РЕЙ КИМУРА

БАБОЧКА НА ВЕТРУ

Жизнь Тодзин Окити, помимо своей воли ставшей наложницей первого американского консула в Японии

Глава I

Симода, декабрь 1841 года; Итибеи Сайто знал, что жене его, она на сносях, вскоре снова предстоит пройти сквозь горнило родовых мук. И вздрагивал при одном воспоминании о том, как два года назад это едва не стоило Мако жизни.

Холодный зимний ветер яростно хлестал по стенам небольшого деревянного дома, стоявшего почти у самого берега моря. Но Сайто, хороший корабельный плотник, поставил для своей семьи добротный дом. Крепкий, он без труда отражал жестокий натиск ледяных ветров и волн, поднятых недавним тайфуном.

Сайто вздохнул и подумал: когда же он утихнет, этот проливной дождь? Теперь работы не будет еще несколько дней, а значит, и денег в семье не прибавится. А вот еще один рот — это да, стало быть, трудиться ему еще больше. Не привык он сидеть сложа руки, и это вынужденное безделье из-за тайфуна совсем выбило его из колеи. Что делать, бедняк вроде него не может позволить себе такой роскоши, ему надо всю жизнь работать от зари до зари, чтобы прокормить себя и свою семью.

Тут лицо его на мгновение просветлело от мысли: «А ведь тайфун наверняка разбил и повредил немало лодок и шхун, так что работы у меня прибавится — ремонт, строительство…» Сайто вдруг устыдился сознания, что можно выгадывать на чужом несчастье, но потом просто пожал плечами. Ведь это Всемогущая Природа вершит круговорот жизни и смерти и он не в силах что-либо изменить.

Позади скрипнула половица, и в комнате появилась его сестра.

— Сайто, у Мако начались схватки! — объявила она, беспокойно прислушиваясь к бушевавшему снаружи ливню. — Сегодня плохой день для родов. Вдруг что-то пойдет не так?

Сайто не ответил; рождение и смерть неподвластны человеку, и ему оставалось только молиться, чтобы с женой все получилось хорошо и на этот раз Бог даровал ему сына. Не так давно сёгун издал указ, разрешавший крестьянам и мастеровым вроде Сайто иметь фамильное имя — привилегию, о которой он и ему подобные при прежнем правителе и мечтать не смели. Сайто несказанно гордился обретенной фамилией и страстно желал иметь сына — передал бы ее по наследству.

Но Господь отказал ему в своей милости, и десятого декабря жена Сайто родила ему бледную девочку, выглядевшую болезненно. Назвали ее Окити, и Сайто, смирившийся с тем, что ему придется кормить и одевать еще одну дочь, смотрел на поражавшего своей красотой ребенка с невыразимой грустью. Девочка эта родилась совсем не ко времени: дочь у них уже есть, а кроме необходимости продолжать род, в хозяйстве нужны сильные сыновьи руки, чтобы помогать отцу плотничать. Вторая дочь означает еще один рот и еще одну жизнь, за которую ты в ответе. Простые люди вроде них не позволяли себе роскошь иметь много дочерей.

Сайто тяжело вздохнул: по какой-то непонятной причине Господь не пожелал услышать его молитвы. Глядел на шевелящийся живой комочек и на виновато улыбающуюся жену; не ведали они, что придет время и нежеланная дочь прославит свою семью на всю страну и обессмертит фамильное имя, как не смог бы никакой сын. Дочь их окажется тесно связанной с историческим «открытием Японии» иностранцами в Симоде в шестидесятых годах девятнадцатого века.

Ничего не подозревавшая ни о своей «нежеланности», ни о великой судьбе, что ждала ее впереди, девочка вдруг зевнула, и сердце Сайто сжалось — ведь это его родная кровиночка и не может он от нее отмахнуться. И поклялся Сайто окружить дочку любовью и заботой, как бы бедно им ни жилось.

* * *

Шли дни, и все удивлялись, какой красавицей становилась крошка Окити: кожа молочно-белая, волосы черные и блестящие, а черты лица утонченно-изящные — само совершенство.

— Она такая изящная! — восклицала сестра Сайто.

— Да, — соглашался Сайто и издавал иронический смешок.

«И как это у худого, морщинистого, заскорузлого от солнца и ветра плотника и его грузной жены, с такими раскосыми глазами, родилось дитя столь прекрасное и очаровательное?» — спрашивал он себя. Не знай он Мако лучше чем кто-либо и не подтрунивай кстати и некстати над ее непоколебимой добродетелью, мог бы даже предположить, что отец этой очаровательной малышки вовсе не он. Хотя и жалел, что Господь не послал ему сына, глаза его светились застенчивой гордостью и восторгом.

Да, конечно, он уверен, что именно он отец малютки Окити; Мако никогда бы не смогла утаить от него что-либо подобное. Господь даровал им дочь, и они должны быть счастливы. Но Сайто был печален оттого, что знал: такая красота есть бесценный дар только в богатых и знатных семьях, где она служит умножению богатства и власти. Что пользы в этой красоте среди бедных, едва сводящих концы с концами рыбаков Симоды… Девушке лучше быть простой и невзрачной, чтобы не привлекать внимания власть имущих, которые всегда берут все, что хотят. В Симоде рабочие руки ценятся куда выше, чем красота, и Сайто пребывал в долгих раздумьях: как сложится жизнь маленькой Окити?



Годы летели, и вскоре Окити превратилась в милого, не по годам развитого ребенка. Характер она имела добрый и со всеми уживалась; будто чувствуя, что нужно как-то загладить «вину», что родилась девочкой, старалась всем угодить. Любила свою семью и поселок, где жила. Хоть никогда они и не заимеют и малой толики тех богатств и роскоши, о которых рассказывали девушки, проданные в услужение к знати, семья Сайто жила в мире, согласии и была по-своему счастлива. Дом Сайто замыкал собой ряд аккуратных одинаковых построек, с выкрашенными в нарочито черный цвет стенами с ярко выделяющимися на их фоне белыми накладками, выложенными в диагональный узор. Это так называемые дома намеко, и жители Симоды очень ими гордились.

Но больше всего Окити любила Симодский залив. В погожие дни воды его так тихи и спокойны… она садилась на свой любимый каменный выступ и долго-долго смотрела на море и на далекий горизонт. Часто задумывалась над тем, что за мир лежит там, за этими водами, и сочиняла истории о людях, его населявших.

Обитатели этого придуманного ею мира становились ее друзьями, и, пока Окити росла, она все больше погружалась в эту иллюзорную жизнь, где так много красоты и музыки, что каждый день там становился летним праздником.

Единственной тучей на этом безоблачном небосклоне был ее отец. Окити знала, что он по-своему любит ее, но в то же время видела — держит на расстоянии. Казалось, он боялся стать ближе, чувствуя — очень скоро ему придется вынести решение о ее будущем. Понимала и то, что этот судьбоносный день неумолимо приближается. Ей хотелось, чтобы время остановило свой бег и она не взрослела, — тогда ее жизнь в надежном семейном кругу никогда бы не кончилась…

Для Итибеи Сайто вопрос о судьбе дочери тоже стал одним из самых болезненных, и много размышлять об этом он не любил. Вышло так, что из-за своей восхитительной красоты Окити просто не могла составить пару как невеста никому из местных кандидатов в женихи. Вот и искал он поневоле выход из неловкой ситуации — надо же как-то определять будущее Окити.

Что до ее матери, то здесь все складывалось совершенно иначе: та любила дочь всем сердцем, утешала как могла и гасила вспышки детского раздражения, стараясь держать девочку подальше от отца.

Окити росла очень красивым ребенком, с чистой, нежной, словно прозрачной кожей и утонченными, почти совершенными чертами лица. Ничуть она не похожа на других детей, с узкими глазами и пухлыми, скорее одутловатыми щеками, и мать очень гордилась своей необыкновенной дочерью. Окити обладала той красотой и грациозностью, о которой Мако Сайто втайне мечтала всю свою жизнь. Но тяготы и заботы, испытанные за пятнадцать лет замужества за Итибеи Сайто, раз и навсегда положили конец этим фантазиям. И вот теперь она заново переживала мечты своей юности вместе с подрастающей красавицей дочерью.

Через два дома от них, в таком же намеко, как и у Сайто, жила семья Кодзима. Их старшая дочь, Наоко, стала лучшей, самой близкой подругой Окити. Теплыми летними вечерами Окити и Наоко взбирались вверх по склону на свое любимое место — плоскую скалу, нависавшую над морскими волнами, — и любовались оттуда закатами.

Как-то раз летом 1853 года девочки отправились на свое заветное местечко. День выдался погожим, и закат обещал быть восхитительным; вот они и хотели посмотреть, как солнце медленно погружается в море. Несмотря на дивный солнечный денек, Окити почему-то грустила. Вот-вот ей исполнится двенадцать, и она сознавала, что очень скоро неминуемо встанет вопрос о ее будущем. Не хотелось ей покидать уютное, безопасное семейное гнездышко; впервые пожалела она, что не родилась мальчиком. Мальчишкам не надо думать о будущем: все решалось женитьбой на той, кого выберут родители. И в семье мальчики оставались столько, сколько хотели.

Когда солнце начало скатываться в море, на горизонте появилась одинокая рыбацкая лодка; пугающе черная на фоне заходящего солнца, она, казалось, угрожающе надвигалась прямо на них. Окити вдруг закрыла лицо руками и тихонько застонала. Наоко тут же подбежала и обняла ее за плечи.

— Окити, Окити! — вскрикнула она. — Что с тобой? Тебе плохо?!

Девочка справилась с тем, что на минуту оцепенела, и помотала головой, пытаясь стряхнуть наваждение.

— Сама не знаю, что на меня нашло, — ответила она. — Я вдруг увидела что-то большое и черное… оно плыло прямо сюда и хотело схватить меня! Ерунда, правда?

— Конечно, ерунда! — согласилась подруга. — Посмотри — там только рыбацкая лодка, ничего больше!

Окити внезапно задрожала.

— А мне… мне вдруг показалось, что я вижу черный корабль! И не наш, чей-то чужой!

Наоко всегда делалось неуютно от внезапных предчувствий Окити и ее видений. Жизнь в Симоде, что и говорить, невеселая, а Наоко старалась мечтать только о хорошем, счастливом.

— Глянь, — молвила она весело, стараясь отвлечь Окити от мрачных мыслей, — вон рыбаки возвращаются… Пойдем посмотрим, что там у них в улове!

Девочки заспешили вниз по каменистому склону, гремя деревянными башмачками. Они тотчас забыли о черном корабле, пустившись наперегонки навстречу рыбацким лодкам и вовсю размахивая руками. Для Окити это было последнее счастливое беззаботное лето.

* * *

На следующий день в Симоде проходил традиционный летний праздник. Этот день для Окити самый любимый в году: все женщины ненадолго забывали о тяготах повседневной жизни, наряжались в свои лучшие кимоно, пели, танцевали и пили саке всю долгую летнюю ночь напролет. В этот день все забывали о заботах и даже лицо ее отца становилось не таким усталым и суровым. Окити вдоволь любовалась на веселых, красивых женщин — такой когда-то была и ее мать в далекие годы своей уже позабытой юности. Все вокруг заражали друг друга радостью, оставляя в прошлом обиды и ссоры. Казалось, сам воздух опьянял людей безмятежным счастьем жизни.

Но на этот раз девочке было не по себе — отец по-прежнему выглядит усталым и озабоченным. Видя, как Окити самозабвенно танцует с сестрой, Сайто думал, что объявит дочери свое решение сразу после праздника. Пусть ребенок порадуется последним денькам уходящего детства, ей суждено попасть вскоре в другой, взрослый мир, там она и останется до конца жизни.

Много позже Окити скажет об этих днях: «Для меня то лето было каким-то особенным… никак я не могла насытиться праздником, будто знала, что уже никогда не стану такой счастливой». Наутро после праздника Сайто решил объявить ей свое решение.

— Окити! Идем, я должен сообщить тебе нечто важное.

— Да, отец, — спокойно ответила девочка, но сердце ее наполнилось ужасом: Сайто никогда не обращался с ней напрямую и наедине, если речь не шла о чем-то плохом. Неужели сегодня он скажет что-то о ее будущем?

Но, как послушная и добропорядочная дочь, молчала и терпеливо ждала.

— Мое возлюбленное дитя, начал он, — я принял решение насчет твоего будущего, и решение это кажется мне наилучшим для тебя при теперешних обстоятельствах. После своего двенадцатилетия ты оставишь отчий дом и отправишься в поместье Сен Мураяма. Там ты обучишься ремеслу гейши.

У Окити упало сердце — гейша… так она станет гейшей… Одной из тех девушек, что танцуют и поют для увеселения мужчин… И отец в самом деле считает это лучшей долей для дочери? Но отцовское слово — закон, и она не посмела возразить. Пришлось ей покорно принять все объявленное им, хотя сердце обливалось кровью. Той ночью она уснула вся в слезах, будто ей безразличны ласковые объятия и нежный голос матери, всеми силами пытавшейся ее успокоить:

— Это все потому, что ты такая красивая. Дивная красота безвозвратно сгинет за годы тяжкого труда, если ты останешься здесь. А отец твой искренне верит, что лучше всю жизнь петь и танцевать, чем работать не разгибая спины. Поэтому ты должна благодарить его за мудрое решение, ведь он никогда не смог бы дать тебе всего того, что ты сможешь получить в усадьбе богатых и знатных Сен Мураяма.

— Лучше бы я была уродиной! — причитала сквозь рыдания Окити. — Чувствую, что красота будет преследовать меня как проклятие и искалечит мне всю жизнь! Мама, мама, прошу тебя, пожалуйста, помоги мне — сделай так, чтобы он передумал! Если надо, я стану скрывать свою красоту и поступлю в прислуги.

Но Мако лишь покачала головой, и Окити поняла: мать никогда не пойдет против воли отца, что бы она при этом ни думала. «Как жестоко кончилось лучшее лето в моей жизни!» — мелькнуло в голове у Окити, и она забылась тяжким, тревожным сном.

* * *

На двенадцатилетие Окити мать приготовила традиционный «осекихан», красный рис с фасолью, на счастье и лапшу с травами — на долгую жизнь. Через несколько дней скромные вещички девочки сложили в холщовый мешок, и вскоре она переступила порог богатого и знатного дома семейства Сен Мураяма. Двенадцать лет ей, и вот позади детство — надо учиться, чтобы стать настоящей гейшей.

Дом Сен Мураяма воплощал в глазах Окити совсем иной мир — богатства и культуры. Девочка и представить не могла, что за пределами рыбацкого поселка существуют люди, живущие в красоте, беззаботности и достатке. Иногда ей грезилось, что она умерла и попала в потусторонний мир.

Окити привыкла к другому: в ее семье экономили каждый грош и довольствовались самым малым, мясо ели по великим праздникам один-два раза в год; не по себе ей в этом царстве ослепительной роскоши…

Усадьбой управляла госпожа Сен Мураяма, возлюбленная сёгуна Мукаи, правителя Кавадзу. Никогда Окити не видела столь блистательной, царственной дамы; ей понятно, почему влиятельный и могущественный человек — сёгун так увлечен госпожой Мураяма.

Почти сразу Окити обнаружила, что ей безумно нравятся уроки танцев и игры на трехструнной лютне — их давала грозного вида дама с почерневшими зубами. Другие ученицы осторожно шептались: некогда была она редкостной красавицей и одной из самых знаменитых гейш… Окити же внушала ужас. Лучше не думать о том, для чего их так усердно и тщательно обучают и скольких важных мужчин ей придется увеселять и ублажать; не смотреть на других гейш — они густо пудрились белой пудрой, наносили на лицо толстый слой грима и глупо хихикали, когда мужчины игриво их щипали.

* * *

На следующий год юную Окити отправили на «практическую подготовку», и теперь каждую ночь она сидела среди гейш и наблюдала, как они работают. Этот странный, порочный мир безжалостно поглощал ее чистоту и целомудрие.

— Самое главное, — говорила Рейко, начинающая, но уже успешная гейша, — это выпить саке. Вот когда я чуть-чуть навеселе, тогда-то и выполняю свои обязанности — ты знаешь, о чем речь, — лучше всего.

Окити всю передернуло от лукавого взгляда, которым ее одарила Рейко. Саму ее облачали здесь в невиданные кимоно тончайшей работы; наряжаясь в шелк с дивным узором и затейливой вышивкой, будущая гейша благоговейно гладила изящные оби — пояса с роскошным золотым шитьем: чтобы его выполнить, тратились долгие часы кропотливой работы.

В замешательстве от переполнявших ее противоречивых ощущений, Окити часто испытывала чувство вины от того, что пользовалась всеми благами новой жизни. «Танцы, пение, музыка и, конечно же, наряды, — писала она своей подруге Наоко. — Я и не знала, что жизнь бывает такой роскошной».

Больше всего любила она уроки речи, где их учили говорить на классическом, чеканном диалекте Эдо; тогда чувствовала себя настоящей дамой, а не дочерью корабельного плотника из Симоды. И каждую ночь, лежа в своей похожей на келью комнатке, неизменно погружалась в раздумья — как сложится дальше ее жизнь. В глубине души очень романтичная, мечтала о любви и детях, хотя и не знала, что ей не суждено их родить.

— Дети! — твердила она в ночной тиши. — Их у меня будет трое, быть может, четверо.

Но все чаще ее одолевали вопросы один неприятнее другого: что происходит с гейшами, когда они немного состарятся; берет ли их кто-нибудь замуж?

* * *

Полгода спустя решили, что Окити прошла полный курс обучения и ее пора выпускать в свет. При очень светлой от природы коже ей нет нужды сильно пудриться белой пудрой, за которой гейши скрывали лица, а порой и души. Однако толстый слой грима пришлось накладывать, как и другим девушкам. На первом «выходе» ей предстояло помогать более опытной гейше развлекать общество благородных самураев, бывших у них проездом из соседней префектуры. Они добродушно с ней флиртовали и заигрывали.

— A-а, это новая ге-ейша! — протянул один из них, обычно суровый и надменный самурай, размякший от саке.

Окити, как ее и учили, то и дело подливала ему в чашку. Он годился ей в дедушки, и она внутренне содрогнулась, когда он пальцами знатока провел по ее нежным, юным рукам. «Помни, что говорила Рейкокг— внушала она себе. — Сердце гейши всегда должно быть скрыто, как и ее лицо». Принудила себя застенчиво опустить глаза и рассмеяться негромким, мелодичным, заученным смехом; притворилась театральной актрисой, всего лишь исполняющей на сцене свою роль. Так легче применять все преподанные ей тончайшие уловки соблазна и кокетства — бескровное оружие настоящей гейши.

А ведь Окити обожала играть, жизнь свою как гейши воспринимала как огромную личную драму, вот и достигла потрясающего успеха: из робкой, застенчивой тринадцатилетней девочки становилась восходящей звездой в мире гейш.

Очень скоро она начала терять уважение к мужчинам, убедившись, что даже самые знатные и могущественные из них делались игрушками в руках гейш. Но наутро, когда действие саке, которым их столь усердно потчевали, испарялось, они вновь превращались в надменных, высокомерных и отсылали гейш, а те с поклонами, смиренно пятились прочь. Ночь за ночью она наблюдала эту завораживающую игру со сменой ролей.

Иногда поздней ночью или ранним утром, когда последние знатные посетители покидали эти стены в разной степени опьянения, Окити садилась к маленькому зеркальцу и подолгу смотрелась в него. То, что она видела, совсем ей не нравилось. Юная девочка из Симоды, со свежим личиком и живым взглядом, исчезла навсегда. Ее место заняла густо накрашенная капризная молодая дама, с ломаными, жеманными манерами… Иногда ее охватывали ужас и смятение при мысли о том, кем она стала — игрушкой для богатых и знатных мужчин, постоянных гостей заведения. Что же станется с игрушкой, когда она сломается и ее выбросят прочь? Об этом страшно даже подумать…

Глава II

В ноябре 1854 года случилось нечто такое, что еще раз в корне изменило всю жизнь Окити. Несколько дней в воздухе царила странная, напряженная тишина, словно он сам собой сгущался и природа готовилась нанести еще один удар по прибрежному поселку. Вода в бухте Симоды оставалась неподвижной.

«К нам снова приближается тайфун», — с грустью думала Окити, вглядываясь в тяжелое, свинцовое небо, готовое разразиться страшной грозой. В самом ближайшем будущем Симода подвергнется очередному стихийному бедствию. Впрочем, местные жители давно привыкли к этим играм природы; тайфуны здесь случались часто, и в поселке все понимали, что через день-другой на деревню обрушится шквал воды. Волны в бухте поднимутся и яростно набросятся на поселок, сдирая крыши с домов и безжалостно ломая стволы деревьев. Сразу вслед за этим начнутся проливные дожди: вода потоками хлынет с небес, а обычно смирное море разбушуется, угрожая разрушить все вокруг на том расстоянии от берега, на какое прорвется в глубь суши.

И несчастным обитателям Симоды не оставалось ничего другого, как только молиться, чтобы разрушительные приливные волны не достигли и не смогли снести их скромных хижин. Пока им всем везло — приливные волны всякий раз почему-то останавливались у самых построек. Получалось так, что тайфун выдыхался, как раз когда вода начинала подбираться к домикам Симоды.

Но на этот раз Окити почувствовала какое-то неприятное беспокойство; впрочем, она всегда отличалась прекрасной интуицией и на этот раз поняла — поселку грозит полное разрушение. Непогода распугала всех гуляк, а когда тайфун подошел совсем близко к поселку, увеселительное заведение, где трудилась Окити, на время закрыли и всех девушек распустили по домам. Вернулась в семью и Окити.

Однако испытать радость от этой встречи никто не успел. Начались проливные дожди, и всем жителям Симоды пришлось спасаться в своих домишках, прижимаясь друг к другу от страха и холода. Неожиданно дождь ослабел, и кое-кто уже подумал, что он вскоре прекратится. Неужели опасность миновала?

Но не тут-то было: как-то ночью Окити проснулась от страшного звука — ей показалось, что стены дома затрещали и вот-вот обрушатся под натиском воды.

— Приливная волна идет на нас! — в истерике закричала мать. — Быстрее вставай и бежим отсюда, иначе нас всех смоет!

— А как же наши вещи? — запричитала Окити. — Все уплывет в море, у нас не останется ничегошеньки! Мы же потеряем все на свете!

— А если мы останемся здесь, то очень скоро потеряем еще и собственные жизни! — мрачно отозвался отец.

По всему поселку бежали люди, в спешке покидая свои дома. Семейство Сайто бросилось вслед за теми, кто устремился в сторону гор — единственного места, где можно спастись от разрушительных приливных волн, буквально наступающих на пятки несчастным беглецам. Окити оглянулась и увидела: стоящие ближе всех к морю дома приподнялись на воде, как соломенные коробочки, и их тут же поглотила водная пучина… Стихия бушевала, море ревело так, что не услышишь собственного голоса. Окити в ужасе подумала о тех, кто, возможно, не успел выбраться из своих хижин… они заживо погребены в воде.

Горы являли собой настоящее спасение — сюда вода уж точно не доберется. Те, кто успели прибыть сюда раньше, уже выстроили себе что-то вроде шалашей: в ход пошли сломанные ветви и стволы поваленных деревьев. Конечно, эти жалкие постройки нельзя назвать настоящим убежищем, они едва спасали селян от ветра и дождя, но все же это лучше, чем ничего. Там, внутри этих наскоро возведенных жилищ, можно хоть немного обсушиться и согреться.

Мать Окити не удержалась от слез, и девочке передалось ее состояние. Ну разве это справедливо?! Родители трудились в поте лица изо дня в день, чтобы хоть как-то прокормить постоянно растущую семью, и вот именно тогда, когда дела у них пошли на лад, случилось нечто непредсказуемое, и они потеряли буквально все. Теперь приходится начинать заново, с чистой страницы, как будто и не было у них ничего раньше в этом мире. Окити возмутилась: интересно, сколько еще раз природа задумает отобрать у них все, что создавалось собственными руками в течение такого долгого времени?!

— Теперь у нас нет ни дома, ничего вообще, да?.. — прошептала девочка, словно не веря своим словам.

Мать молча кивнула, боясь заговорить — дрожащий голос выдаст ее, и она снова разрыдается; опустив голову, стояла она, как побитая, на месте, не двигаясь. Окити подошла и обняла ее за плечи.

— Но зато мы тут не одни такие, — вздохнула она, — мне кажется, весь наш поселок смыло водой…

Знала, конечно, что эти слова мало утешили несчастную женщину, Мако страшилась другого. Что, если эта трагедия чересчур сильно подействует на Сайто — ему уже не раз приходилось испытывать подобное, — он впадет в депрессию и обратится к саке… такое случилось с ним однажды. Вот тогда для всего семейства снова настанут совсем трудные времена и им всем вместе придется выкарабкиваться.

Тайфун бушевал еще пять дней. Семейство Сайто, как и многие их соседи, в спешке не захватили с собой никаких продуктов, а потому им пришлось рассчитывать только на те съедобные плоды и коренья, что удавалось собрать в горах. Уже на третьи сутки Окити, как и остальные, ослабела от голода. Некоторые больные и старые люди уже погибли, и девочке оставалось только гадать, сколько еще жизней унесет этот тайфун, прежде чем уйдет дальше.

В ту ночь ей приснилась собственная смерть: вокруг нее вода, а она лежит на поверхности, а потом начинает погружаться вглубь, и вот вода словно смыкается над ней… Заполняет легкие, отключает сознание, и Окити словно пускается в какое-то безумное путешествие, в черный водоворот… Затем все пропало и Окити поняла, что умерла. В тот же момент она вздрогнула и проснулась… Первое, что увидела, — лицо молодого человека, внимательно ее рассматривавшего, и поначалу Окити в страхе подумала, а не призрак ли это. Волосы и лицо покрыты грязью, видимо, как и она сама, провел он в горах не один день. Но под слоем грязи Окити почти сразу разглядела симпатичного, милого юношу. Он улыбнулся, белоснежные зубы засияли — и она так обрадовалась: перед ней живой человек, а не бестелесное, безжизненное привидение!

— С тобой все в порядке? — поинтересовался юноша. — Я слышал, как ты закричала, а потом начала стонать, вот и подумал: вдруг ушиблась?

Окити отрицательно покачала головой:

— Нет, просто мне приснился кошмарный сон, вот и все.

— Что ж, рад, что с тобой все хорошо. Меня зовут Цурумацу, я местный плотник.

Окити почувствовала, что краснеет, внезапно лицо ее вспыхнуло от смущения. По роду своего ремесла она знала десятки мужчин, но все это для нее лишь клиенты, безликие существа, и она забывала их в ту же секунду, когда работа заканчивалась и все уходили домой. Если не считать этих контактов, ей никогда еще не приходилось общаться с мужчинами. Вот она и онемела вдруг от неожиданности и не знала, как сейчас себя повести.

В последующие дни ей волей-неволей приходилось несколько раз встречаться с Цурумацу, и она поняла, что он ей нравится. Это первый мужчина, который отнесся к девушке с большим уважением. Не то что вечно сердитый и недовольный отец — тот ворчал на нее из-за того только, что Окити родилась девочкой. И уж конечно, ни в какое сравнение с Цурумацу не шли мужчины из увеселительного заведения, где трудилась Окити, считавшие гейш живыми игрушками, — вот и вели себя с ними соответственно.

Цурумацу трепетно относился к ней и старался во всем помогать. Не отмахивался от ее мнения, считая, что это лишь пустая женская болтовня, а воспринимал серьезно каждое сказанное ею слово. Всю свою недлинную жизнь Окити стремилась ублажать других, и потому для нее оказалось очень важно узнать, что есть и такой мужчина на свете — сам мечтает во всем ей угождать и доставлять одно лишь удовольствие.

* * *

И еще несколько дней не прекращался тайфун после того, как Окити повстречала Цурумацу, но сердце ее пело, а душа парила. Быть может, судьба предоставила ей шанс стать обычной женщиной и прожить нормальную жизнь вместе с любимым мужем, нарожать целую ватагу шалунов ребятишек и иметь вполне предсказуемое будущее. Именно о такой жизни мечтала Окити, ей хотелось уверенности в завтрашнем дне; она стремилась к спокойствию и безопасности, как каждая разумная женщина, живущая в приморском рыбацком поселке. Однако, подчинившись воле отца, вынуждена была обучаться искусству гейши.

Наконец буря миновала, вода в заливе успокоилась и в одно прекрасное утро небо просветлело. Окити посчитала это хорошим знаком: нужно начинать новую жизнь и очиститься от блеска и золота, царящих в мире гейш.

Все жители поселка выбрались из временных убежищ. Люди осматривали разрушения, причиненные домам тайфуном, и открыто горевали. В поселке не осталось ни одного уцелевшего строения, только кое-где торчали одинокие, чудом сохранившиеся столбы. Все остальное смыла вода и унесла в море, будто и не стоял здесь никогда прибрежный рыбацкий поселок, с его домиками и обитателями.

Отец Окити тяжело вздыхал: теперь всем жителям Симоды потребуется приложить много усилий, чтобы хоть наполовину восстановить поселок. Правда, что касается самого семейства Сайто, ему на ремонт дома потребовалось гораздо меньше времени, чем всем остальным, благодаря тому, что им охотно помогал в строительстве умелый молодой плотник Цурумацу. В Симоде он считался превосходным мастером, и его по заслугам ценили и уважали. А теперь еще стал и самым лучшим другом Окити.

По воле судьбы этот период совпал с тем временем, когда жители Симоды вместе с домами старались исправить и собственные жизни. Трагедия объединила людей: те, кто раньше ссорился, помирились, старые друзья встречались вновь; мужья и жены испытали новый прилив нежности друг к другу. Эти дни стали самыми счастливыми и для Окити, потому что Цурумацу признался ей в любви; каждый день девушка с нетерпением ждала наступления сумерек, чтобы незаметно убежать из дома к морю и провести там несколько драгоценных минут наедине с возлюбленным. Это были ее первые нежные чувства, любовь захватила ее полностью, и девушка, переполняемая эмоциями, не знала, как справляться с ними и как себя вести. Она и благоговела перед Цурумацу, и смущалась одновременно.

— Я намерен объявить помолвку как можно скорее! — как-то вечером сообщил ей Цурумацу. — Не хочу, чтобы кто-то или что-то отобрало тебя у меня.

— Не говори глупостей, — спокойно отозвалась Окити, — больше никогда я не стану этого делать. Те дни остались далеко позади, а потому больше никто не посмеет разлучить нас.

И вдруг глаза ее погрустнели — она вспомнила нечто очень неприятное.

— Ты ведь не сердишься на меня за то, что я когда-то работала в увеселительном заведении, правда?

Ни секунды не колеблясь, Цурумацу отчаянно замотал головой:

— Конечно нет — ты выбирала этот путь не по доброй воле! И не твоя это была затея! Послушай, давай договоримся больше вообще не затрагивать эту тему. Наступило время оставить прошлое позади, а самим двигаться дальше.

Окити благодарно прижалась к Цурумацу, обрадовавшись, что его совсем не беспокоит ее прошлое. А когда он как-то раз снова заговорил о дурных предчувствиях, о их скорой разлуке, она лишь весело расхохоталась и не стала задумываться об этих печальных словах, лишь шутливо от них отмахнулась. Уж она-то абсолютно уверена — теперь никто на всем белом свете не посмеет отнять у нее Цурумацу.

* * *

Официально Окити и Цурумацу объявили о помолвке вскоре после того, как ее родители совершили в храме благодарственный молебен с положенными подношениями и пожертвованиями. Наконец-то будущее их красавицы дочери обеспечено; искренняя любовь Окити и Цурумацу стала предметом зависти всей молодежи поселка. Даже отец Окити понял, что дочери гораздо лучше быть женой Цурумацу, чем считаться самой прекрасной гейшей, и он с удовольствием благословил молодую пару.

Но в один из летних дней 1856 года в вечно сонной Симоде совершилось такое, что заставило весь поселок надолго очнуться ото сна: в море появились необычные черные корабли. Они уверенно продвигались вперед, в залив Симоды, словно вознамерившись вторгнуться на территорию рыбацкого поселка, чтобы навести здесь свои порядки и лишить всех его жителей сна и покоя.

Перепуганные и возмущенные одновременно, жители Симоды выбежали из домов и выстроились у берега моря. Они никого не звали на свою землю, и вот теперь им приходилось молча наблюдать за тем, как непрошеные гости собираются высаживаться на их берегу. Суда подплывали все ближе, и вскоре можно было различить все семь огромных черных кораблей. А еще через некоторое время стали видны и люди, собравшиеся на палубах, — совсем необычное племя: высокорослые, мускулистые мужчины, белокожие, с розовыми лицами и рыжими волосами.

— Женщины и дети, бегите все домой и не высовывайте носа! — приказали мужчины.

Многие женщины в страхе отступили, завидев, какие великаны приближаются на кораблях, чтобы высадиться на их земле. Окити, ни секунды не колеблясь, присоединилась к толпе женщин и детей и бросилась бежать к дому. Сердце у нее колотилось так бешено, что ей даже почудилось: вот еще немного — и оно пробьет грудную клетку и вырвется наружу!

«Черные корабли! Неужели я не ослышалась и в самом деле все кричали что-то про черные корабли?!» — в ужасе размышляла девушка, оказавшись под надежной защитой собственного дома. И вспомнились ей вдруг часто повторявшиеся кошмары: в них страдания и боль, изменившие и разрушившие всю ее жизнь, и всегда где-то вдали, у горизонта, маячил силуэт черного корабля. Сегодня этот корабль неумолимо надвигался прямо на нее, и Окити закрыла глаза, чтобы не видеть зла, которое несло на себе это чудовищное судно.

«Совпадение, просто совпадение, надо поскорее о нем забыть!» — убеждала себя девушка и решительно направилась к окошку — посмотреть, что же творится там, у берега. Она думала о Цурумацу, об отце и других жителях, которые остались там, у самой воды, и теперь молилась о том, чтобы с ними ничего не случилось.

— Надеюсь, никаких сражений не будет! — вдруг произнесла вслух одна из соседок.

Страшная эта мысль терзала, пожалуй, каждого жителя маленькой Симоды, но об этом здесь боялись говорить.

— Мы мирные люди, — продолжала она, — и наши мужчины не имеют подходящего оружия, чтобы биться с врагом. А если разразится война, самая настоящая резня начнется. Будет жуткое кровопролитие!

И тут женщины и дети, прижавшиеся к окнам своих домов, разом вскрикнули; потом еще и еще раз. Где-то вдали раздался залп, за ним последовало еще несколько; поначалу слабые, с каждым разом они звучали все более громко и грозно. Пушечный огонь! Наверняка поселок обречен теперь на верную гибель. Окити увидела, как первый зловещий корабль гордо вошел в бухту. И тут вся сила кошмаров с такой ясностью стала перед девушкой, что она невольно отшатнулась от окна, чуть не упав на пол.

Небольшая армия мужчин с пламенеющими рыжими волосами, кричащая что-то непонятное, сошла с корабля на берег, простыми выстрелами из ружей в воздух легко обращая в бегство местных мужчин.

* * *

Губернатору Симоды пришлось прервать отпуск, который он проводил на ближайших горячих источниках в Ито. Его срочно вызвали, и он прибыл в тот же вечер в свою резиденцию в сопровождении нескольких экипажей: сановники съезжались на срочное совещание.

Окити никогда не забудет этих волнующих дней. Все в поселке ходили взволнованные и обменивались тревожными слухами. Никто не знал и даже предположить не мог, о чем договаривались иностранная дипломатическая миссия, местный губернатор и представители сёгуна.

Вскоре по всему поселку стали бродить рыжеволосые дьяволы; безоговорочно командовали они местным населением, заставляя жителей поселка выполнять свои желания угрозами и силой. По сравнению с огромного роста чужеземцами японцы выглядели совсем крохотными; местное население обратили в беззащитных гномов всего за одну ночь. Наглые великаны беспрепятственно разгуливали по улицам поселка, любуясь плодами своей власти. Жители в страхе разбегались от них в разные стороны, опасаясь «заразиться от прикосновения демонических варваров».

Со стороны создавалось впечатление, что в поселке обитает лишь крохотная горстка людей, причем в основном взрослых мужчин. Все молоденькие женщины попрятались по углам домов и не высовывали носа на улицу. Матери, перепугавшись за дочерей, старательно прятали их от похотливых взглядов иноземцев.

Но шли дни, и постепенно жители стали привыкать к виду огромных рыжих нахалов, разгуливающих по улицам Симоды. Мужчины стали выходить на работу, а следовательно, могли узнать, что же означала высадка на берег этих чужаков и чем все это грозит местным в дальнейшем.

— Говорят, иноземцы — это дипломатическая миссия из Америки! — как-то раз объявил Сайто. — Они требуют, чтобы Япония распахнула свои двери для иностранного рынка. Хотят торговать с нами, а еще собираются открыть консульство здесь у нас, в Симоде.

— Это значит, что иноземные дьяволы останутся здесь навсегда и нам придется жить с ними бок о бок! — испуганно воскликнула мать Окити и расплакалась.

Единственное, что ее успокаивало, — красавица дочь Окити скоро выйдет замуж за Цурумацу; сообразительная женщина решила поторопить молодых со свадьбой. Ей вспомнилось, как Синдзи, владелец одного из питейных заведений Симоды, рассказывал ей о недавнем возмутительном случае, произошедшем прямо у него в харчевне. Ворвалась к нему сразу целая толпа хорошо подвыпивших иноземных чертей, и стали они нахально требовать красивых женщин для определенных «услуг». Несчастный Синдзи заявил, будто в Симоде никогда и не было красивых женщин; хулиганы нагло расхохотались и заявили: да сейчас им любая дурнушка покажется хорошенькой; так давно не пробовали якобы сладкого женского тела, что не станут так уж привередничать насчет красоты. Слова эти до сих пор звенели у Мако в ушах… А тогда она пулей бросилась домой и строго-настрого запретила дочерям выходить на улицу; в особенности это касалось несравненной Окити.

С появлением иноземцев жизнь в поселке сильно изменилась. Эти великаны частенько покидали суда и часами просиживали в местных питейных заведениях, накачиваясь саке до полного опьянения, после чего, как и положено, начинали искать приключений.

Чтобы избежать неприятностей, местные жители старались не заглядывать в те кабаки, где любили гулять американцы. Прежде здесь собирались японцы и за крохотными чашечками горячего саке обсуждали всевозможные проблемы, что тревожили их умы. Теперь тут шли бурные попойки. Окити, как и все, тосковала по тихой, привычной жизни Симоды.

До прибытия в Симоду американцев безопасность в поселке воспринималась как нечто само собой разумеющееся, а потому здесь было не принято ставить на двери тяжелые замки. Теперь отец Окити, как и его соседи, соорудил огромный деревянный засов, и на него изнутри запиралась на ночь дверь — так семейство Сайто чувствовало себя более спокойно. Как будто эта деревяшка могла обеспечить им безопасность!

И все же время взяло свое: шли дни, и жители Симоды поняли, что взаперти долго жить не смогут. Мало-помалу они смирились с присутствием горластых рыжеволосых гуляк, и нормальная жизнь в поселке начала потихоньку восстанавливаться. Что ж, приходилось привыкать к тому, что в толпе японцев теперь можно встретить одного или нескольких иноземных дьяволов, — никого это больше не удивляло и, похоже, уже не волновало.

На улицу стали выходить даже женщины; старались, правда, заметить издалека появление иноземца, чтобы успеть вовремя отвернуться и не показать лица. Окити тоже не считала, что присутствие американцев в поселке может каким-то образом изменить ее жизнь. Сердце пело и ликовало — уже через каких-то два коротких месяца они с Цурумацу поженятся. Она мечтала о детишках, которые вскоре у них появятся. Разумеется, у них с Цурумацу будут очень красивые дети, они ведь и сами прекрасная пара.

Как-то раз, устав за день помогать матери с подготовкой дома к предстоящей свадьбе, Окити решила прогуляться по поселку вместе с Наоко до общественной купальни, чтобы набраться сил, полежав в горячей воде. Целый час они провели, наслаждаясь водой и вдыхая благовония, которыми был насыщен воздух купальни. Подруги барахтались в воде, плескались, хохотали, подшучивали друг над дружкой, от души веселились. Отдельной темой разговора стал естественный страх Окити перед первой брачной ночью. Наоко стала ее поддразнивать, напоминая, какое красивое, мускулистое тело у Цурумацу. Тут они снова расхохотались, и Окити даже попыталась окунуть шутницу Наоко в воду с головой — до такой степени разволновалась. Припомнились ей сильные руки Цурумацу, обнимавшие ее, и она вся задрожала от предвкушения любовной ласки. Ее охватило после купания ощущение свежести, глаза сияли от счастья. Представляя себя наедине с Цурумацу в первую брачную ночь, она вся светилась. Вот в таком радостном настроении и вышла из купальни вместе с Наоко.

— Давай пройдемся по поселку, — предложила вдруг Наоко, — только не задворками, как обычно!

Окити поначалу засомневалась, стоит ли так рисковать, — хорошо помнила наказ матери: никогда не показываться на глаза иноземным дьяволам и держаться от них на расстоянии. Окити, хорошая дочь, всегда слушалась родителей, но сейчас под напором Наоко почему-то согласилась на столь легкомысленное предложение. Впрочем, скоро она все равно станет солидной, замужней женщиной, — когда еще удастся ей так вот, свободно погулять по улицам Симоды…

Подруги быстрым шагом двинулись вперед, по пути шумно обсуждая предстоящую свадьбу. Увлеченные деталями свадебных приготовлений, не заметили даже, что перед ними остановился экипаж и оттуда, из полутьмы, кто-то пристально наблюдает за ними. Окити почудился силуэт крупного мужчины с рыжей бородой. Но очень скоро они миновали экипаж, и девушка, как бывало раньше, сочла все это плодом своего живого воображения. Однако неприятное ощущение, как будто ее раздевали взглядом, не проходило. Когда она дошла до дома, ей по-прежнему казалось, что за ней следит ненавистный иноземный дьявол.

В тот вечер Окити пошла на кухню и несколько раз окатила себя водой, словно желая смыть невидимую грязь. Только тогда она немного успокоилась и почувствовала себя освободившейся от неприятного взгляда воображаемого незнакомца. Потом решительно приказала себе забыть об этом нелепом случае, просто выкинуть его из головы, и отправилась спать.

* * *

Однако уже через два дня Окити грубо напомнили о недавнем происшествии: в дверь небольшого дома семейства Сайто кто-то настойчиво стучал. Мако осторожно выглянула в окошко и тут же бегом бросилась в комнату дочери, на ходу поправляя одежду.

— Окити, немедленно зови отца! — взволнованно закричала она. — Там, у дверей, стоит очень важный чиновник от губернатора! Господи, чего же он от нас хочет?!

Окити поспешила за отцом, работавшим в мастерской, которую помог пристроить к задней части дома Цурумацу. Девушка была приятно возбуждена: визит такого важного лица означает что-то очень важное. Например, губернатор приглашает отца помогать иностранцам ремонтировать их корабли — недаром он считался одним из самых умелых корабельных плотников. Если так, для отца это очень выгодное предложение: тогда все у них в жизни наладится и матери не придется так много работать каждый день. Отец оказался более сдержанным в своих ожиданиях и предположениях. Выслушав бессвязные пояснения дочери, он произнес только:

— Что ж, посмотрим, посмотрим…

Но и у Сайто в этот момент тревожно забилось сердце; поспешил он встретить дорогого гостя и пригласить его в свое скромное жилище, чтобы выслушать причину столь необычного визита. А Окити и все остальные домочадцы собрались в соседней комнате и с нетерпением ждали окончания важных переговоров. Все они были уверены, что через несколько минут Сайто войдет к ним счастливый и гордый, обведет взглядом свое семейство и громко объявит: предложили ему хорошую работу и теперь он пойдет на повышение. «Может быть, мы даже сможем позволить себе пышную свадьбу…» — размечталась Окити.

Ей показалось, что прошла целая вечность. Наконец стало слышно, как гость поднялся, как, поклонившись, шаркнул ногой отец в соответствии с традициями и положением чиновника… Семейство Сайто налетело на него, едва скользящая дверь закрылась за важным гостем, и буквально засыпало его вопросами.

— Ну, скорее рассказывай нам добрые вести! — нетерпеливо попросила тихая, скромная сестра Окити.

Но сама Окити вдруг почувствовала — у нее похолодело в груди. Лицо у отца серое, руки трясутся… зря они ждали хороших новостей.

— Я прошу всех, кроме Окити, выйти из комнаты! — строго вымолвил Сайто. — Нам с ней нужно обсудить одно очень серьезное дело.

— Случилось что-то очень неприятное, знаю, и это касается меня. Прошу тебя, расскажи мне поскорее, что произошло, — у меня кончается терпение! — взмолилась Окити.

Но даже после того, как все вышли из комнаты, отец продолжал молча сидеть на своем месте, уставившись куда-то в пустоту.

— И не знаю даже, как тебе все это объяснить, — наконец, тяжело вздохнув, начал он. — Чиновник, которого ты видела только что, приходил сюда от имени американского генерального консула. Тот хочет, чтобы ты жила вместе с ним и обслуживала его. Скорее всего, этот иноземный дьявол увидел тебя, когда ты возвращалась домой из купальни. Ты настолько потрясла его своей красотой, что он теперь возомнил, что может заставить тебя жить с ним и всячески его ублажать.

Отец выждал несколько секунд и продолжал:

— А наш сёгун готов доставить любое удовольствие этому американцу, лишь бы был подписан выгодный для нашей страны договор. Вот почему он велел убедить тебя служить этому иноземному дьяволу.

Окити показалось, что голос отца звучит откуда-то издалека и как будто обращается при этом не к ней и вообще говорит о ком-то другом. Интересно, о ком же идет речь?.. Нет, Сайто не имел в виду ее, Окити! Ведь она влюблена в своего жениха Цурумацу и они скоро поженятся. Да и приготовления к свадьбе уже начались, об этом знают в Симоде буквально все. В любом случае она никак не может отправиться жить к какому-то незнакомому иностранцу — она любит другого мужчину! И Окити нервно рассмеялась над нелепостью подобного предложения.

— Отец, ты, наверное, шутишь, — с надеждой в голосе произнесла она.

— Нет, — печально отозвался Сайто, — это чистая правда. Ты знаешь не хуже меня, Окити, что просьба губернатора, обращенная к таким людям, как мы, равносильна приказу.

— «Приказу»… — как эхо прошептала Окити. — Значит, они приказывают мне продать тело и душу во имя страны. Но им плевать на мою жизнь, на кровь, что течет в моих жилах… на мой бессмертный дух, на боль и страдания, которые будут моими, только моими. Нет, ни за что не соглашусь на это! Почему именно я?! Американец всесилен — пусть выберет себе любую другую женщину. Но только ту, чье сердце свободно, ту, которая не любит другого мужчину. Почему он хочет отнять у меня счастливую жизнь и разлучить с любимым? Да и зачем ему несчастная, обиженная женщина?!

В несколько мгновений вся жизнь Окити коренным образом изменилась. Она понимала, что отец ее, как всегда, прав. Если высокий чиновник что-то просил от более низкого по рангу, тот не смел ему отказать. Окити представила себе то, что должно случиться, и ее охватил ужас; в тот же миг она потеряла сознание и рухнула на пол у ног отца.

В течение следующих дней Мако умоляла мужа что-нибудь придумать, спасти дочь от позора.

Поначалу Сайто пытался сопротивляться. Он чувствовал всю ответственность перед родными и знал, что каждый японец гордится своей семьей и может сказать: «Я глава в доме и имею право защищать свою семью!» Он держался до последнего, тянул с ответом, но, конечно, где ему противостоять совместным усилиям американского генерального консула и местных властей. Окити все время проводила в доме, иногда одна, а то вместе с Цурумацу. Они молча держались за руки и горевали о предстоящей разлуке — избежать ее им не под силу.

Впервые в жизни Окити пожалела, что не родилась в богатой семье. Тогда никто не посмел бы унизить и опозорить их, заставив отца буквально продать дочь, чтобы ее потом использовали как орудие в дипломатических переговорах, в которых сама Окити ничего не понимала.

Как-то раз Цурумацу не пришел к ней в дом, как они договаривались, и Окити выбежала на улицу, разыскивая его. В тот день она чуть не сошла с ума от ужаса. Отец вернул ее в дом со словами:

— Окити, не делай глупостей! Ты можешь поставить его жизнь под угрозу. Навлечешь беду и на всех нас. Я уже выяснил, что Цурумацу было запрещено видеться с тобой.

Окити застонала, но то был стон облегчения: «Значит, Цурумацу по-прежнему любит меня. Это они насильно запретили ему приходить сюда!» — так решила она. Из груди ее вырвался жесткий безрадостный смех, совсем чуждый для мягкосердечной, веселой девушки. От боли у отца сдавило горло.

— Всесильный иноземный дьявол говорит, что хочет заполучить меня? Возможно, он уже убедил себя в том, что любит меня?! Но тогда он должен понять, что человека, который любит другого, нельзя заставить любить себя. Чувства иноземного дьявола фальшивы! — подытожила Окити.

Это конец ее жизни — девушка поняла, что не сможет сражаться с ними. Разумеется, в конце концов они завоюют ее, но так просто она им не дастся!

Глава III

Противостояние длилось недолго; конец его наступил раньше, чем Окити могла предположить. Все случилось вечером; когда-то это время для жителей Симоды было самым любимым: они собирались семьями после ужина поболтать часок-другой, посплетничать и просто обсудить последние местные новости.

Однако с недавних пор в доме Сайто перестали любить вечера. Вместо милых бесед члены семейства садились вокруг стола, где принимали пищу, и молчали, словно пытаясь без слов найти покой и умиротворение от одного только присутствия близких.

В тот незабываемый вечер, когда все расселись по местам, в горестной тишине внезапно раздался резкий стук в дверь. Окити замерла с побледневшим лицом: сразу поняла — это пришли за ней. Так настойчиво и бесцеремонно не стучал никто из соседей. Отец поднялся из-за стола, чтобы встретить незваного гостя, и медленно побрел к двери, едва передвигая ноги, словно впал в забытье.

Гул голосов звучал бесконечно долго, пока Итибеи Сайто разговаривал с чиновниками, явившимися в его дом за Окити. Она отчаянно вцепилась в край стола, так что костяшки пальцев побелели, но не ощущала боли и все сильнее сжимала бесчувственное дерево.

— Мы получили приказ доставить твою дочь к правителю как гостью, чтобы мы там вразумили ее, — сообщил отцу один из чиновников. — Больше нам нечего тебе сказать. Повторяю — это приказ. Надеюсь, тебе все понятно?

В соседней комнате перепуганная насмерть Окити забилась в угол; по лицу ее катились слезы. Значит, они все-таки явились, чтобы забрать ее с собой… и она больше никогда не увидит Цурумацу! Ее сделают наложницей иноземца, такого старого, что он годится ей в дедушки. Итак, жизнь для Окити заканчивалась в пятнадцать лет…

Но, может быть, еще не поздно что-нибудь предпринять? Убежать… да-да, убежать из дома через заднюю дверь, сейчас же! Скрыться от них где-нибудь в горах… Или искалечить себя, обезобразить так, чтобы им расхотелось забирать ее… Вот какие страшные мысли промелькнули в голове у девушки. Но тут скользящая дверь отодвинулась в сторону и в комнату вошли родители. Поздно, слишком поздно!

— Пойдем, Окити, — мрачно произнес отец. — Ты должна уехать с ними. Больше я ничем не смогу тебе помочь.

— Нет, отец, нет! — зашептала девушка, отходя в дальний угол комнаты. — Заставь их уйти! Пожалуйста, сделай что-нибудь! Пусть они уходят!

— Я не в силах, — печально признался отец, — меня никто и слушать не станет: у меня нет ни власти, ни богатства.

Никогда еще Окити не видела отца в таком состоянии: поникший, молча стоял он посреди комнаты — потерянный, несчастный старик. Мать вытерла глаза рукавом кимоно, подошла к дочери и с нежностью поправила упавшие ей на лицо пряди волос.

— Если судьбе угодно, чтобы ты ушла с ними, дитя мое, — сделай это с достоинством! — тихонько шепнула она. — Подними голову, расправь плечи и смело иди вперед! Тебе нечего стыдиться, ведь это они обошлись с тобой несправедливо и твоей вины в том нет.

Но дочь не могла выполнить ее просьбу. В свои пятнадцать лет она еще не умела прятать под маской равнодушия страх и душевную боль. Что ж, Окити последовала за чиновниками к поджидавшему у дома экипажу. Краем глаза она видела, как соседи, осторожно выглядывая из окон, наблюдают за происходящим. Никто не помахал ей рукой на прощание — ее увозили из дома с позором, она станет наложницей чужеземного дьявола.

Мако Сайто, ничего не видя из-за струившихся по дрожащим щекам слез, в отчаянии шла за экипажем, увозившим ее дочь в неизвестность.

— Дитя мое, дитя мое! — тихо стонала женщина. — Что же теперь с тобой станет?!

Горе и стыд охватили Окити; показалось ей даже, будто слышит она злобные голоса соседей, разговаривающих о ней. Никто из них не верил, что девушку забирают из дома насильно; обитатели поселка и подумать не могли, что Сайто оказался беспомощным перед властями и не сумел защитить дочь от посягательств иноземца. Неужели и Наоко тоже откажется разговаривать с ней и посчитает, что Окити уехала из родного дома по своей воле?!

О, ей хочется умереть! Может быть, в экипаже найдется что-нибудь такое, при помощи чего она сможет покончить с собой… Но там не оказалось никаких острых предметов, и девушке пришлось стыдливо спрятать лицо за бамбуковыми занавесками, чтобы укрыться от любопытных взоров соседей. Все ее недавние друзья стали вдруг чужими и далекими… Так началось изгнание Окити.

У нее не было причин стыдиться своего отъезда; ее забирали потому, что так приказал некий безликий, но очень могущественный господин, о котором Окити ничего не знала. Но она была японкой и жила в девятнадцатом веке. Женщин, ставших наложницами у чужеземцев (а именно такая участь и ждала ее в самом ближайшем будущем), в те годы презирали и буквально плевались, когда слышали их имена.

Окити обуял страх; нет, ей вовсе не хотелось становиться изгоем. Страстно желала она вернуться в родной поселок, в теплый, гостеприимный дом. Вспоминала Цурумацу и те счастливые минуты, когда они, влюбленные, были рядом… От этого ей стало совсем плохо, и девушка отчаянно закричала:

— Выпустите меня! Выпустите меня отсюда!

Но ее никто не слушал, экипаж катился дальше. Она осталась совсем одна; с этой минуты ей суждено было большую часть времени проводить в полном одиночестве.

* * *

Окити привезли в резиденцию губернатора и там на время оставили в покое. В течение первых двух дней она никого не видела; к ней в комнату приходила только служанка, приносила еду и, поджав губы, тут же торопливо удалялась.

На третий день к девушке зашел один из чиновников, чтобы начать с ней переговоры.

— Ну что ж, Окити-сан, — жизнерадостно начал он, — надеюсь, ты уже приняла решение и согласна повиноваться нам?

— Нет! — отчаянно замотала головой девушка. — Никогда!

— Тогда придется снова оставить тебя в заточении на неопределенное время, пока ты не смиришься со своей участью, — печально произнес чиновник и, резко повернувшись на каблуках, удалился.

Совсем одна, в постоянном страхе ожидания, Окити горько плакала каждый день, пока ближе к ночи не теряла сил и не засыпала. Всю жизнь она жила, тесно общаясь с людьми, и сейчас ей требовалось их общество. Ее всегда окружали друзья и близкие, и вот теперь неожиданное одиночество и гнетущая тишина день за днем все больше страшили ее, постепенно лишая моральных сил. Те, кто увезли ее из родного дома, как раз на это и рассчитывали. Похитители знали, что душевный покой девушки нарушен и нужно подождать, чтобы гордячка сломалась и стала покорной.

Окити, как и все остальные обитатели ее родного поселка, жила вдали от крупных городов. Ей никогда не приходилось иметь дел с чиновниками и всеми теми, кто был наделен властью. Для простого народа эти люди — феодалы, и им нужно вовремя платить оброк. Что касается всего остального, тут следовало попросту держаться от всех богачей подальше и в случае чего обходить их стороной. Вот почему Окити, помимо своей воли попавшая в мир влиятельных людей, была страшно напугана и не знала, что ей теперь делать и как вести себя с ними дальше.

* * *

Постепенно девушка начала понимать, что ей никогда не выиграть эту битву — силы слишком уж неравны. Кроме того, она устала от бессмысленной войны, направленной на разрушение ее собственной воли. Куда все это приведет ее и что они предпримут дальше, если она опять откажется повиноваться?..

Именно на этом этапе, когда Окити осознала свою уязвимость и силы ее находились на пределе, было решено изменить стратегию и прекратить попытки взять девушку угрозами и силой. Вряд ли вид упирающейся Окити, брошенной в ноги Тоунсенду Харрису, вызовет у того восхищение и одобрение. Вот почему к девушке подослали одного из заговорщиков, пожилого господина Синдзиро Иса, по возрасту годившегося ей в отцы. Именно ему поручили переубедить Окити в течение нескольких дней и сделать ее смирной и послушной.

Девушка поверила ему: это первый человек среди незнакомцев, который отнесся к ней с пониманием, настроен дружелюбно и разговаривает довольно ласково. Окити успела соскучиться по простому человеческому общению, а потому обрадовалась приятной перемене. Наверное, поэтому она жадно вслушивалась в его слова и сразу восприняла все, что он успел ей наговорить:

— Ты должна гордиться, что для такой ответственной миссии выбрали именно тебя! Только ты сможешь теперь совершить нечто великое для своей страны. Американский консул Тоунсенд Харрис с ума сходит по тебе. Мы все верим, что, если ты согласишься быть с ним, мы сумеем убедить его подписать очень выгодный для нашей страны договор, причем на наших условиях. И ты войдешь в историю Японии, прославишь свое имя и родной поселок Симоду.

Он не лукавил; но тогда Окити еще ничего не понимала. Пройдет не один год ее страданий и постоянных унижений, прежде чем она станет известной. До того как ее начнут считать героиней, пройдет почти целое столетие. Знай она, сколько горя ей придется пережить, — может быть, предпочла бы продержаться чуточку дольше… Правда, в тот день она усмотрела в словах чиновника некую логику и мудрость, хотя пока не собиралась поддаваться противнику.

— Тебе нет никакого смысла сопротивляться, — продолжал Иса. — Хотя бы потому, что они все равно силой навяжут тебе свою волю. Гораздо лучше, если ты войдешь к консулу с гордо поднятой головой, нежели тебя приволокут в дом Харриса-сан помимо твоего желания, как тюк с бельем. А я знаю, что их терпение скоро кончится и они поступят именно так. Ты же для них вещь, и церемониться они не станут.

Но Окити еще некоторое время продолжала стоять на своем. Ей представился образ Цурумацу — как яркая звезда на темном небе.

А уже на следующий день Синдзиро Иса нанес последний, роковой удар — ледяным голосом объявил несчастной девушке буквально следующее:

— Ты ведь знаешь, Окити-сан, что твой жених, Цурумацу, уехал из Симоды, верно? Губернатор предложил ему хорошее место в другом городе. Он согласился; следовательно, ты теперь тоже обязана принять верное решение.

Он говорил что-то еще, но Окити уже не слышала его слов. Ее сердце пронзила чудовищная, невыносимая боль… Значит, Цурумацу бросил ее, он ее больше не любит и ждать ей теперь нечего… А если Окити не быть вместе с Цурумацу — не имеет смысла больше сопротивляться. Пусть ее отвезут к Тоунсенду Харрису, ведь она все равно никогда не сможет никого полюбить.

Чиновник внимательно смотрел девушке в глаза — ведь она даже не пыталась скрыть свои эмоции, и Иса остался доволен результатом коварного приема. Убедившись в полном успехе, он облегченно вздохнул: стратегия себя оправдала девушка сдалась. Судя по всему, в ближайшее время задача будет выполнена и жизнь снова войдет в привычное русло.

Как только поток слез прекратился, Окити распрямила плечи и твердо заявила:

— Я решила поступить так, как того требует губернатор! Я согласна поехать к Тоунсенду Харрису.

Лицо ее побелело как полотно, и сейчас она больше напоминала труп, чем живого человека; глаза потухли, жизнерадостный, задорный огонек в них угас. По натуре Иса, в общем-то, был человеком добрым, и его передернуло при виде страдающей девушки. Он испытал жуткие угрызения совести; у него самого дочь того же возраста, что и Окити, а потому задание губернатора очень ему не понравилось. Но он не смел ослушаться его и вынужден был исполнить приказ. Вот почему только кивнул и быстро вышел из комнаты, не доверяя себе самому. Испугался, что, открыв рот и начав говорить, больше не сможет сдерживаться и расскажет несчастной всю правду.

Как только согласие Окити было получено, чиновники начали действовать, поскольку все же опасались, как бы она не передумала. События развивались со стремительной быстротой. В тот же вечер девушке прислали лучшие кимоно и все то, что требуется женщине, чтобы одеться, причесаться и выглядеть наилучшим образом. К Окити пришла пожилая служанка — выкупала ее и одела избранницу по последней моде. На следующий день девушку собирались отправить к американскому консулу.

Окити покорно перенесла всю процедуру; она почти не шевелилась и со стороны напоминала покойника, которого обмывают и торжественно подготавливают к последнему путешествию перед похоронами.

В ту ночь девушка не могла заснуть — сидела у окна, которое выходило в унылый сад в резиденции губернатора, и невидящими глазами смотрела на поникшие кусты и деревья, не вытирая слез, градом стекавших по щекам и заливавших нарядную одежду. Теперь она надеялась, что к утру глаза ее распухнут и лицо станет таким некрасивым, что Тоунсенд Харрис откажется от нее. И вот тогда отпустит назад, в родительский дом, даже не дотронувшись до нее…

Перед ее мысленным взором проносились образы близких людей; она вспоминала самые приятные минуты своей жизни, проведенные рядом с Цурумацу. Потом ей представилось: вот они с Наоко полушепотом, смеясь от радости и возбуждения, обсуждают детали предстоящей свадьбы… Как же мог Цурумацу так поступить с ней, предать ее… а сердце девушки продолжало безгранично его любить — больше всего на свете, больше самой жизни…

Гораздо позже она признается себе, что в ту ночь мысленно набросилась на Цурумацу, обвиняя его в предательстве, лишь потому, что ей нужно было выплеснуть хоть на кого-то накопившиеся эмоции. Не сознавая того сама, она обвиняла себя в том, что уступила уговорам чиновника и согласилась на все его условия. Сама же понимала, что Цурумацу никогда не смог бы победить власть, и если он действительно поступил так, как рассказал ей Иса, значит, у него просто не оставалось выбора. Но, обвиняя жениха в малодушии, она всего лишь подсознательно пыталась оправдать собственную слабость.

* * *

21 мая 1857 года за девушкой прибыл экипаж из резиденции генерального консула Америки. Окити проводили к нему специально назначенные для этого слуги, но нести им не пришлось ничего: девушка не взяла с собой ни единой вещи. Не хотела потом мучить себя воспоминаниями о той прошлой жизни, которую теряла сейчас безвозвратно.

С этого дня ее станут называть Тодзин Окити, то есть «наложница иноземца», а за спиной у нее будут перешептываться и говорить о ней со злобой и презрением; простые японцы привыкнут сторониться ее как прокаженной.

В экипаже Окити уже не плакала; казалось, она превратилась в камень, а из камня, как известно, воды выжать невозможно. Сопровождающие экипаж слуги вели себя со спутницей не совсем обычно. Их отношение к ней казалось странным — его можно было бы назвать некоей смесью любопытства, почтения и плохо скрываемого презрения. При этом им не требовалось произносить никаких слов, чтобы выразить истинные чувства к этой юной девушке, пытающейся скрыть лицо в глубине экипажа. Она уже не обитательница селения Симода, — она стала изгоем и теперь принадлежала им, иноземцам, которых все боялись. Значит, ей следует привыкать к их традициям и обычаям и вести себя соответственно. А они не страшились никого и держали местное население в полном повиновении, используя свое мощное оружие.

К вечеру экипаж прибыл к резиденции Тоунсенда Харриса. Начинало темнеть, и девушка немного успокоилась, почувствовав себя в безопасности. Сумерки отлично скрывали ее чувства, невыносимую боль и ее удивительную красоту, которую Окити возненавидела — именно она уготовила ей позорную участь. В темноте девушка казалась еще одним бесформенным, безликим существом, на которое никто вокруг не обращал ни малейшего внимания. Но сердце ее при этом бешено колотилось: что случится с ней сегодня ночью, не набросится ли на нее консул сразу, как только увидит? Неужели ничего нельзя сделать, чтобы убежать отсюда и спрятаться где-нибудь подальше?!

Судьба словно вознамерилась окончательно сломить девушку. Американский дипломат, будто нарочно, выбрал для своей резиденции храм Гёкусендзи. Старинное мрачное здание днем выглядело даже умиротворенно, но ночью его заполняли печальные тени и шорохи; зимой же тут становилось особенно сыро и неуютно.

Окити тосковала по своему светлому дому у моря: его, хоть и беден он изнутри, всегда переполняли радость и удивительная, неуемная энергия обитателей. Главное место в нем занимал теплый очаг, с почерневшим от времени закипающим чайником, и все себя чувствовали здесь счастливыми и нужными друг другу. «У нас был самый настоящий дом, а это склеп какой-то!» — с грустью подумала девушка, дрожа от холода в плохо освещенном зале и ожидая, что к ней сейчас придут и покажут место, где отныне ей предстоит жить. Вдалеке послышался шелест накрахмаленной одежды, и из полумрака возникла пожилая женщина. В полной тишине она провела девушку куда-то в самую дальнюю часть храма, вежливо поклонилась и ушла.

В этой комнате несчастная наложница проведет целых два года, вплоть до того дня, когда консульство Тоунсенда Харриса переедет в Эдо, как в те времена еще называли Токио. Случится это только в 1859 году.

Комната оказалась темной и сырой, впрочем, как и все строение, и очень печальной, под стать своей новой хозяйке. Единственным утешением здесь для бедной девушки оставалось большое окно, выходящее в огромный ухоженный сад. Много часов провела Окити у этого окна; глядела на сад и думала о своей семье, с болью в сердце вспоминая Цурумацу и размышляя о том, почему же судьба поступила с ней так жестоко, превратив ее жизнь в сплошные страдания.

Надо отдать должное консулу: он сжалился над пленницей, и в течение трех дней Окити никто не тревожил, ей дали время привыкнуть к новому, столь необычному положению. Но она тем не менее никак не могла расслабиться и испытывала постоянное напряжение. Тревога не оставляла девушку: всякий раз, когда скользящую дверь в ее комнату отворяли, сердце у Окити больно сжималось. А вдруг это уже пришли за ней, с тем чтобы отвести ее к консулу, и ей придется впервые остаться с Харрисом с глазу на глаз…

«Я должна принять достойно все, что мне уготовано судьбой! — упрямо повторяла про себя Окити. — Смириться и молча пройти через то, что мне суждено…» Она станет делать все то же, что и в доме, где воспитывали гейш: притворяться, будто она актриса и просто играет на сцене. А когда этот спектакль кончится, снова вернется к себе домой, и тогда для нее опять начнется настоящая жизнь. Сейчас ее ожидает всего лишь очередной акт спектакля; это только игра, а потому ей не стоит ни о чем волноваться. Окити снова и снова внушала себе все это, но только уловка не удалась — у нее ничего не вышло.

На четвертый день ее познакомили с Тоунсендом Харрисом: он сидел в потертом кожаном кресле, одет по западной моде; просторная комната заставлена книжными шкафами. Рядом с ним стоял молодой человек, представленный девушке как личный переводчик консула Генри Хьюскен.

Увидев перед собой гиганта Харриса, девушка невольно задрожала — ей стало страшно от одного вида его длинной, густой рыжей бороды, закрывавшей всю нижнюю часть морщинистого лица. Он протянул ей руку, и в один миг Окити успела заметить все: и ухоженные, аккуратно подстриженные ногти, и грубую кожу, покрытую жесткими, густыми рыжими волосками даже на пальцах, отчего рука консула напомнила перепуганной Окити омерзительного громадного паука, тянувшего к ней свои мохнатые лапки… Девушка замерла; молча смотрела она на этого рыжеволосого здоровяка, боясь шелохнуться. Какая-то часть ее самой стремилась броситься наутек из этой комнаты и спрятаться где-нибудь в надежном месте. Или, еще лучше, сбежать отсюда, найти Цурумацу и очутиться в объятиях его таких ласковых и гладких рук.

Харрис тоже долго и внимательно смотрел на нее водянистыми голубыми глазами, в них мерцал какой-то болезненный огонь. У Окити, наверное, подкосились бы ноги и она, скорее всего, упала бы на пол, если бы уже не стояла на коленях, как полагалось в соответствии со старинными японскими традициями.

Она нервно облизнула пересохшие губы и подумала о том, что Харрис на самом деле уже старый и больной человек. Во всяком случае, именно такие слухи ходили о нем в ее родном поселке, и теперь они подтвердились. А это означало, что он, возможно, из-за старческой слабости уже не сможет ничего с ней сделать. Может быть, ему действительно требуется только нянька-сиделка и никто более?

Сейчас Окити немного успокоилась; по крайней мере, ей удалось перенести первую ветречу с Тоунсендом Харрисом, человеком, который так резко изменил ее судьбу и наполнил ее душу сплошными мучениями. Но вместе с тем девушка прекрасно понимала, что на этом ее испытания не кончатся, напротив, это лишь самое начало новой жизни.

Окити обрадовалась, когда к ней прислали одного из слуг Харриса, который подробно рассказал ей, что входит в ее обязанности как новой компаньонки консула. Девушка поняла, что сумеет перенести все тяготы этой жизни, если только будет постоянно чем-то занята. Она готова выполнять любую работу по дому, пусть даже самую тяжелую. Ее не страшит ничего — с радостью занималась бы стиркой, уборкой комнат, приготовлением пищи… да чем угодно, лишь бы не оставалось свободного времени на печальные размышления и воспоминания о родных и близких.

— Харрис-сан в настоящее время, к сожалению, не очень здоров, а потому тебе придется ухаживать за ним, — сразу предупредил ее слуга. — В твои обязанности входит полная забота о нем. Нужно делать все то, что обычно выполняет сиделка. В особенности в те дни, когда он прикован к постели, а это с ним тоже случается, хотя и нечасто. Разумеется, это еще не все и тебе придется также исполнять ряд других, приватных обязанностей. Но об этом Харрис-сан тебе расскажет потом, когда вы с ним встретитесь наедине.

Услышав последние слова, Окити невольно вздрогнула и посмотрела в глаза слуге, стараясь понять, что он имел в виду. Неужели именно то, о чем она всегда думала и чего так страшилась? Но он смотрел куда-то вдаль, избегая ее взгляда, и оставался совершенно невозмутим, как будто не произнес ничего особенного.

Через несколько дней, вернее, ночей она наконец узнала, в чем заключались эти таинственные «приватные обязанности»: оказывается, она должна ночевать в спальне у американца. Теперь у девушки не оставалось никаких сомнений насчет намерений консула.

В ту первую ночь, когда она лежала в объятиях совершенно постороннего мужчины, Окити подумала, что, наверное, уже умерла; во всяком случае, чувствовала себя трупом — все чувства и желания исчезли. Такое состояние внезапно обрадовало ее, ведь это означало, что теперь она не ощущает ни боли, ни обиды, ни разочарования — ровным счетом ничего.

Становилось легче, когда старалась ни о чем не думать и притворяться, будто все происходящее только кошмарный сон, да и ее самой нет среди действующих лиц, это не она вовсе. Вот так Окити переносила объятия незнакомца, которого даже и не стремилась узнать поближе. Впрочем, никто не пытался сблизить их духовно. Потом девушка долго молилась и надеялась лишь, что привыкнет к этим унизительным посещениям спальни американца. А пройдет время и она вообще перестанет обращать внимание на столь бесцеремонное отношение Харриса к ее телу, которым пользовался исключительно по своему желанию, мало заботясь о настроении и желаниях девушки.

В первый раз, вернувшись из спальни консула в сырую клетушку, Окити долго не могла заснуть. Она села у окна и принялась смотреть, как лунный свет призрачным серебряным облачком окутывает кусты и деревья в пустом ночном саду. Холодный ветерок обдувал ее худенькое тело, но, одетая очень легко, она не чувствовала озноба. Разве может хоть что-то ощущать человек, который умер духовно…

Когда первые отблески зарождающегося дня осветили ее убогое жилище, девушка в изнеможении повалилась на ледяную, пропахшую плесенью циновку и забылась целительным сном. Но холодный воздух все же сделал свое дело, и ослабевшая Окити занемогла. К счастью, консул снова проявил милосердие и в течение нескольких последующих дней позволил девушке оставаться в своей комнате. Таким образом, на некоторое время ее снова предоставили самой себе.

Однако юность и жизненная энергия Окити поставили ее на ноги, и она быстро поправилась. Правда, что касается душевного спокойствия, оно так и не вернулось к ней — слишком уж жестоким стало для нее испытание. Красивая, общительная, задорная девушка превратилась в идеальную внешне, но удивительно равнодушную ко всему окружающему женщину. Ничто в ней не выдавало перепуганной, отчаявшейся Окити, спрятанной где-то в самом потайном уголке собственного сердца. Постепенно она привыкла к одиночеству и даже стала радоваться тем минутам и часам, когда ей дозволялось побыть одной. Больше она никого не допускала в свою душу, и сердце ее оставалось холодным и безразличным. Она превратилась в другую, новую Окити — маленькую женщину без жизни и без будущего.

Когда она заканчивала работу и ей позволяли отдохнуть, девушка неизменно уходила в свою комнату и садилась у окна, выходящего в сад. Слуги, жившие в доме у Харриса, частенько видели ее одинокий силуэт, словно навеки отпечатавшийся на фоне оконной рамы. А зимой, когда на землю падали снежные хлопья, по щекам ее так же печально и плавно стекали горькие слезы.

Иногда она бесцельно бродила по пустынному саду, вдыхая аромат земли и опавших листьев. Но самым любимым ее местом по-прежнему, как и в детстве, оставалось морское побережье: если ей доводилось попадать туда, она часами сидела на берегу, смотрела на волны и вспоминала свою прошлую жизнь.

Когда-то она была другой Окити Сайто — девчонкой, которая бегала по берегу моря с веселой подружкой Наоко. Но те времена давно прошли; теперь она Тодзин Окити — женщина, которую все обходят стороной: никто не хочет заводить с ней дружбу или просто поддерживать знакомство. Имя ее стало ругательством, и в добропорядочных домах Симоды его произносят с презрением.

Иногда Окити брала с собой на берег кисточку и бумагу и здесь, обдуваемая морским ветерком, в стихах выражала свои сокровенные мысли и чувства.

В музеях Симоды вместе с прекрасными стихотворениями Окити сохранены и образы этой необыкновенной женщины: Окити смотрит на снежные хлопья из окна в резиденции Тоунсенда Харриса; бесцельно бредет по берегу моря; созерцает морские волны, устремив взор куда-то вдаль…

И все же справедливость восторжествовала, пусть и спустя десятилетия. Слава все же отыскала свою героиню, и дань признания была принесена Окити ее собственным народом, который так долго и незаслуженно унижал и отвергал эту удивительную женщину с такой сложной судьбой.

Глава IV

Как-то раз к Окити подошел Такаги, старший слуга, и объявил:

— Харрис-сан снова занемог. Тебе, конечно, известно, что ему постоянно требуется молоко, чтобы не так сильно мучила язва. К сожалению, молоко у нас кончилось… — И тяжело вздохнул. — Все труднее его доставать. Завтра тебе надо отправиться в поселок… попробуй раздобыть хоть немного молока для Харриса-сан.

У Окити при этих словах все внутри будто сжалось.

— Нет, — замотала она головой, — не могу я там появляться. Не хочу видеть никого из старых знакомых. Да и кто я такая, чтобы селяне делились со мной молоком?

— Ты должна это сделать! — строго повторил Такаги. — Ты ухаживаешь за Харрисом-сан, и помогать ему во всем — твоя прямая обязанность. Только ничего не бойся, помни: если американский консул чего-то пожелает, никто в поселке не осмелится отказать ему или хоть в чем-то перечить его помощникам и прислуге.

Некоторое время Окити стояла неподвижно, потом глубоко вздохнула и кивнула в знак согласия. Японка, она очень серьезно относилась к собственным обязанностям; никто не упрекнул бы ее, что пренебрегает своим долгом или делает что-то спустя рукава. Не боялась никакой работы и за любое порученное ей дело, даже самое сложное, бралась с энтузиазмом и всегда доводила его до конца.

В ту ночь Окити не могла заснуть — лежала на циновке, разбираясь в своих мыслях и страхах. С тех пор как ее привезли сюда, даже не попыталась исчезнуть с территории резиденции американского консула. Вдали от родного селения делала вид, будто ничего не знает — что бывшие соседи сплетничают о ней и разносят злые слухи. В жизни ее, в сущности, ничего и не менялось.

Но настал день, когда ей суждено узнать всю правду: Окити прекрасно понимала, что рано или поздно он обязательно наступит, не вечно ведь скрываться от людей. Невмоготу жить с мыслью, как плохо о ней думают ее прежние друзья и соседи: уж лучше умереть! Вспомнился один случай из детства: пытаясь избежать наказания за какой-то проступок, спряталась она в шкафу; как сердилась мама, когда искала ее! «Окити, выходи немедленно! Знаю — ты прячешься где-то здесь, в доме… Все равно никуда от меня не денешься! С каждым разом у тебя останется все меньше потайных местечек, а потом настанет день и негде тебе будет скрываться от меня — обязательно найду!»

Окити вспомнила мать, и тут же ей представилось, что нежные, теплые руки Мако снова обнимают и ласкают ее… От этого на душе стало немного спокойнее, показалось даже, что слышит тихий, ровный голос матери, напевающий старинную японскую колыбельную. Эта умиротворяющая музыка согревала сердце бедной девушки, и только теперь удалось ей погрузиться в глубокий сон без сновидений, а невидимые руки матери словно продолжали согревать ее, защищая от всех невзгод мира…

На следующее утро за Окити прислали экипаж: вместе со служанкой, по имени Сатико, она должна отправиться в родное селение и приобрести там молоко для Тоунсенда Харриса. Девушка сама не ожидала, что будет так сильно волноваться перед поездкой, — ей стало страшно от одной мысли о том, что скажут при ее появлении те, кто знали ее раньше.

«А может, напрасно я волнуюсь и все обойдется, — с надеждой размышляла Окити, когда экипаж увозил ее все дальше от безопасного, уже такого привычного дома американского дипломата — этого защитного кокона. — Во всяком случае, все видели, что насильно забрали меня из родного гнездышка и заставили существовать по-новому. Но ведь не напрасно я пострадала — подписан очень важный договор, и жизнь стала лучше не только для жителей Симоды, но и для всей Японии».

Служанка видела, как в глазах Окити вспыхнула надежда, и сердце ее сжалось от боли. Сатико знала, как относятся местные жители к своей бывшей соседке, и потому предвидела, что несчастную Окити будут сторониться. Но, несмотря на дурные отзывы о Тодзин Окити в поселке, она полюбила эту скромную девушку за ее искреннюю душевную теплоту, умение сострадать и сочувствовать. Сейчас втайне надеялась лишь, что хозяйке не придется долго мучиться и они быстро справятся со своей задачей. Сатико догадывалась, что произойдет с несчастной девушкой после посещения родного поселка, и от всей души сочувствовала бедняжке. Она не ошиблась: после этой поездки жизнь Окити стала еще тяжелее. Старые сердечные раны, едва начавшие затягиваться, снова открылись, и Окити вновь испытала ужасные душевные муки.

Но это произойдет потом, а сейчас экипаж остановился у продуктовой лавки в поселке Симода. Окити еще ничего не знала и, напротив, почему-то почувствовала себя полной сил и энергии: уверенная в себе, смело вошла она в магазинчик.

Девушка уже начала посмеиваться про себя, что напрасно так уж волновалась и переживала, но, не пройдя и двух шагов, внезапно замерла на месте, увидев лицо хозяина лавки. Улыбка тут же сошла с губ, и Окити испытала такое знакомое чувство нарастающей паники. Кодзи-сан знал Окити еще маленькой девочкой, был с ней приветлив, и у него всегда находились для нее и лакомство, и несколько ласковых слов. Что случилось с ним теперь, что тут вообще происходит? Смотрит на нее, словно видит впервые в жизни… Не был с ней так холоден даже после того, как Окити отправили в школу гейш: это хозяин лавки еще мог кое-как стерпеть — ведь она не общалась с иностранцами и не развлекала их. А вот теперь…

Нет, он, конечно, предельно вежлив и ведет себя вполне прилично, но Окити понимала — в душе Кодзи-сан презирает ее, это написано на его широком, добродушном лице. А глаза стараетя прятать, попросту избегает встречаться взглядом с Окити. И потом, где бы ни оказалась девушка, всюду повторялось одно и то же: все прежние знакомые шарахались, едва завидев ее, как будто боялись заразиться неведомой и неизлечимой болезнью. Несколько раз ей почудился злобный шепот у себя за спиной: «Вы только посмотрите — это же Тодзин Окити! У нее еще хватило наглости явиться сюда! А ведь мы все знаем, что она спит с дьяволом иноземцем!»

Один мужчина посмотрел на нее как на прокаженную, поморщился и с ненавистью сплюнул на раскисшую от вчерашнего дождя дорогу. Шумная ватага ребятишек, крутившаяся рядом, последовала его примеру, после чего мальчишки начали громко выкрикивать вслед несчастной девушке обидные слова: