проблемы в теории и одновременно наблюдая их на практике в масштабах всего мира.
Огромное спасибо тебе за то, что ты читаешь книги и делаешь их частью жизни других людей, особенно сейчас, когда мы нуждаемся в этом больше, чем когда-либо. Я очень надеюсь, что тебе понравится читать этот роман так же, как и мне понравилось его писать.
С благодарностью, Эмили
Льюис, Англия
июнь 2021 года
Суд графства Фарли. Декабрь 2019 года
Они прибывают в суд по отдельности. Сначала Брай, заранее, вероятно, чтобы избежать наплыва демонстрантов снаружи. Ее запавшие темные глаза смотрят прямо перед собой, голова опущена словно в молитве. Эш убирает руку с ее плеча, и она съеживается на своем месте, прямо напротив судьи.
Последний раз я видела Брай и Элизабет несколько месяцев назад, на печально известном празднике. Я помню, как смотрела на них и испытывала — как и всегда, когда речь шла об этих двоих, — приступ зависти, как будто какой-то рыболовный крючок засел у меня в животе и тянул вверх. Дело не в том, что́ они говорили или как себя вели. Как раз наоборот: в том, что им ничего не нужно было говорить. В отношениях между ними царило спокойствие, абсолютная уверенность друг в друге. Их дружба словно делала их неуязвимыми. Я никогда такого ни у кого не видела.
Проходит несколько минут, прежде чем двери снова открываются. Все присутствующие оживляются, вытягивают шеи, когда в большой торжественный зал входит Элизабет. В нескольких шагах за ней следует Джек. Она оглядывает помещение, высматривая, кто пришел их поддержать. Кивает паре знакомых. На мгновение ее взгляд останавливается на Брай и Эше. Выражение ее лица не меняется, она продолжает идти. Держится она потрясающе, безмолвно давая всем нам понять, что она безупречна, бесстрашна. Она занимает свое место на противоположной стороне от Брай. Солиситор[4] наклоняется к ней и что-то шепчет. Элизабет кивает, ее лицо бесстрастно.
Стоящая рядом со мной женщина, которую я несколько раз встречала возле школы, тихо произносит:
— Печально, все это очень печально, не правда ли?
Она вздыхает, заканчивает копаться в своем телефоне, кладет его в карман пальто и снова поворачивается ко мне.
— Если честно, их дружба всегда казалась мне странной. Ну, то есть они же были такие разные.
Я киваю и задаюсь вопросом, чувствует ли она то же, что и я. Словно чего-то не хватает, словно за всеми сплетнями, за всей бессмысленной болтовней о школьных спектаклях и футбольной команде прячется острое желание ощутить единение, побыть вместе. Хочет ли она так же отчаянно, как и я, по-настоящему дружить с другой женщиной и быть для нее важной?
— Я слышала, что вчера один из этих демонстрантов едва не напал на Элизабет.
Голос ее звучит беспечно, в нем пробиваются нотки веселья. Телефон жужжит, и она достает его из кармана. Я снова поворачиваюсь туда, где будет происходить основное действие. И думаю: «Нет, только не она, она этого не чувствует».
Теперь, когда я сижу здесь, я понимаю, как глупо было завидовать Брай и Элизабет, потому что если такова цена настоящей дружбы — этот суд, распавшиеся семьи, разрушенные судьбы, — то оно того не стоит. Может быть, в итоге в выигрыше оказываются женщины, подобные мне. Может быть, дистанция между нами защищает нас, помогает прятать свои раны и страхи, чтобы другие не причинили нам боль. Мы одинокие волчицы, идущие, насколько это возможно, своим путем.
1 июля 2019 года
В этот раз Брай пришла вовремя. Ровно в 15:30 она уже ждет у ворот начальной школы «Неттлстоун», где училась ее крестница. Она на цыпочках вышла с занятия по виньяса-флоу-йоге, не дожидаясь его окончания, и даже не поддалась соблазну заскочить по дороге в магазин. В голове звучал голос Элизабет: «Прошу тебя, не опаздывай. Клем начинает паниковать, если думает, что про нее забыли». Сказать по правде, приятно приходить пораньше, одной из первых появляться у школьных ворот и просто ждать, подставляя лицо теплому солнцу. Какое облегчение, когда не чувствуешь подступающей паники, когда не нужно бежать. Так вот каково это — быть Элизабет. Подходят другие родители, некоторых Брай встречала в городе, кого-то знает через Элизабет, но не настолько близко, чтобы подойти и поздороваться. Они едва заметно кивают ей и возвращаются к своей беседе. Теперь Брай понимает, насколько эта среда естественна для Элизабет, насколько легко ей участвовать в обсуждении школьных экскурсий или борьбы со вшами.
Внезапно двери школы распахиваются и улица оглашается гомоном: тоненькие голоса детей, смех и визг, а среди этого — более низкие и громкие голоса учителей, предупреждающие: «Не бегайте так быстро!» Рой детей стремительно заполняет игровую площадку и с оглушительным шумом несется к воротам. Брай сразу же замечает Клемми. Ее легко узнать по рыжим волосам, таким же, как у Джека. Сегодня они заплетены в косу, которая мотается из стороны в сторону, как лисий хвост, пока Клемми бежит к Брай. Рюкзак слишком большой и тяжелый для ее шестилетнего тельца, он неуклюже болтается у нее за спиной, не попадая в ритм шагов, но она смеется от радости, так что вокруг голубых глаз и веснушчатого носа собираются морщинки. Клемми смеется не над чем-то конкретным, а от чувства свободы, оттого, что сегодня из школы ее впервые забирает тетя Брай, да и просто потому, что ей нравится бегать. Брай наклоняется, раскрывает объятия и тоже смеется. Клемми мягко врезается в нее с разбегу. Ее волосы пахнут карандашной стружкой и клубничным бальзамом для губ.
— Тетя Брай!
Брай обнимает ее и на секунду зажмуривается. Не успевает она опомниться, как Клемми уже выворачивается из объятий. Ладошкой убирает с лица непослушные пряди и заявляет:
— А мы сегодня пели песню в большом зале.
Рюкзак сползает у нее с плеч. Брай подхватывает его, закидывает себе за спину и протягивает крестнице руку. Клемми начинает напевать песню о том, как испечь пирог для друзей, — по-видимому, ту самую, что они пели в большом зале. Она смотрит на Брай снизу вверх, на щеках от улыбки появляются ямочки. Брай качает рукой, в которой держит ручонку Клемми, чтобы та знала, что Брай нравится ее песня. И так они начинают свое короткое путешествие по узким и холмистым старым улочкам Фарли к Сейнтс-роуд, где живут их семьи — Чемберлены и Коли. Брай вручает Клемми монету в два фунта, которую та опускает в шляпу уличного музыканта, расположившегося на каменном мосту.
— Хорошего дня, девушки, — подмигивает он им, а они уже машут знакомой, работающей в магазине правильного питания.
— Брай! Э-эй! Брай, Клемми, подождите нас!
Брай медленно и неохотно оборачивается. Ее подруга Роу, все еще в легинсах после йоги, на всех парах несется к ним по обсаженной деревьями аллее, рядом едва поспевает ее дочка Лили.
— Я же тебе говорила, что необязательно уходить раньше, — говорит Роу поравнявшись с ними.
Клемми высвобождает руку, радостно приветствует Лили, и девочки вместе обгоняют взрослых и убегают на несколько шагов вперед.
— Хотя Элизабет тебя наверняка прикончила бы, если бы ты опоздала, — добавляет Роу. Ее браслеты звенят, когда она обвивает своей рукой руку Брай. — Где она, кстати?
— У нее встреча в городском совете насчет той петиции, которую она всех заставила подписать, про снижение скорости на Сейнтс-роуд до двадцати километров в час.
— Ага, точно. Я как раз думала, как у них там дела.
В голосе Роу слышится легкое неодобрение, как будто Элизабет позволила проблеме выйти из-под контроля, хотя она делает для местных жителей больше, чем кто-либо другой, — факт, который одинаково и восхищает, и бесит людей. Брай привыкла, что Элизабет вызывает противоречивые чувства. Она это понимает — иногда Элизабет раздражает и ее саму, — но тон Роу все-таки задевает Брай. Тут как у сестер: она считает, что имеет право критиковать Элизабет, ее несговорчивость и желание все контролировать, но не позволит делать это другим, даже своему мужу Эшу.
— Лил, шнурки! — кричит Роу дочери, и все четверо останавливаются и ждут, пока Лили завязывает шнурки, а Роу в это время продолжает:
— Ну как, непривычно забирать ребенка из школы? Альба ведь только с сентября начнет ходить?
Брай пытается представить свою четырехлетнюю дочь не в ее обычном наряде — желтых резиновых сапожках и розовой балетной пачке, — а в таком же, как у Клемми и Лили, синем клетчатом платье и в черных туфлях. Она представляет, как Альба качает маленькой темно-русой головкой и говорит: «Мама, я это не надену».
Картинка одновременно захватывающая и душераздирающая.
— Господи, только не это. Так странно об этом думать.
— Знаю, знаю. Все через это проходят, уж поверь мне. Я рыдала и не могла остановиться, когда в первый раз отвела Лили в школу. Но знаешь, потом у тебя куча свободного времени, это так здорово, и…
Брай кивает; она так часто делает, когда общается с Роу.
«Она обожает давать советы, хочешь ты этого или нет», — как-то сказала о ней Элизабет.
— Клемми, ты хочешь, чтобы Альба после летних каникул пошла в «Неттлстоун»? — спрашивает Брай.
Клемми прерывает секретную беседу с Лили и вскидывает голову:
— Маленькая Альба пойдет в мою школу?
Брай кивает, улыбается, и Клемми несколько раз подпрыгивает. Лили, все еще стоя на одном колене, озадаченно смотрит на нее снизу вверх.
— Она тебе так нравится?
— Альба мне как младшая сестра, — объясняет Клемми, продолжая радоваться. — Да ведь, тетя Брай?
Брай наклоняется и целует Клемми в макушку:
— Как это мило, Клем. Здорово, что у Альбы есть старшая сестра… Только не говори «маленькая Альба», когда она рядом, — Брай подмигивает, как будто только они с Клемми знают, как Альба сердится, когда ее называют маленькой.
Клемми поворачивается к Лили и с очень серьезным видом говорит:
— Альба ненавидит, когда ее называют маленькой.
Девочки вприпрыжку бегут дальше, и Роу уже готова снова завладеть рукой Брай, но та замечает, что магазинчик на углу напротив все еще открыт.
— Знаешь, Роу, мы, пожалуй, зайдем купить чего-нибудь на ужин.
— Ага, ладно, — говорит Роу, отводя руку. — Увидимся в субботу вечером?
— В субботу?
Роу смеется, вытаращив глаза от удивления, и Брай торопливо добавляет, пытаясь скрыть свою забывчивость:
— Ах да, барбекю у Элизабет.
Она закатывает глаза, чтобы показать, как злится на саму себя, затем зовет Клемми, и они, держась за руки, переходят тихую улицу.
— Пока, Лили, пока, Роу! — машет им Клемми.
Лили машет в ответ, Роу посылает воздушный поцелуй, затем достает из кармана телефон и подгоняет Лили вперед.
В магазине Брай сразу направляется к холодильнику с мороженым.
— Выбирай, какое хочешь.
— Любое?
— Любое.
Следующие пять минут проходят в мучительном выборе между клубничным и шоколадным с посыпкой. В итоге Клемми берет такой же разноцветный фруктовый лед, как у Брай.
Брай расплачивается, забыв про хлеб и молоко, которые просил купить Эш, и они вдвоем рука об руку выходят из магазина. Мороженое уже начало таять на солнце, и липкая смесь красного, оранжевого и желтого стекает по пальцам.
* * *
— Наконец-то!
Элизабет стоит, уперев руки в бока на пороге семейной резиденции Чемберленов, типового дома в викторианском стиле. Растущие в палисаднике магнолии отбрасывают на тротуар пятнистые тени. Она выглядит как классическая мать семейства: фартук в красную полоску, светлые волосы заколоты в тугой узел на затылке, аккуратный макияж — подводка и помада — вероятно, оставшийся после совещания. В руке она держит бутылку белого вина. Брай тут же узнает: это сансер, который Эш покупает в больших количествах.
— Мамочка! — Клемми подскакивает к Элизабет и целует ее в губы.
Элизабет берет ее руку и замечает:
— Куколка, ты вся липкая.
— Мы с тетей Брай кушали мороженое, — отвечает Клемми и в доказательство показывает язык.
— Надо говорить «ели мороженое», милая. Нет уж, не хочу я смотреть на твой язык, фу! — В притворном ужасе Элизабет обращается к Брай поверх головы Клемми: — Мороженое до ужина, тетя Брай?!
Брай пожимает плечами:
— Привилегия крестной матери, — и показывает Элизабет собственный разноцветный язык, прежде чем поцеловать подругу в щеку.
— Надо будет не забыть отплатить тебе той же монетой, — отвечает Элизабет, вытаскивая листик, застрявший в темных волосах Брай. — Я только что от вас. Эш и Альба скоро придут. Встреча закончилась раньше, чем я думала, так что у меня была пара минут, чтобы запечь рыбу.
Брай думает, что планировала покормить Альбу на ужин консервированной фасолью, вспоминает про хлеб, который так и не купила, и испытывает одновременно благодарность к Элизабет и стыд за собственную забывчивость. Эти размышления быстро прерывает Клемми, которая берет Брай за липкую руку и говорит:
— Ура, маленькая Альба придет к нам на ужин!
Элизабет и Брай улыбаются друг другу и одновременно произносят: «Не называй ее маленькой Альбой», — и входят в уютный теплый дом номер десять по Сейнтс-роуд.
* * *
В саду Элизабет и Джека лето уже в самом разгаре. На одном краю лужайки Макс и Чарли поставили калитки для крикета; на траве лежат перчатки, щитки и бита, дожидающиеся своих хозяев из школы. На другом краю, на безопасном расстоянии от крикета, стоит небольшой розовый бассейн Клемми, до половины наполненный водой. Недавно подстриженная лужайка — изумрудного цвета, яблони и груши в дальней части сада, возле стены, за которой начинается лес, утопают в зелени. Макс и Чарли скоро будут дома; дети всегда едят вместе в пять часов, поэтому Клемми бодро поднимается к себе, чтобы переодеться, а Элизабет проходит через застекленные двери, ведущие из кухни в сад, и приглашает Брай за стол, который разместился возле бугристой стены из песчаника, заросшей вьющимся жасмином.
— Знаю, что рано, но это твой муж виноват, — говорит она и вручает Брай бокал вина.
— Он плохо на нас влияет, — соглашается Брай.
Она закрывает глаза, чувствуя, как теплое июльское солнце обволакивает ее, словно нежный крем; Элизабет начинает рассказывать ей про «это адское совещание», и Брай думает: «Да-а, вот ради чего нужно было ждать всю зиму, ради этих милых простых радостей».
Для Брай быть рядом с Элизабет — это самая естественная вещь в мире. Но так было не всегда. Когда они познакомились в университете, Элизабет встречалась с приятелем Брай по имени Адам. Никто из друзей Брай не мог понять, как неопрятный и легкомысленный Адам мог встречаться с этой высокой грациозной блондинкой, будто родом из Норвегии (на самом деле из Эссекса). Она была собранной, скептически ко всему настроенной, категорически осуждала легкие наркотики и чрезмерное употребление алкоголя. Все это, по мнению Брай, делало ее настоящей занозой в заднице.
Так продолжалось до тех пор, пока Адам не бросил ее, а Брай не услышала, как Элизабет плачет в соседней туалетной кабинке в пабе («Я расстроена потому, что он был первым, кто забрался туда»), и после этого она начала нравиться Брай. Она подсунула Элизабет под дверь рулон туалетной бумаги, и потом они целенаправленно напились. Жизнь Брай перевернулась. Она открыла для себя отношения, в которых не было места конкуренции, сравнениям или зависти, просто потому что они с Элизабет были очень разными. Не то чтобы небо и земля, скорее, небо и вода — странная, неожиданная, но удачная пара. Брай никогда не встречала человека своего возраста, который был бы похож на Элизабет: она интересовалась политикой, не стеснялась говорить, что хочет зарабатывать много денег, но при этом умела от души смеяться и беспокоилась о других больше, чем кто-либо из знакомых Брай. Сама Брай хотела быть художницей, питала слабость ко всему богемному и ненавидела политику. Брай повязывала голову шарфом из конопляной ткани — Элизабет носила маленькую черную сумочку, в которой помещались телефон, книжка, складная расческа и идеально организованный бумажник. Элизабет сохраняла все чеки — Брай прятала пятифунтовые банкноты в лифчик. Когда Брай танцевала, она поднимала руки вверх и раскачивалась всем телом; Элизабет делала шажки вправо и влево, сжав плотные как орех ягодицы, и всегда следила за временем. Они словно открыли друг в друге новую удивительную страну, место, где они сами не стали бы жить, но где можно на время укрыться, когда твой мир сотрясают катаклизмы.
— Брай, ты меня совсем не слушаешь!
Брай открывает глаза. Элизабет размахивает у нее перед лицом телефоном и тычет пальцем в календарь.
— Уже июль, и очевидно, что свободных выходных не осталось из-за школьной ярмарки, барбекю, дня рождения Клемми и всяких мероприятий в конце учебного года. Как насчет того, чтобы отметить твой день рождения в начале августа? Скажем, в выходные третьего числа?
В феврале, когда все представлялось еще таким далеким, Брай показалось, что, возможно, кемпинг на выходные будет лучшим вариантом отметить невероятно страшное событие — ее сорокалетие, и Элизабет, конечно же, не забыла об этом. Брай краснеет, ей жарко и неловко.
— Может, обсудим это как-нибудь в другой раз? — ворчит она. — Например, никогда?
Элизабет убирает телефон, делает глоток вина, не сводя с подруги голубых глаз, и говорит:
— Слушай, Брай, я знаю, ты мне не поверишь, но ты на самом деле в очень хорошей форме для сорока лет.
— Я тебе говорю, это все йога.
— Да черт с ней, с йогой. Ты замужем за замечательным мужчиной, которого ты любишь и который, так уж вышло, очень богат; у тебя чудесная дочь, ты живешь в потрясающем доме в потрясающем городе через дорогу от потрясающей подруги, и когда твоя чудесная дочь пойдет в школу, ты найдешь новую работу, какую-нибудь высокохудожественную хипповую ерунду, которую я совершенно не понимаю, но в которой ты добьешься успеха, так что, знаешь ли, не думаю, что тебе стоит психовать. Ты на верном пути.
— Ты же психанула, когда тебе стукнуло сорок.
— А вот и нет!
— А вот и да. Просто мне нельзя было тебе ничего говорить. Помнишь, когда я пришла вечером накануне твоего дня рождения, и ты гладила детские трусики?
Элизабет морщится.
— Ну да, было дело, я была немного не в духе…
Она делает еще глоток вина и меняет тактику.
— Ладно, психуй, если хочешь, но давай сначала определимся с датой, чтобы я могла понять…
Внимание Элизабет привлекает яркое пятно: маленькая красноголовая пичужка, размахивая руками, бежит по траве к бассейну.
— Клем, серьезно? Сейчас? — кричит Элизабет своей дочери, которая переоделась в купальник; теперь видно, какая молочно-белая у нее кожа.
Но Клемми не слышит; она неподвижно замерла на краю бассейна, пристально разглядывая что-то в воде. В это же мгновение из дома раздается крик: «Мам, мы дома!» Вернулись мальчики, и Элизабет спешит к ним на кухню, чтобы быть первой, кому они расскажут о своих сегодняшних достижениях и неудачах.
Брай садится на колени возле Клемми, которая складывает ладошки чашечкой и опускает их в воду, тихонько приговаривая: «Бедная маленькая божья коровка, бедная божья коровочка».
У нее в ладонях, нелепо перебирая короткими ножками, барахтается в воде божья коровка.
— Она утонет, тетя Брай, она сейчас утонет! — голос Клемми в панике срывается, на глаза наворачиваются слезы.
— Нет-нет, мы ее спасем.
Брай ловко переворачивает насекомое, как при игре в блошки, и подносит руку Клемми к бодро шевелящимся ножкам. Как ни в чем не бывало божья коровка начинает взбираться по кисти Клемми, оставляя за собой малюсенькие лужицы. Клемми хихикает:
— Щекотно!
— Ты вовремя ее заметила, Клем, молодец.
— Тетя Брай, как ты думаешь, она голодная?
Они вдвоем собирают маргаритки и листья, чтобы соорудить для спасенной божьей коровки гнездо. Клемми придумывает ей имя — Ромашка, и они уже собираются отмечать новоселье Ромашки, когда Брай замечает несущуюся к ним Альбу. Она тяжело пыхтит на бегу, быстро, как только может, семеня пухлыми ножками, каштановые волосы растрепались — она как маленький прелестный ураган. Альба широко улыбается и не сводит глаз с Клемми, смеясь в предвкушении. Она уже выпрямила ладони, как ее учил папа. И вот она с топотом подбегает сзади к сидящей на корточках Клемми и закрывает ей глаза. Вот бы получилось!
— Угадай, кто, Лемми? — пищит она, пытаясь отдышаться.
Но Клемми легко уклоняется:
— Ш-ш-ш, Альба, тихо. Видишь, мы показываем Ромашке ее новый дом и новые вещи.
Альба садится на корточки рядом с Клемми. Она похожа на коренастого механика, осматривающего автомобиль. Она переводит взгляд с Клемми на кучу листьев и обратно.
— О-о, — произносит она, а затем на ее лице отражается удивление. — Но зачем букашкам вещи? У них же есть крылья!
* * *
Спустя несколько минут Элизабет выносит рыбу, запеченную с картофелем, а Макс и Чарли следуют за ней с тарелками и приборами. Их шнурки волочатся по земле, а одежда после дня, проведенного в школе, выглядит ужасно неопрятно. Чарли кричит: «Привет, тетя Брай!», Макс машет рукой. Вскоре появляется Эш. Он кладет руку на плечо Брай и целует ее, подливает женщинам вина и до краев наполняет свой бокал. Брай открывает для взрослых пачку чипсов, а Клемми, пока Элизабет ходит за водой, осторожно пристраивает Ромашку под стол к себе на колени.
— Как там ваша йога? — интересуется Эш, занимая место рядом с женой, пока Элизабет усаживает Альбу на подушку.
Макс и Чарли начинают спорить о каком-то матче по крикету в Вест-Индии, а девочки тайком кормят Ромашку картофельным пюре.
— Старая безумная Эмма снова распевала «ом-м» громче всех? — спрашивает Элизабет, через голову стягивая фартук. — Макс, будь добр, локти со стола.
Макс закатывает глаза и на пару миллиметров приподнимает локти над столом. Чарли хихикает, но с опаской смотрит на Элизабет, которая села напротив Брай и Эша. Ей достаточно посмотреть на старшего сына и приподнять брови, чтобы он послушно убрал локти со стола.
— Вообще-то, ее не было. Кажется, она неважно себя чувствует, — отвечает Брай.
— О, неужели у нее разыгралась какая-нибудь чакра? Она у меня в черном списке: вызвалась проанализировать местные инициативы по ограничению скорости транспорта, и с тех пор от нее ни слуху ни духу. Хотя я не удивлена.
— Разве она когда-то была у тебя в белом списке, Элизабет? — Брай старается, чтобы это не прозвучало так, будто она поддерживает Эмму: Эш и Элизабет обожают высмеивать хипповых друзей Брай.
Элизабет кивает:
— Тоже верно.
— Я ее видел вчера в «Уэйтроузе», — говорит Эш, протягивая руку за чипсами. — Я был возле сыров и даже оттуда слышал, как в веганском отделе бренчат ее бусы, и колокольчики, и вот это все, что на ней. Я сделал вид, что не заметил ее, но она меня все-таки сцапала.
— Клемми, съешь, пожалуйста, немного рыбы, — отвлекается Элизабет и снова возвращается к разговору. — Боюсь, Эши, в Фарли ты от нее не спрячешься.
Только Элизабет позволено называть его «Эши».
— А то я, блин, не знаю, — отвечает он.
Элизабет хмурится: Эш выругался в присутствии детей — но ни он сам, ни дети этого не замечают.
— Я никогда не привыкну к случайным встречам. Вообще не понимаю, зачем люди на улице заводят эти дурацкие неловкие беседы ни о чем, если можно просто кивнуть друг другу или там, не знаю, помахать. Серьезно, если я захочу с вами увидеться, я напишу сообщение и договорюсь о встрече, но зачем останавливаться и говорить о погоде просто потому, что мы живем рядом и случайно шли по одной стороне улицы? Не понимаю.
Лицо Элизабет уже явно выражает недовольство Эшем, она качает головой и говорит:
— Это называется жизнью в обществе, Эши.
— Нет, это называется чертовой тратой времени.
Элизабет продолжает, не обращая внимания на его слова:
— Это называется знакомиться с соседями, быть ответственным, заботиться друг о друге.
Эш морщит нос в притворном отвращении:
— Не, это не для меня.
— Как говорится, можно вывезти парня из Северного Лондона, но Северный Лондон из парня уже не вывезешь.
— Аминь.
Коли появились в Фарли два года назад, покинув дорогой сердцу Эша Северный Лондон, где его престарелые родители так и живут с тех пор, как пятьдесят лет назад переехали в Англию из Нью-Дели. Эш прожил в Лондоне сорок пять лет, но согласился уехать, потому что Брай поклялась, что их дочь будет дышать чистым воздухом, у Эша будет меньше поводов для стресса, а рядом будут жить люди с похожими взглядами. Эш сменил костюм на шорты и шлепанцы, отрастил бородку, больше седую, чем черную, а его старые солнечные очки словно приросли к голове надо лбом. Еще до переезда он продал свою интернет-компанию, занимавшуюся цифровым маркетингом, которую он строил десять лет и которая стоила ему первого брака. Он лишь в общих чертах может рассказать о первых годах жизни двух своих сыновей, словно приходится им добрым дядюшкой, а не отцом. Когда брак с первой женой, Линетт, распался, Эш женился на своей работе, а все остальное послал к чертям — он станет зарабатывать кучу денег, будет покупать лучшее, а сотрудники будут его бояться. Жить он будет исключительно в центральной части Лондона и встречаться с женщинами лишь затем, чтобы заставить других мужчин ревновать. Это будет жизнь без страсти, зато стабильная. Но все пошло наперекосяк, когда однажды на корпоративе в его жизнь ворвалась Брай со своими длинными темными волосами и шоколадными глазами. Он обещал ей — точнее, клялся и плакал, — что никогда-никогда больше не поставит работу выше всего остального. Поэтому его не пришлось долго убеждать переехать в Фарли, который понравился им обоим, после того как они несколько раз побывали в гостях у Чемберленов.
Дети Чемберленов уже закончили есть, но они знают, что нужно подождать Альбу, прежде чем им дадут фруктовый салат. Три пары глаз смотрят, как Альба запихивает последние кусочки картошки и рыбы в рот, со звоном кладет вилку на тарелку и хлопает в ладоши.
Чарли уносит тарелки на кухню и возвращается с десертом. Макс запускает ложку в салатницу, чтобы наполнить маленькие миски, и Чарли бьет его по руке:
— Он же знает, что это я люблю делать! — вопит он, обращаясь к маме.
Театрально вздохнув, Элизабет говорит:
— Макс, ты знаешь правило: кто убирает со стола, тот и накладывает сладкое. Не расстраивай брата.
Воцаряется мир, дети склоняются над своими порциями, и тут в дверях кухни появляется высокая фигура и раздается голос Джека: «Сюрприз!»
Из-за стола раздаются крики «Папа!», и вот уже Джек, звучно перецеловав всех четверых, останавливается, чтобы тайком быть представленным Ромашке, а Элизабет, взглянув на часы, замечает:
— Ты сегодня рано.
Щеки Джека едва заметно розовеют, но он ничего не говорит. Теперь он демонстративно целует всех взрослых — даже Эша в обе щеки. Чарли и Макс хохочут. Эш наливает приятелю вина, и Джек тянет галстук, чтобы ослабить узел. Нет, он еще не готов сесть, энергия так и бурлит в нем. Брай предлагает ему чипсы, но Джек качает головой и похлопывает себя по едва начавшему округляться животу.
— Нет, спасибо, плотно пообедал.
Джек работает в Лондоне на китайскую строительную компанию, что Брай всегда казалось несовместимым с его пижонским видом и обходительными манерами. Эш считает, что китайцы именно поэтому его и наняли. («Они его охренеть как любят — он их рыжий Хью Грант».)
— Много работы? — спрашивает Элизабет, потянувшись за чипсами.
— Как всегда, — отвечает Джек, не глядя жене в глаза. — Так вот, значит, чем ваша дружная компания тут занимается! Попиваете вино на солнышке, пока я вкалываю?
— Все так, приятель, все так, — говорит Эш, откидывается на спинку скамейки, опускает на глаза солнечные очки и одной рукой обнимает Брай за плечи.
Элизабет хохочет, как будто предположение Джека — самая нелепая вещь, которую она слышала, и пускается в рассказ о том, как прошло совещание в городском совете.
— Так что нам придется заполнить еще одну форму, о которой раньше никто не упоминал. Это так на них похоже!..
Элизабет рассказывает, а Брай прислушивается к ощущению теплой руки Эша на плече и пытается вспомнить, когда в последний раз приходила домой, полная энергии и энтузиазма, которые дарит работа. Когда они с Эшем познакомились, она была продюсером документальных фильмов, работала над «социально значимыми репортажами для среднего класса», как называл их Эш, хотя на самом деле имел в виду «довольно дерьмовые фильмы, снятые скрытой камерой». Она делала передачи о незаметной для посторонних глаз работе медсестер, о жизни в тюрьмах и вместе со знакомым режиссером основала собственную компанию, «Пул Продакшн»… и вдруг обнаружила, что беременна. Коллеги узнали об этом, когда Брай разрыдалась, отказавшись от бокала шампанского во время празднования их первого заказа — документалки о работниках метро, которую должны были показать в три часа дня в воскресном эфире. Брай была на восьмом месяце, когда начались съемки, и на первой неделе девятого месяца, когда окончательно смирилась с тем, что фильм не закончит. Если бы они остались в Лондоне, она могла бы потом вернуться к работе, но «Пул Продакшн» теперь процветает, и должность Брай кому-то отдали.
Сначала Брай была поглощена отношениями с Эшем: переездом из Лондона, Тео и Брэном (его сыновьями от первого брака), Альбой и даже выбором плитки в прихожую и работой в саду. После того как они прожили в Фарли несколько месяцев, она попыталась отдать Альбу в ясли, заявив, что хочет преподавать йогу. Но Альба так плакала, когда Брай, собравшись с духом, радостно махала ей на прощание, что потом Брай весь день была как на иголках и, изучая дыхательную гимнастику и медитацию, думала только о том, как зареванная Альба сидит, забившись в угол, и никто не обращает на нее внимания. Брай решила, что йога подождет, а она все силы бросит на то, чтобы стать супермамой. Она будет сидеть с Альбой, научится вкусно готовить, будет играть с дочерью в развивающие игры и вязать крючком. Но супермамой она так и не стала; во всяком случае, пока.
В последний год, особенно когда Альба начала ходить в детский сад, свободное время стало казаться Брай бременем, а не благом. Она давно заметила, что тратит на такие простые вещи, как нарезать бутерброды или оплатить счета, в три раза больше времени, чем Элизабет. Кажется, будто время утекает сквозь пальцы, беспорядочно и неудержимо. И она заметила, что с Эшем творится то же самое. Жизнь обвисает вокруг него, будто складки кожи. Он руководил перепланировкой и отделкой их нового жилища, а теперь несколько раз в неделю консультирует клиентов из дома — и они слишком много времени проводят вместе. В этом и заключается их проблема.
Эш убирает руку с ее плеча и подергивает короткую седую бородку — признак того, что он чувствует себя не в своей тарелке. Возможно, догадывается, о чем она думает. Он встает из-за стола, и Альба, хохоча, заставляет его съесть полную ложку салата. Клемми просит у Элизабет разрешения выйти из-за стола и забирается на колени к отцу. Макс в шутку пинает Чарли под зад, пока они уносят на кухню пустые миски, а потом они с криками мчатся к своим воротцам для крикета. Когда мальчишки убегают, Альба просит добавки десерта и, отпихнув Эша, тихо сидит, сосредоточенно качая головой. Жуя кусочки апельсина и банана, она напевает только что сочиненную песню. Брай замечает, как Элизабет бросает быстрый взгляд на Альбу. Если бы Альба была дочкой Элизабет, та велела бы ей не петь с набитым ртом, но Брай перехватывает ее взгляд и без слов напоминает ей, что они договорились с уважением относиться к чужим методам воспитания детей. Они занимаются этим вот уже двадцать лет: признают, что между ними есть разница, обсуждают ее настолько подробно, насколько это возможно, а затем, как благородные рыцари, опускают мечи и спокойно расходятся.
— Тетя Брай, сюда, маленькая Альба, быстрее! Смотрите — у Ромашки появилась семья!
Клемми стоит у яблони в дальнем конце сада. Альба набирает в грудь воздуха, сжимает кулачки и со всех ног бежит туда. Брай идет за ней следом, чувствуя, как прохладна трава под босыми ногами и как тепло у нее на душе.
«Да, вот оно, — думает она, — вот оно, мое счастье». И чувствует, что вся ее жизнь — это одно радостное мгновение.
2 июля 2019 года
На часах 00:23, и Элизабет никак не может заснуть. Как обычно, она перепробовала все способы, о которых читала: за час до сна убрала телефон и ноутбук, надушила подушку лавандой, составила список дел на завтра, чтобы не держать их в голове, — но сна ни в одном глазу, и она лежит, уставившись в темноту.
Конец года в школе — это всегда кошмар. Элизабет приходится самой посещать все спортивные мероприятия и спектакли, потому что днем Джек на работе. А еще нужно организовать день рождения Клемми, который приходится на следующий день после окончания школьного года. В такое время жизнь Элизабет похожа на бесконечный список дел, который она пополняет, даже когда пытается уснуть.
Джек ритмично похрапывает рядом, и Элизабет все время кажется, что он хвастается, как ему приятно спать и как хорошо ни о чем не думать. Она понимает, что он ни в чем не виноват, и она должна быть довольна, что хотя бы один из них не будет с утра весь на нервах; но почему хотя бы изредка это не может быть она? Тяжело вздохнув, она выбирается из кровати. Похоже, эту битву она проиграла. Дверь закрывается за ней с резким щелчком, но это не важно. Джека ничто не разбудит.
* * *
Спустившись вниз, Элизабет заваривает ромашковый чай и усаживается за старый дубовый кухонный стол, сдвигая миски и ложки в сторону: перед сном она всегда накрывает стол к завтраку. Ночью кухня выглядит лучше: не так заметны царапины на мебели и налет вокруг раковины. Джек говорит, что нет смысла делать ремонт, пока дети маленькие, но Макс уже почти подросток, а плинтусы, несмотря на все усилия Элизабет, все еще украшены его младенческими каракулями. Все дело в деньгах: если не считать волонтерства, Элизабет не работала с рождения Клемми, а Джек уже четыре года не получал прибавки к зарплате. Они смогли купить дом только благодаря деньгам, которые Элизабет унаследовала семь лет назад, когда ее отец скоропостижно скончался от аневризмы.
Нужно еще раз поговорить с Джеком, и на этот раз он не должен уйти от разговора, бормоча что-то о долгосрочных последствиях финансового кризиса. Иногда, когда не удается заснуть, Элизабет представляет себе, сколько она зарабатывала бы, если бы осталась на работе, а Джек сидел с детьми. Раньше она работала адвокатом, представляла интересы медиакомпаний. Вполне возможно, что сейчас она была бы уже старшим партнером и получала в месяц приятную шестизначную сумму.
Но она не хочет возвращаться: за семь лет, прошедших с ее ухода, сфера медиа сильно изменилась; кроме того, она была несчастлива, когда вышла на работу после рождения Чарли. Каждый день ездить в Лондон и обратно, постоянно отпрашиваться пораньше, бесконечно извиняться за то, что у ребенка заболел живот или к ним не смогла прийти няня… Она выматывалась на работе и выматывалась дома. Она чувствовала, что не справляется ни как мать, ни как специалист, — у многих так, она это знала, но Элизабет просто не могла позволить себе не справляться. Это противоречило ее внутреннему кодексу. Если говорить начистоту, это и стало одной из причин, почему они завели третьего ребенка. Клемми стала причиной — самой лучшей причиной, — чтобы остаться дома. Оставить работу ради троих детей было уже не так стыдно; Элизабет приняла решение считать это проявлением благородства и заботы о семье с ее стороны. Когда Клемми было несколько недель, у нее начались судороги, и это лишний раз подтвердило, что Элизабет нужна дома. Пока Клемми не исполнилось три года, трудно было оставить ее даже с Джеком, даже на несколько минут. Элизабет была уверена, что, стоит ей отвернуться, как глаза дочери закатятся, а маленькое кукольное тельце начнет неестественно трястись. Кожа резко покраснеет, а изо рта пойдет пена, как во время химической реакции. Элизабет жалеет, что у нее мало счастливых воспоминаний о первых месяцах жизни Клемми. Она помнит лишь страх, давящий, удушливый страх за себя и за малышку.
Элизабет включает ноутбук, открывает сайт «Би-би-си спорт» и забивает в строку поиска название теннисного лагеря Чарли, чтобы внести оплату (еще одна вещь, которую она забыла добавить в список дел), и тут ее внимание привлекает новостной заголовок. На фото — маленькая девочка с широкой улыбкой и пухлыми щечками. У Элизабет сжимается сердце, когда она читает то, что написано над фотографией: «Смерть Марты не должна быть напрасной».
Она знает, что не должна этого делать, но не может не щелкнуть по ссылке, чтобы прочитать всю статью. Ее написал отец Марты, Марк Кленси, и она о том, как его дочь умерла от менингита за несколько недель до запланированной прививки КПК. У Марты немного поднялась температура, мать уложила ее в постель и дала парацетамол. Девочка проспала тринадцать часов. А потом проснулась и начала кричать. Ей ампутировали все конечности, но этого оказалось недостаточно, чтобы ее спасти.
Элизабет зажимает рот рукой, потом начинает грызть ноготь указательного пальца, не прекращая читать. «Ее красная курточка до сих пор висит на вешалке у двери. Не думаю, что когда-нибудь смогу убрать ее оттуда».
Под статьей ссылка на еще один текст, который Элизабет не нужно читать, — таких в последнее время очень много, и все они почти об одном и том же: процент вакцинированных опускается ниже порога, необходимого для формирования коллективного иммунитета, повышается риск для пожилых людей и людей с ослабленным иммунитетом, обсуждается вопрос о том, чтобы сделать прививки в школе обязательными.
Элизабет вглядывается в фотографию Марты. У нее такие же ямочки на щеках, как и у Клемми. Сердце сжимается, пальцы стиснуты в кулак. Перед тем как Клемми пошла в детский сад, Элизабет поговорила с каждой няней и с каждым воспитателем и попросила удостовериться, что остальные дети привиты, поскольку Клемми нельзя вакцинировать из-за приступов. Большинство отнеслись с пониманием, однако некоторые отказались обсуждать это, а кто-то повел себя враждебно, словно Элизабет оскорбила их своей просьбой — как если бы спросила, сколько денег на их банковских счетах. Элизабет знала, что в Фарли уровень вакцинации особенно низкий, и когда Клемми пошла в «Неттлстоун», она встретилась с директором, мистером Патерсоном. Он четко дал понять, что не может никого принуждать, однако разослал всем родителям электронное письмо с просьбой «подумать о будущем и всерьез рассмотреть вопрос» о вакцинации своих детей. Это одна из причин, по которой Элизабет так много времени уделяет всему, что связано со школой и местным обществом: если ее семью будут знать и, возможно, любить, то уж наверняка люди примут правильное решение?
У Клемми не было приступов уже несколько лет, она бегает быстрее и может постоять за себя лучше, чем любой другой почти семилетний ребенок, — во многом благодаря Максу и Чарли. Она энергичная счастливая девочка, и Элизабет расслабилась, как будто ее дочь уже достигла некой неизвестной цели и теперь в полной безопасности. Но статья о Марте напоминает Элизабет, что Клемми вовсе не в безопасности. Она и не будет в безопасности, пока Элизабет этого не добьется. И в тусклом свете раннего утра она начинает новое письмо:
Всем привет!
Мы очень рады пригласить вас 18 июня отметить первый день летних каникул и день рождения Клемми, ей исполнится семь лет. План такой: дети объедаются сладостями и весь день скачут в надувном замке, а родители пьют вино и присоединяются к ним.
Она приписывает в конце «пока кому-нибудь не станет плохо» и тут же удаляет: выглядит не очень.
Как вы знаете, когда Клемми была маленькой, у нее часто случались судороги, и она сильно болела. Поэтому ей нельзя делать прививки, и мы должны быть суперосторожными, особенно когда в новостях рассказывают такие страшные вещи. Я прошу вас, как родителей лучших друзей Клемми, подтвердить, что ваш ребенок был своевременно привит. Если вы решили не прививаться, мы уважаем ваш выбор, но, к сожалению, считаем, что вам лучше не приходить на праздник, и будет здорово, если впоследствии мы ограничим наши близкие контакты.
С нетерпением ждем вашего ответа!
С любовью и благодарностью,
Джек и Элизабет
Обычно они «Элизабет и Джек», но в этом случае ей кажется, что «Джек и Элизабет» звучит лучше. Она пересылает письмо Джеку, вместе со ссылкой на статью о Марте и коротким комментарием:
Дорогой, прочитай, пожалуйста, эту статью. Она мне напомнила, что мы слишком расслабились насчет прививок. Что скажешь о моем письме ниже? Я хотела бы разослать его как можно скорее.
Целую.
Когда она щелкает «отправить», кулак у нее в груди разжимается: Клемми уже чуть больше защищена. Элизабет допивает чай, оплачивает взнос за лагерь Чарли, а затем открывает новую вкладку и начинает просматривать карту скоростных ограничений в жилых кварталах. За окном утро разливает по небу нежно-голубую краску. Все пятна вчерашнего дня смыты, и их стремительно уносит отступающая ночь.
К семи утра Элизабет еще не успевает понять, насколько паршиво она себя чувствует. По будням Джек выходит из дома в 6:30, чтобы успеть на лондонский поезд в 6:45, так что все утренние хлопоты ложатся на нее. Согласно расписанию дежурств, кто-то из детей убирает после завтрака, Элизабет еще с вечера проверяет, все ли они собрали к школе, и пишет себе еще один список, чтобы ничего не забыть. Она постоянно в погоне за будущим — будущим, полным грязной обуви и забитых посудомоечных машин. Но как бы она ни старалась, что-то все время идет не так. Этим утром Макс не может найти свой велосипедный шлем, Чарли на пятнадцать минут дольше положенного нежится в постели, а Клемми безуспешно пытается выбрать заколку. Для Элизабет нарушения распорядка — словно палец, который непрестанно тычет в больное место. Она воспринимает все это как свою вину, свою неспособность быть матерью, быть человеком. Она так и слышит, как укоризненно цокает языком ее собственная мать. Элизабет не сможет нормально вздохнуть, пока все они вовремя не выйдут из дома — сытые, чистые и готовые к новому дню. И под ее контролем так всегда было, есть и будет.
Макс учится в средней школе и сам ездит туда на велосипеде. Чарли идет на несколько шагов впереди Элизабет и Клемми, которая едет на розовом самокате. Это лучшая часть утра. Элизабет шагает по извилистым улочкам Фарли, прихлебывает кофе из термокружки и любуется своими детьми — опрятными и собранными. Она справилась с еще одним утром. Наконец-то она может спокойно вздохнуть.
— Элизабет! Подождите нас!
Брай кричит от калитки дома номер девять — дома семьи Коли, который возвышается за ней, внушительно раскинув окна по обе стороны от входной двери, самый большой на Сейнтс-роуд. В этом месяце Альба пару раз в неделю ходит по утрам в подготовительную группу при «Неттлстоуне», чтобы в сентябре ей было проще адаптироваться к начальной школе. Элизабет нравится ходить вместе с ними при условии, что Брай нормально собирается, но тут она с первого взгляда понимает: сегодня явно не тот случай. В одной руке Брай несет Альбу, босую, лохматую и ужасно милую, тост и огромного розового фламинго, а в другой — свою сумочку и хозяйственную сумку из джута.
— Чарли, Клемми, подождите минутку, пожалуйста, — зовет Элизабет детей и пересекает дорогу в обратном направлении.
Брай еще только выходит из калитки, потому что забыла закрыть входную дверь. Элизабет кажется поразительным (и, честно говоря, немного несправедливым), что у Брай и Эша столько денег, — Брай сказала ей по секрету, что Эш продал свою компанию почти за два миллиона фунтов, — но они до сих пор одеваются как студенты. Понятно, что Джек немногим лучше, но у него-то двух миллионов нет.
На Брай темно-синий хлопчатобумажный комбинезон, который она надевает каждое утро (Элизабет надо будет улучить момент и попросить ее избавиться от него). Из одного кармана торчит пара розовых колготок в полоску, а из другого — расческа; и то и другое, хочется верить, для Альбы, которая сейчас уткнулась матери в грудь. Элизабет старается не смотреть. Несколько месяцев назад у них был пьяный и довольно жесткий разговор о женщинах, которые долго кормят грудью. Элизабет считает, что грудное вскармливание пора сворачивать, когда ребенок начинает ходить, но Брай заявила, что Элизабет просто ослеплена патриархальной идеологией.
— Прости, Элизабет, она только десять минут назад проснулась — если хотите, идите без нас.
На мгновение Элизабет испытывает соблазн продолжить утреннюю прогулку на свежем воздухе и привести детей в школу вовремя, но она знает, что не сделает этого.
Брай перехватывает Альбу поудобнее. Альба пищит.
— Давай, я подержу, — говорит Элизабет, пока Брай высвобождает руку из сумки и передает Альбу, которая растопыривает руки и ноги, как прыгающая с ветки на землю обезьянка, и вцепляется в крестную.
— Поздоловайся с Фледом, — Альба сует фламинго в лицо Элизабет.
Шерсть Фреда царапает Элизабет щеку, и она чувствует запах засохшей слюны, кислого молока и детского крема. Элизабет громко чмокает воздух перед клювом Фреда.
Брай начинает натягивать на Альбу колготки.
— Спасибо, Элизабет. Прости, Эш сегодня ушел рано, должен встретиться с сантехником по поводу чего-то там, и я совсем забыла про время, — Брай поднимает глаза на Элизабет. — Ну ладно, ладно, не надо на меня так смотреть! Я знаю, что Джек каждое утро уходит рано, но не все же могут быть супермамами.
Брай замолкает, потому что на Сейнтс-роуд, сигналя, выезжает большой фургон. Когда он подъезжает ближе, Элизабет видит за рулем немолодую, привлекательную и худощавую женщину, с голубым платком на шее. Она смеется — по-видимому, над удачной шуткой безумно красивого молодого темноволосого мужчины, который сидит рядом с ней, положив босые ноги на приборную панель. Женщина с грохотом проезжает мимо и машет им обеим рукой. Элизабет не знает почему, но этот жест кажется ей покровительственным. Фургон резко останавливается сразу после дома Элизабет.
— О, видимо, это новые жильцы из восьмого, — говорит Брай, оборачиваясь, чтобы проводить взглядом фургон.
— Восьмой — это кто? — спрашивает Альба.
— Это соседний дом, возле тети Элизабет, — отвечает Брай. Голос у нее тихий, будто она замечталась.
— Дядя, котолый там жил, улетел на небо, — торжественно произносит Альба.
Брай поворачивается к дочери, но та не спускает глаз с Элизабет. Вопрос серьезный и требует серьезного ответа.
— Да, Альб, все так и есть.
Господи, как Элизабет этого не хватает. Может, им завести четвертого? Она всегда может сделать вид, что это вышло случайно.
— Надо пойти поздороваться, — говорит Брай, натягивая колготки Альбе на попу, для чего Элизабет опускает ее на землю, все еще держа за руку.
— Брай, сейчас не получится — дети…
Брай смотрит на них: Чарли щекочет Клемми прутиком.
— Ну да, конечно, у них будут неприятности, если опоздают, ну да…