Роз Уоткинс

Красный дом

Посвящается Магнуму и Гринджу, очаровательным котам, которые каждый день показывают, как они умеют манипулировать хозяйкой.
Roz Watkins

The Red House

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.



Copyright © Roz Watkins 2023

The moral right of the author has been asserted

© Жукова М.В., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Глава 1

Селестина

2002 год

Я стараюсь быть хорошей девочкой. Мама сказала: «Не выходи из своей комнаты, будь хорошей девочкой, тогда получишь розовые мармеладки». Мама становится страшной, если я не делаю то, что она сказала.

Я в своей кровати. Снаружи темно. Мама и папа где-то кричат. Я хочу быть хорошей девочкой и получить мармелад, поэтому крепко прижимаю к себе плюшевого медведя, чтобы он помог мне здесь оставаться. Мех на спине у мишки весь стерся из-за того, что я так часто его обнимаю и крепко прижимаю к себе.

Крики становятся очень громкими. Я начинаю плакать. Я уговариваю себя остаться там, где велела мама, но ноги сами выносят меня за дверь, в длинный коридор с желтыми и зелеными цветами на стенах. Мишка со мной, я все так же крепко сжимаю его в руках.

Кричат в той комнате, где спят мама и папа. Я у их двери, мама плачет. Она держит на руках маленького Бенджи. Я хочу, чтобы это прекратилось. Там Джозеф, он держит в руках что-то черное.

Раздается громкий пугающий звук. БАБАХ. Затем появляется кровь. Папа на полу. Я кричу. Снова БАБАХ. Маме больно. Красное везде. Мама смотрит прямо на меня, плачет и говорит: «Беги!»

Я не хочу бежать, но делаю то, что она велела, разворачиваюсь и убегаю вместе с мишкой.

Я очень быстро спускаюсь с лестницы. Дверь на улицу открыта. «Не ходи туда. Болото забирает маленьких девочек». Но мне нравится на улице, и в любом случае мама сказала: «Беги!»

Я на улице. Здесь темно, и я плачу. Ноги несут меня мимо пруда. «Не подходи близко к пруду, там живут угри». Но угри хорошие. Они не такие страшные, как люди.

Я захожу в большое застекленное помещение, похожее на веранду, где странно пахнет. «Приходи в сарай, Селли. Ты можешь к ним зайти. Ты можешь их потрогать, они холодные, но не слизкие». Я захожу в этот стеклянный отсек, ко мне подползает одна из них и закручивается вокруг моей руки. Джозеф говорил, что змеи не страшные, а я люблю Джозефа. Но я плачу, потому что мама и папа пострадали, и рассказываю змеям, что сделал Джозеф.

Глава 2

ДЕЛО ПРИНИМАЕТ КРУТОЙ ОБОРОТ ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ УБИЙСТВ В КРАСНОМ ДОМЕ!

Анонимный предприниматель, работающий в сфере информационных технологий, заставил нас вспомнить об одной из самых интригующих тайн нашего времени, предложив награду в размере 50 000 фунтов тому, кто доберется до «скрытого уровня» в одной печально известной компьютерной игре.
Тем, кто в последние годы жил в пещере или на Марсе, сообщаем, что ее созданию предшествовали ужасные события. Одним холодным зимним вечером в феврале 2002 года пятнадцатилетний Джозеф Флауэрс застрелил своих родителей, Эсси и Эндрю Флауэрс, а затем поджег их дом, жутковатый особняк под названием «Красный дом». Погиб и младший брат Джозефа, но пятилетней сестре Селестине каким-то образом удалось сбежать. Ее нашли спрятавшейся в террариуме с ручными змеями Джозефа, сжимающей плюшевого мишку.
После совершения этого жуткого преступления Джозеф угнал машину родителей, поехал в дом своего друга и всю ночь работал над компьютерной игрой, которую они с приятелем уже какое-то время разрабатывали вместе. Рано утром на следующий день он уехал из дома друга, но врезался на машине в дерево и получил серьезные травмы. В результате Джозеф оказался в вегетативном состоянии, в котором находится по сей день. Он спит и бодрствует, но ни разу не проявил признаков сознания.
Никто не знает, что побудило обычного пятнадцатилетнего парня совершить такое жуткое преступление. Друзья говорили, что Эсси и Эндрю Флауэрс были счастливы вместе и очень любили друг друга, Джозеф же казался эмоционально нестабильным и проблемным, но не больше, чем многие другие подростки.
Интерес к делу усилился после выхода компьютерной игры, которая сразу стала инди-хитом. Фанаты игры считают, что Джозеф оставил подсказки, объясняющие его действия, на так называемом «скрытом уровне» игры. Пока никому не удалось добраться до этого скрытого уровня, на котором, как считают многие, Джозеф показывает, что на самом деле произошло в ту злополучную ночь.
Теперь, когда объявлена награда, геймеры даже больше, чем раньше, нацелены раскрыть тайну. Таинственный геймер с ником Искатель сообщил, что уже подошел близко к цели. Найдет ли кто-нибудь скрытый уровень? Выйдет ли Джозеф из комы и сможет ли рассказать миру, почему он совершил такое ужасное преступление?
1562 комментария




ЭйДжей213 – Не думаю, что скрытый уровень в этой игре так уж интересен. Не после стольких лет. Награда не сыграет роли. Эти фанатики не из-за денег этим занимаются. И никто точно не знает, есть ли вообще этот скрытый уровень.
Любимчик Фортуны – Я вполне могу попробовать за 50 штук. Приятельница моей подруги знала семью. Говорит, что мама и папа казались очень милыми и просто обожали друг друга. Идеальная семья, пока не случился этот кошмар.
Цыпочка Дикси – Любимчику Фортуны: Ну, конечно, приятельница твоей подруги их знала. ЛОЛ. Ты не замечал, что все, кого убивают выстрелом в голову, всегда оказываются прекрасными людьми. Идеальная семья, черт возьми.
Любимчик Фортуны – Улики против Джозефа только косвенные. Он мог этого и не совершить. Теорий полно.
Цыпочка Дикси – Есть теории, что безумно жаждущие власти рептилоиды уже живут среди нас, придурок, но это не значит, что это правда!
ЭйДжей213 – А что случилось с выжившей маленькой девочкой? Мне хотелось бы знать, что она помнит.
Цыпочка Дикси – Не сомневаюсь, что она горит желанием поговорить с каким-то незнакомцем типа тебя о самой жуткой ночи в ее жизни!!!
Любимчик Фортуны – Скорее всего, она живет за границей, сменила имя и фамилию. Оставьте в покое бедную девочку. У нее есть причины, чтобы скрываться.
Показать больше комментариев


Глава 3

Ева

2022 год

Я нахожусь в задней части магазина, когда впервые осознаю, что что-то не так. Это мрачное место с пыльными полками, стопками книг и паутиной по углам – моя естественная среда обитания. В торговом зале я чувствую себя, как олень в свете фар, шарахающийся от людей. Сегодня мне особенно сильно хочется спрятаться. У нас в магазине проходит одно из мероприятий, которые у нас регулярно проводятся во второй половине дня.

Мой начальник Маркус просто обожает различные мероприятия – и те, которые обычно проводят в книжных магазинах, и совершенно нетипичные, вроде дегустации диких грибов, которая особенно запомнилась, но не в хорошем смысле. А поскольку мне нравится здесь работать и я не понимаю, как мы зарабатываем достаточно денег, чтобы оправдать мое существование, я притворяюсь, будто тоже все это люблю. Даже нахожу способы показаться полезной, но такие, которые исключают непосредственное общение с людьми.

Сегодня у меня имеется прекрасное оправдание, потому что какая-то крыса прогрызла наш интернет-кабель, и я пытаюсь его починить. Я понятия не имею, как это сделать, но, если хотите избежать общения, будьте готовы заниматься подобными вещами. Собака Маркуса по кличке Мумин тоже находится в магазине и тоже не любит общаться с незнакомыми людьми, поэтому мы вместе пытаемся починить кабель. Я смотрю на маленькие проводки и гадаю, чем же они так понравились крысе, но мыслями я далеко. Я беспокоюсь о своей бабушке Пегги. Вчера, когда мы с ней разговаривали, мне показалось, что она чем-то взволнована. У нее столько обязанностей. Ужасных обязанностей, которых ни у кого не должно быть, тем более у пожилого человека, пусть она сама и отказывается это признавать.

Сегодняшнее мероприятие у нас в магазине посвящено старым компьютерным играм, которыми мы тоже торгуем. Вначале не происходило ничего необычного. Периодически из зала доносился смех, кто-то настаивал, что ничто не может сравниться с основанными на текстах играми восьмидесятых (так они были хороши), вспоминали монологи с непонятными акронимами. Мне нравятся фанаты старых компьютерных игр за их необычный внешний вид. Я знаю, что это стереотип, но они его оправдывают. Поэтому я не очень беспокоюсь из-за необходимости с ними встречаться в дальнейшем. Но вдруг я чувствую, как атмосфера в зале сгущается. Большинство голосов затихают, а один становится громче и напористей.

– Не вешай мне лапшу на уши, Маркус, – говорит он. – Я знаю, что ты можешь ее найти.

Этот тип почти кричит, и я знаю, о чем он говорит. Об игре «Красный дом». Я сжимаю руку, в которой держу отвертку.

– Версии со скрытым уровнем не существует, – заявляет Маркус.

Его всегда раздражают вопросы про «Красный дом», хотя обычно он проявляет бесконечное терпение в отношении покупателей, которые приходят в магазин и спрашивают «эту книгу, ну, вы знаете, в голубой обложке» или «ту, которую написал этот парень из телевизора» (что едва ли сужает поиски). Мумин навостряет уши и встает, что для нее, вообще-то, большое дело. Она гончая и в прошлом участвовала в бегах, но я понимаю, почему она не добилась больших успехов на этом поприще. Мумин очень редко двигается.

Раньше «Красный дом» у нас спрашивали примерно раз в месяц, но теперь игрой стали интересоваться гораздо чаще, после того как какой-то идиот бизнесмен объявил о награде тому, кто доберется до скрытого уровня, который, скорей всего, даже не существует. И каждый раз, когда ее спрашивают, мне приходится прилагать массу усилий, чтобы вести себя как ни в чем не бывало.

– Я знаю, что там есть скрытый уровень! – орет этот тип. – Я видел этого геймера, Искателя, на Ютубе, так что не вешай мне лапшу на уши. Мне нужна эта игра!

Я пробираюсь к двери и украдкой выглядываю в зал, где проходит мероприятие. Мумин держится рядом со мной и тихо рычит. Один парень стоит слишком близко к Маркусу и продолжает на него наступать. Другие пятятся от них и бормочут что-то типа:

– Так, парень, давай успокаивайся.

Кричащий тип выглядит совсем не так, как я ожидала. Молодой, худощавый, с правильными чертами лица – а это для меня кошмар. У него телосложение морского пехотинца, и он одет в обтягивающую футболку, которая подчеркивает его похожие на натянутые канаты мышцы. Если вкратце, то он легко может выбить все дерьмо из Маркуса.

Но Маркус не отступает, твердо стоит на своем и говорит этому типу:

– Вам лучше уйти.

Никто из фанатов видеоигр не собирается помогать Маркусу. Они отходят все дальше и дальше, смотрят себе под ноги, или их внимание внезапно привлекает плакат с объявлением о встрече группы экзистенциального опыта, запланированной на четверг.

Наступает переломный момент. Этот тип хватает Маркуса за шею.

И в это мгновение мы с Мумин с грохотом вылетаем из задней части магазина, напоминая мифическую полуженщину-полусобаку из одной из глупых игр. Я держу в руке отвертку, а Мумин оскаливается с таким видом, будто сейчас на самом деле может броситься на этого типа и вцепиться ему в горло. Он смотрит на нас, отпускает Маркуса и выбегает из магазина.

* * *

Наконец мы от всех избавляемся. После того как реальная угроза исчезла, все хотят помочь. Маркус находится в задней части магазина и заваривает чай. Я сижу на стуле за прилавком, верчусь на нем и дрожу от переизбытка адреналина. Мумин вернулась к своему обычному состоянию и валяется на полу, будто в коме.

Маркус выходит в торговый зал с подносом, на котором стоят напитки и пирог. Мы переходим в небольшую нишу у окна, где стоят два удобных стула.

Мне нравится Маркус. У него длинные волосы и сломанный нос. Сломал он его в драке, про которую не хочет вспоминать. Маркус одевается, как старый хиппи, от него пахнет маслом пачули. По улицам Эшборна ходит мало людей, которые выглядят так, как он, поэтому я могу легко его узнать. А еще он не любит делиться своими чувствами и рассказывать о своем прошлом, поэтому и от меня этого не ждет.

Книжный магазин расположен на узкой мощеной улочке, которая будто сошла со страниц романов Диккенса. Внутри старого здания, которое кренится вперед под своим весом, находится множество маленьких комнаток, и кажется, что дом когда-нибудь может рухнуть на улицу фасадом вперед, поэтому мы в нише испытываем легкое головокружение. За консультацией обращались к инженерам-строителям, здание укрепили металлическими стержнями, затем строители заявили, что от книг нужно избавляться, и на этом консультации закончились.

Маркус подталкивает тарелку ко мне. В магазин входит женщина, которая продает пироги, а вырученные от продажи деньги переводит в какой-то благотворительный фонд, помогающий бездомным. Они всегда у нее ужасные, словно она забыла положить или, наоборот, два раза добавила какой-то важный ингредиент, но Маркус их все равно покупает, и в магазине их обычно достаточно, чтобы впасть в диабетическую кому. Я беру тарелку и отставляю в сторону.

– Спасибо за то, что вмешалась, – говорит Маркус. – Это было впечатляюще.

– Это больше заслуга Мумин, чем моя, – отвечаю я. – Она обладает качествами супергероини.

– Вы обе были великолепны. Не знаю, что втемяшилось в голову тому парню. Я не могу как по волшебству найти и дать то, чего просто нет.

– А точно нет версии со скрытым уровнем? – Я стараюсь вести себя как обычно, как человек, никак лично не вовлеченный в дело. Но я так далека от нормальности в данном случае, что это просто комично, но Маркус этого не знает.

– Нет никакого скрытого уровня, – заявляет Маркус. – А эти идиоты, которые думают, что могут до него добраться и получить пятьдесят тысяч, выглядят просто жалко. – У него на шее осталась царапина – в том месте, где его схватил этот псих. – Если этот тип вернется, когда ты будешь в магазине одна, сразу же звони мне.

Я киваю, зная, что скорей всего я этого не сделаю.

Я очень стараюсь не думать про Джозефа и Красный дом. Теперь я Ева и у меня новая жизнь. Я не понимаю людей, которые все ходят и ходят к психотерапевтам с наивными детскими глазами, снова и снова вспоминают все ужасы из детства и пытаются вытащить из памяти то, что забыли. Что за навязчивая идея? Мы не просто так что-то забываем. Но Маркус не знает (и никто в моей новой жизни не знает), что Джозеф – мой брат, а я – та маленькая девочка Селестина, то странное существо, которое бросилось к змеям искать утешения.

* * *

Я выхожу из книжного магазина и иду мимо рыночной площади. Сейчас час пик, скопилось много машин, из карьерных самосвалов вылетают дизельные выхлопы, скрежещут передачи, когда они спускаются с горы. Несколько лет назад один из них потерял управление и врезался в фасад магазина, поэтому мы все время настороже.

Я направляюсь к приюту для животных, где работаю волонтером. У нас четыре ослика, шесть свиней, пара коз и несколько предположительно бездомных кошек. Мы также берем кошек, которым нужно найти новый дом. Это убежище как для них, так и для меня – когда жизнь становится слишком тяжелой, а люди ставят в тупик. Приюту постоянно не хватает средств, они с трудом платят за аренду земли, на которой располагаются, поэтому нуждаются в помощи таких волонтеров, как я. Я все время думаю о том, что можно было бы заработать, снимая милые видео с животными, но, к сожалению, разные виды предпочитают держаться друг от друга подальше и занимаются своими делами, вместо того чтобы объединиться в умилительную дружную межвидовую компанию.

Я достаю телефон и звоню бабушке Пегги, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. В некотором роде она мой лучший друг. Единственный человек в моей новой жизни, который знает, кто я. После убийств я переехала жить к дяде и тете и жила у них с пяти до семнадцати лет, но теперь мы редко общаемся.

Бабушка быстро отвечает.

– О, Ева, спасибо, что позвонила мне. У меня тревожные новости, – заявляет она.

Значит, случилось что-то плохое. Бабушка Пегги не склонна к панике, и только что-то на самом деле серьезное может заставить ее беспокоиться.

Я замедляю шаг и прижимаю телефон к уху, чтобы было лучше слышно. Шум на дороге мешает.

– Что случилось? С тобой все в порядке?

– Мы можем с тобой увидеться?

– Конечно. Где встретимся?

– Ты можешь приехать сюда?

Я сглатываю.

– В Красный дом?

Она делает паузу, понимая, о чем она просит, потом говорит:

– Да. Прости.

– Бабушка, я… не могу.

Я в последний раз была там в семнадцать, восемь лет назад. Я оставила все это в прошлом. Мы встречаемся в других местах. В галереях, музеях, кафе, где громко работают кофемашины, и нам приходится кричать. В местах, где легко избежать разговоров на сложные темы.

– Всего один раз. Прости меня. Мне нужно с тобой поговорить. И… кое-что тебе показать. Я не очень хорошо себя чувствую.

Мгновение я жду, не могу говорить. Она тоже молчит, но я слышу ее дыхание. Я знаю, она не стала бы просить меня приехать, если бы это не было действительно важно.

И пусть внутри у меня все леденеет, в конце концов я отвечаю:

– Хорошо, я приеду к тебе в Красный дом.

Глава 4

А еду по трассе А515 из Эшборна, направляюсь на север к Бейквеллу, потом к Баслоу. Недавно прошел дождь, и дороги теперь блестят от воды. Сквозь облака пробивается тусклый свет зимней луны, который, падая на поля, придает им какой-то потусторонний вид.

Живот крутит от беспокойства. Бабушка Пегги не стала бы просить меня приехать в Красный дом, если бы не случилось что-то на самом деле плохое. Я веду машину в полубессознательном состоянии, бормочу себе под нос, что она, возможно, упала и растянула лодыжку, не может выйти из дома, но в целом с ней все в порядке. Мои слова звучат как мантра, но я в нее не верю. Произошло что-то очень серьезное.

Примерно через полчаса я приближаюсь к Лиш-Фену, болотистой местности, где растет много вереска, дрока и травы. Туда мало кто отваживается заходить, зато дикая природа чувствует себя просто отлично. Ходили слухи о затопленной деревне – во время дренажных работ нашли осколки глиняных изделий и деревянные вещицы, вырезанные из дуба, но это не подтверждено.

Я говорю себе, что слишком остро реагирую. Я всегда была паникершей. Если кто-то опаздывает на встречу со мной, я представляю себе автомобильную аварию, взорвавшиеся подушки безопасности, торчащие из конечностей кости и судорожно работающих парамедиков, которые делают искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Этому едва ли стоит удивляться, учитывая мое прошлое, но обычно с людьми все в порядке. С бабушкой Пегги все должно быть в порядке, потому что она слишком много значит для меня. Я не видела тетю и дядю восемь лет, и Пегги – единственная родственница, с которой я общаюсь. Я представляю себя без нее дрейфующей в бескрайнем море льда.

Я доезжаю до насыпной дороги, пересекающей болото, и еду по ней к дому, который стоит на неком подобии острова. В прошлом территорию вокруг него осушали, там паслись овцы, но бабушка Пегги решила этого не делать, поэтому болото постепенно отвоевывает себе назад эту территорию с ее молчаливого согласия. Осталось только одно хорошее поле. Это означает, что Красный дом с каждым годом становится еще более изолированным, окруженным болотом, от которого идет странное красное свечение. Я знаю, что болото красное из-за водорослей или еще каких-то растений, но ходят слухи, что это кровь животных, которых убивали в старом сарае в те времена, когда ферма принадлежала моему двоюродному дедушке. И конечно, там пролилась кровь членов моей семьи, хотя разумом я понимаю, что она не стекала в болото и оно стало красным не из-за нее.

От деревни Маршпул до дома всего около мили, их разделяет перелесок и, конечно, болото, но по ощущениям это совсем другой мир. Некоторые участки очень опасны. Это так называемое «покровное болото»[1] – оно вроде бы кажется твердым участком земли, а на самом деле это на поверхности воды плавает слой травы и других растений. Когда я росла, мне рассказывали много историй о детях, которые отправились на болото и не вернулись. Реальный случай я знала только один – четырехлетний мальчик отошел от родителей во время семейного пикника и потерялся. Его тело нашли через два дня наполовину погруженным в воду.

В поле зрения появляется дом, освещаемый фонарем в викторианском стиле, который бабушка Пегги установила у двери. Кирпичный фермерский дом кажется темнее и краснее, чем должен быть. Изнутри дом был почти полностью уничтожен огнем, но фасад не пострадал, хотя при дневном свете все еще можно увидеть почерневшие участки, опаленные огнем. Я трясу головой и собираюсь с силами. Вины дома в случившемся нет.

Я заезжаю во двор и чувствую приступ тошноты. Но я должна это сделать. Я нужна бабушке Пегги, а она меня никогда не подводила.

Я выхожу из машины и иду к входной двери. Я чувствую покалывание на кончиках пальцев, крошечные волоски на шее сзади встают дыбом.

Дверь не заперта, и я захожу в темный коридор, быстро прохожу мимо гостиной и направляюсь в кухню. Мне кажется, что чуть-чуть пахнет дымом после пожара, но, конечно, это не так. Прошло двадцать лет. Я делаю глубокий вдох, и запах исчезает.

Меня захлестывают воспоминания. Я – маленькая девочка, рыдаю на плече у бабушки Пегги, потому что считаю, что тетя и дядя меня ненавидят. Запах талька с ароматом сандалового дерева, которым она пользовалась после ванны. Влажный банановый кекс, который она испекла, чтобы меня порадовать.

Пегги сидит за столом, склонившись над чашкой чая. На ней джинсы и свитшот – она никогда не выглядит как классическая «пожилая дама». На столе стоит тарелка с домашним печеньем и заварочный чайник, она пьет чай из фарфоровой чашки с блюдцем. То, что она потрудилась все это приготовить и выставить на стол, меня успокаивает. Может, на самом деле с ней все в порядке. Когда я была маленькой, она обычно выливала немного чая в блюдце, чтобы он побыстрее остыл, и поила меня им с блюдца. Может, она таким образом приучала меня к нему. Может, не хотела рисковать – вдруг мне бы не понравился чай? Когда в семье случилось столько трагедий, как в нашей, тебе часто предлагают чай, много чая.

Пегги поднимает голову и улыбается.

– Спасибо, что приехала.

Я вижу ее серое лицо и понимаю, что она выглядит намного хуже, чем в предыдущую нашу встречу. Я снова чувствую тяжесть в животе, словно там сворачивается клубок змей.

Я усаживаюсь за стол, наливаю себе чай, беру печенье. В кухне сводчатое окно, разделенное вертикальной перегородкой, свет из него освещает часть территории, и я вижу, как частично оторвавшийся гофрированный металлический лист колотится на ветру на крыше одной из старых овчарен. Раньше я иногда оставалась здесь на ночь, но, когда начинался ветер, спать было невозможно. В такие моменты я представляла, что это мои умершие родители пытаются попасть в дом, и, с одной стороны, это пугало меня до жути, а с другой – я хотела их увидеть.

Я отгоняю воспоминания и смотрю сквозь окно на болото. Оно блестит в лунном свете, кажется жутким и красивым одновременно.

– Как ты? – спрашивает Пегги. – Как там книжный магазин? И животные?

– Отлично, – отвечаю я, решая ничего не рассказывать о нашем с Мумин сегодняшнем супергеройском поступке. Мне нужно, чтобы бабушка объяснила мне, что происходит. – Я еще должна вернуться сегодня в приют, чтобы покормить осликов, – добавляю я.

Она вздыхает.

– Хорошо, я сразу перейду к делу.

– Нет, нет, я не это имела в виду. Торопиться некуда.

Она сглатывает и хмурится.

– Я вполне могу сказать это сразу. Я умираю.

Я резко вдыхаю, протягиваю вперед руку и сжимаю ее ладонь.

– Что ты такое говоришь?!

– У меня рак яичников. Пошли метастазы.

Кухня плывет у меня перед глазами, и я снова вижу себя на ледяной арктической пустоши, меня быстро куда-то несет между кусков льда, к чему-то неизвестному и ужасному, а я не контролирую ситуацию.

– Лиз говорит, что, вероятно, все дело в стрессе из-за всего случившегося. Стресс может запустить развитие раковой опухоли.

Лиз – это лучшая подруга Пегги. Я не видела ее с тех пор, как прекратила сюда регулярно приезжать, но Пегги все время про нее что-то рассказывает. Она художница, у нее есть своя мастерская на возвышенности в окрестностях Маршпула. Они с Пегги вместе ходят по музеям и галереям. Я думаю, что без Лиз Пегги не справилась бы со всем, что на нее свалилось.

– Но ведь его же можно вылечить, да? – Я надеюсь, что Пегги не станет настаивать на использовании магических кристаллов и позитивного мышления вместо химиотерапии.

– Э-э, нет, – отвечает Пегги. – Боюсь, что у меня осталось мало времени. – Она произносит это с вопросительной интонацией. – Мне очень жаль.

Ее слова кажутся мне лишенными смысла. Щеки у меня влажные. Я достаю платок из кармана и прижимаю к своему лицу. Я не могу дышать! Такое ощущение, что мои легкие заполнены до предела, но при этом я чувствую себя на грани обморока из-за нехватки кислорода.

– О, моя дорогая, все в порядке, – говорит Пегги.

– Нет, не в порядке! Совсем не в порядке!

Слова вырываются сами собой, я делаю глубокий вдох.

– Все умирают.

Потом я рыдаю, а бабушка меня успокаивает. Я чувствую себя ужасно, я говорю про себя, про то, что у меня никого нет, но умирает-то при этом она!

Я шмыгаю носом, сморкаюсь и прерывисто вдыхаю.

– Прости, бабушка.

– Нет, это ты меня прости. – Она сильнее сжимает мою руку. – У тебя такая трудная жизнь.

– Я справлюсь. Просто я в шоке.

Я не хочу спрашивать, сколько ей осталось.

– Я хочу попросить тебя об одолжении, Ева. – Она замолкает на секунду, словно погружается в свои мысли, затем произносит: – Ты потанцуешь со мной?

Я знаю, что это не то, о чем она собирается меня попросить, но пока она, судя по всему, еще не готова говорить об этом. В чем бы это одолжение ни заключалось.

Когда я приезжала сюда ребенком, мы обычно танцевали в гостиной. Я часто расстраивалась из-за ссор с тетей или дядей или конфликтов с другими детьми в школе. Пегги обычно ставила пластинку, хватала меня за руку и кружила до тех пор, пока я не начинала смеяться и забывала о том, что меня расстроило.

– Мы не можем просто начать танцевать и сделать вид, что ничего не произошло.

Я не хочу идти в гостиную. Я не готова к этому, внутри меня нарастает беспокойство. Кроме того, я должна расспросить ее о лечении, о том, когда ей на прием в больницу, и о том, чем я могу ей помочь.

Она хватает меня за руку с поразительной силой и поднимает на ноги.

Танец – это только повод затащить меня в ту комнату? Я отступаю назад.

– Нет, бабушка. Пожалуйста. Я не хочу…

Она игнорирует мои слова и продолжает тянуть, а я не могу с ней бороться. Пегги выводит меня в коридор, и там я останавливаюсь, опять пытаюсь сопротивляться. Она открывает дверь в гостиную, и я чувствую запах отбеливателя, смешанный с чем-то животным и мужским. Бабушка слегка тянет меня за руку, и мы оказываемся внутри. Я закрываю глаза.

Глава 5

Когда я открываю глаза, он там. У меня подкашиваются ноги, я начинаю оседать на пол, но бабушка Пегги крепко держит меня за руку, и я чувствую ее поддержку.

Я заставляю себя взглянуть на него. Я часто дышу и чувствую, что могу грохнуться в обморок.

Пегги наконец отпускает мою руку, и я, пошатываясь, иду к окну и прислоняюсь к подоконнику.

Он нисколько не изменился за те восемь лет, пока я его не видела. Он лежит на огромной больничной кровати, одна сторона которой немного приподнята, чтобы его голова оказалась выше ног. Глаза вращаются в глазницах, кожа воскового цвета и покрыта капельками пота. Трубка, через которую ему поступает питание, змеей петляет от его живота вверх к специальному мешку. Жидкость, которая поступает ему прямо в желудок, выглядит омерзительно, при взгляде на нее меня начинает подташнивать. Мне кажется неправильным, что его внутренние органы все еще работают. Они сами качают то, что надо, выводят то, что не надо, тело получает кислород и питание, и сам он в этом, можно сказать, не участвует. Его тело не функционирует, но его присутствие все равно ощущается.

Рядом с кроватью стоит инвалидная коляска с электроприводом. Я помню, как сиделки пересаживали его в коляску, когда я приезжала их навестить. Пегги болтала с ним, спрашивала, куда бы он хотел поехать, так, будто он ей может ответить, но этого, конечно, никогда не происходило. Как и дом, он одновременно и притягивает, и отталкивает меня.

Джозеф находится в состоянии овоща с той самой ночи, хотя больше его так не называют. Теперь говорят «не реагирует на сигналы и не демонстрирует реакции на раздражители». Он и не бодрствует, и не спит. На протяжении всего моего детства я приезжала навестить бабушку Пегги и Джозефа. Конечно, часть меня ненавидела Джозефа. Я знала, что он натворил, и знала, что он виноват в том, что у меня нет ни мамы, ни папы. С другой стороны, он выглядел таким несчастным на этой огромной кровати. Я ничего не помню из того, что происходило до убийств, но любовь к нему сохранилась как что-то на уровне мышечной памяти. В общем, я одновременно и любила, и ненавидела его. Этот постоянный конфликт на меня все время давил. После того как я ушла из дома и переехала в Эшборн, я решила больше сюда не приезжать, не рисковать тем, что люди догадаются, кто я, и почувствовала огромное облегчение от того, что больше не буду видеть Джозефа.

Пегги идет в дальнюю часть комнаты к старому проигрывателю, ставит пластинку и опускает иглу. Громко звучит вальс, кажется, что скрипки и струнные играют не в унисон. Я уверена, что музыка, которую бабушка ставила в моем детстве, звучала гораздо лучше, чем эта.

Как я могу танцевать, когда она умирает? И как я могу отказаться?

Она кладет руку на мою поясницу и слегка подталкивает меня. И вот я уже вроде как танцую и чуть не врезаюсь в инвалидную коляску Джозефа. Я мечтаю, чтобы музыка и движение очистили мое сознание от дурных мыслей, как это происходило, когда я была ребенком.

– Эта комната всегда идеально подходила для танцев, – говорит Пегги и взмахивает рукой. Каким-то образом этим жестом она охватывает и высокий потолок, и паркетный пол, и арочные окна, но не члена семьи, ставшего овощем.

Когда мы, пританцовывая, продвигаемся по комнате, я пытаюсь представить, как бы мы жили, если бы были обычной семьей, Пегги не умирала, Джозеф был бы моим старшим братом, наблюдающим, как мы танцуем с бабушкой. Как оно было бы, если бы я жила, окутанная теплой любовью моих родственников, любовью, которая воспринимается как должное, потому что я не знала бы ничего другого. Если бы все улыбались и смеялись и, возможно, аплодировали бы нашим ужасным танцам. Я не могу это представить. Мне было пять лет, когда все случилось. Я никогда не знала, что такое нормальная жизнь и нормальная семья.

– Пожалуйста, давай остановимся, – наконец говорю я, когда понимаю, что Пегги тяжело дышит, ее кожа покраснела и покрылась пятнами. Может, все дело в розовом отсвете от болота, свет от которого попадает в эту комнату через рифленое стекло старых окон, но я думаю, что все-таки дело не в болоте, а в ней.

– Я хочу снова что-то делать, – объявляет она. – Пока не стало слишком поздно. Я так мало пожила. Я не думала, что это растянется так надолго. Я отказалась от всего. Двадцать лет! Посмотри на меня, посмотри, какой я стала. Отекшие ноги, морщинистое лицо.

Меня совершенно не волнуют отекшие ноги и морщинистые лица. Я всегда за несовершенства. Мне нравятся люди с родимыми пятнами на лице, с искривленными позвоночниками, кривыми ногами, старики, у которых кожа напоминает выжженную землю. Все это – подарок для меня. Но мне грустно из-за того, что она потеряла. Ее жизнь тоже была разрушена этим парнем – мужчиной, – которого она, похоже, обожает, несмотря на то что он сделал.

Я слышу какой-то шум за спиной и подпрыгиваю.

– Что это?

– Вероятно, просто ветер, – отвечает Пегги. – Но, может, стоит проверить двери и окна?

– О боже, я не могу допустить, чтобы меня видели.

Подростки приезжают к Красному дому, чтобы продемонстрировать, какие они смелые, подначивают друг друга, снимают глупые ролики и выкладывают их в «Тик-Ток». Пегги приходится на них кричать и грозить, что выпустит змей Джозефа.

Я отпускаю руку Пегги и плотно задергиваю шторы, затем бегу проверить все окна на первом этаже и дверь черного хода, через которую из кухни можно попасть во двор, к старым овчарням.

Там никого нет.

Я возвращаюсь и слышу, что Пегги прибавила громкость. Она снова меня хватает и начинает вальсировать. Выходит у нас не очень. Джозеф напоминает ядро, а мы – электроны. Он выглядит еще более неподвижным из-за нашего движения. Он издает стон, словно напоминая нам, что он все еще жив.

Пегги отпускает меня и подходит к Джозефу, изменяет положение его руки, чтобы кисть больше не была скручена и не тянулась к лицу. Локоть и запястье свело спазмом, а выглядит это так, словно он пытался выцарапать себе глаза.

– Ну вот. Теперь он хорошо выглядит, – говорит она, я ловлю ее взгляд, и она все понимает. Ничего «хорошего» тут нет. Я понимаю, что любовь из моих воспоминаний ушла, мышечная память больше ничего не подсказывает. Я чувствую только грусть из-за того, что Пегги потратила свою жизнь на уход за ним.

Она опускается на один из двух современных стульев, стоящих у окна. Как и все предметы в этой комнате, их подбирали с учетом того, чтобы их можно было легко мыть и дезинфицировать, чтобы Джозеф не подхватил инфекцию, ведь инфекции убивают таких людей. Я усаживаюсь на второй стул.

Пегги кивает на Джозефа.

– Он неплохо выглядит, правда?

– М-м, – неопределенно произношу я.

Он на самом деле выглядит моложе своего возраста. Но ведь ему не нужно оплачивать счета, сдавать экзамены, угождать начальству и покупателям. Пегги любит его по-настоящему, бескорыстно и безоговорочно, и терпеливо ухаживает за ним каждый день. Я никогда не понимала, как так можно после того, что он сделал. Каждый раз, когда я видела его, будучи ребенком, меня изнутри разрывали противоречивые эмоции. Пегги тоже так себя чувствует все время? Но как только я пыталась затронуть эту тему, она просто замолкала.

– Почему ты так его любишь? – вырывается у меня. – После того, что он сделал?

Мы впервые за долгие годы говорим о Джозефе. Боюсь, заканчивается то время, когда я притворялась, что его просто не существует.

На этот раз Пегги мне отвечает. Без промедлений.

– В этом нет никакой тайны, – говорит она. – Семья – это все. Нужно делать все необходимое. И я верю в прощение. Двадцать лет назад он совершил ужасную, на самом деле ужасную ошибку, но, боже праведный, он за нее заплатил. Кто я такая, чтобы сейчас его судить? Никто из нас не идеален.

Ну, это правда. Никто из нас не идеален. Но ее ответ не кажется мне правдивым. Она ответила слишком быстро, словно отрепетировала его заранее. Интересно, это просто инстинкт? Может, она так долго любила его до трагедии, что просто не смогла прекратить его любить и после?

Глаза Джозефа резко поворачиваются в моем направлении, и у меня все внутри холодеет. Кажется, что он в сознании. Но Пегги ведь добилась, чтобы после аварии к нему подключали электроды и проводили радиооблучение, пытаясь что-то обнаружить у него в мозгу. Там не было ничего.

Когда я раньше приезжала сюда, я обычно разговаривала с Джозефом. Я могла сказать что угодно, ведь его я не могла ни шокировать, ни разочаровать. Мне нравилось с ним разговаривать, даже несмотря на возникавшие при этом чувства. По крайней мере, тогда никто не пытался анализировать мои эмоции, я могла позволить им прибывать и убывать, как приливам. А то, что он сделал, было таким жутким, таким катастрофичным, что казалось почти нереальным, в особенности после того, как бабушка Пегги стала игнорировать случившееся. И только когда я повзрослела, факты закрепились у меня в сознании, и я больше не могла справляться с противоречивыми эмоциями, которые он вызывал.

Очевидно, что в первые дни после аварии полиции очень хотелось допросить Джозефа. Они хотели, чтобы дело передали в суд, хотели обвинительный приговор. Очень утомительно, если ваш убийца даже не приходит в себя и не воспринимает вопросы. Они думали, что он может и симулировать. Был один тип, который два года симулировал кому, чтобы не пойти под суд за мошенничество. Полиция поймала его, когда он оставил в компьютере фотографии с отдыха, на которых они с женой в «Леголенде»[2], что, как по мне, показало отсутствие последовательности в действиях этого мужчины. В нашем случае полиция в конце концов признала, что Джозеф ни в какой «Леголенд» не поедет и судебного процесса над убийцей тоже не будет. Я так и не решила, хорошо это или плохо. Дядя Грегори и тетя Делла говорили, что хорошо. Трагедия нашей семьи не будет выставляться напоказ. Но иногда у меня возникало ощущение, что смерть моих родителей и маленького брата ничего не значила.

Боковым зрением я замечаю какое-то движение и понимаю, что с Пегги что-то не так. Она наклонилась вперед на стуле. Глаза у нее широко раскрыты, лицо неподвижно. Я тянусь к ней, чтобы помочь, но не успеваю ее подхватить, и она соскальзывает со стула на пол.

* * *

Пегги сидит за кухонным столом, маленькими глотками пьет сладкий чай, который я для нее заварила. Ведь в таких ситуациях пьют сладкий чай, правда? Я сижу напротив нее и тянусь через весь стол, чтобы ее касаться. Старый холодильник фирмы «Смег» громко работает в углу.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– Со мной все в порядке. Ничего не случилось. Не суетись.

– Ты лечишься от рака?

Она качает головой.

– Пусть лучше у меня будет несколько нормальных месяцев жизни, чем несколько паршивых лет. В любом случае вылечить они меня не могут.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Я тебе помогу. Я сделаю все, что ты хочешь.

Она поднимает лицо и поджимает губы.

– Когда-то нам всем суждено умереть, – объявляет Пегги, и я понимаю, что она ставит точку в этом разговоре. Мое сочувствие ей не нужно. И как я могу позволить себе развалиться на части, если она так хорошо держится?

– Ты на самом деле очень плохо выглядела, – говорю я ей про то, что случилось чуть раньше. – Ты не просто так упала. Нам нужно кого-то вызвать, чтобы тебя проверили.

– Нет! – Чашка опускается на стол с глухим стуком. – Пожалуйста, Ева, не нужно. Со мной все в порядке. Сиделки и социальные работники приходят каждый день, здесь всегда кто-то есть на тот случай, если мне потребуется помощь. Пожалуйста, никому не рассказывай. Не говори Грегори. Он и так уже беспокоится из-за рака.

Грегори – это мой дядя, брат моего отца и второй сын Пегги, с которым я жила с пяти до семнадцати лет. Он всегда очень остро на все реагирует. Но, может, в данной ситуации так и нужно. Может, это я неадекватно реагирую.

– Я должна кому-то сказать, Пегги. А что, если приступ повторится?

– Нет, пожалуйста, не надо. Прошу тебя ничего никому не говорить. Ты не понимаешь. Доживаешь до определенного возраста – и вдруг тебе не разрешают больше самой принимать решения. К тебе начинают относиться как к ребенку. – Она снова берет свою чашку, рука у нее дрожит. – Никому не расскажешь про то, как я упала?

– Наверное, нет. Если ты этого не хочешь. – Она так давит на меня, что я вынуждена пообещать, хотя прекрасно понимаю, что мне следует кому-то сообщить о случившемся.

– Спасибо, Селестина, – шепчет Пегги.

– Не называй меня так, – прошу я. – Это больше не мое имя.

– Прости. Хорошо, что ты его поменяла, но мне все еще его не хватает.

Я не отвечаю. Я не могу сказать, что тоскую по этому имени. Оно было слишком длинным и привлекало к себе внимание. Само по себе казалось важным. Как я могла исчезнуть с таким именем?

– Итак, я сказала, что хочу попросить тебя об одном одолжении, – продолжает Пегги таким тоном, который заставляет меня ее внимательно слушать.

– Да, – киваю я и думаю: «Пожалуйста, пусть только это не имеет никакого отношения к Джозефу».

– После того, как я умру… – Она сглатывает.

Мне инстинктивно хочется сказать, что она не умрет. Но я не говорю, потому что она на самом деле умрет, и мне не хочется ее перебивать сейчас и оттягивать момент, когда она готова перейти к сути.

– Кто-то должен проследить, чтобы Джозефу был обеспечен хороший уход, – объявляет она.

Я не отвечаю, и она продолжает надтреснутым голосом:

– Я знаю, что прошу у тебя очень многого, Ева. От тебя не требуется самой ухаживать за ним. Только проверяй, чтобы уход за ним осуществлялся должным образом.

– Но, бабушка, я…

– Понимаешь, я хочу, чтобы он остался здесь. В этом доме все для него обустроено. Можно нанять сиделок с проживанием. Я оставила на это деньги.

– Не думаю, что смогу, бабушка… – Я замолкаю. Есть столько вещей, которые я не могу сделать. Я не могу регулярно сюда приезжать, участвовать в уходе за Джозефом, вести себя, как его сестра.

– Ты – единственный человек кроме меня, которому не все равно, – говорит мне Пегги. – Артур его презирал. – Артур был ее мужем, моим дедушкой. Мне он никогда не нравился. Он был летчиком и почти все время отсутствовал – он или летал, или играл в гольф. Дедушка умер пару лет назад. – Твой дядя Грегори хочет, чтобы Джозеф умер. Но тебе ведь не все равно, правда? Ты – единственная, кто когда-либо его навещал. Ты же с ним разговаривала, рассказывала ему о своей жизни. Сейчас он уже не тот человек, который убил твою семью. Теперь он просто несчастный больной человек.

Это действительно так? Никто не может сказать, что сейчас происходит у него в голове, а ведь именно наш разум и мысли делают нас теми, кто мы есть. И разве кто-то остался таким же, каким был двадцать лет назад? Я не знаю, что думать, но бабушка совершенно точно хочет от меня слишком многого.

– Ему будет лучше в больнице – высказываю свое мнение я.

– Нет, Ева… Они не обеспечат ему должный уход.

– Что ты имеешь в виду?

Она медленно закрывает глаза, потом открывает снова.

– Они не считают его жизнь ценной, но она ценна. Пойдем снова в гостиную. Я тебе должна кое-что объяснить по поводу него. Все обстоит не так, как ты думаешь.

– О, только не сейчас, бабушка. Пожалуйста. Можно в другой раз? Сейчас я хочу сосредоточиться на тебе. – Я не могу снова видеть Джозефа. Пока не могу.

– Хорошо. Да, конечно. В следующий раз. Но ты проследишь, чтобы о нем хорошо заботились? Здесь, в этом доме? Пожалуйста, обещай мне это сейчас.

Она начинает волноваться, и я беспокоюсь, не станет ли ей от этого хуже.

– Хорошо, я обещаю, – говорю я.

Я снова с ней поговорю после того, как она успокоится, а я сама смирюсь с ее диагнозом. Я объясню, что не могу это сделать. Пегги говорит, что он теперь не тот человек, которым был двадцать лет назад, но это не совсем так. А я не такая, как Пегги. Я не могу его простить.

– О, моя дорогая, спасибо! – Она берет меня за руку и сжимает своей сухой холодной ладонью.

Пока я стараюсь не расплакаться, Пегги решительно рассказывает о разных вещах, кроме своего рака, – о том, как защитники дикой природы работают на болоте, о том, что возвращаются насекомые и цапли.

Но я совсем не думаю о дикой природе. Я могу думать только о том, что Пегги скоро умрет и оставит меня одну с Джозефом.

Глава 6

Я открываю входную дверь дома Пегги и выхожу во двор. Там темно, но ярко светит луна, заливая все серебристым светом. От болота идет сладковатый запах, по поверхности катятся хлопья пены. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь выбросить это слово из своей головы. Рак. А Пегги даже не позволяет себя лечить! Я хочу рухнуть на землю и выть, но не могу себе это позволить. Мне нужно возвращаться в приют для животных и помогать там.

Я осматриваю местность – нет ли тут подростков с телефонами, но никого не замечаю. Меня никто не должен здесь видеть, иначе они поймут, что я и есть Селестина. Они меня сфотографируют, выложат фотографии в социальных сетях, и моя тихая, спокойная жизнь пойдет прахом. Люди все еще одержимы моей семьей, даже спустя столько лет. Убийца, который находится в состоянии овоща, я, прятавшаяся со змеями, Джозеф, который уехал из дома после совершения убийств и оставил какие-то подсказки в своей игре. Невозможно противостоять искушению разобраться во всем этом, особенно теперь, когда еще и объявили эту идиотскую награду.

Пегги попросила меня проверить, как там змеи, и я не могла ей отказать, хотя мне страшно хочется побыстрее отсюда уехать. Это были змеи Джозефа, и Пегги взяла на себя заботу о них после того, как перебралась жить в Красный дом. Как и их первый хозяин, они отказываются умирать. Это королевские питоны, и я выяснила, что они живут по тридцать лет, значит, они еще даже не старые. Похоже, я их обожала в детстве и спряталась в отсеке, где они жили, после стрельбы. «Странная маленькая девочка, которая пряталась со змеями». Но с той самой ночи я их боюсь.

Я иду через двор мимо старой скотобойни, которую мой отец планировал перестроить в гостевой домик. Работа так и не была закончена. Я держусь как можно дальше от старого «красного пруда», который находится рядом с этим зданием. В нем полно угрей. Мне рассказывали, что кровь убитых животных стекала в пруд и сделала его невероятно плодородным. Угрям там очень хорошо. У меня все холодеет внутри при мысли о том, как эти хищные твари скользят под блестящей поверхностью воды.

Я вижу башенки вдали. Раньше Красный дом был фермой при загородном поместье, но уже несколько десятилетий там все затоплено болотом, в том числе и первый этаж поместья. Я один раз видела фотографии старого бального зала. Огромного, отделанного мрамором, с высоким потолком. Колонны по краям вырезаны в форме нимф – частично деревья, частично женщины. Рядом с домом стоит фолли[3] с башенкой, и ее все еще видно, но это здание тоже затоплено. Выжил только Красный дом на своем маленьком острове.

Я захожу в овчарню, и мне в нос сразу же ударяет запах. Мускусный, приторный, с легким флером рыбы и гниющей туши. Я иду к обогреваемому, отгороженному стеклом отсеку. Змей не видно. Но потом я резко дергаюсь, когда понимаю, что одна из них прямо у меня перед глазами обернулась вокруг одного из специально поставленных для них деревьев. У нее толстое тело с черно-золотистым узором. Сердце так часто стучит у меня в груди, словно пытается вытолкнуть меня из овчарни и подальше от змей. Я заставляю себя дышать и тут замечаю на траве еще одну змею. Как я могу сказать, все ли с ними в порядке? Что от меня ждет Пегги? Я не собираюсь к ним приближаться. По внешнему виду с ними все нормально, но откуда я знаю, как выглядит больная змея? Я разворачиваюсь и вылетаю вон из овчарни.

Оказавшись в безопасности, я наклоняюсь вперед, и меня рвет. Вот так они действуют на мое тело, реакция эта непроизвольная, мой мозг в этом никак не участвует. Я не должна их ненавидеть. Все случившееся не их вина.

– Эй! Вы кто? – кричат мне.

Я распрямляюсь и вижу парня лет семнадцати, направляющегося ко мне.

Вот этого я и боялась. Один из тиктокеров. Я натягиваю на голову капюшон и бросаюсь бежать, пряча лицо. Я прыгаю в машину и запираю дверцы. Включаю зажигание. Машина один раз пыхтит и тут же глохнет. Теперь парень стоит рядом и стучит мне в стекло.

– Эй! О боже мой, ты и есть Селестина? Девочка, которая пряталась со змеями?

Машина все не заводится, хотя двигатель вроде как работает. Я стараюсь успокоиться. Машина чувствует мое настроение.

Парень исчез. Я снова поворачиваю ключ в замке зажигания, и машина заводится.

Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида и замечаю, что за мной едет черная машина. «Мини»[4] старой модели. Вероятно, он ставил ее позади овчарни, а громкая музыка, которую включала Пегги, приглушила шум двигателя. Я жму на педаль газа, увеличивая расстояние между нами. Преследующая меня машина уменьшается в размерах в зеркале заднего вида, а потом снова приближается ко мне.

– Проклятье, – бормочу я себе под нос.

Я чувствую себя дичью, на которую охотятся. Он не должен выяснить, где я живу. Я не могу допустить, чтобы Еву Тейлор, самую обычную девушку, которой я стала, связали со странной девочкой Селестиной Флауэрс – девочкой, прятавшейся со змеями и прославившейся после убийств в Красном доме. Я не могу снова стать Селестиной.

Я еду слишком быстро, но не могу остановиться или снизить скорость. Черная машина все еще следует за мной.

Старая дорога через болото официально закрыта. Ее слишком часто затапливало. Но если вы готовы ехать по грязи, не обращая внимания на многочисленные знаки с изображением машин, тонущих в болоте, то вы все еще можете ею пользоваться.

Въезжая в мокрую грязь, я снижаю скорость. Машина дергается. Я веду себя как маньячка. Змеи в моей голове переплетаются с этим парнем из черной машины. Я добираюсь до разбитого асфальтового покрытия дороги через болото и опять увеличиваю скорость.

Я смотрю в зеркало заднего вида. Это невероятно, но он последовал за мной. Меня охватывает первобытный страх быть пойманной, и я снова газую. В детстве меня часто преследовали. Хотя другие дети говорили, что боятся меня, думают, что я могу быть такой же, как мой брат, это не останавливало их: они бегали за мной и пытались спровоцировать. Машина трясется и вибрирует, достигнув максимальной скорости, налетевший порыв ветра толкает ее в сторону. Я сжимаю в руках руль и не убираю ногу с педали газа.

Что-то быстро пролетает передо мной. Я дергаюсь, машину заносит в сторону, но мне удается снова ее выровнять. Я понимаю, что это был всего лишь пакет, который нес ветер, но он пролетел через дорогу перед моими глазами, а я сейчас уже распсиховалась.

В зеркале заднего вида я наблюдаю за пакетом. Его несет к черной машине. Что-то не так. Машина съезжает с дороги, заваливается на бок, передние колеса погружаются в грязь.

Я снижаю скорость. Останавливаюсь. Смотрю через плечо. Та машина не двигается.

Это не моя проблема. Мне следует уезжать. Бросить его здесь. Он ведь, в конце концов, сам поехал за мной по этому бездорожью. А если я пойду к нему, чтобы помочь, он может меня увидеть. Сфотографировать.

Но я не могу его бросить. Он ведь почти ребенок. Какая-то крупица порядочности заставляет меня выйти из машины навстречу ветру, который дует с болота.

Я добираюсь до черной машины. Парень навалился телом на руль, не двигается. Я мешкаю. Выглядит он плохо, поэтому я открываю дверцу машины и тянусь, чтобы проверить пульс.

Он распрямляется и хватает меня за руку. Смотрит мне прямо в глаза.

– Эй! Отвали от меня! – ору я.

– Ты Селестина?

Он явно никак не пострадал. Он хитростью вынудил меня подойти и теперь мог разглядеть мое лицо.

Я делаю шаг назад, но он продолжает держать меня за руку.

– Лучше отпусти, – говорю я.

У него сбриты волосы, густые брови и странные маленькие ушки.

– Я просто хочу с тобой поговорить, – заявляет он.

Он так и держит мою руку. Я прищуриваюсь.

– Ты понял, что я сказала? Отпусти меня.

Он не отпускает, но и не тянется за телефоном.

– Как твой брат? Он правда овощ?

При сложившихся обстоятельствах моя реакция может показаться странной, но я не выношу подобных высказываний про Джозефа. Я пытаюсь вырвать свою руку, но парень только крепче сжимает ее. Мне не уйти. Внутри меня взрывается ярость – подобно зверю, который пытается вырваться наружу.

Я врезаю ему кулаком в нос.