Шеннон Кёрк

Метод 15/33



Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»



Переведено по изданию: Kirk Sh. Method 15/33 / Shannon Kirk. – Longboat Key: Oceanview Publishing, 2015

Перевод с английского Елены Боровой



© Shannon Kirk, 2015

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2016

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2016

© ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», г. Белгород, 2016

* * *

Эта книга представляет собой художественное произведение. Упомянутые в ней имена, герои, организации, компании, места и события являются плодом воображения автора или художественным вымыслом. Любое сходство с действительными событиями, компаниями, местами или лицами, как живыми, так и усопшими, является совершенно случайным.


Посвящается моим любимым мужчинам Майклу и Максу


Развитие мозга можно охарактеризовать как постепенное раскрытие мощного самоорганизующегося переплетения процессов сложных взаимодействий генов и внешней среды. Карнс и др. Измененный кроссмодальный процессинг (название сокращено), журнал «Нейросайенс», 11 июля 2012 года


Благодарности

От всей души благодарю свою семью – за постоянную поддержку и за предоставленное время. Хочу сказать спасибо своему супругу Майклу, который постоянно приносит кофе в мой рабочий кабинет. Без тебя мне мало чего удалось бы достичь. Ты не позволяешь мне опустить руки и сдаться. Я благодарна своему сыну Максу, который, несмотря на юный возраст, изыскивает способы меня поддержать и, сам того не ведая, становится источником «любви», проникшей на страницы романа. Спасибо моим родителям, Ричу и Кэти, которые читают все черновики того, что я пишу, и не только побуждают меня продолжать, но также обеспечивают великолепную обратную связь с читательской аудиторией. Благодарю своих братьев – Адама, Брандта и Майка. Я так уверенно чувствую себя в этом мире, потому что знаю, что всегда могу на вас рассчитывать. Я благодарна своей сестре Бет Хоанг, которая всегда была мне родной, а не двоюродной. Без ее строгой, но любящей правки и критики у меня ни за что ничего не получилось бы. Я благодарю всех своих родных и друзей за то, что они никогда не оставляли меня один на один со всем этим. Особая благодарность моему брату Майклу К. Капоне, превосходному музыканту, исполнителю рэпа и блюза. Использованные в романе слова «Сосредоточься. Пожалуйста. Сосредоточься. Дыши» представляют собой строку из одной из его песен. Музыка Майка – муза для моей прозы, и я благодарна ему за все его тексты.

Для объяснения таких сложных тем, как «кроссмодальная нейропластичность», «измененное кроссмодальное процессирование», и других научных тем, выходящих за пределы моей компетентности, я, не специалист в этой области, полагалась на множество источников. Бесценную информацию мне предоставили следующие статьи: «Сверхвозможности слепых и глухих» Мэри Бэйтс, опубликованная в «Сайнтифик Американ» 18 сентября 2012 года, «Измененное кроссмодальное процессирование в первичной слуховой агнозии коркового вещества глухих от рождения взрослых людей: визуальная соматосенсорная магниторезонансная визуализация – с эффектом двойной вспышки» Кристины М. Карнс, Марка У. Доу, Хелен Дж. Невилль, опубликованная в «Джорнал оф Нейросайенс» 11 июля 2012 года.

Благодарю своего агента Кимберли Кэмерон за то, что она дала мне этот шанс. Спасибо тебе за то, что ты не пожалела своего времени, взялась за меня и изменила мою жизнь. Работать с тобой – настоящее счастье и истинный дар Божий. Благодарю издательство «Оушенвью Паблишинг», Боба и Пэт Гассин за то, что дали «15/33» шанс, а также за ваш энтузиазм, бесценное руководство и поддержку. Всей команде «Оушенвью» – Фрэнку, Дэвиду, Эмили – огромное спасибо за поддержку и за то, что приняли меня в семью «Оушенвью».

Carpe diem[1] каждый день.

Глава 1

Четвертый и пятый день в плену

На четвертый день я лежала, строя планы его смерти.

Я мысленно составляла список из имеющихся у меня преимуществ, находя утешение в таком планировании… неплотно прилегающая половица, красное вязаное одеяло, высокое окно, деревянные балки под потолком, замочная скважина, мое состояние…

Я помню все, о чем я тогда думала, так отчетливо, как если бы все это происходило прямо сейчас и эти мысли роились бы в моей голове вот в этот самый момент. Я думаю – вот он снова стоит за моей дверью, хотя с тех пор прошло уже семнадцать лет. Возможно, те дни навсегда останутся моим настоящим, потому что своим выживанием я обязана мельчайшим деталям каждого часа и тому, что каждую секунду посвящала кропотливой выработке стратегии. В то мучительное и нестираемое из моей памяти время я была совершенно одна. И теперь я смело и с гордостью могу утверждать, что достигнутый мною результат, моя несомненная победа стала не чем иным, как самым настоящим шедевром.

На четвертый день я продвинулась далеко вперед в составлении своего каталога преимуществ и черновом наброске плана мести, сделав это без помощи ручки или карандаша. Эскизы возможных способов решить мою проблему существовали исключительно у меня в мозгу. Я понимала, что мне предстоит решить очень сложную головоломку, но я твердо знала, что мне это по силам… неплотно прилегающая половица, красное вязаное одеяло, высокое окно, деревянные балки под потолком, замочная скважина, мое состояние… Как сложить этот пазл в единую картину?

Снова и снова я воссоздавала эту загадку в поисках дополнительных преимуществ. Ах да, ну разумеется, ведро. И да, да, да, этот пружинный матрас, совсем новый – он даже не снял с него полиэтиленовую упаковку. Отлично, а теперь все сначала, обдумывай все, что у тебя есть. Деревянные балки под потолком, ведро, пружинный матрас, полиэтиленовая упаковка, высокое окно, неплотно прилегающая половица, красное вязаное одеяло…

Чтобы все это выглядело по-научному, я присваивала преимуществам номера. Неплотно прилегающая половица (Преимущество № 4), красное вязаное одеяло (Преимущество № 5), полиэтиленовая… В начале четвертого дня этот перечень выглядел совершенно исчерпывающим. Я решила, что этого недостаточно.

Около полудня сосновые доски пола за дверью моей тюремной камеры, моей спальни, скрипнули, нарушив мое сосредоточение. Он определенно стоит за дверью. Ланч. Задвижка переместилась слева направо, замочная скважина повернулась, и он ворвался в комнату, не задержавшись на пороге даже ради приличия.

Он поставил на мою постель поднос с уже знакомой едой, как делал это во время всех предыдущих приемов пищи. Белая кружка с молоком и детская чашечка воды. Никаких приборов. Кусок пирога с яйцом и беконом лежал рядом с ломтем хлеба домашней выпечки на тарелке – фарфоровом диске с розовым рисунком – женщина с горшком, мужчина в шляпе с пером и собака. Я испытывала к этой тарелке настолько противоестественное отвращение, что даже сейчас содрогаюсь, вспоминая ее. На обратной стороне было написано «Веджвуд»[2] и «Спаситель». Это будет мой пятый прием пищи с этого спасения. Я ненавижу эту тарелку. Ее я тоже убью. Тарелка, кружка и чашка, похоже, те же, в которых мне приносили завтрак, ланч и обед третьего дня моего заточения. Первые два дня я провела в фургоне.

– Еще воды? – спросил он своим резким, низким и лишенным всякого выражения голосом.

– Да, пожалуйста.

Он начал повторяться на третий день. Думаю, именно это и подтолкнуло меня к серьезному планированию. И вопрос стал частью процесса. Он приносил мне еду и спрашивал, не хочу ли я еще воды. Я решила отвечать на вопросы утвердительно и набралась терпения, приготовившись каждый раз говорить «да», хотя все это было полной бессмыслицей. Почему сразу не принести большую чашку? К чему эта суета? Он выходит, запирает дверь, где-то дрожат водопроводные трубы, чихает и испускает струю кран. Все это происходит вне пределов моей видимости через замочную скважину. Он возвращается с пластмассовой чашкой тепловатой воды. Зачем? Вот что я вам на это скажу: очень многое в этом мире навсегда останется непонятым, так же как и логика множества необъяснимых действий моего тюремщика.

– Спасибо, – произнесла я, когда он вернулся.

На втором часу первого дня я решила попытаться сымитировать вежливость послушной школьницы и казаться благодарной, потому что очень быстро поняла, что смогу перехитрить этого сорокалетнего мужчину, своего тюремщика. Я бы дала ему лет сорок с лишним, потому что на вид ему столько же, сколько моему отцу. Я знала, что у меня хватит ума, чтобы обыграть это ужасное отвратительное существо, хотя мне было всего шестнадцать.

Ланч четвертого дня в точности повторял ланч дня третьего. Но, возможно, пища давала мне все необходимое, потому что я поняла – в моем распоряжении множество других преимуществ: время, терпение, неослабевающая ненависть. А когда я пила из толстой ресторанной кружки молоко, заметила, что у ведра имеется металлическая ручка и концы у этой ручки острые. Ее достаточно снять, и она превратится в отдельное от ведра преимущество. Кроме того, я находилась высоко в здании, а не под землей, как я думала в первые два дня. Судя по кроне дерева за окном и трем лестничным маршам, которые я преодолела, поднимаясь сюда, меня наверняка поселили на третьем этаже. Я решила, что высота – это еще одно преимущество.

Странно, не правда ли? Шел четвертый день, а мне до сих пор не было скучно. Можно было бы предположить, что мозг человека, запертого в полном одиночестве, склонен к безумию или галлюцинированию. Но мне повезло. Первые дни плена я провела в поездке, и то ли мой тюремщик совершил чудовищную ошибку, то ли чего-то не рассчитал, но для своего преступления он воспользовался фургоном, и у этого фургона были затонированы боковые стекла. Разумеется, снаружи ничего не было видно, зато я видела все. Я изучала и загружала в мозг наш маршрут, подробности, которыми так ни разу и не воспользовалась, но процесс преобразования и загрузки данных на целых два дня обеспечил мой мозг работой.

Если сейчас, по прошествии семнадцати лет, вы спросите меня, какие цветы росли на обочине съезда с тридцать третьего шоссе, я отвечу: полевые маргаритки вперемешку с ястребинкой. Я опишу для вас небо – туманное, серо-голубое, на горизонте грязновато-коричневое. Я готова рассказать и о неожиданных событиях, таких, например, как буря, грянувшая через 2,4 минуты после того, как мы миновали полянку с цветами, когда черная масса над нами разразилась весенним градом. Вы как наяву увидите круглые льдинки размером с горошину, вынудившие моего похитителя остановить автомобиль под путепроводом, три раза произнести «сука», выкурить одну сигарету, щелчком выбросить окурок и снова тронуться в путь, через 3,1 минуты после того, как первые градины посыпались на капот этого преступного фургона. Сорок восемь часов подробностей этого переезда я превратила в фильм, который прокручивала в голове каждый божий день своего плена, изучая и анализируя каждую минуту, каждую секунду, все до единого кадры в поисках возможностей и преимуществ.

Боковое окно фургона и то, как он меня усадил, в положении, позволившем следить за дорогой, заставило меня быстро сделать вывод о том, что захвативший меня мерзавец – безмозглая обезьяна, действующая на автопилоте, дистанционно управляемый исполнитель. Но мне было удобно сидеть в прикрученном к полу фургона кресле. Кроме того, несмотря на многочисленные попытки поправить сползающую с моих глаз повязку, ему, видимо, было лень слишком долго с ней возиться, хотя, вероятно, этот просчет объяснялся недостатком внимания. Так или иначе, я получила возможность видеть придорожные знаки и определить направление нашего движения – запад.

В первую ночь он спал 4,3 часа. Я спала 2,1. Через два дня и одну ночь мы съехали с семьдесят четвертого шоссе. И даже не спрашивайте о том стыде, который я испытывала во время туалетных остановок на заброшенных стоянках.

Когда наша поездка подошла к концу, фургон медленно скатился с шоссе и я решила отсчитывать минуты. Раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи… 10,2 Миссисипи спустя мы припарковались, двигатель закашлялся и заглох на полутакте. 10,2 минуты от шоссе. Поверх сползающей с глаз повязки я разглядела погруженное в сумерки и посеребренное белым светом полной луны поле. Фургон окутали свисающие ветки дерева. Ива. Как у Наны[3]. Только это не дом Наны.

Он рядом с фургоном. Он идет за мной. Мне придется выйти наружу. Я не хочу никуда выходить.

Громкий скрежет металлической задвижки и стук скользнувшей в сторону двери фургона заставили меня вздрогнуть. Мы приехали. Я думаю, что мы приехали. Мы приехали. Мое сердце трепыхалось с частотой крылышек колибри. Мы приехали. У меня на лбу выступил пот. Мы приехали. Руки одеревенели, а плечи напряглись, образовав печатную Т с позвоночником. Мы приехали. Сердце колотилось все сильнее. Казалось, что этот ритм способен вызвать землетрясение на суше и цунами в океане.

Свежий ветер ворвался в фургон, как будто спеша опередить моего похитителя и утешить меня своим прикосновением. На мгновение меня окутала его прохладная невесомая ласка, но почти сразу все ее очарование оказалось разрушено мрачным присутствием похитителя. Разумеется, он был наполовину скрыт от меня моей сползшей повязкой, но я все равно почувствовала, что он замер, впившись в меня взглядом. Как я выгляжу в твоих глазах? Я всего лишь юная девушка, липкой лентой примотанная к креслу в твоем мерзком фургоне? Это кажется тебе нормальным? Ты чертов дебил.

– Ты не кричишь, не плачешь и не умоляешь меня, как все остальные, – произнес он с таким видом, как будто его посетило озарение и он постиг нечто, не дававшее ему покоя много дней.

Я стремительно повернула голову на звук его голоса, изображая одержимость, рассчитывая, что это движение заставит его занервничать. Я не уверена, что это удалось, но мне показалось, что он слегка отшатнулся.

– А тебе бы это понравилось больше? – спросила я.

– Заткни свою грязную глотку, ты чокнутая маленькая сучка, мне наплевать, что делают такие мерзкие шлюхи, как ты, – ответил он быстро и громко, как будто напоминая самому себе о том, что ситуацию контролирует он.

По его тону я сделала вывод, что, где бы мы ни находились, вокруг никого нет. Ничего хорошего это не предвещает. Он орет на меня, чувствуя себя в полной безопасности. Мы тут одни. Только я и он, и больше никого.

Фургон покачнулся, и я поняла, что он схватился за край дверного проема, чтобы забраться внутрь. Он закряхтел от усилия, и я отметила про себя его затрудненное дыхание курильщика. Типичный никчемный жирный слизняк. Его тень шагнула ко мне, и в свете лампы у него в руке сверкнул какой-то серебристый острый предмет. Как только он пересек границу моего пространства, я ощутила его запах – старый пот, вонь три дня не мытого тела. Его дыхание нахлынуло на меня зловонной волной. Я поморщилась, отвернулась к затонированному окну и заткнула нос, задержав дыхание.

Он перерезал липкую ленту, прижимавшую мои руки к прикрученному к полу креслу, и надел мне на голову бумажный пакет. Ага, смердяй, значит, ты в курсе того, что от повязки мало толку.

Сидя в этом кресле, я успела принять свершившееся зло как неизбежность, но понятия не имела, что меня ожидает. Тем не менее я не стала сопротивляться, когда он меня куда-то повел. Судя по все еще витающему в воздухе запаху пасшихся здесь весь день коров и щекочущим мои ноги стеблям, мы шли то ли по полю, засеянному пшеницей, то ли по лугу, заросшему высокой травой.

Ночной воздух второго дня охлаждал руки и грудную клетку даже сквозь ткань черного плаща на подкладке. Наш путь освещала луна, и я видела ее, несмотря на пакет и повязку. Ощущая у себя на спине дуло его пистолета, я вслепую шла на свет луны – мой единственный указатель посреди этого колосистого поля. Я шла, высоко поднимая ноги, в такт своему счету, а он шаркающей походкой убийцы волочился позади. Так мы и маршировали на нашем параде из двух человек: раз, шарк, два, шарк, три, шарк, четыре…

Я сравнила свой горестный путь с водной казнью приговоренных к смерти моряков и определила свое первое преимущество – terra firma[4]. Затем почва у меня под ногами изменилась и свет луны исчез. Земля слегка подавалась под моими преувеличенно замедленными и тяжелыми шагами. Ощутив пыль вокруг своих обнаженных щиколоток, я предположила, что мы идем по песчаной тропинке. Ветви деревьев с обеих сторон задевали мои руки.

Отсутствие света + отсутствие травы + песчаная тропинка + деревья = лес. Ничего хорошего это не предвещает.

Я вспомнила сюжет в «Найтли-Ньюс» о другой девочке, которую нашли в лесу в каком-то другом штате, далеко отсюда, и возникло ощущение, что пульс на шее и сердце колотится в разном ритме. Какой далекой показалась мне тогда ее трагедия, какой оторванной от реальности. Ей отрубили руки, лишили ее невинности, а труп закопали в неглубокую яму. Самым ужасным было то, что затем ее тело терзали койоты и горные львы… Им злобно подмигивали демоническими глазами летучие мыши, а ночные совы скорбно таращились… Прекрати это… считай… не забывай считать… продолжай отсчет… сосредоточься…

Из-за этих кошмарных мыслей я сбилась. Я сбилась со счета. Отбросив охвативший меня ужас, я взяла себя в руки, набрала полные легкие воздуха и успокоила трепыхающуюся в груди колибри, как учил меня папа во время наших с ним уроков джиу-джитсу и тайцзы и как наставляли медицинские учебники, которые я держала в своей лаборатории у нас в подвале.

С учетом короткого приступа страха, охватившего меня в начале лесной тропы, я скорректировала счет на три единицы. Когда я досчитала до шестидесяти, мы вышли из зарослей. Теперь под ногами была короткая трава и на нас снова обрушился лунный свет. Должно быть, это поляна. Это не поляна. Или поляна? Это тротуар. Почему мы не припарковались тут? Terra firma, terra firma, terra firma.

У меня под ногами снова оказалась короткая трава, и мы остановились. Звякнули ключи. Отворилась дверь. Чтобы не забыть цифры, я подсчитала и загрузила себе в мозг общее время от фургона до этой двери. 1,1 минуты пешком.

Возможности осмотреть снаружи здание, в которое мы вошли, не было, но я представила себе белый фермерский дом. Мой похититель тут же повел меня вверх по лестнице. Один марш, два марша… На площадке третьего этажа мы повернули на сорок пять градусов налево, сделали три шага и снова остановились. Зазвенели ключи. Зашуршала задвижка. Щелкнул замок. Скрипнула дверь. Сняв с меня пакет и повязку, он втолкнул меня в мою тюрьму – комнату 12 на 24 фута.

Через высокое треугольное окно справа от двери комнату заливал лунный свет. Передо мной лежал большой матрас на пружинной сетке – прямо на полу, но странным образом окруженный деревянной рамой с прорезями и скобами. Казалось, что у кого-то иссякли силы или же тот, кто делал эту кровать, попросту забыл о досках, на которых должны были покоиться эти сетка и матрас. Таким образом, кровать походила на холст, который толком не закрепили, а лишь наспех натянули на раму. Белое хлопчатобумажное покрывало, одна подушка и красное вязаное одеяло представляли собой постель этой импровизированной кровати. Над головой параллельно двери протянулись три деревянные потолочные балки: одна над порогом, вторая рассекала прямоугольную комнату пополам, а третья проходила над моей постелью. Потолок был высоким, так что, с учетом балок, тут вполне можно было повеситься, появись у кого-нибудь такое желание. Больше в помещении ничего не было. Зловещая чистота, зловещая пустота. Единственным украшением комнаты было доносящееся откуда-то тихое шипение. Даже монаху стало бы не по себе в этом вакууме.

Я сразу же направилась к матрасу на полу, а он указал на ведро, которое должно было служить мне туалетной комнатой, если бы мне припекло «поссать или посрать» среди ночи. После его ухода лунный свет запульсировал, как будто луна тоже затаила дыхание в своих галактических легких и лишь теперь с облегчением выдохнула. В посветлевшей комнате я обессиленно плюхнулась на постель, откинулась на спину и попыталась осознать и взять под контроль бурлящие в груди эмоции. Еще в фургоне тебя попеременно охватывала тревога, ненависть, чувство облегчения и страх, сменившиеся пустотой. Успокойся, или тебе не победить. Как и во всех своих экспериментах, я нуждалась в некой постоянной величине, и единственная доступная мне константа представляла собой отстраненную созерцательность, которой я и постаралась достичь, решив, что в случае необходимости сумею сдобрить искомую константу изрядной долей презрения и бездонной ненависти. С учетом всего, что я увидела и услышала во время заточения, эти приправы мне и в самом деле пригодились. Благо недостатка в них я не испытывала.

Если и есть талант, который я развила в заточении, так это хладнокровная, расчетливая и мстительная выдержка. Я не знаю, была ли она посеяна в меня Божественным Провидением, получила ли я ее, обитая в стальном мире своей матери, либо усвоила от отца в процессе обучения искусству самозащиты. Хотя, вполне возможно, она стала естественным следствием моего положения. Так или иначе, но я сама себе напоминала генерала, ведущего великую и бескомпромиссную войну.

Эта уверенность в своих силах в сочетании с абсолютным спокойствием не стали для меня чем-то новым. Более того – в начальной школе психолог, настороженный моими слабо выраженными реакциями и очевидной неспособностью испытывать страх, настоял на том, чтобы я прошла полное обследование. Моя учительница была обеспокоена тем, что я не заплакала и не испугалась, не закричала и не завизжала, как это сделали все остальные, когда вооруженный мужчина открыл стрельбу по нашему классу. Камера видеонаблюдения зафиксировала, что вместо всего перечисленного я изучающе наблюдала за его истерическим поведением, разглядывая потеки пота на лбу, изрытую оспинами кожу, отчаянно мечущийся взгляд, руки в шрамах от уколов и, к счастью, неточную пальбу. Я до сих пор помню, насколько ясно мне было, что он накачан наркотиками – ЛСД или героином, а может, тем и другим одновременно. Да, мне были известны эти симптомы. За учительским столом, на полке под пожарной сигнализацией находился аварийный мегафон, и я направилась туда. Прежде чем включить сигнализацию, я закричала в мегафон: «ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА!», попытавшись произнести это басом, насколько это было возможно для шестилетнего ребенка. Нарик рухнул на пол в лужу, которую сам же и напрудил.

На видео, которое сделало мое обследование неизбежным, мои одноклассники орали благим матом, скорчившись на полу, училка на коленях взывала к Всевышнему, а я, стоя на стуле, сжимала в руке громкоговоритель, глядя на всех сверху вниз, и, казалось, руководила всей этой вакханалией. Склонив набок голову с затянутыми в хвостик волосами, я прижимала к округлому детскому животику руку с громкоговорителем, а пальцами второй руки касалась подбородка. На губах играла неуловимая улыбка, а прищуренные глаза, казалось, вот-вот одобрительно подмигнут набросившимся на преступника полицейским.

Тем не менее после множества разнообразных тестов детский психиатр сообщил родителям, что я очень даже способна испытывать эмоции, но также потрясающе умею подавлять мысли, которые считаю отвлекающими и бесполезными.

– Сцинтиграфия головного мозга показывает, что ее лобные доли, отвечающие за логическое мышление и планирование, больше нормы. Значительно, – добавил он. – Она не социопат. Она понимает эмоции и способна их испытывать, если захочет. Но она это делает исключительно по собственному желанию. Ваша дочь рассказала, что у нее есть внутренний выключатель, которым она может щелкать в каждый отдельно взятый момент, чтобы испытывать или отключать такие чувства, как радость, страх или любовь. – Прежде чем продолжить, он кашлянул и произнес: – Гмм… Послушайте, у меня еще никогда не было подобного пациента, но достаточно взглянуть на Эйнштейна, чтобы понять, как мало мы знаем о возможностях человеческого мозга. Считается, что нам удалось освоить лишь малую часть нашего потенциала. Ваша дочь сумела что-то освоить. Станет это для нее благословением или проклятьем, я не представляю.

Они не знали, что я подслушиваю сквозь щель приоткрытой двери кабинета. И все, что он говорил, я записывала на жесткий диск своего мозга.

Насчет выключателя – это было почти правдой, хотя, возможно, я немного все упростила. Это скорее было похоже на выбор, но поскольку процесс мысленного выбора очень трудно объяснить, я назвала это выключателем. Как бы то ни было, с врачом мне очень повезло. Он слушал меня без осуждения. Он верил мне без малейшего скептицизма. Он искренне верил в существование медицинских загадок. Когда он меня выписывал, я щелкнула выключателем и обняла его.

Несколько недель меня изучали, затем мне выписали какие-то бумаги, и родители забрали меня обратно в относительно нормальный мир. Я вернулась в первый класс и соорудила себе в подвале лабораторию.

* * *

На третий день плена – первый день после фургона – начала вырисовываться некая модель. Три раза в день он приносил мне еду на этой дурацкой фарфоровой тарелке, молоко в белой кружке, маленькую чашку воды, за которой следовала чашка тепловатой воды. Каждый раз после еды он уносил поднос с пустой тарелкой, кружкой и чашками и напоминал мне, что я могу постучать, только когда захочу в туалет. Если же на мой стук не последует ответа, «воспользуйся ведром». Я ни разу не воспользовалась ведром – я хочу сказать, что я ни разу в него не облегчилась.

Кроме этого, наш процесс установления модели был отмечен парой визитов. Разумеется, к появлению гостей мне надлежащим образом завязывались глаза, так что в полной мере установить их личности я не смогла. Но после того, что произошло на семнадцатый день, я начала составлять каталог всех деталей без исключения, чтобы позднее отомстить не только своему похитителю, но и тем, кто наносил визиты в мою тюремную камеру. Впрочем, я не понимала, как быть с людьми из кухни внизу. Но, пожалуй, я не буду опережать события.

Первый гость появился на третий день. Вне всякого сомнения, он был медиком, и у него были холодные пальцы. Я окрестила его Доктором. Второй гость пришел на четвертый день, в сопровождении Доктора, который провозгласил: «Она чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно в данных обстоятельствах». Второй гость вполголоса поинтересовался: «Так, значит, это она?» Я прозвала его Мистером Очевидность.

Когда Доктор и Мистер Очевидность уходили, Доктор посоветовал моему тюремщику позаботиться о том, чтобы я не волновалась, потому что мне необходимо «сохранять спокойствие». Но в нашей модели ничего не изменилось, и ничто не способствовало моему спокойствию вплоть до конца четвертого дня, когда я попросила предоставить мне Преимущества № 14, 15 и 16.

Четвертый день моего плена катился к вечеру, половицы за дверью снова заскрипели. Сквозь Преимущество № 8 – замочную скважину, я отметила время – обед. Он открыл дверь и подал поднос со все той же абсурдной расцветки тарелкой, кружкой молока и чашкой воды. Снова пирог и хлеб.

– Держи.

– Спасибо.

– Еще воды?

– Да, пожалуйста.

Запирает дверь, содрогаются трубы, журчит вода, он возвращается: еще одна чашка воды. Почему, почему он это делает?

Он развернулся, чтобы уйти.

Низко опустив голову, я произношу самым покорным и бесцветным голосом, который мне только удается изобразить:

– Прошу прощения. Я очень плохо сплю и надеюсь, что вы позволите мне попросить… я подумала, что если бы я могла смотреть телевизор, или слушать радио, или читать, или хотя бы рисовать… возможно, мне помогли бы карандаш и бумага.

Я приготовилась к тому, что моя навязчивость и дерзость будут наказаны грубой отповедью, а возможно, и физическим насилием.

Он уставился на меня, что-то буркнул и вышел, не удостоив ответом.

Приблизительно сорок пять минут спустя я услышала уже знакомый скрип половиц. Я полагала, что согласно уже установившейся модели он вернулся, чтобы забрать мою тарелку, кружку и чашки. Однако когда дверь отворилась, я увидела, что он держит в руках старый девятнадцатидюймовый телевизор и радиоприемник, явно с какой-то дворовой распродажи, около двенадцати дюймов в длину, поддерживая все это своей широкой грудью. Левым локтем он прижимал к себе блокнот и довольно длинный школьный пластмассовый пенал. Пенал был розовым, с двумя нарисованными на нем лошадьми, из тех, которые приобретаются к началу учебного года и теряются через неделю. «Возможно, это здание школы?» – подумала я. Если это так, то оно давно заброшено.

– И больше ничего не проси, – буркнул он, резко хватая поднос, который я оставила на кровати, отчего тарелка и чашки накренились и зазвенели, столкнувшись.

Выходя, он хлопнул дверью. Шум. Он раздражен и издает шумы.

Особо ни на что не надеясь, я расстегнула молнию на розовом пенале, предполагая увидеть огрызок тупого карандаша.

Ничего подобного. Кроме двух новых карандашей я нахожу двенадцатидюймовую линейку и точилку. На боку черной точилки стоит номер «15». Я немедленно заношу это ценное преимущество в свой список, присвоив ему пятнадцатый номер. Преимущество № 15. Разумеется, я имею в виду лезвие внутри точилки. Преимущество № 15 даже подписано. Я улыбаюсь промелькнувшей забавной мысли о том, что точилка преднамеренно присоединилась к моему замыслу, как верный солдат, вовремя явившийся на службу. Я твердо решила, что номер 15 обязательно станет хотя бы частью названия моего плана бегства.

Чтобы создать у своего похитителя впечатление, будто я оценила его старания, я включила Преимущество № 14 – телевизор – и сделала вид, что смотрю передачу. На самом деле мне, разумеется, не было никакого дела до его драгоценной самооценки, но подобные уловки необходимы, чтобы вводить в заблуждение наших врагов, усыплять их бдительность, заставляя их холить и лелеять собственные слабости, пока не наступит момент дернуть за шнурок и, захлопнув ловушку, нанести стремительный смертельный удар. Ну, может быть, и не совсем стремительный, может быть, я его немного затяну. Он должен помучиться, хоть немного. Я отцепила от ведра ручку и использовала ее острые концы как отвертку.

Ни одному существу в доме или в полях вокруг не удалось превзойти меня в бодрствовании в четвертую ночь моего плена. Даже луна побледнела и слилась с серебристым рассветом, а я все еще продолжала работать.

Он не заметил неуловимых изменений в обстановке моей тюремной камеры, принеся мне утром пятого дня завтрак снова на этой возмутительной фарфоровой тарелке. Во время ланча я с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться, когда он спросил, не хочу ли я еще воды.

– Да, пожалуйста.

Он понятия не имел о том, что его ожидает, как и о том, на что я способна ради того, чтобы свершить свою собственную разновидность правосудия.

* * *

Мне не было дела до того, что обо мне тогда говорилось в новостях. Я никуда не убегала. Разумеется. Да и с какой стати? Конечно, они разозлились. Они пришли в ярость, но все равно не отказали бы мне в помощи. Они были моими родителями, а я – их единственным ребенком.

– Но ты же отличница, – растерялся отец. – Как же школа?

Во время похода со мной в клинику они еще больше растерялись, узнав, что я скрывала свое положение целых семь месяцев.

– Как она может быть на восьмом месяце? – спросила мама у акушерки, хотя ее голос противоречил ее собственному взгляду, явно принявшему неумолимую реальность.

На самом деле я не просто «поправилась», а превратилась в идеальной формы шар под налившимися полушариями грудей. Стыдясь собственного самообмана, мама опустила голову и заплакала. Отец осторожно положил ладонь ей на спину, не совсем понимая, как держаться с женщиной, которая плакала раз или два в жизни. Врач посмотрел на меня и поджал губы, но выражение его лица было добрым, и он переменил тему, заговорив о ближайшем будущем:

– На следующей неделе она снова должна будет к нам зайти. Я должен сделать кое-какие анализы. Пожалуйста, в регистратуре запишитесь на прием.

Если бы только я знала тогда то, что мне известно сейчас, я была бы внимательнее и успела бы обо всем догадаться. Я была слишком озабочена разочарованием своих родителей, чтобы распознать неискренность хищного взгляда регистратора или обратить внимание на хлорофилловый туман, окутывающий ее странное поведение. Но сейчас я все это помню, потому что сразу загрузила эту информацию в подсознание. Когда мы подошли к этой зеленоглазой женщине с закрученными в тугой узел седыми волосами и противоестественно розовыми щеками, она сразу стала обращаться только к моей маме.

– Когда она снова должна прийти на прием? – спросила регистратор.

– Врач сказал, на следующей неделе, – ответила мама.

Отец нависал над нами, и родители напоминали мне двуглавого дракона.

Мама одной рукой теребила сумочку, а пальцы второй сжимали и разжимали несуществующий мячик для снятия стресса. Регистратор уставилась в журнал.

– Как насчет следующего вторника в два часа? О, погодите, она же будет в школе, так ведь? «Проспект-Хай»?

Мама ненавидит лишние вопросы и разговоры ни о чем. В другой ситуации она проигнорировала бы неуместную реплику относительно моей школы. Возможно, даже фыркнула бы, услышав ее. В обычной ситуации она ответила бы язвительным замечанием: «По-вашему, название ее школы и в самом деле имеет отношение к делу?» Она очень вспыльчива и не выносит тупости. Также ей не нравится, когда кто-то впустую тратит ее время. У нее скверный характер, но она очень организованна и внимательна к деталям. Она также необычайно язвительна, и у нее на все случаи жизни имеется план. Таковы ее качества: она адвокат в суде. Но в тот день она была всего лишь расстроенной матерью и поспешно ответила на вопрос, листая свой блокнот:

– Да, да, Проспект-Хай. Как насчет половины четвертого?

– Отлично. Давайте запишем ее на пятнадцать тридцать следующего вторника.

– Спасибо.

К этому моменту мама уже совершенно не слышала, что говорит ей регистратор. Спустя минуту она выталкивала нас с отцом за двери клиники. Тем не менее регистратор продолжала нас разглядывать. А я разглядывала ее, пока она разглядывала нас. В тот момент я думала, что она собирает городские сплетни относительно очередной «несчастной залетевшей» девочки-подростка из «известной» семьи.

Разумеется, она знала, где мы живем, прочитав наш адрес в моей карточке. И она только что узнала, что я не посещаю ни одну из местных частных школ, и, очевидно, ей известно, что я живу всего в квартале от государственной школы. В свою очередь это подводило ее к правильному выводу, что я хожу в школу по глухой дороге, с обеих сторон поросшей густым лесом. Для этой лазутчицы я представляла собой идеальную мишень, настоящий подарок. В ее прищуренных глазах читался холодный расчет, и, я думаю, она привела маховик в движение уже через минуту после того, как мы вышли из клиники. Возможно, память меня подводит и я все это придумала, но внутренним взглядом я и сейчас вижу, как она снимает трубку и, прикрывая ладонью измазанные розовой помадой губы, начинает говорить. При этом она ни на секунду не сводит зеленых глаз с моего дерзкого ответного взгляда в упор.

Вне всякого сомнения, мама заметила бы мое прогрессирующее положение гораздо раньше, если бы не тот факт, что она отсутствовала почти три месяца, участвуя в судебном процессе в Южном районе Нью-Йорка. Она лишь однажды приехала домой на выходные, и я позаботилась о том, чтобы уехать «в Вермонт кататься на лыжах с подругой». Один раз отец навестил ее, съездив в Нью-Йорк на «Амтраке». Я осталась дома без присмотра, но родители мне доверяли и были уверены, что я буду делать уроки и заканчивать лабораторные эксперименты в подвале.

Не поймите меня неправильно – мама нас любит. Однако мы с отцом знали, что ее лучше оставлять в покое, когда она входит в «режим судебного разбирательства» – состояние войны, во время которого ее поле зрения резко сужается и она полностью сосредоточена на своей миссии. Она должна была выиграть процесс, и в девяноста девяти и восьми десятых процентах случаев ей это удавалось. Неплохие шансы для ее клиентов. Корпорации ее обожали. Истцы ненавидели. В следственной части министерства юстиции, комиссии по ценным бумагам и биржам, федеральной торговой комиссии, а также у генерального прокурора ее считали «исчадием ада». Либеральная пресса регулярно поливала ее грязью, что только укрепляло ее профессиональную репутацию и повышало статус чудотворца. «Злобная», «безжалостная», «настырная», «бессовестная интриганка» – так описывали ее журналисты. Она увеличивала вырезки со всеми этими эпитетами и украшала ими стены своего офиса. Злобная ли она на самом деле? Лично я нахожу ее довольно мягкой.

Отец был не способен заметить мой растущий вес, потому что он замечает детали только самых крошечных и невидимых глазом объектов – таких как далекие кварки или протоны. Бывший морской котик, переквалифицировавшийся в физика, он специализируется на медицинской радиологии. В тот период нашей жизни он лихорадочно работал над книгой, которую ему поручили написать: об использовании облученных надувных баллонов в лечении рака молочной железы. Насколько я помню, его поле зрения тоже сузилось и он не видел ничего, кроме книги. Мама была в режиме судебного разбирательства, папа спешил уложиться в отведенные ему сроки. В этих идеальных условиях полного родительского отсутствия, на фоне всех их забот и проблем мое положение осталось незамеченным. Я не пытаюсь ни в чем их обвинить, а лишь рассказываю о том, как все было. Я оказалась в своей ситуации по собственной вине. Я и, разумеется, еще один человек создали мое положение. И я никогда не сожалела о том, что многие могли бы счесть «ошибкой». Для меня это ошибкой не было, но для некоторых это было именно так.

По дороге домой из клиники я сидела на заднем сиденье и молчала, сколько могла. Мои родители держались за руки и утешали друг друга на переднем сиденье. Я предположила, что маму терзает чувство вины за неисполненный материнский долг, и попыталась сказать ей, что ее карьера не имеет никакого отношения к сложной ситуации, в которой я оказалась.

– Мама, это не входило в мои планы, но можешь мне поверить, это произошло бы, даже если бы ты не работала и каждый день пекла брауни. В среднем степень неэффективности латексных кондомов составляет два процента и, в конце концов… – Я замялась, потому что отец заметно поморщился, но затем все же продолжила: – В конце концов, наука объективна. Биология проложит себе путь, если ей представится хоть малейший шанс. Но я по-прежнему отличница. Я не употребляю наркотики. Я закончу школу. Просто мне нужна ваша помощь.

Как и ожидалось, я выслушала бесконечную лекцию о постигшем их разочаровании и о том, насколько я не готова к такой ответственности и как я усложнила свою жизнь в то время, когда мне следовало бы наслаждаться детством и сосредоточиться на выборе колледжа.

– Я просто не понимаю, почему ты не пришла ко мне раньше… и почему ты решила открыться мне таким образом. Я… я не понимаю, – произнесла мама, растерянно глядя на меня потемневшими от депрессии глазами.

Такой я ее еще никогда не видела. Она была права, я показала ей свою беременность несколько, скажем, жестко. Но я не хочу опережать события.

Сколько бы раз она меня ни спрашивала, почему я не рассказала обо всем раньше, я ей так и не ответила, потому что, честно говоря, просто не знала, как ответить ей таким образом, чтобы это ей понравилось. Когда эмоции большую часть времени отключены, привыкаешь руководствоваться исключительно фактами и практическими соображениями. Голая правда заключалась в том, что я была беременна и мне казалось нецелесообразным вторгаться в ход маминого судебного разбирательства. Я понимаю, что, возможно, это трудно понять. Возможно, мой рассказ лучше всего остального разъяснит, и прежде всего мне самой, мои размышления, мое бездействие и мои поступки.

– Но мы тебя очень любим. И мы пройдем через это вместе, – произнесла она. Она снова и снова повторила эту мантру. – Мы через это пройдем, – бормотала она, готовясь к активным действиям на всю оставшуюся часть недели.

Постепенно успокаиваясь, она прибегла к испытанному средству – выработке наилучшей стратегии действий. В какой-то момент она позвонила в свой офис и сказала, что до следующего понедельника на работе ее не будет.

Она скупила все необходимые беременным витамины и превратила лабораторию в детскую комнату. Я делала все, что она мне велела делать, испытывая огромное облегчение и благодарность за поддержку. В те редкие моменты, когда я позволяла себе испытывать страх и пыталась исследовать его масштабы, я понимала, что на самом деле мне безумно страшно.

В понедельник после визита в клинику, накануне назначенного мне обследования, я надела свой черный плащ на подкладке и схватила зонтик, собираясь в школу. В моем рюкзаке уже лежали книги, эластичные спортивные штаны, спортивный лифчик, носки и смена белья. Все это мне было необходимо для занятия йогой после уроков. Это была еще одна крошечная деталь, оставшаяся от месяцев моей непреднамеренной лжи, о которой я не стала рассказывать родителям. Итог был таков – кому угодно могло показаться, что я ушла из дому со сменой одежды.

Так или иначе, но я продела руки в лямки рюкзака и, ссутулившись, направилась к входной двери. Оказавшись на пороге, я замерла. Черт, я забыла кнопки с плоской шляпкой и краску для волос для урока по изобразительному искусству. И ланч тоже. А еще лучше два ланча, чтобы не отключиться на тренировке. Оставив входную дверь открытой, я вернулась к кухонной стойке, взяла кнопки – большую коробку из запасов, которыми снабжала маму ее юридическая фирма, – и краску и положила все это в рюкзак. Затем я сделала четыре бутерброда с арахисовым маслом и джемом и сунула их туда же. Времени на то, чтобы раскладывать все по пакетам, у меня не было, поэтому я бросила в рюкзак еще и большую банку арахиса, гроздь бананов и двухлитровую бутылку воды. Если бы вы знали, каково это – быть беременной, когда тебе всего шестнадцать. Есть хочется постоянно.

С раздутым рюкзаком за спиной и выпирающим животом я напоминала скверно нарисованный круг на ножках-палочках. Стараясь сохранять равновесие, что с моим грузом было совсем непросто, я зашагала по усыпанной гравием подъездной дорожке. У почтового ящика я по неизвестной причине ощутила потребность остановиться и оглянуться на свой дом – виднеющуюся среди сосен коричневую двускатную крышу, красную входную дверь. Думаю, я хотела убедиться, что машин родителей не видно и что оба вернулись на работу – в свою обычную жизнь. Возможно, знание, что, несмотря на наши семейные потрясения, они продолжают заниматься привычными и обыденными делами, придавало мне уверенности.

В конце подъездной дорожки мне предстояло выбрать – повернуть налево или направо. Налево – к задней двери школы, направо – к парадному входу. Как-то раз я засекла время и узнала, что дорога налево от двери дома до двери школы занимает 3,5 минуты, а направо – 3,8 минуты. Вообще-то решение пойти направо или налево я всегда принимала в последнюю секунду и никогда заранее не знала, куда поверну. В тот понедельник мой выбор оказался неудачным.

Я повернула направо и пошла по ходу движения, прикрываясь от дождя черным зонтиком. Жирные дождевые капли молотили по моему укрытию и по земле вокруг, как будто начался воздушный налет или вернулся стрелок из моего детства. Всякий раз, когда я слышу такой стук, я вспоминаю первый класс. Вот и в этот раз я как будто снова услышала рев сирены и обрадовалась при виде полицейского, сбившего стрелка с ног и навалившегося на него сверху всем телом. Погрузившись в эти зловещие воспоминания, я не видела ничего вокруг и не подозревала, что серое и мокрое утро – это прелюдия, предвестник поджидающего меня несчастья.

Поверни я налево, и ему не удалось бы остановить фургон рядом со мной и застать меня врасплох. Это привлекло бы внимание прохожих, потому что у него было всего около пяти секунд, чтобы втащить меня в автомобиль незаметно для окружающих. Это все было тщательно спланировано. Вероятнее всего, даже отрепетировано. Вначале я полагала, что они считают меня добычей, достойной их внимания и усилий. Здоровая молодая белокурая девушка со здоровым младенцем мужского пола в животе. Американская девушка, заканчивающая школу с отличием, из обеспеченной семьи и отличными перспективами в науке. К тому моменту я уже успела получить множество наград за свои сложные эксперименты, демонстрации, модели и доклады. С шести лет я каждое лето ездила в научные лагеря, а все остальное время участвовала в частных конкурсах. При помощи родителей я оборудовала в подвале лабораторию, оснастив ее по последнему слову науки. В моем мире не было места микроскопам из магазина. Все оборудование поступало из тех же каталогов, которыми пользуются крупнейшие университеты и фармацевтические корпорации. Я изучала, измеряла и рассчитывала абсолютно все, занимаясь одновременно физикой, химией, медициной, микробиологией – одним словом, всем, что требовало порядка и сравнения, расчетов и теорий, нуждающихся в доказательстве. Мои занятые, но располагающие деньгами родители всячески поощряли мое увлечение. Никто не сомневался в том, что меня ожидает Массачусетский технологический институт. Когда произошло похищение, я была уверена: я и мой ребенок представляем собой большую ценность. К своему ужасу, я вскоре усвоила тяжелый урок – похитителей не интересуют ни мой интеллект, ни выкуп.

Не успела я сделать и двадцати шагов, как слева от меня остановился темно-бордовый фургон, шорох шин которого заглушил раскат грома. Боковая дверь скользнула в сторону, и пузатый мужчина втащил меня внутрь. Вот так запросто. И так стремительно. Он швырнул меня на стул, прикрученный к гофрированному металлическому полу салона. Он сунул пистолет мне в лицо, и его ствол стукнулся о мои зубы, напомнив мне неприятное ощущение от прикусывания задержавшейся во рту вилки. Мимо промчалась машина, обдав тротуар водой из лужи, не заметив моей беды. Я инстинктивно прикрыла живот, скрестив на нем руки. Он проследил взглядом за моим движением и направил дуло пистолета на мой пупок.

– Только шелохнись, сука, и я всажу в этого ребенка пулю.

Я потрясенно застыла, ахнула и задохнулась. У меня даже сердце на мгновение остановилось, хотя секундой раньше оно, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Обычно меня нелегко разволновать, и только серьезный шок может вывести меня из равновесия, участив сердцебиение. На протяжении всего своего заточения я работала над устранением этого недостатка. Тем не менее, оказавшись в фургоне, я ощутила, что из-за нервной встряски меня покинули силы, и я сидела неподвижно и не сопротивлялась. Он толкнул меня вперед, сорвал рюкзак и бросил его на пол, рядом с раскрытым зонтиком. Затем он положил пистолет на оливкового цвета плиту у противоположной стены фургона, которую удерживали на месте толстые тросы для банджи-джампинга. Оторвав мои руки от живота, он клейкой лентой примотал запястья к подлокотникам кресла. По какой-то неведомой причине, понять которую мне так и не удалось, он превратил старую зеленую тряпку в сползающую с лица повязку. Но я ведь уже увидела твое лицо. Твои глазки-бусинки, одутловатое, нездорового цвета лицо с разбросанными по нему клочьями щетины.

Меня захватили так быстро. На меня напали за то, что я повернула направо. На меня напали слева.

Он закрыл зонтик, швырнул его куда-то в конец фургона, забрал пистолет с плиты и, пригнувшись, начал пробираться на водительское сиденье. Всего этого я не видела, но ощущала или слышала – в микрочастицах воздуха, в микродецибелах, подвешенных на частицах времени. Именно эти нуклонные частицы сейчас теснятся и кружат в моей памяти.

– Куда ты меня везешь? – крикнула я ему.

Он ничего не ответил.

– Сколько тебе нужно? Мои родители заплатят. Пожалуйста, отпусти меня.

– Нам не нужны твои деньги, сука. Ты родишь нам этого ребенка, и я сброшу тебя в каменоломню к таким же никчемным девкам, как и ты. А теперь заткнись на хер, или, клянусь, я пристрелю тебя прямо сейчас. Я не собираюсь с тобой церемониться. Ты меня поняла?!

Я не ответила.

– Ты меня поняла, сука?

– Да.

Мне все стало ясно. Я поставила ногу на рюкзак, чтобы он от меня не уполз.

Глава 2

Спецагент Роджер Лиу

К тому времени, как мне досталось дело Дороти М. Салуччи под номером 332578, я уже пятнадцать лет работал на ФБР. Дела о похищении детей были моей карой, превращали меня в глубоко несчастного человека. Что касается дела Дороти М. Салуччи, то оно остается самым сложным в моей карьере. В конечном счете, я именно из-за нее ушел из ФБР, решив, что с меня довольно этого ада.

Но лучше я начну с начала.

Первого марта 1993 года мне поступило сообщение о похищении беременной девушки-подростка. Похищение произошло недалеко от ее школы. Этот случай соответствовал сценарию дел, над которыми я работал весь предыдущий год: белая беременная девушка-подросток, женатые родители, срок беременности от шести до восьми месяцев. Все эти случаи представляли собой сложность потому, что вначале казалось, что дочь просто сбежала из дому. Статистика говорит о том, что один миллион триста тысяч подростков ежегодно сбегает из дому. Это огромная цифра, значительный вклад в которую вносят нежелательные беременности. Эта статистика означает, что важные улики остаются без внимания и возможность раскрыть преступление стремительно падает в первые же дни, еще чаще часы, а зачастую речь идет о минутах и даже секундах.

В деле Дороти М. Салуччи у нас фигурировали ее парень и двое женатых родителей, которые всячески поддерживали дочь и после ее исчезновения настаивали на том, что она не сбежала. Я изучил фотографию светловолосой девушки, отметил ее высокие баллы и статус отличницы, допросил семью и парня и решил, что дело требует моего полного внимания.

В первый день расследования я приехал около десяти утра для опроса свидетелей и сбора улик. К сожалению, это произошло лишь на следующий после похищения день. Сценарий обычный: родители вернулись домой после работы → ребенка нет → позвонили в полицию → искали всю ночь → всю ночь обзванивали всех друзей → к утру она не вернулась → уведомили ФБР → дело легло на мой стол. Вместе с местной полицией и моей напарницей мы опросили всю школу, надеясь, что в утро исчезновения кто-нибудь что-нибудь видел. Мы знали, что это произошло утром, потому что отец девушки настаивал, что разбудил Дороти, прежде чем уехать на работу. Директор школы подтвердил, что в школе она не появлялась и из-за серьезной неразберихи никто не позвонил родителям. Все обвиняли друг друга. Были свидетельства того, что Дороти позавтракала и ее машина стояла в гараже. Кстати, показания коллег отца и видеозапись в его офисе подтвердили его появление на работе в 7:32 утра. Он был спокоен и вел себя совершенно нормально. Отца я ни в чем не подозревал.

В фирме матери также подтвердили ее пунктуальность. По словам охранника, отмечавшего время появления сотрудников на работе, а также время их ухода, она вошла в офис в 6:59. Видео того, как она остановилась в «Макдоналдсе», чтобы выпить кофе, также продемонстрировало лишь обычное для автокафе поведение, после чего она спокойно продолжила свой путь. Мы с напарницей изучили запись, на которой мать что-то тихонько напевала и, глядя в зеркало заднего вида, подкрашивала губы. Она была погружена в свои мысли и совершенно спокойна. Мать я ни в чем не подозревал.

Парень Дороти рыдал в полицейском участке, рассказывая о своей вечной любви к девушке и их неродившемуся ребенку. Его мать утверждала, что подвезла сына к школе незадолго до половины девятого, и классный руководитель вспомнил его стремительное появление, потому что юноша закрыл за собой дверь одновременно со звонком. Я не подозревал парня Дороти в ее похищении, так же как не подозревал его мать во лжи. Тем не менее я установил за ними наблюдение.

В ходе изучения места преступления мы обнаружили две улики. Полицейские нашли один низкий черный кед «Конверс Олл-Стар», скатившийся с обочины в кусты ярдах в двадцати от дома Дороти. Родители подтвердили, что это кед их дочери, разрыдавшись при виде незавязанных шнурков. Вторую улику предоставила мать одной из учениц, в утро похищения подвозившая свою дочь в школу. Я никогда не забуду того, что она произнесла. Я запомнил это слово в слово: «Я видела бордовый фургон, да, именно бордовый… Удивительно, что в тот момент это мне странным не показалось, но я обратила внимание на номера Индианы. Я заметила их только потому, что на рамке номера было написано: «Штат верзил», а только накануне вечером мы с мужем обсуждали фильм «Верзилы». Это единственная причина, по которой я это запомнила. Божественный промысел, я полагаю».

Она перекрестилась.

Божественный промысел – эхом отозвалось у меня в голове, и поэтому я округлыми прописными буквами написал эти слова на полях уже отпечатанного отчета.

Днем позже, после того как мы собрали десятки фотографий, эта женщина опознала «Шеви Конвершн Спортван Дж-20» с двумя боковыми затонированными окнами. На всю эту работу – передачу мне дела, опознание кеда, беседу с родителями и парнем, установление их алиби, опрос учеников и учителей, беседу с женщиной, заметившей фургон, сбор фотографий всех вероятных фургонов и новую встречу с женщиной для опознания – ушло три последовавших за похищением дня. Другими словами, мы потеряли ровно три дня.

Родители Дороти побывали во всех средствах информации всех трех ближайших штатов и обратились к общенациональным каналам. Но уже на третий день финансирование этого дела резко сократилось. На пятый день мне урезали средства на слежку за подозреваемыми, а мою напарницу, которая вместе со мной продолжала заниматься этим делом, заставили писать отчеты по висякам. Шансов у Дороти М. Салуччи оставалось все меньше.

Глава 3

Шестнадцатый и семнадцатый дни в плену

На шестнадцатый день снова явились Кухонные люди. Я представила себе кухню – кухню в деревенском домике – с желто-зелеными шторками в цветочек, подобно юбкам, украшающими деревянные столы и скрывающими кастрюли и сковородки, расставленные на самодельных полках. Я представила себе старую белую деревенскую плиту и классический миксер салатного цвета. Я представила себе двух женщин разных поколений, которые готовили, вытирая испачканные мукой руки о красные фартуки с розовой окантовкой. Я во всех подробностях представила себе их жизнь. Одна была матерью, а вторая – ее взрослой дочерью. Я представила себе, что приготовление еды для других людей в этой местности – это часть их домашнего бизнеса. Представила, что им очень нравится готовить для меня в этой кухне с высокими потолками. В конце концов, в своем большинстве кухни находятся на первом этаже, но, чтобы попасть в мою тюрьму, было необходимо преодолеть три лестничных пролета, и, похоже, я находилась непосредственно над кухней. Все это я себе напридумывала, и что шокировало меня больше всего, так это то, насколько точно я угадала некоторые обстоятельства и насколько ошиблась в других. Сейчас я предпочитаю вспоминать кухню и своих неосязаемых кухарок такими, какими я их себе представляла, – милые детские стишки, кошка, уютно устроившаяся на плетеном коврике на солнце, широко улыбающиеся крупные женщины с деревянными ложками в руках, бросающие кошке кусочки еды. Народная песня, которую наигрывают на акустической гитаре и которая убаюкивает окружающих, погружая в счастливую безмятежность. Возможно, даже птичка, щебечущая, сидя на открытой двери.

Хочу напомнить, что мой похититель не заметил неуловимых изменений в моей комнате, когда на пятый день пришел, чтобы швырнуть в меня завтраком. Всю предыдущую ночь я работала, так и не сомкнув глаз. С того момента я продолжала совершенствовать свой план.

Так же как и в день девятый, в день шестнадцатый он явился раньше обычного, подкрался к моей постели и тряс меня, пока я не «проснулась». Разумеется, я только притворялась, что сплю, как будто и не работала снова всю ночь. Он бросил дьявольскую тарелку мне на грудь и рявкнул, что если мне необходимо «воспользоваться сральником», то я должна отправиться в него «немедленно». Он также сообщил мне, что задушит меня, если я сделаю хоть полшага в сторону или «хотя бы пикну».

– Вас, девок, хоть пруд пруди, так что я не собираюсь из-за тебя рисковать, сука.

И тебе доброе утро, засранец.

Я приняла его предложение сходить в туалет, потому что решила принимать все, что он предлагает. Я не собиралась упускать ни единой возможности собрать преимущества или информацию. Кроме того, я уже приняла его предложение в день девятый и не хотела менять установившийся порядок вещей. Малейшее отклонение могло стать серьезной угрозой моему упорядоченному списку преимуществ и нарушить формирующийся у меня план Побега/Мести, который, как вам известно, я на тот момент именовала «15». Любое отклонение от пути, на который я ступила, могло оказаться роковым. И хотя смерть на этом пути входила в мои планы, она точно была не моей собственной.

Быстро проводив меня в туалет, а затем обратно, он снова завел меня в мою камеру и, как и в девятый день, поставил рядом со мной ведро.

Ткнув пальцем мне в лицо, он приказал:

– Воспользуйся этим, если тебе надо будет поссать, но делай это на кровати. Не смей сходить с постели.

К счастью, всего за десять минут до его появления я успела вернуть ручку на ведро.

Становилось все жарче, и Кухонные люди включили кухонный миксер, так же как они сделали это в день девятый. Этот звук на целый час погрузил меня в состояние, близкое к гипнозу. Я потирала свой растущий живот ладонями, зачарованно ощупывая то ли пятки, то ли кулачки, отвечающие мне толчками изнутри. Малыш, малыш, я люблю тебя, малыш. Затем пол начал вибрировать, и эти колебания сопровождались тихим жужжанием. Я решила, что это, видимо, звук вентилятора на потолке кухни. Вместе со звуком вентилятора в комнату потянуло ароматами жареного цыпленка, бекона, брауни, розмарина и самого желанного – свежего хлеба.

Леди, вы знаете, что готовите еду для меня? Вам известно, что я похищенная девочка? Я в этом сомневалась. Иначе к чему эта утренняя шарада, устроенная моим похитителем? К тому же теперь он возбужденно, как пантера, мерил шагами коридор, сипло присвистывая забитыми мокротой легкими. Но мой тюремщик нервничал только в те дни, когда они приходили. Я не знала, где он проводит время между швырянием в меня едой и забиранием этой проклятой тарелки в остальные дни. Все же определенные факторы заставили меня усомниться в Кухонных людях.

Как я ни вслушивалась, могла уловить лишь их приглушенные голоса и отдельные слова. Мне удалось расслышать «рука» и «сковорода». Один из женских голосов был хриплым и старым, а второй – высоким и бодрым. Интонации выдавали существующую между ними иерархию – одна из женщин явно командовала другой.

Алгоритм действий Кухонных людей пока что заключался в том, что они приходили в каждый седьмой день, и в этом был смысл. Изучая запахи, а затем последовательность блюд, я могла с легкостью подтвердить гипотезу о том, что они приходят во вторник, чтобы приготовить еду на всю неделю.

Утром шестнадцатого дня я едва не начала звать на помощь. Но у меня было недостаточно данных для уверенности в их невиновности. Поэтому я воспользовалась Преимуществом № 11 – терпением – и затаилась в ожидании возможности составить о них мнение. Я сомневалась относительно степени их участия, потому что не понимала, почему в день их появления он меня не связывает и не затыкает рот кляпом. Возможно, что, как и в случае с поездкой в фургоне, он демонстрирует тупость, лень, а возможно, то и другое. Все же я в этом сомневалась, потому что на девятый день он встретил их словами: «Еда нам очень понравилась». Нам? Значит, они знают, что он не один? Здесь? Когда я это услышала, я поняла, что еду, которую я ела в первую неделю пленения, готовили тоже они. Глядя на свой мысленно нарисованный график, я подсчитала дни между датами.

День второй = Кухонные люди готовят еду на первую неделю, пока я все еще нахожусь в фургоне.

+ 7 дней

День девятый = Кухонные люди

+ 7 дней

День шестнадцатый = Кухонные люди.

С помощью этого графика было легко установить, что их визиты происходят с периодичностью раз в неделю. Это позволяло мне составлять план с учетом предсказуемого цикла.

Здороваясь с ними на шестнадцатый день, он произнес:

– Огромное спасибо, вы так вкусно для нас готовите.

На этот раз он издал смешок. Фальшивый. Деланный. Липовый. Я подумала о маме. Она презирала неискренних людей еще больше, чем ленивых. Встречаясь с мамашами из родительского комитета на всяческих благотворительных ярмарках, глядя на их наложенный толстым слоем макияж, на их пережженные крашеные волосы, на их капри, на то, как они семенят по спортзалу на тоненьких невысоких каблучках и перешептываются между собой о многочисленных романах сексапильного учителя физкультуры, обожающего соблазнять матерей своих учеников, она наклонялась к моему уху и говорила:

– Никогда не будь такой, как эти бестолковые идиотки. Используй свой мозг продуктивно. Не трать время на сплетни.

Когда, здороваясь с ней, они тянули свое «хеллооооу», а затем обменивались многозначительными и осуждающими взглядами, мама не реагировала. Разве что выпрямляла свою и без того прямую, как у атакующей кобры, спину и поправляла свой строгий пиджак Прада. Казалось, мы с ней существуем в нашем собственном мире, в который не способен проникнуть ни один недостойный человек. Разве не должны так жить все маленькие девочки? Воспитываться на лошадиных дозах самоуважения?

Кухонные люди захихикали, как будто их пощекотали, и защебетали своими высокими голосами в ответ на неискреннее обаяние и комплименты относительно приготовленной ими тюремной еды. Долбаный Прекрасный Принц, лживый кусок дерьма. Я убью тебя, засранец. Хотя, если честно, я должна была признать, что пирог был необыкновенно вкусным, а хлеб мягким и нежным, с идеальным сочетанием розмарина и соли.

Но я отвлекаюсь.

Итак, у меня были сомнения и я не собиралась спешить уничтожать шансы на спасение, взывая к Кухонным людям. У меня не было никаких исходных параметров, никаких данных, никаких расчетов, и уж точно я не могла провести никакого сопоставительного анализа, чтобы оправдать подобную попытку.

Мои сомнения лишь усиливались соображениями относительно возможных особенностей акустики здания. Несмотря на то что до меня доносились их голоса, они вполне могли меня не услышать, особенно при работающих миксере и вентиляторе. Если они меня не услышат, он наверняка явится и заставит меня заткнуться. Я не только должна составить обоснованное мнение о Кухонных людях, мне также необходимо испытать свою тюремную камеру на предмет звукоизоляции. Возможно, громко топая, я и привлеку их внимание, но они могут подумать, что это делает он, и отреагировать с запозданием. Я могла начать топать и кричать и тем самым сообщить им о том, что здесь нахожусь я, пленница этого человека. Но даже если бы они меня услышали, мы, скорее всего, находились в очень уединенном месте. Так что они могли меня услышать и попытаться помочь, но нельзя было исключать и того, что он мог запросто застрелить и сбросить «в каменоломню» также и их. Я решила набраться терпения и запастись дополнительной информацией. Составь мнение о них, испытай акустику и убедись в том, что он не убьет их или не попытается это сделать, прежде чем кто-то придет мне на помощь.

Все эти сомнения заставили меня разработать «15» без участия Кухонных людей. Думаю, что большинство людей, оказавшись в моей ситуации, пошли бы на риск и стали колотить по полу, кричать и звать на помощь. Вполне возможно, это позволило бы им освободиться скорее. Но я не собиралась полагаться на случайность. В моем плане «15» слабых мест не будет, зато будет много уровней подстраховки. Я не собираюсь полагаться на выстрел наугад или на вероятность того, что кто-то придет мне на помощь, тем более что этот кто-то наверняка погибнет. Я должна действовать медленно, но наверняка.

* * *

На семнадцатый день снова приехали гости. Доктор, мистер Очевидность и, на этот раз, новый человек. Они появились у моей двери ровно в 13:03, согласно Преимуществу № 16 – моим радиочасам, которые я выставила по вечерним новостям по Преимуществу № 14 – телевизору. За восемь минут до их прихода мой похититель надел мне на голову наволочку, защипнул края вокруг шеи и длинным шарфом обмотал шею, чтобы закрепить результаты своих усилий. Бахрома шарфа коснулась моих пальцев, и я начала ее перебирать, чтобы снять нервное напряжение. С помощью ножниц он сделал в наволочке надрез – полагаю, чтобы мне было легче дышать. Затем он поднял мои руки над головой и крепко связал их, а также связал ноги, как клешни омара.

– Лежи спокойно и не двигайся. Молчи.

Он вышел.

Когда он вернулся, я успела лишь трижды сосчитать до шестидесяти. С ним вошли Доктор и мистер Очевидность. Но на этот раз с ними была еще и женщина. Она заговорила первой.

– Это она? – спросила женщина.

Да, «это она». Интересно, на эту гениальную мысль относительно моего пола ее навел огромный живот или гигантские сиськи? Я окрестила ее «миссис Очевидность», хотя заключение, что она замужем за мистером Очевидность, было несколько поспешным. Но даже если бы эти негодяи и не похитили меня и не собирались отнять у меня ребенка, моя мама все равно возненавидела бы этих людей и их тупые бессмысленные вопросы. У меня были свои собственные причины для ненависти.

– Давайте на него посмотрим, – произнесла она.

Мое сердце учащенно забилось. Колибри вернулась, но я взяла себя в руки с помощью дыхания тайцзы. И тут я услышала совершенно ужасный звук. Пол за дверью затрещал, как будто проваливаясь, и звук металлических колес, катящихся по широким сосновым доскам, возвестил появление чего-то тяжелого. Все молчали. Тяжелый предмет ударился о косяк двери, протиснулся в дверной проем и, прокатившись еще немного, остановился у изголовья моей постели. По полу мимо меня с шелестом скользнул конец не то веревки, не то шнура.

Мне показалось, что звучавшая по радио песня смолкла. На мгновение воцарилась тишина. Затем от электрической розетки у моих ног донесся царапающий звук. Ну да, им, должно быть, нужна розетка. Что бы они ни привезли, эта штука присвистнула и загудела. Видимо, какое-то устройство.

– Нужно подождать несколько минут, пока она прогреется, – произнес Доктор.

Они вышли из моей тюрьмы-больницы и начали шептаться в коридоре. Сквозь мешок на голове и гул загадочного устройства я почти не слышала, о чем они говорят. До меня доносились лишь обрывки фраз: «…приблизительно семь с половиной месяцев… слишком рано… синие… да, синие…»

Они снова всей толпой ввалились в мою камеру. У моих ног послышались шаги. Мужские руки развязали щиколотки, и на виду у всех этих посторонних людей, которых я даже не видела, стянули с меня брюки, затем трусы и раздвинули ноги в стороны. Я отбивалась изо всех сил, пиная того, кто стоял у меня в ногах, во что-то мягкое. Надеюсь, мне удалось попасть в пах.

– Расслабьте ноги, юная леди, или мне придется вколоть вам успокоительное. Рональд, иди сюда, подержи ей ноги, – произнес Доктор.

Я не могу допустить, чтобы меня усыпили, мне нужны данные. Я слегка ослабила сопротивление. Как только я это сделала, совершенно бесцеремонно, без предупреждения или извинений в меня ввели твердый пластмассовый стержень с теплым гелем. Он начал двигаться внутри меня.

Доктор держал ледяные, напоминающие паучьи лапы пальцы у меня на животе, нажимая в разных местах. Точно так же, только по совершенно другим причинам, целыми днями делала я. Черное зло в противовес чистой любви.

– Вот здесь, вот этот маленький изгиб, это пенис. Совершенно определенно мальчик, – говорил Доктор.

УЗИ. Я так сильно хотела увидеть своего малыша, что у меня к глазам подступили слезы, увлажнив мешок на моем лице.

– Это сердце. Очень крепкое. Очень, очень крепкое. Мальчик здоров. Он весит сейчас около трех фунтов, – продолжал Доктор.

Но пару Очевидность все эти подробности, похоже, не интересовали.

– Вы уверены, что у ее родителей тоже синие глаза и светлые волосы? – поинтересовался мистер Очевидность.

– Абсолютно.

– А у отца этого ребенка тоже?

– Мы не можем наверняка знать, кто отец, но полагаем, что это ее парень. Если это юноша, с которым мы видели ее за пару дней до того, как ее изъять, то он тоже синеглазый блондин.

– Я возьму ребенка, только если у него будут светлые волосы и синие глаза, – заявила миссис Очевидность. – Туземному малышу в моем доме не место.

Она засмеялась, хотя было абсолютно ясно, что она не шутит.

– Это ваше право, у нас очередь из клиентов. Но за вами право первого выбора. Особенно с учетом того, что случилось с последней девушкой.

– Вы просто дайте мне белокурого малыша с синими глазами, – ответила миссис Очевидность, поперхнувшись очередным самодовольным смешком.

Поскольку переключатель любви к моему ребенку совершенно определенно находился в положении «Вкл.», у меня все оборвалось внутри. Он здоров. Он сильный. Он весит три фунта. Они хотят его забрать. Если его не заберут они, это сделают другие люди. Его сердце бьется хорошо. Он весит три фунта. Ей не нужен туземный малыш. Его сердце бьется хорошо.

Эта беседа только придала мне решимости. Решимости, в которой я не нуждалась. Она подхлестнула и укрепила мою ярость. Она ее подпитала и возвела вокруг нее защитные укрепления. Я думаю, сам Господь Бог развел бы своими божественными руками в знак поражения, столкнувшись с такой абсолютной и потусторонней ненавистью, как моя. Мое стремление сбежать и осуществить кровавое возмездие стало неукротимым. Ярость выжгла слезы на моих глазах. Я запеленговала этих ни о чем не подозревающих кретинов, и в жестокости планов со мной осмелился бы потягаться лишь сам Дьявол, но и он наверняка бы проиграл. Я сама превратилась в дьявола. Если бы Сатана был матерью, то он наверняка был бы именно таким, как я.

Посетители зашаркали к выходу.

– Рональд, оставь эту штуковину здесь, – произнес Доктор. – Нет никакого смысла таскать ее туда-сюда. К этой пациентке мы больше не придем. То есть, я хотел сказать, пока у нее не отойдут воды. Звони только в случае проблем.

Комната опустела. В ней остался только мой тюремщик, Рональд.

Наступила мгновенная тишина, момент абсолютного спокойствия, после чего он шагнул ко мне и снял наволочку.

Рональд, которого я попытаюсь в своем повествовании не называть по имени, чтобы продемонстрировать всю степень моего презрения, развязал путы. На долю секунды его физиономия показалась мне знакомой до мелочей, наскучившей, как собственные родители. Это чем-то напомнило ситуацию, когда гостившая у нас Нана уезжала, оставляя меня наедине с родителями, и меня охватывало безразличие – все вокруг было знакомым до тошнотворности. Но можете не волноваться – этот момент быстро миновал, сменившись непостижимой глубины ненавистью. Именно это мне и было нужно. Это была эмоция, позволявшая разрабатывать план побега и мести. Схватив свое нижнее белье и джинсы, я натянула их.

Он начал сматывать шнур ультразвукового устройства, а я сидела на кровати и смотрела на него, скрестив на груди руки. Когда наши взгляды встретились, я даже не моргнула. Ты за все поплатишься, Рональд. Вот увидишь. Теперь я знаю, как тебя зовут, ублюдок. Мои глаза были не синими, а красными – алыми, налившимися кровью, яростно-алыми.

– Какого хрена ты так на меня смотришь, чокнутая сука? Не смотри на меня!

– Да, сэр.

Я опустила подбородок, но цвет своих глаз менять не стала.

Он ушел.

Я снова принялась за работу. Ультразвуковой сканер (Преимущество № 21), удлинитель к ультразвуковому сканеру (Преимущество № 22), шарф с бахромой (Преимущество № 23)…

Глава 4

Спецагент Роджер Лиу

Во время учебы в университете Святого Иоанна в Квинсе я посещал драматическую студию и играл в ночных спектаклях, сценарии которых писали старшекурсники Нью-Йоркского университета, также выступавшие в роли режиссеров. Они в поте лица трудились в скверно освещенных и расположенных на задворках театрах ради возможности представить свою работу в надежде на то, что кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь, например какой-нибудь критик, случайно забредет туда ночью и обратит внимание на их шедевр.

Режиссеры-любители охотно давали мне роли, поскольку я полукровка. Мой отец вьетнамец, а мать уроженка Рочестера, штат Нью-Йорк, и внешне я представляю собой идеальное смешение азиатских и американских черт, хотя внутренне на девяносто девять процентов являюсь американцем. Один процент я отношу на счет того, что раз в месяц по настоянию отца мы едим фо.

Так я и познакомился со своей женой, Сандрой. Она тоже была членом драматической студии университета Святого Иоанна, и она играла на Манхэттене, хотя тоже в полуночных спектаклях. После занятий мы съедали сэндвич с тунцом и на метро ехали в центр. Мы были влюблены и счастливы. Я специализировался на уголовном праве, которое выбрал только для того, чтобы порадовать родителей. Хотя, возможно, подсознательно я смирился с путем, определенным для меня давным-давно.

Случайно, а может, меня подтолкнула к этому Сандра или, возможно, я осознал, что мне нужна работа, чтобы содержать себя и свою подругу, а затем и невесту, я подал заявление на работу в ФБР. Да, конечно, так все и было. Будем считать, что это и было основной причиной, и не будем копать слишком глубоко.

Если бы только результаты моего тестирования не оказались настолько хороши или я не унаследовал бремя «феноменальной памяти»… не исключено, что я страдаю легкой формой гипертимезии… что, собственно, и представляет собой по-настоящему хорошую память и что опытные агенты способны унюхать мгновенно и издалека. Если бы мое зрение не было лучше, чем у летчика-истребителя. Если бы я только делал вид, что учусь, подобно остальным участникам ночных спектаклей и их постановщикам, возможно, федералы и не обратили бы на меня внимания. Возможно, я не был бы так несчастен. Возможно, мы с Сандрой были бы счастливее, живя в запустении театрального хаоса.

Итак, пятнадцать лет спустя я оказался в ФБР, как если бы в день поступления в штат бюро меня поместили в камеру, искривляющую время.

А заодно лишающую жизнь радости и смеха.

Когда стекло, сквозь которое ты смотришь на жизнь, предлагает сюрреалистическое восприятие, ты можешь считать жизнь довольно занятной штукой. Сандра до сих пор сберегла свое сюрреалистическое стекло, и, храни ее Господь, она не проклинала и не оплакивала того, что я утратил способность смотреть на жизнь с юмором. Вместо этого она безуспешно пыталась вытаскивать мужа из бесконечных депрессивных состояний, описывая то, чего я уже не видел. «В самом деле, дорогой, присмотрись получше. Разве ты не видишь…» Тем не менее пятнадцать лет спустя я снова сидел в небольшом периферийном отделении ФБР, изучая ничтожные ниточки и улики в деле о похищении беременной девушки-подростка. И Сандра была не единственной женщиной в моей жизни. У меня была напарница, которую я буду называть «Лола» с тем, чтобы скрыть ее истинную личность по причинам, которые я упомяну позже.

В некоторых делах зацепок нет вовсе, в некоторых их полно; есть дела с парой неплохих зацепок, из которых удается вытянуть новые зацепки, а есть такие, в которых зацепка хорошая, но только одна, и стоит огромных усилий превратить ее в нечто стоящее. В деле Дороти М. Салуччи была одна хорошая зацепка – автофургон, и для того, чтобы она хоть куда-то привела, требовались огромные усилия. Черный низкий кед «Конверс» вообще уликой не являлся. Как я мог найти девушку, располагая ее обувью? На ней не было ни отпечатков пальцев, ни брызг крови похитителя. Кед был абсолютно бесполезной для меня вещью. Я бросил усилия на поиски фургона, просматривая все без исключения видеозаписи со всех без исключения камер слежения в ее городе и во всех окружающих городках, а также всех пунктах оплаты на шоссе. Я как одержимый изучал эти записи, всматриваясь в каждый кадр, не упуская ни малейшего движения.

На восьмой день мне наконец-то удалось засечь бордовый фургон «Шевроле ТрансВиста» выпуска 1989 года, с номерами Индианы, ползущий крадучись, как змея, через пункт сбора пошлины. Любительница «Верзил» подтвердила мою находку.

– Точно. Это определенно он, – заявила она.

Мне удалось добиться, чтобы в штаб-квартире выделили еще двух человек, и подключить их к просмотру всех видео с окружающих шоссе с целью установления дальнейшего маршрута фургона. Тем временем, изучая списки зарегистрированных в Индиане автомобилей, моя напарница, которая была на два звания ниже меня, а следовательно, являлась моей подчиненной, обнаружила четырнадцать «Шеви ТрансВист», зарегистрированных в штате с конца восьмидесятых по начало девяностых годов и соответствующих параметрам наших поисков.

Я упомянул свое старшинство над напарницей только смеха ради, поскольку сама она считала мою должность не заслуживающей внимания и ставила себя выше меня и, готов поклясться, выше самого Господа Бога. Как я уже говорил, мы будем называть ее Лолой.

Независимо от статуса регистрации (а она бывает действительной, отозванной или истекшей) мы были намерены проверить адреса, связанные с каждой из них. Эта задача вынудила нас исколесить всю Индиану, часть Иллинойса и Милуоки и даже заглянуть в Огайо, всякий раз сталкиваясь с тем, что владельцы фургона либо уехали в отпуск, либо переехали, либо вообще продали данное транспортное средство. Каждого из бывших и нынешних владельцев фургонов необходимо было проверить и опросить, внимательно следя за их поведением, проверяя их алиби и осматривая жилище.

Один из владельцев такого фургона умер.

Один из владельцев месяцем ранее разбил авто вдребезги во время лобового столкновения с автомобилевозом, полным «Порше-911». Он даже газетные вырезки нам показал, посмеиваясь:

– Чертовы «порше». Ненавижу эти машинки. Как можно вывозить в этих игрушках мусор или покупать щебень?

Один из владельцев отказывался впустить нас в дом для осмотра, но затем, после наших уговоров и совещания со своим адвокатом, согласился. Когда мы вошли, он начал суетливо поправлять горшки с цветами. Вот идиот! Да мне наплевать на твою Мэри Джейн[5], – думал я. – Я ищу похищенную девочку.

Восемь владельцев были самыми обычными людьми. То есть я хочу сказать, что никто из них не вызвал у нас ни малейших подозрений. Более того, они показались мне чуть ли не клонами друг друга. Полагаю, что у каждого из них были какие-то значимые черты и признаки, но мое восприятие следователя свалило их всех в одну кучу – невиновные женатые пенсионеры. Они также были очень добры. Почти все жены расплакались, узнав о нашей миссии, и пнули или ударили рукой свой фургон, как будто наказывая его за родство с автомобилем похитителя. Все они также косились на Лолу, неизменно маячившую у меня за спиной и чуть поодаль. Их взгляды, казалось, говорили: «Чего это она на нас таращится?»

Как всегда в подобных случаях, нам не удалось найти одного из владельцев. У него не было официального места работы, и никто из соседей не знал, куда он подевался. Он должен был находиться в маленьком городке неподалеку от Нотр-Дама. Он жил в довольно большом белом доме, к которому вела двухсотфутовая грунтовая дорожка, обсаженная с обеих сторон соснами. В заросшем травой поле позади дома возвышался огромный красный хлев, впрочем, совершенно незаметный с дороги. Естественно, этот парень немедленно возбудил мой интерес. Соседи подтвердили, что когда-то видели его в бордовом фургоне, но не могли сказать наверняка, когда это было.

– Он часто уезжает, но мы не знаем куда.

Я дал соседям свою визитку и попросил позвонить, если мужчина появится. Лола разыскала местного судью и громко забарабанила в его дверь, когда он ел свою яичницу-болтунью. Хотя меня рядом не было, мне нетрудно представить себе эту сцену. Она нависала над Его честью, пока он подписывал ордер на обыск, а затем прихватила с его тарелки намазанный маслом тост – в качестве компенсации за необходимость спрашивать разрешения у людей, которые, по ее мнению, находились ступенью ниже Ее собственного Закона.

– Мы должны иметь возможность вламываться куда захотим, разыскивая этих детей, – заявляла она, и в этом я был с ней согласен.

К черту право на конфиденциальность и нормы отправления правосудия. Все это тормозило нашу работу. Но при чем тосты несчастного судьи?

И представьте себе, не успели мы получить ордер, как нам позвонил сосед.

– Он вернулся. Но у него черный пикап. Насколько я могу судить, никакого фургона у него нет.

Мы помчались по узким дорогам, окаймленным глубокими сточными канавами и длинными полями, чтобы вернуться к своему подозреваемому. Всю дорогу мы с Лолой держали окна опущенными, вдыхая очищающий аромат покрытой росой травы и слушая журчание ручьев. Индиана. Индиана, Индиана, отними меня у нее, оставь меня здесь, среди пшеницы, лунного света и ее призрачного лица. Индиана, Индиана. Несколько пустых качелей наскрипывали эту убаюкивающую песню в ритм одинокому ветру полей.

Мы поздоровались с загадочным подозреваемым на подъездной дорожке, где он нас ожидал. Его предупредили. Дружный поселок. Он был одет в вылинявший джинсовый комбинезон и обут в рабочие ботинки с металлическими носками. Из приподнятого уголка рта свисала трубка.

– Бойд, – уточнил он, когда я спросил, имею ли я дело с Робертом Мак-Гвайром. – Меня назвали Робертом, но мама всегда зовет меня Бойдом.

Бойд был фермером и разводил кур.

После того как мы представились и предъявили жетоны, Бойд пригласил нас в дом. Когда мы вошли, он погасил трубку и положил ее на березовый карточный столик на веранде.

– Только гостям можно курить в доме, так что закуривайте, мистер Лиу, если вы курите. Мама всегда так и говорит: только гости имеют право курить в твоем доме.