– Рёко Куондзи.



Наконец я пробудился от сна.

Моя жена удивленно округлила глаза и сказала:

– Тацу-сан, – она всегда называла меня так, когда мы были наедине, – пожалуйста, объясни толком: кто такая эта Куондзи? – В ее голосе послышалось подозрение.

Услышав имя «Куондзи», произнесенное моей женой, я почувствовал сильное смущение, хотя и сам не понимал почему. Я уклончиво пробормотал что-то, похожее на извинение.

Моя жена Юкиэ была младше меня всего на два года, то есть ей было двадцать восемь или двадцать девять лет. Я совершенно безразличен к возрасту – я и свой-то собственный называю неуверенно. Юкиэ, впрочем, выглядела старше своих лет. Полагаю, про нее можно было сказать, что она выглядела «остепенившейся», но в действительности виной всему, думаю, была ее тяжелая жизнь. Она часто уставала. Когда мы впервые встретились, Юкиэ была девочкой восемнадцати или девятнадцати лет, так что это не бросалось в глаза, но в последнее время я все чаще видел ее вымотавшейся и измученной. Торакити намедни расточал ей комплименты, и действительно, временами я все еще бывал заворожен ее красотой, но в другое время ее внешность казалась мне самой заурядной. Это были те самые моменты, когда Юкиэ была ужасно уставшей, так что я всегда чувствовал некоторую свою ответственность.

Сейчас жена тоже выглядела уставшей.

– Ты не ребенок, чтобы продолжать видеть сон, уже проснувшись, – сказала она со смехом и налила мне чашку горячего чая бантя[77].

Искренний смех моей жены всегда приводил меня в чувство. Но все же в то утро даже с веселыми морщинками, собравшимися в уголках ее глаз, она выглядела осунувшейся и изможденной.

– Скажи мне, Тацу-сан, чем ты в последнее время занят? Ты каждый день куда-то уходишь и с каждым днем выглядишь все хуже и хуже.

– Что? – возразил я. – Это же не история про Пионовый фонарь или что-нибудь в этом роде. Не стоит беспокоиться. Я собираю материал для нового романа.

На самом деле это действительно походило на известную историю XVII века про Пионовый фонарь, в которой мужчина влюбляется в прекрасную женщину и проводит с ней ночь, чтобы наутро обнаружить, что занимался любовью со скелетом. Не в силах избавиться от чар и понимая, что с каждой ночью силы оставляют его, он окружает себя защитными талисманами и заклинаниями, чтобы защититься от призрака, но однажды забывает о них – или, в другой версии истории, его предают, – и впоследствии его мертвое тело обнаруживают в могиле в обнимку с костями его призрачной возлюбленной.

Однако по какой-то мне самому не ясной причине я не рассказал моей жене об этом деле. Не потому, что я не хотел волновать ее, – скорее, я испытывал из-за всего этого чувство некоей стыдливости.

Но все же, что это был за кошмар, который я только что увидел? Сколько ни старался, я не мог заставить себя вспомнить никаких подробностей, но я был практически уверен, что видел Рёко Куондзи. Теперь, хотя всего лишь за мгновение до того, как сесть на эту подушку, я пребывал во сне, воспоминания о нем казались такими расплывчатыми и зыбкими, словно это произошло столетие назад. Конечно, я мог быть уверен, что все это ничего не значило, поскольку накануне Кёгокудо с легкостью развеял последние остатки мистического тумана, окутывавшего сновидения. Но все же еще некоторое время я не мог избавиться от отголосков этого сна.

К счастью, Юкиэ была не из тех жен, которые любят поговорить с мужем о его работе, так что в то утро я смог покинуть свой дом без дальнейших объяснений. Я не мог заставить себя избавиться от ощущения, что каким-то образом обманываю ее или утаиваю от нее что-то, но решил об этом не беспокоиться – ведь, в конце концов, я ей не изменял.

Однако, хотя мне и удалось ускользнуть из дома беспрепятственно, – едва выйдя на улицу, я тотчас оказался в несколько затруднительном положении, поскольку совершенно не представлял себе, как добраться до квартала Дзосигая. С тех пор как я ездил в район Тосима на северо-западе города, прошло много лет, и я не мог припомнить, чтобы когда-нибудь бывал там со времен той студенческой поездки с друзьями на праздник в храм Кисимодзин. Даже до войны это место не произвело на меня хорошего впечатления. Там находилась лечебница для душевнобольных в Сугамо, и еще тюрьма. Кроме того, там были сплошные кладбища. Такое у меня сложилось впечатление.

Конечно, был еще университет Гакусюин в Мэдзиро, в южной части района – прекрасное частное образовательное заведение, открытое в эпоху Мэйдзи специально для потомков японской аристократии, – а в Икэбукуро находился университет Риккё; но ни одно из образовательных учреждений никогда не занимало сколько-нибудь заметного места в моем мысленном образе Тосимы.

Вдобавок к этому во время войны район сильно пострадал от бомбежек – я слышал, что он практически полностью сгорел. А из его пепла восстали черные рынки. Они разрастались и процветали, подобно сорнякам на плодородной выжженной земле, один за другим возникали из-под обломков, пользуясь кратким периодом, пока еще не восстановились закон и порядок. Я слышал, что во времена их расцвета по всей стране насчитывались десятки тысяч таких мест.

Черные рынки были мне ненавистны. Полное отсутствие порядка, грубый гомон буйной толпы: каждый стремится самоутвердиться, взяв верх над другими, борясь за свое право выжить в этом клокочущем хаосе, – все это вызывало во мне отвращение. По этой причине я ни разу в жизни не посещал черный рынок.

Конечно, некоторые утверждали, что подобные рынки были единственным местом, где можно было увидеть изначальную природу и силу человека. Возможно, они и правы. Без жизненной энергии черных рынков наше нынешнее экономическое восстановление было бы невозможным. Но все же мне все это казалось не вполне человеческим… впрочем, я и сам не мог сказать, что значило для меня «жить по-человечески».

Во время войны мы отнимаем чужие жизни против нашей собственной воли и желания. Можно сказать, что на поле боя нет ничего человеческого. Однако если мы предполагаем, что людьми нас делает то, что отличает нас от животных, то постоянно повторяющаяся противоестественная бойня и жестокие убийства себе подобных в войнах должны называться человеческими. Эти размышления приводили меня к мысли, что я на самом деле не понимаю, что вообще значит быть человеком. На поле боя я всегда дрожал от страха смерти, как бездомная собака, и именно это, полагаю, было моим самым человеческим поступком.

Сущность моего отвращения к черным рынкам заключалась не в чувстве отчужденности, которое мог бы испытывать иностранец, оказавшийся в непонятном ему мире, и не в страхе маленького животного, тонущего в бездонной трясине. Эта ненависть коренилась в тревожном предчувствии, что стоит мне прийти в этот маргинальный мир, как таящаяся внутри меня самого тьма может каким-то образом проявиться. Именно это предчувствие и заставляло меня держаться от них подальше.

Я знал, что ношу в себе собственную противоположность. Аморальность. Жизненную силу, которая питает извращенную склонность к тьме. Я хотел накрыть ее крышкой и спрятать подальше. Черные рынки и все в этом роде привлекали меня – так же, как свет лампы влечет к себе ночных мотыльков, – поэтому я изо всех сил избегал подобных мест, – просто чтобы жить своей обыденной жизнью с собственным черным рынком, надежно запечатанным в глубине моей души.

Сразу после окончания войны черные рынки попали в поле зрения властей и были объявлены вне закона, однако это, напротив, привело лишь к стремительному усовершенствованию их подпольных методов. В частности, рынки в Икэбукуро, казалось, лишь уходили тем глубже, чем большее административное давление на них оказывалось. Так что постепенно район Икэбукуро стал для меня особенным местом, к которому мне было существенно труднее приблизиться, нежели к Уэно или Симбаси. В результате направление района Тосима казалось мне несчастливым и подобным дьявольскому направлению кимон[78] в представлениях даосов, так что я упорно продолжал избегать его любой ценой.

В прошлом году черный рынок в Икэбукуро наконец исчез. Хотя следы этой тьмы еще не были окончательно уничтожены, я слышал, что сейчас перед станцией заканчивали строительство аккуратной и чистой площади. Так что у меня больше не было причин избегать этого места.

Неуверенный в том, каким транспортом мне следовало воспользоваться, чтобы добраться до моего пункта назначения, и даже не вполне представляя себе нужное направление, я шел к станции, когда на остановке рядом со мной весьма кстати остановился автобус. На табличке спереди было написано: «Университет Васэда».

Университет Васэда располагался примерно в том же направлении, куда мне было нужно, так что я сел в автобус.

Внутри было довольно много пассажиров. Немного поколебавшись, я решил спросить пожилого мужчину, сидевшего на первом ряду, как мне лучше добраться до Дзосигая. Сначала он, казалось, немного растерялся, но затем любезно объяснил мне дорогу. Этот автобус, как выяснилось, был не самым лучшим способом туда доехать.

Я последовал совету мужчины и на станции Васэда пересел на трамвай «Тодэн»[79]. Эта часть города не слишком сильно отличалась от привычных мне улиц Накано, но мне не очень нравился здешний рельеф. Вместе с тем я почему-то находил привлекательным пейзаж.

«Интересно, какое впечатление я произвел на пожилого пассажира в автобусе?»

Почему-то это очень меня заботило.

С самого детства я не мог преодолеть беспричинного ощущения неполноценности, возникавшего у меня в присутствии других людей. Нет, скорее, это было не ощущение неполноценности, но чувство какой-то давящей обреченности и вынужденного смирения перед судьбой. Был даже период, когда я страдал от нелепой и дикой фантазии, будто я был сумасшедшим, а окружающие, испытывая ко мне жалость и сострадание, говорили со мной с осторожностью. Возможно, это было пугающе негативным способом психологической самозащиты. Когда мои родители или мои учителя ругали меня, я всегда думал – как могут они ругать сумасшедшего? «Разве они не видят, насколько я жалок? Разве у них не находится ко мне хоть капля сострадания?» – спрашивал я себя. В другие моменты я думал: «Ведь я сумасшедший; что им еще остается, кроме как ругать меня?» От этих мыслей мне становилось легче – вот почему я так любил свои бредовые заблуждения, предпочитая их более реалистичному взгляду на человеческое общество. Однако в какой-то момент понял, что мое бегство от действительности в конечном счете вело меня в тупик, потому что бо́льшую часть своего времени я посвящал бесплодным раздумьям о том, действительно ли я странен и правда ли отличаюсь от всех окружающих, и был вынужден проводить день за днем в тревоге.

По этой причине моя повседневная жизнь была постоянно наполнена беспокойством и чувством неловкости. Я всегда начинал волноваться, стоило чужому взгляду обратиться ко мне. Из-за этого я испытывал трудности в общении и не умел искать расположение собеседника. Я был в состоянии достичь лишь внутренней гармонии и быть в ладу с самим собой – но, куда бы ни пошел, для внешнего мира я оставался чужаком. Из-за этого я оборвал все мои связи с окружающими, найдя спасение в защитной скорлупе депрессии. И лишь благодаря усилиям Энокидзу, Кёгокудо, других моих друзей и, конечно, моей жены эта скорлупа была в конце концов сломана.

«Тот пожилой мужчина в автобусе – подумал ли он обо мне как о нормальном человеке?»

Мне вдруг пришло в голову, что эта ситуация уже случалась со мной когда-то давным-давно.

Трамвай остановился у храма Кисимодзин.

Я точно бывал здесь раньше. Но хотя я помнил об этом, абсолютной уверенности у меня не было. Бо́льшая часть района была перестроена после бомбежек – очевидно, из-за этого я не мог его узнать.

Рёко Куондзи сказала, что клиника находится с восточной стороны храма Хомёдзи. Я не знал, было ли «Хомёдзи» другим названием храма Кисимодзин. Сейчас я удивлялся своей вчерашней нетерпеливости. Неужели я действительно думал, что смогу распутать это дело? Только теперь, уже приехав сюда, я впервые испытал сожаление. Пока я ехал в трамвае, события вчерашнего дня казались мне такими же туманными и нечеткими, как мой странный утренний сон.

Но все это не было сном. Когда я прибыл на наше условленное место встречи – территорию храма Кисимодзин, – Ацуко Тюдзэндзи уже была там, ожидая меня – беспомощного помощника детектива.

– Сэнсэй!

На Ацуко была серая охотничья шапка c узором «гусиные лапки» и такой же расцветки брюки с кожаными подтяжками, как у мальчика-подростка. Однако высовывавшиеся из закатанных рукавов белой рубашки изящные запястья делали ее одновременно странно похожей на маленькую девочку, отчего складывалось несколько загадочное общее впечатление.

– Простите, что уговорила вас взять меня с собой, – сказала она и склонила голову – одновременно беспечно, как мальчик, и скромно, как девушка.

– Тебе удалось увильнуть от твоего пугающе проницательного брата? Он ничего не заподозрил? – спросил я так, будто мы были любовниками на тайном свидании. Отчего-то в тот самый момент, когда я увидел ее лицо, беспокойство и сожаление, терзавшие меня изнутри, немедленно меня покинули. Весь мой путь от дома сюда представлялся мне теперь лишь призрачным сном.

В одно мгновение я сегодняшний вновь обрел связь с собой вчерашним.

Ацуко показала язык и сказала, что он ее раскусил.

– Сразу после того, как вы ушли, сэнсэй.

– Он что, видит всех насквозь? Если это действительно так, то его трудно одурачить… Он тебя ругал?

– Всё в порядке, – сказала она, по-девичьи рассмеявшись, и беззаботно кивнула. – И, сэнсэй, у меня для вас сообщение.

– От Кёгокудо?

«Что на этот раз?» – мысленно спросил я себя.

– Он сказал мне передать вам, что нужно поискать дневник и любовное письмо.

– Это что, какая-то загадка? Почему он ничего не может сказать напрямую?

– На самом деле мне показалось, что он и сам не особенно хорошо помнит все обстоятельства дела. Но он сказал, что уверен, что Фудзимаки-сан написал любовное послание. И что вы можете что-то об этом знать.

Я не представлял, что он имел в виду.

– Да, и еще он сказал, что Фудзимаки-сан всегда как одержимый вел свой дневник; если эта его привычка сохранилась, то, возможно, имеются и недавние записи.

– Что ж, если подобная вещь действительно существует, то это важный ключ… Я уверен, что он не писал ничего в ночь своего исчезновения, но все, что предшествовало этому, могло бы пролить свет на произошедшее.

– Но если б Фудзимаки-сан планировал исчезнуть, вы думаете, он оставил бы подобное свидетельство? Вдобавок мой брат сказал, что если мы найдем какие-нибудь дневники, то должны искать тот, что был написан примерно двенадцать лет назад – именно он важен. Что все это может значить?

– Если даже ты, его сестра, не понимаешь этого, то я и подавно.

Чтобы не продолжать разговаривать стоя, мы прошлись по территории храма и нашли в углу забытую кем-то скамейку, на которой и устроились, чтобы дождаться Энокидзу. Договоренность была встретиться в половине первого, и до этого времени оставалось еще пять минут.

Хотя день был не праздничный, вдоль дороги, ведущей к храму, стояли несколько работавших ярмарочных палаток. Мы также видели людей, пришедших помолиться, но чайный домик был закрыт и на территории было поразительно тихо.

– Я слышала, что этот район жестоко пострадал во время авианалетов, но это место, по всей видимости, избежало пожаров.

– Вот как?..

– Только взгляните на эти дзельквы[80] по обе стороны храмовой дороги – на вид все они довольно старые. Такое ощущение, что вот это дерево стоит здесь уже по крайней мере несколько столетий.

Действительно, могучие деревья с пышными кронами не могли бы вырасти здесь за пять или шесть лет.

Послышался крик сорокопута – сейчас для них был не сезон.

– Как думаете, Энокидзу-сан придет? – неожиданно спросила Ацуко.

Честно признаться, меня это тоже заботило.

– Я думаю, что, как сказал Кёгокудо, нам не следует слишком на него полагаться. Подождем до без двадцати час, и если он не придет к тому времени, нам придется пойти в клинику без него. Нельзя заставлять нашу клиентку ждать.

Я был примерно наполовину уверен, что он не явится. Естественно, в условленное время детектив не появился. Затем часы показали двенадцать сорок. В ту самую секунду, когда мы уже поднимались со скамейки, чтобы двинуться в путь, у входа на территорию храма внезапно раздался ужасный грохот и скрежет. До того момента было слишком тихо, так что, не понимая, что это за звук, мы рефлекторно обернулись в сторону, откуда он исходил.

Какой-то мужчина, одетый в точности как пилот американских вооруженных сил, спрыгнул с лежавшей посреди дороги черной глыбы и теперь стоял подле нее.

– Ой, это же Энокидзу-сан, сэнсэй!

– Что?..

Мужчина принялся пинать черную глыбу ногами.

Пока пожилые монахи, сидевшие в ярмарочных палатках, и немногочисленные посетители храма издалека с удивлением наблюдали за происходящим, мы поспешили к предмету всеобщего внимания.

Это был Энокидзу, яростно пинавший нечто, что при ближайшем рассмотрении оказалось завалившимся набок мотоциклом с большой коляской. Мой друг попеременно выкрикивал ругательства вроде «срань!» и «дерьмо!».

– Эно-сан, что ты творишь?!

Заметив нас, Энокидзу прекратил пинать мотоцикл.

– А-а! Вы пришли! – воскликнул он и помахал нам рукой. – А я думал, кто это с тобой, а это, оказывается, Ацу-тян… Хорошенькая, как и всегда.

– Прошу прощения, я попросила сэнсэя позволить мне пойти с вами. Я не помешаю?

Энокидзу громко расхохотался.

– Помешаешь? О чем ты говоришь? Я уже трижды за это утро помышлял повеситься от одной только мысли о том, что мне придется пойти в какую-то мрачную клинику на пару с этим обезьяночеловеком. А если б вместо тебя явился Кёгокудо, то это мог бы быть самый мрачный день на моей памяти, – но тебе, Ацу-тян, я готов оказать самый радушный прием. Что касается тебя, Сэки-кун, если хочешь, ты можешь прямо сейчас вернуться домой, – жизнерадостно добавил он.

Я сердито посмотрел на Энокидзу. Удивительно, но на его лице не было ни малейшего следа вчерашней меланхолии. Он казался совершенно другим человеком – и нисколько не был похож на детектива. Как ни посмотри, он походил на летчика-истребителя. Если это, как и вчера, тоже было результатом его двухчасовых раздумий над тем, как должен выглядеть настоящий детектив, то критерии его суждений были явно абсурдными.

– Что ты тут устроил, Эно-сан? Что это такое?

– Вот эта штука, Сэки-кун, называется коляской. Благодаря ей на одном мотоцикле можно ехать вдвоем.

– Я… я вовсе не об этом тебя спрашиваю, – пробормотал я.

Ацуко Тюдзэндзи начала тихонько смеяться.

– Что, в самом деле? Ты ведь наверняка помнишь тот случай, когда парень из военной полиции едва не переехал меня на своем джипе. В общем, он – кажется, его фамилия была Хэйс или что-то в этом роде – в качестве извинения подарил мне этот армейский мотоцикл. Я долго на нем не ездил, так что он совершенно перестал заводиться, но сегодня утром я его починил, и все шло отлично, пока я не добрался сюда. Теперь он снова заглох.

– Почему именно в этот день тебе нужно было приехать сюда на подобной штуке?

– Я подумал, что так будет быстрее… Кстати говоря, нам нужно двигаться. Вперед, в клинику!

Сказав это, Энокидзу зашагал по дороге, представления не имея, куда нам нужно идти.

– Эно-сан, – окликнул я его, – а что с твоим мотоциклом? Его ведь украдут!

Детектив развернулся ко мне и улыбнулся:

– Ты ошибаешься. С этого самого момента любой человек, который сядет на этот мотоцикл и поедет на нем домой, будет не тем, кто его украл, но тем, кто его подобрал. Потому что я только что попросту его выбросил.

Он снова рассмеялся. Ацуко Тюдзэндзи и я одновременно пожали плечами и тряхнули головами, как делают в таких случаях иностранцы.

По словам Ацуко, буддийский храм Хомёдзи и синтоистский храм Кисимодзин были отдельными зданиями и официально Кисимодзин располагался на территории храма Хомёдзи. Однако буддийский храм и Кисимодзин находились друг от друга на довольно значительном расстоянии. Более того, между ними было разбросано несколько рощ и частных домов, из-за чего сложно было определить, где заканчивалась храмовая земля и начинались частные владения. Еще – опять же по словам Ацуко Тюдзэндзи, которая, судя по всему, просто повторяла слышанное ею от Кёгокудо, – с восточной стороны храма, где находилась клиника Куондзи, также должно было располагаться большое кладбище.

Кладбище Дзосигая было одним из семи кладбищ, учрежденных в Токио в 1872 году в эпоху Мэйдзи, и занимало площадь более 95 тысяч квадратных метров[81]. Скорее всего, это было то самое кладбище, чей туманный образ возникал у меня в сознании, когда я думал про район Тосима и о котором говорила Ацуко Тюдзэндзи.

Дорога к храму петляла и путалась среди деревьев, отчего возникало ощущение, будто мы пробираемся по лабиринту, который, как я теперь не сомневался, заканчивался прямо посреди кладбища. Отчего-то мысль о том, чтобы прямо сейчас идти на кладбище, внезапно показалась мне крайне отвратительной, и я почувствовал, как мои ноги словно становятся тяжелее.

Но до того как достигли кладбища, мы обнаружили на нашем пути густые заросли из разнообразных деревьев, окружавшие храм и полностью загораживавшие проход.

– Мы как будто оказались в настоящем лесу, – сказал я. – Если там, впереди, кладбище, тогда клиника должна быть в городе – за домами на другой стороне.

Через дорогу от леса находились несколько частных домов и узкая торговая улица, вдоль которой выстроились ряды магазинов. Если б мы не свернули к ним и продолжали идти в обход через лес, то спустя некоторое время наверняка оказались бы посреди того огромного кладбища. Я был в этом практически уверен.

Но Энокидзу не обратил на мои слова никакого внимания, продолжив идти вперед.

– Эно-сан, эта дорога ведет прямиком к могилам. Ацуко-тян разве только что не сказала, что кладбище огромно? Оно должно занимать всю восточную часть храмовой территории.

– Та дама ясно объяснила, что клиника находится на восточной стороне. Не говори мне, что ты забыл инструкции, которыми она любезно нас снабдила, мой обезьяноподобный друг. Я думаю, нужно верить человеку, который здесь живет, как ты считаешь?

– Верить, говоришь? Да ты ее даже не слушал, Эно-сан.

– Зная о твоей хронической забывчивости, я расспросил Кадзутору. Смотри, вон там есть проход.

В плотных зарослях был просвет, через который вело узкое ответвление дороги, по которой мы шли.

– Говорю же тебе, там, за поворотом, – кладбище.

«А я ни за что не пойду ни на какое кладбище», – почему-то подумал я.

Я был уверен, что прямо за поворотом раскинулось громадное поле смерти. Мне представился пустынный пейзаж и унылые ряды надгробий.

– Ой, до чего ты упрямый, Сэки… Ты что, испугался?

«Может быть, и так».

– Здесь нет никаких могил, сэнсэй! – крикнула Ацуко. Я думал, что она идет сразу за нами, но девушка каким-то образом проскользнула вперед и уже была на той узкой дорожке. – Могилы находятся на холмах за железнодорожными путями. Здесь только деревья и дома.

«Неправда. Здесь только и есть, что могилы, тюрьмы и лечебницы для умалишенных».

– Сэки, Сэкигути! Возьми себя в руки, – сказал Энокидзу, хватая меня за руку и таща к той запретной тропе.

«Точно как в моем сне. Теперь я буду наказан…»

Я закрыл глаза.

Если я их открою, то увижу нечто, что мне видеть не следует.

«Ее белые голени, белые груди…»

– Сэнсэй? Сэнсэй, с вами всё в порядке?

Это был голос Ацуко Тюдзэндзи.

«Это не сон».

Я медленно открыл глаза.

И увидел клинику.



«Я бывал здесь раньше».

Это не было дежавю: я отчетливо помнил вид, представший перед моими глазами. Большое каменное строение. Сложенная из кирпича стена вдоль дороги. Лес.

Даже галька, которой была выложена дорожка к воротам, выглядела знакомой.

Когда мы приблизились к ним, я заметил, что местами кирпичная стена была сильно повреждена – возможно, шрамы от бомбардировок.

Я был уверен, что она не выглядела поврежденной в прошлый раз.

«Когда был этот прошлый раз?»

Я вспомнил звон в ушах.

Мы подошли к передней: перед нами возвышались створчатые двери с большими панелями из матового стекла. Иероглифы надписи «Клиника Куондзи» были наполовину стерты перемежающимися сезонами дождя и снега.

Всё казалось таким же. Я открыл двери. За столом, похожим на стойку ресепшена, никого не было.

Там не было никого и тогда.

– Прошу прощения! – громко произнес Энокидзу.

Из глубины здания появилась Рёко Куондзи.

Увидев ее, я пришел в себя.

– Прошу простить меня за то, что вам пришлось проделать такой долгий путь.

Слегка волнистые волосы Рёко Куондзи были собраны в пучок на затылке; на ней была тонкая белая блузка и узкая черная юбка. Хотя ее наряд был совершенно не похож на вчерашний, она произвела на меня такое же впечатление: женщина на черно-белой фотографии, застывшая во времени.

– Нет-нет, это я должен извиниться за мое вчерашнее поведение, – Энокидзу склонил голову в поклоне. – Я полагаю, госпоже известно, что подозревать людей – это работа детектива. К сожалению, наши клиенты – не исключение. Я боюсь также, что мне, возможно, придется задать сегодня несколько бестактных вопросов о вашей семье – но, пожалуйста, будьте уверены, госпожа, что это будет служить всецело для того, чтобы как можно скорее раскрыть это дело. Я буду счастлив, если вы сможете заблаговременно предупредить об этом ваших родных.

Я не ожидал, что Энокидзу проявит подобную тактичность. Впрочем, Ацуко, по всей видимости, тоже. Она выглядела ошеломленной, как голубь, в которого попали из игрушечного ружья, стреляющего горохом.

– Конечно, – ответила Рёко Куондзи. – Я тоже должна заранее перед вами извиниться. Мои родители по натуре весьма старомодны и временами могут быть чересчур прямолинейны. Покорно прошу вас не принимать это на свой счет. – Она также склонила в поклоне голову. Мне подумалось, что восковые фигуры вновь ведут свой непостижимый диалог. Женщина повернула ко мне свое кукольное лицо и слабо улыбнулась: – Благодарю вас за то, что тоже проделали этот трудный путь, Сэки-сама. И ваша компаньонка…

– Это моя вторая способная помощница, ее зовут Тюдзэндзи-кун, – незамедлительно ответил Энокидзу. – Гораздо более способная, чем Сэки-кун…

Судя по всему, Ацуко чувствовала себя потерянной в странной атмосфере, возникшей между этими двумя. Она торопливо представилась.

– Я… приятно познакомиться.

На лице Рёко Куондзи на мгновение отразилось замешательство, но ее мягкое и ласковое выражение быстро к ней вернулось.

– Надо же, я никогда не слышала о девушке-детективе… Мое имя – Рёко Куондзи. Мне также приятно познакомиться.

Я ощутил слабую ауру напряжения, возникшую между этими совершенно не похожими друг на друга женщинами.

– Также… – неожиданно вмешался Энокидзу, и я, стоявший до этого в напряженной неподвижности, случайно пнул собственный ботинок, который только что снял, – я должен предупредить вас и извиниться за то, что, вероятно, буду вынужден вас покинуть в любой момент в течение нашего разговора. Это один из приемов, присущий моему стилю детективного расследования, поэтому не удивляйтесь. Даже если я должен буду откланяться, пожалуйста, не беспокойтесь – двое моих помощников останутся здесь, чтобы продолжить расспросы. Я надеюсь на ваше понимание.

– Конечно, я не возражаю… – произнесла Рёко Куондзи, по-видимому, затрудняясь с подходящим ответом.

Просьбу Энокидзу можно было бы счесть шуткой, но он оставался совершенно серьезен. В его случае подобное являлось вполне возможным, так что с его стороны было очень правильно заранее предупредить нас об этом.

Как бы там ни было, Рёко Куондзи проводила нас в гостиную в жилой части клиники. Это была роскошная комната. Мебель и предметы старые, но все – высочайшего качества и подобранные с большим вкусом. Однако часть комнаты выглядела так, будто была наспех перестроена – по-видимому, из-за разрушений здания во время войны. Более новые, отремонтированные участки стен выделялись на фоне основательной старой конструкции.

Рёко Куондзи вежливо попросила нас немного подождать и вышла из комнаты. Мы присели на обширный диван и некоторое время ждали в молчании, как студенты, ожидающие своей очереди на устном экзамене.

Что это было за чувство, которое я испытал в момент нашего прихода сюда?..

У меня вновь возникло ощущение, что я уже бывал здесь раньше.

Тогда я тоже ждал в этой гостиной. Но когда это было?

Я не мог придумать ни одной возможной причины, по которой мне понадобилось бы приходить в эту клинику.

– Она – настоящая красавица. Теперь я понимаю, почему вы не могли удержаться от поэтических сравнений, когда описывали ее, сэнсэй. – Говоря это, Ацуко Тюдзэндзи оглядывала комнату широко распахнутыми глазами, словно ожидая увидеть в ней что-нибудь диковинное. Спустя несколько мгновений ее взгляд обратился к полке над камином в правой части комнаты. – Взгляните, та фотография… как вы думаете, на ней – Рёко-сан?

Изображение, обнаруженное Ацуко, было старой кабинетной фотографией в позолоченной рамке. На ней были запечатлены две стоящие рядом, очень похожие друг на друга девочки. Обе были худенькими и очень красивыми, с волосами, спускавшимися до плеч. Обе были одеты в одинаковую европейскую одежду. Одна улыбалась, брови другой были тревожно нахмурены.

– Надо же… Похоже на то, что они близнецы, – заметил Энокидзу. – Может быть, тут сделана многократная экспозиция? Однако… да, я уверен, что улыбающаяся девочка – это наша клиентка.

– Действительно?.. – сказала Ацуко Тюдзэндзи, слегка склоняя набок голову. – Но я подумала, что девочка с другой стороны – та, что хмурится, – это как раз Рёко-сан.

Эта черно-белая фотография… где-то раньше я уже видел это встревоженное выражение лица. Ацуко была права: та девочка, которая не улыбалась, была Рёко Куондзи. Вне всяких сомнений, это был ее портрет в школьные годы. Однако если это было так, то сейчас она была намного красивее. А другая девочка, которая улыбалась, была, очевидно, ее младшей сестрой – Кёко Куондзи.

«Нет, я помню улыбающуюся девочку. Я точно ее знаю.

Тогда я встретил ее. Девочку с фотографии. Я встретил ее, когда приходил сюда раньше».

Белые голени. И красное, красное…



– Оставь его в покое. Он, верно, сумасшедший, сбежавший из лечебницы в Сугамо.



Я вспомнил. По пути сюда я остановился, чтобы спросить у них дорогу.

Один из двоих мужчин был пожилым, второй – средних лет. Я совершенно заплутал и спросил их, как мне пройти к большой клинике, которая находилась где-то в том районе.

– Клиника? Здесь в округе нет ничего подобного.

– Да. Здесь вокруг ничего, кроме могил, сынок.

– Что это с ним? Он ничего не отвечает. Тебя что, не учили хорошим манерам?

– Оставь его в покое. Он, верно, сумасшедший, сбежавший из лечебницы в Сугамо.

– Здесь поблизости есть только одна большая клиника.

– Вот как… Так он просто хочет вернуться домой.

В это мгновение я почувствовал, что мою голову охватывает жар. Я что, действительно был сумасшедшим? Так это не было просто моей бредовой фантазией? Я не мог произнести ни слова. Пот ручьями стекал по моему лицу, и перед глазами у меня все потемнело.

«Я не сумасшедший. Я здоров. Я просто притворялся».

– Он умалишенный.

В одно мгновение я все понял. Лишь для того, чтобы забыть единственное слово, произнесенное человеком, у которого я случайно спросил дорогу, я полностью спрятал воспоминание о том дне – запечатал его на черном рынке своей памяти. Мало этого, после того случая я выдумал и взращивал в своей душе никак не связанное с ним отвращение к черным рынкам Икэбукуро – чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Скорлупа моей депрессии вовсе не была разбита. Я просто насильно натянул на нее тонкий покров нормальности. Я…

Любовное письмо.

Затем я вспомнил все.



В тот день Макио Фудзино говорил со мной.

– Сэкигути, ты ведь тоже слышал о том, что я влюблен? Конечно, ты не мог не слышать, как они надо мной смеялись.

– Я серьезно, Сэкигути. Я не могу заснуть по ночам, думая о ней. Я не могу заниматься учебой. Я даже есть не могу.

– Ты единственный, кто надо мной не смеется. Остальные постоянно надо мной потешаются. Но мне все равно.

– Я говорил с Тюдзэндзи. Тот посоветовал мне написать ей письмо. Он тоже один из тех, кто серьезно отнесся к моим словам. Однако обо мне он не слишком высокого мнения. Ну конечно, шестнадцатилетняя девочка завладела моей душой, а я даже не могу ей в этом признаться, как последний трус… И даже сейчас я волнуюсь о том, что из этого выйдет и не испорчу ли я все этим письмом. Я не знаю.

– Мне потребовалось целых две ночи, чтобы написать это, – нет, даже три ночи. Но я все равно не уверен, хорошо ли у меня получилось. Я потерял счет разорванным в клочья и выброшенным страницам.

– Я долго раздумывал, отправить ли его по почте или просто отдать ей в руки. Но я не могу позволить, чтобы кто-то из ее семьи увидел меня. Я несколько раз ждал ее на дороге, но так и не смог заставить себя вручить ей письмо.

– Пожалуйста, я хочу, чтобы ты отнес ей это письмо.

– Теперь ты станешь презирать меня за то, что я поступаю не по-мужски?

Откуда такому, как я, было знать, что значит поступать по-мужски? Все, что я понимал, – это что передо мной мой старший друг и что он глубоко страдает.

– Это всего один раз. Если ты сочтешь, что даже однажды попросить о подобном другого человека недостойно мужчины, – просто откажись, и мы забудем об этом. Если только она ответит, обещаю, что в следующий раз я поступлю как мужчина.

– Обязательно передай его ей, и только ей.

– Кёко Куондзи.

В те годы я не понимал, что означало быть мужчиной – и, если уж на то пошло, что означало быть человеком. Нет, более того: в первую очередь меня не волновало, что с точки зрения общества хорошо, а что – нет. Поэтому я согласился выполнить его просьбу и отправился по указанному им адресу.

– Он умалишенный.

Я бросился бежать, словно это могло отменить то, что было мне сказано. Я больше не мог найти успокоения в том, что сам воображал себя сумасшедшим. Шкатулка моего душевного спокойствия, которую я так долго украдкой изготавливал, была с легкостью открыта абсолютно незнакомым мне человеком, и ее содержимое высыпалось на землю.

– Я здоров. Это вы – безумцы…

Успокоившись, я обнаружил, что стою на том самом перекрестке, от которого отходила узкая дорога, ведущая к клинике.

За стойкой ресепшена никого не было. В этом не было ничего удивительного. Наступили сумерки. Приемные часы давно уже прошли. Я не подавал голоса, чтобы сообщить о моем приходе, однако из глубины клиники поприветствовать меня вышла девочка с двумя косичками.

– Кто ты? Ты кого-то ищешь?

– Хозяев нет дома.

Ее белая кожа казалась отлитой из воска.

– Это письмо?

– Кому оно адресовано?

Я не решался взглянуть ей в глаза. Вместо этого как завороженный смотрел на ее губы, извивавшиеся на ее лице подобно отдельному живому существу, говоря со мной.

– Что случилось? Тебе плохо?

– Я не могу вручить это письмо никому, кроме его адресата. Я дал обещание, – сказал я ей. И, не поднимая глаз, показал ей лицевую сторону запечатанного письма.

– Тебе повезло. Этот адресат – я.

Почему-то я не мог отдать ей письмо. Я стоял неподвижно, уставившись в пол.

– Это письмо адресовано мне. Могу я его получить?

Мне представилось колдовское движение ее губ.

– Может быть, это любовное письмо?

Бездумно я поднял глаза.

Девочка улыбалась.

Ее белые пальцы протянулись ко мне и забрали письмо из моей руки.

– Оно от тебя?

Ни слова не говоря, я вновь опустил глаза. Белая блузка. Темная юбка. Видневшиеся из-под нее белые ноги.

Струйка яркой красной крови стекала по одной из ее белых голеней.

Как во сне, я посмотрел на ее лицо.

Она смеялась – странный чарующий звук.

Мм хмм хм.



Сумасшедший –

Я не сумасшедший.

Передо мной стояла вовсе не красивая девочка.

– Тебя что-то напугало? Школьник-сан…

Она подошла ко мне вплотную и прошептала мне в ухо:

– Поиграем?..

Затем укусила меня за мочку уха.

Я бросился бежать изо всех сил.

В ушах у меня звенело. Мое лицо горело. Что со мной только что произошло? Я не сумасшедший. Это все вокруг безумцы. Эта девочка – она…

Я не смел обернуться. Она смеялась. Белые ноги. Красная кровь.

– Он сумасшедший.

– Мм хмм хм.



– Сэнсэй, вы побледнели…

Ацуко Тюдзэндзи внимательно смотрела на меня.

Крышка шкатулки с запретными воспоминаниями, которую я запечатал больше двенадцати лет назад, была открыта, а сам я оказался лицом к лицу с реальностью, в настоящем времени.

– Я… я просто вспомнил любовное письмо. Давным-давно… еще учась в школе, я однажды уже приходил в эту клинику. Я сделал это по поручению Фудзимаки-сана.

От произнесения только этих слов у меня перехватило дыхание.

– Сэки-кун, тебе что, пришлось так сильно напрячься, чтобы вспомнить лишь это? С тебя пот градом льет, – сказал Энокидзу. – Так, значит, действительно было любовное письмо?

– Да, было. Удивительно, что Кёгокудо о нем вспомнил.

Детектив прижал руку ко лбу и произнес глубоко удрученным голосом:

– Сэки-кун, спасибо тебе, что ты так усердно старался, чтобы вспомнить, но это никак не поможет нам продвинуться в нашем деле. Единственное, что это доказывает, – это что у тебя действительно невероятно плохая память.

– Но это не так, – возразил я.

Так вот оно что… Я встретил вовсе не Рёко Куондзи, а ее младшую сестру Кёко. Теперь мы знали, что в юности Рёко и Кёко Куондзи были очень похожи – то есть получается, что вчера Энокидзу увидел вовсе не воспоминания Рёко Куондзи, а мои собственные. Если это было так, то подозрения, падавшие на Рёко Куондзи, немного ослабевали. Ведь это означало, что она действительно не была знакома со мной до нашей встречи в офисе частного детектива.

Я объяснил ход моих мыслей Ацуко Тюдзэндзи. Энокидзу слушал молча, не спуская с меня скептического взгляда. Судя по всему, он совершенно не представлял, о чем я говорил, не понимая сущности своего собственного дара.

– Я не знаю точно, что такое память, Сэки-кун, но ты вроде как ошибаешься, – произнес он, пожимая плечами.



Ёситика Куондзи, бывший одновременно директором клиники и главой семьи Куондзи, выглядел совершенно не так, как я его себе представлял. Он был лысый, с широким лбом, большим, мясистым красным лицом и глазами, погруженными в складки плоти. Остатки волос на его висках были совершенно белыми. Он уселся, широко расставив ноги; белый врачебный халат распахнулся у него на груди.

Его жена, Кикуно Куондзи – управляющая делами клиники, ответственная за финансы, своей гордой осанкой и аристократической наружностью напоминала супругу знатного самурая из постановки театра кабуки. В молодости она, без сомнения, была ослепительно красива, хотя сейчас ее красота несколько потускнела.

– Что все это значит? Я не понимаю, зачем нужно было приводить в наш дом этих незнакомцев. Ты хочешь, чтобы мы унизились до того, чтобы советоваться с подобными людьми о частных делах нашей семьи? – натянуто поинтересовалась мать, не сводя с дочери пронизывающего взгляда. Она сидела неподвижно, ни разу не пошевелив даже мизинцем.

– Матушка, не будьте грубы. Господин Энокидзу здесь по моему приглашению.

– Я прекрасно об этом осведомлена.

– О чем… – сидевший до этого молча доктор наконец заговорил; для пожилого человека голос у него оказался неожиданно высоким. – О чем тебе рассказать, детектив‐сан? – Он по-стариковски склонился на сторону и отвесил нижнюю челюсть. – Как видишь, у нас здесь довольно пустынно – как говорится, в этих стенах раздается только голос кукушки. Сегодня у нас не приемный день. Да и к тому же у нас нет новых пациентов. Наши медсестры работают посменно, так что сегодня в клинике присутствует только одна из них. А наша единственная госпитализированная пациентка, которая тоже сейчас находится в клинике, – это женщина на последнем месяце беременности. Считай, я не врач, а повивальная бабка. Как это глупо, – усмехнулся он сам над собой, а затем громко рассмеялся.

Его жена, которая так и сидела не шелохнувшись, строгим тоном оборвала его смех:

– Разве можно говорить подобное посторонним людям?

– Да какая разница? Это ведь правда. У меня полно свободного времени. Я отвечу на твои вопросы, господин детектив.

Энокидзу улыбнулся и заговорил прежде, чем жена доктора вновь вмешалась:

– На первый взгляд эта клиника кажется очень большой, и здание просто роскошное. Но вы тем не менее занимаетесь только акушерством и гинекологией?

– Ну-у, не суди по внешнему облику. До войны мы занимались хирургией, терапией, педиатрией – всеми направлениями. Но, видишь ли, в войну у нас забрали всех наших врачей. А потом начались бомбардировки. Практически всё в этом районе сровняли с землей…

Пожилой мужчина сузил свои и без того узкие глаза, и они еще глубже ушли в мясистые складки его лица.

– Они сбрасывали на жилые дома зажигательные бомбы – варварский метод ведения войны. Из-за этого начались пожары. Но у американцев, видимо, была плохая разведка: они по ошибке решили, что наша клиника – это военный объект. Так что они сбросили на нас бомбы. Попали в два из трех наших зданий. Стены все еще стоят, но внутри они почти полностью выпотрошены и совершенно непригодны к использованию. Мы не смогли их отремонтировать, да и что можно было сделать в послевоенные годы? Немного, вот что. Так вот, они до сих пор в таком виде. Все, что было в наших силах, – это привести в порядок жилые помещения и одно здание, которому был нанесен относительно небольшой урон, – то самое, через которое вы сегодня пришли.

– Почему вы выбрали акушерство и гинекологию, а не хирургию или терапию?

– Семья Куондзи в течение многих поколений занималась акушерством и гинекологией, – холодно ответила Кикуно Куондзи.

Доктор фыркнул.