Я все записала в блокноте, царапая карандашом по белой бумаге – мне всегда нравилось это тактильное ощущение.
– Ну что, готова?
Я кивнула.
– Итак, Сэм. Тебе стоит заняться бегом. От него здорово худеешь.
Я села прямо и втянула живот.
– Спасибо, – неуверенно сказала я. Я пыталась остановить себя, но продолжила: – Раньше я бегала, но потом после нескольких километров у меня стало болеть в боку. Я пошла к врачу, и он сказал, чтобы я сделала перерыв. Бег я забросила, и бок…
Луиза погрозила мне пальцем, и я осеклась.
– Ты оправдываешься.
Я кивнула.
– Хорошо, давай еще раз. На этот раз я справлюсь.
Луиза вошла в образ и сказала:
– Ты мало бываешь на людях, так ведь? Я стараюсь куда-то выбираться хотя бы раз в неделю.
Я сверилась с листком:
– Ну все мы разные.
И, чтобы не развивать эту мысль, я прикусила язык.
Луиза улыбнулась.
– Знаешь, без челки тебе было бы лучше.
Я коснулась лба и покраснела.
Луиза слегка покачала головой и указала на блокнот.
– О, спасибо, – проговорила я.
Мне хотелось объяснить, что челку я ношу из-за шрама, полученного в детстве, но это было бы оправданием. Я сжала губы.
– Пока жива, трахайся направо и налево.
– Чеши к барсукам, – выпалила я, и Луиза, подавшись вперед, сделала жест «дай пять».
Затем она сказала:
– Но это факт. И он относится ко всем.
И я, придерживаясь установки, сказала:
– Хм-м-м.
Так я размышляла, пока микроавтобус поднимался по каньону. Отныне, когда Холли будет говорить: «От тебя, Сэм, у меня голова идет кругом». Я скажу: «Ну все мы разные». Когда она скажет: «Поторапливайся, Сэмми». Я отвечу: «Хм-м-м». Когда Холли скажет: «Хреновой ты была подругой». Я скажу: «Как бы там ни было, мне очень-очень жаль. Я скучаю по тебе» или: «Скажи это барсукам».
При любом раскладе у меня не возникнет желания уползти в нору.
Если в детстве вас учили избегать столкновений любой ценой, вам никогда не светит награда за трудный разговор. Если по мере взросления ситуация сохраняется, это сообщение о том, что трофеи настолько ужасны, настолько безбожно чудовищны, что спор того не стоит. Став взрослым, себя можно разубедить, повсюду найти доказательства того, что это неправда, но ваш внутренний ребенок прячется и шепчет: «А вдруг результат окажется страшнее схватки?»
Как-то вечером мама отправила меня спать. Я слышала, как отец накинулся на нее. Ярость прорывалась в тоне его голоса – это был лай, проникнутый ненавистью.
– Заткнись!
Не скажи она тихим голосом: «Да, ты прав», что было бы дальше?
Что, если?
А если бы ты была на моем месте? Ты бы слушала, завалив хлеборезку.
У небольшого стильного здания микроавтобус остановился, и гид выскочил из него. При мысли о том, что мы вот-вот увидим Арахиса и заберем с собой, у меня от предвкушения вспотели ладони. Должна признаться, что мое беспокойство в связи с этой поездкой отчасти объяснялось неверием в ее успех. Что нам помешает Том или мы не сможем разыскать Арахиса и вернуть Кэти. Что утешать ее мы с Холли будем по отдельности. Не исцелившийся дуэт, порванный пополам пластырь.
Внутри ультрасовременной ветеринарной клиники на самой вершине каньона я поняла, что это было за место. Это был надежный дом для животных, оказавшихся в уязвимом положении. Женщина проводила нас в глубь клиники и сказала:
– Ветеринар скоро подойдет. Арахис на карантине, поэтому погладить его пока нельзя. Но вы можете сами убедиться, что с ним все в порядке, за ним хорошо ухаживают.
Она направила нас к боксу, где за окном из оргстекла на стеганых одеялах спал Арахис.
Меня окатило волной облегчения и радости. Глаза наполнились слезами, я прижалась ладонью к прохладному стеклу, как это делают жены в фильмах на тюремном свидании с мужем. Телефона не было, поэтому я не могла сказать Арахису, что мы справились, мы здесь и заберем его домой.
– Это он? – сказала позади меня Холли. – Ты уверена? Выглядит ужасно.
Надо признать, он совсем не походил на того роскошного Арахиса, которого помнила я. Шерсть ему обкорнали, и по всему телу, где просвечивала розовая кожа, у него шли пятна. На носу виднелась крапчатая родинка в форме сердечка – это была примета Арахиса, известная только его горячим поклон- никам.
– Выглядит не ахти, – кивнула я. – Тома впору убить. Какой мудак.
Я вытерла глаза как раз в тот момент, когда в помещение вошел мужчина.
– Мне сказали, что вы – семья Арахиса. Рад познакомиться. Я Грифф, работаю здесь штатным ветеринаром.
Холли первой пожала ему руку и сказала:
– Не совсем его семья. Мы должны доставить его хозяйке.
– О, значит, вы – транспортные услуги?
Я шагнула вперед, досадуя на Холли и ее безапелляционные манеры, предполагавшие, что всем известно, кто какую роль играет в этом мире.
– Саманта. – Я протянула руку. – Хозяйка – наша лучшая подруга, но она слишком больна и не может сама приехать.
Грифф был примерно моего возраста и очень приятным в общении. Он не вызывал сердцебиения, как Дрю, но, будь Саммер здесь, она бы уличила меня в том, что моя аура засветилась ярче. Это выше моих сил. Встречаясь с людьми, которые излучают тепло, я приободряюсь. Я как ромашка: раскрываю лепестки с приходом солнца.
– Почему он в этом помещении? – спросила Холли. – И когда мы сможем его забрать?
Грифф с улыбкой посмотрел на спящего пса и сказал:
– Арахис поступил к нам в плачевном состоянии. Его поместили в отдельный бокс, чтобы минимизировать возбуждение и понять, что у него с кожей. Мы проявляем предельную осторожность и социализируем собак, только после того как выясним, что они не заразны.
Встревоженная, я спросила:
– Он заразный? Что у него с кожей?
– Он поступил с чесоткой, но, думаю, дело не только в этом. Мы еще разбираемся. Животные реагируют на стресс по-разному. Выпадение шерсти – одна из стресс-реакций.
– У него чесотка? Это что-то вроде чумы? – сказала Холли, отступая от окна.
Я посмотрела на Холли.
– Чесотка – не чума. Ее вызывают клещи, которые роют ходы в коже.
У меня всю жизнь были собаки, пока не появилась Мэдди. Я не была уверена, что смогу выжить с ребенком, не говоря уже о собаке. Я всегда думала, что когда Мэдди уедет в колледж, я опять заведу пса.
– Ходы? – Холли передернуло.
– Если вдуматься, то ничего страшного. Верно ведь?
Я посмотрела на ветеринара, как лучшая ученица, надеясь, что дала правильный ответ.
– Именно так. Надо сделать соскоб кожи и обработать это место скабицидом.
– Скабицидом? – повторила Холли, и Грифф улыбнулся.
Хвост Арахиса шевельнулся, и из-под него выкатился гладкий черный шарик. Это была собачка, похожая на живую, дышащую игрушку.
– О, он не один! – воскликнула Холли.
Она так бурно отреагировала, точно это зомби встал на дыбы и бросился к окну.
– Ради бога, Холли, возьми себя в руки.
– В отличие от Саманты я не настолько люблю животных.
Фраза подразумевала пренебрежение. Точно моя любовь к животным была слабостью. У меня не укладывалось в голове: Холли намекала, что не любит животных, находясь в месте, единственной целью которого на этой земле была забота о животных.
– Держу пари, что, пробыв здесь несколько дней, вы станете думать иначе, – великодушно сказал Грифф.
– Сомневаюсь. Мы сегодня уезжаем.
Ясно, что Холли не нуждалась для самоутверждения во фразах Луизы Хей. Меня всегда интересовало, откуда берется эта ее уверенность в себе. Эта манера Мне плевать, что вы думаете; Я здесь, я раздражена, привыкайте.
Ветеринар скользнул взглядом по нам обеим.
– Извините. Произошло недоразумение. Арахис не может сегодня ехать.
– Нет! Как так? Нам нужно ехать, – сказала я.
– Его здоровье по-прежнему внушает опасения.
– Хорошо, я уверена, что у Кэти есть свой ветеринар. Мы доставим пса домой, и он получит всю необходимую помощь на месте, – сказала Холли.
Я быстро кивнула, соглашаясь.
Услышав это, ветеринар превратился в хладнокровного профессионала-зоозащитника.
– Он должен остаться в карантине, и нам необходимо стабилизировать ситуацию с его диабетом. Стресс влияет на уровень сахара в крови, а в последнее время переживаний у него было через край. С нашей стороны будет безответственным отпустить его.
– Он не на карантине. У него там другая собака.
Классический пример. Только Холли знает все.
– Это Лось. Они поступили вместе.
Лось был крохотным песиком с острой мордочкой и выпученными глазками, похожими на блестящие шарики. Ушки у него были непривычно изогнуты, и это придавало ему сходства с летучей мышью.
– Они сдружились в лос-анджелесском приюте и с тех пор неразлучны. У обоих была чесотка, так что перекрестного заражения не было. Мы пробовали их разлучить, но Арахис всякий раз терял сознание. – Грифф пожал плечами. – В этом прелесть работы с животными. Нет необходимости в социальном работнике, чтобы друзья и братья с сестрами оставались вместе. Можно устанавливать собственные правила.
Мне нравилось, когда кто-то другой ставил Холли на место. Когда кто-то другой сообщал плохие новости, даже если меня от этих новостей тошнило. Я проверила время на телефоне, это было бесполезное движение.
– Нам пора.
– И когда его отпустят?
Холли прохаживалась по кругу с таким видом, точно целью всего сказанного было досадить ей лично, а не благо пса Кэти.
– У Арахиса есть несколько проблем.
Холли остановилась и сказала:
– Хорошо, излагайте. Я запишу. Что за проблемы у этой собаки и о каком сроке идет речь?
Она открыла заметки на телефоне.
– Он получает лечение от чесотки, и обычно хорошие результаты появляются через несколько дней.
– А именно? – насторожилась Холли.
– Он пролечился неделю. Так что, пожалуй, дня три, – сказал Гриффин.
– Хорошо, – сказала я, обдумывая эту информацию. – Три дня здесь, два на дорогу. – Получается, мы вернемся через пять дней.
Это казалось вечностью.
– Что еще?
Холли была полицейским, репортером «Чикаго трибюн» и родителем, объявляющим комендантский час, в одном лице.
– Мне нужны детали.
– Ему давали кортикостероиды для уменьшения зуда. Местами он расцарапал себя до крови, и мы лечили его антибиотиками во избежание инфекции.
Грифф посмотрел на меня, и я кивнула.
Я ждала момента, когда смогу погладить Арахиса, а после написать Кэти, зная, что его проблемы станут ее проблемами. Вместо этого я послала сообщение Дрю.
Я: Арахис не совсем транспортабелен.
БДРЮ: Дождусь, чтобы сказать Кэти. Я сейчас у нее. Она спит.
Он делал то, о чем я просила. Почему же тогда я задумалась и огорчилась? Я покачала головой (Кэти это на пользу), зная, как глупо было с моей стороны на что-то надеяться.
– Он поступил с язвами на лапах, – продолжал Грифф. – Обычное явление при запущенном диабете, и мы их обрабатываем, но в то же время даем ему физическую нагрузку.
Только тут я заметила, что две лапы у Арахиса забинтованы. Одну из них Лось активно облизывал. Я указала на это Гриффину:
– Это нормально, что Лось лижет бинт?
Гриффин посмотрел на псов и по-отечески улыбнулся.
– Попробуйте ему помешать. Он у Арахиса как персональный медбрат. Заботится о его чистоте и подбадривает. Это вдохновляет.
Холли сказала:
– Послушайте, доктор, я понимаю, какое участие вы принимаете в этих собаках, но вот эта принадлежит моей лучшей подруге, и у нее рак. Наша задача – доставить его домой, чтобы они воссоединились. Чем раньше, тем лучше, вы понимаете?
Я была поражена, услышав дрожь в голосе Холли, и внимательно посмотрела ей в лицо. У нее на щеках проступил румянец, который появлялся всегда в состоянии сильного волнения. Я придвинулась ближе, но не коснулась ее. Ее взгляд был как у регулировщика, подстегивающего детей на переходе: живей, живей. Но когда-то я знала Холли. Глаза у нее были сухими, но напряжение этого путешествия сказывалось на ней.
Грифф спокойно посмотрел на нас.
– Понимаю. Как только я буду уверен, что он может отправиться в дорогу, а вы будете готовы доставить его подруге, я лично оформлю ему выписку.
Холли кивнула. Я понимала, что она не говорит из страха утратить свой железный самоконтроль.
– Не знаю, что вам известно о диабете, но уровень инсулина зависит от простых вещей, о которых здоровые люди не задумываются. Физическая нагрузка, стресс, питание – и потребность в инсулине может измениться. Вам обеим придется научиться измерять его уровень сахара и восполнять потребность в инсулине. Умеете делать уколы?
Он протянул крошечный шприц – Холли побледнела и отвернулась.
– Я буду заботиться об Арахисе на обратном пути. Мне приходилось делать уколы, – сказала я.
– Хорошо, – сказал он. – Инструктаж у нас длится недолго, но мы хотим убедиться, что вы понимаете, что делаете. Как распознать симптомы у Арахиса, чем его кормить и что делать, если возникнут проблемы.
– Думаю, я со всем этим справлюсь, – кивнула я.
– Теперь о Лосе. У него тоже была чесотка.
– А при чем тут Лось? Он с нами не едет, – сказала Холли.
Грифф посмотрел на меня и сунул руки в карманы брюк цвета хаки.
– Если мы их разлучим, а после будем лечить от тоски, это займет гораздо больше времени.
– От тоски? Вы что, смеетесь?
Холли закатила глаза, точь-в-точь как это делала Мэдди, когда хотела выразить свое отвращение, чтобы даже тупому было понятно. Но в исполнении Холли это был высший пилотаж.
– Мы берем Лося, – сказала я. – Это не обсуждается.
Очередное неожиданное заявление от Саманты Ариас. «Какого хрена, Саманта?» – подумалось мне.
Гриффин внимательно посмотрел на меня и улыб- нулся.
Я хотела уверенно встряхнуть волосами, но кольцо зацепилось, и я попыталась незаметно его высвободить. Рука зависла в воздухе возле уха, как бы говоря: «Дорогуша, ты торопишься».
Глава 15
Есть проблема? Заведи собаку
Холли схватила меня за локоть и сказала:
– Простите, доктор, нам с подругой нужно поговорить.
Грифф был не дурак. Скорее всего, он раскусил нас за секунды и понял, что нужно испариться. Он кратко кивнул мне с легким беспокойством. Я надеялась, что в моей улыбке он увидел извинение, а не хлипкую уверенность в своей способности справиться с Холли.
– Эту шерстяную губку-прилипалу мы с собой не возьмем.
– Возьмем, Холли, еще как возьмем.
В вопросах, имевших долгосрочные последствия исключительно для меня, я могла настоять на своем. Я не видела «серых зон» для разногласий.
– Нет, Сэмми, ты ошибаешься.
Я отступила и посмотрела на Холли. Выглядит все так же идеально, несмотря на жизнь в кемпере. Под глазами тени от усталости, на лбу две морщинки, точно два восклицательных знака, подтверждающих ее доводы.
– А если Лося я беру себе, твое какое дело? И потом, я не понимаю, с чего вдруг ты тут раскомандо-валась?
– А с чего вдруг ты решила взять еще одно животное?
– Если Арахис легче перенесет дорогу с Лосем, значит, он поедет с нами.
– Когда я согласилась оставить Роузи и отправиться на другой конец страны за этой собакой…
– За Арахисом, – перебила я.
Она закрыла глаза и покачала головой.
– Я согласилась, потому что ты нуждалась во мне, а Кэти была нужна ее собака.
Я прикусила язык. Мне не хотелось импульсивно оспаривать это заявление. Именно так мы преподнесли это дело Холли, чтобы вытащить ее из больницы, где она доставала всех, от младшего медперсонала до онкологов. Но это раздражало. «Нуждалась в ней», – внутренне усмехнулась я. Если я нуждалась в ней, то это было, когда умер Джефф, или когда Мэдди болела и не могла ходить в детский сад, или когда я в тот первый раз довела себя до ручки, ухаживая за Кэти.
– Арахис. Пса зовут Арахис.
– Ладно. Как скажешь, Сэм.
– Не как скажу, Холли, – взорвалась я. – Пса зовут Арахис. Он заслуживает того, чтобы его называли по имени.
– Я тебя не понимаю. У Кэти нет детей, поэтому собака у нее вместо ребенка. Но у тебя есть Мэдди. Собаки – не люди. Я должна быть дома с Роузи, и мы обе должны быть рядом с Кэти.
Холли наклонилась ко мне – голова у нее была большая, а тело худое, и получался какой-то авторитарный кейк-поп
[10], только без кондитерской посыпки.
– Сейчас мы рядом с Кэти, – не соглашалась я. – Приехав сюда, мы помогаем ей. Тебе не нужно понимать, почему она любит его, хотя нужно быть твердокаменной, чтобы этого не видеть.
Холли дернулась, точно ее ударили.
– Я не твердокаменная. Если кто из нас лежачий камень, так это ты.
– Я?
Камень! Ну надо же! Мне хотелось замолчать, отстраниться, прекратить эту перепалку. На память пришли спасительные фразы Луизы Хей. Но боль и пережитые утраты не дали мне замкнуться, и я сказала:
– Почему ты меня ненавидишь?
Это вышло, как в детстве на школьной площадке, когда подходишь к самому краю и хочешь, чтобы тебя оттащили назад, и в то же время так и подмывает прыгнуть.
Голубые глаза Холли были цвета молнии, когда она открыла рот и воздела свой острый-преострый палец.
– Ты ведешь себя так, точно я самый трудный человек в мире, но я бы никогда не поступила так, как поступила ты. А сейчас ты такая душка по отношению к собаке, которую ты даже не знаешь.
Я в тысячный раз отчаянно ломала себе голову.
– Что? Холли, что я такого сделала? Неужели ты о той ночи и о Майке?
– Ха!
Ее смех был подобен громовому раскату. В ее глазах бушевала буря, и в этом вихре мелькнула прежняя, любимая Холли. По вкусовым ощущениям это напоминало кисло-сладкие конфеты, про которые в рекламе говорится «Кисло, потом сладко».
Мое негодование рассеялось.
– Дело не в этом, да?
Я не видела выражения ее лица, потому что в этот момент нас прервали.
– Холли, – сказала я, и одновременно за ее спиной возникла зоозащитница, которая сказала:
– Прошу прощения. Хм. Дамы. Пожалуйста, тише. Девочки волнуются.
Она указала на трех кошек – полосатую, рыжевато-коричневую и тигрового окраса, – каждая из которых занимала отдельную металлическую клетку. Вид у кошек был настороженный, они подергивали хвостами. Можно подумать, мы находились в коридоре средней школы, где толпа нас подначивала: «Драка! Драка! Драка!» Это была пауза, в которой мы нуждались.
– Девочки? – сказала Холли, увидев кошек. – Ох.
Но выглядела она одиноко, уязвимо. Она дотронулась до грудины, и вот оно снова. Сухие глаза и комок в горле. У Холли закружилась голова, и я поддержала ее, схватив за руку.
– Золотце, – сказала я.
Так я называла ее раньше, и сейчас это вылетело непроизвольно.
– Слушайте, девчули, вы бы шли наружу. Так будет лучше, – сказала зоозащитница.
Холли высвободила руку.
– Чтобы меня снова засосало в твой водоворот – нет уж, спасибо.
Поначалу нетвердо, но затем все более уверенным шагом она двинулась к боковой двери, игнорируя предупреждение «Сработает сигнализация». Она вышла – раздался сигнал тревоги.
– Это аварийный выход, – сказала женщина, и я кивнула.
– Ей никто не указ, – сказала я, чувствуя, что выдохлась.
– Оно и видно, – кивнула женщина. – Вы в по- рядке?
– Ага, – неопределенно сказала я.
Мой водоворот? Я – последняя женщина в Америке, которую можно было назвать водоворотом. Я была трясиной. Серой посредственностью. Во мне не было ничего притягательного. За исключением, пожалуй, тяги к кровати.
Мы с зоозащитницей изумленно наблюдали за тем, как стеклянная дверь вернулась на место, после чего сигнализация стихла. Я вздохнула, а женщина подтащила табурет в помещение, где находились Арахис с Лосем.
– Если хотите, можете просто посидеть с ними. Это успокаивает.
– Большое спасибо. И извините.
Она пожала плечами.
– Вы удивитесь, как много всего здесь происходит. Волонтеры приезжают парами, влюбляются в попугая или свинью, а дальше, представьте себе, нам приходится вызывать охрану.
– У моей подруги никогда не было домашних животных.
Женщина поджала губы и покачала головой. Точно я сказала, что Холли родилась безголовой.
– Пожалуй, я посижу здесь немного, если вы не возражаете.
Электричество недавней перебранки висело в воздухе, кожу покалывало, и я потерла руки. Кто был виноват? Я, Холли, мы обе? На протяжении многих лет я отказывалась признавать факт утраты, придумывая неутешительные объяснения: Мы были молоды. Я неверно ее истолковала. Холли была не той, кем я ее считала. Наши пути разошлись. Это были пластыри, а мне требовался спрей, чтобы заделать трещины в фундаменте. Одно нажатие на баллон – и монтажная пена, расширяясь, заполнила бы все щели.
Я удивилась, увидев, что зоозащитница все еще здесь.
– Я в порядке, – сказала я.
– Хм. Конечно.
Я перевела взгляд на бокс, где с максимальным комфортом расположился Арахис. Вот он во сне перевернулся с живота на спину, открыв брюшко и свесив по бокам лапы. Лось пристроился у него на шее, напоминая скорее плюшевую игрушку, чем млекопитающее. Тщедушный Лось покосился в мою сторону – это был взгляд бдительного смотрителя, который все время начеку.
Стресс от столкновения с Холли затуманивал мое сознание, но это случилось позже обычного. Как правило, меня накрывает в разгар конфликта, а не через несколько минут.
Я прислонилась виском к стеклу и наблюдала за тем, как грудь Арахиса вздымается и опускается, вздымается и опускается. В этом было что-то гипнотическое. Я знала, что с моим расстройством сна бороться бесполезно, и вряд ли в клинике будут возражать, если я прикорну на пару минут.
Но сразу я не уснула, а погрузилась в воспоминания. Мы с Холли были лучшими подругами. И дело было не только в молодости и обстоятельствах. Не будь у наших отношений сильного старта, мы бы не переживали сейчас такого раздрая.
О том, как все было тогда, более четверти века назад, в памяти сохранились обрывки, начиная с квартиры с полыми дверями и тонким ковром, которую мы снимали на пару. Перед моим мысленным взором, словно фотографии, вставали картинки той поры. Вот Холли, Кэти и я пьем кофе из термокружек по дороге на занятия и вместе с Уитни Хьюстон поем «Я всегда буду любить тебя», причем Кэти оглушительно фальшивит. У Холли серьезный вид. А я так смеюсь, что не могу взять ни ноты. Зачетная неделя, весь день ни крошки во рту, ночью натрескались соленого попкорна с маслом и уснули, уткнувшись головой в тетрадки. Какая была свобода… Я вздохнула и почувствовала, как отключаюсь и стекло приятно холодит висок.
Не знаю, как долго я так спала, но проснулась оттого, что занемела рука. Я привыкла засыпать в неудобных позах, а после пробуждения трясти конечностями, вытягивать шею и даже растирать пальцы. Это цена расстройства сна. Меня умиляют люди, которым для хорошего отдыха нужен умный матрас или любимая с детства подушка. Я могу преклонить голову и всхрапнуть где угодно, в любой момент.
– Отлично, вы проснулись.
Это вернулся Грифф, ветеринар.
Если боль в шее – цена расстройства сна, то быть застигнутой спящей в неподобающем месте – нежелательный гарнир. Висок, которым я прислонялась к стеклу, онемел, и я его потерла.
– Простите, – сказала я.
Это было автоматическое извинение, которое я всегда держу наготове на случай, если меня обнаружат.
– Никаких проблем. Я тоже здесь сплю, когда нет оравы животных, производящих много шума.
– Правда?
Он кивнул. Я своим ясным после пробуждения видением представила его мальчиком на людном тротуаре, палочкой убирающим с пути волосатую гусеницу.
– Обычно я иду в кабинет, сажусь в кресло, иногда выключаю свет. Меня восхищают люди, умеющие крепко спать.
– У меня расстройство сна, и когда я нервничаю, оно берет верх. Мне кажется, это своего рода путевка на волю. Благодаря ему я не вступаю в перепалки и не говорю лишнего.
Я потерла глаза и добавила:
– Но только не сегодня. Что странно.
– Расстройство сна. Это интересно.
Я посмотрела на него.
– Интереснее, чем наблюдать за тем, как друзья спорят о ценности животных?
– В каком-то смысле. Да.
– Логично. У меня это расстройство давно. Оно меня достает, но иногда это отличный выход.
Он понял намек и сменил тему.
– Судя по всему, вы в курсе медицинских проблем Арахиса, и никаких сложностей у вас не возникнет. Это хорошо. Диабет бывает коварным.
– А у Лося есть проблемы со здоровьем? – спросила я, просто чтобы продолжить разговор, который не был обременительным.
– Вообще-то нет. Кожа у него заживает.
Ветеринар Грифф не выглядел красавчиком, но в нем было что-то очень привлекательное. Он брил голову, как это делают мужчины, понимающие, что борьба с облысением проиграна, но это придавало ему еще больше мужественности. У него был сильный подбородок, хорошо очерченные скулы и теплые глаза за стеклами очков в металлической оправе. В отличие от Дрю, с его чувственными губами и выразительными чертами лица, Грифф излучал мужественность. Я подозревала, что он спортсмен, хотя сама не знала, почему так решила.
– Мне бы хотелось вклиниться в ваше расписание, – сказал Грифф. – Нам нужно обсудить потребности Арахиса в инсулине. Как повлияет на дозировку увеличение активности. Как это определить с помощью анализа мочи.
Я рассмеялась.
– У меня нет расписания. Мы только что приехали. Я даже толком не знаю, где мы будем ночевать, коль скоро наша с Холли холодная война переросла в полномасштабный вооруженный конфликт.
– Странную вы выбрали себе попутчицу.
– Это длинная история. – Я ущипнула себя за переносицу. – Тут где-нибудь можно выпить кофе?
Он жестом пригласил меня следовать за ним и провел через центр клиники, говоря о том, как важен кофе для работы приюта. Когда он остановился, продолжая говорить, мне показалось, что он слишком долго удерживал зрительный контакт. Слишком долго не в противном смысле. Я обратила на это внимание, потому что прежде мужчины никогда на меня так не реагировали – под никогда я подразумеваю никогда как отрицательное целое число.
Я дни напролет занималась родительскими обязанностями, как они понимаются нынешним поколением: слишком много шоферила, участвовала в сборе средств, ездила на игры, обсуждала программы повышенной сложности и выпускные оценки. Всего этого было слишком. Не стоит пытаться сойти с этой беговой дорожки – помешать найму британского футбольного тренера для восьмиклассников или отговорить ребенка от вступления в очередной клуб. Не стоит пытаться почувствовать запах роз, собраться с силами и заметить взгляд мужчины, иначе в следующее мгновение ребенок останется позади, а вы как родитель станете еще большим аутсайдером, чем прежде.
Кого я обманываю? Я охотно хоронила себя в жизни Мэдди. Занимаясь ребенком, невозможно углубляться в разные вопросы. А если ни во что не влезать, то и вылезать не придется.
Грифф остановился и протянул мне кофейную кружку с надписью: «Есть проблема? Заведи собаку».
– Слушайте, спасибо вам за все. Я так благодарна.
Он кивнул и сказал:
– Пейте. А потом кто-нибудь из сотрудников отвезет вас в центр для посетителей. Можете отправиться на экскурсию. Посмотрите, как тут у нас. Недалеко от входа есть домики. Они не всегда заняты. Если повезет, можете остановиться там. Еще есть Канаб. Там много отелей. Потом мы обсудим, как лучше всего подготовить вас двоих к обратному путешествию.
Я кивнула, снова преисполненная благодарности.
– Значит, три-четыре дня?
– Возможно…
– Ни слова больше, – сказала я, чувствуя новый прилив беспокойства. – Холли нас убьет.
В ожидании волонтерского транспорта, который должен был спустить меня обратно в каньон, я набрала Кэти по видеосвязи. Через несколько секунд она ответила, и ее милое лицо появилось на экране.
– Угадай, кто здесь! – сказала я и повернулась так, чтобы Кэти могла увидеть в маленьком прямоугольнике телефона меня и Арахиса сквозь оргстекло. – Не волнуйся, у него непривычный вид, потому что его подстригли, но он тут! Арахис!
– Привет! – просияла Кэти. – Арахис, привет, мальчик. Привет, мой сладкий!
Я посмотрела через плечо, и Арахис поднял башку размером с глобус, высунул язык и принялся стучать хвостом, признаваясь в любви всей своей жизни. Если Арахис был изможденным, то Кэти выглядела измученной. Вокруг ее глаз залегли лиловые тени, она казалась худее, чем несколько дней назад. Мне не хотелось, чтобы она видела мое озабоченное лицо, в котором читалась боль, поэтому я перевела камеру на Арахиса, чтобы у них с Кэти был прямой зрительный контакт.
– Кто хороший мальчик?
Заметив Лося, она сказала:
– Ты заводишь друзей? Арахис со всеми дружит. У тебя появился друг?
Она ворковала и щебетала, а я снова перевела камеру на себя.
– Это Лось, лучший друг Арахиса. Они просто неразлейвода.
Я объяснила, где мы находимся и как добрались до Юты, зная, что Дрю отчасти ввел ее в курс дела. Досадные детали и осложняющие факторы, типа Саммер, шамана Шаманского и чесотки, я опустила, а подробности про Лося добавила.
– «Пристанище Лучших Друзей». Я слышала об этом месте. Прости, Сэм. Я не думала, что это окажется настолько сложно.
– Вовсе нет, моя дорогая. Погода отличная, доехали без проблем. Арахис тут. Так что еще несколько дней, и мы дома, – сказала я, лукавя.
– А Холли? – Она потерла глаза.
– Ну сама знаешь. Она в порядке. Командует. Как обычно.
Я перевела разговор на другую тему и сказала:
– Дрю сказал, ты дома. Это хорошие новости!
Вместо больничного халата на Кэти был свитшот с надписью: «Извини, что припозднилась, не хотела приходить». Его серый цвет был в тон ее бледности, и мне хотелось подойти с ней к окну. Увидеть, как солнце освещает ее кожу.
– Да. Порядок тебе известен. Завтра я приступаю. Они начнут с профилактической гидратации и те- рапии.
– С профилактической терапии? Из-за анализа крови? – спросила я.
Она снова потерла лицо, и мне захотелось оказаться рядом и взять ее за руку.
– Ты выглядишь усталой.