Антти Туомайнен
Фактор кролика — Трилогия
Фактор кролика
Antti Tuomainen: “Jäniskerroin”, 2020 Перевод: Н. Головин
Всем, с кем я на ты. Спасибо
Сейчас
Я смотрю кролику в глаз, когда вдруг гаснет свет.
Левой рукой я сжимаю тюбик промышленного клея, а в правой держу отвертку. Прислушиваюсь.
В полутьме кажется, что кролик увеличивается в размерах. Голова у него растет, глаза выпучиваются, кончики ушей удлиняются, пока не растворятся в сумраке, а передние зубы изгибаются, как слоновьи бивни. В один момент его трехметровая фигура становится вдвое выше, вдвое шире и гораздо страшнее, словно хранит внутри себя тьму. Она как будто наблюдает за мной, словно я — аппетитная морковка.
Разумеется, ничего этого нет. Гигантский немецкий кролик сделан из твердого пластика и металлических креплений.
Игровой зал — это большое, высокое и пустое помещение. «Заходи, здесь весело». Здесь все еще пахнет детскими шалостями и фастфудом, сахарная сладость выпечки как будто липнет к одежде.
Я стою между Горкой и Вараном. Я жду. С лестницы падают на пол длинные тени. Светятся лампа над входом и множество больших и маленьких лампочек на механизмах и аттракционах. Свет тусклый и мутный, напоминающий зеленую надпись на табличке «Выход», желтый сигнал светофора и красные кнопки «Вкл/Выкл».
Еще совсем недавно в аналогичной же ситуации я решил бы, что свет погас из-за скачка напряжения или из-за неисправностей ламп. Но недавние события научили меня: то, что кажется наиболее вероятным, зачастую невозможно. И наоборот: то, от чего я когда-то запросто отмахнулся бы, сочтя вероятность ничтожной, теперь составляет всю мою жизнь.
Шаги. Почему я не услышал их раньше?
Последние посетители ушли отсюда час назад. Последний сотрудник отправился домой полчаса назад.
С этого момента я остался в одиночестве, проверял аттракционы. Я даже прополз через Клубничный лабиринт, предварительно натянув резиновые перчатки; дети бросают в лабиринте всякую всячину, от еды и одежды до содержимого подгузников. Я забирался на бесчисленное множество платформ и террас, открывал и закрывал двери, почистил Туннель призраков и Черепашьи гонки, убедился, что лианы в Замке приключений не сплелись в клубок и полностью готовы к завтрашнему нашествию маленьких Тарзанов с липкими пальчиками. Затем я переключился на сломанного кролика. Не представляю себе, как кто-то ухитрился оторвать ему правое ухо. Ухо крепится к голове на высоте двух с половиной метров. Средний рост наших клиентов — около метра двадцати, а медианный — еще ниже.
С достаточной долей уверенности я могу определить, что шаги раздаются с той стороны, где расположено кафе «Плюшка и кружка». Они принадлежат человеку, который пытается двигаться как можно тише, но чьи габариты делают это невозможным.
Я отступаю на пару метров и быстро бегу к Замку приключений. И впервые вижу пришельца. Грузный мужчина, одетый в темное, шагает с максимальной осторожностью. Похоже, он ищет меня возле лап кролика, но я успеваю укрыться в спасительной тени «черепах». Я продолжаю пятиться назад, приближаясь к воротам Замка приключений. Там начинается тропа, которая ведет к Тайному водопаду. Разумеется, это не настоящий водопад, это скалодром, сделанный из синих канатов. Даже если мне удастся попасть внутрь Замка приключений, неизвестно, как я буду оттуда выбираться. Но это уже совсем другая проблема. Стоит отметить, что я не планирую сбежать на «черепахе», чья максимальная скорость составляет десять километров в час.
Мужчина останавливается перед кроликом. Я вижу его в профиль. Лампа аварийного освещения над входной дверью расположена у него за спиной, из-за чего над его бритой головой образуется ядовито-зеленое гало. Он что-то держит в правой руке. И человек, и кролик находятся метрах в двадцати от меня, по диагонали. Вход в Замок приключений, расположенный чуть левее, от меня отделяет примерно семь метров. Я делаю несколько бесшумных шагов. Прохожу почти полпути, когда мужчина вдруг разворачивается. Он видит меня и поднимает руку.
Нож.
Нож — это лучше, чем пистолет. Ясное дело. Но я не задерживаюсь, чтобы оценить шансы того и другого.
Я ныряю в Замок приключений. Преодолеваю первую секцию — ступени подо мной шатаются — и слышу у себя за спиной дыхание мужчины. Он не кричит, не приказывает мне остановиться. Он пришел сюда, чтобы убить меня. Комната с покатым полом оборудована перилами, которые помогают мне двигаться вперед, но гораздо труднее и медленнее, чем я ожидал. Через два пластиковых окна сочится слабый свет. Мужчина появляется на пороге комнаты. Замирает. Возможно, оценивает ситуацию. И бросается за мной. Свободной рукой он хватается за перила, устремляясь за мной. Это ему помогает, а у меня возникают сомнения в разумности моего плана.
Я достигаю двери и делаю шаг наружу, в шаткий туннель под названием Кувырком и тут же падаю на правый бок. Туннель раскачивается. После нескольких попыток я наконец поднимаюсь на четвереньки. Ползу к выходу. Грузный мужчина следом за мной проникает в туннель, и я теряю равновесие. Балансировать невозможно даже на четвереньках. Я слышу, как мужчина стукается о стены и пол туннеля. Он не кричит. Звуки, которые он издает, больше похожи на громкое хрюканье, почти рев. Мы катаемся внутри этой бочки как два пьяных безногих друга.
Он все ближе.
Я добираюсь до конца туннеля Кувырком, проползаю метр, еще один, и встаю на ноги. Мир вращается вокруг меня; ощущение, что я иду против шквального ветра. Передо мной — то, что называется Ступени. Их площадь рассчитана на ноги размером гораздо меньше моих. Это часть моего плана. Именно поэтому я прихватил с собой тюбик суперклея. Откручиваю крышку и выдавливаю клей на столбы позади меня. Преследователь движется медленно, стараясь сохранить равновесие, что дает клею время схватиться.
Я ковыляю вперед, оставляя за собой клеевой след. Кажется, что ступени висят в воздухе где-то между первым и вторым этажом. Света здесь больше. Как будто все лампы в зале объединили усилия, чтобы помочь мне идти без помех. У меня впечатление, что я двигаюсь по канату сквозь залитую светом ночь. Мне приходится напрягаться, чтобы не упасть со ступеней. Под нами нет ничего опасного — только глубокое мягкое море поролона. Но если я сейчас упаду, то потеряю драгоценное время. Я оборачиваюсь и вижу…
…нож.
И вспоминаю, что нож создан не только для ближнего боя. Его также можно…
…метать.
Нож летит, рассекая воздух. Я ухитряюсь пригнуться — ровно на столько, чтобы он не вонзился мне в сердце. Он царапает мне левую руку, но лишь царапает. Я роняю тюбик клея. Мужчина достает из куртки еще один нож. Я делаю рывок к аттракциону Пинбол. И впервые слышу голос мужчины.
— Стой! — кричит он. — Я тебя предупреждаю! Я хочу тебе показать…
Его аргументы меня не убеждают. Я продолжаю двигаться к Пинболу. В темноте врезаюсь сначала в одну мягкую резиновую преграду, затем в другую. Задеваю раненой рукой еще одну. Тело пронзает боль, едва не швыряя меня на колени. Я — человек-шарик в огромной темной пинбольной машине. Единственный источник света в комнате находится над дверями. В середине царит непроницаемый мрак. Плюс в том, что метать второй нож не имеет смысла, потому что невозможно прицелиться. Я вытягиваю правую руку и держу ее на весу, пока флипперы кидают меня от одного резинового препятствия к другому. Добираюсь до света, все это время слыша за спиной звуки, с какими флипперы лупят мужчину, и надеясь, что клей у него на подошвах не даст ему меня догнать.
Вот я возле водопада. Ныряю между канатов, где расположена дверь, ведущая на склад. Достаю из кармана брюк ключи. Ключ поворачивается в замке, но дверь не открывается. Я дергаю дверную ручку до тех пор, пока до меня не доходит, в чем дело. Мы давно собирались поменять замки. Но почему их поменяли именно сегодня? И почему мне ничего об этом не сказали?
Возвращаюсь к водопаду и прохожу сквозь него. На площадке напротив стоит мой преследователь. Он отдирает со своей подошвы кусок напольного покрытия. Я делаю что могу. Бегу и прыгаю. Почти лечу по воздуху. И приземляюсь на горку. Едва не вскрикивая от боли. Начинаю скользить по желобу, который поворачивает и изгибается. Под действием гравитации рана на руке начинает пульсировать. Горка и боль — вроде бы такое же невозможное сочетание, как велосипед без седла. До цели худо-бедно доберешься, но об удобстве забудь.
Я съезжаю на мягкую подстилку, встаю и чувствую, что что-то явно не так. С горки не доносится ни звука. Преследователя на ней нет. Верхней платформы мне не видно, но я предполагаю, что он должен быть там.
Я еще раз обхожу весь Замок приключений и бегом направляюсь к кролику. На это уходит время, но других вариантов у меня нет. Как нет и ключей ни к одной двери. Только входную можно открыть без ключа. На последнем повороте я останавливаюсь, выглядываю из-за угла и прислушиваюсь. Ничего не вижу и не слышу.
Я на всей скорости устремляюсь к кролику. Я бегу, и бегу, и вот-вот доберусь до кролика, когда у него из-за спины выступает грузная мужская фигура. Мне хватает доли секунды, чтобы понять, что произошло. Есть хорошее объяснение тому, почему он появился так быстро и бесшумно: на его подошвы налипли кусочки поролона. Он спрыгнул с платформы, но я этого уже не услышал.
В груди у меня закипает гнев.
Я играю по правилам. Опять.
Я продолжаю бежать. Единственное, что занимает мои мысли, это кролик. Я врезаюсь в грызуна и опрокидываю его на мужчину. Мы падаем на цементный пол. Мужчина видит в упор меня, а я — его. Он решается первым. Я едва успеваю частично высвободиться, когда он наносит удар ножом. Клинок рассекает мне бедро и вонзается в лист фанеры под нами, заодно пригвоздив к нему мои брюки. Я в ловушке. Я кричу и, размахивая руками, хватаю первое, что попадается под руку.
Кроличье ухо.
Оно успело снова расшататься и отвалилось.
Я хватаю это гигантское ухо и бью в том направлении, где должен быть мой враг. И почему-то попадаю… Встаю. Брюки с треском рвутся. Мужчина лезет в карман своей куртки. Третий нож? Нет, это было бы слишком. Но я должен торопиться, чтобы не дать ему времени метнуть его в меня — если это нож. Я наношу ему удар ухом, потом еще один, и еще, и еще…
Выпускаю из рук ухо. В зале пусто и тихо. Единственное, что я слышу, это звук своего дыхания. Оглядываюсь по сторонам.
Все выглядит как-то не так.
Парк приключений для всей семьи.
Мысли в голове путаются. Как вышло, что именно я несу за него ответственность? Это — и многое другое — вдруг стало непредсказуемым и вышло из-под контроля. Я — актуарий. То есть специалист по страховой математике.
Как правило, я не управляю парками приключений и уж точно не забиваю людей насмерть гигантскими кроличьими ушами из пластика.
Но, как я уже говорил, моя жизнь в последнее время не следует законам теории вероятности.
За три недели и пять дней до этого
1
Каннельмяки в сентябре. Не знаю ничего более прекрасного. Ярко-алые листья и самые конкурентные цены на дома во всем Хельсинки.
В воздухе раннего утра в этом окраинном районе витал запах осени. Научно доказано, что этот воздух — самый свежий в городе. Огромные красные и желтые листья серебрились гигантскими каплями росы, невесомыми зеркалами искрившимися в лучах восходящего солнца. Я стоял на балконе своей квартиры на четвертом этаже и размышлял о том, что нахожусь именно там и тогда, где и когда надо, и ничто на свете не заставит меня изменить это мнение.
Застройка вокруг железнодорожной станции Каннельмяки — наглядный пример наиболее удачного городского планирования во всем Хельсинки. От своей двери до станции я добирался за две с половиной минуты бодрым шагом. Поезд доставлял меня до работы в Пасила за девять минут, а раз в месяц до кинотеатра в центре города — за тринадцать. Учитывая расположение, квартиры в Каннельмяки стоили не так уж дорого и были отлично спроектированы: удобные, максимально функциональные. Никаких украшений, ничего лишнего.
Дома построили в середине 1980-х, во времена господства рационального мышления. Некоторые люди называли эту часть города безликой, даже депрессивной, — возможно, потому, что видели только фасады, одинаковые коробки домов и общий серый колорит, что само по себе служит примером потрясающего единообразия. Эти люди допускали распространенную ошибку — не проводили точных расчетов.
Я знаю из опыта, что именно расчет указывает нам, что красиво, а что нет.
Район Каннельмяки был красивым.
Я сделал еще один неглубокий вдох и вернулся в квартиру. Прошел в прихожую, достал обувь и куртку. Застегнул «молнию» почти до верха. Узел моего блестящего галстука лежал ровно и симметрично. Я посмотрел на себя в зеркало и не увидел ничего неожиданного. К своим сорока двум годам я сохранил всего одно потаенное желание.
Мне хотелось, чтобы все было разумно.
Страховая математика — это дисциплина, которая сочетает в себе математику и статистический анализ, необходимый для оценки вероятности риска того или иного происшествия и установления размеров страховой премии, являющихся финансово приемлемыми для страховщика. Это официальное определение. Большинство людей не задумывается над ним, как и над множеством других официальных и потому кажущихся скучными определений. Даже когда они пытаются в это вникнуть, не многие обращают внимание на слова «финансово приемлемый», не говоря уже о том, чтобы поинтересоваться: а что они означают в данном конкретном контексте.
Страховые компании существуют, чтобы извлекать прибыль. В случае страхования от несчастных случаев она достигает почти 30 процентов. Немногие компании из других сфер деятельности могут похвастать похожими показателями за счет продажи всего одного продукта. Страховые — могут, потому что знают, что у людей нет других вариантов. Вы не обязаны страховаться — каждый имеет право на выбор. Но большинство предпочитает, как минимум, застраховать свой дом. Страховым компаниям известно также, что люди — существа хрупкие, а их способность влипать в неприятности даст сто очков вперед любому другому виду. Поэтому современные страховые компании всего мира высчитывают, как часто люди будут поскальзываться и падать у себя в саду; засовывать себе в разные отверстия те или иные предметы разных форм и размеров; высыпать тлеющие угли от шашлыка в мусорную корзину; врезаться друг в друга на новеньких гидроциклах; доставать с верхней полки шкафа вещи, заставленные рядом стеклянных ваз; напившись, напарываться на нож для суши и, запуская петарду, попадать в глаза себе или окружающим. В будущем году.
Как следствие, страховые компании знают две вещи. Во-первых, людям необходимо приобретать страховки. Во-вторых, определенное число людей, невзирая на предупреждения, неизбежно себя подожжет. В пространстве между этими двумя вещами — то есть между авторучкой и спичкой — как раз и работают актуарии. Наша работа гарантирует, что, даже если горе-поджигатель получит денежную компенсацию за свои неприятности, компания не останется в убытке, потому что компенсирует расходы за счет других клиентов.
Там я и пребывал, между заточенным карандашом и пылающим пламенем.
Моя работа находилась в районе Валлила. Новое офисное здание на Теоллисуускату достроили прошлой весной, и наша компания въехала в него, когда еще не высохла краска. Теперь, когда я каждое утро приезжал в офис, я всегда чувствовал одно и то же раздражение и разочарование. Подобно куску черного льда внутри, который отказывался таять: у меня больше не было кабинета. Вместо него у меня появилась рабочая станция.
Слово «станция» говорило мне все, что необходимо знать. Моя «станция» представляла собой узкое, заваленное бумагами пространство на краю длинного стола, торцом упирающегося в окно. Перед ним стоял точно такой же стол. Напротив меня сидел Мийкка Лехикойнен, младший математик, который регулярно рассказывал истории о выезде на шашлыки. Слева сидел Кари Халикко, младший аналитик рисков, имевший привычку подхихикивать себе под нос без всякого повода. Судя по всему, они принадлежали к новому поколению профессиональных актуариев.
Мне не нравились ни они, ни наш офис. Он был шумным, здесь что-то меня постоянно отвлекало и мне мешало. Он был полон банальности. Но главная проблема заключалась в том, что он был полон людей. Мне не нравились вещи, которые нравились большинству: бесконечные разговоры, бесконечные просьбы дать совет и бесконечные советы, бесконечный бессмысленный треп. Я не понимал, какое отношение все это имеет к вычислению вероятностей. До переезда в новое здание я пытался объяснить, что мы работаем в области контроля рисков, а не в Диснейленде, но на тех, кто принимал решение, это, похоже, не оказало никакого воздействия.
Моя производительность упала. Я по-прежнему не ошибался — в отличие от практически всех остальных, но моей работе значительно мешал непрекращающийся поток бессмысленной болтовни, заполнявший рабочую станцию Халикко.
Халикко смеялся над всем. Казалось, большую часть времени он проводит за просмотром видео прыгунов в высоту, дурацких конкурсов певцов или владельцев странных домашних животных. Все хохотали, и ролики сменяли один другой. Халикко то хихикал, то ржал. Я считал это поведение недостойным аналитика рисков.
Еще одним источником беспокойства был Лехикойнен, который не замолкал ни на секунду. По понедельникам он рассказывал нам, что произошло в выходные; осенью — о своем летнем отпуске; в январе я узнал, как он провел Рождество. С ним постоянно что-то случалось. Вдобавок ко всему он был дважды женат и разведен, что, по моему мнению, является ярким доказательством того, что человек плохо понимает связь между причиной и следствиями. Младшему математику стоило бы пристальнее изучить эту проблему.
Тем конкретным утром оба они уже сидели за своими рабочими станциями. Халикко скреб свой бритый череп, а Лехикоинен смотрел на экран, выпячивая губы и постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Оба выглядели полностью сосредоточенными на работе, что само по себе не могло не удивлять. Я взглянул на часы на столе. Ровно девять. Начало рабочего дня.
После переезда в новое здание я каждое утро старался выходить из дома примерно на тридцать секунд позже, чтобы избежать необходимости поддерживать бесцельные разговоры до начала работы, а потому являлся в самый последний момент. Для меня это нетипичное поведение. Я поставил кейс возле стола и выдвинул свой стул. И впервые услышал звук, с каким его твердые пластиковые колесики катились по ковру. В этом звуке было что-то, от чего меня передернуло, словно кто-то провел холодными ногтями мне по позвоночнику.
Я включил компьютер и убедился, что на столе есть все необходимое для работы. Я проводил самостоятельное исследование влияния частоты изменений процентных ставок на оптимизацию выплат в их постоянно меняющихся экономических условиях. И надеялся, что сегодня смогу завершить двухнедельный труд.
Тишина была, как вода в стакане — невидимая, но конкретная и ощутимая.
Я ввел свои имя и пароль для входа в систему. Прямоугольники на экране мигнули. Внизу появилась красная надпись, сообщившая, что мои имя и пароль не годятся. Я ввел их снова, на этот раз медленнее, проверяя, чтобы все заглавные и прописные буквы были на месте. Прямоугольники снова мигнули. Внизу под ними появилась еще одна красная строка. Неверное имя или пароль. А также — это было написано ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ — у меня осталась одна (1) попытка правильного введения. Я взглянул поверх экрана на Лехикойнена. Он по-прежнему барабанил пальцами по подлокотнику, но смотрел в окно на «Макдональдс» через дорогу. Я уставился на него, еще раз мысленно повторяя свои имя и пароль. Разумеется, я помнил и то и другое и знал, что оба раза ввел их правильно.
Вдруг Лехикойнен повернулся, и наши взгляды встретились. Затем он так же стремительно вернулся к своему экрану. Стук прекратился. Стал слышен гул. Я знал, что это кондиционер и что я слышу его потому, что никто не разговаривает. Было в этом гуле что-то такое, что я не мог не обратить на него внимания. Возможно, из-за этого я не повернулся и не спросил Халикко, не столкнулся ли он сегодня утром с проблемами, когда входил в систему.
Если проблемы у него и были, то они давно исчезли: Халикко остервенело щелкал своей мышкой. Я положил руки на клавиатуру, и холодные ногти снова прошлись мне по хребту. Я осторожно двигал пальцами, концентрируясь на каждой клавише, которую нажимал. Наконец я нажал Enter; понимая, что другого шанса у меня не будет, сделал это достаточно решительно и быстро.
Я не то что не закрывал глаза — я даже ни разу не моргнул. Единственное нажатие кнопки казалось безумно важным; только что был обычный день, а потом я вдруг то ли заснул, то ли потерял сознание, а когда пришел в себя, мир вокруг изменился до неузнаваемости. День утратил все свои краски. Сдвинулась точка опоры всего мира. Прямоугольник в центре экрана содрогнулся в третий раз. Я моргнул, и он вообще исчез.
Я услышал знакомый голос.
— Коскинен, не заглянете ко мне в кабинет на минутку?
2
— Поговорить надо, — сказал менеджер нашего отдела Туомо Перттиля. — Обменяемся кое-какими идеями.
Мы сидели в кабинете Перттиля — стеклянном кубе, неприятные особенности которого включали в себя отсутствие приватности, а также тот факт, что между сидящими не было никакого стола. Для меня это было неестественно. Мы расположились друг напротив друга, как на приеме у врача. Мне не хотелось думать, кто из нас пациент, а кто — лекарь. Стулья были жесткими, с металлической рамой, страшно неудобными, и мне некуда было положить руки. Я опустил их на колени.
— Я хочу тебя послушать, — сказал Перттиля. — Я хочу тебя услышать.
Одно дело — физический дискомфорт. Но принять новую роль Перттиля мне было еще труднее. Я подавал заявление на должность начальника отдела. Я был более опытным и подходящим кандидатом. Не знаю, как и чем, но Перттиля — бывший начальник отдела продаж — убедил совет директоров, что отдать предпочтение следует ему.
— Думаю, что так мы лучше поймем друг друга, — продолжал он. — Я верю, что, если мы откроемся друг другу, мы найдем что-то общее и придем к взаимоприемлемому решению. А общее решение — это правильное решение. Но произойдет это только в том случае, если мы поймем, что мы — просто два человека, которые ведут диалог. Просто два человека, без всяких должностей, без статусных одежек, без амбициозных личных планов. Два парня у костра, готовые открыться друг другу на эмоциональном уровне, чтобы двигаться вперед.
Я знал, что говорить так сейчас модно, и знал, что Перттиля прошел бесчисленное количество курсов по этой теме. Разумеется, я не мог представить себе нас с ним голышом в лесу, но с его манерой вести разговор была еще одна, более серьезная проблема: он не сообщал никакой информации и его болтовня ни к чему не вела.
— Не понимаю, — сказал я. — Не понимаю, почему система…
Перттиля дружелюбно усмехнулся. Что на голове, что на лице у него не было ни волоска — он их тщательно сбривал, и, когда он улыбался, следы улыбки можно было видеть даже на затылке.
— Ой, извини. Иногда меня немного заносит. Я так привык открываться людям, что забываю дать им пространство, — сказал он голосом, которой появился у него меньше года назад.
Год назад он говорил, как все, но после всех этих курсов тембр его голоса превратился в нечто среднее между сказкой на ночь и переговорами об освобождении заложников. И это очень плохо совпадало с тем, что я о нем знал.
— Ты только не подумай… Я хочу дать тебе пространство для маневра. Ты говори, а я буду слушать. Но прежде чем мы начнем, есть один вопрос, который я хочу тебе задать.
Я подождал. Перттиля уперся локтями в колени и наклонился вперед.
— Как тебе наш новый офис? Командная работа, открытость? Наше стремление все делать вместе? Делиться знаниями в реальном времени. Наш корпоративный дух?
— Как я уже говорил, мне кажется, что это замедляет нашу работу и усложняет…
— Но ты же понимаешь, что мы — одна команда? Мы узнаем друг друга, чувствуем присутствие друг друга, учимся друг у друга, будим наш спящий потенциал…
— Ну…
— Все говорят, что они нашли свое истинное «я», — продолжал Перттиля, — достигли нового уровня понимания — не просто как математики и аналитики, но как люди. А все потому, что мы поставили своей целью стереть границы. Все границы — и внутренние, и внешние. Мы поднялись на новый уровень.
У Перттиля были глубоко посаженные глаза под темными бровями, из-за чего было трудно прочитать выражение его лица. Но я мог представить себе, что за этими глазами, в самой глубине, яростно ревел огонь. По моему позвоночнику снова прокатилась холодная волна неопределенности.
— Насчет этого не знаю, — сказал я. — Мне сложно оценить все эти… уровни.
— Сложно оценить… — овторил Перттиля и откинулся на спинку стула. — Ладно. За решение каких задач, по-твоему, ты мог бы взяться?
Такого вопроса я не ожидал и с трудом удержал руки на коленях.
— За те задачи, которые у меня уже есть. Я математик, и…
— Как ты видишь себя частью команды? — прервал меня Перттиля. — Что ты приносишь команде? Сообществу? Семье? Чем ты готов нас одарить?
Вопрос с подковыркой? Я решил быть предельно честным.
— Математически…
— Давай на минуту забудем о математике, — сказал он и поднял свою правую руку, словно пытаясь остановить невидимый поток, струящийся через комнату.
— Забыть о математике? — непонимающе спросил я. — Эта работа основана на принципах…
— Я знаю, на чем она основана, — кивнул Перттиля, — но нам необходим общий путь, по которому мы идем вместе, и неважно, что у нас в руках — математика или что-то еще.
— В наших руках? Боюсь, это не та часть тела, которая принесет нам пользу, — сказал я. — Наша сила в логике. Нам нужна ясная голова.
Перттиля снова наклонился вперед, упер локти в колени и сдвинул голову чуть вбок, приняв позу мыслителя. Выдержал долгую паузу и, наконец, произнес:
— Когда я стал у руля этого отдела, он увязал в грязи. Ты помнишь, каждый сидел в своем маленьком кабинетике, работал над чем-то, и никто не знал, чем заняты остальные. Это не было продуктивно, и отсутствовало всякое чувство сообщества. Я захотел перенести эту группу бумагомарак и астрофизиков в двадцать первый век. А теперь это произошло. Мы летим. Летим к самому солнцу.
— Я бы этого не рекомендовал. В любых условиях. К тому же, даже если выражаться метафорически, это…
— Видишь? Я именно об этом и говорю! Есть один парень, который всегда противостоит всему, что мы делаем. Парень сидит в своем уголке и считает, как хренов давно потерянный кузен Эйнштейна. Угадай, кто это?
— Я просто хочу, чтобы все было рационально и разумно, — сказал я. — Именно это и дает нам математика. Это конкретное знание. Не знаю, зачем нам нужны все эти «внутренние дети», все эти… графики настроения. По-моему, они нам ни к чему. Нам нужны разум и логика. Вот что я приношу.
— Приносил.
Одно это слово причинило мне больше боли, чем тысячи предыдущих. Я знал свой профессиональный калибр. Я почувствовал, как заколотилось сердце и ускорился пульс. Все это было абсолютно недопустимо. Неопределенность прошла, и ее сменили раздражение и досада.
— У меня прекрасные профессиональные навыки, и с опытом они только отточились…
— Похоже, не все.
— То, что нам сегодня нужно…
— То, что нам сегодня нужно, отличается от того, в чем люди нуждались в семидесятые, — сказал Перттиля и дернулся. — Я имею в виду тысяча девятьсот семидесятые. Или заглянем еще дальше?
Я понял, что свистопляска с паролем была лишь началом. И я слишком хорошо знал Перттиля. Сейчас он говорил своим обычным голосом.
— А теперь послушай меня. Как старший актуарий, ты можешь получить именно то, чего хочешь, — сказал он. — Тебе не придется быть членом команды. Пользоваться внутренней сетью. Ты сможешь сидеть в одиночестве и считать сколько влезет. У тебя будет собственный кабинет.
Перттиля выпрямился и оперся о спинку стула. До этого он сидел на самом его краешке.
— Все предусмотрено. Твой кабинет будет на первом этаже. В маленькой комнате за стеллажом уборщика. Ты сможешь даже закрыть дверь. Вот тебе блокнот и калькулятор. Внутренняя сеть тебе не нужна. Твоя задача — оценить влияние инфляции 2011 года на страховые премии 2012-го. Все данные у тебя на столе. Если не ошибаюсь, там примерно шестьдесят папок.
— Это совершенно не разумно, — сказал я. — Сейчас 2020-й. К тому же все это уже давно подсчитано, когда мы определяли размер страховых премий для того года…
— Тогда посчитай еще раз. И проверь, чтобы все было как надо. Тебе такое нравится. Тебе нравится математика. Ты такое любишь. Ты любишь математику.
— Разумеется, я люблю математику…
— Но ты не любишь коллектив. Ты не любишь нашу открытость, нашу способность к диалогу, наше общение, наше стремление открываться друг другу и исследовать наши эмоции. Ты слишком замкнут в себе, тебе не хватает гибкости, и ты нам не доверяешь. Тебе не нравится то, что я тебе предлагаю?
— Я не…
— Вот именно. Ты — «не». Так что… — ерттиля протянул мне лист бумаги. — Вот тебе другой вариант.
Я быстро прочитал бумагу. Раздражение и досада покинули меня. Я был поражен. Я был в ярости. Посмотрел на Перттиля:
— Ты хочешь, чтобы я подал заявление об уходе?
Он снова улыбнулся. Улыбка была почти такой же, как в начале нашего разговора, только теперь из нее исчез даже намек на теплоту, которая, возможно, присутствовала в ней за секунду до этого.
— Вопрос в том, чего хочешь ты, — сказал он. — Я хочу помочь тебе и предложить другой путь.
— То есть или я буду заниматься бесполезными расчетами, или участвовать в любительских сеансах психотерапии, которые мешают серьезному математическому мышлению? Первое бессмысленно. Второе ведет к дезорганизации, хаосу и краху.
— Всегда есть третий вариант, — сказал Перттиля и кивнул в направлении листа бумаги.
— Точность требует точности, — сказал я, услышав в своем голосе дрожь. Кровь у меня кипела. — Нельзя достичь абсолютной точности в матрицах корреляции методом Конмари. Я не могу быть частью команды, чья высшая цель — уик-энд с изготовлением суши.
— Для тебя есть маленький кабинет на первом этаже.
Я покачал головой.
— Нет, — сказал я. — Это просто неразумно. Я хочу, чтобы все было разумно. Я хочу действовать разумно. А это соглашение… В нем сказано, что в случае увольнения я добровольно отказываюсь от выплаты полугодовой зарплаты, которая мне полагается, и что увольняюсь я немедленно.
— Потому что ты уходишь по собственному желанию, — сказал Перттиля, снова включив свой мягкий голос — наверное, ему нравилось, как он звучит. — Если хочешь остаться с нами, на нашем этаже… Завтра утром у нас трехчасовой семинар по трансцендентной медитации, который проведет выдающийся…
— Дай мне ручку, пожалуйста.
Судя по выражению их лиц, они уже все знали. На рабочей станции у меня имелась всего одна личная вещь — фотография моего кота Шопенгауэра. Я выложил все рабочие документы из своего кожаного кейса и бросил в опустевший кейс фото кота. Спустился в лифте на первый этаж и даже не взглянул на стеллаж уборщика и дверь за ним. Вышел на улицу и остановился, словно на что-то наткнулся, как будто ноги прилипли к земле.
Я теперь безработный.
Мысль казалась невероятной, как минимум, для меня. Я никогда не представлял себе, что окажусь в ситуации, когда не буду знать, куда мне идти утром. Как будто гигантский механизм, обеспечивающий порядок в мире, внезапно сломался. Я посмотрел на часы, но, как и следовало ожидать, это ничем мне не помогло. Они показывали время, но время утратило всякий смысл. Было 10:18.
Еще минуту назад я размышлял над различием между условной вероятностью и исходной вероятностью и пытался найти способ определить математическую независимость системы аксиом во взаимно дополнительных событиях.
Теперь я стоял на обочине шоссе — безработный, с кейсом, в котором не было ничего кроме фотографии кота.
Я заставил себя двигаться. Солнце грело мне спину, и я почувствовал себя чуть лучше. Когда показалась железнодорожная станция Пасила, я уже мог взглянуть на ситуацию более прагматично, применяя логику и разум. Я был опытным математиком и знал о страховом бизнесе больше, чем вся неграмотная команда Перттиля. Я слегка расслабился. Скоро я начну заниматься расчетами для его конкурентов.
Насколько трудно найти страховую компанию, в которой и к себе, и к математике относятся одинаково серьезно?
Вряд ли так уж трудно. Скоро я все выясню.
Проще говоря, все наладится.
3
— Ваш брат скончался.
Голубая рубашка и темно-синяя куртка только подчеркивали еще один оттенок синего в глазах мужчины. Его редеющая пшенично-блондинистая шевелюра, зачесанная налево, выглядела усталой, словно увядшей. Бледное лицо, на котором пылали румянцем ярко-красные щеки. Он представился и сказал, что он адвокат, но его имя я не запомнил.
— Не понимаю, — совершенно честно сказал я.
Вкус первой за утро чашки кофе еще не выветрился у меня изо рта, но вдруг приобрел жестяной, почти ржавый привкус.
— Ваш брат скончался, — повторил мужчина, пытаясь удобнее устроиться на моем диване.
Во всяком случае именно так я интерпретировал его ерзанье. За окном стояло прохладное и солнечное осеннее утро. Я это знал, потому что позволил Шопенгауэру сразу после завтрака занять его излюбленный пост и пошел к двери, как только раздался звонок. Через некоторое время адвокат чуть наклонился вперед и положил руки на колени. Куртка из блестящей ткани натянулась у него на плечах.
— Он завещал вам свой парк аттракционов.
Я поправил его, даже не задумываясь:
— Парк приключений.
— Прошу прощения?..
— Парк аттракционов — это Линнанмяки или Олтон-Тауэрс. Американские горки и карусели. Механизмы, в которые вы садитесь и позволяете швырять вас из стороны в сторону. А парк приключений — это место, где люди двигаются самостоятельно. Лазают и бегают, прыгают и ползают. Там есть скалодромы, канаты, горки, лабиринты — все такое.
— Кажется, я понимаю, — сказал адвокат. — В парке аттракционов есть катапульта с яркими мигающими огнями, которая подбрасывает людей в воздух. А в парке приключений есть… Ничего в голову не приходит…
— Замок приключений, — сказал я.
— Да, точно, замок приключений, — кивнул адвокат. Он явно хотел что-то добавить, но вдруг передумал. — Ну, наверное, в парке аттракционов тоже может быть замок приключений, как в парке Веккула в Линнанмяки. Там лезешь наверх, а потом, обливаясь потом, спускаешься вниз… А вот простую катапульту в парке приключений представить себе трудно. Садишься в нее и чувствуешь, как тебя отрывает от земли… Думаю, я понимаю разницу, хотя вряд ли сумею ее корректно сформулировать…
— Мой брат умер, — сказал я.
Адвокат посмотрел на свои руки и быстро прижал одну к другой.
— Да, — сказал он. — Мои соболезнования.
— Как он умер?
— В своей машине. «Вольво-V70».
— Я имею в виду, что стало причиной смерти.
— Э-э… — амялся адвокат. — Сердечный приступ.
— Сердечный приступ? В машине?
— На светофоре. На бульваре Мунккиниеми. Машины стояли в пробке. Кто-то постучал в водительское стекло. Он настраивал радио.
— Уже мертвый?
— Нет, разумеется, нет. — Адвокат покачал головой. — Он умер, пока его настраивал. Искал станцию классической музыки, если я не ошибаюсь.
— И он оставил завещание? — спросил я.
Юхани был, мягко говоря, человеком порывистым и импульсивным. Он жил одним днем. Чтобы он что-то планировал вперед, думал о завещании? Нет, на него это было совсем не похоже. Он шутил, что я умру от негибкости. Я говорил ему, что вполне себе жив и с гибкостью у меня все нормально, просто я хочу, чтобы все делалось по порядку, разумно и логично. И что свои действия я основываю на рациональном мышлении. По какой-то причине его это веселило. Тем не менее, будучи полной противоположностью друг другу, мы оставались братьями. Я не совсем понимал, как реагировать на новость о его смерти.
Адвокат полез в свой светло-коричневый кожаный портфель, достал из него тонкую черную папку и откинул зажимы в углах. Бумаг внутри было немного. Адвокат долго рассматривал верхний документ, прежде чем заговорить снова.
— Это завещание было составлено шесть месяцев назад, когда ваш брат нанял меня. Его последняя воля отличается простотой и ясностью. Вы получаете все. Единственный, кроме вас, человек, упомянутый в завещании, это бывшая жена вашего брата, которая не получает ничего. Это специально подчеркнуто. Других родственников нет; во всяком случае он больше никого не назвал.
— Других родственников нет.
— Значит, все ваше.
— Все? — спросил я.
Адвокат снова посмотрел в свои бумаги.
— Парк аттракционов, — повторил он.
— Парк приключений, — поправил его я.
— Мне до сих пор трудно видеть разницу.
— Кроме парка приключений, больше ничего? — спросил я.
— В завещании больше ничего не упоминается, — сказал адвокат. — Краткое расследование показало, что другой собственности у вашего брата не было.
Мне пришлось мысленно повторить его последнее утверждение, чтобы в него вникнуть.
— Насколько мне известно, он был состоятельным и успешным предпринимателем, — сказал я.
— Согласно имеющейся у меня информации, квартиру он снимал, а машиной владел на паях с другим человеком. И за то и за другое он задолжал за несколько месяцев. И управлял этим… парком.
Разумеется, моей первой мыслью было, что все это бессмыслица. Потому что это и была бессмыслица. Юхани умер, по сути не оставив ни гроша. Оба этих утверждения казались мне крайне неправдоподобными. К тому же…
— Почему я только сейчас узнаю о его смерти?
— Он так хотел. Он просил, если с ним что-нибудь случится, сообщить мне, а я должен уведомить его родственника, но только после того, как будут закончены все формальности. То же касается и завещания. Связаться с наследниками следовало только после полной оценки всего, чем он владел.
— Он чем-то болел? Юхани знал, что он?..
Адвокат наклонился вперед на пару сантиметров. Он больше не выглядел усталым; казалось, что в нем проснулся почти энтузиазм.
— В смысле, есть ли причины подозревать, что его могли убить?
Адвокат посмотрел на меня с таким видом, будто мы с ним занимались чем-то невероятно интересным: разгадывали тайну или играли в викторину.
— Ну да… Или…
— Нет, — сказал он, качая головой. Его энтузиазм испарился. — Боюсь, ничего такого. Проблемы с сердцем. Что-то неоперабельное. Он мне об этом рассказал. Всегда был риск, что это случится, и однажды это случилось. У него просто остановилось сердце. Как правило, в смерти мужчины средних лет нет ничего загадочного. Боюсь, блокбастер из этого не слепить.
Я повернулся к окну и посмотрел на осеннее утро. Мимо окна пролетела пара ворон.
— Но взгляните на это с другой стороны, — раздался голос адвоката. — Это прекрасная возможность для бизнеса. Принадлежавший вашему брату парк…
— Нет, — сказал я. — Парки приключений — это не для меня. Я актуарий.
— Где вы работаете?
Голубизна глаз адвоката по интенсивности цвета располагалась точно между его рубашкой и курткой, так что в этом прослеживалась почти математическая симметрия. В других обстоятельствах это могло бы показаться интересным, но только не сейчас. Этим утром, в 7:32, после полутора недель неустанных поисков работы, последняя подходящая актуарию дверь захлопнулась у меня перед носом. Сразу после увольнения я разослал свое резюме во все уважаемые страховые компании, специально указав, что серьезно отношусь к традиционной математике и не хочу тратить время на всякую ерунду вроде укрепления корпоративного духа. Не получив ни одного ответа, я сам связался с ними и ошеломленно выслушал кучу банальностей. Один стремился к созданию гибкой командной динамики, другой мечтал о новой форме вычислений, основанной на алгоритме. Каждый объяснил, что в данный момент вакансий у них нет. Тут я мог им возразить. Я знал, что их компании набирают новых сотрудников. В ответ я слышал гулкую тишину, после чего разговор приходил к финальной точке и пожеланиям мне приятной осени.
— Сейчас я ищу новое место работы, — сказал я.
— И как продвигаются поиски?
Хороший вопрос. Как они продвигаются? По состоянию на это утро баланс явно сдвинулся в красную зону. Я не могу найти работу в своей области; мой брат умер; и я, похоже, стал владельцем Парка приключений.
— Я уверен, что ситуация разрешится разумным образом, — сказал я.
Вроде бы этот ответ удовлетворил адвоката. На его лице появилось такое выражение, словно он только что вспомнил что-то важное. Он снова обратился к своей папке. Конверт.
— Ваш брат оставил вам сообщение. Письмо. На всякий случай. Это была моя идея. Я сказал ему, что, как только завещание будет составлено, ему придется не откладывая сделать две вещи. Из-за его диагноза. Оплатить мои услуги и поприветствовать вас.
— Поприветствовать?
— Он выразился именно так. Я не знаю, что там. Как видите, конверт запечатан.
И правда. На конверте формата А5 было написано мое полное имя: «Хенри Пекка Олави Коскинен». Почерк Юхани. Когда мы виделись в последний раз?
Примерно три месяца назад мы обедали с ним в районе Валлила. Я оплатил пиццу с пепперони, потому что Юхани забыл бумажник в машине. Разумеется, теперь я задумался: возможно, у него, помимо забывчивости, было чуть больше проблем с бумажником. О чем мы тогда разговаривали? Юхани рассказал о некоторых новых приобретениях для Парка приключений. Я упомянул об аксиомах теории вероятности Колмогорова и объяснил Юхани, что он должен совершать крупные покупки по одной за раз и лишь после того, как станет понятно, как много новых клиентов привлекает в парк каждое очередное приобретение. Юхани не выглядел больным, тем более — смертельно больным. Тем более — как человек, только что составивший завещание. А как обычно выглядят люди после составления завещания? Уверен, не существует общего для всех выражения лица, хотя эти люди заглядывают за грань невозможного, пытаясь повлиять на жизнь после смерти.
Я вскрыл конверт и достал из него сложенный лист бумаги.
ПРИВЕТ, ХЕНРИ!
На самом деле я не умер! Ха-ха-ха! Я знаю, что ты не смеешься, а мне хочется посмеяться. Ничего другого в голову не приходит. Нет, серьезно, если ты это читаешь, значит, я, скорее всего, действительно умер. Врачи говорят, что с моим пороком сердца все настолько хреново, что времени у меня гораздо меньше, чем я планировал. В любом случае думаю, сейчас ты уже в курсе. Я умер, а Парк приключений принадлежит тебе. У меня есть одно последнее желание. Мне никогда особенно не везло с деньгами, и с финансами Парка все не очень хорошо, не говоря уже о моих личных финансах. Мне никогда не хватало терпения все тщательно просчитать, взвесить и прийти к окончательным выводам. Но ты — гений математики! Как думаешь, сможешь ты вместо меня сохранить Парку жизнь? Это мое последнее желание. Вообще-то, это мое единственное желание. Вряд ли я когда-нибудь об этом говорил, но из всех моих бизнес-проектов — а ты знаешь, что за долгие годы их у меня было достаточно, — Парк самый важный. Я хочу, чтобы он был успешным. Ты, наверное, задаешь себе вопрос: почему. Боюсь, причин для этого не меньше, чем кредиторов. Мне хочется, чтобы мне хоть что-то удалось. Чтобы после меня хоть что-то осталось. Есть и еще одна причина, которую ты узнаешь, когда справишься с задачей. Помнишь, как мы проводили лето у бабушки, подальше от дома, где вечно творилось черт знает что? Сейчас я часто вспоминаю те времена. Ты сидел в доме и считал, а я играл на улице. Но на рыбалку мы всегда ходили вместе. Если я умер, то сядь дома, все посчитай, спаси Парк, а потом иди на рыбалку. Червей я заготовлю. (Извини, обязательная шутка — не смог удержаться.) Но все остальное — смертельно серьезно.
ЮХАНИ
Я почувствовал раздражение, граничащее с яростью. В этом был весь Юхани. С его полным и абсолютным отсутствием ответственности. Письмо было явно написано в спешке. Без предварительного обдумывания. Под влиянием минуты. В нем не содержалось ни одной рациональный мысли, ни одного серьезного аргумента. На месте детального анализа и ясного заключения зияла пустота. В тысячный раз в своей жизни мне захотелось сказать ему, что он порет чушь.
Но Юхани умер.
Меня охватила печаль. Я был зол, сбит с толку, раздосадован и — необъяснимым образом — обессилен. Все эти эмоции жгли мне легкие и скребли когтями грудь. Все указывало на то, что теперь я и в самом деле — владелец Парка приключений.
— Это все? — выдохнул я.
— Не совсем, — ответил адвокат, быстро нырнув в свой портфель, и отработанным жестом извлек из него еще один конверт, размером побольше. — Мой счет.
Он положил второй конверт рядом с первым, с письмом от Юхани. Я заметил, что на обоих написано мое имя. Адвокат в последний раз пролистал бумаги и подтолкнул ко мне папку.
— Мои поздравления, — сказал он. — Мои соболезнования.
4
По осеннему ландшафту ярким, наводящим на мысли о генетической модификации пятном расползался парк «Заходи, здесь весело». Почти двухсотметровая коробка из жести и стали, раскрашенная в ослепительные красно-оранжево-желтые цвета, мозолила глаза вне зависимости от того, через какие линзы ты на нее смотрел. Очевидно, кричащая раскраска была призвана создать атмосферу потного веселья и игр для каждой семьи, входящей в эти ворота. В высоту Парк приключений достигал метров пятнадцати. Внутри поместились бы стадион и авиационный ангар, несколько школ и парковка для грузовых фур. «Заходи, здесь весело» располагался сразу за городской чертой Хельсинки.
После визита адвоката минуло два дня и две почти бессонные ночи.
Я случайно сошел с автобуса на одну остановку раньше. Чем ближе я подходил к Парку, тем труднее было идти. Не потому, что дорога шла чуть в горку, и не потому, что в лицо задувал легкий ветерок, и не потому, что мне хотелось насладиться видом кобальтово-синего неба и почти белого вечернего солнца. Скорее, дело было в том, что мной владели неверие, отвращение и отчаяние, которые пухли во мне тем ощутимее, чем неотвратимей я приближался к Парку. Что-то как будто толкало меня развернуться в обратную сторону и поскорее убраться отсюда, даже ни разу не оглянувшись. Предполагаю, что это был голос разума. В то же самое время я слышал голос Юхани: «Это мое единственное желание».
Я мало что знал о работе Парка приключений. Я знал, что Юхани не принимал участия в каждодневной работе Парка. Двери открывались и закрывались без него. У него был в здании кабинет, но он много времени проводил в так называемых деловых разъездах. О том, кто занимался систематическим управлением Парка, я не имел ни малейшего представления. Парковка — залитое бетоном пространство размером с три футбольных поля — была заполнена наполовину. В основном — семейные седаны, по большей части не новые. Я посмотрел на буквы на крыше здания.
ЗАХОДИ, ЗДЕСЬ ВЕСЕЛО
Буквы, казалось, стали еще больше, чем в мой прошлый и, надо добавить, единственный визит. К моему удивлению, они выглядели почти угрожающе. Я поймал себя на мысли о том, что должен вести себя осторожно, чтобы не напороться на острия букв «Х» и «Ь» и не попасть в ловушку «О». Откуда взялась эта мысль? Я мог только предположить, что событий последних дней было достаточно, чтобы вызвать столь нерациональные соображения. Направляясь к входу, я еще раз бросил взгляд на крышу.
Внутри я встал в очередь к билетной кассе. Обстановка в фойе намекала на то, к чему следует готовиться: пронзительные вопли детей и более тихие и гораздо менее возбужденные переговоры мамаш и папаш. Полукруглый прилавок длиной метров десять был окрашен в те же цвета, что и сам парк. Над этим оранжево-желтым сооружением изгибался гигантский купол. В промежутке между ними, словно букашка, накрытая гигантским психоделическим космическим шлемом, стоял человек в форме цветов парка.
Это был молодой, лет двадцати пяти, парень, с бейджиком на рубашке. Большими белыми буквами было написано: «Заходи, здесь весело» и черными буквами помельче: «Кристиан». Кристиан оказался кареглазым и мускулистым. Судя по свисавшей у него с пояса сумке с инструментами, он отвечал за техническое обслуживание аттракционов. Он стоял за полукруглым прилавком и выглядел там, с одной стороны, на своем месте, а с другой — совершенно не к месту.
Когда подошла моя очередь, я замер.
Что я здесь делаю?
Изначально я планировал сообщить сотрудникам, что Юхани скончался и Парк перешел в мою собственность. Но сейчас я понял, что этого недостаточно. Я не подумал о Кристиане и других сотрудниках. И совсем не подумал о клиентах, которые толпились здесь даже в этот утренний час.
Все выглядело так, словно в мире нет ровным счетом ничего, что способно подготовить человека к тому, чтобы унаследовать парк приключений.
Я представился Кристиану и сказал, что хочу поговорить с тем, кто отвечает за работу Парка. Он спросил, почему бы мне не поговорить со своим братом. Я сказал, что это невозможно, потому что Юхани скоропостижно умер и Парком теперь владею я. Улыбка с лица Кристиана исчезла, и он сказал, что всем управляет женщина по имени Лаура Хеланто. Я спросил, как мне с ней встретиться. Кристиан прижал к уху телефон — я даже не успел предупредить его, что предпочитаю сообщить новости этой Хеланто лично. В эту минуту Кристиан говорил в трубку, что Юхани умер, а сюда пришел некто, утверждающий, что он его брат, но он не похож на Юхани, и надо ли проверить у меня документы, а то вдруг это очередное нигерийское мошенничество… Ладно, балтийское… Хорошо… Ладно, пока. Кристиан закончил разговор и снова повернулся ко мне. Мы молча стояли по разные стороны прилавка и ждали. Наконец он заговорил:
— Юхани был очень хорошим боссом. Он нас не контролировал. Не торчал у тебя за плечом и не считал каждый грош.
Ты не ошибаешься, подумал я. Затем сообразил, почему мне показалось странным, что Кристиан стоит за прилавком.
— Почему вы в билетной кассе? — спросил я и указал на его сумку с инструментами. — Похоже, что вы тут должны заниматься немного другими вещами.
— Венла сегодня не пришла.
— Не пришла? Почему?
— Она не может встать.
— Заболела?
— В каком смысле? — спросил Кристиан, и в его голосе впервые зазвучало беспокойство. — Вы что-то о ней слышали?
Не успел я открыть рот, как у меня за спиной раздался женский голос. Голос поздоровался. Я повернулся и пожал протянутую мне руку. Лаура Хеланто, темная шатенка, носила очки в темной оправе; ее вьющиеся волосы торчали во все стороны и спускались до плеч. Ее сине-зеленые глаза глядели на меня с живым любопытством. Ей было около сорока, может, на год-два больше, как и мне. Сантиметров на двадцать пять ниже меня, среднего для финки роста. Я довольно точно определяю рост людей, потому что сам довольно высокий — метр девяносто два. Я давно привык к постоянным бессмысленным вопросам на эту тему.
Лаура Хеланто окинула меня быстрым взглядом — буквально осмотрела с ног до головы — и выразила свои соболезнования. Не знаю, как принято на них отвечать, а по выражению ее лица было трудно сказать, действительно ли она соболезнует или продолжает изучать мой внешний вид.
Затем мы быстро пошли прочь.
— Пончик, — сказала Лаура Хеланто и указала на огромную пластиковую прозрачную трубу, в которой несколько детей врезались друг в друга и отскакивали от мягких стен. — Наше первое приобретение. До сих пор один из самых любимых клиентами аттракционов парка. В нем можно бегать по стенам, презирая силу гравитации. Если вам все это уже известно, просто скажите.
— Мне вообще ничего не известно, — сказал я. Это была правда.
В душном воздухе витал какой-то неопределенно-сладковатый запах, сочетание ароматов еды из кафе, средств для дезинфекции и человеческих выделений. Со всех сторон неслись пронзительные крики, вопли и визг. Я постоянно смотрел себе под ноги, пока не понял, что боюсь ненароком наступить на одного из маленьких клиентов.
— Спрашивайте все что придет в голову, — сказала Лаура Хеланто.
Мы резко свернули направо, и она посмотрела на меня. В этом взгляде я уловил все то же любопытство. Когда она повернула голову, ее пышные волосы подпрыгнули, словно под порывом ветра.
— Теперь это ваш Парк. Вон там — Замок приключений. Единая огромная конструкция. Есть два разных пути прохождения через него. В каждой части замка лезть надо немного по-другому, и препятствия там разные. С точки зрения поддержания в рабочем состоянии это одно из самых проблемных мест в Парке. Там всегда что-нибудь сломано. Мы даже в шутку называем его не Замок приключений, а Замок запчастей. Степень износа многих конструкций очень высокая. Никогда не подумаешь, что тридцатикилограммовый ребенок может вести себя, как Терминатор, но это так и есть.
— Ясно, — сказал я, чувствуя растущий в душе ужас. — А ремонтом занимается?..
— Кристиан, — кивнула Лаура. — Вы с ним уже познакомились. Хороший парень. Умелый. Но…
Лаура явно подыскивала нужные слова.
— Иногда до него бывает трудновато донести нужную информацию. Но он добросовестный и трудолюбивый. Не то что…
— Венла.
Лаура удивилась. В этот момент наш шаг немного замедлился, и я смог посмотреть куда-то еще, кроме своих ног.
— Кристиан сообщил мне, что сегодня утром Венла не могла встать с постели.
— Этим утром! — фыркнула Лаура, явно имея в виду что-то другое. Рукой она откинула со лба волосы. — Так. Отсюда стартуют гоночные машинки. Всего у нас тридцать машинок. Маршрут огибает почти все здание. Как следует из названия, это не совсем «Формула-1». Эта гонка — хороший способ утихомирить буйных детей. Усаживаете их в машинку, даете им немного покататься, и постепенно они успокаиваются. Я уверена, вы и сами это знаете. У вас есть дети? Ребенок? Извините, это не мое…
— Ничего страшного, — прервал я ее. — Я живу один. С учетом всех случайных переменных это наиболее разумный вариант. Вы хотите сказать, что Венла и в другие дни с трудом выбирается из постели? Тогда почему она здесь работает? За что конкретно ей платят?
Мы остановились. Одна из темно-зеленых машинок с номером «13» на капоте пришла в движение. Водителю было года три, и он смотрел на нас, а не на дорогу впереди. За ним сидел его отец, выглядевший так, будто на следующем повороте заснет. Ничего страшного не произошло бы: машинки двигались со средней скоростью меньше, чем скорость ходьбы.
— Вы и Юхани когда-нибудь разговаривали о?.. — Лаура замялась. — О нашем… То есть о финансовом состоянии дел в Парке?