На нем буквы. Все буквы алфавита, все прописные, крупный жирный шрифт. Они разделены на два столбика. В левом тринадцать букв английского алфавита[28], начинаются с E, A, I, S и H. В правом столбике другие тридцать, начинаются с T, O, N, R, D. Я беру второй ламинированный лист. На этом всего тринадцать букв – те, которые стоят в левом столбике на первом листе, и теперь они тоже разбиты на два. На третьем листе вторые тринадцать букв, тоже разбиты на два столбика. На всех последующих листах все меньше и меньше букв.

Я неотрывно смотрю на эти листы. Что это такое, черт возьми?

Я бросаю взгляд на часы и начинаю беспокоиться, что опоздаю на встречу с Заком, но не могу заставить себя пошевелиться.

Я представляю Джозефа на больничной кровати, способного только двигать глазами, только сказать «да», но неспособного сказать «нет». Его возможности так ограничены, ему приходится прилагать усилия даже для того, чтобы быстро сделать то единственное движение глазами. И я думаю, как бы вы общались с таким человеком?

Я догадываюсь о том, что здесь происходило. Я знаю, как часто встречаются те или иные буквы благодаря игре в Wordle[29]. Буквы алфавита разделили на столбики, чтобы Джозеф смог выбрать нужный, подав сигнал. Левый или правый. Я представляю, как Пегги спрашивает у него: «Левый?» Затем она берет следующий лист, в котором буквы из левого столбика разделены еще на два. Она делает это снова и снова. Пока не останется одна буква. Джозеф мог выбирать буквы. Медленно, с болью, но с гораздо меньшей вероятностью ошибки, чем если бы Пегги произносила буквы вслух и ждала его ответной реакции. Наиболее вероятные буквы везде идут первыми, чтобы свести к минимуму количество затрачиваемого времени и усилий.

Значит, она знала.

Пошатываясь, я отхожу от шкафа и иду в кухню, сжимая в руке ламинированные листы, там сажусь за стол. Она знала, что Джозеф в сознании, и придумала систему общения с ним. На это уходило много времени, но он мог составлять слова, даже предложения. У бабушки Пегги имелся доступ к этому запертому внутри тела сознанию.

Глава 30

Зак сидит напротив меня и держит в руках кружку пива. Я опоздала и даже не придумала никакого подходящего объяснения, но он нормально к этому отнесся. Он сказал, что читал книгу, попивая пиво, а в жизни случаются вещи и похуже. Я была ему благодарна за то, что не стал меня допрашивать.

Я устраиваюсь рядом с ним, слышу тихий гул голосов и вдыхаю легкий аромат хмеля. На всем пути из Маршпула я пыталась отойти от потрясения.

Пегги общалась с Джозефом! Теперь я счастлива, что об этом можно забыть, по крайней мере, на пару часов.

Зак предложил мне сесть спиной к стене, откуда можно видеть весь зал – лучшее место. Но я устраиваюсь на другом. Чем меньше людей видят мое лицо, тем лучше. Люди, распознающие и запоминающие лица (те инопланетяне, которым я так завидую), могут узнать меня по фотографии, которую сделал парень из черной машины.

Мне просто хочется притвориться на пару часов, что я самая обычная молодая женщина, которая пришла в паб выпить со своим знакомым. Листы с буквами, которые использовала бабушка Пегги, то и дело всплывают у меня в сознании, но я выбрасываю их из головы.

Мы болтаем о книгах и о моей работе в магазине с Маркусом.

– Мне она нравится, – говорю я. – А ты чем занимаешься?

– Я строитель. Занимаюсь сухой каменной кладкой[30].

– О, классно.

«Классно?» Какую глупость я сказала. Я сильно смущаюсь. И хотя наши кружки еще почти полные, я уже беспокоюсь о том, что придется идти к барной стойке и меня могут узнать.

– Да, мне это нравится, – говорит Зак. – И недостатка работы никогда не будет. До тех пор пока овцы любят притворяться горными козлами, а люди, отправившиеся на прогулку, считают себя… бог знает кем, ну, может, Эдмундом Хиллари[31] или кем-то в этом роде.

Я вспоминаю, как бабушка Пегги жаловалась на гуляющих, которые сходят с проложенных тропинок и идут к Красному дому. Иногда она выбегала с тростью, чтобы их прогнать. Но обычно все дело заканчивалось разговорами, и она даже предлагала им чай с кексом, если они заблудились.

Зак поднимает взгляд от пива и хмурится, глядя на барную стойку.

– Этот тип смотрит на меня или на тебя?

У меня крутит живот, в кровь выплескивается адреналин. Я не смотрю по сторонам.

– А может, мне показалось, – продолжает Зак. – Он ушел.

Зак рассказывает мне про свою работу, делится мыслями о некоторых землевладельцах.

– От охотничьих угодий меня просто тошнит. Тысячи акров принадлежат богатым придуркам, с наслаждением убивающих невинных созданий. Это так мерзко.

Я с ним согласна, но меня нервирует то, насколько он уверен в собственном мнении. Я беспокоюсь, что он посчитает меня скучной. Во мне мало интересного, кроме трагической гибели моих родственников.

– Достаточно обо мне, – объявляет Зак. – Ты же не хочешь, чтобы я выдал свою очередную тираду.

Я улыбаюсь.

– Похоже, что уже начал.

– Прости, – смеется он. – А ты какая? Что тебя злит?

– Необычный вопрос.

Все его внимание сосредоточено на мне, он ни на что не отвлекается, словно его искренне интересует то, что я скажу. Мне жаль, что приходится быть такой осторожной, потому что такие люди, как Зак, задают правильные вопросы и слушают ответы. Это проблема. Почти все мужчины, которых я встречала в жизни, не слушают вообще. Все то время, пока ты говоришь, они только и ждут возможности начать трепаться про свои любимые музыкальные группы, или пиво, или футбольные команды. Зак не такой.

– Я думаю, что это хороший способ быстро узнать человека, – поясняет Зак. – Мы – это то, что нас злит.

Я молчу. Я столько лет сдерживала свой гнев, что просто не осмеливаюсь выпустить его наружу.

– Прости, – говорит Зак. – Я просто становлюсь любопытным, когда мне кто-то нравится. Ты не обязана делиться со мной самым личным.

Я чувствую небольшую радость от его намека, что я ему нравлюсь, и решаю выбрать безопасный ответ.

– Я не буду оригинальной, если скажу, что злюсь, когда люди проявляют жестокость по отношению к животным. Именно поэтому я работаю в приюте для животных.

Мы болтаем еще примерно полчаса. Зак рассказывает, что он – один из активистов, пытающихся привлечь внимание к проблеме изменения климата, также он увлекается орнитологией. У меня появляется желание выбраться из дома и попытаться изменить мир, но, если честно, у меня столько проблем, что мне бы хотелось для начала разобраться со своей жизнью и при этом не развалиться на части.

Я все откладывала поход к барной стойке за напитками. Зак предлагает это сделать, но он перед этим покупал нам напитки. Я осматриваюсь, вижу, что вроде бы все увлечены своими разговорами, поэтому спрыгиваю со стула и спешу заказать нам две пинты[32].

В ожидании заказа я вижу, что мужчина в конце барной стойки пристально на меня смотрит. Я быстро отворачиваюсь, но чувствую его взгляд, который он не отводит. Я про себя ругаю Зака, который заказал «Гиннесс»[33], ведь его так долго наливают.

Мужчина направляется в мою сторону. Ему около сорока, стройный, если не считать небольшой пивной животик. Его слегка покачивает при ходьбе, и язык у него немного заплетается.

– Эй, ты та девчонка? – спрашивает он.

Я его игнорирую.

– Это ты. Ты пряталась со змеями.

Мое тело не может выбрать между ледяным спокойствием и дикой паникой. Паника побеждает.

– Простите, меня сейчас стошнит! – ору я бармену.

Я бросаюсь назад к Заку, хватаю куртку и говорю:

– Прости, мне очень жаль, но я плохо себя чувствую. Мне нужно идти.

Я несусь к двери и слышу, как мужик с пивным животиком орет:

– Это ты! Ты! Девчонка из Красного дома. Будь я проклят!

Я толкаю тяжелые распашные двери и вылетаю на холодный ночной воздух. За мной спешит Зак.

– Эй, остановись! С тобой все в порядке?

Я оглядываюсь – и вижу, как этот тип появляется из дверей, неся впереди себя свое пузо. Я хватаю Зака за руку и тяну за собой, переходя на бег. Мы несемся прочь от паба. Позади нас не слышно шагов. Этот мужик не сможет нас догнать.

Мы добираемся до церковного двора, и я замедляю темп. Мы оба тяжело дышим. Того типа не видно, поэтому я буквально падаю на скамейку, Зак присаживается рядом со мной.

Я уже собираюсь придумать какую-нибудь смехотворно изощренную ложь, но не вижу смысла. Рано или поздно Зак поймет, что я и есть Селестина. Может, мне удастся с этим справиться. Может, у Зака получится мне помочь. Я делаю глубокий вдох, какое-то время молчу, потом спрашиваю самым твердым голосом, на который только способна:

– Ты слышал про убийства в Красном доме?

Он хмурится.

– Конечно. Их совершил тот подросток, который создавал компьютерные игры.

Я киваю. Закрываю глаза. Не уверена, что смогу, но сейчас уже слишком поздно отступать.

– Ты знаешь, что в доме находилась и маленькая девочка, которой удалось сбежать?

– Да. Она спряталась со змеями. Смелая маленькая девочка.

И тут у него буквально отваливается челюсть, глаза округляются, и он произносит:

– О господи!

– Да.

– О господи, – повторяет Зак, хватает мою руку и просто держит ее в своей.

А я начинаю плакать, и выглядит это так жалко. Обычно я не поливаю слезами людей, с которыми едва знакома.

Зак обнимает меня обеими руками и говорит:

– Ева, все нормально. Но… вау, бедная ты девочка. Это просто ужасно.

Я беру себя в руки.

– Я не хотела, чтобы люди знали, – говорю я. – Я хотела стать другим человеком, но теперь все снова всплывает.

– Что ты имеешь в виду?

– Я просто хочу быть нормальным человеком.

– Так ты и есть нормальная. Нет, лучше, чем нормальная. Ты удивительная!

Я улыбаюсь и шмыгаю носом.

– Я в жутком состоянии.

– Ты прекрасно справляешься. Я и представить не могу, как ужасно… Ты видела, как это все случилось?

– Вероятно, да. Но я ничего не помню. Я сбежала и спряталась со змеями.

– О, Ева, как это ужасно! А… Джозеф? Он все еще жив? Вроде бы я слышал, что он может быть в сознании?

– Это пока еще не ясно. Пожалуйста, не говори никому, кто я.

– Нет, нет, конечно, нет! Но я сделаю все, что смогу, чтобы тебе помочь.

Мы с минуту сидим молча. Я знаю, что у нас ничего не выйдет, но мне хорошо оттого, что он знает.

Глава 31

Я толкаю входную дверь своего дома и захожу в гостиную. И сразу замираю на месте. Что-то не так. Что-то изменилось.

Я не понимаю, что вижу. Кто-то сдвинул мебель? Ноутбук по-прежнему стоит у дивана, стулья и письменный стол Пегги, похоже, там же, где я их оставила. Сдвинулся альбом с фотографиями Бенджи или мне кажется?

Я протискиваюсь мимо письменного стола и иду в кухню, чтобы проверить окна. Все закрыты, и мне кажется, что надежно. Это старые деревянные окна, и я часто думала о том, что забраться в дом через них совсем нетрудно, но, похоже, они так и закрыты на шпингалеты. Я открываю несколько ящиков, смотрю на свои вещи. Там так и лежат неоткрытые коричневые конверты со счетами, которые я не оплатила. Но я не могу определить, трогал их кто-то или нет.

Я осторожно поднимаюсь наверх, и у меня снова возникает странное чувство, но я ничего не могу точно понять. Я не могу точно сказать, что что-то сдвинули или что-то пропало, ведь явных следов нет. Я заглядываю под кровать. Мой ломик все еще там.

Я прихожу к выводу, что у меня паранойя из-за того, что люди начинают понимать, кто я. Я не могу поверить, что призналась Заку. Я так привыкла прятаться, поэтому не знаю, как себя вести, когда люди знают правду.

Я сижу на диване и думаю про те ламинированные листы. Я гадаю, сколько времени Пегги разговаривала с Джозефом и почему она никому про это не рассказывала. Судя по всему, она пыталась его защитить, не дать ему узнать, что он натворил, защитить от допросов полиции, но, с другой стороны, не было ли там еще чего-то? Может, Джозеф что-то рассказал ей про случившееся в ту ночь? Она спрятала его блокнот. Может, он что-то помнит, но не рассказывает. Если в ту ночь в убийствах участвовал кто-то еще, Джозеф может их бояться. Может, поэтому Пегги и хотела, чтобы Джозеф оставался в Красном доме вместе со мной. Он так уязвим. Больше, чем кто-либо. Ведь даже младенец может закричать.

Я тянусь к ноутбуку и оказываюсь на «мегапопулярном» форуме, посвященном нашему делу. Страсти кипят даже сильнее, чем обычно.



Большой Мальчик69 – Вы видели, что Нейт Армитедж запостил в «Инсте»? Он пишет, что собирается сотрудничать с Искателем!
Дэн372 – Не может быть??? Что происходит?
Большой Мальчик69 – Он выйдет из дома для встречи с Искателем. Это совсем нетипично для НА. А если они найдут общий язык, Нейт собирается пригласить его к себе домой.
Дэн372 – Чтобы помочь ему попасть на скрытый уровень?
Большой Мальчик69 – Ага. Искатель считает, что подошел совсем близко. Так что они вместе…
Дэн372 – ОФИГЕТЬ! Они ведь на самом деле могут!
Большой Мальчик69 – ООООООО дааааааааа, я знаю. Следите за новостями здесь. Я не буду ложиться. Они встречаются сегодня вечером.
Дэн372 – Значит, он не участвовал в убийствах, или он никогда не стал бы ему ничего показывать.
Большой Мальчик69 – Если только он не создал ложный скрытый уровень. Он знал, я уверен на 110 %.
Дэн372 – Надеюсь, что с дедукцией у тебя лучше, чем с математикой.




У меня звонит телефон. Я беру его с опаской, но это Лиз – подруга Пегги. Я вспоминаю, как Пегги вся светилась, когда рассказывала мне про Лиз и про то, что они делали вместе. Я отвечаю на звонок.

– Это Ева?

– Да.

– Это Лиз Дагенхэм… подруга Пегги. Не уверена, помнишь ли ты меня.

– Помню. Конечно. Здравствуйте, – говорю я.

– Отлично. Мне нужно с тобой поговорить. Ты придешь завтра на похороны?

– Нет. Я… я не хочу, чтобы люди знали, что я Селестина.

– Я понимаю, но… – Она явно собирается с силами. – Я просматривала Твиттер. Похоже, уже всем известно, что Джозеф в сознании.

– Вы знали об этом?

– Ты придешь завтра?

– Я на самом деле…

– Пожалуйста. Нам лучше встретиться лично и поговорить с глазу на глаз. Это важно.

– Наверное…

– Отлично! Спасибо, Ева. Увидимся завтра.

Глава 32

Джозеф

Врач все еще пытается определить, не кусок ли я мяса. Она сейчас рядом, стоит сбоку от моей кровати и спрашивает меня, могу ли я моргнуть или пошевелить пальцем. Сегодня еще один плохой день. У меня ощущение, будто тело охвачено огнем, кожа зудит, я покрылся потом, чувствую, как капля чего-то катится вниз у меня по лбу, но я ничего не могу с этим поделать.

Я не могу продолжать так жить. Я совершил ужасное преступление, и мне его никогда не искупить.

Я не собираюсь отвечать. Я убил свою семью. Я оставил свою маленькую сестренку совсем одну. Бабушка разговаривала со мной после того, как я очнулся, и говорила, что я попал в автомобильную аварию. Она не говорила мне, что я наделал.

– Вы слышите меня, Джозеф? – спрашивает врач. – Пошевелите пальцем или моргните.

Я не делаю ничего. Я притворяюсь куском мяса, как и выгляжу. Ничего не понимающий кусок мяса – это лучше, чем убийца.

Я убил свою семью. Я не хочу жить. Повторяю я снова и снова, чтобы прекратить реагировать, хотя и боюсь, что они прекратят давать мне воду. И мне страшно хочется с кем-нибудь поговорить.

Врач остается в палате на какое-то время, пробует разные вещи, чтобы добиться моей ответной реакции. Она возвращается еще три раза и снова пытается. Но я просто лежу, как бесполезный кусок, которым и являюсь.

Глава 33

Ева

Я просыпаюсь. За окном все еще темно, но мне кажется, что в комнате кто-то есть. Сердце учащенно бьется в груди, я покрываюсь потом. Я пытаюсь протянуть руку за ломиком, лежащим у меня под кроватью, но рука отказывается двигаться. Ничто не двигается. Глаза у меня широко раскрыты, но я понимаю, что толком я еще не проснулась, и уверена, что здесь находится кто-то, представляющий для меня угрозу. Я не могу повернуть голову. Тянутся секунды. Я чувствую, будто внезапно падаю назад. Теперь я проснулась. Я могу двигаться.

Сердцебиение успокаивается. Я делаю глубокие вдохи и выдохи. Двигаю конечностями, чтобы убедиться, что могу это сделать.

Сонный паралич[34]. У меня и раньше это случалось, когда я плохо спала или слишком много выпила. Я читала про это состояние. Думать, что кто-то находится в комнате вместе с вами, – совершенно нормально. Этим можно объяснить, почему огромное количество людей считают, будто их похищали инопланетяне. Я задумываюсь, не такие ли ощущения испытывает Джозеф. Может, он испуган и не может двигаться, но для него паралич не кончается никогда. И этот ужас невозможно представить.

Я сажусь и спускаю ноги с кровати. Мне нужно начинать собираться, если я хочу успеть на похороны, от одной мысли о которых меня охватывает паника. Я никого не узнаю. Но люди узнают меня. Еву свяжут с Селестиной.

Я не могу поверить, что призналась Заку. Это может быть опасно, но одновременно мысль о том, что он знает, наполняет меня теплом. Будто я тискаю льва. На телефон пришло сообщение: «Вчера прекрасно провел время. Мы можем с тобой снова встретиться? Если тебе нужна поддержка в… любом деле, я здесь. хx[35]».

Я отправляю ответ: «Да, на самом деле хорошо было. Спасибо за поддержку. Собираюсь на похороны. До связи. хx».

Я не могу ничего съесть, поэтому не завтракаю и выхожу из дома. Раньше, когда мы куда-то ездили семьей и дело было важным, Грегори всегда выходил из дома, закладывая время на то, чтобы поменять пару проколотых шин и отремонтировать двигатель, если он сломается по пути, и теперь я понимаю почему, ведь моя машина не заводится.

Она будто умерла, даже не предпринимает никаких попыток ожить, как делает обычно. Я ничего не знаю про автомобили. Если вообще ничего не происходит, это означает, что сел аккумулятор? Я ругаю себя за то, что не обращала внимания на все те оранжевые лампочки. Но я могу использовать эту поломку, как оправдание, чтобы не ехать на похороны. Хотя мне нужно узнать, что Лиз так отчаянно хочет мне сообщить.

Я оставляю машину стоять там, где стоит, и иду вверх по улице, затем стучу в дверь Маркуса и Серены. Книжный магазин сегодня закрыт, поэтому Маркус может быть дома и понять, что же делать с моей машиной. Я чувствую себя очень юной и жалкой.

Маркус открывает дверь в фартуке, из-за которого кажется голым и мускулистым мужчиной.

– Ева? У тебя все в порядке? Я пеку.

– Классный фартук.

Он опускает глаза вниз и вздрагивает при виде того, что на нем.

– О боже! Прости, я забыл его снять.

Он срывает фартук и отбрасывает в сторону.

– Вы что-нибудь понимаете в машинах? Моя отказывается заводиться.

– Хм, – произносит он. – Вообще-то я держу книжный магазин и люблю мюзиклы. Как ты думаешь?

За спиной Маркуса появляется Серена.

– Может, ты тайно помешана на машинах, а я об этом не знаю? – обращается он к ней.

– На самом деле нет, – отвечает Серена. – Хотя все друзья моих родителей считали, что я должна чинить их машины, потому что у меня диплом инженера. Но на самом деле инженерный диплом – это нечто другое. Но, возможно, я могу рассчитать изгибающий момент в изношенной оси автомобиля. А что с машиной-то?

Диплом инженера? Этого я не ожидала.

– Вообще никак не реагирует, – говорю я. – Двигатель словно умер. Проблема в том, что у меня нет времени с этим разбираться.

– Я могу тебя куда-то подвезти? – предлагает Маркус.

Я вздыхаю.

– Сегодня хоронят мою бабушку. Я не могу просить вас ехать так далеко.

Предложение отвезти меня на похороны было бы как раз в характере Маркуса, но он молчит. Рядом с ним снова появляется Серена.

– Я могу тебя отвезти.

Я делаю шаг назад от двери.

– Нет, нет. Это тридцать миль. Я не могу никого из вас об этом просить.

– И у тебя же семинар по йоге, Серена, – напоминает Маркус. – Сегодня и завтра.

– Он должен был быть сегодня и завтра, но я же говорила тебе, что его отменили в последнюю минуту.

– Нет, не говорила. – Я чувствую, что между ними начинаются разногласия. – Ты совершенно точно мне не говорила.

– Говорила, – бурчит Серена себе под нос. – В любом случае я могу отвезти Еву.

– Нет, не надо, честное слово… – Меня и так ждет масса сложностей на этих похоронах, без необходимости представлять людям нового человека, с которым появлюсь. – Все нормально. Я найду способ добраться. Должен же ходить автобус или что-то еще.

Серена фыркает.

– Да, конечно. Знаменитый общественный транспорт в районе Пик-Дистрикт. Есть все, кроме поездов и автобусов[36].

– Я уверен, что твоя семья поймет, если ты не приедешь, – обращается ко мне Маркус.

– Ты говоришь глупости, – заявляет Серена. – Ева не может пропустить похороны бабушки. А у меня неожиданно образовалась пара свободных дней и есть машина. Логично, если я ее отвезу.

– Может, я не поеду, – вставляю я.

– Но это же твоя бабушка, – говорит Серена.

Я не хочу ехать с Сереной, и совершенно очевидно, что Маркус не хочет, чтобы она меня туда везла. Может, он что-то запланировал, о чем не может ей сказать. Как раз в его стиле придумать что-то раздражающе-романтичное.

– Если честно, Серена, я не хочу доставлять тебе неудобства.

Я пытаюсь уйти, но она, похоже, удерживает меня в своем силовом поле.

– У меня нет совсем никаких планов, – заявляет она. – Ты же не возражаешь, Маркус? В противном случае мне бы сегодня пришлось сидеть дома в одиночестве. Я сейчас переоденусь.

Маркус заставляет себя улыбнуться.

– Хорошо, – кивает он. – Но только не надевай ту бирюзовую блузку с цветами, которую ты надела на похороны отца Дейва. Помнишь, как ты потом сказала, что у нее слишком большой вырез?

Серена не обращает на него внимания, а когда возвращается, я вижу, что она в бирюзовой блузке с цветами.

* * *

Мы едем в машине Серены по трассе А515. Это гибридный автомобиль, который, как оказывается, может развивать большую скорость.

– С Маркусом все будет в порядке? – спрашиваю я. – Мне показалось, что он недоволен тем, что ты меня повезла.

– Переживет. Он понимает, что это выход из ситуации.

– Тогда хорошо. Я не хочу служить причиной вашей ссоры.

– Нельзя позволять мужчинам помыкать тобой. Ты видела, как Маркус объяснял мне, что у меня семинар сегодня и завтра, будто я сама этого не знаю? А потом еще и указал, что мне надеть?

Она смеется, а я начинаю беспокоиться за Маркуса. Ему с ней будет хорошо? Мне кажется, что Серена отличается от других женщин, словно занимает больше места, и менее уступчивая, несговорчивая. Но она не скучная, как я думала вначале.

– Мне очень жаль, что с тобой случилось все то, что случилось, – говорит Серена. – Я понятия не имела, что ты и есть та маленькая девочка, которая пряталась со змеями. Какой ужас.

– Это преследует меня всю жизнь, – пожимаю плечами я. – Но я не хочу, чтобы меня узнавали в Эшборне. В конце концов это все равно случится, но… Дай мне знать, если увидишь, как кто-то пытается меня сфотографировать.

– Уже пытались? Тебя кто-то узнал?

– Один придурок в пабе узнал. И я призналась парню, с которым встречаюсь.

Меня омывает волна тепла, которая быстро превращается в беспокойство.

– Это хорошо. Ненормально держать все внутри себя. Плохо для здоровья.

Если это так, то просто удивительно, что я еще жива. Я просто вяло киваю.

Серена достает пакетик с грушевыми леденцами из кармана на дверце автомобиля и угощает меня. Она не упоминает блокнот Джозефа, поэтому я прихожу к выводу, что у нее, судя по всему, ничего не получилось с расшифровкой. Мы молча сидим несколько минут, смотрим, как мимо проносятся холмы, на которых пасутся овцы.

Серена снижает скорость, чтобы свернуть на Бейквелл-роуд, затем мы оказываемся за фургоном размером с дом с тремя спальнями. Я вижу, как Серена прикидывает, идти на обгон или нет. Я хватаюсь за сиденье двумя руками. Серена замечает это и не идет на обгон.

– Прости. Я несколько нервная пассажирка.

Наверное, я кажусь ей жалкой. Большинство людей уверены, что с ними ничего не случится. Никакой аварии не будет. Не умрет любимый человек, а вы не останетесь парализованным и не впадете в кому. У меня такой уверенности нет.

– Все нормально, – говорит Серена. – Поедем за фургоном.

Она бросает в рот еще один грушевый леденец и опять протягивает пакетик мне.

Я беру одну конфетку и отправляю в рот. Вкус возвращает меня в лес у Маршпула, где я гуляла с группой девочек, когда только перешла в старшие классы школы и почти вписалась в коллектив. Девочки всегда имели при себе грушевые леденцы. Обычно они болтали о том, какой классный тот или иной парень, а я с ними соглашалась, хоть и не понимала, почему он такой классный. Если бы я сказала им, какие мальчики мне нравятся, то они бы от души надо мной посмеялись. Коди появился позднее, очевидно, он был симпатичным, хотя мне хотелось бы, чтобы не был. Я не могла отличить его от других мальчиков, именно поэтому я в конце концов и рассказала ему про свою лицевую слепоту.

Я смотрю на холмы, окутанные туманом.

– Что происходит в игре? – спрашиваю я.

Серена бросает на меня быстрый взгляд.

– Ты в нее когда-нибудь играла?

– Нет. Не хотелось мне.

– И правильно. Ну, главный герой – парень-подросток.

– Типа Джозефа.

– Да. И по сути он пытается сбежать с острова. С младенцем.

– Моим маленьким братом?

– Не знаю. По-моему, все младенцы похожи друг на друга.

– От чего или кого он сбегает?

– Там есть мужчина и женщина-ведьма с огромным волком. Может, это и собака. Черная собака.

– Что еще?

– Конечно, центральное место занимает Красный дом.

– Такой же, как наш Красный дом?

– Я его никогда не видела, но предполагаю, что нет, потому что у дома в игре есть корни, которые растут из него и уходят в землю, а окна напоминают глаза. Вообще в нем есть что-то такое, от чего мурашки бегут по коже.

Я чувствую холодок в груди. Вчера, когда я ездила в этот дом и нашла ламинированные листки бабушки Пегги, мне тоже так показалось на какое-то мгновение. Я видела Красный дом с корнями, уходящими в болото. Я говорю себе, что, вероятно, видела картинку из игры Джозефа и просто забыла про это.

– Иногда ты видишь происходящее глазами других героев, – продолжает Серена. – Например, когда смотришь глазами ведьмы, кажется, что она тянет за собой черную собаку-волка, и все выглядит мрачным.

Я показываю Серене, что нужно завернуть на узкую дорогу, которая спускается вниз в долину, к старой каменной церкви на краю Маршпула.

Мы опоздали на несколько минут. Обычно я предпочитаю приходить пораньше. Тогда люди находят меня вместо того, чтобы мне приходилось проталкиваться сквозь толпу, пытаясь определить, кто есть кто. Но сегодня у меня так не получится. Соберется слишком много людей, тех, кого я не видела много лет. Они поменяли прически, выбрали сегодня одежду, которую обычно не носят. Эти люди ужасно оскорбятся, когда я их не узнаю. Могут быть и представители прессы. Вампиры и садисты, нацеленные меня сфотографировать. По крайней мере, если прощание уже началось, у меня есть немного времени, чтобы попытаться разобраться, кто есть кто.

Журналистов не видно – если судить по очевидным признакам. Грегори с Деллой не давали нигде объявлений и сообщили только близким друзьям и родственникам, но любой идиот с фотокамерой может разместить мою фотографию в Интернете.

Я приоткрываю дверцу машины, и мне в нос ударяет запах болота. Я осматриваюсь, нет ли тут кого-то, кто мог бы попытаться меня сфотографировать, но автостоянка пуста. Мне не нравится возвращение в Маршпул, к лесу.

Серена уже вышла из машины, стоит у водительской дверцы и смотрит на меня, склонив голову набок.

– Ты в порядке? – спрашивает она. – Мне пойти с тобой? Если хочешь, я могу пока прогуляться.

– Нет, пойдем вместе.

Я широко раскрываю дверцу, борясь с ветром, и выхожу из машины. Мы идем пешком к церкви, и горгулья с козлиной мордой смотрит на нас сверху вниз. Если бы у людей были такие отличительные черты лица! Рядом с дверью стоит мужчина, встречает приехавших на похороны. Я улыбаюсь ему так, как улыбаются знакомому, и он говорит:

– Ева, как хорошо, что ты все-таки смогла приехать.

Я предполагаю, что это Грегори, хотя в его голосе нет ничего особенного, да и выглядит он не так, как обычно. Его костюм блестит, а волосы зачесаны назад. От него пахнет лосьоном после бритья, который больше подошел бы подростку.

– Это моя подруга Серена, – представляю я, и он резко ей кивает. Я даю себе обещание находиться рядом с Сереной как можно меньше, чтобы она сама представлялась людям.

Служба еще не началась, но люди уже заняли свои места и тихо переговариваются.

Я веду Серену на последний ряд, сажусь и делаю глубокий вдох. Нужно просто всем улыбаться. Надеюсь, что это нормально на похоронах.

Начинается служба. Встает какой-то мужчина и читает короткое стихотворение. Я почти уверена, что это опять Грегори. Затем викарий рассказывает нам о Пегги, и становится очевидно, что он очень давно ее не видел и в любом случае плохо знал. Ясно, что его проинструктировали: не упоминать Джозефа, и стоит ему только приблизиться к этой теме, как он резко перескакивает на другую. Вероятно, это нелегко, потому что Пегги посвятила последние двадцать лет своей жизни уходу за Джозефом.

Викарий отходит в сторону, и его место занимает пожилая женщина. Ее светлые волосы с сединой собраны в пучок, она выглядит шокированной, словно только что попала в автомобильную аварию, но выбралась из машины без каких-либо повреждений. Конечно, я ее не узнаю, но думаю, что это, вероятно, и есть Лиз, которая звонила мне вчера вечером. Она читает что-то про любовь, потом делает паузу. Кажется, что она сейчас спустится вниз, но она этого не делает. Грегори протягивает руку, чтобы ей помочь, и это, похоже, заставляет ее принять решение. Что-то в этом крошечном взаимодействии между женщиной и Грегори привлекает внимание собравшихся.

Я чувствую, как Серена рядом со мной распрямляет спину и очень внимательно смотрит на женщину, которая делает шаг назад и говорит:

– Пегги на протяжении жизни неоднократно приходилось делать трудный выбор, и она всегда делала то, что считала правильным, даже ценой больших личных потерь. – Я чувствую, как в том месте, где сидит Грегори, нарастает напряжение. Это как если бы несколько человек одновременно резко вдохнули воздух. – Она на самом деле была хорошей женщиной, и я ее очень любила.

Кто-то из собравшихся тихо фыркает. Выступала Лиз? Я помню, какой счастливой выглядела Пегги после встреч с ней.

Я понимаю, что служба заканчивается, и я едва ли что-то слышала. На протяжении всей моей жизни мне приходится тратить силы на то, чтобы распознать людей. Неудивительно, что я плохо училась в школе.

Мы выходим из церкви, волоча ноги, под звуки песни, которую я не могу узнать. На улице сыро. Оказавшись на свежем воздухе, я оглядываюсь в поисках женщины, которую считаю Лиз, но не вижу ее. Люди болтаются рядом, ведут светскую беседу приглушенными голосами. Это самая худшая из возможных ситуация для меня. Ко мне подходят несколько человек, я с энтузиазмом приветствую их всех. Потом они будут обо мне говорить: «Раньше она была необщительной и замкнутой. Теперь стала полной противоположностью. Наверное, с ней не все в порядке».

Грегори и Делла отделились от остальной группы, я слышу обрывки спора: «Почему она сюда приехала?.. Вообще не следовало позволять ей выступать… скажу, чтобы уезжала… это продолжалось прямо под носом у папы».

Я смотрю в заросли деревьев сбоку от кладбища и думаю, что там кто-то есть, за большим тисовым деревом. Я извиняюсь и направляюсь прямо туда. Я почти уверена, что это та женщина, которая выступала.

– Лиз? – спрашиваю я.

Ее лицо озаряет радость.

– Привет! Теперь ты Ева, да? Большое спасибо за то, что приехала. Прости меня. Мне нужно было пописать. Мой мочевой пузырь больше не в состоянии выдержать похороны. – Я не знаю, как реагировать на это откровение, а она тем временем продолжает болтать: – Проблема в том, что если я сажусь на корточки, то требуется сложная конструкция из шкивов и лебедок, чтобы снова поставить меня на ноги.

Трудно не улыбнуться, услышав подобное.

– Мне понравилась ваша речь, – говорю я.

– Не уверена, что все со мной согласились. – Она показывает глазами на Грегори и Деллу, которые увлечены разговором, и продолжает тихим голосом, подталкивая меня за тис: – Твой дедушка был настоящим дерьмом, понятно? Не суди Пегги. Или меня.

– Мне никогда не нравился Артур. На самом деле я счастлива, что у нее еще кто-то был. У нее была трудная жизнь, а он, казалось, никогда ее не поддерживал. И с Джозефом он никогда не помогал.

Лицо Лиз озаряет улыбка.

– Я рада, что ты смогла это разглядеть. Все считали его хорошим человеком. Но у него была и неприятная сторона.

Мне это интересно, но, вероятно, нас вскоре прервут, а мне нужно узнать, что она хотела мне сообщить.

– Вчера вечером вы сказали…

Она начинает говорить до того, как я успеваю закончить фразу.

– Она почти бросила его, она столько раз пыталась это сделать, но ситуация с Джозефом казалась такой сложной, и у нее не получилось. Я никогда не думала, что Джозеф проживет так долго. Уж точно не двадцать лет. – Она сглатывает. – Я никогда не думала, что он переживет ее. Я думала, что у нас будет время. Время на театры, путешествия и… развлечения. И мы собирались творить добро. Пегги хотела посмотреть мир, найти благотворительные организации, которым она сможет помочь. Помогать девочкам получать образование, что-то в таком роде.

– Мне очень жаль, что я этого не знала, – признаюсь я.

– Теперь я всем этим намерена заниматься сама. Я должна, в память о ней. – Лиз зажмуривается, потом снова открывает глаза. По ее щекам текут слезы, и мне от этого тоже хочется плакать.

– Мне очень жаль, – повторяю я.

Я вижу, как люди рассаживаются по машинам, Грегори осматривает автостоянку, возможно, ищет меня или Лиз. Я не знаю, куда делась Серена.

– Что вам нужно мне рассказать? – спрашиваю я.

– Так, послушай… Я знаю, что это кажется странным – то, что она никому не сказала, когда поняла, что он в сознании, но она не хотела привлекать к делу полицию. Она говорила, что он не помнит случившееся, и хотела, чтобы и дальше не помнил. Она не знала, попытаются ли его отправить в какое-то закрытое отделение охраняемой больницы или в тюрьму.

– Будто он уже не находится в худшей тюрьме, какую только можно представить.

– Я знаю. – Лиз медлит. – Послушай, я не знала, что происходит, но подумала, что тебе следует это сказать… Она боялась, Ева. Твоя бабушка жила в страхе.

– Что вы имеете в виду?

– В конце жизни. Я не знаю, рассказал ли ей Джозеф что-то про ту ночь, но она определенно боялась и отказывалась мне объяснять почему.

– Боялась за себя или за Джозефа?

– Не знаю. Она отказывалась говорить. Но полиция на днях задавала мне вопросы, и у них есть подозрения. У нее под ногтями нашли грязь со дна пруда. Они говорят, что этого недостаточно, чтобы сделать окончательный вывод.

– Погодите. О чем? – спрашиваю я и вижу, как Грегори стремительно направляется к нам с фальшивой улыбкой на лице.

– Мне нужно идти, – говорит Лиз. – Но Джозеф может быть в опасности. И ты тоже.

Она уже поворачивается, чтобы уйти, но вдруг быстро наклоняется ко мне и шепчет:

– Я не думаю, что она случайно свалилась в пруд. Я думаю, что ее убили.

Глава 34

Я, пошатываясь, иду между деревьев и оказываюсь на старом кладбище, опираюсь спиной на большой каменный крест, установленный в память о ком-то богатом и важном, чтобы перевести дыхание. Она думает, что бабушку Пегги убили.

Мой взгляд останавливается на потертом надгробии с другой стороны тропинки. Там похоронена Сьюзан, жена Томаса Гарднера (все женщины на старых надгробиях указываются не сами по себе, не как полноправные люди, а как чьи-то родственницы), и ее четверо детей. Похоже, они все умерли, пока были маленькими. Как это, наверное, было ужасно для Сьюзан и Томаса – они теряли детей одного за другим. Я смотрю на покрытое мхом каменное надгробие и думаю об этих несчастных детях вместо того, чтобы думать о Пегги и Джозефе и о том, как все ужасно сложилось и как все запутано.

* * *

Я понимаю, что меня вместе с волной других скорбящих заносит в деревенскую ратушу. Там не так много народу, поэтому мне легче. Я запомнила, во что одеты основные персонажи, по крайней мере женщины. Делла в черном костюме, но под ним надета розовая блузка, да и ее легко опознать благодаря прическе. С мужчинами труднее, они все в темных костюмах и рубашках бледных расцветок, но Грегори сотворил какую-то жуть со своими волосами – зачесал назад и смазал гелем, поэтому его я тоже опознаю.

Делла принесла еду, которую выложили на длинном столе. Я хватаю тарелку с чем-то непонятным и отправляюсь в уголок, где и усаживаюсь. На большом экране демонстрируются фотографии Пегги с различными членами семьи. По крайней мере, так я могу вполне оправданно на что-то смотреть и не привлекать внимания тем, что ни с кем не разговариваю. Конечно, фотографий Пегги с Джозефом после автокатастрофы нет. Его я, по крайней мере, узнала бы.

Делла и Грегори находятся в противоположном углу зала и о чем-то тихо разговаривают. Судя по выражениям лиц, оба в ярости.

Я задумываюсь, не в шоковом ли я состоянии. Я совершенно точно очень странно себя чувствую. Меняется вся моя жизнь, потому что сейчас кажется очень возможным, что Джозеф этого не делал. Это согласуется с тем, как к нему относилась Пегги. Это был любивший змей мальчик, который рисовал в блокноте красивые картины и позволял маленькой сестре рисовать рядом свои каракули. Это согласуется с тем, что Пегги обнаружила, что Джозеф в сознании, и с тем, что он смог сообщить ей что-то, заставившее ее бояться за себя и за него. Она хотела, чтобы я заботилась о нем, оставив его в Красном доме, а не отправляла в больницу. Это также согласуется с тем, что ее… убили?

Ведь если не Джозеф совершил это преступление, значит, это сделал кто-то другой. Этот человек мог каким-то образом выяснить, что Пегги что-то знала? Это, конечно, напоминает мелодраму, но ведь ему двадцать лет все сходило с рук, и он не хотел бы, чтобы Пегги разболтала что-то сейчас.

Я вижу пожилую женщину в дальней части зала. Волоча ноги, она идет к стулу с бумажной тарелкой, на которой высится большая горка еды. Я почти уверена, что это бабушка Нора – мама моей мамы. Я знаю, что у нее макулярная дегенерация[37] и она почти ослепла. Когда я еще ребенком жила у Грегори и Деллы, мне сказали, что она совсем расклеилась после смерти дочери и потери зрения и живет по сути отшельницей. Я ее практически не видела, хотя это моя бабушка. После того как я стала Евой и переехала в Эшборн, я не хотела поддерживать связь ни с кем из моей прошлой жизни.