Эл Рэ всё равно. Она хочет контролировать ситуацию. Она хочет вести наступление.
— Попытка убийства моих клиентов — это удар в лицо. И вы знаете, что я говорю в таких случаях: немедленно бейте коленом в пах и кулаком в горло, — вот какими были её последние слова, прежде чем я передала телефон детективу.
А теперь Эл Рэ смотрит на меня с экрана и говорит:
— Дамы и господа, то, что мы собираемся вам рассказать, может вас шокировать. На такой пресс-конференции вы никогда ещё не были. И это потому, что чаще всего подобные скандалы замалчиваются, поскольку фирмы и корпорации хотят скрыть внутренние преступления, разоблачителей, плохие поступки и предпочитают улаживать дела тихо и незаметно. Клиенты и акционеры не любят грязных заголовков. Но мы больше не играем в эту игру, дамы и господа. Потому что этот скандал — слишком серьёзный. Из-за него гибнут люди, из-за неё мой клиент и её команда юристов сейчас находятся в больнице. Я здесь со своим вторым адвокатом Бо Лопесом. В дополнение к уголовным жалобам, которые мы будем подавать в различные правоохранительные органы, включая ФБР, мы подали многоаспектный иск против Мориса Коверкота, Тима Котона и Рэймонда Ханиуэлла по ряду оснований и, что важно, экстренное ходатайство о принуждении с требованием передать нам все без исключения личные гаджеты, такие как айфоны, планшеты и ноутбуки, а также сервер электронной почты фирмы, чтобы мы могли провести собственную судебно-медицинскую экспертизу. По причине урагана, охватившего Манхэттен, а теперь и новую Англию, а также некоторых досадных проблем с расписанием, очень срочное слушание назначено на пятницу, на 14.00 и состоится в федеральном суде округа Массачусетс перед судьей Уистлером. Лично я хотела бы, чтобы оно состоялось как можно скорее. Лично я бы хотела, чтобы оно началось через десять минут. — Она выдерживает паузу, смотрит на прессу с беспощадностью лазера. — А сейчас я передаю микрофон Бо Лопесу. Все вы знаете Бо, поэтому я не буду его представлять.
Бо Лопес говорит с сильным бостонским акцентом:
— Проще говоря, ребята, все это связано с конфиденциальным внутренним расследованием, которое партнёр «КоКо» Грета Винет Севилл проводит в отношении некоторых других партнёров. А именно: Тима Котона, Мориса Коверкота и Рэймонда Ханиуэлла. В качестве заместителя главного юрисконсульта она уполномочена — и, откровенно говоря, обязана — проводить это расследование, учитывая высказанные ей достоверные опасения. Но некоторые сотрудники «КоКо» хотят её остановить, и у нас есть тому доказательства. София?
София, которая, несомненно, должна быть в восторге от возможности выступить на международной пресс-конференции, берет крошечный пульт со стола из красного дерева. Она всё в том же чёрном костюме от Энн Тейлор, волосы собраны в низкий хвост. Как всегда, деловитая, она нажимает на экран, и он тут же оживает.
— Перед вами фото удостоверения личности, которое наша клиентка, Грета Винет Севилл, подняла с пола. Он выпал из кармана одного из мужчин, рано утром напавших на неё и ее команду в Нью-Йорке. Они били ее свинцовой трубой. Они распороли ей лицо до кости, так что теперь ей требуется пластическая операция. Остальных членов команды они также избили, некоторым нанесли ножевые ранения. Один из них потерял столько крови, что выжил только чудом.
Не знаю, правда ли это или София таким образом хотела усилить воздействие на прессу, но мне становится трудно дышать. Детектив прибавляет громкость.
— К счастью, — продолжает София, — нападавшие были застрелены до того, как кто-то из команды был убит. Как вы можете ясно видеть, это удостоверение личности идентифицирует секьюрити частной охранной компании «Теллуотер». С «Теллуотером» Тим Котон работал много лет, занимаясь лоббированием в округе Колумбия, и именно с этой компанией заключил контракт Рэймонд Ханиуэлл, когда был генеральным прокурором Соединенных Штатов. Как вы помните, «Теллуотер» — это команда, которая применила слезоточивый газ к репортёрам, пытавшимся допросить тогдашнего президента Дэвиса. На границе с Техасом они также играли неоднозначную роль.
Пресса взрывается вопросами. Камеры бешено мигают. Думаю, это значит, что мы вернули себе контроль над ситуацией, и довольно надолго. Думаю, это даже значит, что мы даже продвинулись вперёд в нашем расследовании. Но абсолютно уверена, что это ни хрена не значит, будто мы можем выдохнуть. «КоКо» обладает мощными ресурсами; людям, стоящим в центре этой схемы, десятилетиями сходили с рук их преступления и коррупция. По-видимому, существует целый призрачный рынок, вероятно, отмывающий незаконные пожертвования, откаты и инсайдерскую торговлю грязными фондами, и нам понадобится как можно больше деталей и имён, чтобы всё сложить, соединить и понять. Ничего из этого мы не сможем выяснить, пока не вернёмся в Салем и не проведём проверку документов.
Эл Рэ соврала, будто огорчена тем, что слушание назначено на пятницу. На самом деле именно она вынудила нас подождать до пятницы, чтобы подготовить наш аргумент о том, почему Морис, Тим и Рэймонд должны сдать все свои устройства и не блокировать мой доступ к серверу электронной почты. Я должна быть в состоянии предоставить достаточно веских доказательств, чтобы продемонстрировать суду, почему необходим такой экстремальный запрос, и как можно скорее. Наши утверждения об их роли в покушении на нас — это отдельный уголовный вопрос, который потребует расследования со стороны правоохранительных органов, и я мало верю, учитывая их влияние на все уровни правоохранительных органов, что это вообще куда-либо пойдёт.
Я до сих пор не понимаю, почему «КоКо» официально не расторгли партнёрство со мной или по крайней мере не лишили меня должности. Эл Рэ тоже этого не понимает. Её пресс-конференция, по сути, была откровенной просьбой это сделать, потому что наш судебный процесс нарушает партнёрское соглашение. Но на сайте «КоКо» по-прежнему указана информация обо мне, и моя рабочая голосовая почта по-прежнему работает.
Я не знаю, во что они играют, потому что, сохраняя за мной должность заместителя главного юрисконсульта, они как будто просят меня продолжать это расследование.
Может быть, сегодня мы получим письмо о моём увольнении.
И мы до сих пор не получили ничего подтверждающего, что Парк жив.
Всё это может в один момент накрыться задницей. Меня не отпускает ощущение, будто нас откармливают на убой. Как всегда говорила тетя Вайолет, не доверяй врагам ни минуты, ни секунды, ни наносекунды.
Детектив выключает телевизор и смотрит на меня, как измученный родитель на непослушного подростка. Она хочет покончить со всей этой ерундой.
— Не хотите мне отдать удостоверение личности, которое подобрали с пола?
Я указываю на свои спортивные штаны, висящие на стуле.
— Я сунула его в карман и забыла о нём. Простите.
Она качает головой и говорит:
— Чёртовы юристы.
Часть III,
В которой мы изучаем факты и соединяем в единое целое
Глава двадцать вторая
— Позвони мне, как доберёшься до Бостона, — просит Генри в два часа дня. Врачи не говорят когда его выпишут, но поскольку он занимает всё место в моём сердце, я согласна, чтобы они держали его под наблюдением столько, сколько понадобится, и, к счастью, Тенкилл поставил охрану у его дверей. Тенкилл не хочет рисковать безопасностью своих сотрудников. В конце концов, двое из них уже и так подверглись нападению на рабочем месте. Генри всё ещё под действием медикаментов и соображает не очень хорошо, так что я обещаю позвонить и шепчу ему, что оставила записку во внутреннем кармане его пиджака. Невозможно не покрыть поцелуями тёмные родимые пятна на его лице, поэтому, оторвав губы от его уха, я четыре раза медленно, очень медленно впечатываю их в его щёку, и кончики его рта расплываются в улыбке, но это тоже может быть вызвано медикаментами, повлиявшими на его эндорфины.
Никто не согласился в ураган везти нас в Бостон, а ветер и проливной дождь обещают задержаться до полуночи. Автобусы и поезда не ходят. У Эл Рэ нет другой команды, которой она достаточно доверяет, чтобы послать за нами. Та, которой она доверяет, сейчас на конспиративной квартире в Салеме.
Раньше я беспокоилась только о своей безопасности, а теперь отчаянно волнуюсь за многих.
Я отчаянно нуждаюсь в подтверждении того, что Тоби и Виктория в безопасности.
Я отчаянно хочу, чтобы Генри выздоровел.
Я отчаянно хочу получить известие от Парка.
Я отчаянно нуждаюсь в том, чтобы всё было в порядке у дорогих мне людей — Лены, Брэда, Самеры и Сесилии.
И я отчаянно хочу вернуться на конспиративную квартиру, чтобы уже наконец обработать данные и просмотреть всё: отсканированные бумажные документы, флешки Ханиуэлла, жёсткий диск Тима Котона. У нас есть время до пятницы, чтобы собрать достаточно доказательств. И я звоню тому единственному человеку, что может меня туда отвезти.
— Николас Кейдж, — говорит он после второго звонка.
— Привет, Ник. Помнишь меня? Леди-призрака, леди-смог?
— Ту леди, что сегодня крутят по всем каналам?
— Думаю, моего лица ты не запомнил?
— Нет, конечно! Просто видел кучу смога, вот и всё.
— Ты ещё принимаешь срочные вызовы и забываешь лица? Тем более что меня избили частные клоуны, которых ты терпеть не можешь.
— Ты разве не в Нью-Йорке? В новостях сказали, что да.
— Заплачу тебе пять штук наличными, если ты приедешь прямо сейчас и никому не скажешь ни слова. Мы в Тенкилле.
— Я в деле.
— Отлично. Возьми внедорожник, нас четверо, и трое изрядно потрёпаны. И ещё за нами совершенно точно не должно быть никакого хвоста.
— Буду к семи. Никто за нами не проследит. Я поеду по Меррику и некоторым подземным дорогам, которые знаю только я. Но … — Он выдерживает паузу. — Ты смотрела когда-нибудь шпионские шоу?
— Конечно, а что?
— Ну, хрен его знает, какие трекеры они подкинули тебе и твоим друзьям. Вам придётся снять с себя всё — и бельё, и обувь. Если у вас нет сменной одежды, возьмите её в бюро находок. И не забудьте выбросить телефоны, часы — всё, с помощью чего вас можно отследить.
— Хороший совет. Так мы и сделаем. Спасибо, Ник. Прибавлю тебе ещё тысячу, раз сама до этого не додумалась. Мы новички в этой шпионской игре.
— Я тебя понял, леди-смог. Всё отлично.
* * *
К счастью, нигде на нашей одежде не было установлено жучков, но мы вняли совету Ника и всё выбросили, в том числе телефоны и мой анонимный айфон; Самера купила нам новые гаджеты в нью-йоркском магазинчике. От флешек Брэда мы избавляться не стали, потому что он практически не выпускал их из рук, тренируя на них свой однонаправленный ум.
Ник высадил нас возле Согуса, где Второй торговец лошадьми выделил нам ещё один неописуемый «Форд». Мы с Леной упросили его связаться с Парком по телефону.
— Всё в порядке, Воронёнок, — сказал Парк по громкой связи в кабинете трейлера Второго торговца лошадьми.
— Не знала, что у тебя дом на Багамах. Что они с тобой сделали? Что они сказали? Тебе точно ничего не угрожает?
— Не волнуйся обо мне, Воронёнок. Всё в порядке, и ты это знаешь. Дом на Багамах — моё тайное место для побега. Просто поверь мне: если я буду молчать и не стану опровергать их слова о твоей наркомании, если я соглашусь затаиться и уйти с дороги, как будто принял всерьёз их угрозы, они не станут выставлять напоказ всю мою жизнь и все неучтённые кредиты для регистрации автомобилей. Ну а если они это сделают, все матери-одиночки, доверяющие мне свои удостоверения личности, окажутся в опасности. Не беспокойся о старом Парке, Лена.
Оттого что он так открыто обо всём этом говорит, моё беспокойство не проходит. Меня что-то сильно тревожит, и я пока не могу понять, что именно. Конечно, я счастлива, что он жив, что он в порядке, и я ему доверяю. Я рада, что и Лене теперь полегче. Но всё же гложущее меня неясное чувство не отпускает. Оно переплетается с навязчивой тревогой по поводу того, что «КоКо» не разорвали со мной рабочие отношения и не лишили меня должности.
Чтобы везти нас из Согуса в Салем, лучше всех годилась Самера. И вот мы наконец добрались и при парковали второй серый «Форд» рядом с первым. Ну и вид же у нас — жуткая, перевязанная компания, хромающая по кирпичным и булыжным улицам Салема. Вылитые зомби. В принципе мы вписываемся в обстановку — тут же Салем и всё такое. Хотя сейчас конец августа, а не октябрь, многие люди ходят в костюмах. Ведьмы бродят по тротуарам, тарологи в безумных шляпах и мантиях с созвездиями сидят за столиками на открытом воздухе, вуки и вампир стреляются из водяных пистолетов перед Музеем ведьм. Так что мы, зомби, особо никому не интересны.
С очередного одноразового телефона звоню Генри в больницу.
— Всё хорошо, — сонно бормочет он. — Рад, что вы нормально добрались. А теперь мне нужно спать.
На заднем плане я слышу писк мониторов и шорох медсестёр. Я пытаюсь угомонить своё беспокойное сердце. Но это невозможно, нока я не увижу Генри полностью здоровым.
Прибыв на конспиративную квартиру, мы обнаруживаем там группу безопасности Эл Рэ — двоих мужчин и двух женщин. Одна сидит в шезлонге перед входом с видом отдыхающей, арендовавшей этот дом на время отпуска, одна торчит в окне второго этажа, один позади дома, у яхты, и ещё один ближе к лужайке.
Лена тут же бросается к Сыщику и Зэ Эму, а они — к ней. Миг спустя вся эта куча-мала лежит на полу, визжит, обнюхивает друг друга, истошно мяукает. Мне приходится их перешагнуть, чтобы упасть в объятия Тоби. Он несёт меня в мою комнату на третьем этаже. Я не отбиваюсь, потому что Виктория уже мне сообщила, что жёсткий диск, который она забрала из моего пентхауса, всё ещё обрабатывается, а с двумя флешками она даже не начинала. Вдобавок врачи запретили мне сидеть у экрана после сотрясения мозга, и хотя я всё равно нарушу этот запрет, почему бы не оттянуть время.
Мой прекрасный брат. Он сидит рядом со мной, ложкой накладывает мне в тарелку мороженое с шоколадной крошкой, прикладывает пакет со льдом ко лбу. Как в старые добрые времена после того, как Вайолет сделала то, что сделала, когда мы с Тоби утешали друг друга, гладили по голове или, держась за руки, пробирались в нашу странную, огромную гостиную, чтобы на минимальной громкости смотреть фильмы, пока родители спят.
Именно здесь, сейчас, когда он вновь заботится обо мне, я вспоминаю собственное Определяющее Жизненное Событие. Потому что оно тоже связано с Тоби. Но я могу рассказать о нём лишь с моей точки зрения.
Глава двадцать пятая
(в которой я возвращаюсь в 1994 год)
Тетя Вайолет презирала полуавтоматические и автоматические ружья.
Она ничего не имела против охотничьего и спортивного оружия, потому что видела в нём смысл и практическую функциональность. Но она не видела никакой пользы для кого-либо — полицейских, военных или гражданских — во владении оружием, выдающим больше одной пули за выстрел. Когда мне было шесть, её дочь, мою двоюродную сестру, убил в торговом центре вооружённый преступник, разозлившись, что его уволили из «Сирс»
[12]. Он был невменяемым и несколько раз попадал в участок в связи с домашним насилием, так что ему и водительские права иметь было нельзя, не говоря уже про полуавтомат, который он переделал в автомат. Во всём виноваты комплектующие детали, сказала Вайолет, целый рынок комплектующих деталей.
Как бы то ни было, потеряв дочь, тётя Вайолет уволилась с работы и переехала в наш огромный дом — бывшую католическую церковь. Она жила в подвале и проводила каждую свободную минуту, всё более и более экстремально протестуя против оружейного лобби, производителей оружия, сторонников оружия — против всех. К тому времени, когда мне исполнилось десять, она провела четыре года в нашем подвале на раскладушке со склада военно-морского флота, к которой пробиралась сквозь лабиринт старых скамеек, кафедр, религиозных статуй и разбитых урн. За это время она организовала около миллиона шествий и акций протеста, иногда заканчивавшихся арестами. Ссоры между тётей Вайолет и моей матерью достигли апогея.
Но я любила тётю Вайолет, которая по ночам прокрадывалась в мою спальню и рассказывала мне истории перед сном уже после того, как мне пора было ложиться спать; любила её мудрые советы, как защитить себя и обойти закон.
Оглядываясь назад — и после долгих лет размышлений — я искренне верю, что заменила ей дочь. Заняла место своей погибшей двоюродной сестры. Мы были примерно одного возраста и похожи внешне. После очередной драки или ареста Вайолет всегда обещала моей маме, что исправится, но всегда возвращалась к прежним привычкам.
В девяносто четвёртом году мне было десять. Шесть лет назад вышел фильм «Бег на месте» о том, как супруги, протестующие против войны, взорвали оружейную лабораторию и теперь постоянно в бегах вместе со своими детьми. Вайолет так много раз ста вила нам этот фильм, что мы с Тоби до сих пор можем пересказать наизусть большую часть диалогов.
Однажды ночью, после того как мы посмотрели его раз, наверное, в тридцатый, она на цыпочках пробралась в мою комнату за дверью, на которой висел исторический церковный плакат; мои родители решили сохранить некоторые черты эклектичного местного дизайна. Она села в ногах моей двуспальной кровати. За моим гранитным арочным окном светила большая и яркая луна, поэтому я раздвинула белые шторы с люверсами. Мне нравилось, когда за окном носились летучие мыши из Нью-Гемпшира; я представляла себе, что это ведьмы веселятся, прославляя самую главную, хотя я понимала, что это никакие не ведьмы. Мне просто нравилось выдумывать фантастические истории. Моё белое покрывало в свете луны казалось серым, тени и тонкие голубые полосы плясали на моём животе.
Тётя Вайолет погладила мои ноги, сжала пальцы на них. Её светлые волосы, как всегда, были туго стянуты в толстую косу. Она была чистокровной шведкой, как моя мама, и ей было всего тридцать. Её голубые глаза были похожи на два лазурных озера, блестящие, спокойные, гипнотизирующие.
— Классная луна, — сказала она.
— Да, сегодня много ведьм, — ответила я.
— Слушай, — она потёрла бровь, — нам надо поговорить.
Я сразу поняла, что она говорит серьёзно. Я села, прижалась к старинному изголовью кровати с резным крестом наверху, натянула одеяло до подбородка.
— Да?
— Ты знаешь, что я никогда тебе не вру, да, Грета?
— Да, тётя Вайолет.
— Дело вот в чём. Тебе непросто будет это услышать, но мне нужно, чтобы ты знала правду.
— Хорошо.
— Всё в порядке, милая. Всё нормально.
Я была совершенно обескуражена и очень испугана. Когда она не рассказывала мне свои истории, она была со мной довольно строга, особенно во время своих уроков безопасности. Но она никогда не казалась угрюмой и грустной, как в тот момент. Даже после гибели ребёнка она ничем не выдавала свою боль, не показывала вообще никаких эмоций, кроме ярости и непроницаемой сосредоточенности, разве что порой могла посмеяться со мной и Тоби. Сегодня это была совсем другая Вайолет, которая именно в этот момент, в моей комнате, залитой лунным светом, с ведьмами за окном, которые, казалось бы, должны были передать ей свою силу, сдавалась. Уже сдалась.
И это было страшно. Я именно тогда поняла, как сильно хочу, чтобы тётя Вайолет продолжала бороться. Я села ещё прямее, теперь резной крест давил мне на затылок.
— Что такое? Скажи мне правду, — попросила я.
Даже тогда, даже в десять лет, я хотела, чтобы всё было ясно.
Может быть, я стала такой именно из-за тех четырёх лет, проведённых с тётей Вайолет. Может быть, я была настолько потрясена, что она и сама как будто смущается говорить мне правду, хотя раньше она никогда не смущалась. Но тут она произнесла слова, которые вернули её ко мне, но вместе с тем и увели прочь.
— Девочка моя. — Она улыбнулась мне и подмигнула. Все сомнения и грусть рассеялись. — Мне нравится, как ты ценишь правду. От тебя никто ничего не получит.
— Ну же!
— Ты ведь много раз смотрела наш фильм.
— Ага.
— Я наконец поняла, что они сделали не так. Видишь ли, они недостаточно хорошо всё спланировали. Вообще-то это отличная идея — взорвать завод по производству оружия, верно? Но они не убедились, что внутри никого нет. И совершили ещё одну ошибку, вынудив детей скрываться вместе с ними.
— И …
— Так вот. Я всё это планировала несколько месяцев и сегодня вечером уезжаю в Мэн и собираюсь провернуть это с оружейной компанией «Маркхэм». У меня там есть знакомый уборщик, который расскажет мне, когда именно для этого будет возможность, и я собираюсь устроить там взрыв до небес. Бух! — Она щёлкнула пальцами. — Они уже подготовили поставки, чтобы разослать по нескольким точкам, и всё это исчезнет. Бабац! Все машины для убийств, которые они собирали десятилетиями, к утру будут уничтожены, милая.
— Но …
— А теперь тссс. Мне нужно, чтобы ты сохранила наш секрет. Ты же знаешь, я должна это сделать. Мне придется исчезнуть, милая. Но если ты сохранишь этот секрет между нами девочками, я найду способ иногда приходить к тебе по ночам. — Она медленно выдохнула через нос и расправила плечи, что всегда было предвестником урока. — Эти поставки представляют собой полуавтоматы, предназначенные для десятков полицейских участков США. Теперь подумай, зачем постоянно обеспечивать полицию новым и новым оружием, а? Ты обратила внимание? Конечно, обратила, потому что я сама тебе рассказала. Само собой, это всё делается для прибыли, и я не имею в виду только продажи копам. За каждой нехорошей идеей и движением стоит кто-то, кто извлекает из этого прибыль. Я имею в виду: государство обеспечивает оружием копов, кормит конспирологов, потому что намерено контролировать людей, отбирать у них собственность, так что люди паникуют и тоже покупают полуавтоматы под стать копам. В результате спекулянты манипулируют всеми взволнованными этим группами, понимаешь? Это спроектированное пророчество, которое непременно сбудется. Мы об этом уже говорили, да?
— Да, тётя Вайолет.
— Итак, я собираюсь отправиться туда и уничтожить столько оружия, сколько смогу. Потому что эти вашингтонские засранцы, политики и люди, которые на них работают, — все они часть этого пророчества, и они никогда не сделают ни хрена, чтобы остановить распространение убийств, моя девочка. Они получают с этого миллионы долларов. Политики — от оружейных компаний. Вот и всё.
К своим десяти годам я слышала эту тираду бесчисленное множество раз.
Сколько раз мама запрещала ей рассказывать о своих теориях заговора, когда мы ели за кухонной стойкой, представлявшей собой перестроенный мраморный алтарь! Но это не было сумасшедшим разглагольствованием. Тётя Вайолет предоставила мне факты, и её выводы имели для меня логичный смысл. Может быть, не совсем имели смысл её действия по поводу этих выводов, но я все равно хотела её слушать. Мне нравилось, что она доверяет мне, совсем ещё ребёнку, такую информацию и своё мнение о ней.
— Оружейная компания в Мэне, которую ты хочешь взорвать, — одна из тех, кто даёт деньги политикам? — спросила я.
— Прямо в яблочко, моя девочка. С восьмидесятого года и по сей день они каждый год жертвуют сотни тысяч доларино на предвыборную кампанию сенаторам штата Мэн. О, они умные и всё такое и действуют через КПД — об этом я тебе говорила. Они заметают следы. Но продолжают давать и давать деньги. Мы говорили о пожертвованиях на кампанию, да?
— Да, тётя Вайолет.
Она казалась настолько решительной, что я знала: любые слова бессильны её остановить. Я столько раз бывала с ней в этом квартале, когда она уходила на какой-то протест, в результате которого оказывалась в тюрьме, а маме приходилось её выручать. Как можно серьёзнее, искренне желая передать ей всю их силу, я сказала:
— Хорошо бы ведьмы были настоящими и могли тебя защитить.
Тётя Вайолет широко улыбнулась и посмотрела в окно на летучих мышей.
— Может быть, я сама — ведьма. Может быть, и ты тоже. Кто может сказать, что это не так?
Она любила порой так надо мной подшучивать, но я всегда была реалисткой, и она это понимала. Я улыбнулась. Она рассмеялась.
— Вот именно. Ведьмы — это выдумка, а суды над ведьмами — гендероцид. В глобальном масштабе жертвами становились и мужчины, и евреи, и мусульмане — мало кому удалось избежать расистских и религиозных преследований. В общем, всё это средства контроля над населением и способ извлечь прибыль из фанатизма определённых его групп. Но как бы то ни было, я боец, и ты боец, и это факт. Ты ведь уже знаешь, что такое преследование и что такое фанатизм, верно? Мы это обсуждали?
— Да, тётя Вайолет.
— Потому что я жду, что твои незаурядные мозги и полученные от меня навыки станут средством борьбы со всей этой гнилью, моя девочка. Это долг мудрых. — Она постучала по виску.
— Да, тётя Вайолет.
Она поцеловала меня в макушку, ещё раз прошептала, что я должна сохранить её тайну, чтобы она могла порой меня навещать, а потом откинула тяжёлую деревянную раму и вылезла в окно. Я подползла ближе и увидела, что она уже на земле. Не знаю, как она пробралась сквозь толщу самшитов. Но вот она стояла в бело-голубом луче луны, глядя на меня снизу вверх.
— Мне нужно сбежать тайно, моя радость. Но машина меня ждёт. Ариведерчи! Я тебя очень люблю!
И она убежала к машине. Я смотрела, как она уходит, переливаясь в слоях ночной синевы и теней, и долго стояла у окна, пока она совсем не исчезла … не исчезла навсегда.
Утром я проснулась в полном смятении. Возле самого нашего дома визжали сирены. Горе и гнев, как лава, вырвались из адского лабиринта подвала и сквозь доски пола пробились к жилым помещениям.
Отец в гостиной успокаивал маму, шестилетний Тоби сидел на деревянном полу с чучелом пингвина, купаясь в красном, синем и жёлтом свете витражей. В нижнем краю окна была изображена саламандра у ног Святого Петра. Потом эта саламандра стала нашим секретным кодом.
Мы с Тоби встретились взглядами. Мы не сказали друг другу ни слова, но мы всё знали. Всё было по-другому, и мы были одни. Нужно было оставаться сильными. Я до сих пор не в состоянии описать те секунды, когда мы с Тоби смотрели друг другу в глаза, и наши мысли были единым целым.
Его путь к принятию привёл его к тому, что он живёт в Вермонте, преподаёт философию и ведёт образ жизни настоящего отшельника. А я работаю. Я постоянно работаю, не вышла замуж, отгородилась почти от всех. В уединении есть своя безопасность, я не отрицаю. Страх потерять Тоби слишком невыносим, поэтому я — эта мысль приходит мне в голову только теперь — отгородилась и от него.
В то утро у нашего дома собралась, кажется, целая сотня офицеров. Они оглядывались по сторонам, оглядывались повсюду. И всё-таки даже тогда наш дом казался мне пустым. Отец увидел меня, выпустил из объятий маму, которая тут же рухнула на пол, и посмотрев на меня, сказал:
— Детка, детка. Прошу тебя, иди в свою комнату. И брата возьми. Я приду через минуту.
— Хорошо, папа, — ответила я, потому что уже знала. — Тоби, пошли.
Мы пошли в мою спальню, на двери которой до сих пор висела табличка «Отец Эммануил Таргаси», и возились с набором Лего, пока к нам не пришла женщина в тёмно-синей куртке вместе с нашим отцом и не сказала:
— Грета, привет. Я агент Клэр Комплекс. Мы можем поговорить о твоей тёте Вайолет?
Выглядела она молодо.
— А можно нам с Тоби сначала позавтракать? Он умирает с голоду.
Она рассмеялась.
— Ого, вот это переговорщица. Из тебя выйдет отличный адвокат.
Я пожала плечами.
Агент Комплекс прошла вслед за нами на кухню. Мы с Тоби сели на табуретки у стойки. Папа стал разогревать нам булочки с корицей на шестиконфорочной газовой плите. Фреска над плитой изображала Младенца Иисуса, под ней стояли слова: «Блаженный Иероним, 1799». Мне было интересно, что агент Комплекс думает о том, почему мы живём в бывшей католической церкви и почему гостиная представляет собой гигантское открытое пространство с высоченным потолком, где вместо скамеек для прихожан стоят два амбарных стола, множество полок с книгами, деревья и цветы в горшках и два красных дивана с шестью подушками. Мне было интересно, что она думает о радужном блеске света, в котором переливаются светлые волосы Тоби.
— Грета, — сказала агент Комплекс, постукивая костяшками пальцев по мраморной стойке, как бармен. — Твоя тётя Вайолет ничего тебе не говорила о том, куда собиралась прошлой ночью?
Я приказала себе не моргать. Я всем телом ощущала, как меня режут, меня разрывают на куски жуткие противоречия. Я ненавидела ложь. Я всегда говорила только правду. Но в тот момент я посмотрела агенту Комплекс прямо в глаза и ответила:
— Нет, конечно. С чего бы?
Я должна была хранить тайну тёти Вайолет, если надеялась ещё когда-нибудь её увидеть.
— Детка, — спросил папа, оторвавшись от своего занятия, — ты уверена? Ты очень поможешь офицерам, если что-нибудь вспомнишь.
Я заметила, что его трясёт и он изо всех сил старается остановить эту дрожь. Я знала, что в тот момент он собирал по молекулам все силы, чтобы сохранить эту тайну для всех нас. Повернувшись, я увидела маму, рыдающую в углу, и трёх агентов вокруг неё. Теперь, уже повзрослев, я вспоминаю эту сцену и понимаю, насколько мы все были изолированы в нашем собственном восприятии горя. Мама, которая думала тогда и, наверное, думает до сих пор, что её сестра погибла. Папа, может быть, тоже, хотя я подозреваю, что в тот день он понял: у нас с Тоби другое горе, мы знаем, что Вайолет жива, но мы никогда её не увидим, — потому что папа не настолько зациклен на отрицании, как мама. И всё же в тот момент он должен был взять себя в руки перед федеральными агентами.
— А где она сейчас? — спросила я, обернувшись. — Где тётя Вайолет?
Агент Комплекс посмотрела на папу, а он опустил глаза в пол, выложенный тосканской плиткой, и лишь спустя несколько минут вновь поднял их на меня.
— Скорее всего, погибла вчера ночью при взрыве. Мне очень жаль.
Я втянула шею, подняла плечи до ушей, как делала всегда, обороняясь. Тоби спрыгнул с табурета и пробежал мимо собравшихся в гостиной и по коридору в свою спальню. Но я заставила себя не двигаться с места, потому что мне нужен был ещё один факт.
— Они нашли её тело?
Агент Комплекс внимательно посмотрела на меня, моргнула, и я поняла: она знает, что я что-то знаю. Медленно, глядя мне в глаза, будто пытаясь что-то выяснить, она ответила:
— Нет.
Прежде чем она смогла проверить свою теорию, я как могла изобразила шок и рванула вслед за рыдающим Тоби. Захлопнула за собой дверь спальни с табличкой «Отец Эммануил» и всю дальнейшую жизнь продолжала отрицать какие-либо сведения о планах тети Вайолет.
Федералы провели несколько пресс-конференций по поводу уничтожения компании «Маркхэм», отметили, что никто не пострадал, кроме самой преступницы, Вайолет Винет. Они называли её чокнутым конспирологом, они арестовали уборщика, который с готовностью признался, что во всём виновата тётя Вайолет, а он лишь пошёл у неё на поводу. Пока тянулись все эти первые пресс-конференции, я начала подозревать, что федералы врали насчёт смерти тёти Вайолет, чтобы сдержать ситуацию и успокоить общественность. Закрыть дело.
Но я поняла по тому только, как моргнула агент Комплекс и как долго она тянула с ответом на вопрос, нашли ли они тело тёти Вайолет, я поняла — они считают, что ей удалось сбежать.
Агенту Комплекс сейчас шестьдесят два года, и она на пенсии, но по-прежнему каждые два-три года навещает меня, надеясь вынюхать, не слышала ли я что-нибудь. Теперь она говорит, что взрыв в Маркхэме — «ускользнувшее дело» и что сейчас, даже на пенсии, ей всё еще «любопытно». Те агенты, что унаследовали её нераскрытое дело, тоже порой звонят мне и задают вопросы, изображая хороших копов. Звонят журналисты, звонят исследователи, звонят документалисты. Я никому из них не сказала ни слова о том, что тётя Вайолет навещала нас, пока мне не исполнилось пятнадцать, а Тоби — одиннадцать. Он тоже держит язык за зубами.
Первый раз она пришла ко мне тоже в полнолуние, спустя где-то месяцев восемь после взрыва. Летучие мыши-ведьмы той ночью вновь кружились за стеклом, поэтому, когда она постучала в окно моей спальни, я вновь рассказала самой себе фантастическую историю о том, как летучая мышь стала настоящей ведьмой. Я вздрогнула и спряталась под одеяло, но тут снова раздался стук. Я высунула голову, увидела лицо тёти Вайолет, подняла стекло.
Она стояла на приставной лестнице, обычно лежавшей в папином флигеле.
— Отец Эммануил, — сказала она, — я ищу покаяния.
Это была одна из наших шуток.
Я улыбнулась и едва не расплакалась от счастья. Хотя её длинные светлые волосы теперь стали короткими и чёрными, хотя на ней был зелёный комбинезон дворника с бейджиком «Рина», это была она, тётя Вайолет. Меня лишь немного смутили её фиолетовые глаза.
— Что у тебя с глазами?
— Это красные контактные линзы. С синим дают такое сочетание — жутковато, да? Надо ещё над этим поработать.
— Тётя Вайолет, — прошептала я. — Ты жива? Ты не призрак? Ты …
— Тсс, — сказала она и оглянулась через плечо. — Послушай, девочка моя, я не чёртово привидение, и ты в них не веришь — забыла? Я такая же настоящая, как эта чёртова лестница. Всегда доверяй своему восприятию и своим инстинктам, я тебе это говорила сотни раз. Ты же всё помнишь, правда? Никогда в них не сомневайся. Никому не позволяй сбить тебя с толку. Ясно?
— Да, тётя Вайолет.
— Теперь слушай. Я заскочила на минутку, чтобы сказать, что люблю тебя и что ещё вернусь. Не забывай, это наш секрет. Мне нужно спрятаться, что очевидно. Но я приду ещё. Не знаю когда. Мне нужно, чтобы ты об этом знала.
— Я скучаю, — призналась я и изо всех сил напрягла живот, чтобы голос не задрожал, и вытаращила глаза, чтобы они не наполнились слезами. Порой я думаю, не повлиял ли этот эпизод на мою способность сдерживать эмоции в зале суда.
— Ты самая храбрая и умная девочка во всём мире, и я так тобой горжусь. Вот, — она положила камешек мне на подоконник. — Каждый раз, когда я буду к тебе приходить, я буду оставлять доказательство, что я здесь была. Не забывай, как сильно я тебя люблю и насколько всё это реально.
— Хорошо, тётя Вайолет.
Она послала мне воздушный поцелуй и скрылась, прихватив с собой лестницу.
Теперь у меня на подоконнике пятнадцать камешков. Я перевозила их в общежитие колледжа, в общежитие университета, в свою первую квартиру, во вторую квартиру, а теперь и в пентхаус. Она приходила пятнадцать раз и каждый раз клала мне на подоконник камешек, и Тоби тоже. Но с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, новых камешков так и не появилось. Не знаю, где она сегодня и жива ли она, но я бесконечно по ней скучаю. Я не рассказывала о ней никому, кроме Лены, потому что Лена — особенная, и её мне тоже приходится держать в тайне. И ещё мне придётся рассказать Генри, если дальше будем не он и я, а мы.
Глава двадцать шестая
Утром Тоби приносит мне кофе.
— Виктория сделала тебе капучино в той машине, что у тебя стащила.
Я беру у него горячую, ярко-красную кружку, делаю глоток и улыбаюсь.
— Значит, она настоящий босс, — говорит он. Я вижу, что ему нравится Виктория, но не в том смысле, в каком бы ей хотелось. Так я и предсказывала.
— Угу, — отвечаю я. — Ей я могу доверить свою жизнь.
— Она хорошая, я это чувствую. Она велела тебе передать, что все обработано, что бы это ни значило. Все уже рассматривают какие-то документы, не знаю, что они там творят. Они внизу, в комнате, которую называют штабом, — я так понимаю, это обеденный зал?
— Спасибо, Тоби.
Я медленно подползаю к краю кровати, сажусь, свешиваю ноги с высокого матраса, наклоняюсь, чтобы отдышаться. Я смотрю, как он поддерживает меня, будто он каркасная структура, а я — шаткое здание, которое вот-вот рухнет.
— Ты что, всю ночь торчал в моей комнате? — удивляюсь я. — Дом ведь окружён охранниками.
— Видишь ли, сестричка, я боюсь за твоё сотрясение. Ты не можешь впасть в кому.
Я держусь за его руку.
— Это я должна за тобой присматривать, братишка.
— Мы ведь оба знаем, что ты не старшая, а я не младший, правда?
— Да, — отвечаю я, — после всего пережитого мы, можно сказать, близнецы.
Мне не нужно разъяснять, что я имею в виду наше детство, потерю дорогого для нас обоих человека и бремя общей тайны, которое на нас так рано взвалили.
— Спасибо, что приехал. Мне так жаль, что тебе приходится иметь дело с этим всем.
Он молча кивает, задумчиво глядя в пол, подперев ладонью гладко выбритый подбородок, а потом и вовсе поворачивается ко мне спиной. Я смотрю на его длинную тень, которую солнце отбрасывает от высокого окна по всему деревянному полу в двадцать футов длиной. Его тень — мираж, растянутый образ его сложной, многогранной души, лежащий у нас под ногами. Он вновь поворачивается ко мне, внимательно изучает, переводит взгляд на моё лицо. Швы под повязкой покалывают.
— Дело вот в чём, — наконец говорит он. — Наверное, я не понимаю всего, во что ты ввязалась, но я пытаюсь наверстать упущенное. Сюда приходила Лена, и, кстати сказать, я понял, почему вы с ней дружите. Вчера вечером она пыталась кое-что мне объяснить.
Я замечаю, что он встречается со мной взглядом, когда произносит её имя, и чёрт возьми, его голубые глаза вспыхивают. Я знала, что так и произойдёт, стоит им только встретиться.
— Хорошо, — говорю я, скорее соскальзывая, чем спрыгивая с высокой кровати, и медленно направляясь в ванную. — И?
— И, ну, ты же знаешь, мой главный приоритет — обеспечить твою безопасность. Я не могу потерять тебя, как мы потеряли Вайолет, Грета.
Я смотрю на него понимающе, заговорщически. Между нами теперь моя тень, которая тянется к его босым ногам, а позади Тоби — его тень, которая тянется к двери. Можно пройти всю эту комнату, следуя по мосту наших взаимосвязанных душ. Может быть, река под нашим мостом — тётя Вайолет. Я не собираюсь спорить с Тоби о том, что он будет делать дальше, потому что в данный момент я вижу себя его глазами, и если бы мы поменялись местами, моей единственной заботой было бы его защитить. К чёрту всю коррупцию в мире. Я чувствую, что мы сейчас подбрасываем очень важную монету, и Тоби контролирует ситуацию. Если он скажет, что нужно оставить эту невыполнимую миссию позади и двигаться дальше, я так и сделаю. Я могла потерять Лену и Генри. Всё зашло слишком далеко. Я не буду рисковать Тоби.
— Послушай, Тоби. Я так тебя люблю, и я не могу тебя потерять. Я должна была понять это давным-давно. Нам нужно перестать вести себя как запуганные отшельники. Нам нужно стать достаточно смелыми, чтобы держаться вместе. Я сделаю всё, что ты скажешь. Если скажешь, что нужно уйти, я уйду. Я не хочу больше никому причинять боль, особенно тебе.
Кажется, он чувствует облегчение оттого, что я передала ему бразды, вожжи, называйте как хотите. Кажется, он рад, что я решила так поступить, хотя это решение вызвано лишь страхом потери. Кажется, он согласен с этим выводом, на который у нас обоих ушло слишком много лет. Я вижу всё это в его глазах, когда он смотрит в мои, и ему снова шесть, а мне десять, и наш дом битком набит полицейскими, и у нас одна боль на двоих.
— В том-то и дело, Грета, — говорит он. — Мы с Леной… — Он выдерживает паузу, и честное слово, изо всех сил пытается сдержать улыбку, когда произносит имя Лены. Боже мой! Какого чёрта? Так быстро? А я знала. Я с самого начала знала, что они влюбятся друг в друга. — Вчера вечером это обсудили, и сначала я пытался с ней спорить. Но она права. Ты не можешь всё это бросить, и никто из нас не может. Всё зашло слишком далеко, и нужно действовать дальше. Мы не собираемся рушить мир или оставлять большую вмятину, но у нас есть шанс на круги по воде, а ты знаешь, что для меня значит рябь.
Мне очень хочется рассмеяться, но я держусь, потому что от смеха мой череп будто пронзает сотня копий. Он подходит ближе, чтобы уложить меня обратно в кровать, но я поднимаю руку, слабо улыбаюсь и говорю:
— Ещё бы мне не знать, что для тебя значит рябь.
Самая продаваемая книга Тоби по философии (он продал пятьдесят экземпляров, в основном своим ученикам) называется «Рябь разговора». В ней он рассуждает о природе существования и о том, как одно слово в одном разговоре между двумя людьми может приобрести широкий и глубокий смысл для целых поколений, и это доказывает наше существование. В общем, довольно тяжёлая и сложная книга по философии языка, но мне нравится в ней следующий пассаж: «Слова действительно могут изменить нас, определить нас, побудить к действию, изменить и сплести пути мира или же по-прежнему остаться неуслышанными теми, кто не желает их слышать».
— Хорошо, братик. Замётано. Мы идём вперёд. Но не покидаем этот дом. И стараемся делать всё, что нам говорит служба безопасности Эл Рэ.
— Ты им полностью доверяешь, да? Они крутые?
— Не то слово. Уж поверь, у меня была возможность их оценить.
— Хорошо. Мы идём вперёд. Но мы будем осторожны, и ты не смотришь в чёртовы гаджеты. Я перенёс мягкое кресло в дальний угол штаба, подальше от экранов. Там ты и будешь сидеть и координировать свои действия с командой. Давай одевайся, и я провожу тебя вниз. А пока подожду тут.
В дверях ванной я долго смотрю на него с любовью и благодарностью, а потом не выдерживаю и всё-таки ухмыляюсь.
— Да, кстати, Тоби, я видела, как твои глаза заблестели при упоминании Лены. Это на случай, если ты подумал, будто я не видела.
Он поджимает губы, поднимает брови.
Ничего не отрицает.
Твою же мать, думаю я. И ещё думаю: да кто бы сомневался.
— Да, кстати, Грета, Генри проснулся. Он говорит с Викторией по айпаду и засыпает её сотнями вопросов. Пока он говорит очень медленно, но всё равно советую спуститься вниз, если хочешь на него посмотреть. Жаль, что я сам его никогда не видел, кроме как на экране. Честное слово, нам нужно больше времени уделять друг другу.
Мне очень повезло идти по жизни с таким братом, как Тоби, и с такой подругой, как Лена. Но я не уверена, как двигаться дальше, если эти двое споются. Раньше у меня всё было чётко рассортировано: ящик для работы, ящик для Лены, ящик для Тоби, ящик для Генри. Теперь всё смешалось. Вот чем плохо смешивать цвета: вы можете потерять спокойствие зелёного, самобытность оранжевого, яркость синего и страсть красного. И таким образом вы можете потерять себя. Думаю, Лена сказала бы, что только смешивая цвета, можно получить шедевр. Так что я держу её воображаемый совет в голове, направляясь в самый центр мешанины красок, действий, шума и хаоса.
Пришло время собрать кусочки головоломки воедино.
Глава двадцать седьмая
Я сижу в углу штаба в стёганом синем кресле, а команда зачитывает мне вслух ключевые документы по мере их нахождения в концептуальных кластерах CaseSpaceAI и с помощью алгоритма предиктивного кодирования CaseCore.
Пару раз я созванивалась по фейстайму с Генри, которого Сесилия перевезла в свою квартиру, следуя извилистым путям — их, как она уверяет нас, никто не отследил. Она живет в Трайбеке в доме с охраной и тремя швейцарами. Её дверь на пятнадцатом этаже имеет четыре засова (как у большинства нью-йоркских женщин, живущих в одиночестве), и нигде поблизости от её окон нет ни выступов, ни площадок.
Честно говоря, я думаю, что в доме Сесилии безопаснее, чем в Тенкилле, так что мне можно наконец отвлечься от тяжёлых мыслей и сосредоточиться на работе. Я не понимаю, как и почему Генри убедил выписать его так скоро, и мы довольно бурно поспорили по этому поводу, но он настаивает, что идет на поправку и чувствует себя в большей безопасности у Сесилии. Ну и отлично.
И всё-таки я целый день борюсь с беспокойством за Генри и Сесилию. За Парка. За Лену, которая беспокоится за Парка, за её сломанную руку. За Брэда и его ногу. За Самеру и её душевную травму, вызванную необходимостью убить двух человек. За Тоби, как всегда за Тоби.
За Викторию я не беспокоюсь. Она — человек-кремень.
— Брэд, вот новый фокус-кластер, как ты и просил, — говорит она, прерывая мои воспоминания о том, как Генри ранили ножом. Я снова прислушиваюсь к тихому шуму охранника наверху. Я смотрю в окно на женщину, которая сидит на лужайке перед домом. За штабом располагается теплица, выходящая на гавань, так что я не могу видеть тех охранников, что торчат у яхты и на лужайке за домом, потому что там склон, но судя по тому, что Сыщик смотрит в окно — целый день, — они там. К тому же я слышу треск рации наверху:
— Впереди всё чисто.
— Позади всё чисто.
Они повторяют это целый день.
А мы целый день работаем. Комната заставлена кружками из-под кофе, завалена бумагами, ручками, которые поминутно скатываются со стола, покрытого синим брезентом, обёртками от M&M и «Сникерсов», любимыми чипсами Самеры и пустыми банками от сливочного сыра — потому что единственным запретом Виктории, который был немедленно и агрессивно нарушен, был запрет есть в штабе. Не знаю, зачем она вообще продолжает озвучивать этот запрет. Никто никогда его не соблюдает.
То, что мы обнаружили, представляет собой полнейшую неразбериху фактов, извлечённых из миллионов документов, из разных источников данных, из разных файлов, из разных периодов времени. К счастью, у нас есть Виктория с её алгоритмами, позволяющими создать удобную трёхмерную временную шкалу, которую, как мы надеемся, мы сможем продемонстрировать в зале суда, потому что дат и фактов так много, что традиционная плоская временная шкала была бы перегружена и ничего бы не показала. К тому же строить её пришлось бы вручную, и это заняло бы слишком много времени.
В ключевых находках немало модных словечек, которые в принципе могли бы подойти под определение коррупции, но сейчас, в их разрозненном состоянии, неясно, как они связаны с нашим конкретным фокусом. Такие слова, как «проталкивание приватизации», «поляризация — это особенность», «секретное место», «Балканский банк», «рынок-призрак», «Фонд Зета», «пожертвования на кампанию», «советы по торговле» и «SuperPac», мы то и дело видим в ключевых электронных письмах, а порой и в исходных документах Тенкилла. Мы смогли связать эти модные словечки с нашим узконаправленным расследованием с помощью банковских выписок и определённых формулировок в электронных письмах — как всегда в случае, если приходится иметь дело с откатами, инсайдерской торговлей и отмыванием денег.
— Ребята, — я поднимаюсь с кресла, — стоп-стоп. Остановитесь на минуту. Пришло время определить экосистему, в которой имело место это подозрение на коррупцию. Потому что это определит границы нашей трёхмерной модели.
— Начнём, — говорит Виктория, откидываясь на спинку стула во главе стола, подальше от экрана компьютера. Она много раз слышала, как я произносила эту проповедь.
— Очень хорошо, что ты создала программу мгновенного 3D-моделирования, чтобы собрать воедино все ключевые выводы, потому что у нас нет времени на традиционную графику. Я обрисую концепцию на доске, а потом мы её перерисуем в программе Виктории.
Брэд достаёт телефон с намерением сфотографировать то, что я собираюсь нарисовать, а команда потом использует для управления трехмерной моделью. Мне нравится, что ему не нужно объяснять каждый шаг. С ним приятно работать. Самера помогает отрегулировать стул, на который он опирается ногой, чтобы он мог повернуться лицом к классной доске, возле которой стою я.
— Готовы? — говорю я, подходя к доске. — Итак, что такое экосистема, что такое планета, внутри которой мы находимся?
— Тёмные деньги? — рискует предположить Лена.
— Именно, — отвечаю я и начинаю рисовать фигуры на доске. — У нас есть Ханиуэлл, бывший генпрокурор. У нас есть многочисленные ссылки на усиление поляризации и экстремизма. У нас есть упоминания о Тиме, когда он работал лоббистом в офисе «КоКо» в округе Колумбия, продвигая приватизацию и дерегулирование. Что-то в одном из этих подкастов, которые я прослушала, — выступлений эксперта по финансированию избирательных кампаний Лоуренса Лессига на TED, — меня зацепило. Тоби, передай, пожалуйста, блокнот.
Тоби, сидящий на другом конце стола, берёт блокнот, отдаёт мне и возвращается на своё место. Я не могу не заметить, что Лена и Виктория откровенно пялятся на его длинные ноги. Господи Иисусе. Этот штаб пропах по́том, кофе, сыром и феромонами.
— Вот, — я надеваю очки для чтения. — Лессиг, эксперт по финансированию избирательных кампаний, рассказал историю о том, как Эл Гор
[13] хотел продвигать закон о дерегулировании телекоммуникационной отрасли, а другой конгрессмен ответил: но если мы их дерегулируем, как мы сможем получать от них деньги? Лессиг утверждает, что при необходимости собирать пожертвования на кампанию поляризация — не ошибка, а лишь отличительная черта. — Я вывожу на доске заголовок: «16 МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ». — Благодаря документам, которые мы нашли, их смелым и довольно прямым заявлениям, в которых они шокирующе недвусмысленно излагают свое намерение продвигать поляризацию и так далее, у нас есть уникальная возможность публично продемонстрировать судье конкретный пример тёмных денег внутри этой политической структуры, этой поляризации. Судя по подкастам, которые я прослушала, сама структура оценивается в 16 миллиардов долларов. — Я вновь поворачиваюсь к команде. — Откуда текут эти шестнадцать миллиардов и плюс к ним ещё, может быть, деньги, о которых мы не в курсе? Всё это проходит туда и обратно через политические и поддерживающие группы — юристов, консультантов, лоббистов, СМИ, КПД, тех, кто жертвует деньги, и тех, кто ведёт прямой сбор средств для кампании. — Я провожу линии, чтобы соединить всё это вместе, Брэд фотографирует, чтобы показать, как должно выглядеть развитие этой временной шкалы и фактов, когда мы ее автоматически сгенерируем. — Строго говоря, это не противоречит закону. Что ему противоречит, так это тёмные деньги, источник которых нам неизвестен. Трудно найти информацию о них, потому что она обычно перемешана с информацией о законных средствах. Видите, как можно спрятать незаконные средства в пределах колоссальных законных шестнадцати миллиардов долларов, да? Как легко их скрыть и отмыть с помощью так называемых прачечных самообслуживания, которые часто представляют собой линейки продуктов для отмывания денег в законных банках. Даже законный банк может быть обманут собственным удалённым филиалом. Так вот, эти красные треугольники, которые я рисую, представляют собой различные схемы получения тёмных денег в политической паутине на шестнадцать миллиардов долларов. Если бы я хотела показать все хитросплетения, мне пришлось бы рисовать тысячи треугольников.
Брэд вновь фотографирует.
— Мы сосредоточены на фальсификациях «КоКо», и документы говорят нам, что мы ищем их связи с так называемым фондом Зета, который, похоже, представляет собой либо призрачный рынок, либо тайный фонд внутри него, и мы можно справедливо предположить, что это прачечная тёмных денег, зависящая от закрытого мира этой структуры и преднамеренной поляризации.
Брэд фотографирует новый рисунок.
— Как и с помощью каких доказательств мы можем утверждать, что Зета является незаконным фондом по отмыванию денег?
Щёлкая по клавишам ноутбука, Самера говорит:
— Я думаю, учитывая банковские выписки из переписки Ханиуэлла и общедоступной информации о фонде Зета, справедливо будет сказать вот о чём. Фонд Зета — это линейка продуктов балканского филиала гораздо более крупного родительского банка «Хенко Финанс». Все банковские клиенты Зета — а их десятки — представляют собой фиктивные ООО, созданные в одном офисном здании в Белизе, с одними и теми же назначенными членами. Ни одно из них не представлено в Интернете. Классическая офшорная фабрика подставных компаний. Банковские выписки Ханиуэлла составлены не на его имя. Они предназначены для «Грей Индастриз», одной из тех белизских компаний с приятными и незапоминающимися названиями, которые переводят средства в фонд Зета и из него. Несколько таких выписок совпадают с платежами в размере восьмидесяти тысяч долларов, которые Брэд обнаружил в документах торговой ассоциации. Иногда средства переводятся со счетов Зета в течение нескольких часов.
— Постой-постой! — говорю я. — Самера, в банковских выписках и других документах есть что-то, что связывает Рэймонда Ханиуэлла с откатами в размере восьмидесяти тысяч? Я имею в виду — Ханиуэлл ведь может заявить, что эти банковские выписки не имеют отношения к нему лично. Он может заявить, что сам расследовал происходящее в фонде Зета, когда был генеральным прокурором, и это его следственные файлы.
— Думаю, есть, — заявляет Лена, выводит документ на экран, откидывается на спинку стула. Тоби ворчит, потому что я смотрю в экран, но я не обращаю на него внимания и улыбаюсь. Этот документ абсолютно точно, даже лучше, чем ключевой документ № 10, указывает на то, что нам нужно. На экране Лены — электронное письмо с почты «КоКо» Рэймонда Ханиуэлла кому-то из торговой ассоциации. Ханиуэлл пишет:
Отправить восемьдесят в «Грей индастриз» с пометкой «оплата электронной техники».
Лена зачитывает это вслух, чтобы все слышали.
— Лена, скажи им дату этого письма.
— Шестнадцатое сентября двадцатого года.
— Вау, — поражается Брэд. — То есть когда он уже партнёр «КоКо».
— Ага, — говорю я. — Так что любой нормальный юрисконсульт мог взяться за это дело. Бинго.
— Давайте удостоверимся, что эти банковские выписки — и, конечно же, электронное письмо Ханиуэлла — отмечены и выделены для нашей 3D-модели. Кроме того, нам понадобятся общедоступные исследования, чтобы объяснить, как фонд Зета, который явно незаконен, может скрываться в законном глобальном банке, — говорю я. Нам всё ещё нужно больше информации. — А как насчёт Тима Котона? Не забывайте, что мы ещё не доказываем преступления, мы просто пытаемся продемонстрировать суду, что у нас достаточно доказательств, что мы тут не буи пинаем.
— У нас есть бумажные документы Тенкилла, в которых упоминается Р. Дж. Котон, верно? — говорит Тоби. — То, как он использовал информацию о клиенте «КоКо», чтобы давать членам Зеты советы по инсайдерской торговле. И заметки о том, как специальная группа Зеты будет работать с Котоном, чтобы продолжать продвигать крайние поляризующие идеи — использование врачей для легитимации там, где необходимы медицинские заключения, продвижение особых интересов и всё такое прочее. Доказательства разбросаны по двадцати пяти коробкам Роджера Хоффа, но когда вы соедините их все вместе, они сложатся в ясное и чёткое послание.
— Может быть, этого достаточно, чтобы прихлопнуть Р. Дж. Котона. Но он мёртв, а с Тимом всё это справиться нам не поможет, — замечаю я. — Однако все это, безусловно, может быть точкой на нашей временной шкале для создания атмосферы, если — и только если — мы сможем связать это с чем-то конкретным насчёт Тима Котона. Что конкретно у нас есть по нему и по Морису Коверкоту?
Команда вновь поворачивается к своим компьютерам.
— Нам нужны ещё люди, — говорит Виктория. — У меня есть сто гигабайт файлов, которые невозможно обработать для аналитики и предиктивного кодирования — картинки, видео и всё такое. Их нужно просматривать последовательно, один за другим.
— Мы не можем набрать ещё больше людей, Ви. У нас и так самая большая команда, какую мы можем себе позволить. — Я кладу мел на стол, хватаю пакет M&M, высыпаю горсть на ладонь. Сперва я съем все голубые. Потом все оранжевые.
Все возвращаются к своим компьютерам, а я возвращаюсь в синее кресло в углу. Тоби кладет руку мне на голень, радуясь, что я больше не смотрю в экран и не расхаживаю по штабу. Признаюсь, после лекции у доски у меня немного кружится голова, шрам под марлей пульсирует, а в глазах салюты оттого, что я посмотрела на экран ноутбука Лены. Я массирую виски, снимаю очки для чтения, чтобы протереть глаза.
И внезапно меня охватывает тошнота. Не от нарастающей мигрени, боли в глазах и пульсации шрама, а от чего-то другого. Какого-то предчувствия надвигающейся опасности. Я не знаю, что это за инстинкт, но он определённо напоминает тревогу об угрозе для жизни.
Я вновь напоминаю себе, где стоят охранники. Может быть, всё дело в том, что я уже давно не слышала потрескивания их раций. Я блокирую шум — щёлканье клавиш, дыхание — и сосредотачиваю весь свой слух на том, чтобы убедиться, что охрана по-прежнему здесь. Женщина, что лежала в шезлонге во дворе, по-прежнему там, но теперь сидит прямо. Я ничего не слышу, и мой страх усиливается, сердцебиение тоже.
— Впереди всё так же, — говорит охранник наверху спустя целую вечность.
— Позади всё так же, — подтверждает второй.
Я отмечаю, что слова изменились, но вместе с тем отмечаю, что их голоса спокойны. Женщина в шезлонге не кажется мне встревоженной. Единственное изменение в том, что она сидит прямо и больше не делает вид, будто читает.
Брэд смотрит на меня полуприкрытыми глазами, что, как я теперь понимаю, означало бы, что он рад, если бы он мог чувствовать радость. Значит, он нашёл нужный документ.
— Что такое, Брэд?
— Тебе подойдёт резервная копия письма со старого фирменного ноутбука Тима? Когда он был в Вашингтоне и писал со своей фирменной электронной почты? Так вот, в файле под кодовым названием «Патока» написано следующее: «Райзер приветствует вас. Убедитесь, что всё поступает в Грей, на главный аккаунт моего отца». Грей — это «Грей Индастриз», часть фонда Зета. Райзер — корпоративный клиент «КоКо», который много лет назад провёл прибыльное слияние. Если Тим дал предварительную информацию о Райзере из фирменных документов, это означает не что иное, как инсайдерскую торговлю, которой занимался его отец, что и указано в документах Тенкилла.
— Брэд, это невозможно. Ты смеёшься над нами.
— Не-а.
— Иди в задницу, — бормочет Виктория.
— Не-а.
— Прочитай ещё раз, — прошу я. Он читает.
— Сукин сын, — говорит Самера.
— Как ты это нашёл? Посредством концептуальной аналитики или высокой оценки за счёт предиктивного кодирования? — спрашиваю я.
— Ни то, ни другое. Поскольку из банковских выписок Самеры и электронного письма Лены мы только что узнали, что Ханиуэлл направляет свои выплаты через Зета, используя «Грей Индастриз», я ввёл поисковый запрос «Грей» и стал читать все совпадения. Очевидно, немало и ложных срабатываний. В конце концов, Грей — довольно распространённая фамилия. Но как бы то ни было, вот письмо Котона, и я думаю, это и есть недостающее звено.
— Хм … а на какое письмо он отвечает? — спрашиваю я. — И отвечает ли кто-нибудь ему?
— Ни предшествующих, ни последующих писем к этому сообщению нет, оно оторвано от оригинальной темы. Имя адресата зашифровано последовательностью цифр, а домен отправителя — другой последовательностью цифр.
— Ви, как такое может быть?
— Как угодно, если Тим — идиот, который думал, что удалил всю компрометирующую переписку, но про это письмо забыл.