Я делаю глубокий вдох, но это не помогает. Мне хочется задушить ее. Медленно.
— Ты должна вернуться.
— Знаю, — недовольно произносит она.
— И верни часы. Прошу тебя, скажи, что часы его мамы все еще у тебя.
— Они у меня. Я не смогла… не продала их, все в порядке. — Ее раздраженный тон бесит. — Я скоро вернусь и все исправлю.
Почему-то я в этом сомневаюсь.
— Скоро? Где ты?
На секунду она замолкает.
— Перестань спрашивать, Ди. Я не собираюсь тебе рассказывать. И я звоню не поэтому.
— Что? — Мне хочется рассмеяться, но это совсем не смешно. — Тогда какого черта ты позвонила?
— Ты сказала, что живешь с Мейконом.
Не думай о нем голом в ванной.
— Потому что так и есть. Я отрабатываю твой долг.
Не думай о проклятой ванне!
Сэм шумно втягивает воздух.
— Какого черта, Ди?
— Что ты имеешь в виду под «какого черта»? Я же сказала, что исправляю то, что ты натворила. А о чем по-твоему я говорила? — Из меня вылетает безрадостный смешок. — Что я верну ему часы за триста тысяч долларов? Господи, даже если бы у меня были такие деньги, ты правда думаешь, что я оплатила бы твою кражу? — мой голос поднялся на несколько октав, и я задыхаюсь.
Голос Сэм такой же резкий.
— Я и не думала, что ты бы заплатила ему. Я думала… черт подери, Ди. Я думала ты сделаешь, как и всегда, и урезонишь его. Заставишь отступить.
Боже милостивый, я пыталась. И она знала, что я так и поступлю. Чувствую себя полной дурой.
— Он не желал разговаривать об этом, — шиплю я. — Он собирался звонить в полицию. Я должна была оградить маму от переживаний. Ты же знаешь, что у нее слабое сердце!
Сэм ругается себе под нос, затем говорит более спокойно.
— Я не подумала об этом. Но ты права. Мама бы не пережила этого. — Кажется, ей немного жаль. Немного.
— Да неужели, Сэм.
Я практически вижу, как она прищуривается от ярости.
— Но тебе было необязательно работать на него. Он блефовал.
— Я была там, Сэм. Он был готов сделать тот звонок.
— Он блефовал. Мейкон любит маму настолько сильно, насколько вообще способен любить хоть кого-то. Он не стал бы рисковать ее здоровьем. — Она фыркает. — Не забывай, что я его знаю. Больше, чем кто-либо.
Побледнев, я откидываюсь на спинку стула. Слепо устремляю взгляд к океану, за его пределы, пока глупое чувство заблуждения пожирает изнутри. В гордых уголках своего сознания я думала, что знаю Мейкона лучше, чем кто-либо другой, что понимаю его на каком-то странном, неведанном уровне. Но Сэм права: она постоянно проводила с ним время. Пусть Мейкон и сказал, что они не любили друг друга по-настоящему, тем не менее они все детство подшучивали над всеми вместе.
С Мэйконом я никогда таким не занималась. С Сэм тоже.
Застенчивая, одинокая, неуклюжая девочка, которой я была, возвращается с полной силой. Моя нижняя губа дрожит. Я сильно кусаю ее. Я не буду плакать. Я ни разу не плакала за все те годы и не собираюсь делать это сейчас. Особенно из-за чего-то столь глупого, как ревность к Сэм и Мейкону.
Голос Мейкона шепчет в моей голове: «Делайла, ты единственный человек на свете, который действительно знает меня настоящего».
Он сказал это так убедительно.
Сэм вновь заговаривает, на этот раз более уверенно, точно попадая в цель.
— Ты не можешь доверять ему, Ди. Слышишь? Он профессиональный актер, манипулятор и сукин сын.
«Я больше не могу притворяться».
Он был искренним. Я бы поняла, если бы было иначе.
Несмотря на тревожные мысли, я усмехаюсь.
— Смешно это слышать от тебя.
— Потому что я знаю, о чем говорю. Знаешь, сколько раз я была свидетелем того, как он вешал людям лапшу на уши? Он говорил им именно то, что они хотели услышать. Все клевали на его удочку.
Он столько лет был парнем Сэм. О чем я вообще думала, начав встречаться с Мейконом? Это нарушает сестринский кодекс. Бывшие парни под запретом. Особенно Мейкон. В их отношениях я всегда была третьей лишней и почти все детство их врагом, когда они объединились в команду «Против Делайлы».
Тошнотворное чувство скручивается внутри, и я глотаю сок.
На том конце провода раздается вздох.
— Прости, что ты оказалась в таком положении. Я правда не думала, что ты согласишься на такое ради меня.
— Я согласилась на это ради мамы, — машинально выпаливаю я вялым голосом. Я чувствую себя пустой и хрупкой, подобно старому бревну. У меня немеют губы.
— В любом случае, — говорит Сэм, отмахиваясь от моих слов, — прости. Но ты написала, что тебе нравится Мейкон. Забудь о нем. Он никогда не заботился о тебе. Ты забыла о том, что произошло на выпускном?
Я ничего не забыла. Мне просто больше не хочется об этом думать. Но вот девушка внутри меня? Она замыкается в себе. Напоминания Сэм прожигают кожу, как кислота. Не хочу верить Сэм. Хочу верить Мейкону.
— Если он ведет себя любезно, — начинает Сэм, — это только для того, чтобы успокоить тебя и держать рядом.
Забавно, поскольку с таким же успехом она могла бы говорить о себе. От этого мне становится не себе.
— Он не настолько хороший актер, Сэм. Не забывай, что я тоже его знаю. Может, не так хорошо, как ты… — Все во мне кричит, что это неправда, что я знаю его лучше. Но это говорит правда или тщеславие? — Я знаю, когда он несет чушь, а когда нет.
— Что между вами двумя происходит? — в ее голосе сквозит подозрение.
Я не рассказываю ей о прошлой ночи, поцелуях, растущем влечении. Не рассказываю ей о том, что мы с Мейконом становимся ближе, или о том, как тот открывается мне. Это было бы сродни предательству. В какой-то момент моя преданность изменилась.
— Рабочая договоренность. — Горькая ложь тает на языке. Мы нечто большее. Намного. — Учитывая обстоятельства, Мейкон повел себя очень достойно.
Боже, если бы я и правда думала об этом в таком ключе. Глупая неуверенность. Чертова Сэм, что вызволила ее.
Она вновь наносит удар прямо по больному.
— Ты не слышала и половины тех гадостей, которые он говорил о тебе. Он терпеть тебя не мог, Ди. Думаешь, это чувство так легко пройдет? Черт подери, ты даже не стала смотреть «Темный замок», потому что тебе было мерзко вспоминать о нем, а это было всего несколько месяцев назад.
Ее слова обрушиваются на меня, как горячая смола, прилипая и обжигая. Она должна понимать, что причиняет мне боль. И что она готова пойти на все, чтобы доказать свою точку зрения.
— Это нечестно по отношению к нему, Сэм. Люди взрослеют. Я повзрослела. Мейкон тоже.
— Именно об этом я и говорю! Ты теряешь бдительность. Мейкон использует тебя в своих интересах.
— Зачем ему это? С какой целью? — я качаю головой, раздраженно выдыхая.
— Чтобы использовать тебя как приманку и заманить меня обратно.
— Так заглоти наживку, — огрызаюсь я. — Вернись и покончи с этим.
И тогда все встанет на свои места. Струйка страха пробегает по спине. Что произойдет, когда она вернется?
— Я приеду. Скоро.
— Так не пойдет. Я должна сказать ему, что ты звонила.
— Нет! Не смей!
— Почему? Он должен знать.
Я практически слышу, как в ее голове крутятся шестеренки.
— Он снова начнет возмущаться, и на этот раз не станет меня жалеть. Скажешь ему, и я не вернусь.
— Ох, это подло. — Я не могу ударить Сэм, поэтому бью по мягкому подлокотнику кресла. — Очень подло.
— Разве я не права? Он станет еще злее, ища меня.
Она не ошибается.
— Если ты не хочешь уезжать оттуда… — слова Сэм звучат больше как вопрос.
— Я не уеду. Я дала обещание. — Другую правду, почему я не хочу уезжать, ей лучше не знать. Еще рано. Я привязалась к этому месту, к Мейкону. Это слабость? Глупость с моей стороны? Не знаю. А Сэм только больше мутит воду.
— Так я и думала, — говорит она. — Только не создавай лишних проблем. Я вернусь, как только смогу. И верну Мейкону его гребаные часы. Но не смей поддаваться на его уловки, какими бы они ни были. — Прости сестренка. Я уже.
— Ты ведешь себя слишком драматично.
— Неужели?
— Да. И я даю тебе месяц. После этого я ему все расскажу.
Месяц — более чем щедро. Хотя чувствую, будто предаю Мейкона, держа это в секрете.
— Хорошо, — говорит она. — Но я узнаю, если ты скажешь ему.
Вот почему я соглашаюсь на это. Потому что он снова начнет ей писать. Он захочет, чтобы она вернулась немедленно. Но, как и раньше, его угрозы и сообщения не заставят Сэм вернуться. Она должна сама захотеть сделать это.
Я чувствую себя маленьким, капризным ребенком, не желающим слышать ее голос. Не могу поверить, что так сильно ждала ее звонка.
— Просто верни сюда свою задницу вместе с часами.
— Я вернусь, — обещает она, растягивая слова. — И помни свое прошлое. Помни, какой Мейкон на самом деле.
Сэм вешает трубку, а я остаюсь сидеть с телефоном в онемевших руках.
Помни, какой Мейкон на самом деле. Или каким он был?
* * *
Телефонный звонок Сэм не дает мне покоя. Пытаюсь отогнать это чувство прочь, но ее обидные фразы продолжают крутиться в голове. Я не могу избавиться от них. Они преследуют меня, даже когда я направляюсь в место, которое обычно делает меня самой счастливой, — на кухню. Они эхом разносятся повсюду, как злополучная мелодия, когда я режу лук, от которого щиплет и слезятся глаза.
— Забудь об этом, — бормочу я, вытирая рукавом уголок заплаканного глаза. — Это всего лишь слова. Это не значит, что она права.
— Ты плачешь? — Мейкон стоит у входа в кухню, нахмурившись. Мгновение я просто смотрю на него, вспоминаю его бронзовую кожу, бисеринки воды и то, как он кончил в моей руке со стоном, который, казалось, вырвался из самой глубины его широкой груди.
Мое лицо пылает жаром. Должно быть, Мейкон заметил это, поскольку его лицо расплылось в ухмылке. В чернильных глазах пляшет озорство и нежность.
— Лук. — Я откладываю нож, чтобы вымыть руки и сполоснуть лицо прохладной водой. — Этот особенно свиреп.
Мейкон не спеша подходит ко мне, на его губах играет довольная ухмылка. А я стою здесь, нервная, как кошка с блохами. Остановившись передо мной, он протягивает руку и нежно касается мое щеки, ловя капельку воды, которую я пропустила, когда вытирала лицо. Я пытаюсь не вздрагивать. Но безуспешно.
Хмурый взгляд возвращается.
— Ты в порядке?
Я понимаю, что он спрашивает не только о проклятом луке.
— Да.
Его взгляд не меняется.
— У тебя что-то на уме.
Это не вопрос. Становится почти невыносимо терпеть это неприятное, отвратительно чувство, делающее меня нервной.
— О чем ты думаешь? — спрашивает он тихим, обеспокоенным голосом.
О Сэм. Она позвонила и разрушила мое счастье и желание. Она уничтожила мои надежды и превратила меня в неуверенного подростка.
Звонила Сэм.
Я не должна тебе говорить.
Я ненавижу ее.
Я ненавижу, что ничего не понимаю.
Я ненавижу, что сомневаюсь в тебе.
Я открываю рот, но слова не выходят.
— Я вижу, как мысли проносятся в этих красивых глазах, Картофелька. Скажи мне, о чем ты думаешь.
— Мейкон… — я облизываю губы.
Его нежный взгляд затуманивается.
— Ты сожалеешь о прошлой ночи?
— Нет, — шепчу я. — Не совсем.
— Не совсем, — решительно повторяет он.
— Мне просто нужно успокоиться. — Я смотрю на кухонную стойку. Моя сестра лишила меня уверенности в себе. — Скоро все пройдет. Просто… дай мне побыть одной.
Это явно его не устраивает. Его грудь вздымается при глубоком вдохе, и он сжимает кулак, будто удерживает себя от того, чтобы не дотронуться до меня. Но затем мотает головой и касается моей щеки.
— Впусти меня, Делайла. Прошу тебя. Откройся мне, я так сильно этого хочу.
Расскажи ему все. Сразись с этим, или оно продолжит гноиться.
Но правда причиняет боль и заставляет стыдиться того, что я не могу отпустить свое прошлое. Слова режут горло, как битое стекло.
— Я хочу быть с тобой. Правда. Однако есть несколько моментов… мои мысли… порой они крутятся, как заезженная пластинка.
— Мысли? — Между его бровями появляется морщина. — Что это значит?
Я не могу рассказать Мейкону о том, что сказала Сэм, не сообщив о ее звонке.
Зарываюсь пальцами в складки его мягкой хлопковой рубашки.
— Я проснулась сегодня… — Взбудораженная. Пока не позвонила Сэм. Теперь я… — Это все так странно, понимаешь? И очень удручает. Во всяком случае, нравится нам это или нет, но мы потратили десятилетие, срываясь друг на друге, и у меня все еще остались эти шрамы. В течение многих лет всякий раз, когда я смотрела в зеркало, то видела все свои недостатки, а в голове звучал один и тот же голос, который говорил, что я недостаточно красива… Мейкон, это был твой голос.
Из его легких вырывается тихий, болезненный вздох. Он выглядит совершенно разбитым.
— Черт. — Мейкон сжимает челюсть, наклоняя голову набок. — Делайла… черт. — Ударяет кулаком по столешнице.
— Не надо. Ты снова повредишь запястье. — Я тянусь к нему, но он отмахивается от меня.
— Да плевать я хотел. — Он не кричит; его голос призрачным эхом раздается по комнате, навевая ужас. — Особенно когда все внутри меня сейчас растерзанно. Я ненавижу себя за то, что так поступал с тобой. — Он поднимает руки в мольбе. — И я понятия не имею, что делать. Я не знаю, как все исправить.
Выругавшись, он отворачивается и смотрит на пол, будто может увидеть на нем ответы.
— Может, ты и не сможешь. Может, для нас уже слишком поздно. — Дыхание не помогает. Становится еще хуже. Намного хуже.
Мейкон вскидывает голову.
— Нет. — Он делает движение, словно хочет обнять меня, но останавливается в нескольких сантиметрах. Он не прикасается ко мне, но опускает голову, пока мы не начинаем дышать одним воздухом. — Нет, не говори так.
— Прости, Мейкон. Я не должна была этого говорить. Я справлюсь с этим. — Справлюсь. Я смогу. — Просто иногда эти мысли причиняют боль.
— Я не хочу, чтобы тебе было больно. — Его голос резкий и грубый. — Я хочу, чтобы ты чувствовала себя в безопасности рядом со мной. Всегда.
— Я тоже этого хочу. Без страха и сомнений. — Комок застревает у меня в горле, и голос срывается. — Но мы не всегда получаем то, чего хотим.
Уголок его глаза дергается.
— Делайла, я живу так всю свою жизнь. Однако в нашей ситуации есть одно отличие: она причиняет больше боли, чем я могу выдержать.
Мейкон
Я ушел. Я не смог выдержать ее взгляд. Сожаление. Стыд. Ошибка.
Каждый сантиметр тела болит. Грудь больно сдавило, в горло впиваются острые когти.
Я — неуязвимый Мейкон Сэйнт, тот, к кому все тянутся. Я — ничто. Глупый, неуважительный, ленивый мальчишка. Так меня всегда называл отец. На протяжении многих лет я пытался избавиться от этой обиды, но так и не смог. Одного взгляда на его лицо и воспоминания о его голосе достаточно, чтобы я вновь стал маленьким беспомощным мальчишкой. Как я могу винить Делайлу за то, что она так резко отреагировала на мои давно сказанные слова?
Есть ситуации, которые ты никогда не сможешь забыть. Как тот момент, когда я впервые увидел девочку на красном велосипеде, которая разъезжала по дороге, петляя взад-вперед по серпантину. Орехово-бронзовая кожа и блестящие каштановые волосы с медно-золотистыми прядками говорили о днях, проведенных на солнце. Она выглядела счастливой и накормленной. Беззаботной. Она не сидела, а балансировала на педалях, фальшиво напевая какую-то мелодию все время, пока скользила по дороге. Как бабочка на солнце.
Ее темные глаза заметили меня, и в моей груди образовался узел страха. Я не хотел, чтобы она видела меня. Мои щеки горели и пульсировали в такт с биением сердца. Вероятно, на щеке остался красный, опухший след от удара отца. Но девочка не поняла моего предупреждающего взгляда и подъехала.
У нее были пухлые щеки, вздернутый носик и глаза цвета ирисок, которые наша горничная Джанет иногда подсовывала мне, когда никто не видел. Девочка была выше меня. Как минимум на несколько сантиметров. Я знал, что она недавно переехала по соседству.
Я знал этот дом. Это был один из дюжины домов в стиле бунгало, построенных где-то в 1920-х годах. Совсем не похож на чудовищный особняк, маячащий в конце дороги, в котором жил я. Я видел, как две девочки бегали по лужайке, пока их отец поливал розовые рододендроны и смеялся над их шалостями.
Ее любили.
При той первой встрече она посмотрела на меня своими странными золотистыми глазами, обрамленными темными ресницами. Вглядывалась в меня так, словно видела все: боль, одиночество, тоску. Я не мог пошевелиться под ее пристальным взглядом. У этой милой, счастливой девочки на велосипеде было все, чего хотелось мне: сестра и любящие родители. Ей было место в этом мире, мне нет.
Ярость, горячая, как раскаленный гравий, душила меня. Глупый мальчишка. Ленивый, неуважительный маленький засранец.
Она пристально посмотрела на меня и, похоже, пришла к какому-то выводу.
— Может, тебе нужен новый друг?
Конан-Дойль Артур
Друг. У меня не было друзей. Они мне были не нужны. Она мне была не нужна. Удушающая ярость пустила корни и обрела голос. Я выплюнул острые, как лезвие, слова.
Ошибка капитана Шарки
— Ты глупая или что? — Глаза цвета ирисок расширились от неприязни.
Артур Конан Дойль
Ошибка капитана Шарки
Глупый мальчишка.
Шарки, чудовище Шарки, снова вышел в море. После двухлетнего пребывания у Коромандельского побережья его черный корабль смерти под названием \"Счастливое избавление\" снова бороздил Карибское море в поисках добычи, а рыболовные и торговые суда, завидя залатанный грот-марсель, медленно поднимающийся над лиловой гладью тропического моря, бросались бежать, спасаясь от пирата.
Прослышав, что им опять грозит страшный бич океана, занимавшиеся своим делом суда, от китобойцев Нантакета до кораблей из Чарльстона, перевозящих табак, от испанских грузовых судов из Кадикса до кораблей Вест-Индии, трюмы которых набиты сахаром, становились похожими на птиц, разлетающихся в стороны, когда на поле упадет тень ястреба, или обитателей джунглей, прячущихся в страхе, когда в ночной тьме раздается хриплый рев тигра.
Глупый.
Одни жались к берегам, готовые в любой момент укрыться в ближайшем порту, а другие плавали далеко за пределами известных торговых путей, но всем им дышалось легко и свободно только тогда, когда пассажиры и груз находились под защитой пушек какого-нибудь форта.
По всем островам ходили слухи о найденных в море обгорелых останках кораблей, о вспышках, внезапно озарявших ночной мрак, и об иссушенных солнцем трупах, распростертых на багамских песчаных косах. Все это были обычные признаки того, что Шарки вновь ведет свою кровавую игру.
Глупый…
Эти прекрасные воды и заросшие пальмами острова с желтой кромкой песчаных берегов уже не одно столетие являлись излюбленным прибежищем пирата. Сначала им был дворянин, искатель приключений, человек чести и голубой крови, он сражался, вдохновляемый патриотизмом, хотя всегда изъявлял готовность взять свою долю награбленной испанцами добычи.
Сожаление давит на меня. Если бы я мог вернуться в тот момент, я бы сделал это. Я бы сказал той милой маленькой девочке «да». Да, мне нужен друг. Мне была нужна ты. Та, кто показала бы мне, что такое простая доброта, чтобы я мог ее почувствовать. Чтобы не смог отвернуться от нее.
Веком позднее эта романтическая фигура исчезает, уступая место пиратам-разбойникам, отъявленным грабителям; однако они подчинялись определенному, ими же выработанному уставу, слушались своих прославленных капитанов и порой совместно проводили крупные, хорошо организованные операции.
Но и они исчезли вместе со своими флотилиями, наводившими ужас на города, а им на смену пришел самый страшный из пиратов - пират-одиночка, пират-изгнанник, кровожадный Измаил морей, объявивший войну всему человечеству. То было подлое племя, порожденное восемнадцатым веком, и самым отвратительным из них был капитан Шарки; никто не мог равняться с ним ни по дерзости, ни по своим порокам и низости.
Но я не могу повернуть время вспять. Тогда я выбрал дружбу не с той девочкой. Я позволил отцу победить, став глупым мальчишкой, коим он меня часто называл. Тот мальчик до сих пор жив, только вырос в человека, которого все называют Святым. Дьявол с именем ангела.
В начале мая 1720 года барк \"Счастливое избавление\" дрейфовал с зарифленными парусами в пяти милях к западу от Наветренного пролива, поджидая, когда попутный ветер пригонит к нему какое-нибудь богатое безоружное судно.
Все, кроме нее.
Он стоял там уже три дня - черное, зловещее пятно в центре огромного сапфирового круга воды. Далеко к юго-востоку на горизонте вырисовывались невысокие голубые горы Эспаньолы.
Она считает нас ошибкой. Для нее я — ошибка. Теперь я это понимаю. Мне не хочется, чтобы это было правдой. Но я понимаю ее. И есть только один способ все исправить. Я должен рассказать ей все.
Час за часом проводил Шарки в бесплодном ожидании, и им овладевало дикое раздражение - его надменный дух прямо-таки воспламенялся, когда встречал противодействие, пусть даже оказанное самой судьбой. Заливаясь гнусным, гогочущим смехом, он сказал в ту ночь своему старшине-рулевому Нэду Галлоуэю, что за столь долгое и томительное ожидание команда первого же захваченного им судна расплатится сполна.
Просторная каюта пиратского корабля была полна дорогих, но испорченных вещей и представляла удивительную смесь роскоши и беспорядка. Панельная обшивка из резного и полированного сандалового дерева была покрыта грязными пятнами и продырявлена пулями во время какого-то буйного пиршества.
На парчовых диванах валялись груды пышного бархата и кружев, а изделия из редких металлов и ценные картины заполняли каждую нишу и каждый уголок, ибо все, что привлекло внимание пирата на разграбленных им бесчисленных судах, было свалено в его каюте. Пол был устлан дорогим мягким ковром, но и тот был испещрен пятнами от вина и прожжен табачным пеплом.
Большая медная лампа, подвешенная к потолку, освещала ярким желтым светом эту необыкновенную каюту и двух мужчин, сидящих за столом. На столе стояло вино, мужчины были без курток и, сидя в одних рубашках, резались в пикет. Оба курили длинные трубки, и тонкий синий дымок клубился в воздухе и уплывал через полуоткрытый люк в потолке, сквозь который виднелся кусок темно-фиолетового неба, усеянного крупными серебряными звездами.
Нэд Галлоуэй, человек громадного роста, был непутевым отпрыском, гнилым сучком на цветущем древе пуританского рода из Новой Англии. Гигантскую фигуру и мощные конечности он унаследовал от своих богобоязненных предков, а дикий, кровожадный нрав был его личной собственностью. Заросший бородой до самых висков, со свирепыми синими глазами, спутанной львиной гривой жестких темных волос и огромными золотыми серьгами в ушах, в Карибском море он был кумиром женщин в каждом портовом притоне от Тортуги до Маракаибо. Красная шапка, синяя шелковая рубашка, коричневые бархатные штаны, перехваченные яркими лентами у колен, и высокие морские сапоги составляли наряд этого пиратского Геркулеса.
Совсем иным был капитан Джон Шарки. Его худая, длинная, гладко выбритая физиономия своей бледностью напоминала лицо покойника, и знойное южное солнце придало ей лишь пергаментный оттенок. У него были похожие на паклю, уже основательно поредевшие волосы и крутой узкий лоб. Острый тонкий нос выдавался вперед, а близко посаженные мутно-голубые глаза были окружены красным ободком, как у белого бультерьера, и от этих глаз даже сильные духом люди отводили взгляд со страхом и отвращением. Его костлявые руки с длинными, тонкими пальцами находились в непрестанном движении, точно щупальца насекомого, играя то картами, то золотыми луидорами, груда которых лежала перед ним. Одежда его была из какой-то темной ткани, но люди, которым случалось смотреть на это страшное лицо, едва ли обращали внимание на костюм капитана.
Внезапно игра была прервана; рывком отворив дверь, в каюту вломились двое грубых с виду мужчин: боцман Израэл Мартин и канонир Рэд Фоли. В то же мгновение Шарки уже стоял на ногах, зажав в каждой руке по пистолету, а в глазах его сверкал зловещий огонь.
- Чтоб вам сдохнуть, негодяи! - заорал он. - Я вижу, что, если время от времени не отправлять одного из вас на тот свет, вы забываете, кто я такой. Как вы смели ворваться в мою каюту, - что это вам, кабак?
- Брось, капитан Шарки, - сказал Мартин, и его кирпично-красное лицо еще больше потемнело. - Вся эта брань навязла у нас в ушах, довольно уж мы ее наслышались.
- Хватит с нас, - поддержал его канонир Рэд Фоли. - Раз на пиратском судне нет помощников, боцман, канонир и квартирмейстер - те же офицеры.
- Я этого не отрицаю, - выругавшись, проворчал Шарки.
- Ты нас всячески обзываешь в присутствии матросов, и сейчас мы не знаем, стоит ли нам рисковать своей шкурой, защищая твою каюту от тех, кто собрался там на баке.
Шарки почувствовал, что запахло бунтом. Он положил пистолеты на стол и откинулся на спинку кресла, сверкнув своими желтыми клыками.
- Дело дрянь, - проговорил он. - Дело дрянь, если двое смелых парней, которые опустошили вместе со мной не одну бутылку вина и перерезали не одну глотку, затевают ссору из-за сущего пустяка. Я знаю, вы отважные ребята и пошли бы со мной против самого дьявола, если бы я вас попросил. Эй, слуга, принеси кружки, утопим в вине все наши раздоры.
- Не время пить, капитан Шарки, - возразил Мартин. - Люди собрались на совет вокруг грот-мачты и вот-вот явятся сюда. Они что-то замышляют, капитан Шарки, и мы пришли тебя предупредить.
Шарки вскочил на ноги и схватил шпагу, которая висела на стене, поблескивая медной рукояткой.
Глава двадцать четвертая
- Чтоб им сдохнуть, мерзавцам! - крикнул он. - Они сразу образумятся, как только я проткну одного из этих молодчиков, а то и сразу пару.
Он рванулся к двери, но ему преградили путь.
Делайла
- Их сорок человек, и во главе их шкипер Суитлокс, - сказал Мартин, - и как только ты появишься на палубе, они наверняка разорвут тебя в клочья. Сюда в каюту они вряд ли посмеют войти, побоятся наших пистолетов.
В этот миг с палубы донесся топот тяжелых сапог. Затем наступила тишина, и не было слышно ни звука, кроме мерного плеска воды о борт корабля. Затем раздался грохот, словно в дверь били рукояткой пистолета, и в тот же миг сам Суитлокс, высокий черноволосый человек с темно-красным родимым пятном на щеке, ворвался в каюту. Однако встретив взгляд бесцветных, тусклых глаз, он несколько сник, утратив свой гонор.
- Капитан Шарки, - сказал он. - Я пришел как представитель команды.
- Мне это известно, Суитлокс, - вкрадчиво ответил капитан. - За то, что ты натворил нынче ночью, тебя следовало бы прикончить.
Я убегаю. В самое безопасное место на земле — кухню моей мамы.
- Может, и так, капитан Шарки, - продолжал шкипер, - но если ты взглянешь наверх, то убедишься, что за мной стоят люди, которые не дадут меня в обиду.
— Итак, — спрашивает мама, когда я усаживаюсь за потрепанный круглый дубовый стол, за которым ела с детства. — Почему ты выглядишь так, будто кто-то пнул твою собаку?
- Не дадим, будь мы прокляты! - прогремел сверху чей-то бас, и, подняв глаза командиры увидели в открытом люке множество свирепых, дочерна загорелых бородатых лиц.
- Ну так что вы хотите? - спросил Шарки. - Говори, парень, и быстрей с этим покончим.
— У меня нет собаки, мам.
- Ребята решили, - сказал Суитлокс, - что ты сам дьявол и что у нас не будет удачи, пока мы ходим с тобой по морям. Было время, когда нам попадалось два, а то и три корабля в день, и каждый из нас имел столько женщин и монеты, сколько хотел. А теперь уже целую неделю мы не поднимали паруса и с тех пор, как миновали Багамскую банку, кроме трех нищенских шлюпов, не захватили ни одного судна. Кроме того, ребятам стало известно, что ты прикончил плотника Джека Бартоломью, огрев его черепком по голове, и теперь каждый из нас боится за свою жизнь. Да и ром уже весь вышел, а нам страсть как охота выпить. И потом ты сидишь у себя в каюте, а по уставу тебе полагается пить и веселиться вместе с командой. Вот поэтому мы сегодня, посовещавшись, решили...
Она поджимает свои красные губы.
Шарки бесшумно взвел под столом курок пистолета, и, возможно, мятежный шкипер так никогда бы и не окончил свою речь, но в этот самый миг на палубе раздался быстрый топот ног и в каюту ворвался возбужденный корабельный юнга.
— Это выражение такое.
- Корабль! - закричал он. - Близко по борту большой корабль!
Распря мгновенно была забыта - пираты бросились по своим местам. И действительно, плавно колыхаясь на волнах, подгоняемый мягким тропическим ветерком, прямо на них на всех парусах шел тяжело груженный корабль.
— Ужасное выражение. Кто на такое способен? Зачем мне это представлять?
Было ясно, что он шел издалека и не знал порядков, господствовавших в Карибском море, ибо не сделал ни малейшей попытки уклониться от встречи с низким черным судном, стоявшим на его пути, а прямо двигался на него, видимо, небольшой барк не внушал ему никаких опасений.
— Прекрати увиливать от ответа, Делайла Энн. Выкладывай.
Торговое судно шло так смело, что на мгновение пираты, уже бросившиеся к пушкам и поднявшие боевые фонари, решили, что их застиг врасплох военный корабль.
Я делаю глубокий вдох.
Но при виде невооруженных бортов и оснастки торгового судна из их груди вырвался ликующий вопль, и в ту же секунду десятки головорезов с криками и руганью вскарабкались на фока-рей и ринулись оттуда вниз на палубу, взяв встречный корабль на абордаж.
— Сэм звонила.
Шестерых матросов, которые несли ночную вахту, прикончили на месте, сам Шарки ударом шпаги ранил помощника капитана, а Нэд Галлоуэй сбросил несчастного за борт, и, прежде чем спящие успели, подняться со своих коек, судно очутилось в руках пиратов.
Она замерла, в ее глазах виднеется облегчение.
Добычей оказался прекрасно оснащенный корабль \"Портобелло\", под командованием капитана Гарди направляющийся из Лондона в Кингстон на Ямайке с грузом хлопчатобумажных тканей и скобяных изделий.
Собрав на палубе своих ошеломленных и обезумевших от страха пленников, пираты разбрелись по кораблю в поисках добычи, передавая все, что попадалось под руку, гиганту-квартирмейстеру, который, в свою очередь, передавал награбленное на борт \"Счастливого избавления\", где все вещи складывались у грот-мачты и тщательно охранялись.
— Я знала, что рано или поздно она объявится. Хотя надеялась, что рано.
Груз никого не интересовал, но в сейфе нашли тысячу гиней, а среди пассажиров, которых было человек десять, оказались три богатых ямайских купца, возвращавшихся домой из Лондона с туго набитыми кошельками.
Говорит женщина, которая плакала по телефону в два часа ночи.
Когда все ценное было собрано, пассажиров и моряков захваченного судна потащили на шкафут, откуда по приказу Шарки, смотревшего на это с ледяной улыбкой, их поочередно бросали за борт, причем Суитлокс, стоя у поручней, награждал каждого ударом тесака, чтобы какой-нибудь хороший пловец не предстал впоследствии перед судом в качестве свидетеля обвинения. Среди пленников была полная седовласая женщина, жена плантатора, но и ее, несмотря на крики и мольбы о пощаде, бросили за борт.
- Пощады ищешь, тварь? - заржал Шарки. - Лет двадцать назад ты, может, ее бы заслужила.
— Она только позвонила. Не сообщила, где находится.
Капитан \"Портобелло\", еще бодрый, крепкий старик с голубыми глазами и седой бородой, остался на палубе последним. Он стоял в свете фонарей со спокойным и решительным видом, а перед ним кланялся и кривлялся сам Шарки.
- Капитаны должны уважать друг друга, - сказал Шарки, - и будь я проклят, если не знаю, как вести себя. Видишь, я дал тебе возможность умереть последним, как и подобает смельчакам. Теперь, дружище, ты видел их конец и можешь с легким сердцем отправиться вслед за ними.
— Я и не думала, что она скажет. — Мама встает и начинает перебирать желтые маргаритки, которые поставила в бело-голубую китайскую вазу. — Помнишь, когда ей было пять лет, она разбила чашу для пунша из ирландского хрусталя бабушки Мейв и весь день пряталась на чердаке, вместо того чтобы выйти и ответить за свой поступок? Напугала нас до смерти, пока мы ее искали. Господи, даже тогда она была неуправляемой. Ни капли угрызений совести.
- Так я и сделаю, капитан Шарки, - сказал старый моряк, - ибо я по мере моих сил выполнил свой долг. Но прежде чем я отправлюсь за борт, мне хочется кое-что тебе шепнуть.
- Если ты собираешься просить пощады, можешь не стараться. Ты заставил нас ждать целых три дня, и будь я проклят, если хоть один из вас останется в живых.
— Я этого не помню.
- Нет, я хочу лишь рассказать то, что тебе следует знать. Вы и не подозреваете, что является настоящим сокровищем на борту этого судна.
- Вот как? Черт меня побери, я вырежу тебе печенку, капитан Гарди, если ты не расскажешь нам все! Где сокровище, о котором ты говоришь?
— Скорее всего, потому что ты была слишком маленькой. — Она засовывает маргаритку поглубже в вазу. — Наверное, мы пытались отвлечь тебя, включив «Короля льва».
- Это сокровище не золото, а прекрасная девушка, которая достойна не меньшего внимания.
- Где же она? И почему ее не было среди других?
— Я всегда плакала над этим мультиком, — шепчу я, желая заплакать. Но слезы не идут. Сейчас они бы успокоили душу.
- Я скажу тебе, почему ее не было среди нас. Она единственная дочь графа и графини Рамирес - вы убили их вместе с другими. Ее зовут Инее Рамирес; в ее жилах течет самая благородная кровь Испании. Они направлялись в Чагру, куда ее отец был назначен губернатором. В пути стало известно, что она, как это случается с девушками, влюбилась в человека гораздо ниже ее по званию, который тоже был здесь на борту; поэтому ее родители, могущественные люди, приказаниям которых нельзя было противоречить, заставили меня заключить ее в отдельную каюту позади моей собственной. Там она содержалась в строгости, ей приносили еду и никого не позволяли видеть. Это мой последний подарок тебе, хотя я и сам не знаю, зачем рассказал о ней, - ведь ты действительно самый отъявленный негодяй, и перед смертью меня утешает только мысль о том, что на этом свете тебе суждено стать добычей виселицы, а на том тебя ждет ад.
Мама поворачивается, хмуря седые брови.
С этими словами он подбежал к поручням и прыгнул в темноту: опускаясь в морские глубины, он молился лишь о том, чтобы предательство по отношению к девушке не легло слишком тяжелым грехом на его душу.
Тело капитана Гарди на глубине сорока саженей еще не коснулось песчаного дна, как пираты уже побежали к указанной каюте.
— Дорогая, что такое сказала Сэм, что тебя это так расстроило?
В дальнем углу действительно оказалась запертая дверь, которую они прежде не заметили. Ключа не было, но они принялись выбивать дверь ружейными прикладами, между тем как изнутри раздавались отчаянные крики. При свете фонарей они увидели забившуюся в угол юную девушку редкой красоты; ее длинные спутанные волосы спадали до самых пят, она забилась в угол, в ужасе глядя расширенными темными глазами на свирепых, залитых кровью пиратов. Грубые руки схватили ее, поставили на ноги, и пираты с воплями потащили ее туда, где находился Джон Шарки. Протянув вперед фонарь, он долго с наслаждением всматривался в ее лицо, а затем с громким смехом наклонился и окровавленной рукой коснулся ее щеки.
Ну почему она настолько хорошо меня знает?
- Это печать пирата, девочка, он клеймит ею свои сокровища. Отведите ее в каюту и обращайтесь с ней хорошо. А теперь, друзья, потопим это судно и будем вновь пытать счастье.
— Она напомнила мне о том, как себя вел Мейкон. О всех тех обидных ситуациях.
Не прошло и часа, как огромный \"Портобелло\" пошел ко дну и лег рядом со своими мертвыми пассажирами на песчаном дне Карибского моря, а пиратский барк с награбленным добром направился к северу в поисках очередной жертвы.
В ту же ночь в каюте \"Счастливого избавления\" было устроено пиршество, участники которого основательно напились. Это были капитан, Нэд Галлоуэй и Плешивый Стейбл, врач, сначала практиковавший в Чарльстоне, но вынужденный бежать от правосудия и предложивший свои услуги пиратам после того, как уморил одного из пациентов. Стейбл был обрюзгший субъект, с шеей в жирных складках и лысым сверкающим черепом, - ему он и был обязан своим прозвищем. Шарки, зная, что ни один зверь не бывает свирепым, когда он сыт, на время забыл о бунте; экипаж был доволен: всем досталось немало добра с \"Портобелло\", - и капитану нечего было бояться. Поэтому он пил, орал во все горло и хохотал вместе со своими собутыльниками. Разгоряченные, осатаневшие, они были готовы на любое зверство. И вдруг Шарки вспомнил о девушке. Он приказал слуге-негру немедленно привести ее.
— И ты приняла это близко к сердцу.
Инее Рамирес теперь знала все, она поняла\", что отец и мать ее убиты и она попала в руки их убийц. Но вместе со знанием к ней пришло и спокойствие, поэтому, когда ее привели в каюту, на гордом, смуглом ее лице не было и следа страха, она только решительно сжала губы, да глаза у нее сверкнули ликующим блеском, как у человека, который исполнен светлых надежд. И когда предводитель пиратов встал и схватил ее за талию, она лишь улыбнулась в ответ.
Стыд захлестывает меня.
- Клянусь богом, девчонка с изюминкой! - закричал Шарки, обнимая ее. Она рождена, чтобы стать любовницей пирата. Сюда, моя птичка, выпей за нашу дружбу.
- Статья шестая! - заикнулся доктор. - Вся добыча поровну.
— Да.
- Да! Не забудь об этом, капитан Шарки, - подтвердил Галлоуэй. - Так сказано в статье шестой.
— Это видно. — Она ставит вазу на стол, затем уходит.
- Я разрублю на куски того, кто встанет между этой девушкой и мною! зарычал Шарки, переводя свои рыбьи глаза с одного на другого. - Нет, девочка, еще не родился человек, который заберет тебя у Джона Шарки. Садись ко мне на колени и обними меня вот так. Будь я проклят, если она не полюбила меня с первого взгляда! Скажи мне, милочка, почему с тобой так плохо обращались на том корабле и даже заперли в отдельную каюту?
Девушка качнула головой и улыбнулась.
— А потом я сказала Мейкону, что не могу забыть об этом.