Поначалу нетвердо, но затем все более уверенным шагом она двинулась к боковой двери, игнорируя предупреждение «Сработает сигнализация». Она вышла – раздался сигнал тревоги.

– Это аварийный выход, – сказала женщина, и я кивнула.

– Ей никто не указ, – сказала я, чувствуя, что выдохлась.

– Оно и видно, – кивнула женщина. – Вы в по- рядке?

– Ага, – неопределенно сказала я.

Мой водоворот? Я – последняя женщина в Америке, которую можно было назвать водоворотом. Я была трясиной. Серой посредственностью. Во мне не было ничего притягательного. За исключением, пожалуй, тяги к кровати.

Мы с зоозащитницей изумленно наблюдали за тем, как стеклянная дверь вернулась на место, после чего сигнализация стихла. Я вздохнула, а женщина подтащила табурет в помещение, где находились Арахис с Лосем.

– Если хотите, можете просто посидеть с ними. Это успокаивает.

– Большое спасибо. И извините.

Она пожала плечами.

– Вы удивитесь, как много всего здесь происходит. Волонтеры приезжают парами, влюбляются в попугая или свинью, а дальше, представьте себе, нам приходится вызывать охрану.

– У моей подруги никогда не было домашних животных.

Женщина поджала губы и покачала головой. Точно я сказала, что Холли родилась безголовой.

– Пожалуй, я посижу здесь немного, если вы не возражаете.

Электричество недавней перебранки висело в воздухе, кожу покалывало, и я потерла руки. Кто был виноват? Я, Холли, мы обе? На протяжении многих лет я отказывалась признавать факт утраты, придумывая неутешительные объяснения: Мы были молоды. Я неверно ее истолковала. Холли была не той, кем я ее считала. Наши пути разошлись. Это были пластыри, а мне требовался спрей, чтобы заделать трещины в фундаменте. Одно нажатие на баллон – и монтажная пена, расширяясь, заполнила бы все щели.

Я удивилась, увидев, что зоозащитница все еще здесь.

– Я в порядке, – сказала я.

– Хм. Конечно.

Я перевела взгляд на бокс, где с максимальным комфортом расположился Арахис. Вот он во сне перевернулся с живота на спину, открыв брюшко и свесив по бокам лапы. Лось пристроился у него на шее, напоминая скорее плюшевую игрушку, чем млекопитающее. Тщедушный Лось покосился в мою сторону – это был взгляд бдительного смотрителя, который все время начеку.

Стресс от столкновения с Холли затуманивал мое сознание, но это случилось позже обычного. Как правило, меня накрывает в разгар конфликта, а не через несколько минут.

Я прислонилась виском к стеклу и наблюдала за тем, как грудь Арахиса вздымается и опускается, вздымается и опускается. В этом было что-то гипнотическое. Я знала, что с моим расстройством сна бороться бесполезно, и вряд ли в клинике будут возражать, если я прикорну на пару минут.

Но сразу я не уснула, а погрузилась в воспоминания. Мы с Холли были лучшими подругами. И дело было не только в молодости и обстоятельствах. Не будь у наших отношений сильного старта, мы бы не переживали сейчас такого раздрая.

О том, как все было тогда, более четверти века назад, в памяти сохранились обрывки, начиная с квартиры с полыми дверями и тонким ковром, которую мы снимали на пару. Перед моим мысленным взором, словно фотографии, вставали картинки той поры. Вот Холли, Кэти и я пьем кофе из термокружек по дороге на занятия и вместе с Уитни Хьюстон поем «Я всегда буду любить тебя», причем Кэти оглушительно фальшивит. У Холли серьезный вид. А я так смеюсь, что не могу взять ни ноты. Зачетная неделя, весь день ни крошки во рту, ночью натрескались соленого попкорна с маслом и уснули, уткнувшись головой в тетрадки. Какая была свобода… Я вздохнула и почувствовала, как отключаюсь и стекло приятно холодит висок.

Не знаю, как долго я так спала, но проснулась оттого, что занемела рука. Я привыкла засыпать в неудобных позах, а после пробуждения трясти конечностями, вытягивать шею и даже растирать пальцы. Это цена расстройства сна. Меня умиляют люди, которым для хорошего отдыха нужен умный матрас или любимая с детства подушка. Я могу преклонить голову и всхрапнуть где угодно, в любой момент.

– Отлично, вы проснулись.

Это вернулся Грифф, ветеринар.

Если боль в шее – цена расстройства сна, то быть застигнутой спящей в неподобающем месте – нежелательный гарнир. Висок, которым я прислонялась к стеклу, онемел, и я его потерла.

– Простите, – сказала я.

Это было автоматическое извинение, которое я всегда держу наготове на случай, если меня обнаружат.

– Никаких проблем. Я тоже здесь сплю, когда нет оравы животных, производящих много шума.

– Правда?

Он кивнул. Я своим ясным после пробуждения видением представила его мальчиком на людном тротуаре, палочкой убирающим с пути волосатую гусеницу.

– Обычно я иду в кабинет, сажусь в кресло, иногда выключаю свет. Меня восхищают люди, умеющие крепко спать.

– У меня расстройство сна, и когда я нервничаю, оно берет верх. Мне кажется, это своего рода путевка на волю. Благодаря ему я не вступаю в перепалки и не говорю лишнего.

Я потерла глаза и добавила:

– Но только не сегодня. Что странно.

– Расстройство сна. Это интересно.

Я посмотрела на него.

– Интереснее, чем наблюдать за тем, как друзья спорят о ценности животных?

– В каком-то смысле. Да.

– Логично. У меня это расстройство давно. Оно меня достает, но иногда это отличный выход.

Он понял намек и сменил тему.

– Судя по всему, вы в курсе медицинских проблем Арахиса, и никаких сложностей у вас не возникнет. Это хорошо. Диабет бывает коварным.

– А у Лося есть проблемы со здоровьем? – спросила я, просто чтобы продолжить разговор, который не был обременительным.

– Вообще-то нет. Кожа у него заживает.

Ветеринар Грифф не выглядел красавчиком, но в нем было что-то очень привлекательное. Он брил голову, как это делают мужчины, понимающие, что борьба с облысением проиграна, но это придавало ему еще больше мужественности. У него был сильный подбородок, хорошо очерченные скулы и теплые глаза за стеклами очков в металлической оправе. В отличие от Дрю, с его чувственными губами и выразительными чертами лица, Грифф излучал мужественность. Я подозревала, что он спортсмен, хотя сама не знала, почему так решила.

– Мне бы хотелось вклиниться в ваше расписание, – сказал Грифф. – Нам нужно обсудить потребности Арахиса в инсулине. Как повлияет на дозировку увеличение активности. Как это определить с помощью анализа мочи.

Я рассмеялась.

– У меня нет расписания. Мы только что приехали. Я даже толком не знаю, где мы будем ночевать, коль скоро наша с Холли холодная война переросла в полномасштабный вооруженный конфликт.

– Странную вы выбрали себе попутчицу.

– Это длинная история. – Я ущипнула себя за переносицу. – Тут где-нибудь можно выпить кофе?

Он жестом пригласил меня следовать за ним и провел через центр клиники, говоря о том, как важен кофе для работы приюта. Когда он остановился, продолжая говорить, мне показалось, что он слишком долго удерживал зрительный контакт. Слишком долго не в противном смысле. Я обратила на это внимание, потому что прежде мужчины никогда на меня так не реагировали – под никогда я подразумеваю никогда как отрицательное целое число.

Я дни напролет занималась родительскими обязанностями, как они понимаются нынешним поколением: слишком много шоферила, участвовала в сборе средств, ездила на игры, обсуждала программы повышенной сложности и выпускные оценки. Всего этого было слишком. Не стоит пытаться сойти с этой беговой дорожки – помешать найму британского футбольного тренера для восьмиклассников или отговорить ребенка от вступления в очередной клуб. Не стоит пытаться почувствовать запах роз, собраться с силами и заметить взгляд мужчины, иначе в следующее мгновение ребенок останется позади, а вы как родитель станете еще большим аутсайдером, чем прежде.

Кого я обманываю? Я охотно хоронила себя в жизни Мэдди. Занимаясь ребенком, невозможно углубляться в разные вопросы. А если ни во что не влезать, то и вылезать не придется.

Грифф остановился и протянул мне кофейную кружку с надписью: «Есть проблема? Заведи собаку».

– Слушайте, спасибо вам за все. Я так благодарна.

Он кивнул и сказал:

– Пейте. А потом кто-нибудь из сотрудников отвезет вас в центр для посетителей. Можете отправиться на экскурсию. Посмотрите, как тут у нас. Недалеко от входа есть домики. Они не всегда заняты. Если повезет, можете остановиться там. Еще есть Канаб. Там много отелей. Потом мы обсудим, как лучше всего подготовить вас двоих к обратному путешествию.

Я кивнула, снова преисполненная благодарности.

– Значит, три-четыре дня?

– Возможно…

– Ни слова больше, – сказала я, чувствуя новый прилив беспокойства. – Холли нас убьет.





В ожидании волонтерского транспорта, который должен был спустить меня обратно в каньон, я набрала Кэти по видеосвязи. Через несколько секунд она ответила, и ее милое лицо появилось на экране.

– Угадай, кто здесь! – сказала я и повернулась так, чтобы Кэти могла увидеть в маленьком прямоугольнике телефона меня и Арахиса сквозь оргстекло. – Не волнуйся, у него непривычный вид, потому что его подстригли, но он тут! Арахис!

– Привет! – просияла Кэти. – Арахис, привет, мальчик. Привет, мой сладкий!

Я посмотрела через плечо, и Арахис поднял башку размером с глобус, высунул язык и принялся стучать хвостом, признаваясь в любви всей своей жизни. Если Арахис был изможденным, то Кэти выглядела измученной. Вокруг ее глаз залегли лиловые тени, она казалась худее, чем несколько дней назад. Мне не хотелось, чтобы она видела мое озабоченное лицо, в котором читалась боль, поэтому я перевела камеру на Арахиса, чтобы у них с Кэти был прямой зрительный контакт.

– Кто хороший мальчик?

Заметив Лося, она сказала:

– Ты заводишь друзей? Арахис со всеми дружит. У тебя появился друг?

Она ворковала и щебетала, а я снова перевела камеру на себя.

– Это Лось, лучший друг Арахиса. Они просто неразлейвода.

Я объяснила, где мы находимся и как добрались до Юты, зная, что Дрю отчасти ввел ее в курс дела. Досадные детали и осложняющие факторы, типа Саммер, шамана Шаманского и чесотки, я опустила, а подробности про Лося добавила.

– «Пристанище Лучших Друзей». Я слышала об этом месте. Прости, Сэм. Я не думала, что это окажется настолько сложно.

– Вовсе нет, моя дорогая. Погода отличная, доехали без проблем. Арахис тут. Так что еще несколько дней, и мы дома, – сказала я, лукавя.

– А Холли? – Она потерла глаза.

– Ну сама знаешь. Она в порядке. Командует. Как обычно.

Я перевела разговор на другую тему и сказала:

– Дрю сказал, ты дома. Это хорошие новости!

Вместо больничного халата на Кэти был свитшот с надписью: «Извини, что припозднилась, не хотела приходить». Его серый цвет был в тон ее бледности, и мне хотелось подойти с ней к окну. Увидеть, как солнце освещает ее кожу.

– Да. Порядок тебе известен. Завтра я приступаю. Они начнут с профилактической гидратации и те- рапии.

– С профилактической терапии? Из-за анализа крови? – спросила я.

Она снова потерла лицо, и мне захотелось оказаться рядом и взять ее за руку.

– Ты выглядишь усталой.

Я была готова разрыдаться и сказать, что она не должна проходить через это снова. Я представляла себе рак как ярмо у нее на шее, которое я могла бы сбросить и вышвырнуть в канаву. Но я поборола страх и отчаяние и сосредоточилась на этом телефонном разговоре, на Кэти.

– Дрю помогает?

Мне было стыдно, что отчасти я задавала этот вопрос для себя. Что Кэти думает о нем? Что Кэти думает о нем – для меня?

– О, он замечательный! – Она посмотрела на меня в камеру телефона. – Он сообщает, что заказал доставку куриного супа из супермаркета органических продуктов. Он говорит, что находится с вами на связи. Что ты – хорошая подруга.

«Подруга», – подумалось мне. Мэдди называет это френдзоной. Если после долгих лет скитаний по любовной пустыне у вас проснулся романтический интерес, френдзона – не то место, где вы хотели бы ока- заться.

Мне хотелось услышать больше о Дрю. Хотелось с бокалом вина сесть на ее кровать, скрестив ноги, и, как в колледже, поболтать о парнях. Но я звонила не поэтому. Да и что бы я сказала? Мы с Дрю не знали друг друга.

– Значит, у вас с Дрю куриный суп? – сказала я вместо «У вас с Дрю взаимная симпатия?».

Кэти кивнула. Обычно означало, что она ест, но без аппетита – до уверенного «да» не дотягивает.

– Когда вы вернетесь, девчонки, мне будет лучше. Арахис будет лежать у меня на кровати. Ты выщиплешь мне брови. Все будет хорошо.

– Значит, все по новой?

Я не могла заставить себя произнести – химиотерапия, лечение, месяцы походов в больницу, но у меня было ощущение, будто я закатываю рукава, готовясь к боксерскому поединку, в котором уже участвовала раньше и одержала победу. В моем мозгу дважды прозвучал сигнал гонга: Второй раунд.

– Черт возьми, нет, пока неизвестно. – Она просияла и выпрямилась. – Нет. Я просто не могу дождаться вас с Арахисом. Я чувствую себя лучше, зная, что вы уже в пути.

Возможно, кто-то другой испытал бы облегчение, но я не обманывалась. Когда Кэти говорила «Черт возьми, нет», это могло означать что угодно. Итак, я балансировала между облегчением и страхом. Но что сказать? Какими словами выразить «Я боюсь, но я рядом и всегда буду рядом», не признавая окончательно возможность других ужасных вариантов?

Женщина в футболке волонтера подошла ко мне и, улыбаясь, указала на дверь.

– Кэти, мне пора. Сейчас меня отвезут в центр для посетителей, где можно снять номер.

– О’кей. Люблю тебя!

Она помахала, но не отключилась. Я встретилась с ней взглядом и через секунду сказала:

– Чеши к барсукам.

– Сама чеши барсука, – криво усмехнулась она и отключилась. И вовремя, потому что мои глаза наполнились слезами.

Глава 16

Без тебя я не была бы собой

Во время короткой поездки вниз по каньону из ветклиники в центр для посетителей я высматривала Холли. От водителя я узнала, что «Пристанище Лучших Друзей» – это не стадо на свободном выгуле, как мне представлялось. Нет, животных учитывали, о них заботились, а размещались они в кварталах под названием «Собачий городок», «Мир кошек», «Сад попугаев» и других. Все было организовано, и миссия была предельно ясна – мне хотелось переехать сюда и стать частью этой определенности. Поставить раскладушку рядом с Арахисом и Лосем, остаться здесь, и пес с ней, с чесоткой.

Попрощавшись с волонтершей, которая могла бы еще долго рассказывать о «Лучших друзьях», я увидела Саммер, идущую со стороны одного из животных кварталов в нижней части «Пристанища». На талии у нее была повязана футболка, кожа слегка поблескивала от пота. Резиновые подошвы ее белых сандалий покрывала красная пыль. Увидев меня, она помахала.





– Чумовое местечко, – объявила она. – Я только что выгуливала двухсоткилограммовую свинью по кличке Трикси. Ну и работенка, скажу я тебе. Бросаешь еду, а она идет следом. Лишает затею всякого смысла, с другой стороны, кто я такая, чтобы судить о фитнес-мотивации свиньи? Как бы там ни было, Трикси виднее. – Она провела руками по юбке. – Я записала нас на завтра волонтерами в «Кроличий домик» и в «Сад попугаев». «Собачий городок» занят, но если получится кого-нибудь умаслить, мы сможем туда попасть. Я знаю, что на кошек у тебя аллергия, поэтому я даже не узнавала там насчет вакансий.

– Откуда тебе известно, что у меня аллергия на кошек?

Она посмотрела на меня и очертила в воздухе вокруг моего лица круг.

– Ты на себя посмотри.

Я не собиралась выяснять, как она почувствовала, что у меня легкая аллергия на кошек с тех пор, как в детстве у меня умер кот от почечной недостаточности. Впрочем, этого было недостаточно, чтобы дистанцировать меня от кошек. Разбираться в замыслах вселенной прямо сейчас у меня не было сил.

– Где Холли?

– Без понятия. Хватай сумку. Мне также удалось выбить для нас домик. А Холли со своим ядом пусть спит в кемпере. Душ, так и быть, она может принимать у нас, но не более того.

– Саммер, мы не можем так поступить с Холли.

– У нее слишком много негатива. Такая атмосфера мне противопоказана. Это как пассивное курение. Убивает быстрее, чем вейпинг.

– По-моему, это не совсем так.

– Почему вы все-таки подруги? Вы такая странная пара.

– Прежде ты сказала, что мы два сапога пара. Что верно?

– Перестань менять тему и отвечай на вопрос.

– Мне кажется, тема та же самая.

Я привыкла к тому, как быстро Саммер перескакивает с одной мысли на другую, и поэтому сказала:

– Мы всегда были подругами. С колледжа. Мы жили в одной квартире – Кэти, мама Арахиса, и мы с Холли. Холли была прикольной, Кэти – красивой и славной, а я, не знаю, вроде как была их питомцем. Я все время была за рулем. Следила за тем, чтобы ночью все вернулись домой.

Я могла бы изобразить нас какими угодно, но мне хотелось, чтобы у этой незнакомой женщины составилась правильная картина, точно она записывала все сведения в журнал для исторических целей. Я представляла себе Холли в двадцать один, ухмыляющуюся, такую уверенную в себе, а под этой довольной ухмылкой читалось другое, подрагивающее «Слава богу, что ты моя подруга. Без тебя я не была бы собой».

– Холли любила погулять?

– Да. Черт, она была очень веселой. Может быть, она по-прежнему такая, но не со мной.

Мне удалось заглушить печаль, которую я чувствовала после того, как наша дружба рухнула, но эта поездка все оживила. Словно то время в виде плоской сухой губки хранилось в копилке моей памяти. Эти дни единения капля по капле восстанавливали все воспоминания и эмоции. Например, когда мы сошлись после церемонии выпуска и подбрасывали в воздух академические шапочки с криком: «Мы это сделали!» И крепко обнимались, а я плакала на плече у Холли, облаченной в мантию. Или после, когда мы за ужином со слезами на глазах ели втроем клубничный десерт, и я ощущала сладко-соленую смесь радости и печали. В этот момент я была прямо там, заново проигрывая ту боль.

Саммер наблюдала за мной, скручивая косы в пучок и закалывая их на макушке. В ней самым раздражающим и очаровательным образом смешивались подростковая задорность и стариковская мудрость.

– И что произошло между вами?

Что я могла на это ответить? Мне в волосы залетел комар, и я слышала, как он пищит, пытаясь выбраться. Саммер освободила пленника и отправила восвояси.

– Мы… – Я замолчала. – Большой ссоры у нас не было.

Это было правдой. Мы не ссорились. Скорее распались. Думая о Холли, я всякий раз съеживалась при воспоминании о том, какой я тогда была наивной, незрелой и неопытной. Если бы тогда я понимала, что происходит, я бы ухватилась за хвост нашей дружбы, прежде чем она выскользнула у меня из рук. Я бы дернула на себя и все исправила. А теперь единственным способом исправить случившееся было путешествие во времени. Если бы я могла вернуться, я бы отложила интернатуру на месяц. Поехала за Холли, позвонила ее тете. Приехала к ней на стажировку.

Но эти поступки из разряда киношных, а когда тебе двадцать один, ты понятия не имеешь о том, каково это – годы жить без лучшей подруги, и пребываешь в уверенности, что все наладится. Молодость верит, что у нее куча времени, чтобы все исправить.

Честно говоря, будь у меня возможность вернуться во времени, я бы еще много чего исправила. Я думала о Джеффе, о том, что совсем его не знала. О нашем браке, но с этой мечтой все было непросто, потому что касающееся Мэдди я не изменила бы ни на полсекунды. Все эти мысли об изменении я стерла из головы.

– Ну, я вижу, ты знаешь больше, чем говоришь. Когда-нибудь тебе придется поговорить об этом.

Саммер прищурилась, глядя на меня с тем же выражением, как когда читала над моей головой какую-то невидимую историю. На этот раз читать было нечего.

– Я не скрытничаю. Не знаю, Саммер.

– Думаю, знаешь, мой кузнечик. Ты все знаешь.

Я покачала головой.

– Саммер.

– Тебе придется оттолкнуться от бортика и нырнуть в глубину бассейна. В противном случае ты вечно будешь висеть на кончиках пальцев и бояться.

С этими словами Саммер указала на тропинку, которая, вероятно, вела к домикам. Я взяла свой багаж и последовала за ней. Каким-то образом я вдруг почувствовала себя ребенком рядом с Саммер, точно должна была объяснять, почему испачкала руки и поссорилась на игровой площадке. Я семенила рядом с ней. Хотела ей показать, что не боюсь плавать на большой глубине.

– Если бы тогда мне сказали, что после выпуска мы с Холли не будем дружить, я бы подняла этого человека на смех. Расхохоталась и рассказала Холли, и мы бы вместе поржали. Чтобы мы чему-то позволили встать между нами? Да быть такого не могло!

– И все же, – сказала через плечо Саммер.

– Кэти была самой душевной из нас. И блестяще училась. Она помнила все, что читала. Если бы не она, я бы не сдала факультатив по астрономии. Мы с Холли занимались, а Кэти только ходила на лекции и сдавала экзамены на отлично.

– Я никогда не училась в колледже.

– Да ну?

– Нет, мама сразу засунула меня в рекламу. Реклама – денежное дело. Особенно если ее долго крутят. Я – та самая девчонка, которая нюхала кофе в рекламе «Фолджерс».

– Ты снималась в рекламе кофе «Фолджерс»?

– И жевательной резинки «Джуси Фрут», и «Джонсон Вакс», и «Тако Белл». Я так наелась тако, что теперь их на дух не выношу.

Мы прошли еще несколько шагов. Я испытывала облегчение от того, что с моей истории разговор переключился на ее. Я чувствовала, что приближаюсь к чему-то, но дотянуться не могу. Это было как застрявший в зубах попкорн – ковыряешь тут и там, и везде больно.

– Шоу-бизнес, однако. Должно быть, это было круто.

– Да, – без энтузиазма отозвалась она. – Круто.

Я ждала, думая, что она уточнит. Мы шли по полыни, над дорогой клубилось облако красной пыли. Я как раз собиралась заполнить паузу, когда она сказала:

– В шоу-бизнесе не бывает друзей. Только связи. Люди, которые умеют налаживать связи, и те, которые не умеют. Как только связи обрываются, все ваши так называемые друзья улетучиваются.

– А твой соведущий? Мэтт – так его зовут? Он ведь сейчас снимается в экранизациях комиксов? – Она топала по дорожке впереди меня и перекинула сумку с одного плеча на другое. – На вас посмотреть, вы были лучшими друзьями.

Саммер остановилась.

– Я была влюблена в него. – Солнце светило ей в спину, и выражения лица не было видно, да мне и не нужно было. Ее голос ослаб, но не оттого, что стал тише, а как будто следующие слова дались ей с трудом. – С лучшими друзьями тяжело. Кому, как не тебе, это знать.





Уязвимость Саммер, легкость, с которой она обронила эту болезненную часть истории, отозвались во мне восхищением ее открытостью, и вместе с тем мне было больно за нее. Мы стояли в ночи, и я услышала ее вздох.

У домика, в котором нам предстояло переночевать, были цементные стены и черепичная крыша. На каменистой подъездной дорожке стоял кемпер, вид у него был слегка осиротевший.

– Она нашла нас, – краешком рта произнесла Саммер. – Большой облом.

Бам, и юмористка Саммер вернулась.

– Облом?

– Запретить Холли спать с нами у нас не получится. Идея была хорошая, Сэм, но исполнение никудышное.

– Это была не моя идея. Я даже не знала об этих домиках.

– Ну не смеши меня.

Холли сидела, прижав к уху телефон, на единственном стуле, стоявшем перед домиком номер четыре. Рой мотыльков кружил в свете у нее над головой, но она, похоже, этого не замечала. Нас она тоже не видела. Я остановилась, не зная, как быть в контексте моих неловких опасений. Саммер, шедшая на несколько шагов впереди, выбросила руку назад и поволокла меня за собой.

– Я люблю тебя, Роузи, – говорила Холли. – Я скоро буду дома. Да.

Она кивнула, повесила трубку и вытерла глаза.

При звуках нежного голоса Холли, голоса, который я когда-то знала так хорошо, что-то похожее на любовь нахлынуло на меня. Я сопротивлялась Саммер, чтобы отсрочить то, что неизбежно должно было стать очередным трудным моментом с Холли, моментом, который раздавит тепло, которое я ощущала.

Мы взяли из автобуса остальные вещи, и Саммер поднялась на узкое крыльцо и положила руку на плечо Холли.

– Не стоит сидеть на жаре. В центре для посетителей сказали, что дверь не заперта.

Я попыталась установить зрительный контакт, но Холли отвела глаза, и моя усталость снова прошептала: «Зачем париться?»

В домике Холли рухнула на одну из двуспальных кроватей и распласталась на ней, как морская звезда. Саммер начала распаковываться на другой кровати. Я упала в мягкое кресло и прислонилась головой к крашеной бетонной стене.

– Хорошо, – сказала Холли, пялясь в потолок, – потребуем от ветеринара подробный план реабилитации Арахиса. Тогда мы сможем настоять на том, чтобы уехать раньше. Я проверю их устав. Не думаю, что они вправе его удерживать.

Холли нахмурилась, и между глазами у нее пролегла глубокая морщинка. В остальном ее лицо было настолько гладким, что морщинка выделялась очень рельефно.

В секундном порыве я подумала предложить, чтобы мы с Саммер справились без Холли. А она может лететь домой к Роузи. Это уменьшило бы конфликты на всех фронтах – с «Пристанищем» и между Холли и мной, а она вернулась бы домой к Роузи и Кэти.

Я отвергла эту мысли еще до того, как она полностью оформилась. Ясно, что, по убеждению Холли, это я уничтожила нашу дружбу. Что я как подруга в чем-то оказалась не на высоте, не защитила ее от Майка, не загладила свою вину. Она никак не могла поверить, что я руководствовалась чистыми мотивами, потому что на самом деле они были не совсем таковыми. Когда дело касалось конфликта, я всегда так действовала: примиряла, потворствовала и подчинялась. Мы с Холли должны были вместе добраться до финишной черты.

– И, в отличие от вас, девочки, мне нужно поесть. Пойду поищу что-нибудь на ужин, – сказала Холли.

На этих словах я закрыла глаза и провалилась в сон.





Когда я проснулась, спина затекла из-за садистского кресла, стояли сумерки, комната была пуста, и у меня возникло сильнейшее желание увидеть Арахиса. И соответственно, Кэти. На телефоне были сообщения от Мэдди.

МЭДДИ: Мам, не могу понять, любят меня дети или ненавидят
Ты где? Мне нужна помощь с письмом про стипендию


По прошествии времени другое сообщение:

Ты, вероятно, спишь, но Боулдер мне очень нравится. Можно я здесь поступлю в колледж?


И последнее сообщение, в котором говорилось:

Можно я возьму академический отпуск?


Каждое сообщение походило на нотную строчку из безумной песенки, приближающейся к крещендо. Я чувствовала неуверенность Мэдди в отношении детей, ее стремление к правильному будущему и неопределенность в том, какие решения приведут к нему. Я обдумывала ответ, но коротких, осмысленных фраз, которые могли бы ее успокоить или определить ее будущее, не было. А даже попытайся я, она бы либо разозлилась, либо уже перешла к другой насущной проблеме. Все это вызывало у меня обычное родительское беспокойство и вместе с тем радовало. Я была не совсем с глаз долой, из сердца вон.

Кроме того, я не была экспертом в том, как устроить свою жизнь. Что я скажу? Какой урок можно извлечь из жизни Кэти? Вложив во что-то сердце и душу, все равно заболеешь раком?

Прожужжало эсэмэс от БДРЮ: Есть собачьи новости?

Вот он, укол хорошего самочувствия, когда появилось сообщение от Дрю. Я быстро превращалась в тестовый случай для телефонной зависимости и выброса эндорфинов.

Я: Да. Большой пиреней готовится к взлету!
БДРЮ: Отлично! Расчетное время прибытия?


Он спрашивал, потому что хотел видеть меня, или был так увлечен Кэти, что хотел облегчить ее ожидание? Или в силу обеих причин? Или только последней? Скорее всего, последней. Фу.

Я: Он нездоров. Ее бывший не заботился о нем. Я сказала Кэти, что мы будем дома еще через несколько дней.
БДРЮ: Она очень подавлена. Ее выписали, но у нее поднялись лейкоциты. Ее кладут повторно. P. S. Это не конфиденциальная информация. Она написала мне сама.


Меня затрясло от страха. Высокий уровень лейкоцитов – бич всех госпитализированных. Лейкоциты могут свидетельствовать о самом разном – от опасной инфекции или заболевания до стресса. Однако в случае с Кэти вариант может быть наихудшим.

Я: Что-то еще известно?
БДРЮ: Нет. Но и ей, и мне жаль, что тебя здесь нет.
Я: Мне тоже жаль.


Я подождала продолжения. Подумала о том, разумно ли было вовлекать во все это незнакомого человека. Но этого конкретного незнакомца мне хотелось глубже вовлечь. Из-за этого я чувствовала себя виноватой и беспринципной. Мои чувства были пыткой водой.

БДРЮ: Ты умеешь утешать.
Я: Я? Нет, не умею.
БДРЮ: Умеешь. Кэти говорит, ты ее самая верная подруга.


При мысли о том, как эти двое говорят обо мне, меня обдало жаром замешательства. Я сняла крошку с леггинсов.

Я: Она так много для меня значит.


Я пожалела, что не сфотографировала Дрю, как бы дико это ни звучало. Мне хотелось видеть его лицо. Напомнить себе, что поступила правильно, обратившись к нему за помощью. Что я сделала это из-за поездки, а не потому, что считала его привлекательным. Мне хотелось видеть выражение его лица, когда он пишет мне. Какое оно – мягкое? Веселое? Дружелюбное?

БДРЮ: Пришли свое фото с Арахисом, окей?
Я: Кэти?
БДРЮ: Нет, мне.


И это в буквальном смысле было похоже на то, как толпа, наблюдавшая за хоумраном на бейсбольном поле, сошла в моей голове с ума. Казалось, в этой дикости уйма возможностей – но чего? Радости? Потерь? Страха? Любви?

– Боже мой, – сказала я, выходя наружу. – Сэмми, ты – сбитый летчик.

Глава 17

Я сказала «да», но все было иначе

Выйдя из домика на сухой вечерний воздух, я сильно потянулась, чтобы снять напряжение в спине. Чуть дальше, прямо по курсу, виднелся конский загон и изгородь с электрическими проводами. Несколько лошадей паслись на травянистом поле. Из домика слева донесся щелчок открывающейся двери: женщина вывела по нужде холеного палевого питбуля. Она приветливо помахала рукой и исчезла внутри, снова щелкнув дверью. Ни Саммер, ни Холли нигде не наблюдалось. Я сунула в карман мобильник и подошла ближе к изгороди.

Ключей от кемпера у меня не было. Я была голодна и не знала, как добраться до вершины каньона, чтобы увидеть Арахиса и Лося. Теперь в моем сознании два пса стали неразлучной парой. Как Холли и Роузи. Как мы с Кэти. Вместе на веки вечные.

Возможность на веки вечные быть ужасно близкой для Кэти. При мысли о том, что снова предстоит бороться с раком, я почувствовала себя в точности как когда пыталась подтянуться на турнике, сдавая нормативы по физкультуре в средней школе. Руки тряслись, я висела сосиской и была категорически неспортивной.

Потерять Кэти было бы все равно что прикоснуться к электрической изгороди – болезненный удар током, который останется со мной навсегда. Я смотрела на зеленую траву, на горный хребет и безупречно синее темнеющее небо. Под этим огромным небом мое чувство бессилия ширилось, слезы щипали глаза и текли по щекам.

Гнедой конь с высокими и плотно прижатыми к голове ушами перестал жевать и уставился на меня. В его взгляде было столько лошадиного любопытства. Он как бы вопрошал: «А что такое там происходит?»

Я попыталась определить это для коня и для себя. То, что я чувствовала, не было печалью. Я, если можно так выразиться, была эмоционально закупорена – настолько давилась нарубленным салатом неназываемых эмоций, что волокна всего этого застряли у меня в горле.

Величественно и целенаправленно гнедой красавец зашагал ко мне, точно на параде. Копыто вперед, колено вверх, размеренно и величаво он взбивал грязь на своем пути.

Я замерла. Мне всегда хотелось быть человеком, которого любят животные. Как тот пес из Японии, который годами после смерти хозяина околачивался на его железнодорожной станции. Но как в человеческой дружбе я из кожи вон лезла, так и с животными я тоже лезла из кожи вон. Собаки из чисто собачьей жалости терпели мои попытки наладить контакт, а кошки не желали со мной якшаться и однозначно презирали, когда я пыталась их подозвать.

Возникнув передо мной, мощное животное повернуло голову и опустило ее над изгородью. Его большой круглый глаз, точно спутник, повернулся и встретился с моим. Мне припомнились слова о том, что лошадей нельзя гладить по морде. Им нравится, когда их трогают за шею, но этому коню явно хотелось, чтобы я коснулась его носа.

Я медленно дала ему понюхать руку.

– Не хочу вас пугать, – раздался справа от меня мужской голос.

Я убрала руку от мягкой черной морды. Рядом стоял ветеринар Грифф.

– Извините. Я не знаю здешних правил. Он выглядел таким решительным. Мне показалось невежливым не дотронуться до него.

Конь стоял, ожидая.

– Все в порядке. Но не кормите его.

Я осознавала, что лицо у меня было мокрым от слез, и вид, наверное, был тот еще – когда я плачу, нос всегда распухает, глаза краснеют и на подбородке проступают розовые пятна. Я вытерла лицо рукавом рубашки.

– Не знаю, почему я реву.

Почему прилюдно плакать стыдно?

– Это место у всех вышибает слезы, – сказал он, сочувственно наклонив голову. – В лошадях есть что-то такое. Этого зовут Тони. Он здешний фаворит.

– Я никогда не была лошадницей. – Я снова протянула руку Тони, и он ткнулся носом мне в кулак. – Не то что моя соседка Джессика, которая в детстве, по дороге на футбольный матч, без остановки рассказывала о лошадях. Интересно, вспомню ли я что-нибудь? – Я разжала руку, и конь позволил мне обхватить его морду. – Пощупав уши, можно определить, замерзла ли лошадь. А жеребенок способен бегать сразу после рождения.

– Превосходно! А что еще?

По открытому лицу Гриффа было видно, что встреча с любителем лошадей его радовала.

– Больше ничего не помню. Много времени прошло.

– Тогда вот вам такой факт. Лошади умеют распознавать намерения. Тони подошел не для того, чтобы утешить вас. Он подошел, потому что ваша энергия не была хищнической, и ему стало любопытно. Он подошел узнать «Кто это?».

Казалось, Грифф пытался меня утешить.

– Ну, Тони, я Сэм, и я не причиню тебе вреда. – Его мягкая теплая щека легла мне в ладонь. – Мне бы хотелось, чтобы он пришел меня утешить. Или потому что он понял, что я – хороший человек.

– О, это он знает. Лошади очень осторожны.

– Я нечасто плачу. Я переживаю за больную подругу. – Я положила руку на переносицу коня – костный гребень между глазами Тони был отнюдь не мягким. – Здешние пространства ошеломляют. Как могло получиться, что тут располагается «Пристанище», а я впервые об этом слышу? Жаль, что моя подруга не видит этого.

Я пообещала себе, что привезу сюда Кэти, и мое сердце печально замерло.

– Это такое место, о котором либо знают, либо нет. Но стоит его увидеть, и забыть его невозможно. Так случилось со мной.

Грифф был не в ветеринарном костюме, а в джинсах, австралийских ботинках и растянутой темно-синей футболке с надписью «Янки». Его лицо выражало спокойный интерес с оттенком фамильярности. Он говорил так, будто мы уже были друзьями.

– Меня зовут Гриффин. Кстати, это и имя, и фамилия.

– Вы хотите сказать, что всегда были Гриффином?

– Нет, меня зовут Гриффин Гриффин. Родители считали, что это прелестно, а также, возможно, ненавидели меня.

– Доктор Гриффин Гриффин?

Я изо всех сил старалась не рассмеяться.

– Доктор Гриффин Гриффин. Спасибо, что не рассмеялись сразу.

– Можно я посмеюсь потом, в домике, когда вас не будет рядом?

– Безусловно. Подозреваю, что многие именно так и делают. – Он пожал плечами. – Не знаю, о чем думали мои родители. К тому времени, когда надо мной начали потешаться в детстве, я уже лишился родителей. Ответов я так и не получил.

– Мне очень жаль это слышать.

Вот еще один момент в моей жизни, когда на ум приходит только клише, и это звучит неадекватно.

– Да уж, радости мало, но больше над мальчиком-сиротой со странным именем никто не потешался. – Грифф смахнул муху возле подбородка. – Это было так давно.

Мы помолчали, не чувствуя обоюдной неловкости, а потом Грифф сказал:

– Я навещал больную свинку и увидел вас. И решил, может, вы хотите повидать Арахиса или перекусить.

– Хочу. И то и другое. Умираю с голоду.

Я вглядывалась в его лицо и думала, из чего складывается его жизнь. Весь день работает, разговаривает с волонтерами, возможно, ищет людей, готовых пожертвовать деньги и помочь сохранить «Пристанище».

– Могу отвезти вас в Канаб или можем навестить Арахиса и доесть то, что осталось от обеда. У нас повар-веган, и все, что не съедено в столовой, отправляют в клинику. На случай экстренной ситуации, которая затянется на всю ночь, и нам понадобится перекусить.

– Лучше в клинику. Боюсь, у меня не хватит сил на то, чтобы найти еду, съесть ее, а затем навестить Арахиса. Возможно, если я буду проводить с ним больше времени, он быстрее поправится. Ну вроде того, когда, например, обнимают младенцев в больнице.

– Собаки быстро идут на поправку. Он будет в форме.