– Думаешь, он тебе изменяет? – спросила Пернилла. – С ней?

– А ты как думаешь?

– Ты сама говорила, что вы с лета не занимались сексом. А тут эта молодая горяченькая блондинка. Она балдеет от него, ясное дело. Трудно устоять. Он же мужик.

– Спасибо, мне полегчало.

– Жене под сорок, у нее кризис, а тут молодое упругое тело на пятнадцать лет моложе.

Я посмотрела на воду.

– Да, сделать выбор нетрудно, – произнесла я задумчиво.

– Или есть какое-то иное объяснение, – продолжала Пернилла. – И его никогда не интересовал никто, кроме тебя. Думаешь, он вправду с ней спит?

Я закурила третью сигарету, чувствуя на себе взгляд Перниллы. Держа сигарету между пальцами, я посмотрела на нее.

– Курение имеет весьма явственный успокоительный эффект, – произнесла я. – Знаешь, какой процент пациентов психушки начинает там курить? У нас в пятом отделении была курилка. Или приходилось выходить на балкон с высокой решеткой, напоминавшей куриную клетку. Все, чтобы удержать нас от соблазна прыгнуть с четвертого этажа.

Подумав, я продолжила:

– Даже не знаю, что для Хелены было тяжелее: видеть меня в панике, накачанной лекарствами, или курящей, дабы успокоить нервишки.

– Она волновалась за тебя, Стелла.

– Да уж, в последнее время вам всем пришлось несладко из-за меня.

– Нет, не из-за тебя.

– Хенрик рассказал тебе, что случилось?

– Мне кажется, это ты должна была давным-давно все рассказать.

Я сделала последнюю затяжку, погасила окурок.

– Прости.

– Давай начнем с Алисы. Когда ты пришла ко мне, ты была уверена, что она умерла. Ты по-прежнему так думаешь.

В голове у меня мелькнула внезапная мысль, и я схватилась за телефон. Пролистала изображения и нашла сделанный мною скриншот.

Пернилла взяла у меня из рук мобильник и рассмотрела фото.

– Что это? Это она?

Выражение ее лица изменилось. Она увеличила изображение и чуть слышно ахнула.

– Вылитая Мария! – воскликнула она.

Пернилла посмотрела на меня.

– Что ты намереваешься делать? – спросила она. – Чего ты хочешь? Ты это знаешь?

– Да, – ответила я. – Я знаю, чего хочу.

– Расскажи.

– Я хочу принять горячую ванну.



Зайдя обратно в квартиру, я наполнила ванну водой. Попробовала ее рукой – почти кипяток. Я содрала с себя одежду, открыла окно в ванной, впустила осенний воздух, от чего по моей голой коже побежали мурашки. Потом взяла все те лекарства, которые Хенрик получил для меня в аптеке, и кинула их в помойное ведро под раковиной.

Я залезла в ванну. Вода обжигала кожу, у меня перехватило дыхание. Упершись руками в края ванны, я закрыла глаза и, часто дыша, опустилась в горячую воду.

Откинувшись назад, я смотрела в потолок, вдыхая холод, проникающий в открытое окно. От горячего пара все мысли таяли. Все вопросы, все чувства вины и стыда. Мой нелепый выбор, мои отчаянные попытки. Все неудачи, все глупое вранье.

Все бледнело и растворялось в воздухе.

Когда я вылезла, вода была уже совсем холодная. Зеркало запотело, я вытерла его. Увидела в нем женщину, которая вопросительно смотрит на меня.

Мне она была знакома, хорошо знакома. Я знала ее лучше, чем кто-либо другой. Об этой женщине мне было известно все. У нее не было от меня секретов, ей не удастся что-то скрыть от меня.

И я устала от нее.

Устала от ее бреда. От тех проблем, которые она создает, ее ограниченности, последствий ее поступков, меня все это достало. Она об этом знает. И я вижу по ней, что она все понимает.

Я держала руки перед собой. Сильные, крепкие. Они больше не дрожат. Я закрыла окно, обмоталась полотенцем, размашистыми движениями расчесала волосы. Открыла шкафчик, нашла ножницы. Провела по острию пальцем – лезвие разрезало кожу. Из ранки выступила капелька крови.

Ножницы острые.

То, что нужно.

Керстин

На несколько дней она осталась со мной. И вот теперь она заболела. Удачно, что она не села на поезд в Стокгольм. Пусть останется дома, пока не поправится.

Я прибралась. Вытерла пыль, пропылесосила, помыла полы и все расставила по местам. Даже цветы полила. Изабелла мне немножко помогла.

Дом ожил. Это невозможно описать иными словами. Я ожила. Несмотря на все трудности и скорбь по Хансу. Несмотря на то, что в последнее время у меня началась бессонница – все это время я буквально места себе не находила от постоянной тревоги.

Теперь мы с Изабеллой вдвоем. Всегда так и было. И ей полезно немного побыть в тишине. Ее поощряли в поисках «правды». Стоит ей только точно узнать, кто ее отец, почему он не принимал участия в ее жизни, как что-то изменится. Что, по ее мнению? Она даже не подозревает, о чем идет речь. А я-то знаю. Изабелла понятия не имеет, насколько ужасна правда. Если бы она это узнала, то раскаялась бы, что вообще задавалась этим вопросом. Человека, которого она называет своим настоящим отцом, ей не захотелось бы видеть. И, к счастью, этой встрече не суждено случиться.

Какой смысл препарировать мою жизнь, мой выбор, мои решения? Правда не дает желаемого освобождения. Это все ложь. Напротив, правда больно ранит. Правда рвет и крушит. Правда причиняет боль.

Родить ребенка может кто угодно. Вырастить ребенка, дать ему силу и характер, любить свое дитя – это совсем другое дело.

Ханс не был биологическим отцом Изабеллы. Но он стал для нее лучшим отцом, чем мог бы стать ее биологический отец. С ним я совершила ошибку. Ошибку, которую мне пришлось исправить. Но какой смысл копаться в прошлом? Из этого ничего хорошего не выйдет.

У Изабеллы и Ханса были прекрасные отношения. За это я благодарна. Он был для нее замечательным отцом. Разве ей этого недостаточно? Мне только хотелось бы, чтобы она чуть больше ценила меня. Показывала мне свою любовь, как делала в детстве. Мы любим друг друга. Она любит меня, я знаю. Но мне хотелось бы увидеть в ней проявления любви. Я хотела бы ощутить это. Мы с ней родная кровь.

Взгляды. Пикировка. Вопросы. Подозрения.

Раньше она такой не была. И в те дни, что мы провели вместе в Веллингбю, все было по-другому. Теперь вопросы сыплются на меня как дождь. Вдруг ей все надо знать. Я пытаюсь отвечать, как могу, а она все недовольна. Как она изменилась! Словно отравили чем-то. Это в ней пустила корни ложь, эта ложь все портит.

Конечно, я могла бы сидеть и грустить по поводу выбора, который я сделала. Но я не хочу предаваться этому занятию. Все вышло, как вышло. Разве лучше было бы Изабелле узнать раньше, что Ханс ее удочерил? В этом я далеко не уверена.

Я пытаюсь проявлять терпение. Это тяжело. Жизнь вообще нелегкая штука. Сегодняшняя молодежь избалована, им все подается на блюдечке с голубой каемочкой. Их взгляды непоколебимы и однозначны, но за ними ничего не стоит. Считают себя толерантными и открытыми – пока не выяснится, что кто-то с ними не согласен. Тут они начинают нас ненавидеть, чувствуют себя оскорбленными и униженными. Им плохо от того, чему их подвергли злые родители, и они пытаются доискаться до истины, осудить их.

Пора повзрослеть, говорю я. Хватит сидеть и плакать, вам не о чем печалиться. Вы ничего не знаете о том, что такое страдания.

Моя собственная мать была никчемной. Пьянчуга и потаскуха. Однако я же вот нормальной выросла. Никогда в жизни я не пошла бы к психотерапевту, чтобы поплакаться о том, как она меня обижает. Никогда не стала бы открыто ставить под сомнение ее личный выбор. Так не делается. Это дико. Позволить чужому человеку копаться в самом сокровенном. Позволить чужаку дать все ответы на твои вопросы. И так ясно, что это глупо. Это неестественно.

Но я проглатываю обиду. Матери часто приходится терпеть.

Знаю, что Изабелла считает меня наивной, когда я высказываю свое мнение по поводу ее одежды. Но для меня было шоком увидеть, насколько она изменилась по сравнению с той девочкой, которая когда-то уехала из дома.

Если бы вопрос стоял только о моде, я бы еще поняла. Может быть. Но она стала такая желчная, такая колючая – совсем не похожа на себя. Словно она хочет измениться. Словно она хочет стать кем-то другим.

Я бы не удивилась, если бы увидела у нее татуировку или пирсинг. Но и здесь я стараюсь сдерживаться. Вместо того, чтобы ругаться, я подаю ей чай и забочусь о ней. Скоро она поправится. Скоро она станет самой собой.

Она вернется ко мне. В конце концов все образуется. Само собой, она мечтает поскорее вернуться в Стокгольм, но я стараюсь жить сегодняшним днем. Пытаюсь научить ее поступать так же.

Отдыхай.

Пей свой чай.

Носи теплые носки.

Остальное образуется.

Все снова будет хорошо. Об этом я позабочусь.

Скоро все станет как прежде.

Стелла

Длинный спиралевидный локон упал на пол.

Пряди сыпались одна за другой.

Закончив, я разглядела в зеркало результат.

Потом надела вещи, принесенные Хенриком. Черные облегающие брюки, белую майку и серую толстовку.

Из кухни доносился божественный запах спагетти, чеснока, креветок, сыра, помидоров и приправ. В животе начало урчать. Я проголодалась.

Увидев меня, Пернилла застыла с открытым ртом.

– Стелла, что ты наделала?

– Захотелось изменений, – ответила я и засунула в рот креветку.

Пернилла потрогала рукой мои волосы.

– Давненько ты не носила такой короткой стрижки. Со старших классов, – произнесла она. – Помнишь школьное фото?

– Еще бы не помнить.

– Смело или глупо, не знаю. Но на этот раз тебе идет. Ты выглядишь другой.

– Я чувствую себя по-другому.

Наевшись, я взяла свою сумку. Достала ноутбук и ежедневник, вспомнила, что когда-то у меня была работа. Я перелистала ежедневник. Кажется, сто лет прошло с тех пор, как я пользовалась им каждый день. Записывала на прием пациентов, делала пометки – в нем была моя жизнь. В ежедневнике лежит свернутая бумажка. Я вынула ее и развернула. Сообщение о моей смерти. Понятия не имею, кто тот человек в дождевике и почему он хотел, чтобы я умерла, но я не желала больше бояться.

– Не забудь позвонить Хенрику, – напомнила Пернилла. – Если ты не позвонишь, это придется сделать мне. Я обещала ему.

Ноутбук и ежедневник я снова убрала в сумку. Потом позвонила в консультацию и побеседовала с Ренатой. Она сказал, что Хенрик уже позвонил им и сообщил, что я на больничном. Разговор получился короткий.

Потом я позвонила Хенрику. Он снял трубку после второго сигнала.

– Привет, – сказала я.

– Привет, – ответил он.

На заднем плане что-то грохотало. Но потом стало тише – видимо, он зашел в офис.

– Как у тебя дела? – спросила я.

– Нормально. А у тебя как дела?

– У меня все хорошо. Как Эмиль?

– Он спрашивал, где ты.

– И что ты ему ответил?

– Что ты в последнее время была в стрессе. Что ты поехала к Пернилле немного отдохнуть.

– Я соскучилась по нему.

– И что теперь?

– Я приеду домой.

Долгая пауза.

– Понимаю, что у тебя появляются вопросы, – ответила я. – Но мне сейчас намного лучше. И я хочу поговорить с Эмилем об Алисе.

– Зачем?

– Что ты имеешь в виду?

– Я просто думаю о том, что лучше всего для него.

– Хенрик, он мой сын, – сказала я с нажимом. – А Алиса – его сестра. Эмиль имеет право узнать правду.

– Что ты намерена ему рассказать?

– Скажу как есть: мне кажется, что она жива.

– Это обязательно? По-моему, это ляжет на его плечи тяжелым грузом.

– Права я или нет, в этом главная причина всего, что произошло.

Хенрик откашлялся. Сказал, что такое не стоит обсуждать по телефону. Сегодня вечером Эмиль собирается к Юнатану. Хенрик заберет меня около половины шестого, мы прокатимся и поговорим до возвращения Эмиля.

Я отказалась от его помощи.

– Я приеду прямо домой.

– Когда Эмиль уйдет.

– Да, – сказала я. – Когда Эмиль уйдет.

Мы закончили разговор.

Это дает мне отсрочку. Время на то, чтобы обрести контроль.

Время получить ответ.

Стелла

Я заехала на улицу Патер-Ностервеген в районе Хаммарбю. Припарковав машину на другой стороне улицы, напротив дома, я взяла сумку, вышла из машины и посмотрела на окна квартиры, где живет Лина Ниеми.

Фасад дома грязно-серый. Три этажа, маленькие балконы с белыми перилами – за исключением самых крайних, где по непонятным причинам перила зеленые. Спутниковые антенны, забытые ящики для цветов, опущенные жалюзи. Даже просто находясь здесь, я уже подвергала себя немалому риску.

Оглядевшись по сторонам, я перехожу дорогу. Из того подъезда, куда я собиралась зайти, вышел мужчина. Пробежав последний отрезок пути, я успела придержать дверь, пока она не закрылась. Поднялась на второй этаж.

Дверь открыл Бёрье Ниеми.

При виде меня его глаза превратились в узкие щелки.

– Прочь отсюда! – закричал он и попытался захлопнуть дверь.

Его жена Агнета вышла в прихожую.

– Кто это? – спросила она.

Я вставила ногу в щель и надавила на дверь. Прошла мимо папаши в прихожую. Агнета и Бёрье с ужасом смотрели на меня.

– Лина дома? – спросила я. – Нам надо поговорить.

Никто мне не ответил. Они смотрят друг на друга, потом на меня.

Открылась дверь, появилась Лина. Прислонившись к дверному косяку, она жевала жвачку, пытаясь выглядеть крутой, однако более всего она смахивала на обиженного и напуганного ребенка.

– Привет, Лина, – сказала я, прошла в кухню и села за стол. Сделала знак родителям тоже сесть. Они повиновались, хотя и неохотно. – Прошу прощения, что вторгаюсь к вам в дом, – сказала я. – Но мне необходимо выяснить несколько моментов.

Агнета отвела взгляд. Лина равнодушно жевала жвачку. Бёрье сложил руки на груди.

Достав из сумки ежедневник, я вынула из него объявление о смерти и положила его перед Линой.

– Это от тебя? – спрашиваю я.

Она прочитала и подняла на меня испуганные глаза. Наигранную уверенность как ветром сдуло.

– Что это? – спросил Бёрье и придвинул к себе бумажку.

– Сообщение о моей смерти, – ответила я. – Мне подбросили его в почтовый ящик несколько дней назад. Я подумала, что, может быть, Лина опять решила навестить меня.

Она вздрогнула. Ее глаза забегали, обращаясь то на одного, то на другого из родителей.

– По весне мы видели тебя перед нашим домом, – продолжала я. – Не менее двух раз.

– Какого черта! – начал Бёрье.

Жестом я остановила его.

– Это не должно быть для вас сюрпризом, – произнесла я. – Об этом я вам уже рассказывала, хотя вы не захотели меня слушать.

– На этот раз это была не я, – пробормотала Лина.

– Я не сержусь, – сказала я. – Просто хочу узнать правду.

Сделав паузу, я снова посмотрела на Лину. Она сидела, уткнувшись взглядом в стол. Я подалась вперед, пытаясь встретиться с ней глазами.

– Мне известно про блог, – продолжала я. – И знаю, что твои родители подали на меня заявление в Инспекцию по здравоохранению, что они разговаривали с одной женщиной и рассказали ей твою историю. Эта женщина заявила на меня в полицию за угрозы и преследование. Ты запустила в действие серьезные механизмы, Лина.

– Это писала не я, – прошептала она, кивая в сторону бумаги.

– Точно?

– Я никогда не желала вам смерти. Никогда. Я просто хотела стать частью вашей семьи.

– Поэтому ты поехала на работу к моему мужу? – спросила я. – Следила за нами, когда мы пошли в ресторан?

– Да, – чуть слышно ответила она.

Бёрье выругался, Агнета охнула.

– Почему ты хотела стать частью нашей семьи? – спросила я.

– Потому что вы казались такими счастливыми. И потому, что вы всегда относились ко мне с таким пониманием. По-доброму. И муж у вас, похоже, тоже добрый.

– Ты по-прежнему считаешь, что я вела себя непрофессионально? Сделала тебя зависимой от меня?

Лина посмотрела в окно на улицу. Медленно покачала головой.

– Я рассердилась, – пояснила она. – И испугалась. Мне не хотелось общаться с другим психотерапевтом.

– Пару недель назад кто-то опять стоял у моего дома. Может быть, это были вы, Бёрье? – спросил я, переводя взгляд на него.

Он побагровел и зло уставился на меня, но не произнес ни слова.

– А объявление о моей смерти тоже вы написали? Вы никогда не скрывали, как вы относитесь ко мне.

– Нет, – ответил он. – Ничего подобного я бы никогда не сделал.

Агнету я даже не спрашивала. Она слишком пуглива, чтобы сотворить нечто подобное. Я оглядела их всех по очереди. Потом попросила прощения, что помешала им. Встала и направилась к двери. В прихожей Лина догнала меня.

– Стелла, погодите!

Она потянула за подол своей футболки, глядя в пол.

– Простите…

– Я тебя уже простила, Лина, – ответила я.

– Сегодня же заберу заявление, обещаю. Это было ошибкой. Мне не следовало так поступать. Все это время я так переживала.

– Надеюсь, у тебя все будет хорошо, – сказала я как можно любезнее. Это пожелание от чистого сердца.

Выйдя из квартиры, я на некоторое время помедлила на тротуаре. Лина не писала того объявления, ее родители тоже. Ее отец не стоял возле моего дома, натянув на себя плащ, и я уверена, что он говорит правду. Человек, скрывающий свое лицо под капюшоном, может оказаться кем угодно.



Солнечная теплая погода к вечеру сменилась свинцово-серыми облаками. На улице было темно, в воздухе ощущалось приближение грозы. Дождь хлестал по крыше машины, когда я неслась через мост Транебергсбрун.

Я заехала в наш двор и припарковала машину позади «рендж ровера» Хенрика. Рывком распахнула дверцу машины и побежала к дому. Вбежав внутрь, я увидела Хенрика в кухне – он стоял спиной ко мне.

– Привет, – сказала я. – Эмиль уже ушел?

Хенрик посмотрел на свои часы.

– Да, он ушел минут тридцать пять-сорок назад.

– Ушел?

– Он собирался к Юнатану. К нему он обычно ходит пешком.

– Я не это имела в виду. Просто погода ужасная, дождь как из ведра.

– Я сказал ему хорошо одеться и взять зонтик.

Хенрик поставил тарелки в посудомоечную машину и обернулся ко мне. И уставился на меня во все глаза.

– Что ты сотворила с волосами?

– Как тебе?

– Непривычно.

Он выжидал. Понимаю. После моего срыва у него есть все основания проявлять осторожность. Я положила телефон на комод в коридоре, сняла пальто.

– Стало быть, тебе лучше? – спросил он.

– Да.

В этот момент зазвонил телефон. Я взяла его, посмотрела на дисплей.

– Неизвестный номер, – сказала я и ответила.

Снова звонок от неизвестного мне человека.

И снова речь идет об Эмиле.

Изабелла

Не припомню, когда мне в последний раз было так плохо. Я забронировала билет и собиралась наконец ехать домой. Домой в Стокгольм. Сколько времени я пробыла здесь? Что со мной такое?

Я почти все время сплю. Кажется, какое-то время я лежала без сознания. Мама заботится обо мне. Приносит мне чай. Говорит мне всякие ободряющие слова.

Я не хочу больше чаю. Вообще не хочу здесь находиться. Мама не слушает меня. Поправляет на мне одеяло, говорит, что мне надо отлежаться. Не спорь. Болезнь не пройдет быстрее, оттого что ты споришь.

Пару дней назад мне полегчало. Потом я почувствовала себя хуже. Сегодня мне опять получше, но во всем теле слабость. Я могу приподняться и посидеть на краю кровати, но не более того.

Мне так одиноко. У меня есть друзья, которые ждут меня в Стокгольме. Люди, которым я небезразлична. Мысль об этом согревает меня. Интересно, что мама сказала Юханне. Я попросила ее позвонить и сказать, что задержусь, потому что я заболела. И Фредрик наверняка ломает голову, почему я не пишу ему. Мой мобильный телефон пропал, я не знаю, где я его оставила. У меня нет сил искать, а мама нигде его не находит. Говорит, перевернула весь дом, – ей кажется, что я растеряха. Но я уверена, что не потеряла его. Он для меня так важен. Просто у меня нет сил спорить с ней.

Мой диванчик в цветочек у углового окна. Папа купил мне его в секонд-хэнде, хотя мама фыркала и говорила, что он некрасивый. Сколько раз я сидела на нем, смотрела в окно и мечтала, мечтала…

Я добираюсь до него ползком через всю комнату, забираюсь на него и перевожу дух. Наслаждаюсь дневным светом, пока он не угас.

Я вижу Гуниллу по другую сторону живой изгороди. Пытаюсь поднять руку и помахать ей, но сил нет. Смотрю вниз на участок. Вспоминаю, как я играла здесь, когда была маленькая. Почтовый ящик. От одного взгляда на него у меня портится настроение. Не знаю почему, но ко мне вернулись воспоминания и чувства из детства. Отрывочные фрагменты проплывают в сознании и исчезают.

Может быть, это связано с терапией? Со Стеллой? Или всему причиной – дни, проведенные в этом ужасном доме? Или у меня просто бред от высокой температуры.

Что-то произошло, и я стала вспоминать.

Однако не уверена, что мне этого хочется.

Стелла

Эмиля сбила машина. Водитель скрылся.

В бессознательном состоянии его доставили в детскую больницу «Астрид Линдгрен».

Я пересказала это Хенрику и снова натянула пальто. Схватила сумку, бегом бросилась к машине. Хенрик догнал меня.

Когда мы приехали в приемный покой, Эмиль все еще был без сознания. Врач, с которым мы разговаривали, объяснил, что у него рана на виске – вероятно, при падении он ударился о бордюр. Лицо было расцарапано, руки и ноги тоже. На левой ноге переломы в нескольких местах. И это все, что нам сообщили.

Мы сидели в холле. Хенрик был бледный и мрачный. Я позвонила маме и его родителям. Рассказала, что произошло, – сказала, что мы в больнице и ждем сообщения врачей. Надо исключить травмы черепа и гематомы в мозгу.

Я листала брошюры. Смотрела в окно. Снова листала. Мерила шагами коридор. Снова села. Листала газету, не понимая прочитанного. Снова встала, прочитала плакат на стене. Нужны доноры. В больнице не хватает доноров.

«Сдай кровь сейчас. Жизнь – Смерть: 1:0»

Неприятный слоган. О смерти я совсем не хотела думать.

Я повторила все снова – те же брошюры, та же газета, то же окно.

Хенрик неподвижно сидел на диване. Я села рядом с ним, положила голову ему на плечо. Сказала, что все будет хорошо, Эмиль поправится. Не отвечая, Хенрик молча взял мою руку.



Мы пробыли здесь целую вечность. Или еще дольше. Когда в коридоре появился врач, с которым мы беседовали раньше, Хенрик до боли сжал мою ладонь.

У Эмиля легкое сотрясение мозга, но никаких травм, опасных для жизни. Он очнулся, мы можем зайти к нему.

Эмиль лежал на больничной койке посреди палаты. Он казался таким маленьким. Личико бледное, все в синяках. На голове у него была повязка, руки в ссадинах. Под желтым больничным одеялом я увидела распухшую левую ногу.

– Мама, – произнес он слабым голосом.

Я погладила его по руке и поцеловала в лоб. Хенрик прошептал ему, что любит его.

– Тебе больно? – спросила я.

– Да, везде.

Я вызвала медсестру. Она зашла, улыбнулась нам, представилась как Эллен. Она разговаривала с Эмилем, поясняя, что будет происходить, – и сделала ему укол обезболивающего.

Левую ногу будут оперировать, но операция не сегодня, объяснила нам Эллен и заверила, что Эмиль проспит всю ночь. Хорошо бы мы тоже немного отдохнули. Затем она вышла из палаты.

– Как можно сбить ребенка и скрыться? – произнес Хенрик. – Это необъяснимо. Эмиль мог умереть!

У меня не было ответа.



Вечер сменился ночью. Эмиль крепко спал. Хенрик сидел с закрытыми глазами, откинувшись в кресле.

– Спишь? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Невозможно заснуть.

– Тогда пошли выйдем ненадолго. Может быть, найдем кофе.

В коридоре мы встретили санитарку, которая показала нам кухню. Я достала две чашки, поставила одну из них в кофеварку и нажала кнопку. Когда машина отшумела, я протянула чашку Хенрику, присевшему на диванчик у стены. Потом сделала кофе себе и села рядом с мужем.

– Понимаю, что ты сердишься на меня, – произнес он после долгого молчания.

– Почему я должна на тебя сердиться?

– Потому что я отпустил Эмиля одного, – ответил он. – Из-за этого его сбили, он получил травмы. Потому что он был один.

– Будь это несколько недель назад, я тоже отпустила бы его одного. Ведь он в последнее время часто ходит сам.

– В последний раз, когда я видел тебя, ты была в полном раздрае. Что произошло? – спросил он.

Я подтянула под себя ноги, отпила глоток кофе, обдумывая ответ.

– Я больше не хочу бояться, – ответила я.

– Значит, все будет, как обычно? Жизнь продолжается?

– Я этого не сказала.

– Отлично. Ведь я сплю с Йенни.

Я слышала вызов в его голосе, видела насмешку в глазах.

– Я знаю, что это не так. Я ошибалась.

– Мне казалось, что ты доверяешь мне.

– Доверяю, – сказала я и взяла его за руку. – Просто мне было ужасно плохо. Я боялась. У меня началась паника.

– Почему ты все всегда драматизируешь?

– Когда ты уехал на свою вечеринку, я достигла дна. У меня начался приступ. Я поняла, что никогда не узнаю, что случилось с Алисой. Кроме того, я ужасно вела себя с Эмилем и дико боялась, что оттолкнула вас с ним от себя.

Хенрик потер глаза.

– Но почему именно Йенни?

– Может быть, потому, что она часто звонит тебе и шлет эсэмэски?

– Она работает у меня, как ты помнишь.

– Но я-то этого не знала. Может быть, потому, что она молодая и красивая? И без ума от тебя?

– Перестань.

– Может быть, потому, что ты случайно послал мне эсэмэску, адресованную ей?

Хенрик наморщил лоб, словно не помнил такого.

– Разве такое было?

– Может быть, потому, что увидела в «Инстаграме» фото с той вечеринки?

– Какое фото?

– Ты даже не пожелал спать рядом со мной!

– Я не хотел тебя будить!

Мы умолкли, пока мимо нас по коридору шли две санитарки, косясь в нашу сторону. Когда они скрылись из виду, я пожала плечами.

– Ладно, плевать. Я просто устала бояться. От страха все идет наперекосяк.

Поставив кружку на стол, я придвинулась к Хенрику. Он обнял меня за плечи, притянул ближе.

– Я соскучился по тебе, – сказал он. – А что будет теперь?

– Ты имеешь в виду – с Изабеллой?

– Ну да.

– Ничего не будет.

– Ничего?

– Я больше ничего не могу сделать, – произнесла я, откидываясь назад, чтобы взглянуть на него. – Она не желает больше видеть меня.

Эмиль по-прежнему спал, когда мы вернулись в палату. Он дышал глубоко и ритмично. Мы долго стояли в темноте и смотрели на него.

Стелла