Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

— Несчастный случай, — как–то уж чересчур бодро ответил Алексей. — В армии чего не бывает. На ученьях под танк попал. Два года по госпиталям. Одну ногу хотели спасти. Да вот, видите, не спасли, однако.

— Я не понимаю, — сказала Бриджит.

— Мы с ним поболтали о том, что у всех мужчин есть свои слабости. Эта мразь очень быстро вычислила мою.

Они миновали каменный мостик, свернули влево.

Банни обильно отпил из бутылки. Пол заметил еще одну пустую, валявшуюся рядом. Шагнув вперед, Пол увидел то, что лежало на земле прямо перед Банни, — остатки большого мешка с полуобгоревшими сине-желтыми футболками. Банни глядел на них с невыразимой печалью.

— Осторожней, сейчас мочажина будет, берите левее. Не споткнитесь, булыжники какой–то тетеря на тракторе разворотил…

— Совсем были новые — с последнего сезона. Херову тучу недель убил, чтобы найти на них спонсора.

Видно было, что дорогу он знает досконально, до каждой крохотной выбоинки.

— У вас была страховка? — спросила Бриджит.

— У меня ведь и пенсия есть, — все рассказывал Алексей о себе. — Вполне приличная. И родители. Мог бы жить с ними припеваючи. Да не захотел. Все жалеют, жалеют. — Он помолчал немного. — А я жалости не хочу. Узнал вот про остров. Попросился. Тут жить можно, это точно. И заработать можно. Меня вот сети научили вязать да чинить. Я теперь вроде бы при рыбаках. Два раза на озеро с собой брали…

— Ха! Господи, конечно. С тех пор как мы установили эти чертовы светильники.

Корнилов слушал его и думал о матери. «Хорошо, что не пришлось ей зимовать здесь. Коротать долгие зимние ночи и думать о сыновьях, которых вырастила, отказывая себе во всем, поставила на ноги, и теперь они где–то там, за льдами и вьюгами, бушующими над стылым озером, живут среди друзей своей жизнью…»

— Вы, Игорь Васильевич, можете мою просьбу выполнить? — спросил Алексей.

Пол смотрел сверху вниз на Банни, кое-как втиснувшегося в слишком узкий для него шезлонг. Вездесущая черная дубленка из овчины плотно облегала его тело, прикрывая от непогоды.

— Постараюсь. Все, что смогу…

— Ты пьян.

— Не настолько, как бы мне хотелось.

— Да сможете, только не забудьте. А то тут в прошлом году один турист наобещал, а потом и забыл. Дело–то такое… Сигарет бы хороших, ленинградских, послали мне… Хоть пару раз. По блоку. Я вам и деньги дам.

— Ты для этого нас позвал, Банни? Чтобы мы полюбовались на твой алкоголизм?

— Да что ты, какие деньги. Адрес только дай, — сказал Корнилов. — Сигареты считай что у тебя в кармане.

Банни сердито взглянул на Пола. Его губы шевельнулись, словно он перебрал в уме сразу несколько вариантов ответа. Но, ничего не сказав Полу, он повернулся к Бриджит.

— Вы и письмишко черкните. Ладно? Как–то там в Питере… Чего новенького. Ну как там на улицах, машины какие новые. Я технику люблю.

— Видела бы ты этого человека прямо здесь в прежние времена. Он был лучшим ударным нападающим, которого когда-либо видело это поле. Он мог бы играть за округ, если бы не бросил.

— Напишу, Алексей. Обязательно.

Пол почувствовал, как в нем зашевелился прежний гнев.

В поселке они попрощались. И Алексей, отъехав немного, окликнул Корнилова:

— Ага, так и было. Я бросил. Ну и говнюк же ты, Банни!

— А мать–то завтра увозите?

— Ты мог винить меня сколько угодно, но зачем ты наказал себя? И всех остальных парней? Мы вышли в финал чемпионата! — в голосе Банни прорезалась мольба, словно эту старую ошибку можно было еще исправить. — Знаешь, сколько раз мы выходили во второй тур за эти семнадцать лет? Один! И то лишь благодаря штрафу соперникам.

— Завтра. Документы оформим и поедем.

— Ну да. А может, мне до смерти надоело играть в твою дурацкую игру?

— Счастливо. Про сигареты не забудьте!

Он переночевал в пустой маленькой комнате на скрипучей железной кровати. Утром его разбудила мать, они позавтракали вместе в уже опустевшей столовой.

— Чушь собачья! — выплюнул он слова так, что на его губах осталась слюна. — Можешь называть меня дерьмом сколько угодно, но не оскорбляй игру. Тебе она охрененно нравилась. Я это помню.

— Мне бы больше нравилось жить в семье! — почти выкрикнул Пол, прежде чем отвернуться.

С формальностями покончили быстро. Мать сложила в небольшой старомодный саквояж свои пожитки, раздарила всякие мелочи вроде мыла и одеколона пришедшим к ней в комнату трем старушкам. Сердечно расцеловалась с ними. Старушки сидели молча, смотрели, как мать укладывает вещи, а напоследок расплакались. Всплакнула и мать. И только одна, сухая, строгая, с крашенными перекисью волосами, шикала на них.

Отправились с острова на небольшом закопченном буксирчике. Волны нещадно кидали его то вверх, то вниз, захлестывая палубу. Алексея Корнилов в этот день не встретил.

Он ненавидел себя за это. Он ненавидел Банни, что он по-прежнему способен его задеть; что старые эмоции могут снова вырваться наружу. Он ненавидел свои трясущиеся руки и влажнеющие горючими слезами глаза. А ведь сейчас совсем не до этого…

Дней через десять после того, как Корнилов отправил безногому Леше на Валаам сигареты, пришло письмо. В конверте лежали четыре рубля. Письмо удивило и расстроило Игоря Васильевича.

— Прости.

Алексей писал:

Слово раздалось так тихо, что Пол не сразу понял, что оно прозвучало не только в его голове.

Он повернулся к Банни.

«Вот уж не ожидал получить от вас сигареты. За два года, кого ни просил, от всех получал дулю. Посылаю вам тугрики. Не хочу подачек. Я все наврал про учения. Ноги мне придавило на лесоповале в Кировской области. На втором году отсидки в колонии строгого режима. После больницы попросился на остров. Не хочу никого видеть. И жалость мне ваша противна. Раньше надо было жалеть. А теперь я Воруй–нога, как говорили у нас в колонии. Безногий. Я даже к матери не поехал. Ненавижу. Пьяница. А ноги у меня до сих пор знобят, как раньше от ревматизма. Иногда вечером спать лягу, закрою глаза, а они знобят. Так знобят, что невтерпеж. Или рано утром приснится, что замерзли. Рукой потянусь прикрыть, и аж потом прошибет. Выть хочется. Кому я такой нужен?.. Ну да это я все так, от злости. На острове жить можно. Харч приличный. Да и прикупить всегда есть на что. Люди друг к другу привыкли. Вот только летом, как понаедут туристы, противно. Не люблю их. Ходят везде, глазеют, а когда уезжают, такая тоска берет. Им там весело, хорошо, все парочками. Ночь поспят — и в Ленинграде… Ненавижу их всех. Да еще тоску наводят похороны — старики же все вокруг. Умирают, умирают. А родиться никто у нас не родится. Редко, если только у местных. Эх, если бы жизнь начать сначала! Вы на меня не обижайтесь, если я что не так написал. Получил сигареты, вспомнил вас, поговорить захотелось. Да и виноват я, что наврал про маневры и два года в госпиталях…»

— Что?

Игорь Васильевич повертел письмо в руках. Строчки неровные, буквы разбегались в разные стороны. Вот он какой, даже в своем несчастье недобрый. Как, должно быть, тоскливо стоять на пустынной скале, среди мокрых от дождя кустов и провожать взглядом уплывающие во тьму, залитые огнями теплоходы!

— Прости, — повторил Банни, уставившись в землю. — Прости меня за все.

— Господи, великий Банни Макгэрри извиняется! Должно быть, ты реально нажрался.

«Парню надо бы помочь, — думал Корнилов. — Неужели ему только и остается, что прожить всю жизнь среди ветхих старух и стариков, помогая рыбакам чинить сети? Есть же в городе артели инвалидов, где работают сверстники и где не будет так одиноко и тоскливо. И где, может быть, пройдет обида на весь свет и утишится злость на самого себя. Надо будет все разузнать. Вот только согласится ли он сам переехать?»

Шезлонг Банни скрипнул под его весом, когда он наклонился вперед.

6

— Ради бога, просто прими извинения и не веди себя как придурок!

— Засунь извинения себе в жопу, жалкий старый ублюдок!

Хилков был вне себя. Очередное дело срывалось из–за проклятого Кошмарика. Деньги так и шли сами в руки, а этот болван попал в лапы милиции. Сколько раз ему говорили: надрался — не лезь на рожон. Сгореть — что плюнуть! Нет ведь, как выпьет, так чешутся у него кулаки.

Лихо пил Кошмарик. Он и прозвище–то получил из–за того, что, придя в парк заступать на смену, кричал обычно: «Ну и крепко я вчера взял, ребята. Кошма–а–рики!..»

Пол чувствовал, что Бриджит глядит на него, но не хотел встречаться с ней взглядом. Он не хотел, чтобы она попыталась унять его гнев. Он имел на него полное право. В его жизни мало что принадлежало ему, но это чувство у него никому не отнять!

Вот и докричался… Набил какому–то фрайеру рожу и завалился. Не раскололся бы. Да нет, пожалуй! Кошмарик на этот счет крепкий.

— Я все испоганил, так и есть, — сказал Банни. — Я много чего испортил в своей бесполезной гребаной жизни, но то, что я испортил жизнь тебе, — моя самая большая печаль. Знаешь, много лет мне постоянно напоминают о деле «Мэдиган». О том, как ты с Пэдди Неллисом выставил меня на посмешище. Люди думают, что меня это бесит. А хочешь знать правду? Я не сержусь. Я сам напросился, и ты наказал меня заслуженно. Господи, да я ведь гордился тобой на самом деле!

А в «Звездные ночи» больше ни ногой. Береженого бог бережет.

— Ага, так гордился, что с тех пор постоянно меня преследуешь.

Хилков проклинал Кошмарика и лихорадочно соображал: кого из шоферов можно было бы взять с собой? На один раз. Потом–то образуется. Скоро и сам он опять на машину сядет…

— Преследую тебя? Преследую?! Я же присматривал за тобой… Заботился… Переживал, что в конце концов ты превратишься в очередного мелкого гурьера, бегающего на подхвате у мошенников вроде Неллиса или, что еще хуже, у таких отморозков, как Фэллон. Я не хотел, чтобы твой первый успех в криминальном мире стал началом большой говенной карьеры.

Недавно Хилков разбил свой таксомотор и вот уже месяц кантовался на мойке… А в этом деле без машины не обойтись.

— И что теперь? Ты ждешь, что я все забуду и прощу?

Покачав головой, Банни грустно усмехнулся.

«Эх, кого же? Кого? Тычкова? Парень вроде свойский, похоже, даже срок имел. Но нынче в дружине ходит. А с этими дружинниками можно нарваться. Ечкин? Ечкин… Вот лихой мужик, да захочет ли на дело идти? И дурной. Как выпьет, все кому–то в рожу дать норовит, навроде Кошмарика. Влипнуть с ним можно… Да. Больше и глаз положить не на кого… Все чистюли, в ударники лезут. А вот Витька Винокуров! А? Если ему пару сотен в клюв кинуть? — Хилков воодушевился. — Да Витька за пару сотен отца родного продаст. Ох жаден до гроше». Куркуль. На раз его можно взять. Пока сообразит, что к чему, — дело сделано. На большее–то нельзя, трусить начнет, а так, пожалте, за две сотняги машину дернет».

— Да хуй там… Я не могу простить себя и не могу выдумать ни одной веской причины, чтобы ты простил меня. На самом деле…

Он вспомнил Фелю Николаева и в который уже раз пожалел, что его нет в Ленинграде. Вот был человек верный! А получилась какая–то глупость — совсем неожиданно исчез Феля. Никому ничего не сказал, не предупредил — взял расчет и уехал. Куда — никто не знает. Может, струсил? Отец Федор сказал: «Плюнь, Женя, и забудь. Считай, что не было такого. В кантюжники записался».

Банни стал выбираться из шезлонга. Его правая рука соскользнула с подлокотника, и он опрокинулся на землю — прямо на кучу обгорелых футболок.

На то, чтобы добыть «Волгу», было всего два дня. Сегодня и завтра. Обычно Хилков, Кошмарик и Феликс Николаев, по прозвищу Феля, «работали» втроем, а потом кто–нибудь из них перегонял машину Курортнику Борису Угоеву. Денежки на бочку — и прощайте пальмы и Черное море. А на этот раз все упрощалось. Жорка Угоев, брат Курортника, ехал в отпуск домой и попросил быстро достать авто. Сам брался и перегнать… Подвел Кошмарик.

— Ну пиздец… — проговорил Пол.

«Эх, с каким подонком пришлось работать», — вздохнул Хилков.

Бриджит взглянула на Пола, но он остался стоять как вкопанный. Тогда она подошла к Банни сама — с намерением помочь ему подняться.

Рабочий день подходил к концу. Хилков сходил в диспетчерскую, узнал, в какое время выезжает на трассу Винокуров. Оказалось, с восьми вечера. Выходило как нельзя лучше.

— Все нормально, все нормально, — пробормотал Банни и встал одним рывком. — На счет «восемь» я в строю!

«Сегодня с Витей говорить не буду, — решил Хилков. — Так вернее. Слишком много времени ему на раздумье. Вдруг сдрейфит?.. А когда с пылу с жару… Пенензы получит — потом уж ни в жисть с ними не расстанется».

Он подпрыгнул и слегка покачался для убедительности.

После смены Хилков долго и с удовольствием мылся в душе, пустив воду погорячее. Насвистывал весело. Решение пригласить Винокурова казалось ему удачным. Даже злость на Кошмарика прошла. «Попух, бедолага, — жалел его Хилков. — Да на ком — на каком–то фрайере! Интересно, а деньги он где хранил? На сберкнижке? Пожалуй, нет. Не в его привычке деньги копить. Все в картишки спускал. Ну и на вино расход немалый». Потом он вспомнил, что в багажнике в машине Кошмарика остался тросик и инструменты. Машина была на трассе, да и не пойдешь за тросиком к сменщику. Придется еще в автомагазин ехать, покупать. А потом звонить отцу Федору…

— Я всего лишь хочу… — сказал Банни и вытянул подбородок в сторону Пола, — …чтобы ты меня ударил.

Федор Борисович выматерился, когда Хилков позвонил ему и рассказал про Кошмарика. Над предложением привлечь Витьку Винокурова долго думал, Хилков слышал, как он тяжело вздыхал, шептал что–то злое. Потом сказал:

— Чего?

— Черт с тобой, поговори со своим Винокуровым. Но обо мне ни слова. И про Жорку не трепись, возьми у него номера да иди с Винокуровым один. Позвонишь, скажешь, где карету оставили.

— Ударь меня. Давай, сразу почувствуешь себя лучше.

С Винокуровым Хилков сговорился очень быстро. Отозвал в сторонку, когда тот пришел на смену, спросил:

— Ну да. Я видел, как ты «честно» дерешься, Банни. Я не настолько туп, чтобы на это повестись.

Банни перекрестился и поднял вверх три пальца.

— Витек, тебе деньжата сейчас нужны?

— Ударь меня — сколько хочешь раз и как можно сильнее. Я это заслужил. Обещаю, я не буду сопротивляться — диб-диб, слово скаута!

Тот усмехнулся:

Руки Пола сжались в кулаки.

— Ты что, блажной? Когда они бывают не нужны–то? Перевозочку надо оформить? Ты ведь пока безлошадник…

— Не искушай меня.

— Ну да, — кивнул Хилков. — Перевозочка небольшая. На час, не больше. Время только позднее.

— Так у меня и выезд на линию не ранний, — сказал Винокуров. — Ты не крути. Чего надо–то?

— Не искушать? Да я, блин, умоляю!

— Да частнику одному хочу насолить… Он, сволочь, просил меня машину перебрать, я неделю калымил, а башли получить не могу! Хочу вот машинку–то угнать и бросить где–нибудь подальше. Пусть поищет.

— Как типично! Ты предложил это только тогда, когда мне повредили руку. Да я от боли больше охерею, чем нанесу тебе урон!

Винокуров хмыкнул.

Лицо Банни застыло в пьяной сосредоточенности, он задумчиво надул губы. Затем поднял палец и широко улыбнулся.

— Секунду!

— Я, Витек, и хочу тебя попросить. В два часа подъедем с тобой… Я за руль сяду, на тросик подцепим, отбуксируем подальше, и дело с концом. Двести колов тебе хоть сейчас отвалю.

— Триста, — сказал Винокуров. — За твои красивые сказочки… Ну да мне–то наплевать. Я, Женя, дачу под Приозерском сейчас строю. Так денежки эти мне вот как нужны! — он провел рукой по горлу.

Банни наклонился и поднял с земли хёрл, при этом чуть не упав. Взяв клюшку рукоятью от себя, он протянул ее Полу.

— Держи. Так будет идеально. Ты надаешь мне по яйкам, а я снова увижу твой замах. Порадуемся вместе.

Хилков согласился и попросил к часу заехать за ним на Лиговку.

Пол сердито выхватил хёрл у него из рук.

— А денежки когда? — поинтересовался Виктор. — Ты уж лучше гони вперед…

— Пол! — выкрикнула Бриджит с негодованием.

Хилков только головой покрутил.

— Что? Я просто хочу дать человеку то, что он просит.

— Да ладно ты, Витек, не боись! Приедешь за мной — сразу отсчитаю.

Когда ночью, захватив сумку с тросиком и номерами, Хилков вышел на улицу, машина Винокурова уже стояла у ворот. Две девушки уговаривали подвезти их.

— Точно! — ухмыльнулся Банни. — Это естественное правосудие — в лучшем виде.

Пол взял хёрл в правильную хватку и как следует им замахнулся.

— Да я же говорю, по вызову, — отбрехивался Винокуров. — Вот и пассажир идет…

— Пол, немедленно брось клюшку!

— Товарищ, вы в какую сторону едете? — бросились девушки к Хилкову. — Может быть, нам по пути?

— Вали обратно в свой Литрим, милая, тебя это не касается.

Хилков на секунду растерялся. Потом спросил:

— Не говори с ней так, — предупредил Пол.

— А вам–то куда ехать?

— Ну давай, жалкий ссыкунишка, заткни меня.

— На Московский, в гостиницу «Россия», — сказала одна из девушек и с надеждой посмотрела на Хилкова.

Бриджит встала прямо перед Банни.

— А мне в аэропорт, — усмехнулся он. — Значит, по пути. Возьмем, товарищ водитель?

— Хватит!

Такси помчалось по пустынной Лиговке, нещадно трясясь на диабазовой брусчатке а девушки наперебой благодарили Хилкова. Оказались приезжими, из Краснодара.

— Отойди, Бриджит, ты мне мешаешь.

— Нет, не отойду. Я не собираюсь просто так стоять и смотреть, как вы, два идиота, творите… черт знает что. Я должна напоминать, что это МЫ попали в беду и приехали сюда только потому, что у этого придурка есть нужная для НАС информация?

Машина выехала на Московский проспект. Стал накрапывать мелкий дождик. Хилков вздохнул. Подумал: «Хорошо, что дождь… Меньше таких дур по улицам гулять будет. Да и не так светло — все небо заволокло. Это, наверное, плохо — баб встретить, когда на дело идешь? Или только с пустыми ведрами плохо?» Сам не понимая почему, он сильно волновался. В машине было тепло, но противная дрожь время от времени пробегала по всему телу. «И чего это я? — удивлялся он. — Вроде ведь не первый раз». Он подсчитал, выходило — десятый. И все было нормально. Вот только Кошмарик сидит. Не наклепал бы чего лишнего. Надо бы ему весточку запустить. Держись, мол. За кормой все чисто. Долю получишь. Да как передать?

Хилков покосился на Винокурова. Тот сидел спокойно, смотрел вперед. «Этого ничем не пробьешь. Тупой как пробка, — неприязненно подумал Хилков. — Тоже мне дачник!»

Взгляды их встретились. Пол долго смотрел на Бриджит — даже слишком долго, как ему показалось, — прежде чем медленно опустить хёрл. После этого Бриджит развернулась и посмотрела на Банни.

У гостиницы девушки расплатились, горячо поблагодарили.

— А что касается вас, то вы должны нам помогать. Так помогайте уже, или мы уходим.

— Куда едем–то? — спросил Винокуров.

— Можешь пиздовать прямо сейчас.

— В Дачное… Улица Третьего Интернационала. Я дом покажу.

Пол не понял, кого больше удивила пощечина — Банни или саму Бриджит. И вроде она не вкладывала много сил, но пьяного Банни смело на полметра вправо.

— А деньги?

— Хватит уже кривляться! — сказала Бриджит. — Или помогайте нам, или валите на фиг, — никто не решился ничего ответить, и Бриджит добавила: — Прошу прощения за пощечину, обычно я не склонна к насилию.

Хилков достал из бокового кармана три сотенные бумажки, протянул Винокурову.

— Не так давно ты в регбистском броске протащила человека сквозь стеклянную дверь.

— Сегодняшний день нельзя назвать обычным.

— П–п–порядок, Женя! — обрадовался тот. — Газуем в Дачное. Пошутим шутки с твоим другом!.. — и захохотал.

— А еще ты несколько раз ударила меня.

Чем ближе они подъезжали к дому, во дворе которого стояла новенькая «Волга», облюбованная Хилковым, тем больше он волновался. И куда девалось спокойствие, с которым он ездил на дело еще полгода назад!

Бриджит посмотрела на Пола так сердито, что он почувствовал, что самое время умолкнуть.

Один раз их обогнал милицейский «газик» с синей мигалкой, и Хилков подумал: «Все, пронюхали, гады…» Спина у него взмокла, почему–то заломило в висках. Но «газик» промчался, не притормаживая, и скрылся в пелене дождя.

— Бандон, — произнес Банни, словно выплюнув.

На улице Третьего Интернационала Хилков попросил Винокурова ехать потише. Не доезжая пятиэтажного белокирпичного дома, они остановились.

Пол горько усмехнулся.

— Жди тут, — сказал Хилков и вылез из машины, зябко поеживаясь. Осторожно, без стука, закрыл дверцу. Дождь продолжал сеять. Хилков постоял немного, осмотрел окна. Ни огонька. Только на третьем этаже за занавеской словно кто–то стоял. Смотрел на подъехавшее такси. Хилков отошел в сторону к забору. Стал за кустом сирени. Пригляделся. Вроде бы человек — или просто почудилось? Ветер качнул легкую занавеску. Хилков чуть не выругался вслух. Принял за человеческую голову горшок с цветами.

— Мы уже знаем о Бандоне, — ответила Бриджит. — Как раз собрались ехать на юг.

Во дворе, рядом с сараем, стояла «Волга». «Номер какой–то не наш, — отметил Хилков. — КРЯ. Крымский, что ли? Это даже лучше…»

— Значит, вы ни хера не в курсе, — сказал Банни.

Он еще раз прислушался. Было тихо. Только дождь шелестел по кустам, слегка барабанил по жестяной крыше сарая…

— В смысле?

Когда дверца автомашины была уже открыта, раздался вдруг резкий звонок, потом второй, третий…

— На юг? Это не тот Бандон. Есть еще один в Мейо[89] — крохотный городок. Вам нужно туда.

Прежде чем Хилков догадался, что это в доме звонит телефон, спина его снова покрылась испариной, как полчаса назад в машине. Он юркнул на сиденье «Волги» и, замерев, прислушался. Телефон наконец перестал звонить. Слышался только густой сонный голос, что–то односложно отвечавший в трубку. Потом снова стало тихо. Можно ехать. Прикрыв дверку, он быстро добежал до Винокурова. Сел к нему.

— Откуда вы знаете? — спросила Бриджит.

— Витюша, полегоньку… В проулок… Подавай задом… Вот к той… серенькой…

— Мне сказал об этом старый друг — после того, как упал с балкона.

Лихорадочно расстегнул сумку, достал тросик. Когда Винокуров подал машину к «Волге», Хилков выскочил, быстро прицепил трос. Сел за руль серого автомобиля. Махнул рукой, чтобы Винокуров трогал. И в это время с улицы сверкнул ослепительный свет фар. Хилков зажмурился, лихорадочно соображая, куда бежать, но свет погас так же внезапно, как и вспыхнул. Загородив выезд на улицу, в проулке остановилась «скорая помощь». Гулко хлопнула дверь. Мужчина в белом халате, с пузатым чемоданчиком в руке быстро прошел к первому парадному и скрылся там.

— Почему вы уверены, что он не лгал?

«Надо бросать машину, — решил Хилков. — Догадаются, в чем дело, заметят номер — пиши пропало…»

— Потому что он очень не хотел, чтобы я скинул его снова.

Он вылез из машины, быстро отцепил трос и сел к Винокурову.

— И что там может быть? — поинтересовался Пол.

— Витюша, жмем отсюда… Объедем вокруг дома. Там, кажется, можно выехать.

— Без понятия. Знаю только, что Герри Фэллон охеренно не хочет, чтобы люди туда заглядывали. Для меня этого уже достаточно.

— А машина? — удивился Витюша.

Пол и Бриджит переглянулись.

— Черт с ней… — махнул Хилков.

— Что ж, — сказала Бриджит. — Крюгер говорил, что, по его мнению, Сару-Джейн держали где-то на западе. Мейо вполне подходит.

— Как черт с ней? — Винокуров решительно покачал головой. — Я что, с тобой в бирюльки играть приехал? Полночи потерял и уезжать ни с чем? А тебе денежки вернуть? Нет, дудки. Пересидим немного, пока уедет «скорая».

Пол повернулся к Банни.

— Что-нибудь еще?

«Ну и дубина, — подумал Хилков, неожиданно успокаиваясь, — за денежки испугался. Да я и не думал их назад забирать…»

— Ага. Теперь я знаю, кто в Гарди работает на Фэллона.

Они сидели молча минут пятнадцать, все время посматривая на два окна на четвертом этаже, где горел свет. Потом увидели, что в одном окошке свет погас, а в другом вместо верхнего зажегся ночничок. Врач вышел из дома, сел в «скорую». Вспыхнули фары, машина дала задний ход, развернулась и уехала. Хилков снова подцепил тросик, и они выехали со двора. На пустыре за Кировским заводом Хилков попрощался с Витюшей. Когда Винокуров уехал, он поменял на машине номера, открыл капот. Секретка на «Волге» была самая примитивная. Хилков прогрел мотор и не спеша поехал к гостинице «Советская». Они договорились там встретиться с Угоевым. Остановившись на Обводном канале около телефонной будки, Хилков позвонил Федору Борисовичу. Потом, взяв с сиденья старые номера, подошел к парапету набережной и, размахнувшись, бросил их в воду. «А может быть, эта «скорая» просто липа? Может, это милиция за мной следит? — мелькнула мысль. — Может, уже обложили?»

— И?

Все последние дни Хилков нервничал. Иногда совсем беспричинно его начинало колотить, словно в ознобе, и мелко–мелко дрожали руки. В тот день, когда в «Звездных ночах» арестовали Кошмарика, Хилков, стараясь быть равнодушным, бросил зло: «Допрыгался, алкаш…» — но рука, поднявшая рюмку коньяка, предательски дрожала, и коньяк расплескался на скатерть.

— Хуже и не придумаешь. Никому нельзя доверять.

Все это заметили, и кто–то сказал:

— Да ничего с ним не случится. Отсидит суток пятнадцать и вернется.

— Расскажи мне что-нибудь такое, о чем я не знаю, — сказал Пол, а затем добавил: — У тебя все?

А Хилков–то чувствовал, что пахнут тут не пятнадцатью сутками! Злостное хулиганство — это уже не сутки, а годы. Да черт с ним, с Кошмариком! Пусть сидит! Но ведь он шел в «Звездные ночи», чтобы отдать Хилкову бланк техталона, купленный за сотню у одного пропившегося ханурика! Кошмарик брал техталон домой, чтобы вывести кислотой записи… А теперь он в отделении. Вместе со всей этой липой! У кого не возникнет вопрос: «А откуда у вас, дружочек, чистые бланки?» И что ответит на это Кошмарик?

Банни кивнул.

Хилков давно ждал от судьбы какого–нибудь подвоха. Уж слишком везло ему в последнее время. С тех пор как «дернули» с отцом Федором первую машину, деньги так и повалили к нему.

— Ладно, тогда желаю приятной уборки.

Пол развернулся и пошел обратно к воротам. Через несколько шагов его догнала Бриджит и ухватила за левую руку.

Отец Федор был неуемным стариканом. Он подгонял и подгонял, не давая передышки, словно торопился куда. Бывали случаи, когда Хилков с Кошмариком и Фелей Николаевым «брали» по машине в неделю! «Пока есть покупатели, трудись, Женя, трудись», — скалил свои редкие зубы в кривой усмешке Федор Борисович, когда Хилков жаловался ему, что с этими машинами и пить забросишь. Да и краткосрочные отпуска за свой счет, которые брал Хилков для перегона машин, в парке давали с неохотой. А отдавать перегон Феле и Кошмарику не очень–то хотелось. Как–никак лишние пятьсот рублей. А они на улице не валяются.

— Подожди секунду.

Остановившись, Пол вопросительно на нее взглянул.

После первой машины Хилков устроил с друзьями хорошую гульбу в «Звездных ночах». Коньяк, шампанское. На все вопросы, откуда тугрики, щурился хитро и сваливал на карты. «Хороший банк сорвал, братцы». Да это и было правдой. В картишки он играл теперь частенько — с легкой руки отца Федора ему и здесь везло. Теперь Хилков всегда был при деньгах. И вот странное дело — раньше ему никогда не было жаль спустить с друзьями несколько сотен в ресторане, купить знакомой девчонке дорогой подарок, а сейчас, пересчитывая очередную выручку, он с неохотой откладывал в карман полсотню–сотню на расходы. И пересчитывал вынутые из тайничка деньги, прикидывал, сколько еще надо «дернуть» машин, чтобы образовалась ласкающая слух сумма. Сначала он думал о десяти, потом и о двадцати тысячах. «Если бы сразу не пускал на ветер, уже имел!» — корил он себя.

— Я думаю, будет лучше, если мы возьмем его с собой.

Отец Федор почуял перемену в Хилкове.

— Что? Ни в коем случае!

— Ты, Женя, не сберкнижку ли часом завел? — спросил однажды. И как он учуял? Уж с ним–то Хилков старался держать себя по–прежнему. Не скупился, не сквалыжничал. Помнил, кому обязан всем. А ведь отец Федор сам не «дергал» машины — доставал техталоны, указывал адреса, сводил с покупателями… Рисковали–то Женя да Кошмарик с Фелей!

— Господи, да посмотри же на него!

— Да какая там сберкнижка! — сказал тогда Хилков Федору Борисовичу. — Еще засветишься с ней… Дома надежнее. Да и грошей–то — два раза выпить с друзьями.

— Я именно об этом.

— Что–то не очень ты, Женя, друзей теперь угощаешь, — усмехнулся отец Федор. — Может, сам решил лайтой обзавестись? Смотри, дернут ведь.

— Он будет нам полезен, — сказала Бриджит.

— Ну мою–то уж не дернут! — уверенно ответил Хилков и, словно спохватившись, добавил: — Да и не собираюсь я ничего покупать. А тугрики пусть лежат. Запас карман не тянет. Вот передышку дадите, Федор Борисович, ужо гульнем!

— Ты что, под кайфом?

Федор Борисович усмехнулся и сказал только:

Бриджит принялась загибать пальцы.

— Смотри, Женя, жалеть алтына — отдать полтину.

— Во-первых, он полицейский. Было бы неплохо, чтобы хоть один из них оказался на нашей стороне.

7

— Банни всегда только на стороне Банни.

Познакомился с отцом Федором Женя Хилков полтора года назад, в новогоднюю ночь. Феля Николаев, Женин сменщик, попросил заехать за ним домой в два часа ночи и отвезти к приятелю в гостиницу.

— Во-вторых, — продолжила Бриджит, — у него, похоже, есть талант добывать информацию.

— Понимаешь, договорился с другой Новый год встретить, а жена на дыбы, — сказал Феля. — «Новый год, — говорит, — с семьей встречать полагается…» Такой мне выдала концерт. Вот я и хочу исхитриться — и дома побыть, и к другу успеть.

— Через насилие!

Женя Хилков заехал за Фелей на Обводной. Тот уже ждал около своего парадного. И не слишком пьяный. Хилков даже малость удивился — Фелю он знал давно.

— Ну, судя по тому, как прошли последние два дня, в насилии и так недостатка не будет.

В третьем часу ночи они были уже у гостиницы «Ленинград». Около подъезда толпился народ, слышалось нестройное пение, смех.

— И?

— Ну, дорогуша, выручил, — радостно сказал Феля, — за мной не пропадет. Еще раз тебя с наступившим… — Он вылез и пошел к гостинице, едва не столкнувшись со здоровенным бородатым стариком, подскочившим к машине. Старик был в красивой шубе нараспашку, с непокрытой головой. Хилков сначала подумал: иностранец. Но старик, распахнув дверцу, спросил его на чисто русском языке, совсем молодым, звонким голосом:

— И в-третьих: он, кажется, ненавидит Герри Фэллона даже больше, чем мы. Судя по тому, что ты рассказывал, взбешенный Банни Макгэрри может быть лучшим нашим оружием.

— Шеф, горькая нужна до зарезу! Много. И шампанское. Да ведь шампанское ты не возишь…

Пол несколько раз посмотрел то на Бриджит, то на Банни.

Хилков секунду помедлил, соображая: не промахнуться бы, потом сказал:

— Черт с тобой. Ладно.

— Садись, папаша. Горькая тебе будет. Отъедем в переулок.

Бриджит похлопала Пола по руке.

Старик уселся в машину, сиденье под ним охнуло. Хилков дал газ.

— Отличное решение.

— Сколько тебе?

Это было мило с ее стороны, но оба сознавали, что принял его не он.

— Десяток наберешь?

Пол повернулся на месте и повысил голос:

Хилков присвистнул:

— Но я буду сидеть на переднем сиденье! — Бриджит посмотрела на него, энергично кивнула и улыбнулась. — И… радио тоже выбираю я.

— Размах! Да осталось–то у меня четыре… Только предупреждаю — по шесть рублей. По случаю праздника. — Он свернул в переулок, остановил машину.

Бриджит кивнула еще раз. Пол заметил, что Банни смотрит на него растерянно. Почувствовав, что щеки его краснеют, Пол повернулся и как можно скорее пошел к машине. Предстояло выяснить, как работает радиоприемник, раз для него это стало вдруг важным.

— Вот дьявол! — выругался бородач. — Что это — четыре. Слону дробина… Людям выпить надо! — Он махнул рукой. — Ладно, давай четыре. Вот тебе сотня, хоть из–под земли найди еще! Хорошо бы и шампанского… Ну да это не обязательно. А водка чтобы была… Привезешь, поднимешься на шестой этаж. Шестьсот тридцать шестой номер.

Хилков оторопело слушал бородатого, пряча в карман сторублевку и доставая из–за сиденья бутылки с водкой… «Ну и умелец, вот это напор», — думал он, даже и не пытаясь возразить, а только дивясь его властному тону.

— Все, что останется, — твое, — сказал бородач, когда они снова подъехали к гостинице. — Давай действуй…

Глава сорок восьмая

Он легко выскочил из машины и на мгновение обернулся.

Вздрогнув, Бриджит проснулась и стала озираться. Ее лицо залилось краской от осознания, что она пробудилась невесть где, но только не в собственной постели. Затем она невольно вскрикнула, увидев суровое пухлое лицо женщины лет пятидесяти с прищуренными глазами и неодобрительно поджатыми губами, которое глядело на нее в окно «Бентли». Виновато улыбнувшись, Бриджит опустила стекло. Женщина рефлекторно отстранилась и с отвращением помахала перед лицом рукой, заставив Бриджит смутиться еще больше.

«На номер посмотрел», — отметил Хилков и, не выключая счетчика, дал газ… Водка была у него дома, а без шампанского обойдутся, решил он. Но когда ехал по Невскому, вспомнил, как однажды, тоже в праздник, завозил одного пассажира в темный двор у ресторана «Запад» и тот покупал шампанское у каких–то не то поваров, не то посудомоек. Хилков заехал во двор и постучал в дверь черного хода. Долго не открывали, но потом вышел заросший щетиной мужчина в грязном халате и крикнул: «Чего надо?» Хилков испугался, что мужик набьет ему физиономию, но все оказалось просто — через десять минут у него было две бутылки шампанского.

Когда они съехали на обочину, перед ними встал нелегкий выбор: либо оставить окна открытыми и околеть до смерти в холодную ноябрьскую ночь, либо закрыть их, оказавшись в нарушающей права человека западне, имя которой — задница Банни Макгэрри.

Хилкову жалко было расставаться с деньгами — остаток от сотни шел ему в карман. А ведь на шампанское бородач и не надеялся. Но какое–то неясное предчувствие подсказывало Хилкову — не экономь, не жмись. Выиграешь больше. Этот дядя с бородой в долгу не останется. Вон как деньгами швыряет…

Вероятно, им повезло, что Банни отключился почти сразу, как только они тронулись в путь, — правда после короткого, но очень страстного монолога о несправедливости Бриджит, отнявшей у него бутылку виски. Первый пук Банни показался чем-то забавным. В некоторой степени он даже снял напряжение, висевшее между Бриджит и Полом. Однако развлекательная ценность его продержалась вовсе не так долго, как запах. Откровенно говоря, Банни пердел так, словно в его жопе кто-то медленно и мучительно умирал от капусты. За те несколько часов, что они проспали, остановившись на стоянке у паба, Бриджит, вероятно, принюхалась, поскольку выражение лица стоявшей возле машины женщины недвусмысленно намекало на то, что запах явно не улучшился.

Было уже около четырех, когда Хилков снова подъехал к гостинице. Он поставил машину на набережной, подальше от подъезда, где прохаживался по свежему снежку милиционер. Бутылки были уложены в аэрофлотскую сумку. Повесив ее на плечо, Хилков подошел к дверям. Стеклянные двери были заперты, он осторожно позвонил, немного пугаясь — а не выгонят ли? Подошел сурового вида швейцар, долго возился с дверью. Открыв, спросил:

— Мы закрыты, — произнесла женщина с неожиданно аристократическим акцентом.

— Проживающий?

— Прошу прощения?

— Проживающий, — буркнул Хилков.

Женщина указала на паб.

Дежурной на этаже не было видно, и он пошел сам искать номер. Бесшумно ступая по ковру, подумал: «До чего здорово гостиницу смастрячили. Богато». Ему и раньше приходилось здесь бывать, и он всегда поражался роскошной отделке, мраморным лестницам, мягким удобным креслам в холлах.

— Мы будем закрыты еще несколько часов. Это не место для ночевки, а частная автостоянка.

Он остановился перед дверью шестьсот тридцать шестого номера и, прежде чем постучать, прислушался. Никаких признаков новогоднего веселья не было слышно. Хилков постучал, сначала тихонько, потом громче. За дверью было тихо. Он снова застучал, уже совсем громко. Подергал ручку. Внутри на миг послышался неясный гул, потом шаги. Дверь приотворилась. Высунулся бородатый. Он был без пиджака, в белой рубашке, ароматно попыхивал большой прямой трубкой. Хилков заметил, что он не такой уж старый, пожалуй, лет шестидесяти, не больше.

— Да, прошу прощения. Мы просто остановились, чтобы немного отдохнуть.

Бородатый обрадовался:

Женщина посмотрела на двух крепко спящих спутников Бриджит, прежде чем скорчить очередное неодобрительное выражение лица. Ясно же, что тут происходит нечто предосудительное, чего она вовсе не желает видеть. Пусть стоят где угодно, но только не на ее парковке. И не в воскресное утро.

— А, это ты, шеф! Как успехи?

— Желаю хорошего дня, — сказала женщина.

Хилков протянул ему сумку:

По тому, как она это произнесла, было понятно, что ей плевать, хорошо или плохо сложится день для Бриджит, главное — чтобы как можно дальше отсюда.

— Пять водки, две шампанского…

Пол проснулся от шума заведенного двигателя «Бентли» и огляделся.

— У–у… да ты маг и волшебник! Подожди секунду, я тебе сумку принесу. — Он скрылся, чуть притворив за собой дверь. Теперь Хилков слышал отдаленный гул голосов, смех.

— Господи, в деревнях реально воняет.

Бородатый сразу же вернулся, сунул Хилкову сумку и сказал: