Он не часто терялся, подыскивая слова, но сейчас искренность в ее голосе неожиданно его смутила.

— Пустяки… пустяки, — неловко произнес он. — Если я должен доставить вас вовремя, нам нужно поторопиться.

Не обращая внимания на дружные протесты, Мори настоял, что отвезет их в своей машине. На этот раз чета Фодерингеев расположилась на заднем сиденье, а Кэти — рядом с ним. Во время короткой поездки она молчала, а когда он попрощался со всеми у дома пастора, задержалась на секунду, чтобы поблагодарить его — немногословно, застенчиво, но с неподдельной искренностью.

Глава VI

В понедельник днем из аэропорта Престуик прибыли в фургоне экспресс-доставки его клюшки для гольфа и два чемодана: он знал, что верный Артуро его не подведет. Вид красивой кожаной сумки и блестящих клюшек из закаленной стали вдохновил Мори, и хотя день уже клонился к вечеру, он отправился в клуб, представился секретарю и договорился о временном членстве. Затем он взял себе в партнеры профессионала и даже успел сыграть с ним двенадцать лунок. Открытое холмистое поле его устраивало, он был в отличной форме, и когда сумерки заставили их прекратить игру, он даже оказался на одну лунку впереди своего противника, сурового коренастого шотландца, начавшего игру с обычным для эксперта презрением к любителю, а затем быстро и довольно комично поменявшего свое мнение.

— Вы славно бьете по мячу, сэр, — признал он, когда они возвращались в клуб, чтобы пропустить по стаканчику. — Не часто мне попадается гость, который может меня обыграть. Не хотите завтра дать реванш?

Мори согласился.

— Ровно в десять, сказал он, сунув шотландцу фунтовую банкноту. — А потом, возможно, еще раз сразимся после обеда.

Все это время он строго обуздывал свое неотвязное желание отправиться в Маркинч. Первостепенную важность теперь приобретала не только осторожность — иначе его мотивы могли быть неверно истолкованы, но и неторопливость; он прекрасно сознавал, что выгоднее сделать перерыв, и тогда начнет действовать ожидание и сыграют свою роль воспоминания.

Он ничего не предпринимал до среды, когда написал записку и отправил с коридорным, пареньком семнадцати лет.


Моя дорогая Кэти, завтра мне предстоит съездить в Эдинбург за покупками. Насколько я знаю, после обеда Вы свободны, поэтому, если у Вас не будет никаких других дел, не хотели бы Вы составить мне компанию? Я заеду за Вами в два, если не получу до тех пор от Вас никаких известий.
Искренне Ваш,
Дэвид Мори.


Опасения, что она может оказаться занятой, быстро рассеялись. Паренек, вернувшись, передал на словах, что она согласна, и на следующий день, когда он остановился у медпункта, она ждала его снаружи, в свежей белой блузе и серой твидовой юбке, явно сшитой собственными руками, как он решил с одного взгляда, а так как дул холодный ветер, то сверху она накинула то довольно потертое пальто, в котором он видел ее при первой встрече. Хотя молодое свежее лицо все компенсировало, источая невинный запах коричневого мыла, наряд ей не шел и был едва ли лучше того, что наденет на себя деревенская служанка в свой выходной. И все же ее вид понравился Мори, особенно старенькое пальто, так как оно могло предоставить хороший предлог, который он давно подыскивал. Девушку, наверное, будет трудно убедить, но он постарается.

Как чудесно было оказаться рядом с ней после трех дней добровольного воздержания. Она не только была рада его видеть, но и стала непринужденнее, казалось, она с удовольствием предвкушает предстоящую экскурсию. Он чувствовал, что она уже не так робеет в его присутствии. Какое-то время они ехали молча, а потом она сказала:

— В машине гораздо приятнее, чем в автобусе. Как это мило с вашей стороны пригласить меня. Вы очень удачно подгадали. Так случилось, что у меня в Эдинбурге есть дело.

— Тогда мы перво-наперво займемся им, — с воодушевлением откликнулся он. — Просто назовите адрес.

— Дом номер десять «а» на Джордж-стрит, — сказала она. — Центральный офис Африканского миссионерского общества.

Мори быстро взглянул на нее. Их глаза встретились всего на мгновение, прежде чем он снова принялся смотреть на дорогу, но она успела разглядеть, что он сбит с толку, и с улыбкой добавила:

— А вы разве не знали? Дядя Уилли работает в Африке от Общества. Я сама виновата, что до сих пор не показала вам фотографии, но думала, что вы все поняли. Он уже много лет занимается миссионерской деятельностью.

Он не сразу справился с изумлением.

— Нет… я и не подозревал…

— Да, он миссионер. И прекрасно справляется даже в самых сложных условиях. Вы даже не представляете, через что он прошел.

Духовные цели Уилли не вызвали в Мори большого интереса, но, несмотря на это, он невольно проникся ее искренностью и горячностью. На него нахлынуло сентиментальное воспоминание тридцатилетней давности о смышленом мальчишке из Ардфиллана.

— Ну и ну! Хотя если подумать, от Уилли трудно было ожидать другого. Честь ему и хвала за это.

— Я знала, что вы так скажете, — тихо произнесла она.

— Должен признаться… — К этому времени они добрались до окраин Эдинбурга, и короткая заминка на дороге заставила его умолкнуть, но вскоре он продолжил: — Да, должен признаться, меня удивила ваша просьба отвезти вас на… Джордж-стрит. Но теперь я понимаю. Надеюсь, они держат вас в курсе относительно передвижений Уилли.

— Конечно. А кроме того, у меня есть возможность регулярно отсылать ему посылки — это самое меньшее, что я могу для него сделать. Пересылка осуществляется Обществом. Там знают, что ему необходимо, и покупают нужные вещи по разумным ценам.

— А вы, значит, приходите и оставляете деньги?

— Что здесь такого? — беспечно ответила она. — Сумма небольшая. Дядя Уилли достоин гораздо большего. И ведь он мой единственный родственник.

Тогда Мори понял причину, откуда вся эта экономия, — почему у нее плохое жилье, дешевая одежда и скудный рацион. Такая преданность его тронула, но в то же время он возмутился, что она лишена многих полагавшихся ей благ. Внезапно ему захотелось рассказать о всех богатствах, что он имел в своем распоряжении, обо всем, что он мог бы сделать для нее и обязательно сделает. Но чутье предостерегло: нет-нет, подумал он, еще не время; прежде всего нельзя допустить слишком внезапного, чересчур пугающего натиска.

Они приближались к центру города, и, следуя ее указаниям, он свернул с Принсес-стрит у памятника Вальтеру Скотту, проехал вдоль Крейг-террас, затем пересек широкую площадь и остановился у серой каменной постройки — на ярко отполированной медной табличке было указано название Общества. С виду здание напоминало старый жилой дом Викторианской эпохи, который, как он подозревал, был пожертвован неким покойным благодетелем — возможно, благочестивой вдовой городского торговца. Плакаты в окнах демонстрировали, насколько Мори мог судить с большого расстояния, унылые группы истощенных негритят.

— Меня ждет мисс Арбатнот, — сказала Кэти, проворно вылезая из машины. — Я всего на несколько минут.

Она сдержала слово. Едва Мори успел выкурить сигарету «Собрание» — он предусмотрительно захватил из Швейцарии достаточный запас своей любимой марки, — как она вернулась. Часы на приборной доске, которые, как ни странно, работали, показывали всего лишь половину четвертого. Но, бросив на них взгляд, она извинилась, чуть задохнувшись:

— Ой, я заставила вас ждать.

— Ничуть. Все хорошо?

— Прекрасно, спасибо.

— А теперь, Кэти, — сказал он решительно, включая передачу, — вы свое доброе дело на сегодня сделали и на остаток дня переходите в мое распоряжение. Давайте ненадолго забудем Центральную Африку и подумаем немного о себе. Для начала оставим где-нибудь машину и пройдемся вместе по магазинам.

Он нашел поблизости гаражную стоянку и вскоре уже вел Кэти обратно на Принсес-стрит, взяв ее под руку. Солнце ярко светило, в парке напротив еще цвели розы, и холодный ветер шелестел листвой платановых деревьев. А над головой, на фоне бескрайнего яркого неба, возвышались четко очерченные башни Эдинбургского замка, словно вырезанные ножом. Он по-прежнему держал ее под руку и бережно направлял сквозь толпу.

— Разве не красивая улица? — заметила она. — Говорят, лучше Принсес-стрит не найти во всей Европе.

— Это действительно красивая улица, Кэти, — весело ответил он, — и здесь много красивых магазинов, и во всех продаются чудесные вещи.

— Да, — с рассудительным видом кивнула она, — и все они жутко дорогие.

Он расхохотался. У него было превосходное настроение. Живописный вид, солнце, резкий бодрящий ветер — все это наполняло его радостью.

— Кэти, Кэти! — воскликнул он, сжимая ей локоть. — Вы меня уморите. Вот узнаете меня получше и поймете, что больше всего мне доставляет удовольствие тратить деньги.

Она заставила себя улыбнуться сочувственно, хотя не без сомнения.

— Что ж, — практично заметила она, — лишь бы не транжирить.

— Моя дорогая, вы, как никто другой, должны знать: то, что потрачено на других, никогда не потрачено впустую.

— Как вы правы, — согласилась она, просветлев. — Вы поступили прекрасно и щедро, подарив мистеру Фодерингею колокол.

— Да, старина получил свой колокол. Но мы не должны забывать и о бедной миссис Ф., которая не получила ничего, хотя, как мне кажется, ей к этому не привыкать, ничего другого в своей жизни она и не знала. Поэтому мы должны найти для нее что-нибудь хорошее. Но для начала… — Он остановился напротив кондитерской Фергюсона. — Я хочу отослать немного эдинбургской помадки своим двум маленьким друзьям в Швейцарию.

Он зашел в магазин вместе с Кэти и заказал большую коробку знаменитой сласти, которой предстояло отправиться по почте к детям начальника причала Шванзее. Затем, спросив у девушки совета, он приобрел в соседнем магазине чудесную вместительную сумку из черной кожи для жены священника.

— Какая красота! — Кэти восхищенно погладила блестящую кожу. — Я знаю, что именно это она хотела.

— Тогда вам доставит удовольствие подарить ей сумку.

Выйдя из магазина, он повел ее дальше по улице к некому заведению особого класса, которое приметил еще раньше.

— А теперь, — весело объявил он не без озорства, — я намерен зайти сюда и сделать серьезные покупки.

Он шагнул, собираясь открыть перед ней дверь, но она поспешно его остановила:

— Вы разве не видите? Это не мужской магазин.

— Все верно, — ответил он, с любопытством глядя на нее сверху вниз. — Не мужской. Но я хочу зайти, чтобы купить вам новое пальто и еще кое-какие вещи, которые, я уверен, вам необходимы. Итак, больше ни слова. Я старинный друг семьи, и вы должны научиться воспринимать меня как… скажем, дядю Уилли. А еще лучше — как старшего брата. Приняв на себя эту роль, я просто не могу позволить вам отсылать все свои деньги в Анголу и обходиться без элементарно необходимых вещей — тем более что вы такая красивая девушка.

Теплый румянец залил ее до бровей. Она попыталась что-то сказать, но не смогла и потупилась.

— Меня не волнует, что на мне надето… во всяком случае, не очень. — И тут, к его облегчению, она снова посмотрела на него и, словно не в силах сопротивляться, улыбнулась дрогнувшими губами. — Не буду притворяться. Наверное, мне, как и всем прочим, хочется выглядеть хорошо.

— Так и будет, только еще лучше.

Они зашли в магазин, который оказался высшего класса, как и предполагал Мори. С помощью тактичной, опытной продавщицы, которая тут же прошуршала навстречу к ним, и не обращая внимания на протестующий шепот Кэти, он выбрал пальто из превосходной шотландки, теплое и в то же время легкое, новые перчатки и туфли, шелковый шарф ручной работы и, наконец, строгий, но элегантный темно-зеленый твидовый костюм. Он хотел сделать больше, неизмеримо больше: ничто не доставило бы ему такого удовольствия, как обернуть ее теми роскошными мехами, мимо которых, украдкой бросив на него взгляд, провела его продавщица. Но он не посмел — пока не посмел. Кэти ушла в примерочную на втором этаже, а он занял кресло в элегантном салоне с красным ковром, вытянул ноги и закурил сигарету, чувствуя себя как дома. Вскоре Кэти спустилась и, потупив взор, остановилась перед ним. Он не поверил своим глазам — такой разительной оказалась перемена. Девушка выглядела восхитительно.

— Костюм очень изменил мадам. — Продавщица явно гордилась своей работой и скрытно рассматривала Мори.

Под этим проницательным взглядом он моментально взял себя в руки.

— Отличный выбор, — холодно отозвался он, — и, кажется, впору.

— Естественно, сэр. У молодой леди идеальный тридцать четвертый размер.

Он настоял, чтобы она не снимала ни костюма, ни пальто: остальные покупки, аккуратно завернутые, не представляли тяжелой ноши, а старое пальто вместе с юбкой можно было отослать в Маркинч. Когда принесли счет, Мори не дал ей рассмотреть общую сумму, но Кэти, все равно раскаявшись, нашептывала ему в ухо сожаления, однако, выходя из магазина в обновках, она вся светилась от удовольствия, и он не мог этого не заметить. Славный поступок, размышлял он с внутренним подъемом, и это только начало.

Она долго молчала, пока они шли по улице, где низкое солнце, спрятавшись за облака, отбрасывало золотистые блики, а потом, глядя перед собой, сказала:

— Я считаю вас, мистер Мори, самым добрым человеком на свете. Мне остается только надеяться, что вы себя не разорили.

Он покачал головой.

— Я уже говорил вам, что должен вернуть долги. Но сейчас вы вознаграждаете меня.

Она повернулась вполоборота и посмотрела на него немигающим взглядом.

— Это самые лучшие слова, которые я когда-либо слышала в свой адрес.

— Тогда, быть может, сделаете мне одолжение? «Мистер Мори» звучит очень напыщенно, не могли бы вы называть меня Дэвид?

— Хорошо, — застенчиво согласилась она.

Чтобы не наступила неловкая пауза, он беспечно воскликнул:

— Боже правый! Шестой час. Пора пить чай. До сих пор я распоряжался, но теперь я хочу позволить вам взять бразды правления в свои руки. Какое заведение порекомендуете?

Она без колебаний назвала кафе, где кормили не только хорошо, но и недорого. Располагалось оно неподалеку, и совсем скоро они уже сидели в светлом теплом зале среди радостного гула голосов и любовались из окна видом парка через дорогу. Стол по шотландской традиции был заранее уставлен соблазнительными булочками и лепешками, а в центре возвышалась многоярусная ваза с россыпью местной выпечки из бисквитов, глазури и марципана, известной как «французский» кекс. Мори передал девушке меню, надежно скрепленное маленьким металлическим шариком.

— Что возьмем?

— Проголодались? — поинтересовалась она.

— Умираю с голоду.

— Я тоже. — Она скромно улыбнулась ему. — Еще не забыли, что представляет из себя настоящее шотландское чаепитие?

— Еще бы, такое не забудешь. Лучший чай я получал в вашем старом доме в Ардфиллане.

— Здесь подают такое блюдо — жареное рыбное филе под соусом из петрушки. Звучит не очень привлекательно, зато тает во рту.

Он вопросительно посмотрел на нее:

— Дорогое?

Она рассмеялась так счастливо и заразительно, что строгие эдинбуржцы за соседними столиками даже заулыбались.

— Потянет на целых полкроны. Но после того как сегодня вы потратили чуть ли не целое состояние, думаю, расплатиться следует мне.

Подошла официантка, и он предоставил Кэти сделать заказ. Рыба, как и обещала девушка, оказалась вкуснейшей, буквально только что выловленной из моря, поджаренный горячий хлеб был щедро намазан маслом, а чай — крепкий и обжигающий. Волнение новизны и сознание, что она выглядит прекрасно, избавили Кэти от застенчивости, придали оживления, сделали из нее восхитительную собеседницу. Еще раньше Мори успел заметить в ней склонность к самоанализу и даже печали, и теперь ему было радостно сознавать, что он настроил ее на более оптимистичный лад. А какой привлекательной она была в своем новом элегантном наряде, как сильно она преобразилась, притягивая к себе многие восхищенные взгляды, о чем даже не подозревала, зато от его внимания ничего не ускользнуло. Да, подумал он, благосклонно рассматривая девушку, она стоит всего, что я намерен для нее сделать, оказаться рядом с такой для меня самого будет честью.

Закончив трапезу, они посидели какое-то время в приятном молчании, потом Кэти удовлетворенно вздохнула.

— Как жаль, что этот чудесный день должен закончиться. Но мне пора возвращаться, чтобы сменить медсестру Инграм в семь часов.

— Это обязательно? — воскликнул он слегка разочарованно.

— Боюсь, что да.

— А я надеялся, что мы задержимся и сходим в театр. Разве вам не хотелось бы пойти в театр?

Она потупилась, но через секунду взглянула ему в лицо, уже не пряча глаза.

— Вас, наверное, это удивит, мистер Мори… то есть Дэвид… я ни разу в жизни не была в театре. Когда мама была жива, мы каждый год ходили на представление «Мессия» в исполнении хора «Орфей». А еще я бывала на концертах в «Ашер-холле».

— Но как же обычный театр… Хорошие пьесы, опера и тому подобное?

Она покачала головой с таким видом, что тронула его сердце.

— Но, Кэти, дорогая, мне даже больно думать, чего вы были лишены. Неужели вам никогда не хотелось пойти в театр?

— Нет… не очень.

— Но почему?

Она помолчала, словно обдумывая вопрос, а затем просто сказала:

— Мама не хотела, чтобы я посещала театры. А потом у меня было столько дел… да и голова была занята другим.

— Какой же вы серьезный маленький человечек.

— А вам не кажется, что мы живем в очень серьезное время?

— Пожалуй, — вынужден был он согласиться, — наверное, вы правы.

Ее способность изумлять его, казалось, безгранична. Какой же она бывала временами скрытной, когда в ее глазах появлялась эта сдержанность. Но как чудесно в этот век обесценивания морали встретить такое искреннее, неиспорченное простодушие!

— В таком случае идемте, дорогая, — ласково сказал он. — Я отвезу вас домой.

Он медленно вел машину, проезжая маленькие городишки вдоль лимана, где уже вспыхивали огоньки, борясь с наступающей ночью, и пока машина катилась с тихим урчанием, он размышлял о будущем. Нетронутая почва, повторял он себе, достойная любых усилий с его стороны. Время играло ему на руку, разумеется, но сделать предстояло многое. Девушка была милая и наделена от природы умом — этого он не отрицал, но как светский человек был вынужден признать, что ей не хватало образования и утонченности, она ничего не знала ни о музыке, ни об искусстве или литературе. Та единственная картинка в ее комнате… ужасная… а несколько книжек и Библия — нравоучительное собрание, несомненно, но воспринимаемое с трудом. Бедное дитя! Наверное, она слишком много работала, а по вечерам так уставала, что не могла читать. Все это нужно изменить, она должна получить образование, выучить несколько языков, поступить в хороший университет — Женевский или Лозаннский подойдут, — выбрать, скажем, курс социальных наук. Все это, а также общение с культурными, цивилизованными людьми придаст ей лоска, сгладит мелкие шероховатости, поможет достичь идеала. В какой-то степени виновато ее воспитание — хоть и правильное, спартанское, но в то же время — сомневаться не приходилось — оно было… в общем… ограниченное. А эта ее одержимость Уилли, пусть даже самая бескорыстная, может ему помешать, так что придется что-то предпринять. Но самое важное сейчас — забрать ее с этой работы. Да она и сама намекала, что готовится уйти, и поэтому, с мыслью о том, что процесс следует ускорить, он сказал:

— Я тут подумал, не согласитесь ли вы взять меня на свой обычный обход. Мне было бы очень интересно. Можно на этой неделе?

— Конечно, — не раздумывая, ответила она. — Не завтра, так как я должна увидеться в Долхейвене с медицинским инспектором графства, а на следующий день, если хотите.

— Хорошо. Я заеду за вами в девять.

Когда они приехали в Маркинч, он собрал ее пакеты, проводил до дверей, прервал ее очередное изъявление благодарности и ласково, но кратко попрощался. День, который он так тщательно спланировал, все скажет за себя. Между ними установилась связь, и он не хотел, чтобы ее прервали сантименты у порога.

Глава VII

В тот вечер Мори лег спать рано с необычным чувством безмятежности, сознанием, что все прошло хорошо, да что там хорошо — идеально. И какой свежестью веяло от общения с этой малышкой, каким необыкновенным покоем! С достойным образованием она могла бы служить для него источником нескончаемого интереса, новой целью в жизни, помимо того, что у него появится возможность, которую он давным-давно искал, проявить свою добродетель. Он уснул, как только удобно пристроил голову на подушке.

На следующее утро, когда ему принесли чай, погода, к сожалению, переменилась. В стекло застучали тяжелые капли дождя, и вылезать из постели совершенно не хотелось. Проглотив чай и тонкий ломтик хлеба с маслом, он вновь улегся и закрыл глаза, но заснуть не смог, поэтому позвонил дежурному, чтобы ему принесли утреннюю газету. Коридорный, выполнивший заказ, вручил ему и почту, пересланную Артуро из Шванзее: несколько деловых писем от нью-йоркских брокеров, пару счетов, сообщения о дивидендах, иллюстрированный каталог распродажи графики Домье,[52] которая должна была состояться в Берне, и, наконец, письмо от мадам фон Альтисхофер — его он сразу распечатал.


Гастхоф Линденхоф
Баден-Баден
15-е, четверг

Мой дорогой друг, узнала от своих корреспондентов в Шванзее, что Вы до сих пор не вернулись к себе на виллу, и начинаю беспокоиться, не является ли причиной столь долгого отсутствия какое-нибудь несчастье, тем более что я не получила от Вас ни одного слова со дня Вашего неожиданного отъезда. Неужели Ваши дела оказались более серьезными, чем Вы думали? Или, быть может, Вы больны? Искренне надеюсь, что оба эти предположения, которые в последнее время меня тревожат, безосновательны. Но, прошу Вас, найдите время и пришлите мне весточку. Уверена, Вы понимаете, ничто не может превысить моего глубокого интереса ко всему, что касается Вас.
Погода в этих краях сохраняется приятная, и мое пребывание здесь идет мне на пользу. Но мне скучно… скучно… более того, с каждым днем я все острее сознаю свое одиночество. Я не очень легко завожу новых друзей, и если не считать одной старой знакомой, дамы-инвалида, с которой я повстречалась в спа, мне редко удается с кем-то поговорить. Живу тихо, как мышка. Встаю рано, пью воды, затем захожу в маленькое кафе неподалеку на чашку кофе с галетой. После иду гулять на холмы — Вы же знаете, как я люблю гулять, — и возвращаюсь в свой скромный пансионат, где ко мне все так хорошо относятся, там съедаю простой mittagessen[53] на террасе под липой. Потом отдыхаю примерно час. Днем сижу в парке, все еще зеленом и цветущем, тщательно выбрав стул не слишком близко к оркестру, который со времени моего приезда уже четырнадцать раз исполнил «Венский вальс» Штрауса. Здесь я то мечтаю, то изучаю лица прохожих. Счастливы ли они, спрашиваю я себя. И очень часто в этом сомневаюсь. Во всяком случае, я нахожу, что они совершенно не похожи на тех людей, которых я знала, когда впервые приехала сюда с родителями в раннем детстве. Такие размышления наводят на меня грусть, и я спешу в павильон, где выпиваю чашку чая — увы, не такого хорошего, как Ваш вкуснейший «Твайнингс», — и съедаю кусочек английского сливового пирога. По вечерам я не рискую идти в казино: зрелище всех этих жадных глаз отталкивает меня. Вместо этого я беру хорошую книгу — сейчас я перечитываю «Анну Каренину» — и усаживаюсь возле открытого окошка в своей комнате. Свет от лампы иногда привлекает какого-нибудь мотылька, под липой мерцают светлячки, меня клонит в сон, и вскоре, выражаясь языком Вашего мистера Пипса,[54] я отправляюсь на боковую.
Таков мой день, дорогой друг. Не правда ли, он прост и немного печален? Да, печален, ибо мне не хватает Вас и нашей очаровательной kameradschaft.[55] А еще мне нужен Ваш совет: дело в том, что один человек из Базеля — кажется, он имеет отношение к химикатам — мечтает приобрести Зеебург. Я не хочу расставаться с этим чудесным домом, которым, я знаю, Вы тоже восхищаетесь, но сейчас мои обстоятельства весьма непросты. Поэтому напишите мне поскорее и сообщите, когда Вы будете дома. Без Вас мне нечего делать в Шванзее, поэтому я останусь в Бадене, пока не получу от Вас известия.
Простите, что высказала свое беспокойство.
Искренне ваша,
Фрида фон Альтисхофер.


Он медленно отложил листок. Приятное послание, сказал он себе, несмотря на довольно напыщенный стиль, такое письмо могла написать лишь утонченная дама благородного происхождения, целиком ему преданная. При обычных обстоятельствах он был бы тронут, но сейчас, возможно из-за настроения, оно не нашло в нем отклика. Естественно, он был рад получить от нее весточку, польщен, что она соскучилась по нему, но в то же время он не испытывал своего обычного интереса к ее делам. Да и не преувеличивала ли она слегка, сетуя на свое одиночество? Эта женщина с удовольствием вращалась в обществе, часто приглашала друзей. Описание скудного рациона тоже внесло не совсем уместную нотку. Он прекрасно знал, что ей не чужды гастрономические удовольствия, а после своего последнего визита в Баден она привезла превосходный рецепт супа из каштанов. В любом случае сегодня он был не в настроении, чтобы отвечать ей. Он, разумеется, даст ей совет относительно Зеебурга, но позже; в настоящее время его голова занята другими вещами.

Он пролежал в постели почти до полудня, но потом встал и неспешно оделся. Дождь не унимался. После обеда Мори праздно пошатался по гостинице, пытался занять себя старыми журналами, посвященными главным образом шотландскому спорту и сельскому хозяйству. Его так и тянуло вывести машину и рвануть в Маркинч, но, подумав хорошенько, он решил, что не застанет Кэти. Она ведь говорила, что должна съездить в Долхейвен. Зато он хотя бы проедет мимо ее окна… Эта абсурдная мысль его отрезвила, он даже невольно раскраснелся. Он увидит ее завтра, так что нужно подождать. Уныло глядя в мутные от дождя окна гостиной, он надеялся, что погода изменится к лучшему.

Но когда настал следующий день, дождь по-прежнему лил, небо все так же было затянуто тяжелыми облаками. Тем не менее он пребывал в радостном ожидании, когда вывел машину из гаража и поехал по дороге, обсаженной с двух сторон промокшей зеленой изгородью, в Маркинч.

К тому времени, как он прибыл, Кэти успела закончить утренний прием. И теперь, щелкнув замком на двери медпункта, села к нему в машину, держа в руке черную сумку.

— Доброе утро, — поздоровался он, чувствуя радость оттого, что снова видит ее. — Хотя какое там доброе! Хорошо, что я на машине. Вам не придется колесить на велосипеде под таким дождем.

— Я ничего не имею против велосипеда, — возразила она, — как и против дождя.

Тон ее замечания слегка его удивил, но он не стал заострять на этом внимание, а только сказал:

— Как бы там ни было, я полностью в вашем распоряжении. Куда едем?

— В сторону Финдена. Не могу обещать красивого пейзажа. Здесь в основном тощие глинистые почвы. А Финден — всего-навсего бедная деревушка, выстроенная вокруг кирпичного завода, который только недавно запустили вновь после долгого простоя.

— Да сегодня и день не совсем подходящий для любования пейзажами, — благожелательно отозвался он и, уточнив направление, выехал на дорогу.

Во время пути она сохраняла неестественное молчание, и он даже начал подозревать некую сдержанность с ее стороны. Не то чтобы холодность. Но во всяком случае, она определенно утратила приподнятость и отзывчивость того дня, что они вместе провели в Эдинбурге, когда ему показалось, что между ними затеплилось сочувственное понимание.

Бросив несколько взглядов в ее сторону, он сказал:

— У вас усталый вид. — И действительно, сегодня она не излучала обычного благополучия. — Вы слишком много работаете.

— А мне нравится столько работать. — Она продолжала говорить тем же странным, напряженным тоном. — К тому же у меня сейчас довольно много тяжелых случаев.

— Это доказывает, что вы себя не щадите. Смотрите, какая вы бледненькая. — Он помолчал. — Думаю, пришла пора взять остаток отпуска.

— В такую-то погоду?

— Тем больше оснований уехать отсюда.

Она не ответила. Но почему она на него не смотрела? Он подождал несколько минут и осторожно спросил:

— Что случилось, Кэти? Я чем-нибудь вас обидел?

Она покраснела — густо, ярко, как краснеют только в молодости.

— Нет-нет, — поспешила заверить она. — Прошу вас так не думать. Это совсем не так. Просто сегодня… я, наверное, не в духе.

Так оно и было, хотя она о многом умолчала. Разве она могла рассказать ему о своем настроении после того дня в Эдинбурге или одолевших ее сомнениях? Проснувшись вчера утром с приятными и теплыми воспоминаниями, она испытала ощущение счастья, которое сразу, почти мгновенно, сменилось острым уколом потревоженной совести. Веселое и расточительное приключение, случившееся накануне, совершенно не похожее на то, что ей довелось испытать в жизни, теперь приобрело совсем другой оттенок — ей показалось, что она совершила чуть ли не грех, потворствуя своим желаниям. С каким глупым тщеславием она прихорашивалась в обновках. Конечно, это красивые вещи, но они не для такой, как она. Не заботьтесь, во что вам одеться, — неужели она забыла это библейское высказывание? Она сознавала, что виновата… виновата, что предала себя и все, во что ее учили верить. Она болезненно покраснела от одного воспоминания об элегантной продавщице, которая видела ее в примерочной в дешевой шелковой комбинации, заштопанных темно-синих шерстяных трико и при этом еще подбадривала. Что бы на это сказала ее дорогая мама!

Но конечно, в том вина не мистера Мори, или, вернее, Дэвида, поспешила она себя исправить, верная своему обещанию. Нет человека добрее и щедрее его, он ведь действовал из лучших побуждений, совершенно бескорыстно. Он был так мил, так живо интересовался ее делами, проявлял при этом такой такт и щепетильность, что было бы верхом нелюбезности отказаться от его даров. Однако внутренний голос говорил, что зря она так поступила. Да, вина лежала целиком на ней, и теперь ей оставалось только одно — позаботиться, чтобы это не повторилось.

Кэти быстро вскочила с постели, умылась холодной водой и надела форму. Она все время пыталась сосредоточиться на том, что ее ожидало в тот день: работа в больнице Долхейвена, непростой разговор с медицинским инспектором, которому пора сообщить, что она намерена оставить свой пост в благотворительной службе. Но перспектива казалась такой серой и безрадостной, что она едва могла думать об этом. Хуже всего то, что ей до боли захотелось повторить предыдущий потрясающий день, не обязательно еще раз совершить поездку в город, а просто провести время в том же духе, под той же добросердечной опекой.

Подумала и тут же прогнала эту мысль с твердостью человека, привыкшего к самодисциплине, но все равно, даже сейчас, она себя не простила. Однако по мере приближения к первому дому, куда ей предстояло нанести визит, она приказала себе отбросить скованность и, повернувшись к Мори, поинтересовалась, не хочет ли он зайти к больному вместе с ней.

— Я потому и здесь! — воскликнул он. — Хочу увидеть все.

Домик арендовал работник фермы, угодивший ногой в молотилку во время сбора последнего урожая. Он лежал на обычной кровати, стоявшей в глубине маленькой темной кухни, здесь же были его жена, побитая жизнью женщина в порванном халате, и три полуодетых, немытых малыша, один из которых ползал по полу с голой попкой, мусоля кусок хлеба с джемом. На кухне давно не прибирали: в раковине скопились немытые кастрюли, на столе, застланном старой грязной газетой, лежала гора жирных тарелок. И вот в этот беспорядок, ужаснувший Мори, Кэти вошла как ни в чем не бывало, с каждым поздоровалась по имени, затем повернулась к больному.

— Ну, Джон, как ты сегодня, голубчик?

— Неплохо, сестра. — Он просветлел при появлении Кэти. — Просто мы с женой теперь редко выходим из дома.

— Цыть, голубчик, не сдавайся. Пройдет неделя, другая, и ты снова будешь на ногах. А теперь давай-ка посмотрим, что там у нас. — Открывая сумку, она как бы между прочим заметила: — Этот господин — друг, зашел поздороваться.

Рана оказалась серьезной и глубокой. Взглянув на нее через плечо Кэти, Мори понял, что еще немного — и была бы повреждена артерия. У больного были пересечены сухожилия, а так как заживления первичным натяжением не произошло, несколько швов успели загноиться. Он не переставал наблюдать за Кэти, пока она замеряла пульс и температуру, промывала рану, перебинтовывала ногу, а сама все время подбадривала больного. Наконец она выпрямилась и сказала:

— Джон даже не представляет, как ему повезло. Еще один дюйм — и ему перерезало бы большой кровеносный сосуд. — После чего, скромно демонстрируя свои знания, вполголоса добавила для Мори: — Он называется бедренной артерией.

Мори подавил улыбку, благодарно кивнул в ответ на информацию, по-прежнему не сводя глаз с Кэти. Тем временем она закрыла сумку и отошла от кровати, воскликнув:

— С Джоном разобрались! Теперь поможем твоей девушке. — Она повернулась к его жене. — Давай, Джинни Лэнг, пошевеливайся. Если займешься тарелками, я позабочусь о детях.

Это было поразительно: за пятнадцать минут она умыла и одела детишек, подмела и прибрала кухню, вытерла посуду, которую передавала стоявшая у раковины Джинни. Затем в том же ритме она опустила закатанные рукава и направилась к двери, бросив через плечо:

— И не забудь прислать кого-нибудь сегодня вечером в «центр» за детским молоком.

Мори молчал, пока они не оказались в машине. Заведя мотор, он похвалил:

— Молодец, Кэти, отлично справились.

— Дело привычное, — отмахнулась она. — Главное — взяться.

— Нет, тут требуется нечто большее. Вы вдохнули в них новые силы.



— Бог свидетель, им это нужно, беднягам, — покачала она головой.

Мрак не рассеялся, по-прежнему было влажно и ветрено, спутанный клубок проселочных дорог был покрыт слоем жидкой грязи, ряды коттеджей для рабочих — маленькие бедные жилища — смотрелись под дождем совсем убого. Но девушку, казалось, этот вид не угнетал. Утренняя подавленность прошла. Выходя из машины с черной сестринской сумкой и шлепая по лужам на сырые кухни и тесные спальни в мансардах, она проявляла проворство, превышавшее профессиональные требования, и непритворную готовность помочь, которую Мори отказывался понимать. Каждый раз она просила его подождать в машине, но он не соглашался и шел вместе с ней: что-то непонятное заставляло его так поступать. Весь день он смотрел, как она работает: сначала это были кормящие матери и капризные дети; школьница с ошпаренной рукой: повязка так пристала к ожогу, что ее пришлось очень долго и осторожно менять; жена рабочего с кирпичного завода, что сидела в подушках, борясь с приступом астмы; затем пошли старики, любители пожаловаться, некоторые из них были прикованы к постели, одного, совсем беспомощного, страдающего недержанием, нужно было вымыть, протереть спиртом пролежни, поменять простыни.

И помимо всего этого множество дополнительных забот, которые она сама на себя взвалила: проветрить и прибрать пыльные комнаты, смердящие ламповым маслом; постирать грязное белье, вымыть посуду, подогреть молоко, поставить суп на кухонную конфорку и довести до кипения; все это в обстановке, которая лично его повергла бы в глубочайшую меланхолию, и выполнено не просто со спокойной деловитостью, а с сочувствием и в приподнятом настроении, что приводило Мори в полное недоумение.

Он мог бы временами подключиться и подсказать кое-что, ибо столкновение с болезнями, хотя и после долгого перерыва, воскресило в его памяти те дни, когда он совершал обходы в уинтонской больнице. Но все же он воздержался, главным образом потому, что Кэти, пытаясь его заинтересовать, продолжала потихоньку комментировать состояние больных простыми медицинскими терминами. Ему не хотелось ее ранить.

Ближе к вечеру, среди последних визитов, когда она посетила больного в одном из рабочих домов, какая-то женщина по соседству попросила ее зайти. Оказалось, у Ангуса, младшенького, «высыпали какие-то прыщики», вот она и подумала, что сестре следует взглянуть на ребенка. Мальчик, с виду мучимый жаром, неудобно лежал под клетчатой шалью на двух стульях, сдвинутых вместе. По словам матери, он жаловался на головную боль и отказывался от еды, потом она увидела пятнышки, среди которых попадались волдыри.

Кэти минуту поболтала с ребенком, после чего, заручившись его доверием, откинула шаль и расстегнула ему рубашку. При виде сыпи ее лицо изменилось, как заметил Мори. Она отослала под каким-то предлогом мать в кладовку и повернулась к нему.

— Бедный мальчик, — прошептала она. — Это оспа. В Берике уже зарегистрировано два случая, и я ужасно боюсь, что это еще один. Мне придется немедленно поставить в известность медицинского инспектора.

Мори поначалу колебался, но потом почувствовал, что ради нее обязан вмешаться. Выбрав тон, слегка пародирующий профессиональную манеру, он произнес:

— Взгляните еще раз, сестра.

Она уставилась на него, смущенная последним словом, а еще больше тем, что на его лице играла улыбка.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что нет причин для беспокойства, Кэти. — Он наклонился, наглядно демонстрируя каждое свое замечание. — Взгляните, как распределяются везикулы. Центрипетально, от периферии к центру, а на руках, ногах и лице нет ни одной. Кроме того, они не многокамерны и не имеют признаков втяжения. Наконец, эти папулы находятся в разной стадии развития — в отличие от оспы, где поражение ткани возникает одновременно. С учетом легкости предшествующих симптомов нет ни малейших сомнений относительно диагноза. Ветряная оспа. Скажите матери, чтобы дала ему дозу касторового масла и применила пищевую соду от зуда, через неделю он поправится.

Ее удивление росло с каждой секундой, и теперь она была просто ошеломлена.

— Вы уверены?

— Абсолютно и бесповоротно. — Он прочел в ее взгляде невысказанный вопрос. — Да, я врач, Кэти, — произнес он, словно извиняясь. — Вас это шокирует?

Она едва могла говорить.

— Вы меня совсем огорошили. Почему же раньше не сказали?

— Видите ли… я никогда не практиковал.

— Да что вы! Не могу поверить. Как же так вышло, скажите на милость?

— Это длинная история, Кэти. Я давно хотел рассказать — с тех пор, как мы познакомились. Выслушаете… когда закончите обход?

Она помолчала, продолжая смотреть на него округлившимися глазами, затем неуверенно кивнула. Тут вернулась мать Ангуса, и Кэти ее успокоила, передала рекомендации Мори, после чего они ушли. Через полчаса она закончила свои дела на тот день, и Мори без дальнейших обсуждений поддал газу и быстро повел машину в гостиницу. Так как в общем зале было холодно и дули сквозняки, он прошел с Кэти прямо к себе в номер, где уже ярко горел огонь в камине, вызвал звонком коридорного и приказал немедленно принести горячий суп и поджаренный хлеб с маслом. Ее усталость, которая так встревожила его в то утро, внезапно усилилась — неудивительно, подумал он с горечью, после стольких часов холода и каторжного труда. Он не проронил ни слова, пока она не подкрепилась и не согрелась, и только потом продвинул к ней свой стул.

— Мне столько нужно вам сказать, что я даже не знаю, с чего начать. Меньше всего хотелось бы вам наскучить.

— Не бойтесь, этого не случится. Я должна выслушать, почему вы не практиковали.

Он слегка пожал плечами.

— Бедный студент, всего лишь недавний выпускник колледжа, получивший диплом с отличием. Неожиданное предложение поработать в лаборатории большого коммерческого предприятия. Все очень просто, моя дорогая.

Она внимательно вглядывалась ему в лицо целую минуту.

— Какая жалость… Столько попусту растраченных усилий!

— Я занимался научной работой, — резонно заметил он, придавая своей возне с пилюлями и духами более приемлемый вид.

— Простите, что так говорю, — с жаром произнесла Кэти, — все это очень хорошо для некоторых. Но для такого человека, как вы, для такой личности… — Она зарумянилась, но храбро продолжила: — Да, талантливой, отказаться от шанса помогать людям, больным и страдающим… Ведь это и есть настоящее предназначение врача. Какая жалость, просто плакать хочется. — Тут ей пришла в голову мысль. — А вы не думали вернуться к своей профессии?

— В столь преклонном возрасте! — Поспешно, чтобы исправить ложное впечатление, какое могла произвести на нее эта неудачная фраза, он добавил, простительно уменьшив цифры: — Я не так далек от сорока пяти.

— Ну и что! Вы здоровы, подтянуты, в расцвете сил, да и молодо выглядите. Почему бы вам не вернуться к настоящему делу? Вспомните притчу о зарытых талантах.

— С моих талантов мне придется стряхнуть довольно много пыли.

После ее приятного замечания о его моложавом виде он улыбнулся так заразительно, что она была вынуждена тоже улыбнуться в ответ.

— По крайней мере, вы развеяли мой страх перед оспой. А ведь я пыталась рассказать вам о бедренной артерии. Какое нахальство с моей стороны!

Они умолкли ненадолго. Она была такой милой с отблесками огня на серьезном молодом лице, вокруг которого сгущались незаметно подкравшиеся сумерки. Его захлестнула волна почти отеческой нежности. Он привстал.

— Позвольте подлить вам еще супа.

— Нет-нет, суп действительно вкусный, мне стало гораздо лучше, но я хочу, хотела бы… продолжить наш разговор.

— Вы настаиваете на этой теме? — Он насмешливо изогнул брови.

— Да, настаиваю. В моем представлении вот такой должна быть жизнь — помогать людям. Для этого мы здесь, чтобы делать все возможное друг для друга. И самое главное — это милосердие… Меня воспитали в этой вере. Поэтому я выучилась на медсестру.

Духовная подоплека ее заявления слегка его обескуражила, но он принял его с пониманием и твердо произнес:

— Кэти, вы чудесная медсестра — я ведь видел вас в деле. Ваша работа вызывает восхищение и уважение, хотя, если честно, мне кажется, она вам не совсем по силам, но мы пока об этом не будем. Знаете, я уверен, вы могли бы применить свои таланты на другом, скажем так, более высоком уровне и получить ощутимые и полезные результаты. Погодите минутку. — Он мягко предотвратил ее попытку перебить его и продолжил: — С тех пор как мы познакомились, я от вас кое-что скрывал, причем намеренно. Мне хотелось, чтобы вы прониклись ко мне симпатией за мои собственные заслуги, если таковые имеются. — Он улыбнулся. — Надеюсь, я вам нравлюсь?

— Ну конечно, даже очень, — ответила она с пылкой искренностью. — До сих пор я не встречала человека, который… произвел бы на меня такое впечатление.

— Спасибо вам, дорогая Кэти. Итак, теперь я могу сообщить вам со всем смирением, что я довольно состоятельный человек. Простите, что не могу подобрать менее грубые слова, но фактически я неприлично, прискорбно богат — и никогда прежде я этому так не радовался, как сейчас, потому что я могу многое сделать для вас. Нет, пожалуйста… — Он снова поднял руку. — Вы должны позволить мне договорить. — После паузы он продолжил, перейдя на серьезный лад: — Я одинокий человек, Кэти. Мой брак оказался несчастливым… Говоря прямо, это была трагедия. Моя бедная супруга годами была заперта в учреждении для душевнобольных, где и умерла. Детей у меня нет, как нет никого, о ком я мог бы заботиться. Всю свою жизнь я много работал. Потом довольно рано ушел на покой, и теперь у меня в избытке свободного времени и больше материальных благ, чем мне нужно или чем я заслуживаю. — Он опять помолчал. — Вы уже слышали от меня, что я в величайшем долгу перед вашей семьей — не спрашивайте почему, иначе мне придется вспомнить о своей некрасивой и неблагодарной юности. Скажу лишь одно: я должен оплатить этот долг и хочу сделать это, заботясь о ваших интересах. Я вытащу вас из этой серой среды, подарю подходящее окружение и все то, что вы заслуживаете. У вас будет богатая, насыщенная жизнь. О праздности, разумеется, речи не идет, а так как у вас гуманные идеалы, то вы сможете осуществить их при моем содействии, с теми ресурсами, что я предоставлю в ваше распоряжение.

Пока он говорил, она смотрела на него с растущим волнением, а теперь, когда он умолк, потупила взгляд и довольно долго хранила молчание. Наконец она сказала:

— Вы очень добры. Но это невозможно.

— Невозможно?

Она опустила голову.

— Почему? — настойчиво спросил он.

Снова наступила тишина.

— Вы, наверное, забыли… но в тот первый день я сказала вам, что собираюсь оставить эту работу ради чего-то лучшего. В конце следующего месяца я уезжаю в Анголу… чтобы работать с дядей Уилли в «Миссии».

— О нет! — громко воскликнул он, потрясенный.

— Но это так. — Слабо улыбнувшись, она подняла глаза и встретилась с его взглядом. — Седьмого числа следующего месяца дядя Уилли возвращается домой, чтобы забрать меня. Мы вылетим вместе двадцать восьмого.

— И на сколько вы там останетесь? — отупело спросил он.

— Навсегда, — просто ответила она. — Вчера я подала заявление об уходе медицинскому инспектору.

В комнате повисла продолжительная тишина. Кэти уезжала — он быстро подсчитал — через пять недель. Новость опустошила его — все надежды рухнули, планы фатальным образом провалились — нет, он не мог смириться. Проекты, хорошо продуманные и взлелеянные, возымели над ним власть — не столько ради нее, сколько ради него самого. Ей предстояло стать его миссией в жизни. И никакой бессмысленной идее вроде желания принести себя в жертву и сгинуть в тропических джунглях этому не помешать. Никогда, никогда. Но тут способность здраво рассуждать начала постепенно к нему возвращаться, и он увидел, что сейчас нельзя противоречить Кэти, иначе он рискует навсегда ее потерять. Он должен дождаться шанса и переубедить ее, а на это требовалось время. Когда Мори заговорил снова, голос его звучал спокойно, с уместным сожалением.

— Для меня это жестокое разочарование, Кэти, фактически удар. Но я вижу, что вы преданы идее миссионерства всей душой.

Она готовилась услышать возражение, а вместо него прозвучало тихое смирение, и глаза ее засияли от благодарности.

— Как хорошо вы меня понимаете.

— Я помогу вам. — Эта мысль, видимо, его приободрила. — Со следующей же почтой Уилли получит пожертвование для «Миссии» — причем солидное. Вам лишь остается дать мне его адрес.

— Ой, конечно-конечно. Не знаю, право, как мне вас благодарить!

— Но это только начало, моя дорогая. Разве я не говорил, как много хочу для вас сделать? И время это докажет. Что касается ближайшего будущего — дайте подумать. Как вы там сказали, когда вернется Уилли?

— Примерно через две недели. А потом через три недели мы уедем обратно.

Мори помолчал, важно сдвинув брови.

— Кажется, придумал, — наконец произнес он. — Раз вы намерены исчезнуть так неожиданно и так скоро, то вполне резонно попросить вас уделить мне немного из оставшегося времени. Кроме того, меня беспокоит ваше здоровье. Вы явно переутомились, и если хотите выдержать тяжелый труд в тропической жаре, то должны устроить себе отдых или, по крайней мере, передышку. Поэтому я предлагаю, чтобы вы воспользовались двумя неделями отпуска, которые вам до сих полагаются, и провели их в моем доме среди гор. Уилли по возвращении присоединится к нам, и хотя вы оба не можете задержаться подольше, мы устроим самое радостное воссоединение в мире!

Пять роковых секунд он думал, что она откажется. Тень удивления и сомнения легла на ее открытое лицо, но сквозь нерешительность пробилась робкая улыбка. То, что он пригласил и Уилли, было счастливым озарением. Но достаточно ли весомо прозвучали его аргументы? В ее взгляде вновь появилось сомнение.

— Это было бы здорово, — медленно произнесла она, — но не слишком ли много беспокойства для вас?

— Какое беспокойство! Я даже не знаю, о чем вы говорите.

— Горный воздух пошел бы на пользу дяде Уилли, — размышляла она, — когда он вернется из Квибу.

— И вам он тоже не повредит. — Мори с усилием изобразил деловитость. — Значит, согласны?

— Очень хотелось бы, — тихо ответила Кэти. В глубоком кресле она казалась маленькой и незащищенной. — Но есть трудности. Моя работа, например. И раз я подала заявление, то мне могут отказать в отпуске. Нужно будет поговорить об этом со старшей медсестрой или с медицинским инспектором. — Она глубоко вздохнула. — До конца недели я дежурю в больнице. Вы позволите мне подумать до тех пор?

В эту секунду он понял, что ему ничего не остается, как согласиться.

Глава VIII

Он отвез ее обратно в Маркинч на вечерний прием. Расставаясь, он боялся в своем огорошенном состоянии ляпнуть что-то неразумное, поэтому ограничился несколькими прощальными словами и сдержанным, однако говорящим взглядом. Затем он медленно поехал обратно в гостиницу.

Дождь прекратился, и с обычным для шотландской погоды своенравием, проявлявшимся в том, что в конце ненастья иногда возникает иллюзорное обещание перемен к лучшему, на горизонте появился яркий лучик. Но это скоротечное просветление не приподняло ему настроения, он остановил машину на обочине и выключил зажигание, чтобы все обдумать.

Да, неприятное препятствие, тем более что он меньше всего ожидал такого поворота событий. Да и разве можно было это предвидеть? Милая, юная девушка вознамерилась отдать себя на растерзание своре примитивных раскрашенных дикарей, которые и оценить-то ее способны не больше, чем… скажем, чем чудесного маленького Боннара, что висел у него в кабинете на вилле. Рука его дрожала от досады, пока он щелкал золотой зажигалкой и глубоко затягивался сигаретой. Разумеется, он не стал бы отрицать, что слышал и читал о подобных экстраординарных случаях. Кажется, совсем недавно одна богатая молодая женщина из высшего общества отказалась от состояния и удалилась в компании какого-то чудака доктора в бразильские джунгли, где питаются одними бананами. А еще монахини покидают цивилизацию и работают сестрами милосердия, но это часть их призвания. Также жены миссионеров, продолжал рассуждать он, если считают это своим долгом, то сопровождают мужей. Однако в данном случае речь не шла о каких-либо моральных или матримониальных обязательствах, и никакой необходимости в самоотречении он не видел; с какой стороны ни глянь — замысел Кэти казался ему абсурдным и бесполезным.

Что он мог поделать в данной ситуации? — вот в чем вопрос. Выкуривая одну сигарету за другой — излишество, полностью чуждое его скромной привычке, — он сосредоточенно думал над проблемой, подстегиваемый бурлящим в нем негодованием. Самое простое, конечно, было бы отказаться от своих планов, сдаться, избавить себя от дальнейших хлопот и уехать домой. Нет-нет, он никогда так не поступил бы и потому сразу отверг эту мысль. Помимо невысказанного обязательства перед ней и перед собой, он за это короткое время успел привязаться, да, чрезвычайно привязаться к маленькой Кэти. Одна мысль о том, что он больше никогда ее не увидит, могла привести его в полное уныние.

Чем больше он размышлял, тем больше приходил к убеждению, что лучшая возможность отвлечь ее от идеи фикс — показать девушке, пусть кратко, полноту и богатство той жизни, которую он мог бы ей подарить. Воспитанная в строгих правилах, можно сказать, изолированная от мира, она даже не представляла, что он мог бы для нее сделать. Если бы только ему удалось увезти ее в Европу, показать очарование и элегантность великих городов, которые он знал превосходно: Париж, Рим, Вену, с их картинными галереями, историческими зданиями, знаменитыми памятниками и церквями, изысканными ресторанами и роскошными отелями, а потом приобщить к комфорту и красотам собственной виллы, она наверняка вняла бы голосу рассудка. Получается, что его приглашение, сделанное под влиянием минуты, оказалось блестящим ходом, лучше и не придумать. Все, что оставалось теперь, — действовать так, чтобы она не отказалась. Но как этого добиться? Он перебрал знакомых, способных оказать ему поддержку, и почти сразу на ум пришла очевидная кандидатура.

Мори быстро погасил сигарету, включил стартер, затем развернулся и, снова проехав Маркинч, взял курс на домик пастора. Через пять минут он был у цели. Припарковав машину и выйдя на дорожку, он разглядел на верхней части башни грубо сколоченные леса и услышал громкие команды, которые отдавал Фодерингей, — все это указывало, что с церкви снимали колокол. Но встречаться со священником он не хотел, а то вновь пришлось бы выслушивать, смущаясь, изъявления благодарности; к своему облегчению, он увидел за разросшимися кустами лавра миссис Фодерингей: она занималась огородом по другую сторону дома. Мори направился прямо к ней. На жене священника была потертая мужская фетровая шляпа, старый заляпанный макинтош и тяжелые сапоги, подбитые сапожными гвоздями. В руках она держала садовые ножницы.

— Вы застали меня врасплох! — воскликнула женщина, криво, но дружелюбно улыбнувшись при его приближении. — Я тут расправляюсь со слизняками, а то после дождя они так и накидываются на мою цветную капусту. Впрочем, я почти закончила. Пройдемте в дом.

— Если вы не возражаете, — он запнулся, — могли бы мы поговорить здесь?

Она бесцеремонно вгляделась ему в лицо, затем, не произнеся больше ни слова, повела его к зеленой решетчатой беседке в конце сада. Усевшись на деревянную скамью, она указала ему место рядом с собой и, продолжая сверлить его взглядом, произнесла:

— Итак, Кэти в конце концов вам рассказала?

Он поразился ее проницательности, но счел, что это только ему на руку, теперь будет легче начать.

— Я узнал час тому назад.

— И не одобряете?

— Да кто одобрил бы? — сдавленно произнес он. — Сама мысль, что девушка собирается похоронить себя на всю жизнь в той дикости… Я… так расстроен, что даже не могу выразить.

— Да, я так и думала, что вы огорчитесь. — Она говорила неторопливо, морща широкий обветренный лоб. — И не вы один. Мой старик тоже против, хотя ему как священнику не пристало говорить об этом вслух. Но я всего-навсего жена священника, поэтому могу сказать — ужасно жаль.

— Это было бы неразумно в любое время, но сейчас — особенно, когда в Африке так неспокойно…

Она мрачно кивнула, проявляя сдержанность, но его уже сорвало с тормозов.

— Она совершенно для этого не годится. Отработав сегодня день, она осталась без сил. Зачем она это делает? Какова причина? Или, быть может, во всем виноват этот ее дядюшка?

— Да, отчасти, наверное, она едет туда ради Уилли. Но и ради себя тоже.

— Вы имеете в виду, из религиозных побуждений?

— Что ж, может быть… Хотя не только.

— Но она набожна?

— Кэти — хорошая девушка в лучшем смысле этого слова. — Миссис Фодерингей говорила проникновенно, все больше переходя на местный диалект. — Она помогает нам в церкви, учит ребятишек, но… она не из тех, кто не расстается с Библией и молится день-деньской. Нет, чтобы понять, почему она туда едет, вы должны понять саму Кэти. Не мне вам говорить, что она выделяется в этом бесстыдном веке, она не похожа на пустоголовых разбитных девиц с конскими хвостами, которых полно вокруг, с их джазом и рок-н-роллом и одним желанием — хорошо провести время, хотя я сказала бы, как раз плохо. Она отличается от них, как хорошее зерно от вымолотка. Она серьезная, чувствительная девушка, очень спокойная, заметьте, но в то же время упорная, со своими идеалами. Все это благодаря воспитанию, которое дала ей мать, — довольно строгому. Живя здесь, в деревне, она была предоставлена в основном самой себе. А потом Уилли уехал в Анголу, где, как говорят, сплошные болезни и голод. Вполне естественно, она все больше и больше увлекалась идеей помочь ему. Помогать там, где больше всего в этом нужда, — служить, вот как она это называет. И это стало единственным стержнем, да, основной пружиной в ее жизни.

Он молчал, протестующе покусывая губу.

— Но она может служить и без того, чтобы заживо похоронить себя.

— Сколько раз я говорила ей то же самое — сотни.

— Так почему Уилли ничего ей не скажет? Должен же он понимать, что все это в высшей степени неблагоразумно.

— Уилли сам неблагоразумен. — Она, видимо, хотела развить эту мысль, но добавила лишь: — Такое впечатление, что он живет вообще не в этом мире.

— Зато я живу в этом мире! — нервно воскликнул Мори. — И я заинтересован в судьбе Кэти. Вы, должно быть, сами это уже поняли. Я хочу многое сделать для ее блага. В моих силах дать ей все, чего у нее нет. Она вполне это заслужила.

Женщина не ответила, а продолжала смотреть на него с вопросом в глазах, в которых также читалось такое искреннее сочувствие, что его вдруг охватил внезапный порыв облегчить душу, оправдать свое поведение и полностью завоевать эту женщину откровенным рассказом о прошлом. Он не мог больше сопротивляться. Сдавшись, он взволнованно вздохнул и быстро, временами почти неразборчиво, рассказал обо всем, что привело его в Маркинч. Правда, во время повествования он немало себя пощадил.

— Как видите, у меня есть все причины и все права действовать во имя прошлого. Да что там, если бы я не отправился в то злосчастное плавание, то Кэти, — его голос слегка дрогнул, — вполне могла быть моей родной дочерью.

Последовала пауза, во время которой он не смел поднять глаза. Но когда все-таки взглянул на миссис Фодерингей, то увидел на ее лице добрую улыбку.

— Я с самого начала догадывалась о чем-то подобном. Мать Кэти была скрытная женщина, но как-то раз она показала мне старый альбом, и там среди страниц хранились засохшие цветы. Я по привычке пошутила. А Мэри отвела взгляд в сторону и вздохнула. Из тех нескольких слов, что она сказала, я поняла одно: еще до брака она всем сердцем любила одного человека.

Он слегка поморщился от этого чересчур явного напоминания о его предательстве, но быстро взял себя в руки.

— В таком случае вы мне поможете! Я пригласил Кэти поехать со мной в Швейцарию и уже там встретиться с Уилли в моем доме. Если бы мне только удалось заполучить обоих там, особенно Кэти, то в новой обстановке, полагаю, я смог бы их урезонить. А ведь ей действительно необходим отпуск. Бедное дитя. Вы уговорите ее поехать? Она, безусловно, обратится к вам за советом.

Миссис Фодерингей ответила не сразу, а продолжала разглядывать его с женским любопытством. Затем, словно размышляя вслух, сказала: