Салли Хэпворс

Хорошая сестра

Посвящается Элоиз и Клементине. Спасибо, что дали возможность увидеть и понять великие чудеса и (еще более великие) ужасы сестринских отношений
Sally Hepworth

The Good Sister

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.



Copyright © 2021 by Alibi Literary, Inc

© Руснак К., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Дневник Роуз Ингрид Касл

Прошло три месяца с тех пор, как Оуэн ушел. Ушел или ушел от меня – не совсем ясно, как и многое другое в мире взрослых. Он устроился на работу в Лондоне, якобы это отличная возможность. Не то чтобы он звал меня с собой, но мы оба понимали, что поехать я не смогу. Еще одна штука из мира взрослых – ответственность. А в моем случае одна конкретная ответственность. Ферн.

Но позвольте начать все сначала, поскольку звучит, будто я ее виню. Это не так. Проблемы между мной и Оуэном на сто процентов, однозначно и целиком моя вина. Я совершила самый страшный из супружеских грехов – я изменилась. В одночасье, как только мне исполнилось двадцать семь лет, я превратилась из хорошо образованной, сильной личности в одну из тех жалких женщин, которые хотят ребенка с такой свирепостью, что это оттолкнуло моего мужа. Ненормальная, всюду таскавшая с собой наборы для определения овуляции, я то и дело сдавала сперму мужа на анализ и измеряла температуру тела. В прошлой жизни я с презрением смотрела на таких женщин со своей, как мне тогда казалось, высокой и фертильной колокольни. Но однажды я стала одной из них. Я давила, и давила, и давила… пока мой муж не ушел. Бросил меня.

Мой психотерапевт прав: если излить все мысли на бумаге, то правда становится легче. На сеансах мы почти не говорим об Оуэне. Вместо этого мы пятьдесят минут обсуждаем мое травмированное детство. По его словам, хороший способ справиться с травмой и оставить ее в прошлом – излить о ней душу на бумаге. Вот почему он дал мне этот дневник. Не уверена, что это поможет, но вот я уже пишу. Очевидно, привычку всем угождать не так легко искоренить.

Начать стоит с того вечера у реки. Мне было двенадцать. Мама встречалась с Дэниелом уже почти полгода, но мы впервые выбрались куда-то вместе. Дэниел взял с собой Билли, к нашему с Ферн восторгу, – мы всегда мечтали о брате и о том хорошем, что он с собой несет: бурное веселье, несокрушимая аргументация и симпатичные друзья. Поначалу мы хорошо проводили время. Даже лучше, чем хорошо. Впервые у меня появился такой шанс – стать частью нормальной семьи. Дэниел учил нас ловить рыбу, Билли учил играть в покер, а мама… она была совершенно другим человеком. Она напоминала нам наносить солнцезащитный крем и просила быть осторожными в реке, «потому что течение слишком сильное». Однажды она даже ласково обняла меня за плечи, когда мы сидели у костра. Она никогда не делала этого раньше. А я никогда не забуду, каково это – быть в маминых объятиях.

В последний вечер мы с Билли и Ферн пошли к устью реки. В воздухе висела дневная жара, и большую часть времени приходилось отмахиваться от комаров. Билли находился в воде – только там можно было хоть как-то спастись от изнуряющей жары. Обычно мы с Ферн тоже купались, но в тот вечер с ней было что-то не так. Она была в одном из своих настроений. Весь день я пыталась спросить ее, в чем дело, но когда она расстраивалась, то легко выходила из себя. Поэтому я решила оставить все как есть.

Мы провели у реки около часа, когда я ощутила зов природы. Билли не собирался вылезать из воды, поэтому я отправилась в лес. Ни за что в жизни не позволила бы ему видеть, как я писаю. Идти пришлось медленно: было темно, я была босиком, и шагать приходилось осторожно, а страх перед змеями отнюдь не помогал. Тем не менее на все про все у меня ушло не более пяти минут. Видимо, этого оказалось достаточно.

Когда я вернулась к реке, Ферн уже не было.

– Ферн! – позвала я. – Ты где?

Было странным не обнаружить ее там, где я ее оставила. Только минуту спустя я нашла ее у мелководья реки, в лучах лунного света. Она стояла до жути неподвижно. Билли нигде не было видно.

– Что ты?.. – Я шагнула к ней, и она подняла руки вверх.

Не успела я спросить, что происходит, как что-то всплыло на поверхность воды рядом с ней – серебряно-белая, неподвижная плоть.

– Ферн… – прошептала я, – что ты наделала?

Ферн

Каждый вторник по утрам в 10:15 я встаю за стойку регистрации в общественной Библиотеке Бейсайда. Это далеко не самый любимый мой пост здесь, но по вторникам я делаю исключение, поскольку отсюда лучше видно круглый зал для посетителей, где проходят чтения для детей. Мне нравится слушать, несмотря на раздражающий шум, суету и порой совершенно неожиданные проявления детских чувств. Сегодня Линда, наш детский библиотекарь, развлекает малышей выразительным пересказом «Трех поросят». В этот раз она включила изобретательность, решив отказаться от обычного чтения вслух и разыграть сказку, попеременно надевая то пушистую волчью голову, то голову свиньи с бледно-голубыми глазами и выпирающим пятачком.

В целом дети в восторге от ее выступления, за исключением одного визжащего новорожденного на плече у матери да мальчика в оранжевом джемпере, закрывшего уши и спрятавшего лицо на коленях у бабушки. Я тоже поглощена представлением, настолько, что не сразу замечаю у стойки женщину с заостренными ногтями кораллового цвета, прижимающую к себе охапку книг.

Я перекатываюсь на своем эргономичном кресле правее, не отрывая глаз от деток (которые в данный момент помогают Линде сдуть воображаемый соломенный домик), но женщина, к моей досаде, движется вместе со мной, фыркая и ерзая. Наконец, постукивая длинными ногтями по стойке, она не выдерживает и, прочистив горло, произносит:

– Прошу прощения!

«Прошу прощения», – повторяю я, мысленно прокручивая эти слова. Хм, непохоже, чтобы она о чем-то сожалела. Приходить и уходить посетители могут, когда им заблагорассудится – разрешения просить необязательно. Возможно, она извиняется за свое невежество, но я не слышала, чтобы она рыгнула или пустила газы, так что, думаю, дело не в этом. Поэтому я прихожу к выводу, что таким образом она использовала тот странный социальный ритуал, когда пытаются привлечь чье-то внимание. Но в наши дни люди до того нетерпеливы, что, не успеваю я открыть рот, как она спрашивает резким тоном:

– Вы здесь работаете или как?

До чего несообразительные иногда встречаются люди в библиотеке! Ради всего святого, зачем мне еще стоять за стойкой с именным бейджем, если я здесь не работаю? Хотя, признаю, я не совсем вписываюсь в обычное представление о сотруднике этого учреждения. Для начала, среднестатистическому библиотекарю лет сорок пять (согласно «Сборнику библиотекаря»), а мне двадцать восемь; одеваюсь я моднее и ярче, чем большинство моих коллег: цветастые футболки, блестящие кроссовки и длинные юбки или комбинезоны с радугами и единорогами. Волосы я заплетаю в две косы и каждую собираю в пучок по бокам (это не отсылка к принцессе Лее, хотя любопытно, выбрала ли она этот стиль за его практичность, как и я, чтобы длинные волосы не мешались). И тем не менее очевидно же, что я библиотекарь.

– Девушка, вы книги мне выдадите? – требует женщина.

– Желаете выписать эти книги? – спрашиваю я терпеливо. Сэкономила бы кучу времени, просто попросив меня об этом.

– А почему, по-вашему, я здесь стою? – вытаращила она глаза.

– Тому есть бесконечное количество причин, – отвечаю я. – Вы, наверное, заметили, что стоите непосредственно рядом с фонтаном – а это самое многолюдное место в нашей библиотеке. Может, вы остановились, чтобы отобрать документы, с которых вам нужно снять ксерокопии. Или любуетесь картиной Моне на стене за моей спиной – в чем я вас прекрасно понимаю, сама то и дело заглядываюсь. Или остановились на пути к выходу, чтобы завязать шнурки и в очередной раз убедиться, что мужчина в разделе научной литературы не ваш бывший. Может, вы, как и я, пришли насладиться прекрасным исполнением Линдой «Трех поросят»…

Предположений еще много, но меня перебивает Гейл, спешно подбежавшая к стойке:

– Могу я вам помочь?

Гейл умеет появляться в подходящий момент. У нее пушистые светлые волосы, сильный парфюм, и она любит приносить мне лимоны со своего лимонного дерева. Стоило как-то сказать, что я люблю пить теплую воду с долькой цитрусового, и с тех пор не было и дня, чтобы Гейл не угощала меня лимоном. Я хотела попросить ее перестать это делать, но Роуз говорит, людям нравится доставлять мелкие радости, поэтому лучше просто поблагодарить и выбросить лимон, как бы странно это ни звучало. Но Роуз, как правило, в таких вещах всегда права.

– Наконец-то! – восклицает женщина и начинает свой рассказ о том, что ее сын забыл библиотечные книги в пляжном домике, в котором недавно провели дезинфекцию, поэтому забрать их удалось только вчера, и теперь ей грозит штраф, а она хотела бы продлить их аренду, но на них уже двадцать семь резервов, двадцать семь! Что касается историй, как избежать штрафа за не сданную в срок книгу, рассказ этой дамочки вполне безобиден. Недавно один джентльмен объяснял мне, что его дочь взяла наш экземпляр «Одиссеи» с собой во время похода в Анды и оставила его в одной горной деревушке матери новорожденных близнецов, чей муж не так давно скончался. Меня поразило, что женщина из глуши настолько хорошо владела английским, что могла читать саму «Одиссею», да еще и в одиночку воспитывая двоих детей где-то на горных вершинах. (Гейл, конечно, простила ему этот штраф.)

В библиотеке я работаю четыре дня в неделю, плюс два воскресенья в месяц. Если нет дождя, как сегодня, то на работу иду пешком, все тридцать пять минут пути слушая аудиокнигу, и прихожу как минимум за пятнадцать минут до начала смены. Если идет дождь, то сажусь на автобус и приезжаю в то же время. Весь день я помогаю посетителям выбирать книги, обрабатываю возвраты и всячески избегаю вопросов о копировальном аппарате. По определенным дням делаю новые закупки, оборудую конференц-залы для бесед с авторами или общинных собраний и собираю заказы для нашей службы доставки книг на дом. Я стараюсь избегать бесед, не касающихся книг, хотя иногда позволяю Гейл завлечь себя разговорами о ее саде или внуке, потому что Роуз говорит, что нужно быть вежливыми с теми, кто нравится.

Слушая, как Гейл отменяет штраф для дамы с ногтями кораллового цвета, краем глаза я замечаю, как через автоматические двери в библиотеку заходит молодой человек в очках с толстыми стеклами и шапке в красно-белую полоску. Скорее всего, бездомный, судя по слишком свободным джинсам и полотенцу, перекинутому через плечо. Направляется в душевую. В Библиотеке Бейсайда есть две душевые комнаты (благодаря тому что раньше здесь располагалась больница), так что отнюдь не редко бездомные приходят сюда принять душ. Увидев здесь бездомного впервые, я была поражена, но это было до прихода Джанет – моей бывшей начальницы. Она научила меня, что библиотека принадлежит каждому. «Библиотека, – говорила она, – это одно из немногих мест в мире, где не обязательно платить за что-то или верить во что-то, чтобы войти, и работа библиотекаря заключается в том, чтобы заботиться о тех, кто сюда приходит». Я отношусь к этой обязанности со всей серьезностью, за исключением случаев, когда посетителям требуется помощь с ксероксами – тогда я обхожу их стороной.

Я достаю свою сумку и следую за парнем к душевым. Он высокий – очень высокий – и долговязый. Со спины да еще в этой полосатой шапке с помпоном он напоминает маленького Уолли из «Где Уолли?».

– Уолли! – зову я, когда он заходит в небольшой вестибюль – душное, отделанное плиткой помещение без окон, ведущее к мужским и женским уборным. Как правило, я всячески избегаю этого места, но, когда этот парень вошел, я почувствовала неожиданный призыв посмотреть своим страхам в лицо.

– Душевой хотели воспользоваться?

Он оборачивается, удивленно приподнимая брови, но ничего не отвечает. Я подумала, вдруг он плохо слышит? В нашей библиотеке есть целое сообщество слабослышащих. Я повторяю вопрос громко и медленно, позволяя ему читать по губам.

– Да? – произносит он наконец, будто бы вопросительно, а не в ответ на мой вопрос.

Я вдруг засомневалась в своем импульсивном порыве следовать за ним. Я стала относиться к бродягам с большей настороженностью с тех пор, как однажды во время вечерней пересменки передо мной обнажился мужчина. Я была в секции «М» Художественной литературы, заменяла экземпляр книги Иэна Макьюэна «Искупление», как вдруг на уровне глаз возник пенис. Я предупредила Гейл, она вызвала полицию, но к тому времени, как они приехали, мужчина застегнул ширинку и, шаркая, удалился восвояси. «Надо было захлопнуть его между страницами этой толстенной книги», – сказала тогда Гейл, что показалось мне весьма негигиеничным, не говоря уже о чистоте самой книги. Я ей так и сказала, на что она предложила мне использовать «рубящий удар каратиста», что не является ни настоящим приемом карате (у меня черный пояс), ни чем-то, что я бы применила, поскольку карате проповедует пацифистскую философию.

Я занимаюсь карате со второго класса, с тех пор как прошла пробные занятия и наставник тогда сказал, что у меня «прекрасные движения» (весьма странное замечание, учитывая, что в ката все движения странные и неестественные). Тем не менее я обнаружила, что мне это очень нравится – последовательность, определенный порядок, структура и даже физический контакт, всегда тесный, если не жесткий; и даже выкрики «киай», хоть и громкие, но вполне ожидаемые. Так что двадцать лет спустя я все еще занимаюсь карате.

– Что ж, тогда держите. – Я достаю из сумки маленький пакетик с туалетными принадлежностями и протягиваю его Уолли. Парень берет пакетик и держит его подальше от себя, так, будто там тикающая бомба. – Что это?

– Там зубная паста и щетка, пенка для лица и мыло, а также бритва и крем для бритья.

Кажется, я выразилась яснее некуда, однако Уолли по-прежнему выглядит озадаченным. Я внимательно его изучаю: перегаром от него не разит, глаза не косят; одежда хоть и велика, но не шиворот-навыворот. А вот о его вменяемости судить сложно.

– Вы что… назвали меня Уолли?

Голос у парня приятный, он четко выговаривает каждое слово – что уже является неожиданным удовольствием в мире, где люди вечно бормочут и глотают буквы.

– Да, – отвечаю я. – Вы похожи на Уолли из «Где Уолли?». Вам раньше не говорили?

Парень не подтверждает, но и не опровергает это, поэтому я решаю объяснить подробнее.

– Ну, знаете, «Где Уолли?»? Книга такая. – Я улыбаюсь, потому что Роуз говорит, что принято улыбаться, когда подтруниваешь (обмен дружескими и шутливыми замечаниями), а это, как по мне, и есть подтрунивание.

Уолли не улыбается.

– Вы хотели сказать «Где Уолдо?»?

Неожиданно до меня доходит, что Уолли американец – это объясняет и акцент, и его замешательство.

– Вообще-то нет, я имею в виду «Где Уолли?». Изначально книга называлась «Где Уолли?» и вышла в Великобритании в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. С тех пор эту книгу издавали по всему миру, и имя Уолли в разных изданиях часто меняли. Например, в Соединенных Штатах и Канаде его зовут Уолдо, во Франции – Чарли, в Германии – Уолтер, в Турции – Али, в Израиле – Эфи, а в Норвегии – Вилли.

Уолли изучает меня озадаченно. Взгляд его направлен куда-то левее, будто через мое плечо.

– Что ж, а в Австралии он Уолли, – говорю я.

– Понятно. – Он переводит взгляд на пакет с туалетными принадлежностями. – Значит… это предоставляет библиотека?

– Нет, – отвечаю я, улыбаясь шире. – Это от меня.

Зрачки болотного цвета глаз Уолли под очками медленно двигаются то влево, то вправо.

– Правда?

– Да. Сестра приносит мне такие, когда возвращается из путешествий. Ну, знаете, их выдают бесплатно в самолетах.

– Знаю, да, – отвечает Уолли, что заставляет задуматься над точностью моего предположения о том, что он бездомный. В моей жизни бывали случаи, когда я чудовищно ошибалась. Я начинаю осматривать Уолли более внимательно. Джинсы на нем слишком широкие и короткие и, судя по обтрепанным краям, укорочены вручную. Фланелевая рубашка выглядит получше и застегнута до последней пуговицы на шее. И хотя в целом выглядит он неряшливо, никаких странных запахов не источает, даже в этом тесном вестибюле. Смотрю на его ногти – чистые. Необыкновенно чистые, на самом деле. Отполированные, розовые и округлой формы, на каждом пальце кутикула в форме идеального полумесяца. Да этот парень мог бы работать моделью рук!

– Прошу прощения, я подумала, вы бездомный. – Я перестала улыбаться, чтобы показать, что не шучу. – Боюсь, такое впечатление у меня сложилось из-за ваших джинсов. И шапки, конечно.

Парень воззрился на меня. Я не из тех, кто уклоняется от вызова, поэтому смотрю на него в ответ. Пару лет назад я прочитала одну книгу для тех, кому сложно устанавливать зрительный контакт. К своему большому удивлению, я в этом деле преуспела. Оказалось, что игры в «кто кого переглядит» не приносят того дискомфорта, что обычный зрительный контакт. Не нужно думать над тем, как долго смотреть, когда отвести взгляд или как часто моргать. Все, что нужно, так это просто зафиксировать взгляд на собеседнике, а мысли пусть блуждают, где им угодно. Этим я могу заниматься часами. По правде говоря, однажды я даже побила в этом мистера Робертсона, нашего постоянного посетителя и хорошего соперника, он сдался на тридцать седьмой минуте. Думаю, Уолли, более молодой и с виду хваткий, окажется соперником получше, но, к моему разочарованию, менее чем через десять секунд он отворачивается.

– Пф-ф-ф, любитель.

Уолли открыл было рот, чтобы что-то сказать, но дверь за моей спиной распахивается, и я вынуждена шагнуть вперед. Внутрь протискивается мальчик в оранжевом джемпере из группы детских чтений, а за ним по пятам его бабушка и какая-то женщина, толкающая перед собой коляску для двойняшек. Очевидно, чтения закончились. Гомон детворы снаружи усиливается.

– Что не так с моей шапкой? – спрашивает Уолли, когда дверь снова открывается и к нам заходят еще одна девочка и ее мать. Здесь становится тесновато. Мальчик в оранжевом джемпере прыгает, громко заявляя: «Сейчас лопну!», не обращаясь при этом ни к кому конкретно. Но неожиданно он замечает Уолли.

– Уолли! – визжит мальчишка восхищенно.

Уолли смотрит на меня, а я пожимаю плечами – такой невербальный жест, который, я видела, люди используют, когда хотят сказать: «Я же говорил».

В тесном вестибюле, переполненном людьми, становится слишком шумно. Я затыкаю уши руками.

– Это комплимент! – отвечаю я, перекрикивая шум. – Уолли любят по всему миру, хоть он и странноват. Хотя, может, он и не странный, а просто так выглядит? Как вы!

Уолли водрузил очки обратно на нос, и я по губам прочла: «Простите?»

– Вам не нужно просить прощения! – кричу я, двигаясь к двери. – Библиотека – это общественное место, можете приходить и уходить, когда заблагорассудится.

Дверь снова распахивается, в этот раз в вестибюль туалета заходит пожилой мужчина, толкая перед собой ходунки. Я уже почти вышла, как вдруг в голову приходит мысль, и я оборачиваюсь.

– О, а если вы рыгнули или пукнули, я ничего не слышала, так что за это извиняться тоже не стоит!

И с этими словами я машу ему рукой и удаляюсь.



Когда нам было по пять лет, мама водила нас с Роуз в библиотеку каждый день, целый год. Она говорила, что там можно получить образование куда лучше, чем в школе, и я с ней полностью согласна. Если бы это зависело от меня, то каждый ребенок ходил бы сначала год в библиотеку, а потом уже в школу. И не только чтобы читать, но и просто бродить по разным секциям. Дружить с библиотекарями. Стучать пальцами по клавиатуре компьютеров и перелистывать страницы книг, на ходу придумывая свои истории в чудесном детском воображении. Мир стал бы намного прекраснее.

Мне в этом плане повезло. Сегодня исследователи, кажется, говорят, что эксплицитная память не формируется до возраста семи лет, но у меня есть пара ясных воспоминаний и с пятилетнего возраста. Помню, как мама, Роуз и я просыпались ни свет ни заря, в спешке накидывали одежду и мчались на автобусную остановку. Из-за такого нетерпения мы зачастую приезжали до открытия библиотеки и коротали время, сидя на скамейке у входа, или, если шел дождь, прятались под навесом, дочитывая книги. Как только двери открывались, мы с Роуз бросали книги в ящик для возврата и мчались выбирать себе кресла-мешки на день (я любила хлопковые – виниловые были колючими). Мама никогда не сидела на мешках, она предпочитала кресла или стулья в другом конце библиотеки. Бывало, что мы не видели ее целый день. Это была часть веселья. Мы сами ходили в туалет, сами ходили к фонтанчикам для питья. На территории библиотеки мы сами решали, что и когда делать.

Спустя несколько недель одна из библиотекарей, миссис Делаханти, начала проявлять к нам интерес. Во-первых, она дала нам рекомендации по книгам. Потом дала нам с Роуз листы, чтобы мы записывали названия всех книг, которые прочитали. Она сказала: если прочтем сто книг, то получим книгу из библиотеки в подарок! И вот так, записывая названия книг, мы с Роуз и научились писать. Иногда мы с сестрой обсуждали, что почитать дальше, и тогда миссис Делаханти подходила и предлагала свои варианты.

– Девочки, вам понравился «Груффало»? В таком случае, думаю, вам понравится «Там, где живут чудовища».

А после она задавала нам вопросы. «Как думаете, Макс правда убежал? Что, по-вашему, на самом деле произошло?» Миссис Делаханти говорила, что, отвечая на вопросы, можно лучше понять прочитанное. Постепенно она выбирала для нас все более сложные книги, и уже к концу года у нас был словарный запас двенадцатилетних детей! По крайней мере, так она говорила. Поэтому на следующий год мы пропустили подготовительный курс и сразу перешли в первый класс. Мама очень нами гордилась. Многие говорили: «Какая у вас замечательная мама!» или «Ваша мама, должно быть, много для вас читала!».

Когда я услышала это в первый раз, то хотела было возразить, что это не мама проводила с нами время за чтением, но тут Роуз стукнула своим браслетом по моему. Дело в том, что, когда мы родились, мама подарила нам браслеты – на моем был выгравирован папоротник, а у Роуз – роза. И каким-то образом с годами мы научились общаться без слов, при помощи этих украшений. В случае предупреждения сестра стучит своим браслетом по моему, мол, остановись. Эта система срабатывает почти всегда. Лишь однажды Роуз не смогла уберечь меня от неверного шага, и эта ошибка будет преследовать меня до конца жизни.

Дневник Роуз Ингрид Касл

Сегодня мы с терапевтом углубились в вопрос моей тоски и заветного желания завести ребенка. Я говорила о том, что это физическое чувство, как голод или боль. Как утрата. Мой терапевт считает, что это идет из детства – желание сделать правильно то, что не смогла сделать моя мать. Попытка исцелить себя. Может, он и прав.

Пока разговор шел в этом направлении, он попросил меня рассказать о самом раннем болезненном воспоминании. Я не сразу его обнаружила, – должно быть, оно было похоронено далеко в пыльных глубинах моего подсознания, – но теперь, когда я его извлекла, я не могу перестать о нем думать. Мне было пять лет, всего год после ухода папы, не то чтобы я хорошо помнила его уход. Первые отрывки воспоминаний, которые я все еще храню, о том времени, когда мама водила нас в библиотеку. Ферн тогда была счастлива! Она вспоминает тот год с такой нежностью – как библиотека стала ее домом, как она открыла для себя скрытые миры на страницах книг, что именно благодаря этому стала библиотекарем. Мне аж кричать хочется. Иногда я задаюсь вопросом: может, как в тех приключенческих книгах, что мы читали взахлеб, мы обе жили параллельными, альтернативными жизнями?

Хотите знать, что мне запомнилось из того года? Как мы спали на диванах, пропахших псиной; как меня подняли посреди ночи и увезли из нашей старой квартиры, не разрешив взять с собой ни одной игрушки, даже мистера Медведя, хотя я так умоляла маму; как мы каждое утро таскали полосатые полиэтиленовые пакеты из чужих домов и клали их в багажник маминой маленькой машины, отправляясь в следующий пункт назначения, невесть куда; как каждое утро я просыпалась с болью в животе – как я потом поняла, от голода и страха.

Знаете, что самое забавное? Думаю, Ферн даже не подозревает, что весь тот год мы были бездомными. Она, наверное, убедила себя, что это было приключение или просто своеобразный жизненный опыт. А может, вообще не задумывалась над этим. Она умела принимать жизнь такой, какая она есть, а не подвергать ее сомнению. Иногда – да что там, каждый день, – я ей в этом завидую.

Очевидно, отец был виноват в том, что мы оказались на улице. После его ухода мама не могла самостоятельно платить за квартиру. Она говорила, что арендодатель брал так много, что ни один честный человек не смог бы себе этого позволить. И поэтому нам пришлось улизнуть оттуда посреди ночи с тем лишь, что смогли унести с собой. Следующие двенадцать месяцев мы жили в машине, на диване или на полу в доме у тех, с кем мама на тот момент дружила. К счастью, мама умела заводить друзей.

– Девочки, это Нэнси! Мы познакомились в парикмахерской! – восторженно знакомила она нас, а через пару дней мы уже жили в доме Нэнси и называли ее «тетя Нэнс». Неделю или две спустя мы ее больше никогда не видели, чего не скажешь про украшения и вещи, которые та давала маме поносить. У нас всегда была крыша над головой, и мама очень этим гордилась. Каждый вечер перед сном она напоминала нам об этом.

– Я делаю все это для вас, девочки, вы же знаете, да? Чтобы вам было где жить. Если бы не вы, я бы легко нашла себе жилье. Вот как сильно я вас люблю.

– Спасибо, мамочка.

– И кого вы любите?

– Тебя, мамочка.

Шли месяцы. Днем библиотека, ночью чей-то диван. Не все было плохо. В библиотеке мне тоже кое-что нравилось. Нравилось, что каждое утро было куда пойти и не приходилось вести светские беседы с тем, у кого мы ночевали. Даже тогда я понимала, как стыдно занимать место в чужой жизни. Мне нравилось теряться в закоулках библиотеки, воображая, что это мой дом. Нравилось, что это общественное место – место, где мы были в безопасности, по крайней мере на несколько часов. Мне миссис Делаханти тоже нравилась, хоть и не так сильно, как сестре. Время от времени, когда она читала нам, я фантазировала, что миссис Делаханти – это наша мама. Помню день, когда она читала нам «Большой красный пес Клиффорд». Закончив, вместо того чтобы задавать вопросы о том, что мы услышали и поняли, как она обычно делала, она спросила нас, позавтракали ли мы тем утром.

– Не-а, – ответила Ферн. – Любому человеку достаточно кушать дважды в день, а если кушать больше, то ты обжора.

Она повторила мамины слова, конечно. Помню, как украдкой взглянула на маму, занятую чтением журналов, и желудок свело.

Затем миссис Делаханти спросила, где мы спали.

– На диване, – ответила Ферн. Она не выражала ни намека на беспокойство. Помню, я тогда подумала, как же здорово – не понимать всего. И как опасно.

Миссис Делаханти в лице не изменилась, но голос ее повысился на тон.

– О, и чей же это диван?

Ферн пожала плечами.

– Смотря чей дом.

Библиотекарь посмотрела на меня. Я опустила взгляд в пол.

Немного погодя миссис Делаханти встала и подошла к маме. Я зарылась головой в книгу, боясь смотреть. Через несколько минут мама подошла и сказала, что нам пора уходить.

– Кто сказал библиотекарю, что мы бездомные? – спросила мама, когда мы вышли на улицу. Мы стояли по обе стороны от нее, держа ее за руки. Помню эту деталь, потому что она необычная. Мама любила, чтобы мы с Ферн держались за руки вдвоем – завидев нас, прохожие мило улыбались, и, казалось, это делало маму счастливой.

– Кто сказал библиотекарю, что мы бездомные? – повторила она.

Голос ее прозвучал резко, и помню, как Ферн начала беспокойно ерзать и повторять слово «бездомные» в своей странной манере. Мы свернули за угол на тихую улицу, и мама снова спросила, впившись ногтями в мою ладонь.

– Миссис Делаханти… она спросила нас… – начала я.

– Значит, это ты? – Мама резко повернулась ко мне.

Я посмотрела на Ферн. Она была напугана и растеряна. Она никому не сказала, что мы бездомные; не использовала конкретно это слово. Она не понимала, что это ее вина.

Я кивнула.

Мама отпустила наши руки и наклонилась.

– Ты глупая, глупая девчонка! Эта женщина, может, и милая, но она хочет забрать вас у меня. Ты этого добиваешься?

Я покачала головой.

– Хочешь в приемную семью, к какой-нибудь ужасной тетке, которая не будет тебя любить? И больше никогда меня не увидеть?

Ее лицо исказилось в гримасе ярости, брызги слюны полетели мне в глаза.

– Нет! – закричала я. Конечно, я хотела быть с ней. Моим самым большим страхом была разлука с мамой. Она была права, а я была просто глупой. – Прости, прости меня, мамочка!

– Пойдем домой, Ферн, – сказала она, схватив Ферн за руку.

Я побежала за ними, пытаясь взять маму за руку, но она убрала ее в карман. Я шла за ними всю дорогу до дома и плакала. Мама даже не вздрогнула, когда я бросилась к ее ногам, при этом сильно ушиблась коленом.

Когда мы вернулись домой, – не помню, у кого мы остановились и почему их не было там тем вечером, – мама приготовила ужин на двоих. Когда я спросила, могу ли я немного поесть, она повела себя так, будто меня там не было. После этого она искупала Ферн и прочитала ей сказку на ночь. Мама редко нас купала и никогда не читала нам сказки. Я забралась на диван, чтобы послушать, но мама так грубо меня оттолкнула, что я упала на половицы, ударившись больным коленом. Я плакала так сильно, что болел живот, но она продолжала читать. Закончив, она уложила Ферн и вышла из комнаты.

Каким-то образом я поняла, что в кровать лезть не нужно, и в конце концов так и уснула на полу. Когда я проснулась, Ферн лежала рядом, обнимая меня худенькими ручками и зарывшись лицом в мои волосы. Она притащила одеяло и подушку с кровати и соорудила вокруг нас маленькую постель. Она держала меня в своих объятиях всю ночь до утра.

Многие думают, что я защитник Ферн. Но на самом деле каким-то странным, но забавным образом это она была моим защитником.

Ферн

Ровно в 18:15 я открываю белую калитку из штакетника во двор Роуз и Оуэна и шагаю по дорожке из красного кирпича. Я ужинаю у Роуз по понедельникам, вторникам и четвергам, если только она не уезжает в командировку или не задерживается на работе, в таком случае мы все отменяем. Попытки перенести ужин на другой вечер, как показал печальный опыт, не увенчались успехом. Строгий распорядок дня – это краеугольный камень моего спокойствия и уравновешенности. У Роуз и Оуэна прекрасный дом, будто с обложки журнала «Дом и сад», даже несмотря на то что газон уже не такой ухоженный, как до отъезда Оуэна. Он косил и подравнивал траву раз в две недели в зимний сезон и еженедельно летом, но сейчас он работает и живет в Лондоне. Тем не менее газон – это единственное, что омрачает картину. Промасленный пол веранды подметен; рядом с дверью стоит плетеная корзина для зонтов, рядом с корзиной – обувница, а на ней перевернутой стоит пара неношеных красных резиновых сапог. Роуз очень гордится тем, как она ведет дом и хозяйство, говорит, это все идет из детства, что, мягко говоря, звучит странно. Я тоже придерживаюсь высоких стандартов порядка и чистоты в своем доме, но примером для журналов меня не назовешь.

Одним прыжком я преодолеваю три парадные ступеньки. Когда я открываю дверь, меня встречает Альфи, и я опускаюсь на колено, чтобы погладить его. Даже пес у них идеальный: с блестящей шерстью и смешным красным ошейником с платком на шее.

– Привет, Альфи! – приветствую я его, и он запрыгивает ко мне на колени, а когда я встаю, с восторгом бегает вокруг меня. Когда Роуз с Оуэном взяли пса, сестра настаивала, что тот должен жить на улице.

– Видела когда-нибудь, чтобы собаки породы кавапу жили на улице? – шепотом спросил меня Оуэн.

– Никогда, – ответила я, – но и других кавапу, кроме вашего, я не знаю, так что это вопрос с подвохом.

На кухне Роуз сидит на корточках перед духовкой с двумя огромными рукавицами на руках, наблюдая за курицей на гриле.

– Я пришла! – объявляю я.

Роуз вздрагивает, едва не упав вперед на плиту.

– Ферн! Ты напугала меня до смерти!

Роуз встает, глядя на меня хмуро. Хмуриться она умеет. Даже когда смеется, между ее бровями пролегают две маленькие вертикальные линии, будто ее лицо боится чрезмерно веселиться. Оуэн говорил, это потому, что она постоянно обо всех беспокоится. Я знаю, она за него переживает. Знаю, потому что всякий раз, когда она говорит о его работе в Лондоне, то улыбается чересчур широко и затем резко меняет тему. А еще Роуз очень беспокоится обо мне. Как-то раз я услышала, как она сказала кому-то по телефону, что из-за меня поседела (хотя волосы у нее вовсе не седые, к тому же из-за стресса волосы не седеют; однако стресс может привести к телогеновой алопеции – это такое состояние, когда волосы выпадают в три раза сильнее, так что из-за меня она могла облысеть, но никак не поседеть).

– Принесла молоко? – спрашивает Роуз. На ней белая рубашка и черные кожаные штаны, по дому она ходит босиком. Она всегда носит какие-нибудь вариации черно-белого, изредка может добавить в свой гардероб оттенки бронзового или бежевого. (Я бы местами добавила стразы.) Роуз – дизайнер интерьера, но «из тех, кто разрабатывает дизайн офисных помещений, а не из тех, кто подбирает декоративные подушки». Исходя из того, как часто и горячо она это акцентирует, я делаю вывод, что для нее это важное отличие. А потому я никогда не упоминала, как сильно люблю декоративные подушки.

– Молоко? – повторяет она, пока я смотрю на нее, недоуменно моргая. – Я звонила тебе полчаса назад. Ты сказала, что заскочишь по пути в продуктовый.

Интересно. Я ничего такого не помню. Для такого привередливого и требовательного человека я бываю порой на удивление рассеянной. Это странно. У меня фотографическая память на имена и лица, я могу найти любую книгу в библиотеке по одному только имени персонажа или описанию обложки, но зачастую, выходя по утрам из дома, оставляю дверь настежь открытой. (Соседка миссис Хейзелбери пару раз звонила мне на работу, испугавшись, что меня ограбили, а потом взяла за правило закрывать за мной дверь.) Роуз говорит, что рассеянность лишь придает мне обаяния, но меня это только раздражает. Я ненавижу это ощущение, когда не знаю, что у меня на уме, когда не могу себе доверять, даже несмотря на тот факт, что мне нельзя доверять.

– Забудь, – говорит Роуз, улыбаясь. – Куплю после ужина. Она достает из холодильника готовый салат с киноа и ставит его на стол. – Итак, расскажи мне что-нибудь о своем дне.

Мне нравится, как Роуз выбирает слова. Обычно люди спрашивают: «Как прошел день?» – до боли поверхностный и неглубокий вопрос. А рассказать кому-то что-то о своем дне, с другой стороны, это уже что-то более конкретное. Я подумываю рассказать Роуз об общении с предполагаемым бродягой в библиотеке, но поскольку существует большая вероятность того, что на меня посыплется гора вопросов, я выбираю другую тему для разговора.

– Я выяснила, кто зачеркивал ругательства в книгах.

Роуз пробует салат на вкус.

– О, и кто же?

– Миссис Миллард, – отвечаю я. – Из сообщества пенсионеров. У нее еще родинка такая на щеке, из которой волоски растут. Она опустила книгу в ящик возврата после встречи книжного клуба, а я как раз стояла рядом. Я увидела, что слова перечеркнуты, и сказала ей об этом. Она не стала отрицать. Я сказала ей, что она должна заплатить за замену этого экземпляра, а если увижу еще хоть одну книгу с ее каракулями, то приостановлю действие ее пропуска в библиотеку!

– Отличная работа, офицер Касл.

Технически Роуз могла сказать «констебль», но я понимаю, что она имеет в виду.

– Никто не смеет портить библиотечную собственность в мою смену.

Роуз улыбается. Она очень красивая. Невысокого роста, с круглым лицом, большими глазами и каштановыми волосами. Мы не выглядим как близнецы (многие нам об этом говорят). Я высокая, с узким лицом и светло-рыжими волосами. По правде говоря, единственная схожесть во внешности у нас – это глаза. Бледно-голубые, как морская вода на мелководье на белом песчаном пляже (один из бывших Роуз однажды так сказал, и я подумала, что это лучшее описание, что я когда-либо слышала для этого цвета глаз).

– Почти готово, – говорит Роуз, доставая ланцет и полоску для определения глюкозы в крови.

У Роуз диабет первого типа. Это значит, что ее поджелудочная железа вырабатывает мало или совсем не вырабатывает инсулин, который необходим организму для функционирования. Чтобы компенсировать его недостаток, Роза вынуждена дважды в день делать себе инъекции инсулина, проверять уровень сахара в крови до десяти раз в день и строго контролировать тип пищи и время приема. Это отнюдь не просто, но она никогда не жалуется. Готовая уколоть палец, чтобы измерить уровень сахара, сестра предупреждающе поднимает на меня глаза, и я, как всегда в такие моменты, отправляюсь бродить по дому (при виде крови меня тошнит).

Войдя в гостиную, я отмечаю, каким пустынным стал дом без Оуэна, даже спустя столько месяцев. Я любила Оуэна, несмотря на многие не самые приятные его качества, такие как склонность закинуть руку мне на плечо в самый неожиданный момент или отказ называть меня по имени, предпочитая вместо этого «Ферни», или «Фернстр» или «Ферминатор». Мне всегда казалось, что это одна из величайших загадок жизни – кого мы любим. Пробираясь обратно к кухне, я чуть не споткнулась о стоящий на полу открытый чемодан, частично заполненный обувью, и сложенный чехол для одежды. При виде чемодана у меня сводит желудок.

В пятницу Роуз уезжает в Лондон на четыре недели, чтобы повидаться с Оуэном. Один полный лунный цикл. Знаю, что она волнуется и предвкушает, поэтому пытаюсь радоваться за нее, но мы никогда еще не разлучались на целых четыре недели, даже когда Роуз и Оуэн поженились. Свадьба проходила в Таиланде, там же они провели, так сказать, «коллективное свадебное путешествие», с присутствием всех гостей (включая меня). Я стараюсь не думать о том, что может пойти не так, пока ее нет, что, в свою очередь, наводит на воспоминания о том, что произошло той ночью, и неожиданно осознаю, что больше ни о чем другом думать не могу. Я не хочу, чтобы она уезжала.

– Ужин готов!

Я кладу чехол для одежды в чемодан и в этот момент замечаю бутылочку. Белая бутылочка с розовой этикеткой, на которой изображена женщина с полной грудью и изогнутым животом. Я поднимаю ее и читаю: «ЭЛЕВИТ. ДЛЯ ПОДДЕРЖКИ НА РАЗНЫХ СТАДИЯХ БЕРЕМЕННОСТИ».

– Ферн, ужинать!

Я стою как вкопанная.

– Роуз, ты беременна?

Думаю, это было бы не смешно. Роуз двадцать восемь лет – более-менее подходящий возраст. Я смотрела телевизионные программы о том, как снижается фертильность после тридцати лет. Вполне очевидно, что врачи рекомендуют женщинам, состоящим в браке и желающим иметь детей, начинать как можно раньше. Когда удивление немного проходит, я чувствую, как меня охватывает нечто, похожее на возбуждение и волнение. Ребенок. Я всегда была неравнодушна к детям. Их простота восприятия, умение говорить прямо, без задней мысли или заготовленной речи. Само собой, я давно смирилась с мыслью, что у меня не будет своего ребенка, а вот ребенок Роуз – это лучшее, что может случиться.

Я возвращаюсь на кухню и молча изучаю сестру. Не сказать, что она набрала вес. С другой стороны, если верить здравому смыслу, утренняя тошнота может препятствовать набору веса в первые месяцы. Может, она последние недели и чувствовала дискомфорт, испытывая отвращение к привычной еде, но держала это в секрете, ожидая подходящего момента рассказать? Но Оуэна нет уже несколько месяцев. Что бы это значило?

– Полагаю, ты нашла «Элевит»? – отвечает Роуз не сразу. – Врач посоветовал, если хочу забеременеть. К сожалению, – продолжает она, – этого еще не случилось.

– Так… ты пытаешься забеременеть? – спрашиваю я.

Роуз берет тарелки и несет их к столу.

– Не хотела тебе говорить, пока… хотелось рассказать, когда будет что объявить. Оказалось, забеременеть не так просто, как я надеялась.

– О! – Я сажусь за стол. – Из-за диабета?

– Вообще-то нет. Оказывается, у меня ПНЯ – преждевременная недостаточность яичников. – Она предлагает мне соус, но я мотаю головой.

– Преждевременная недостаточность яичников, – повторяю я. В воображении тут же появляется ряд морщинистых яиц с седыми волосами и крохотными тросточками. – Что такое преждевременная недостаточность яичников?

– Если в общем, это значит, что у меня яйцеклетки как у пятидесятилетней женщины, – отвечает Роуз. – Не очень хорошего качества, к тому же их немного. Мы можем попробовать ЭКО, но это зависит от того, смогут ли у меня извлечь хорошие яйцеклетки. На данный момент врачи не уверены, что мои яйцеклетки переживут этот процесс.

Теперь я воображаю, как яйца лежат на смертном одре на больничных койках. В ряд, мои потенциальные племянники и племянницы.

– Это печально.

Роуз откладывает вилку.

– Да, – говорит она. – Печально, не правда ли?

– Значит… если у тебя такое… состояние, то у меня тоже? Мы ведь близнецы.

– Нет, – отвечает Роуз. – Ну, то есть возможно, но маловероятно. Можешь пройти обследование, если тебя это беспокоит.

Конечно, меня это не беспокоит. У меня прекрасное здоровье, к этому я отношусь очень серьезно. Мой личный режим поддержания здоровья включает в себя ежегодный осмотр у терапевта, дважды в год – у стоматолога, также дважды в год визит к гинекологу и осмотр груди. Из физических упражнений – пешие прогулки до работы и обратно, что составляет пять километров. Еще я дважды в неделю занимаюсь карате. В дополнение к этому каждое утро по полчаса я занимаюсь виньяса-йогой – ввиду ее многочисленных преимуществ, таких как растяжка мышц и сохранение ясности ума. Так что о преждевременной недостаточности яичников мне можно не беспокоиться. К тому же заводить детей я не планирую. Я никогда не была беременна. Я занималась сексом три с половиной раза (был первый раз наполовину, и этого более чем достаточно). Все три с половиной раза были с одним и тем же парнем – студентом-медиком по имени Альберт, с которым я встречалась четыре месяца десять лет назад, и то, если так можно назвать совместные выходные, которые мы проводили за учебой, игрой в странную игру судоку и, конечно же, сексом. Признаюсь, мне было любопытно узнать о сексе до встречи с Альбертом, но я была досадно удивлена тем, что занятие это странное и не особо приятное. Альберт же, казалось, наслаждался им куда больше меня, но ни один из нас не достиг никакой эйфории, о которой я читала в любовных романах. Тем не менее я наслаждалась игрой в судоку, оказалось, ему это тоже нравилось, поэтому я была озадачена, когда четыре месяца спустя он внезапно перестал отвечать на мои звонки и опускал голову, когда мы встречались в библиотеке. Когда я поговорила об этом с Роуз, она объяснила мне, что мужчины могут быть непостоянными, а если все, что показывают в американских подростковых телевизионных шоу, правда, то так тому и быть. После этого я перестала беспокоиться о мужчинах и уж тем более о детях.

Я не способна вырастить ребенка, вот и все. Я смирилась с этим. Но неожиданно мой интерес к детям возрос. Если мои яйцеклетки окажутся молодыми… может, им, в конце концов, найдется применение? Может, это мой шанс отплатить Роуз за все, что она для меня сделала?



Я плохо сплю, и это меня очень беспокоит. Я прочитала об этом всю возможную литературу и опробовала все методы. Ложусь спать в одно и то же время каждый вечер, регулярно занимаюсь спортом, избегаю смотреть в экран телефона перед сном и кофеина после обеда. И все же проблема не отступает. Словно некая жестокая карма.

Засыпаю я обычно нормально, проблема в пробуждении. Я просыпаюсь по несколько раз за ночь, причем резко; тело мое напряжено, дыхание учащенное. Как правило, я ворочаюсь с боку на бок, запутываюсь в простынях, будто в смертельной схватке пытаюсь их задушить. Около часа уходит на то, чтобы восстановить дыхание и успокоиться настолько, чтобы суметь снова заснуть.

Я никогда не просыпаюсь с криком, как это бывает в кино. В таком смысле тишина – самое страшное. Она напоминает о той тихой ночи у реки, когда мне было двенадцать лет, когда я совершила тот ужасный поступок.



В обычные рабочие дни я прерываюсь на обед всего на полчаса, за это время съедаю сэндвич с медом и батончик мюсли, сидя за своим столом и избегая обеденной болтовни с коллегами (правда, удается это не всегда). Но по пятницам все по-другому. В этот день большинство библиотекарей уходит обедать в отель «Брайтон». Сегодня туда отправляются Гейл, Линда, Бернадетт и Тревор. Самые «общительные». Один из нас должен остаться, чтобы «держать оборону», и неделю за неделей я с радостью выдвигаюсь добровольцем. Я наслаждаюсь тишиной и покоем. Тем не менее мне стал нравиться ритуал, когда меня зовут пойти с ними, а затем быстро и без обид отвечают: «Ну разумеется!» и уходят. И похоже, сегодня все идет по плану. Я отвечаю привычное: «Нет, спасибо!», но вместо: «Ну разумеется!» Кармель говорит:

– Пойдемте с нами, Ферн, вам понравится!

Кармель – моя начальница. С тонким и строгим лицом она похожа на лишенную чувства юмора директрису интерната из старых английских романов. На подбородке у нее излишняя растительность, изо рта пахнет кофе, а большую часть рабочего времени она толкает по залам свою тележку, огрызаясь на посетителей, которые обращаются к ней за помощью. Кармель говорит, что наша работа заключается в том, чтобы складывать книги и помогать людям с ксероксами.

– Библиотека – это не только книги, – сказала она мне однажды, и я тогда громко рассмеялась. Хорошо, что, в отличие от директрисы интернатов, чувство юмора у нее имеется.

У моей прежней начальницы, Джанет, было круглое, доброе лицо и огромная грудь, она напоминала добрую матрону, ухаживавшую за солдатами в послевоенном лазарете. Джанет прочитала все книги в библиотеке и говорила сотрудникам, что мы солдаты на передовой в войне против безграмотности и отсутствия воображения. Однажды я рассказала об этом Кармель, и она нахмурилась так, будто пыталась решить сложную математическую головоломку.

– Ферн? – выводит меня из задумчивости Кармель. – Взгляните на меня, пожалуйста.

Я не свожу глаз с экрана компьютера и начинаю быстро печатать, делая вид, что занята таким срочным делом, что меня нельзя отвлекать, даже Кармель. Эта техника успешно срабатывает примерно в пятидесяти процентах случаев. Шансы невелики, но в этом своего рода утешение: заполнить неловкое молчание, яростно стуча по клавиатуре, и пережить воцарившееся надо мной ожидание. Наконец Гейл приходит мне на помощь:

– Ладно! Мы ведь не хотим потерять наш столик? Линда, возьми сумочку Кармель.

Я продолжаю печатать. Боковым зрением вижу, что Кармель все еще наблюдает за мной, но, к счастью, Гейл затягивает ее в общую суматоху, и они все уходят.

Весь следующий час в библиотеке царит тишина, так что у меня есть время провести кое-какие исследования за компьютером. Я заядлый книгочей, но даже я готова признать, что, когда дело доходит до исследований, трудно найти более полезный инструмент, чем интернет. Прошло три дня с тех пор, как Роуз рассказала мне о своих проблемах с фертильностью, и двенадцать часов с тех пор, как она села на самолет до Лондона. Я использовала это время, чтобы тщательно изучить вопросы, связанные с рождением ребенка для сестры. Как выяснилось, вариантов много. Можно быть суррогатной матерью, то есть использовать свою яйцеклетку… или можно быть гестационным носителем – это когда имплантируют эмбрион, зачатый с помощью донорской яйцеклетки. Если использовать собственную яйцеклетку, то можно забеременеть с помощью искусственного оплодотворения, при котором сперма предполагаемого отца вводится в тело… или можно использовать экстракорпоральное оплодотворение, когда имплантируется предварительно оплодотворенная яйцеклетка. В некоторых случаях суррогатная мать вступает в половой контакт с предполагаемым донором спермы, но это происходит крайне редко – какое облегчение. Как бы я ни любила Оуэна и как бы сильно он ни хотел, чтобы использовали именно его сперму, мысль о половом акте с ним на удивление отталкивающая.

После долгих раздумий, составив таблицу «за и против» для каждого варианта, я пришла к выводу, что самым простым способом зачать ребенка для Роуз будет забеременеть естественным образом от мужчины, который не Оуэн. Этот способ не потребует запредельных затрат, никакого медицинского лечения, никакого участия Роуз или Оуэна, совсем. Вообще, если получится забеременеть достаточно быстро, вот так новость будет для Роуз! Какое счастливое возвращение домой! Разумеется, для полового акта мне потребуется мужчина, но это ведь не должно составить труда. Судя по всему, мужчины отчаянно в этом нуждаются. Их можно найти в любом баре или клубе, рыщущих в поисках женщин, с которыми можно совокупиться без обязательств. К сожалению, я не хожу в бары и клубы. Но наверняка мужчин можно встретить и в других местах.

Я продолжаю изучать волнующий меня вопрос, когда остальные сотрудники возвращаются с обеда; от них пахнет пивом и чесноком и разговаривают они на несколько децибелов громче, чем когда уходили. Я продолжаю читать, так как, судя по тому, как все потихоньку улизнули кто куда, никого не волнует, чем я занята. Даже вечно крутящуюся рядом Кармель с ее тележкой практически не видно всю вторую половину дня. Так что я с головой погружаюсь в изучение сайта знакомств под названием «Тиндер», как вдруг у стойки появляется посетитель.

– У меня возникли трудности с принтером.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Девяносто девять процентов обращений к стойке регистрации касаются принтеров и ксероксов. Последние хуже всего, поскольку каждый посетитель должен пополнить монетами чертову маленькую карточку и привязать эту карту к своему счету – процесс, который никто, включая меня, не знает, как выполнить успешно. Поэтому я предпочитаю не связываться с такими запросами. Я не просто не понимаю их, они до смерти утомительны. Последнее время, когда кто-то из посетителей задает вопрос о принтерах или ксероксах, я делаю вид, будто мне показалось, что меня зовут, и, извиняясь, убегаю. Так я собиралась поступить и сейчас, но неожиданно узнаю акцент и идеальное произношение этого человека.

– Уолли! – восклицаю я.

Он улыбается, хоть и сдержанно, и мое внимание привлекают его зубы. Такие ровные и белоснежные. Никаких кусочков еды, застрявших у линии десен. Похоже, он заботится о своих зубах. Если бы я увидела их в тот день, то ни за что не приняла бы его за бездомного (хотя он по-прежнему в той шапке и мешковатых джинсах).

– Вы снова в этой шапке.

Уолли делает паузу, трогая шапку, будто проверяя, на месте ли она.

– Эм-м-м, ага.

Судя по тону, он слегка обижен. Удивительно, на что только люди не обижаются. Например, спросить у человека его возраст или вес – по-видимому, верх грубости, что совершенно бессмысленно. Зачем делать тайну из того, что буквально выставлено на всеобщее обозрение? Тем не менее эти правила существуют, и, кажется, все понимают, что можно спрашивать, а что нельзя.

Все, кроме меня.

– Вы американец, – говорю я, надеясь, что это а) не оскорбительно, и б) отвлечет от замечания о шапке.

Уолли просто кивает. Как и в прошлый раз, его взгляд устремлен прямо, через мое левое плечо. Вообще-то я не против. Некоторые люди так и жаждут зрительного контакта, и это облегчение – иметь возможность не смотреть прямо в глаза.

– Что привело вас в страну Оз? – спрашиваю я, довольная своим комментарием, его причудливостью и непринужденностью, но Уолли вовсе не выглядит очарованным.

– Моя мать была австралийкой, – говорит он. – А отец американец. У меня двойное гражданство. – Он поправляет очки на носу. А он довольно симпатичный, в каком-то смысле. Неудивительно, что я только сейчас это заметила – обычно мне требуется время, чтобы понять, что человек красив. Недавно Роуз рассмеялась, когда я сказала, что Брэдли Купер неплохо выглядел в фильме «Звезда родилась». «Ты только сейчас это заметила?» – спросила она, вытирая глаза. Честно говоря, как по мне, гораздо смешнее то, как большинство людей делают скоропалительные выводы, не удосужившись сначала подумать, почему им так показалось.

В этот момент Гейл решает подойти и спросить, может ли она чем-то помочь. Обычно я очень благодарна, когда она приходит мне на помощь, но сегодня я расстроена, потому что она тем самым напоминает этому мужчине, зачем он подошел к стойке регистрации.

– Ах да, – отвечает он, снова обращаясь ко мне. – Принтер.

– Пробовали нажать кнопку «печать»? – Я не в состоянии скрыть скуку.

– Да.

– Проверили, подключены ли к правильному принтеру? У каждого из них свой номер, они напечатаны на ламинированной табличке, там, на стене.

– Проверил.

Я уже подумываю сказать, что сеть отключилась. Пару недель назад так и случилось, и это был лучший способ уйти от вопросов о принтерах и ксероксах за все время моей работы здесь. К сожалению, это длилось недолго. Я уже собиралась было воспользоваться этой уловкой, как вдруг замечаю, как Кармель топчется неподалеку, наблюдая за нами, и тяжело вздыхаю.

– Ладно, давайте посмотрим.

Я следую за Уолли к его компьютеру. Когда я в последний раз его видела, он мне показался долговязым и тощим, но сейчас, шагая позади него, я замечаю, что он куда более атлетичен. Такой же высокий, как те игроки в гольф, за которыми я с удовольствием наблюдаю по телевизору во время Кубка президента. Широкие плечи, узкий торс, крепкие ягодицы. Я наслаждаюсь этим видом, пока мы не подходим к ноутбуку Уолли, и мне снова становится скучно. Я пробую отправить документ на печать и, когда это не срабатывает, лезу в настройки. Думаю, что провожусь так пару минут, а потом объявлю ему, что не получается, пусть приходит завтра. Тем временем, на случай, если Кармель бродит где-то рядом, я с хмурым видом смотрю в экран, будто глубоко задумалась. По факту так и есть. Я думаю о «Тиндере». Очевидно, мне придется создать профиль с фотографией, что не должно быть слишком сложно. Попрошу Гейл сделать фото. Потом проверю кандидатов. Хорошо бы выбрать кого-нибудь симпатичного, в смысле не для меня, а чтобы ребенок был красивым. Хотя бы пара извилин в мозгу, хорошее здоровье.

– Что, ради бога, вы делаете? – спрашивает Уолли, что раздражает, так как Кармель может услышать.

– А на что это похоже? – фыркаю я. – Пытаюсь распечатать ваш документ!

Я нажимаю на клавишу, и на экране появляется файл.

– Рокко, Райан, – читаю я имя, написанное в верхней части документа, и изучаю остальной текст. Похоже на какое-то предложение, целый список с профессиональными навыками. Я изучаю их и, пораженная, поворачиваюсь к Уолли:

– Вы программист?

– Да.

– И просите меня помочь вам с компьютером?!

– Я прошу помочь не с компьютером, – отвечает парень, – а с принтером.

– Да какая разница!

– Понятно, – вздыхает Уолли. – Кажется, у нас ничего не получается.

Несмотря на раздражение, я нахожу невероятно привлекательным и приятным тембр его голоса. Едва заметное движение губ, отчетливое произношение каждого слога, а как он выговаривает «ч» – это прекрасно! Я закрываю глаза. «Ничего не получается…»

– Извините, мисс, – зовет меня сидящий напротив пожилой мужчина. – У меня что-то с компьютером…

Я открываю глаза.

– А я тут при чем? Он тут программист.

Старик переводит взгляд на Уолли, тот закатывает глаза, но затем садится на корточки перед его компьютером. Через минуту старик благодарит его, а Уолли отвечает ему со своим славным акцентом: «Конечно, не за что!»

«Конечно! Не за что!»

Старик улыбается ему, Уолли кивает в ответ.

Их взаимодействие наводит меня на мысль.

– Вы ищете работу, так? Можете работать здесь! Специалистом по принтерам и ксероксам. Живете неподалеку?

Уолли поправляет очки на носу. Делает он это с поразительной регулярностью.

– Наверное.

– Наверное? – Меня никогда не перестанет удивлять то, как люди иногда понимают все на лету. Вот мне, например, нужно время, изучить вопрос со всех сторон и, если возможно, изложить его человеку в виде вопроса, чтобы убедиться, что я все верно поняла. Задним умом я осознаю, что всегда могу ошибиться, а последствия такого, как я уже поняла, могут оказаться катастрофическими. – Что значит «наверное»?

– Я живу в фургоне. Сейчас он на улице. Так что, наверное, можно сказать неподалеку.

– Вы живете в фургоне, – повторяю я, переваривая необычную для меня информацию. – Так вы и правда… бездомный?

– Нет, я не бездомный.

– Но вы не живете в доме. Разве это не делает вас бездомным?

Я чувствую себя победителем. Мне не давала покоя мысль о том, что я ошибочно предположила, что он бродяга. Знаю, у меня есть склонность неправильно интерпретировать вещи, но если одним очередным случаем того, как я не могу доверять собственным суждениям, станет меньше, то это, несомненно, будет победой.

– Технически я без дома, – отвечает Уолли. – Но фургон и есть мой кров. И, к вашему сведению, жизнь в фургоне имеет много достоинств. – Он начинает по пальцам перечислять эти достоинства: – Фургоны доступны по цене (большой палец). У них низкий выброс углекислого газа (указательный). Они дают свободу… (средний палец)…путешествовать (безымянный). А значит, я могу работать внештатно, выбирать свой график (мизинец). (Убирает руки в карманы.) – Так что спасибо за предложение, но я предпочитаю работать фрилансером.

Я стараюсь сосредоточиться на словах, которые он произносит, а не на акценте, но это трудно.

– Хотите сказать… вы сами выбрали жить в фургоне? И другие люди так делают?

– Конечно. Посмотрите в инстаграме[1] под хештегом vanlife. Многие люди моего возраста так живут.

Я смотрю на него хмуро. На вид Уолли примерно моего возраста, может, на несколько лет старше. Удивительно, что человек в возрасте около тридцати лет – да еще и компьютерный программист! – может выбрать такой неординарный образ жизни.

– Ну и… что это за фургон?

– «Комби». У меня есть кровать, кухонный уголок, стол, за которым можно поесть. Чтобы принять душ, пользуюсь общественными местами, как здесь, в библиотеке. Для стирки белья хожу в прачечные. И вода из насоса, чтобы мыть посуду. Это не так сложно, как многие думают.

Я все еще сомневаюсь.

– А где вы его храните?

– В данный момент он на парковке на улице. Ночью я паркую его у Объединяющейся церкви на Уилсон-стрит, там разрешают парковаться по ночам. Днем я стараюсь найти парковку на весь день или перемещаю фургон каждые два часа.

– Звучит… утомительно.

– Такой уж образ жизни я выбрал.

– Ну ладно. – Я киваю, делая большие глаза, чтобы показать, что он меня убедил. – Боюсь, я не смогу вам помочь. Если только вы не ищете книгу? Тогда это ко мне. – Настроение мое тут же улучшается. – Что любите читать, Уолли?

Он хмурится.

– О нет, спасибо.

– Нет, спасибо?

– Я не особо… читаю.

Я смотрю на него во все глаза.

– Не особо читаете?

Конечно, я знаю, что есть люди, которые не читают. Есть, например, такие, кто не могут или не умеют читать. Есть те, кто утверждает, что очень заняты и на чтение книг у них нет времени, и вместо этого проводят время за просмотром «Netflix» и пролистыванием социальных сетей в своих телефонах и планшетах. Кто-то говорит, что так много читает на работе, что уже не в состоянии читать что-то еще. Но, судя по документу на компьютере, Уолли умеет читать. Отсюда и мое замешательство.

– Вы слабоумный, что ли? – Знаю, что говорить «глупый» нельзя, это грубо.

Уолли, кажется, потрясен.

– Мой IQ сто сорок один.

– М-м-м… хм.