Юмэно Кюсаку

Догра Магра

Книга издана при поддержке гранта АНО «Культурная и книжная инициатива» и магазина «Подписные издания». Благодарим Икуру Куваджиму (sic!), Екатерину Рябову, Николая Караева, Татьяну Миронову, Ольгу Дорофееву, Александру Бурыкину, Марию Прохорову, Клима Гречку, Общество исследования журнала «Синсэй-нэн» (Япония).
Имена японских персонажей в книге приводятся в традиционном порядке фамилия-имя, если речь идет о псевдонимах (ЮМЭНО Кюсаку) или действие происходит до XIX века. В остальных случаях порядок имен европейский (Кётаро ВАКАБАЯСИ).
Заглавное стихотворение Нерожденный, нерожденный, Отчего ты сам не свой? Знаешь правду, что таится В сердце матери родной?
«Бо-о-ом»…

Едва глаза мои приоткрылись, как низкое эхо отчетливо и гулко отозвалось в ушах жужжанием пчелы…

Прислушавшись, я понял, что кругом глубокая ночь. «Наверное, где-то рядом бьют настенные часы», — сообразил я и снова погрузился в дрему… Жужжание постепенно отдалялось, пока не исчезло совсем, и воцарилась мертвенная тишина.

И тут веки мои распахнулись.

С довольно высокого белого потолка свисала одинокая, покрытая тонким слоем пыли электрическая лампочка, из которой лился желто-оранжевый свет. На ее стеклянном боку застыла, как мертвая, большая муха. А прямо под ней, на твердом и холодном полу из искусственного камня, лежал раскинувшись я.

Как странно…

Не меняя позы, я широко раскрыл веки и повращал глазами: вверх, вниз, влево, вправо…

Квадратная комната с иссиня-черными бетонными стенами всего в два кэна[1] длиной. Кажется, обустраивали ее с крайней предосторожностью: с трех сторон большие вертикальные окна с матовыми стеклами, забранные черными железными решетками и затянутые в два слоя металлической сеткой.

У той стены, где окна не было, изголовьем ко входу стояла прочная железная кровать, аккуратно застеленная белоснежным бельем, — очевидно, на ней еще никто не спал.

Очень странно…

Я приподнял голову, чтобы оглядеть себя. На мне было двухслойное новое кимоно из белого накрахмаленного хлопка, высоко перевязанное коротким тюлевым поясом. Руки и ноги толстые, темные, будто покрытые грязью… Что за неаккуратность?..

Я робко прошелся по лицу правой рукой: еще удивительнее… Заостренный нос, впалые глаза, растрепанные волосы, неряшливая борода…

Вдруг я вскочил. Снова ощупал лицо. Беспокойно огляделся.

Кто же я?.. Я не знаю, кто я такой!

Сердце в груди быстро-быстро заколотилось — застучало, словно набат. Сделалось трудно дышать. Я задыхался. Я ощущал, что вот-вот умру. Но вдруг… все опять затихло.

Да что за чудо?..

Я совсем забыл, кем являюсь…

Сколько ни пытался, я ничего не мог вспомнить… В голове остался только бой часов — это звучное «бо-о-ом»… И все.

Однако я точно был в здравом уме и отчетливо ощущал безмолвный мрак. Он окутывал комнату и простирался за ее пределы — дальше и дальше…

Это не сон… Точно не сон!

Я подпрыгнул.

Подбежав к окну, я поглядел в матовое стекло. Вдруг я увижу себя и смогу… вспомнить хоть что-нибудь?!

Но нет, без толку… В стекле возникла лишь тень со всклокоченными, как у черта, волосами.

Я извернулся и, подскочив к двери с одной-единственной замочной скважиной, приблизился к медной ручке. Но и там ничего: в металле отражался лишь тусклый желтый свет…

Я обшарил пространство под кроватью, перевернул постель, развязал кимоно и вывернул наизнанку пояс, но не нашел ни имени, ни даже инициалов.

Я был ошарашен. Все так же: неведомый в неведомом мире, я совсем не понимал, кто я такой.

И в то же время я, распоясанный, будто устремился вниз — в бездонную пропасть. Изнутри поднялась дрожь, и, забыв обо всем, я заорал что есть мочи.

Но этот невыносимый, пронзительный крик с металлическим отзвуком… он пропал без следа, исчез в бетонных стенах, бессильный напомнить хоть что-нибудь о моем прошлом.

И я закричал снова. Все без толку. Недолгая громкая волна этого крика разнеслась по комнате, закрутилась спиралью и начисто исчезла. А четыре стены, три окна и дверь сделались еще тише, еще мрачнее.

Мне хотелось кричать — снова и снова. Но слова не вырывались наружу, а застревали в горле. И с каждой попыткой издать звук страшная тишина делалась все глубже.

Зубы заскрежетали. Колени задрожали. Кто? Кто я?! Не могу вспомнить! Какой ужас!..

Я снова стал задыхаться… Как же хотелось закричать, но я не мог. Как же хотелось выйти, но я не мог. Окутанный страхом, я стоял навытяжку посреди комнаты…

Где я? В тюрьме?.. В психбольнице?..

Мысли крутились в моей голове, пока я слушал собственное хриплое дыхание, что отзывалось эхом в четырех стенах, словно холодный осенний ветер.

Подступил обморок, в глазах резко потемнело. Весь в поту, прямой как струна, я зажмурился, готовый повалиться на спину, но вдруг… как заведенный, дернулся и восстановил равновесие. Глаза раскрылись, и я уставился в стену напротив кровати.

Из-за бетона послышался странный голос. Явно девичий, но такой хриплый, что едва походил на человеческий. Сквозь стену доносились чрезвычайно тоскливые, душераздирающие звуки…

— Братец… Братец. Братец, братец, братец, братец, братец… Дай же тебя услышать… Еще хоть разочек!..

Я съежился от страха и опять невольно огляделся. Но в комнате не было никого, кроме меня, и я пристально вперился в точку на стене, откуда исходил голос…

— Братец, братец, братец, братец, братец… Братец, ты же в соседней комнате! Это я. Это я. Твоя невеста… Твоя будущая жена… я… Это я. Прошу, прошу, дай услышать тебя еще раз… еще разок… Еще разочек… Братец, братец, братец, братец… Бра-а-а-атец!

Глаза мои раскрылись так, что от напряжения заболели веки. Разинув в удивлении рот, я, пошатываясь, сделал несколько шагов в направлении голоса и, крепко обхватив живот, сосредоточенно уставился в стену.

Сколько же было силы в этих чистосердечных криках! Такой силы, от которой душа слушателя словно повисала в небе. Сколько невыносимого отчаяния, пробирающего до самого нутра… Как долго он зовет меня, этот голос, полный чистой и глубокой муки?.. Может, тысячи, сотни тысяч лет… Да и меня ли зовет он, этот голос из-за ночной бетонной стены?..

— Братец, братец, братец, братец, братец… Почему… почему ты не отвечаешь? Это же я! Я, я, я! Разве мог позабыть меня, братец? Это я! Я! Твоя невеста, братец… Неужто забыл меня? В ночь перед свадьбой… прямо перед нашей свадьбой, я погибла от твоей руки… Но ожила… Я воскресла, я встала из могилы. Теперь я тут. Я не призрак, не дух. Братец, братец, братец, братец… Почему ты не отвечаешь?.. Братец, неужто забыл? Неужто ничего не помнишь?

Я бессильно пятился, продолжая глядеть в стену огромными, словно блюдца, глазами.

Что за чудеса?!

Девушка за стеной говорит, что знает меня. Говорит, что она — моя невеста… И что я собственными руками убил ее перед свадьбой… Но она ожила. День и ночь она зовет меня из соседней комнаты, выкрикивает в отчаянии непонятные, таинственные фразы, чтобы пробудить во мне воспоминания…

Сумасшедшая?..

Или она в здравом уме?..

Нет-нет! Сумасшедшая! Определенно сумасшедшая… Такие глупости… такие фантазии… А-ха-ха-ха!

Я попытался изобразить улыбку, но она не тронула застывших мышц лица… Еще один крик — отчаянный и мощный — пронзил бетонную стену. Я хотел улыбнуться, но не мог. Она точно знала: я — это я… и была абсолютно в том уверена… От этого меня продирал ужас…

— Братец, братец, братец! Почему ты не отвечаешь? Я же так страдаю… Хоть слово, хоть одно словечко! Ответь!

Я молчал.

— Словечко! Одно словечко! Прошу… прошу, ответь мне! Пожалуйста! Тогда врачи поймут, что я не сумасшедшая… Если уж братец вспомнит меня, об этом узнает и главный врач… Тогда мы, мы оба, выберемся из больницы… Братец, братец, братец! Почему?.. Почему ты не отвечаешь?!

Она ненадолго притихла.

— Разве не понимаешь, как мне больно? День за днем… ночь за ночью… я зову и зову тебя. А ты не слышишь! Ах… Братец, братец, братец, братец! Это слишком… слишком… слишком… я-а-а-а… я больше не…

До меня донеслись новые неслыханные звуки: по стене застучали. Не знаю, ладонями или кулаками, но это была мягкая человеческая плоть. Нежные женские руки колотили с такой силой, будто их владелица не знала боли от ран и ушибов. Представляя, как на стене появляются кровавые пятна, я стиснул зубы…

— Братец, братец, братец, братец… Это же я! Ты убил меня, братец, а я воскресла. Мне, твоей сестренке, не на кого больше положиться. Я здесь совершенно одна… Братец, неужели забыл меня?

Я не отзывался.

— Братец?! В мире остались только ты да я… Они считают нас безумными, и потому разлучили. Они заперли нас в больнице… Братец, ответь мне, прошу! Я не лгу! Только вспомнишь меня, они поймут, что я и ты, братец… что мы… мы не сумасшедшие! Лишь одно слово… Одно словечко… Ответь! Позови меня… позови меня, позови Моёко… Братец, братец, братец, братец, братец… а… Это я… ах… темнеет… перед глаза…

Я вскочил на кровать и приблизился к бетонной стене, откуда исходил голос. Мне так хотелось ответить, так хотелось избавить ее от страданий, так хотелось скорее узнать, кто я. Меня обуревали все эти чувства, однако… я лишь сглотнул слюну и задумался.

Вскоре я снова слез с кровати. Так же пристально глядя на стену, я стал отодвигаться от этого голоса — дальше и дальше, пока не наткнулся на окно, что было напротив.

Ответить я не мог. Нет… отвечать нельзя!

Ведь я не знаю, моя это невеста или совершенно незнакомая девушка… Я не могу вспомнить лица той, кому принадлежат эти чистосердечные крики, эти болезненные, эти мучительные вопли, которые я только что слышал. Я скован каким-то непостижимым слабоумием, и единственное мое воспоминание — это бой часов, «бо-о-ом».

А если сказать, что я ее жених?.. Предположим, я отвечу ей, получу свободу. Она сообщит мне, кто я и откуда, но как я пойму, правда это или нет? Как я узнаю, нормальная эта девушка или сумасшедшая?..

А вдруг она действительно сумасшедшая и человек, которого она так жутко зовет, лишь плод воображения? Что тогда? Неосторожный ответ повлечет за собой еще большие недоразумения… Или хуже того: она зовет кого-то реального, но не меня. Тогда по вине своего легкомыслия я завладею чужой невестой и посягну на чью-то честь…

Подобные страхи продолжали атаковать меня. Сцепив руки, я сглатывал слюну под ее крики и вопли, бесконечно доносившиеся через бетонные стены.

— Братец, братец, братец, братец! Это слишком… слишком… слишком… слишком… слишком…

Слабый… болезненный… призрачный… бесконечно чистосердечный крик…

Я вцепился в волосы, до крови царапая кожу длинными ногтями.

— Братец, братец, братец. Я же твоя! Я вся твоя! Скорее… скорее обними меня!

Я принялся ожесточенно тереть лицо ладонями.

«Нет, нет… быть не может! Быть не может! Ты не понимаешь. Я не знаю, кто ты…» — готов был закричать я, но спешно зажал себе рот. Сейчас я не мог судить, что правда, а что нет. Я не знал своего прошлого и никак не мог опровергнуть ее слова. Мало того, что я не помнил своих родителей, не помнил братьев и сестер, не помнил, откуда я… Теперь я даже не знал, человек я или свинья…

Я сжал кулаки и постучал ими по затылку, но это не помогло пробудить воспоминания.

А голос все не исчезал. Дыхание ее стало прерывистым, наконец вздохи достигли вершин страдания, и мне уже едва удавалось разобрать хоть что-нибудь.

— Братец… братец! Прошу… прошу тебя, спаси… спаси меня-а-а!

Словно ведомый голосом, я оглядел стены, окна и дверь. Я был готов бежать, но не шелохнулся.

Туда, туда, где тишина… Тело покрылось гусиной кожей. Я ринулся ко входу и со всей силы бросился на синюю крашеную дверь, но та оказалась тверда как железо. Я поглядел в мрачную замочную скважину.

Настойчивые звуки и крики не прекращались, пугая меня до оцепенения… Я ухватился за оконную решетку, принялся трясти ее и даже слегка погнул, но вряд ли кому-то удалось бы добиться большего…

Дрожа, я устало вернулся в центр комнаты и огляделся по сторонам.

А человеческий ли это мир? Быть может, я наказан и сослан в царство мертвых?

Ведь только я пришел в себя, как сразу же оказался в бескрайнем аду, терзаемый отсутствием воспоминаний. Ни малейшего отголоска, только бой часов…

И какая же эта мука — слышать голос незнакомой девушки, которая зовет тебя… Непрестанные угрызения, невозможность укрыться, спастись от печальной, трагической любви, немыслимой в мире живых.

Я затопал так сильно, что почувствовал боль в пятках… Я повалился на пол, улегся навзничь, а потом встал и осмотрелся… Я был готов на все, лишь бы не слышать этих звуков из соседней комнаты, этих неразборчивых, прерывистых всхлипов. Как можно быстрее вспомнить, кто я! Избавить себя от этих мук… Дать ей точный ответ…

Не знаю, сколько минут или часов я бродил по комнате как безумный. В голове царила пустота. Не только о ней — я не мог ничего вспомнить и о себе. Не мог ничего отыскать. Совершенно пустой, я плавал в пустоте, что вытеснила воспоминания… Под немыслимые крики, доносящиеся из-за стены, растерянный, я мучился догадками.

Через некоторое время крики стали утихать. Постепенно они сделались тонкими, как ниточки, пока от них не остались одни прерывистые всхлипы. Наконец девушка умолкла, и в ночной комнате снова воцарилась тишина.

Я устал. Устал от безумия, устал от размышлений. Слыша откуда-то из-за двери — вроде из тупика коридора — ровный и громкий бой часов, я не понимал, где я и что со мной, сижу я или стою. Я снова впал в забытье…

Что-то стукнуло…

Свесив голову на грудь и упершись взглядом в точку прямо перед собой, я сидел в углу напротив двери.

Я огляделся… Все в комнате — пол, стены, окна — окрасилось голубым.

«Чирик-чирик, чирик-чирик» — где-то вдали щебетали воробьи. Был слышен грохот трамваев…

Лампочка под потолком уже погасла.

«Рассвело», — лениво подумал я и потер глаза. Кажется, я крепко заснул…

Я потянулся, будто начисто забыв обо всех страшных и таинственных событиях ночи. Я ощущал боль в разных частях тела и уже был готов от души зевнуть, но, не успев набрать достаточно воздуха, захлопнул рот.

В двери напротив открылось окошечко. В нем показался простой деревянный поднос, на котором стояла серебристая тарелка и белые приборы.

Я крайне удивился. Моя голова невольно наполнилась ночными сомнениями… Не помня себя, я поднялся, на цыпочках подбежал к дверце и вцепился что было силы в толстые женские руки, которые держали поднос. Тосты, тарелка с салатом, бутылка молока — все повалилось на пол.

— Скажите, скажите, кто я! Как меня зовут? — хрипло закричал я со всей мочи.

Женщина не пошевелилась. Из-за моей хватки ее холодные руки, которые высовывались из белой униформы, словно толстые красные редиски, приобрели фиолетовый оттенок…

— Кто я? Как меня зовут? Я сумасшедший или…

— А-а-а-й! — раздался крик, и руки обмякли. — Кто-нибудь! Кто-нибудь, на помощь! Седьмая палата! На помощь!

— Шш! Тише, тише! Прекратите! Скажите, кто я. Где я нахожусь? Что происходит? Почему я здесь? Прошу! Скажете — отпущу.

Из-за двери доносились всхлипы. Но тут моя хватка ослабла, и я отпустил руки женщины. Всхлипы стихли. В коридоре послышались спешные шаги.

Я держал ее так крепко и отпустил так резко, что полетел на каменный пол. От серьезного падения меня спасло лишь то, что я успел выставить назад руки. Сохранив кое-как равновесие, я разочарованно огляделся.

И тут… случилось что-то неожиданное.

Когда я шлепнулся на пол, напряжение, терзавшее меня все это время, вмиг исчезло, а изнутри поднялась какая-то незнакомая, непонятная, не знающая удержу дурашливость. Я расхохотался так, что затряслись волосы на голове. Какая же глупость! Какая чушь! Я разразился неудержимым смехом. Вздымаясь откуда-то из глубин души, он сотрясал все мое тело, пока не достиг такой силы, что, казалось, еще немного — и моя плоть отделится от костей.

А-ха-ха-ха-ха! Что за глупость?! Да не все ли равно, как меня зовут? Забыл — и ладно! Я — это я! Не так ли? А-ха-ха-ха!..

Дурашливость сделалась совершенно нестерпимой, и я повалился на пол. Я скреб пальцами голову, бил себя в грудь, сучил ногами и хохотал. Хохотал… хохотал… хохотал… Глотая слезы, задыхаясь, вертясь, елозя, ворочаясь, я все хохотал.

А-ха-ха-ха-ха! Да как же это?

С неба я, что ли, свалился? Или из земли вырос?.. Стоит тут какой-то странный человек, и я понятия не имею, кто это… А-ха-ха-ха-ха!

Где он был? Чем занимался до сих пор? И что ему делать дальше? Он же ничегошеньки не понимает… И я только что с ним познакомился. А-ха-ха-ха-ха…

Что же это такое? Загадка? Нелепость? Ха-ха… ха-ха… Нелепость, нелепость! Ха-ха-ха.

Как же больно! Просто невыносимо. И чего я такой кретин? А-ха-ха-ха-ха!

Безостановочно смеясь, я все катался по полу из искусственного камня, но вот силы мои иссякли, а дурашливость куда-то подевалась. Я поднялся и протер глаза. У моих ног лежали следы недавнего буйства: три куска хлеба, тарелка салата, вилка и закупоренная бутылка молока.

Я почему-то залился краской, хотя рядом никого не было. Мне вдруг страшно захотелось есть, и, лишь поправив пояс, я схватил в одну руку еще теплую бутылку молока, а в другую — тост с маслом и принялся завтракать. Поддевая вилкой овощной салат и набивая рот невыносимо вкусной пищей, я спешно жевал, запивая жадными глотками. Наконец я откинулся на свежую простынь и, блаженно потягиваясь, закрыл глаза.

Я продремал, наверное, минут пятнадцать-двадцать. От сытости или нет, но силы меня покинули, по ладоням и ступням разлилось тепло, а в голове ощущалась темная пустота… То где-то рядом, то из самых ее глубин раздавались и стихали утренние звуки. Какая вялость… какое бессилие…

Грохот дорожного движения. Торопливый топот сапог. Важное цоканье гэта[2]. Звонки велосипедов. Где-то выбивали пыль…

Вдали каркал ворон. Кажется, рядом, на кухне, разбилась чашка. Вдруг из-за окна послышались женские крики.

— Фу, как гадко! Правда… Я перепугалась! Не ожидала… Не шути так! Ха-ха-ха.

Мой желудок отозвался радостным урчанием. Все эти звуки сливались в общий гул. Постепенно он уплывал от меня и моей приятной дремоты — дальше и дальше. Как же приятно… Как хорошо…

Откуда-то издалека отчетливо донеслось необычное «уи… уи… уи-уи-уи-уи». Так высоко и четко, словно свисток, могла звучать лишь сирена, и мне подумалось, что эта машина спешит ко мне по ужасно срочному делу. «Уи-уи-уи-уи» заглушило все звуки утренней тишины. Огибая повороты, оно свернуло в мою сторону и с удивительной скоростью помчалось к моей сонной голове, но вдруг, уже готовое врезаться в растрепанные волосы, отклонилось и описало огромную дугу, затем сбавило ход и с высоким ревом повернуло назад, проехало с квартал, и снова развернулось ко мне, приблизилось с громкой, оглушительной трелью и сразу же затихло. Больше я ничего не слышал. Весь мир замер, и я погрузился в сон.

После пяти спокойных минут в замочной скважине у изголовья что-то провернулось. Скрипнула тяжелая дверь, раздался шорох. Я рефлекторно вскочил с кровати, обернулся и… был поражен увиденным!

Прямо передо мной, у тяжелой, прикрытой двери, возникло небольшое плетеное креслице. А над ним, чуть ли не до потолка, возвышалась удивительная фигура. Она взирала на меня откуда-то сверху.

Это был великан ростом выше шести сяку[3], с вытянутым лошадиным лицом и бледной, точно фарфоровой, кожей. Под длинными, тонкими бровями поблескивали маленькие, как у кита, глазки. Взгляд был мутным и бессильным, точно у дряхлого старика или умирающего. Крупный, как у европейца, нос выдавался вперед, переносица ярко блестела. Под носом вытянулись большие, плотно сомкнутые губы, тоже бледные. «Уж не из-за тяжелой ли болезни?» — подумалось мне. Необыкновенно широкий покатый лоб, похожий на крышу храма, и огромная, как нос военного корабля, челюсть выглядели зловеще… Я был уверен: передо мной обладатель эксцентричного, сверхчеловеческого характера. Черные блестящие волосы гиганта были разделены пробором. Он стоял перед изящным плетеным креслом, которое больше подошло бы женщине. Одетый в дорогое пальто из коричневой кожи, он длинными пальцами — бледными и волосатыми — перебирал платиновую цепочку. Ну точно злой колдун, практикующий магию или нечто подобное!

Я оглядывал этого великана с трепетом: затаил дыхание, хлопал ресницами и робко шевелил языком, словно едва вылупившийся птенец. Мне стало вдруг ясно: это он ехал сюда на автомобиле! И я невольно уселся поудобнее — лицом к гостю.

В мутных глазках гиганта тут же зажегся холодный огонек достоинства. Пока он разглядывал меня свысока, я захотел сжаться в комочек и опустил голову.

Но гигант не обратил на это ни малейшего внимания. Изучив меня с предельным равнодушием, он поднял голову и перевел свой затуманенный взор на комнату. И пока он оглядывал каждый угол, мне вдруг показалось, что этот зловещий господин видит насквозь все мои позорные делишки с самого момента пробуждения. Мне захотелось съежиться еще сильней, а в душе поселился страх. Зачем же он здесь?..

Но тут случилось неожиданное. Великан вдруг сжался и наклонился вперед, будто напуганный чем-то. Он спешно сунул руку в карман пальто, вытащил белый платок, торопливо отер лицо и тут же отстранился от меня. По телу его пробежала дрожь, и он слабо откашлялся, что совсем не сочеталось с внушительным обликом. Наконец гость отдышался, успокоился и, повернувшись ко мне, с поклоном произнес:

— Очень приятно… Я не вполне здоров… Прошу прощения за верхнюю одежду…

Голос великана напоминал женский, контрастируя с обликом. Но, услышав его, я немного успокоился. Великан показался мне искренним и мягким. Со вздохом облегчения я поднял голову. Тот вновь покашлял и вежливо поднес визитную карточку прямо к моему лицу.

— Прошу… кхе-кхе… я…

С учтивым полупоклоном я принял карточку обеими руками.


ИМПЕРАТОРСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ КЮСЮ
ПРОФЕССОР СУДЕБНОЙ МЕДИЦИНЫ
ДЕКАН МЕДИЦИНСКОГО ФАКУЛЬТЕТА
КЁТАРО ВАКАБАЯСИ


Я несколько раз ошарашенно перечитал слова на карточке. Затем оглядел сверху вниз и снизу вверх этого огромного господина, который стоял передо мной, и, пытаясь сдержать кашель и невольно озираясь, едва вымолвил: «Я… в университете Кюсю?»

Под левым глазом доктора Вакабаяси нервно задрожал мускул (или же это была присущая лишь ему улыбка?). Бледные губы затрепетали:

— Так точно… вы в университете Кюсю… седьмая палата кафедры психиатрии. Прошу прощения за вторжение. Полагаю, следует доложить вам причины столь внезапного визита. Некоторое время назад вы интересовались у медсестры, которая раздает еду, своим именем. Мне сообщил об этом дежурный врач — и вот я здесь. Как поживаете? Удалось ли вспомнить, как вас зовут? Вернулась ли память?

Я не мог ничего ответить и, разинув рот и выпучив глаза, пялился как идиот на огромный подбородок, что торчал прямо перед моим носом…

Но как тут не удивиться?! Тень имени будто преследовала меня с самого утра.

С того момента, как я спросил у медсестры свое имя, прошел от силы час. Но доктор Вакабаяси успел, несмотря на болезнь, одеться и прийти сюда, чтобы узнать, не вернулась ли ко мне память. Слишком уж подозрительная поспешность, слишком таинственный интерес…

Почему этот доктор непременно желает знать, помню я свое имя или нет?..

Я больше и больше терялся и глядел то на ладонь с визитной карточкой, то на лицо доктора Вакабаяси.

К моему удивлению, доктор по-прежнему смотрел на меня свысока немигающим взглядом. Плотно сжав губы и, видимо, ожидая ответа, он изучал меня с крайним сосредоточением. И это напряжение ясно показывало, какую важность он придает моему ответу. Я понимал все ясней: в ответе на вопрос, помню ли я свое имя и прошлое, кроется нечто важное для доктора Вакабаяси. Вместе с тем росло и мое напряжение.

Некоторое время мы неотрывно глядели друг на друга, но, догадавшись, что ответа не будет, доктор Вакабаяси разочарованно прикрыл глаза. Однако, когда его веки снова распахнулись, мускул под левым глазом задрожал еще сильнее и губы растянулись в улыбке. Наверное, он расценил мое удивление по-своему.

Несколько раз кивнув, доктор Вакабаяси зашевелил губами:

— Само собой. Возможно, это прозвучит нелепо, но так и должно быть. Вероятно, вам покажется странным, что, будучи прежде строгим приверженцем принципов судебной медицины, я начал работу в области психиатрии… Однако меня вынудили некоторые серьезные обстоятельства…

Казалось, доктор Вакабаяси вот-вот закашляется, но на этот раз обошлось. Прикрывшись платком, он проморгался и, тяжело дыша, продолжил:

— Да… Не знаю, как сказать иначе… До недавнего времени кафедру психиатрии возглавлял известный профессор Кэйси Масаки.

— Кэйси Масаки?..

— Так точно… Великий Кэйси Масаки, ученый не только национального, но и мирового уровня, автор новой «Психиатрической теории», которая вскоре произведет переворот в сфере психиатрии, где до недавнего времени царил застой… Конечно, я должен сразу уточнить: речь не идет о лженаучных явлениях вроде спиритизма или ясновидения, которые еще вчера изучались совершенно серьезно. При этом можно уверенно утверждать: перед нами эпохальная теория, которая базируется на строго научных принципах. Собственно, ради сбора доказательной базы доктор Масаки и организовал при факультете единственную в своем роде лечебницу. Излишне уточнять, что вам выпала честь оказаться в числе пациентов, которых лечат в полном соответствии с этой новой теорией…

— Я… болен психически?.. Меня лечат?..

— Так точно… Конечно, ваши подозрения уместны. Нельзя не отметить явную несообразность, ведь вместо лечащего врача, доктора Масаки, справиться о вас пришел я, специалист по судебной медицине, однако… С большим сожалением я должен сообщить, что примерно месяц назад доктор Масаки скоропостижно скончался, успев все же передать дела и полномочия мне. Более того, по причине отсутствия на кафедре подходящего ассистента преемник покойного так и не определен. Поэтому приказом ректора я был назначен временным совместителем… Перед кончиной доктор Масаки поручил мне с особым тщанием заботиться об одном из пациентов — о вас! Иными словами, на карту поставлена честь нашей кафедры психиатрии. Нет! Честь всего медицинского факультета, даже всего университета Кюсю! Важно лишь одно — чтобы к вам вернулась память!

Доктор Вакабаяси закончил свою речь. Я захлопал ресницами, и все вокруг словно озарилось ослепительной вспышкой. Где-то будто бы промелькнул отблеск моего имени, и показалось, что вот-вот оно придет мне на ум, но вдруг…

Вдруг я испытал такое чувство собственной ничтожности, что не смог посмотреть на доктора и склонил голову еще сильнее.

Значит, это кафедра психиатрии Императорского университета Кюсю? А я всего лишь психически больной человек где-то… Где? В седьмой палате?

С самого утра, как только я проснулся, мой разум находился в каком-то ненормальном состоянии. Наверное, из-за того, что я был нездоров… Нет, я и сейчас… Точно! Я самый обычный психический больной.

Ах… Жалкий я, сумасшедший!..

Я осознал это благодаря уж очень обходительным выражениям доктора Вакабаяси и застыдился. Сердце бешено застучало — я едва мог дышать. Меня охватили стыд, страх, печаль и другие, непонятные, чувства. Лицо мое, включая шею и мочки ушей, обдало жаром, в глазах защипало, и мне страшно захотелось спрятаться в постель, но я лишь уныло уткнул лицо в ладони и принялся отчаянно тереть глаза.

Смотря на меня сверху вниз, доктор Вакабаяси дважды звучно сглотнул слюну. Потом сложил ладони как перед высокопоставленным лицом и еще более нежным тоном, словно поглаживая кошку, начал утешать:

— Разумеется. Весьма и разумеется. Любой, обнаружив себя в больничной палате, испытал бы схожее потрясение и оказался близок к отчаянию… Впрочем, не стоит волноваться. Ведь, должен заметить, вы находитесь тут совершенно по иной причине, нежели другие пациенты…

— Я… отличаюсь от других?

— Так точно. Вы — ценнейший исследовательский материал для эпохального психиатрического эксперимента под названием «Свободное лечение сумасшедших», который проводится на кафедре психиатрии уже упомянутым доктором Масаки…

— Я… я… исследовательский материал… для свободного лечения сумасшедших?..

Доктор Вакабаяси чуть наклонился вперед и старательно закивал, будто бы отдавая дань уважения самим словам «свободное лечение сумасшедших».

— Так точно, так точно. Все именно так. Полагаю, вскоре вы окончательно поймете, насколько эпохальны и характер доктора Масаки, автора «Свободного лечения сумасшедших», и созданная им теория… Более того, благодаря четкой работе мозга вы уже показали на удивление хорошие результаты и прославили наш университет на весь мир. Однако из-за серьезного нервного потрясения, вызванного экспериментом, вы полностью утратили память. Но я вижу, что сейчас вы находитесь на пути к уверенному выздоровлению. Поэтому вы не только… скажем так, главный образец в этом удивительном эксперименте по свободному лечению, вы в то же время хранитель чести нашего университета — университета Кюсю!

— Но… но почему я… главный… в этом страшном эксперименте?.. — невольно пробормотал я, переместившись на край кровати… Мне сделалось страшно от вихря загадочных новостей, что вились вокруг.

Поглядывая свысока, Доктор Вакабаяси закивал еще хладнокровнее:

— Ваши подозрения вполне естественны. Но… к сожалению, пока — прежде чем рано или поздно к вам не вернется память — я не вправе давать пояснения.

— Нужно вспомнить, кто я?.. Но как? — с нарастающим беспокойством спросил я.

Тон доктора Вакабаяси заставил меня ощутить в полной мере ничтожество сумасшедших.

Однако доктор оставался бесстрастным. Будто желая остановить меня, он спокойно поднял руку.

— Ну, ну… не торопитесь, не торопитесь. Понимаете ли, дело в том… Честно говоря, своему помещению в «Клинику свободного лечения» вы обязаны чрезвычайно серьезным, запутанным и крайне таинственным обстоятельствам, суть которых я не смогу изложить кратко. Более того, боюсь, если я попытаюсь собрать их воедино, вся эта конструкция окажется абсолютной ложью… И в конце концов, кто же в это поверит, если уж вы, так сказать, непосредственный участник этих таинственных и загадочных событий, ничего не можете вспомнить… Вот сколь невероятные вещи таит ваша память! Однако… ради вашего спокойствия я все же могу кое-что пояснить. Итак, относительно «Свободного лечения сумасшедших». В феврале этого года, как только доктор Масаки получил назначение в нашем университете, начались работы над проектом лечебницы. К июлю они завершились, а затем начался сам эксперимент, который длился всего четыре месяца… Ровно месяц назад, 20 октября — в день кончины доктора Масаки — лечебница была закрыта.

Не стану скрывать, все эксперименты, которые проводил доктор Масаки на протяжении этих четырех месяцев, были направлены на восстановление вашей памяти. Более того, он спрогнозировал, когда именно вы начнете приходить в себя и окажетесь в вашем нынешнем состоянии.

— Покойный доктор Масаки… предсказал мое нынешнее состояние?..

— Так точно, так точно. Поскольку вы, величайшее сокровище университета, находитесь у нас под крылом, несомненно, вы придете в себя. Доктор Масаки был твердо убежден, что вы продемонстрируете последствия опытов и послужите таким образом доказательством главных принципов его великой теории! По его же словам, когда память вернется, вы неизбежно вспомните во всех подробностях и те беспримерные, душераздирающие преступления, в которых были замешаны. Сейчас, конечно, я и сам твердо в этом уверен.

— Беспримерные… душераздирающее преступления… в которых я был замешан?!

— Так точно. Я назвал их беспримерными, и, пожалуй, подобных преступлений не будет и впредь, настолько они ненормальны…

— Что, что это за преступления?! — вырвалось у меня, и я подался вперед.

Но доктор Вакабаяси оставался невозмутимым. Неподвижно взирая на меня своим мутным взглядом откуда-то сверху, он продолжил:

— Это именно преступления… Но чего таить… Говоря о работе доктора Масаки в области психиатрии, я должен упомянуть, что сам долгое время пользовался его руководством и продолжаю исследовать методы психической преступности.

— Психической преступности…

— Так точно… Тема эта еще никем не изучалась, и я опасаюсь, что, исходя из одного названия, вы не сможете понять, о чем идет речь. Поэтому, с вашего позволения, слегка в нее углублюсь, чтобы обеспечить вам общее представление… На изучение данного вопроса меня сподвигли многочисленные устрашающие принципы и теории психиатрической науки, провозглашенной доктором Масаки. Например, один из принципов психопатологии, которая является разделом этой психиатрической науки, гласит, что психическое состояние человека может быть изменено на прямо противоположное путем определенных внушений. Текущее умонастроение исчезает в один момент и замещается сознанием давних предков, которое таилось до сего времени где-то в глубинах психики. И таких ужасающих теорий и примеров из практики в трудах Масаки предостаточно… И хотя сама теория научно точна, а результаты экспериментов значимы и перспективны, механизмы ее заурядны и далеки от науки… Да и саму теорию можно весело и занимательно объяснить даже детям и женщинам. Но, с другой стороны, вряд ли найдутся более опасные исследования и опыты, чем те, что в ее арсенале… Впрочем, вы очень скоро ознакомитесь с этим во всех подробностях, так что, с вашего позволения, не буду углубляться…

— То есть… я ознакомлюсь… с этой… страшной теорией?!

Доктор Вакабаяси важно кивнул:

— Так точно, так точно. Ведь вы доказали ее собственным примером и у вас выработался своеобразный иммунитет к ужасам и страху, которые содержатся в принципах этой теории… Более того, в недалеком будущем — конечно, если к вам вернется память, — вы поймете, что вправе заняться изучением этих принципов. Однако, если содержание секретных исследований вдруг станет достоянием общественности, я и предсказать не возьмусь, к каким ужасающим последствиям это приведет…

Положим, вы обнаружили наследственное психическое расстройство, дремлющее в глубине души некоего человека… Единственное должное внушение мгновенно сведет его с ума! И в то же время представьте, что воспоминание о том, кто сделал это внушение, будет начисто стерто! Чего тогда ожидать?.. Возможный вред не идет ни в какое сравнение с тем, к чему привело изобретение Нобеля — динамит, а он послужил причиной мировой войны!

Поэтому с точки зрения моей специальности, судебной медицины, нет ничего страшнее повсеместного распространения подобных психиатрических теорий и признания их наравне с господствующими ныне материалистическими учениями.

Уже сейчас мы должны быть готовы к тому, что однажды распространенная ныне материалистическая преступность сменится психиатрической и события не удастся повернуть вспять. Известно, что подобные преступления, в отличие от так называемых материалистических, не поддаются ни анализу, ни расследованию, поэтому мы должны тщательнейшим образом следить за тем, чтобы теория доктора Масаки осталась в тайне. И в то же время — да, это звучит самонадеянно — нам следует заранее изучить способы предотвращения и расследования подобных преступлений на случай возникновения обстоятельств непреодолимой силы… Поэтому я уже долгое время под руководством доктора Масаки изучаю различные аспекты «Психической преступности и методов ее расследования». Разумеется, в строгой секретности! Можно сказать, это наш совместный труд.

Но все же где-то мы с доктором Масаки промахнулись… Вероятно, несмотря на все предосторожности, некто смог выкрасть материалы исследований. Неподалеку от университета было совершено таинственное преступление, метод которого опирался на самые важные принципы психиатрической теории доктора Масаки! В общем, в центре этой истории скрывается череда хладнокровных и жестоких злодеяний: мужчины и женщины — все из одного зажиточного рода — без видимой причины убивали и сводили друг друга с ума. Более того, трагедия, случившаяся с одаренным и спокойным юношей, последним представителем этой семьи, служит неопровержимым доказательством: между методами, при помощи которых совершались преступления, и принципами, что изучаем мы, существует связь! Чтобы род не прервался, этот молодой человек должен был сочетаться браком со своей любимой кузиной. Однако в ночь перед свадьбой с ним случился внезапный приступ сомнамбулизма, и он задушил невесту. Затем, расположившись рядом с ее трупом, принялся хладнокровно делать наброски на листе бумаги…

Когда это необыкновенное и таинственное преступление стало известным, о нем много судачили. Но главный вопрос относительно печальной судьбы рода и юноши до сих пор остается без ответа. Кто и зачем довел его до такого? Вот насколько это происшествие загадочно, таинственно и ужасающе!

В то же время правоохранительные органы префектуры Фукуока, а именно так называемое Главное полицейское управление Кюсю, смотрят на это дело сквозь пальцы. И я, хоть и бросил все силы на расследование под руководством доктора Масаки, до сего дня блуждаю в потемках, не зная истинных обстоятельств происшествия…

Поэтому в сложившейся ситуации я располагаю единственным способом расследования. Иными словами, вы, как человек, который находился в центре событий, просто обязаны благодаря наследию доктора Масаки вспомнить свое прошлое, прямо указать на преступника и описать его мотивы. Иной дороги нет, ведь этот монстр сумел неким таинственным способом замести следы.

Теперь, полагаю, вам все ясно. Я не могу дать конкретных объяснений, поскольку и сам мало что знаю. К тому же… я, человек, чье поприще далеко от психиатрии, взял вас на попечение, чтобы предотвратить утечку важных, секретных сведений! В то же время я надеюсь, что в случае, если к вам вдруг вернется память, я сразу же, в любой момент смогу прийти сюда и услышать правду об этом преступлении. Надеюсь, вы прольете свет на личность таинственного монстра… Вдобавок, когда вы вспомните все и обстоятельства этого события станут ясны, мы обязательно сделаем важные… нет! наиважнейшие доклады для научного сообщества и для простой публики. Это будет всемирная сенсация! То есть… не просто доказательства теории доктора Масаки под рабочим названием «Свободное лечение сумасшедших»… Нет! Это послужит обоснованием важнейших фактов, которые увенчают великий эксперимент! Одним махом он обратит нынешнюю культуру материализма в культуру духа! Более того, я получу самое главное доказательство для своей диссертации на тему «Психиатрическая преступность и методы ее расследования», которую я пишу под руководством того же доктора Масаки, и смогу завершить ее. Так мы оба получим возможность опубликовать результаты наших психиатрических исследований, которыми столь усердно занимались на протяжении последних двух десятков лет.

Вспомните ли вы свое имя? Сможете ли пролить свет на истинные обстоятельства этого дела? Ответы столь важны, что за процессом внимательно следит и университет, и правоохранительные органы префектуры Фукуока, и, собственно, весь мир! Однако же…

Выпалив эти объяснения, доктор Вакабаяси на мгновение впился в меня своим жутким мутным взглядом, затем отвернулся, отер лицо платком и прокашлялся.

Словно одураченный, я в изумлении глядел на его морщинистый, будто сведенный судорогой профиль. Каждое из событий, что происходили с самого утра, наполняли меня то тревогой, то удивлением… Да еще и рассказы доктора Вакабаяси приняли уж слишком масштабный и сверхъестественный характер. Я им не верил… Речь будто бы шла обо мне, но они казались сказками, не имеющими ко мне ни малейшего отношения…

Справившись с кашлем, доктор Вакабаяси снова пронзительно посмотрел на меня:

— Прошу прощения… я устал… — и, повернувшись к изящному плетеному креслу, медленно опустился в него.

Я не мог отвести глаз от того, как он это проделывал.

Поначалу, когда я только увидел плетеное кресло за спиной доктора Вакабаяси, мне показалось, что оно сразу же сломается, если в него усядется кто-нибудь тяжелый. Я даже подумал, что к нам присоединится какая-нибудь женщина. Но длинное туловище доктора Вакабаяси без видимых усилий пролезло между узких подлокотников. Затем он сложился пополам, и его лицо — платок скрывал все, кроме глаз, — оказалось примерно на уровне колен… Наконец он съежился, будто показывая всем видом, что это я — монстр, который утаивает следы преступления, и уселся в кресле. Размер его тела словно сократился вдвое. Вряд ли обычному человеку удалось бы проделать подобный трюк, каким бы худым тот ни оказался и какой бы тонкой ни была кожа его пальто. Голос доктора, кажется, остался прежним… Впрочем, нет, он сделался еще холоднее. Может, потому что теперь доктор сидел… Такие мысли проносились в моей голове.

— Прошу прощения… Теперь, когда я навестил вас и проверил ваше состояние, даже мне — человеку, далекому от психиатрии, — стало ясно, с какой точностью подтвердился прогноз доктора Масаки. Сейчас вам нелегко, вы стараетесь вспомнить прошлое, но ничего не получается. Однако это всего лишь один из этапов возвращения к здоровому психическому состоянию, которое наблюдалось у вас до эксперимента. Согласно исследованиям доктора Масаки, в отделе вашего мозга, который занимается рефлекторно-симпатической обработкой воспоминаний, а точнее, в той его части, что управляет подсознанием и самыми старыми воспоминаниями, находится участок, унаследовавший некоторую уязвимость. Проще говоря, это место отличается крайней чувствительностью.

Впрочем, таинственный некто знал об этом заранее и прибегнул к стимуляции чувствительного и слабого участка путем активного психического внушения. В результате возникло крайнее напряжение, и унаследованные вами латентные воспоминания о необыкновенной и загадочной любви ваших предков, живших примерно тысячу лет назад, оказались на поверхности сознания. Это повергло вас в глубочайшее сомнамбулическое состояние… Однако на данный момент сомнамбулический эпизод, спровоцированный вашим подсознанием, полностью исчерпал себя. Правда, вследствие долговременного напряжения часть вашего подсознания — та, что демонстрировала необычайную активность, — и отдел вашего мозга, который занимается рефлекторно-симпатической обработкой воспоминаний, пребывают в состоянии крайней усталости и не могут полноценно функционировать. Поэтому вы ничего и не помните из своего прошлого. Пока что активен лишь тот отдел мозга, который занимается рефлекторно-симпатической обработкой недавних воспоминаний и событий. Поэтому, несмотря на усилия, вы не можете ничего вспомнить… Таково ваше психическое состояние. Доктор Масаки окрестил его стадией самозабвения.

— Стадия… самозабвения?

— Так точно… Монстр, что стоит за этим чудовищным преступлением, применил к вам ряд психических манипуляций, вследствие которых вы несколько месяцев были совершенно иным человеком и находились в состоянии сомнамбулы. Конечно, подобные тяжелые случаи сомнамбулизма или же серьезного раздвоения личности чрезвычайно редки по сравнению с более легкими отклонениями вроде сонного бреда или опьянения сном, которые встречаются у обычных людей. Однако примеры, подобные вашему, зафиксированы в древних письменных источниках. Например: «Старик, вспомнивший на пятидесятом году родные места», или же «Размышления джентльмена, осознавшего под бременем доказательств совершенное им убийство», или «Исповедь одинокой старой девы, которая встретилась с ребенком, рождения которого не помнит», «Записки бедного юноши, который из-за амнезии, вызванной крушением поезда, забыл, как превратился в лысого богача», «История молодой женщины, которая после проведенной с кем-то ночи проснулась наутро старухой», «Покаяние священника, который совершал преступления, путая сон и явь».

Подобных странных случаев, способных вызвать сумятицу в людских умах, описано множество, но в свете оригинальной теории доктора Масаки, о которой я вам уже рассказывал, любые сомнения исчезают! Причем подобные случаи не просто получают научное, обоснование и ясное подтверждение. Уже доказано — и в теории, и на практике, что возвращению подобных людей в нормальное психическое состояние предшествует стадия самозабвения… Строго говоря, в повседневной жизни наше душевное состояние непрерывно меняется под воздействием увиденного и услышанного. Злоба, грусть, улыбка — тоже своего рода сомнамбулические припадки, во время которых человек проходит стадии сомнамбулического приступа, самозабвения и самовспоминания. Но каждая из этих стадий длится очень недолго и не осознается обычными людьми, что также было доказано доктором Масаки… Поэтому он ясно спрогнозировал, что вы пройдете все эти стадии и вернетесь в нормальное состояние. А все остальное — вопрос времени… — Доктор Вакабаяси запнулся и облизнул губы.

Не знаю, с каким выражением лица я слушал все это… но мудреные объяснения доктора Вакабаяси, каждое слово которого было исполнено научной значительности, будто вонзались в меня как острые стрелы. Я застыл как громом пораженный. Выходит, я действительно замешан в этом чудовищном преступлении?! И должен во что бы то ни стало вспомнить его обстоятельства и свое имя… От невыразимого страха под мышками у меня выступили капли холодного пота, а внимание всецело сконцентрировалось на бледном длинном лице, что было перед моими глазами.

Доктор Вакабаяси отвел мутный взгляд в сторону и продолжил еще более низким голосом:

— Повторюсь, до сего дня все прогнозы доктора Масаки сбывались с идеальной точностью. Сегодня утром вы вышли из состояния сомнамбулического припадка, в котором пребывали до этого момента, и сейчас находитесь в шаге от возвращения воспоминаний. Поэтому я тотчас же пришел сюда. Пришел, чтобы помочь вспомнить то, чем вы недавно интересовались у медсестры, — ваше имя!

— Имя! — воскликнул я, дыхание мое перехватило…

А что, если… если в этом чудовищном преступлении виноват я?! Отсюда и напряженный интерес, который доктор Вакабаяси проявляет к моему имени… Такие мысли мелькали в моей голове. Но доктор Вакабаяси бесстрастно добавил:

— Так точно. Если вспомните свое имя, то к вам вернутся и остальные воспоминания. Вы тут же осознаете весь ужас главных принципов психиатрической науки, которые стоят за этим преступлением, и поймете мотивы монстра, толкнувшие его на вопиющее злодейство… Вам станет ясно, что за чудовище замешано в этом убийстве. Потому главнейшая обязанность, порученная мне доктором Масаки, — вернуть вам память.

Я снова содрогнулся от неописуемого, ужасного предчувствия и невольно выпрямился на кровати.

— Так скажите наконец, как меня зовут! — дико воскликнул я.

Доктор Вакабаяси как-то машинально поджал губы и пристально посмотрел на меня. В глазах его светился мрачный огонек, будто он искал что-то в глубине моей души… будто хотел намекнуть на что-то серьезное.

Позже я пришел к выводу, что попался на какую-то невычислимую уловку доктора Вакабаяси. Его наукообразная, переполненная сенсациями речь вовсе не была лишена смысла. Определенно, доктор Вакабаяси применил один из способов психической стимуляции: он максимально задействовал мое внимание, настраивая его на мое имя и делая все, чтобы я просто не мог не вспомнить его… И потому, когда я забылся и спросил, как меня зовут, доктор поджал губы, чтобы своим молчанием довести мое нетерпение до предела… Тем самым он желал породить острый импульс, который пробудил бы дремлющие воспоминания.

Однако тогда я понятия не имел об этой тонкой схеме. Я был убежден, что вот-вот доктор Вакабаяси скажет, как меня зовут, и пристально смотрел на его бледные поджатые губы.

Но доктор, внимательно следивший за мной, опять разочарованно закрыл глаза. Он помотал головой и тихонько вздохнул, затем спокойно открыл глаза и еще более холодным, более высоким и хрипловатым голосом произнес:

— Нет, увы. Я не могу вам этого сказать. Если не вспомните сами, толку не будет. Вы должны прийти к этому естественным образом.

Мне вдруг сделалось спокойно и в то же время грустно:

— А я смогу… вспомнить?

— Сможете, — четко ответил доктор Вакабаяси. — Непременно сможете. И тогда вы не только поймете, что все мои рассказы отнюдь не фантазия, но и полностью излечитесь и будете выписаны из больницы. Вы получите все, что причитается по закону — юридическому и нравственному… Уже долгое время мы готовимся к передаче вам дома и состояния… Иными словами, вторая обязанность, порученная мне доктором Масаки, заключается в улаживании ваших дел.

Доктор Вакабаяси уверенно оглядел меня холодным мутным взглядом, и под его натиском я опустил голову… Внезапно я устал от этих загадочных и странных историй, не имевших ко мне никакого отношения, устал от того, что не понимаю происходящего…

Однако, не обращая внимания на мои муки, доктор Вакабаяси откашлялся и продолжил.

— Итак… Я намереваюсь провести эксперимент, который поможет вам вспомнить свое имя… Мы с доктором Масаки… хотели бы проверить, вернется ли к вам память при виде различных предметов, которые, как нам кажется, имеют непосредственное отношение к вашему прошлому. — Он оперся на спинку плетеного кресла и вдруг вытянулся.

Глядя ему в лицо, я слегка кивнул: да все равно, пусть делают что хотят… Однако в глубине души я колебался. Нет, я даже испытывал какое-то глупое чувство.

Та девушка из шестой палаты, что звала меня сегодня утром, и доктор Вакабаяси, который стоял сейчас передо мной… А что, если они приняли меня за другого?

Они с неподдельным жаром взывали ко мне, так меня обвиняли. А вдруг они ошиблись? И потому, сколько бы ни прошло времени, я не сумею вспомнить ни одного якобы совершенного деяния…

А предметы из «моего» прошлого, которые станут демонстрировать?.. Быть может, это вещи другого человека, который не имеет ко мне никакого отношения… Таинственного, хладнокровного и кровожадного сумасшедшего… Напоминания о его странном и жестоком преступлении… Уж не будут ли показывать их одну за другой, чтобы я вспомнил все?

Мучимый подобными догадками, невозможными и немыслимыми, я невольно втянул шею и съежился, чтобы стать как можно меньше.

Доктор Вакабаяси, сохранявший до последнего достоинство и такт ученого, поднялся с кресла, поклонился мне и спокойно открыл дверь. В комнату поспешно вошел человек — казалось, он ждал момента.

Это был коренастый мужчина с ежиком на голове и черными подстриженными усиками. Наряд его выглядел непривычно: белая рубашка с воротником-стойкой, черные брюки и тапки, переделанные из старой обуви. В одной руке он держал прямоугольный черный портфель, а в другой — скамеечку с засаленной циновкой. Вслед за ним вошла медсестра. Она поставила посреди комнаты пышущий паром таз и живо водрузила рядом скамеечку. Мужчина опустил на пол портфель, раскрыл его и, выудив из беспорядочной груды инструментов парикмахерские ножницы и расческу, поглядел на меня и неожиданно поклонился, будто предлагая усесться.

Придвинув свое плетеное кресло поближе к кровати, доктор Вакабаяси тоже сделал мне приглашающий знак.

«Видимо, будут стричь», — решил я, затем спустил ноги с кровати и, не обуваясь, уселся на табуретку.

Усатый тут же обернул вокруг моей шеи белую ткань. Обматывая горячим от кипятка полотенцем мою голову, он повернулся к доктору Вакабаяси.

— Стрижем как раньше?

Кажется, доктор Вакабаяси встретил этот вопрос с удивлением. Он искоса посмотрел на меня и без особого участия бросил:

— Да, разумеется. Вы не забыли, как тогда стригли?

— Нет конечно! Я хорошо запомнил, ведь месяц назад были особые пожелания. На макушке подлиннее, чтобы лицо казалось овальным, как яйцо… А с висков покороче — как у столичного студента…

— Да-да. Именно так, пожалуйста.

— Будет сделано!

У моей головы защелкали ножницы. Доктор Вакабаяси устроился в кресле у кровати и вытащил из кармана пальто иностранную книгу в красном переплете.

Я закрыл глаза и задумался.

Так или иначе, мое прошлое стало несколько яснее. Даже если причудливые россказни доктора Вакабаяси не имели ко мне никакого отношения, я мог сделать определенные выводы из единственного несомненного факта.

Видимо, с пятнадцатого года Тайсё[4] (я не понимал, какой теперь год) я был пациентом на кафедре психиатрии Императорского университета Кюсю и до вчерашнего дня находился в сомнамбулическом приступе, как сумасшедший. Кстати, не знаю, во время приступа или раньше, но месяц назад меня уже стригли по студенческой моде… Видимо, они хотят, чтобы я выглядел, как прежде…

Но… Не маловато ли для человеческой памяти?.. Тем более все это я слышал от доктора Вакабаяси и парикмахера — совершенно чужих мне людей… Однако в голове так и не появилось ровным счетом никаких воспоминании о событиях до утреннего «бо-о-ом». Там царила такая пустота, что было неясно, жил ли я вообще…

Однако я, несомненно, где-то родился и как-то вырос. Да и способность к суждению, умение отличать одно от другого, другое от третьего… Знания, образование, которые позволили мне проникнуться до дрожи рассказами доктора Вакабаяси… Откуда все это? И почему в моей голове не осталось ни одного из многочисленных воспоминаний?..

Я размышлял закрыв глаза. Я пытался всмотреться в пустоту, что была в голове. И вот мне показалось, что душа моя сжалась до предела и превратилась в атом, странствующий по бескрайней Вселенной… Так одиноко… так тоскливо… так печально… В глазах защипало от слез.

Вдруг что-то холодное коснулось кожи: закончив стрижку, парикмахер намылил мне шею, чтобы приступить к бритью.

Я печально понурился.

Что ж… Раз доктор Вакабаяси решил придать мне такой же вид, как прежде… Быть может, месяц назад со мной случились нечто, столь же страшное, как сегодня. Да и, судя по интонации доктора, «как и раньше» относится не только к парикмахеру. Наверное, и в прошлый, и в позапрошлый раз, и до того все было точно так же. А я — несчастный сомнамбула, обреченный на бесконечное движение по кругу…

Разве профессор Вакабаяси не хладнокровный и безжалостный ученый, занятый опытами?! А что, если все события этого утра лишь галлюцинация пациента психбольницы, пребывающего в сомнамбулическом припадке?! То есть моя собственная галлюцинация… Кажется, что я сижу в палате, парикмахер делает мне модную стрижку, подравнивает волосы от бакенбард до бровей… а в реальности… мое тело находится не здесь. Я где-то очень далеко, неведомо где, в загадочной лунатической грезе…

Я вдруг вскочил со стула и опрометью побежал, не снимая белой ткани, которой был обернут…

Нет. Лишь показалось.

Вдруг над головой что-то застучало, да так громко, что я зажмурился, невольно забился в кресло и вжал голову в плечи. Оказывается, по моей голове прошлись две цилиндрические расчески — так быстро, что я едва перевел дух… Стало приятно… и на миг я даже прекратил гадать, являюсь ли сумасшедшим. Лишенный радости и печали, страха и жалости, прошлого и настоящего — лишенный всего на свете, я, словно мертвый, обмяк на скамейке. Всепроникающее, безграничное удовольствие от расчесывания зудящей кожи наполнило мое существо. Просачиваясь через поры, оно достигло мозга костей. Да будь что будет… Я ничего не знаю. Я готов слушаться доктора Вакабаяси… Неважно, что дальше…

Я ощутил себя обреченным.

— Пройдемте-ка, — сказал женский голос у моего уха.

Я удивленно открыл глаза: медсестры — одна справа, другая слева — крепко схватили меня за руки, словно преступника. Парикмахер, оказывается, уже снял белую ткань с моей шеи и теперь вытряхивал ее за дверью.

Только что увлеченный чтением книги в красной обложке, доктор Вакабаяси, не закрывая, отложил ее корешком кверху и резко поднялся. Он откашлялся — при этом лицо его вытянулось еще больше — и замахал руками в сторону двери, будто выпроваживая меня.

Я с трудом разлепил веки, усыпанные волосками и перхотью. Поддерживаемый медсестрами, я ступил босыми ногами на холодный пол и вышел (в первый ли раз?) наружу…

Доктор Вакабаяси проводил меня до двери, а затем куда-то скрылся.



Я оказался в широком коридоре, пол которого был выложен искусственным камнем. На каждую сторону выходило по пять дверей одинакового цвета. В конце коридора — в темной нише — стояли огромные, в человеческий рост, часы. Они были затянуты такой же металлической сеткой, что и окна в моей палате. Наверное, это их «бо-о-ом» разбудило меня утром… Я не мог даже вообразить, как их заводят… Украшенные старинным узором причудливые стрелки показывали шесть часов четыре минуты. Медный маятник метался из стороны в сторону, словно преступник, обреченный на вечные скитания.

Моя палата находилась слева от часов. Рядом с дверью была прибита выкрашенная в белый цвет табличка в сяку длиной. На ней мелкими иероглифами было написано следующее: «Псих.; восточн.; флиг. № 1». И чуть покрупнее: «Палата № 7». Имени пациента я не увидел.

Влекомый медсестрами, которые держали меня под руки, я вынужденно поплелся дальше. Вскоре мы вышли в ярко освещенный внешний коридор, в конце которого виднелось двухэтажное деревянное здание. Оно было построено в западном стиле и выкрашено в синий цвет. На белоснежном песке по обе стороны от коридора виднелись красные как кровь хризантемы, белые как грезы космеи и желто-алые, похожие на вывернутые внутренности целозии. За ними простирался сосновый лес. По небу бежали чуть позолоченные утренним солнцем тучки, вдалеке слышался плеск волн, и настроение создавалось самое радостное.

«Сейчас осень…» — подумалось мне.

Я разглядывал пейзаж, глубоко вдыхая свежий, прохладный воздух, но стоило мне притормозить, как медсестры принимались тянуть меня вперед. Наконец я попал в темный коридор синего здания. Мы остановились перед первой дверью справа. Там нас поджидала еще одна медсестра. Она открыла дверь и вошла с нами внутрь.

За дверью оказалась довольно большая и светлая ванная комната. В углу напротив входа стояла каменная ванна, над которой поднимался пар. Запотевшие окна, выходившие на разные стороны, были усеяны маленькими капельками. Три румяные медсестры — как на подбор с круглыми красными руками и ногами — закатали рукава, схватили меня, вмиг раздели и усадили в ванну. Едва я успел согреться, они поставили меня на деревянный поддон и принялись безжалостно тереть прохладными губками. Затем стали мусолить куском мыла мою голову, пока не взбили огромную гору пены. С жестокостью, не характерной для женщин, они намыливали мое тело, без предупреждения поливали меня горячей водой, а когда я жмурился, бесцеремонно хватали за руки.

Послышалось резкое «сюда!», и меня снова швырнули в ванну. Медсестры действовали так грубо, будто среди них была та, с которой я обошелся отнюдь не ласково утром, и она решила отомстить. Но, чуть поразмыслив, я пришел к выводу, что ровно так они обращаются со всеми душевнобольными, и это повергло меня в отчаяние…