Артур Конан Дойл
Вряд ли найдется летописец дней минувших, который не поведал бы потомкам о долгой и яростной борьбе за титул «короля» Сент-Джеймса между двумя знаменитыми столичными фатами, сэром Чарльзом Треджеллисом и лордом Бэрримором, — борьбе, разделившей фешенебельный Лондон на два враждующих лагеря. Факт неожиданного ухода со сцены благородного пэра (после чего чуть менее аристократичный его соперник продолжал властвовать в одиночестве) также был историками засвидетельствован. Но только сейчас вы сможете узнать наконец об истинной и весьма примечательной причине внезапного заката этой яркой звезды.
Однажды утром (происходило все это, когда легендарное соперничество было в самом разгаре) сэр Чарльз Треджеллис занимался своим непростым туалетом, а слуга Амброуз помогал хозяину достичь той степени совершенства, которая давно уже обеспечила ему репутацию самого выдающегося франта Лондона.
Внезапно, не довершив coup d\'archet[1] и оставив великолепную галстучную конструкцию незаконченной, сэр Чарльз замер и прислушался. На его широком миловидном лице, отмеченном здоровым румянцем, отразились изумление и негодование одновременно. Лязгающе-отрывистая дробь ударов дверного молоточка внизу окончательно заглушила многоголосый гул Джермин-стрит.
— Начинаю подозревать, что источник этого шума находится где-то вблизи нашего парадного, — проговорил сэр Чарльз в манере человека, привыкшего размышлять вслух. — С некоторыми паузами продолжается это уже минут пять. А ведь Перкинсу даны были соответствующие указания.
Повинуясь жесту хозяина, Амброуз вышел на балкон и свесил вниз свою почтенную голову.
— Ты очень обяжешь меня, приятель, если соизволишь открыть дверь, — донесся с улицы медленный, но отчетливый голос.
— Кто это? Кто это такой? — возмущенно воскликнул сэр Чарльз, и рука его замерла локтем вверх.
Амброуз вернулся, выразив на смуглом лице изумление — в той пропорции, какова позволительна была при его положении.
— Это юный джентльмен, сэр Чарльз.
— Юный джентльмен? Но все в Лондоне знают, что я не показываюсь до полудня. Тебе знаком этот человек? Ты видел его раньше?
— Нет, сэр, но он весьма напоминает мне того, чье имя я бы, пожалуй, решился произнести.
— Кого же?
— При всем уважении, сэр Чарльз… Был момент, когда мне показалось, будто вы сами стоите внизу. Молодой человек пониже ростом и помоложе, но голос, лицо, осанка…
— Это, должно быть, юнец Верекер, несносный отпрыск моего братца, — пробормотал сэр Чарльз, возобновляя свой туалет. — Я слышал, кое в чем он действительно на меня похож. Верекер написал мне, что приезжает из Оксфорда, а я ответил, что не приму его. Однако, я вижу, он рискнул проявить настойчивость. Этому парню требуется преподать урок! Амброуз, вызови Перкинса.
На пороге комнаты возник рослый дворецкий; лицо его выражало крайнее возмущение.
— Перкинс, я более не намерен терпеть этот шум за дверьми.
— Позвольте, сэр, но юный джентльмен уходить не желает.
— Не желает? Но твоя обязанность и состоит в том, чтобы заставить его уйти. Разве ты не получал указаний? Ты сказал ему, что до полудня видеть меня не позволяется?
— Сказал, сэр. Он вознамерился, было, оттолкнуть меня и ворваться в дом, поэтому я захлопнул дверь прямо у него перед носом.
— Правильно сделал, Перкинс.
— Но сейчас, сэр, он создает такой шум, что все жильцы высунулись из окон. Кроме того, на улице, сэр, начинает собираться толпа.
Снизу донеслись оглушительный бой молоточка (с каждым ударом своим звучавшего все настойчивее), взрыв хохота и ободряющие реплики зрителей. Лицо сэра Чарльза гневно вспыхнуло. Непочтительности этой пора было положить конец.
— Перкинс, возьми мою зачехленную янтарную трость в углу и распорядись ею по собственному усмотрению. Пара ударов, думаю, вправит мозги юному негодяю.
Громила Перкинс улыбнулся и вышел. Слышно было, как отворилась дверь; стук прекратился. Через несколько секунд кто-то оглушительно взвыл, и послышались удары, словно о выбиваемый ковер. Некоторое время сэр Чарльз внимал этим звукам вполне благосклонно; затем улыбка сползла с его добродушного лица.
— Перкинсу бы не переусердствовать, — пробормотал он. — Нельзя же оставить парня калекой, пусть даже он того и заслуживает. Амброуз, беги на балкон и зови Перкинса обратно. Это перешло уже все границы.
Не успел слуга сдвинуться с места, как на лестнице послышался быстрый топот и в дверях возник миловидный юноша, разодетый по последней моде. Осанка, черты лица, но более всего лукавые пляшущие искорки во взгляде больших голубых глаз явно выдавали в нем знаменитую кровь Треджеллисов. Таким был и сэр Чарльз, когда двадцать лет назад, благодаря исключительно дерзости и силе духа, за один сезон занял место на лондонском Олимпе, откуда не сумел сбросить его сам Бруммель. Бросив веселый взгляд на искаженное гневом лицо дядюшки, юноша залихватски протянул ему остатки янтарной трости.
— Опасаюсь, сэр, — заговорил он, — что наставляя вашего слугу на путь истинный, я имел несчастье нанести ущерб тому, что несомненно являлось вашей собственностью. Мне жаль, что это произошло.
Сэр Чарльз ошеломленно воззрился на дерзкого пришельца, а тот, в свою очередь, смешно спародировал манеру родственника ответным взглядом. Как успел уже заметить Амброуз с балкона, оба казались точными копиями друг друга; разве что Треджеллис-младший был чуточку ниже, тоньше и непоседливей.
— Итак, вы — мой племянник, Верекер Треджеллис? — спросил сэр Чарльз.
— К вашим услугам, сэр.
— Я получил о вас из Оксфорда дурные известия.
— Новости оттуда, сэр, насколько я понимаю, идут действительно нехорошие.
— Хуже некуда.
— Вот и я был проинформирован в том же духе.
— Зачем вы явились сюда?
— Чтобы повидать своего знаменитого дядюшку.
— Ради этого вы учинили скандал на улице, ворвались к нему в дом и избили его дворецкого?
— Именно так, сэр.
— Вы получили мое письмо?
— Да, сэр.
— Из коего явствовало, что я не приму вас?
— Да, сэр.
— С такой наглостью я, кажется, встречаюсь впервые.
Вместо ответа молодой человек улыбнулся и удовлетворенно потер ладони.
— Дерзость оправдана лишь в том случае, если она подкреплена остроумием, — сухо продолжал сэр Чарльз. — В противном случае она превращается в обыкновенное хамство неотесанного простолюдина. Возможно, став с возрастом чуть умнее, вы научитесь понимать эту разницу.
— Вы абсолютно правы, сэр, — проникновенно молвил молодой человек. — Утонченная дерзость — жанр изящных искусств, и лишь в общении с признанным ее виртуозом (тут он отвесил дяде почтительный поклон) в этом деле можно достичь совершенства.
После утреннего шоколада сэр Чарльз, как известно, в течение часа пребывал в крайне раздраженном состоянии духа. Теперь он позволил себе проявить эту слабость.
— Не могу поздравить брата с тем, что он обзавелся удачным наследником. Я надеялся увидеть нечто, чуть более достойное наших традиций.
— Может быть, если вы узнаете меня чуть получше, сэр…
— Не думаю, что у меня возникнет желание продлить столь неприятное знакомство. Вынужден, сэр, попросить вас завершить свой визит — коим, разумеется, вам и не стоило себя утруждать.
Молодой человек ответил приятной улыбкой, но не сделал даже и попытки уйти.
— Могу я задать вам один вопрос, сэр? — спросил он беззаботно. — Не помните ли вы, случайно, господина Мунро, ректора нашего колледжа?
— Нет, сэр, не помню, — резко ответил дядя.
— Ну, конечно же, вы не стали бы утомлять свою память до таких пределов. А он, представьте себе, все еще вас помнит. В ходе нашей вчерашней беседы он немало польстил моему самолюбию, заметив, что я напоминаю ему вас — прежде всего своим, как он изволил выразиться, уникальным сочетанием легкомыслия и упрямства. Первым из этих достоинств я, кажется, произвел на вас должное впечатление. Остается лишь продемонстрировать второе.
По-прежнему сияя добродушной улыбкой, он уселся в кресло, стоявшее у двери, и скрестил на груди руки.
— Ах, значит, вы не уйдете? — мрачно поинтересовался сэр Чарльз.
— Нет, сэр, останусь.
— Амброуз, спустись и приведи пару носильщиков.
— Послушайтесь моего совета, сэр, не делайте этого. Мне придется причинить им боль.
— В таком случае я выставлю вас собственноручно.
— Вот это — пожалуйста. Оказать физическое сопротивление своему дяде я бы никогда не осмелился. Но лишь действительно спустив меня с лестницы собственными руками, вы сумеете избежать необходимости уделить мне все-таки полчаса своего времени.
Сэр Чарльз не смог сдержать улыбки. Слишком живо поведение юноши напомнило ему о собственной бурной юности. Ничто в те годы не могло порадовать его больше, чем успешное сопротивление слугам и немедленное подчинение их своей воле. Он повернулся к зеркалу и жестом отправил Амброуза заниматься своими делами.
— Придется мне попросить вас подождать, пока я не закончу свой туалет, — сказал он, — Посмотрим потом, чем сумеете вы оправдать это свое вторжение.
Едва только лакей покинул комнату, сэр Чарльз вновь обратился к своему злосчастному племяннику, который наблюдал за манипуляциями прославленного денди с благоговением ученика, присутствующего при свершении величайшего таинства.
— Итак, говорите сэр, и говорите по делу, ибо, уверяю вас, у меня масса других забот. Принц уже ожидает меня в Карльтон-Хаусе. Постарайтесь быть кратким, насколько это возможно. Что вам нужно?
— Тысячу фунтов.
— Да ну! Всего-то? — в голосе сэра Чарльза вновь прозвучали желчные нотки.
— Да, сэр. Впрочем, еще я бы хотел быть представленным мистеру Бринсли Шеридану, который, насколько мне известно, является вашим другом.
— Почему именно ему?
— Потому что, как мне рассказали, он — главный в театре Друри-Лэйн, мне же хочется стать актером. Друзья утверждают, что у меня неплохой актерский талант.
— А знаете, я достаточно ясно представляю вас в «Charles Surface» — в любой роли, требующей дерзости и бахвальства, — причем, чем меньше вы будете там актерствовать, тем лучше. Однако нелепо было бы даже предположить, будто я стану потворствовать вам в карьере такого рода. Как бы я объяснил это вашему отцу? Сейчас же возвращайтесь в Оксфорд и приступайте к занятиям.
— Это невозможно!
— Позвольте узнать, сэр, в чем загвоздка?
— Свою вчерашнюю беседу со мной (о которой, кажется, я упомянул) ректор завершил известием о том, что руководство университета более не в силах терпеть моего там присутствия.
— Вы исключены?
— Да, сэр.
— Очевидно, за целый ряд безобразных выходок.
— Ну, за… что-то в этом роде, сэр.
И вновь сэр Чарльз, сам того не желая, смягчился. Да и мог ли он долго оставаться суровым с этим смазливым шалопаем? Абсолютная прямота его обезоруживала.
— Зачем вам столь внушительная сумма? — продолжал дядя, чуть более благосклонно.
— Чтобы перед отъездом из университета рассчитаться с долгами, сэр.
— Ваш отец — человек небогатый.
— Да, сэр. Поэтому я и не смог обратиться с этой просьбой к нему.
— И явились ко мне, человеку совершенно вам незнакомому?
— Что вы, сэр — вы же мой дядя! Больше, чем дядя: вы, если позволите мне так выразиться, мой идеал, мой кумир!
— Вы льстите, мой дорогой Верекер, и очень ошибаетесь, если полагаете, будто сможете выудить из меня тем самым тысячу фунтов. Денег я вам не дам.
— Разумеется, сэр, если вы не можете…
— Я не сказал: «не могу». Я сказал: «не дам».
— Думаю, если можете, то все же дадите.
Сэр Чарльз улыбнулся и кружевным платочком хлопнул по рукаву.
— А знаете, вы меня весьма забавляете. Прошу вас, продолжайте. Итак, что заставляет вас думать, будто я дам вам столько денег?
— Мне кажется, я смог бы оказать вам услугу, которая будет стоить тысячи фунтов.
Сэр Чарльз изумленно поднял брови.
— Неужели шантаж?
Верекер Треджеллис вспыхнул.
— Сэр, я удивлен. — Голос юноши прозвучал мягко, но твердо. — Зная, что за кровь течет в моих жилах, — как могли вы с моей стороны заподозрить намек на нечто подобное?
— Приятно узнать, что и для вас существуют пределы возможного. Признаться, заподозрить существование таковых по вашему поведению до сих пор было очень непросто. Итак, вы утверждаете, что сможете оказать мне услугу настолько ценную, что я действительно выплачу вам за нее тысячу фунтов?
— Именно так, сэр.
— Что это за услуга, позвольте спросить?
— Я сделаю лорда Бэрримора посмешищем в глазах всего города.
Сэр Чарльз невольно вздрогнул; на лице его отразилось изумление. Что за дьявольский инстинкт помог этому недоучившемуся студенту нащупать единственную щель в его неуязвимой броне? Где-то в глубине души (но разве мог кто-нибудь знать об этом?) сэр Чарльз готов был отдать не одну тысячу фунтов человеку, который смог бы выставить на посмешище его опаснейшего соперника за первенство в светской иерархии фешенебельного Лондона.
— Ради осуществления этого своего чудесного замысла вы и явились сюда из Оксфорда?
— Нет, сэр. Но прошлой ночью я имел с ним не самую приятную встречу и решил, что должен его проучить. Дело в том, сэр, что прошлый вечер я провел в Уоксхоллском Саду.
— Мне об этом следовало догадаться, — заметил дядя.
— Лорд Бэрримор тоже был там. Его сопровождал некто в костюме священника. В действительности же, как мне объяснили, компаньон его — не кто иной, как Жестянщик Хупер, и он избивает всякого, кто осмелится выступить против хозяина. Так они и прошли вдвоем по центральной аллее, оскорбляя женщин и запугивая мужчин; меня же — попросту отпихнули. Я был задет, сэр, — настолько, что едва не разрешил конфликт прямо на месте.
— Вы поступили благоразумно, что сдержались. Хупер — боксер титулованный, он бы вас сильно отколошматил.
— Может быть. А может быть, и нет.
— Ах, так значит, к числу ваших неоспоримых достоинств относится еще и умение драться на кулаках?
Молодой человек добродушно расхохотался.
— Единственным профессором моей alrna mater, когда-либо удостаивавшим меня похвалы, сэр, был Уильям Болл. Он более известен как «Оксфордский Звереныш». Думаю, не покажусь очень нескромным, если предположу, что с десяток раундов против этого Хупера я бы продержался. Нет, прошлым вечером я молча проглотил обиду. Поскольку, как мне рассказали, подобные сцены повторяются там постоянно, времени для расплаты достаточно.
— Могу я поинтересоваться, как вы собираетесь действовать?
— Об этом я предпочел бы пока умолчать. Но цель моя, повторяю, — сделать лорда Бэрримора посмешищем в глазах всего Лондона.
Сэр Чарльз на минуту задумался.
— Скажите, сэр, а почему вы решили, что мне будет приятно, если лорд Бэрримор подвергнется осмеянию?
— Мы в провинции неплохо осведомлены о происходящем в Лондоне. О вашей неприязни к этому человеку пишут все колонки светских слухов и сплетен. Город в своих симпатиях разделен на две равные части. Трудно поверить, что вы очень расстроитесь, если лорда Бэрримора внезапно постигнет публичный конфуз.
— Экий вы резонер, — улыбнулся сэр Чарльз, — Хорошо, допустим на секунду, что вы правы. Могу ли я получить хотя бы намек на то, какие средства будут использованы для достижения этой, не скрою, коренной цели?
— Могу сказать только одно, сэр. Есть немало женщин, по отношению к которым этот тип поступил самым неподобающим образом. Знают об этом все. Если одной из таких оскорбленных дамочек удастся публично предъявить лорду Бэрримору свои претензии и проявить при этом определенную настойчивость, его светлость может оказаться в более чем незавидном положении.
— И вы знакомы с такой дамочкой?
— Думаю, да, сэр.
— Ну что же, в таком случае, дорогой Верекер, те вижу причин становиться между лордом Бэрримором и его разгневанной пассией. Вот только будет ли результат оценен тысячью фунтов, обещать не могу.
— Судить об этом вам, сэр.
— И я буду строгим судьей, племянник.
— Прекрасно, сэр. На иной ответ я и не рассчитывал. Если все пойдет по плану, его светлость как минимум год не покажется в Сент-Джеймсе. Могу я снабдить вас инструкциями прямо сейчас?
— Инструкциями?! Что вы хотите этим сказать? Я не желаю иметь ко всему этому ни малейшего отношения.
— Но вы — судья, сэр, а значит, должны будете там присутствовать.
— Но никакого участия!
— Никакого, сэр. Я прошу вас быть всего лишь свидетелем.
— Ну хорошо, и какими же инструкциями вы намерены меня снабдить?
— Сегодня вечером, дядя, ровно в девять часов вы прибудете в Сад, пройдете по центральной аллее до статуи Афродиты и сядете на одну из скамеечек, откуда и станете наблюдать за происходящим.
— Прекрасно. Так я и сделаю. Мне начинает казаться, племянник, что род Треджеллисов еще не растерял всех качеств, какие принесли ему в свое время такую известность.
В тот самый миг, когда часы пробили девять, сэр Чарльз, бросив поводья вознице, сошел по ступенькам своего высокого желтого фаэтона, который развернулся затем, чтобы занять свое место в строю фешенебельных карет, дожидавшихся хозяев.
Входя в ворота Сада, в те дни служившего настоящим центром лондонского распутства, сэр Чарльз поднял воротник жокейской куртки и натянул на глаза шляпу: оказаться участником происшествия, обещавшего перерасти в крупный публичный скандал, ему совсем не хотелось.
Все эти меры предосторожности были напрасны: что-то в походке, а может быть, в его осанке заставляло прохожих одного за другим останавливаться, приветственно поднимая руку.
Как бы то ни было, сэр Чарльз добрался до статуи Афродиты в самом центре Уоксхоллского Сада, расположился на одной из деревянных скамеечек и с веселым любопытством стал ждать очередного акта этой комедии. Отсюда виден был и водоворот толпы, танцующей в многоцветье развешанных на деревьях фонарей под звуки оркестра пехотных гвардейцев.
Затем музыка прекратилась. Кадрили закончились. По центральной аллее, у обочины которой сидел сэр Чарльз, устремилась жизнерадостная людская волна: яркое созвездие столичных щеголей (буйволовая кожа, плюмажи, галстуки, голубые мундиры — все перемешалось в этом море) под ручку с девушками в шляпках и прямых юбках с высокими талиями.
Это была весьма сомнительная компания. Мужчины, шумные и разгоряченные, явились на танцы в большинстве своем прямиком с кутежей. Женщины также вели себя крикливо и вызывающе.
Время от времени в толпе возникала сутолока, и под аккомпанемент девичьего визга и добродушного мужского хохота какая-нибудь группка распаленных юнцов вырывалась вперед, рассекая движущийся поток. В этой толпе чопорности или застенчивости не было и следа: тут царил дух добродушного веселья и позволялись самые фривольные выходки. Однако даже это царство богемы имело свои понятия о пределах допустимого.
Гневный ропот сопровождал двух забияк, проталкивавшихся сквозь толпу. Впрочем, действительно вызывающе держался лишь первый из них: второй всего лишь обеспечивал ему полную безнаказанность. Возглавлял эту парочку долговязый щегольски одетый мужчина с заостренным, словно топор, злобным и высокомерным лицом, явно разгоряченным вином. Он грубо расталкивал толпу, с мерзкой улыбочкой вглядываясь в женские лица, а заметив брешь в мужском эскорте, вытягивал руку, чтобы погладить руку или шею, разражаясь оглушительным хохотом, когда девушка от него отшатывалась.
По пятам за ним следовал телохранитель: то ли из наглого бахвальства, то ли желая продемонстрировать свое небрежение предрассудками, хозяин вырядил его сельским священником. Субъект этот, словно уродливый служака-бульдог, сдвинув брови, неуклюже продвигался за патроном, распугивая окружающих одним уже своим тяжелым взглядом. Из-под деревенской рясы торчали узловатые руки, а огромная отвисшая челюсть медленно поворачивалась из стороны в сторону. Внимательный наблюдатель уже сейчас заметил бы в лице его некоторую расслабленность отяжелевших черт — первые симптомы того физического недуга, от которого через несколько лет эта человеческая развалина упадет на обочине лондонского тротуара, не в силах от слабости произнести даже собственное имя. Но сегодня зловещая личина ужасного и непобедимого короля ринга по-прежнему маячила за спиной скандально знаменитого хозяина, и, завидев ее, оскорбленный прохожий невольно опускал трость и сдерживал восклицание, готовое сорваться с губ.
— Хупер! Берегитесь, это забияка Хупер! — шептались по сторонам, предупреждая очередную жертву о том, что во избежание худшего благоразумнее всего проглотить обиду. Не одного франта уже увезли из Уоксхолла с красочными следами «ручной работы» Жестянщика на лице.
Двигаясь вызывающе медленно, боксер с патроном добрались наконец до того места, где центральная аллея переходила в ярко освещенную круглую площадку с рядом скамеек, на одной из которых сидел сэр Чарльз Треджеллис. Внезапно с лавочки напротив поднялась унизанная колечками старая женщина, лицо которой было скрыто густой вуалью, и преградила путь шествовавшему вразвалочку аристократу. Голос ее зазвучал столь пронзительно-ясно, что все это вавилонское столпотворение тут же притихло, пытаясь уловить каждое слово.
— Возьмите ее в жены, ваша светлость! Умоляю вас, женитесь на ней! Ну конечно же, вы женитесь на моей бедной Амелии! — запричитала старуха.
Лорд Бэрримор в ужасе отшатнулся. Вокруг него образовалась толпа: каждый норовил заглянуть через плечо стоявшего впереди соседа. Лорд Бэрримор попытался, было, двинуться вперед, но старая женщина остановила его, упершись ладонями в кружевную манжетку.
— Ну конечно, вы не бросите ее! Вот добрый священник идет за вами — у него испросите совета! — взвыла старуха. — Будьте же человеком слова, женитесь на моей девочке!
С этими словами женщина вытолкнула вперед несколько неуклюжую молодую особу, которая при этом бурно всхлипывала и промокала глаза платком.
— Порази чума ваши головы! — взревел в ярости его светлость. — Кто эта девчонка? Клянусь, я обеих вас вижу впервые в жизни!
— Это же моя племянница Амелия! — вскричала пожилая леди. — Ваша любящая Амелия! О, ваша светлость, не хотите же вы сказать, что совсем позабыли свою преданную Амелию из Вудбайн-Коттедж, что в Лихфилде?
— В жизни своей не бывал ни в каком Лихфилде! — вскричал пэр. — Обе вы — мошенницы, заслуживающие хорошей порки на задках телеги!
— Ах, злодей! Амелия! — Вопль старой леди разнесся по всему парку. — Постарайся же смягчить это жестокое сердце! Мольбами заставь его признать в тебе честную девушку!
Коренастая юная особа, зашатавшись, повалилась вперед на лорда Бэрримора и заключила его в медвежьи объятия. Тот хотел, было, поднять трость, но руки его оказались прижаты к бокам.
— Хупер! Хупер! — завопил взбешенный пэр, отчаянно изгибая шею в надежде уклониться от девушки, которая, судя по всему, вознамерилась расцеловать его. Боксер бросился вперед, но оказался в объятиях старой леди.
— Прочь с дороги, мэм! Кому сказал, прочь с дороги! — вскричал он и яростно отпихнул ее в сторону.
— Ах, грубиян! — вскричала она и вновь одним прыжком преградила ему путь. — Он толкнул меня! Люди добрые, вы видели, он толкнул меня! Священник, а до чего невоспитанный! Так вы отнеслись к женщине! Может быть, вы сделаете это снова? Так я дам вам за это пощечину — и еще, и еще!
Каждое свое восклицание сопровождая оплеухой, старушка несколько раз прошлась по щекам чемпиона открытой ладонью.
Толпа загудела от удивления и восторга.
— Хупер! Хупер! — кричал лорд Бэрримор, барахтаясь в сжимающихся объятиях неуклюжей, но весьма любвеобильной Амелии.
Боксер вновь бросился вперед на помощь патрону, и опять перед ним возникла старая женщина: вскинув голову и выбросив вперед левую руку, она приняла вдруг стойку опытного боксера.
Наконец черствое сердце боксера не выдержало. Что же, пусть женщина, — но она осмелилась встать на пути самого Жестянщика! Он покажет толпе, что ждет каждого, кто осмелится последовать ее примеру. Она ударила его, а значит, должна получить по заслугам. Поднявший руку на Хупера безнаказанным не уходит.
Выругавшись, он нанес удар правой. Шляпка вдруг ловко нырнула и последовал молниеносный ответ: острые, как бритва, костяшки рассекли боксеру кожу под глазом.
Подбадриваемая восторженными воплями многочисленной толпы, старушка принялась пританцовывать вокруг лжесвященника, ловко уклоняясь от его тяжеловесных ударов и отвечая более чем успешными контрвыпадами.
В какой-то момент, поскользнувшись, она плюхнулась на юбку, но тут же вскочила и завопила:
— Ах, вульгарный мужлан! И у тебя рука поднялась на слабую женщину? Ну, так получай за это. Вот тебе, грубиян неотесанный!
Забияка Хупер впервые в жизни струсил. Странное существо, с которым ему пришлось вступить в схватку, было неуловимо, как тень, но наносило при этом удары столь точные, что кровь капля по капле потекла с его подбородка. С изумленной физиономией Хупер невольно отпрянул от странной соперницы, и… В ту же секунду звезда его могущества стремительно закатилась. Только быстрый успех мог бы его спасти. Замешательство оказалось фатальным. Потому что во всей этой толпе не было, наверное, человека, который не затаил бы в душе обиду на хозяина и его подручного. Каждый ждал лишь удобного момента для мести.
Человеческое кольцо с яростным ревом сомкнулось. Вихрь обезумевших от ярости лиц закружил вокруг тонкого раскрасневшегося лица лорда Бэрримора и бульдожьих челюстей Хупера. Еще секунду спустя оба оказались на земле: десяток тростей тут же взметнулись в воздух и опустились вниз.
— Дайте подняться! Вы убьете меня! Ради Бога, дайте подняться! — взмолился надтреснутый голос.
Хупер, оправдывая сравнение с бульдогом, сражался молча, пока наконец не лишился чувств. Избитые и помятые, они покинули Сад: никому из их прежних жертв не приходилось так худо. Но куда больнее ссадин жалила лорда Бэрримора ужасная мысль о том, как теперь в каждом клубе, в каждой гостиной Лондона всю неделю будут смеяться над историей об Амелии и ее тетушке.
Некоторое время сэр Чарльз, пошатываясь со смеху, стоял у скамейки, с которой ему было прекрасно видно происходящее. Пробравшись наконец сквозь толпу к своему желтому фаэтону, он не очень-то удивился, обнаружив на заднем сиденье двух развеселых дамочек, обменивавшихся с конюхами репликами не самого изящного свойства.
— Эй вы, юные сорванцы! — бросил дядя через плечо, подбирая поводья.
Дамочки оживленно захихикали.
— Дядя Чарльз! — вскричала та, что выглядела постарше. — Позвольте представить вам мистера Джека Джарвиса из Брэйсноус-Колледжа. А теперь, я думаю, вам стоит отвезти нас куда-нибудь поужинать — представление это оказалось чрезвычайно утомительным. Надеюсь, завтра вы не откажете мне в удовольствии нанести вам визит в любое удобное для вас время. Да, и бланк для расписки в получении тысячи фунтов я, если не возражаете, тоже с собой прихвачу.
1912 г.