Дом Хильди Гуд [роман]

Энн Лири

Дэнису




Ann Leary

THE GOOD HOUSE




ГЛАВА 1


Мне достаточно всего раз пройти по дому — и я больше узнаю о его обитателях, чем узнает психиатр за все свои сеансы. Помню, я однажды в шутку так и сказала доктору Питеру Ньюболду, который снимает кабинет над моей конторой.

«Когда возьмешь следующего пациента, — предложила я, — я проберусь в его дом. Ты будешь набрасывать заметки о его истории, снах и что там еще, — а я посвечу фонариком на чердаке, открою несколько шкафов и одним глазком загляну в спальни. И сравним потом результаты — гарантирую, что мое описание психического здоровья будет точнее».

Я, конечно, поддразнивала доктора, но ведь я продавала дома, когда он только в школу пошел, и у меня есть свои теории.

Мне нравится, если дом выглядит обжитым. Обычные мелкие «шероховатости» — здоровый признак; а вот дом чересчур аккуратный говорит мне о сердечных неурядицах столько же, сколько и полный беспорядок. Алкоголики, скопидомы, чревоугодники, наркоманы, извращенцы, бабники, депрессивные — всех выдает собственное жилище. Зловоние перегара и сигаретного дыма ощущается, несмотря на переизбыток свечей с ванильным ароматом. Запах животных сочится сквозь щели в полу, пусть даже кошатница и ее любимчики съехали чуть не год назад. Супружеская спальня, которая теперь его, и захламленная гостиная, которая теперь ее… Идея понятна.

Даже не обязательно заходить в дом, чтобы поставить диагноз; анализа тротуара вполне достаточно. Дом Макаллистеров — прекрасный пример. Честно говоря, я и в самом деле с удовольствием сравнила бы свои наблюдения за Ребеккой Макаллистер с записями Питера. Например, ее депрессия. Как-то в конце мая я проезжала мимо дома Макаллистеров, вскоре после их переезда, — Ребекка в утренней дымке сажала однолетники вдоль дорожки сада. Не было и семи утра, но, судя по виду, Ребекка трудилась уже не один час. На ней была почти белая ночнушка, влажная от пота и осыпанная землей. По улице началось движение, но Ребекка так погрузилась в садоводство, что ей и в голову не приходило надеть что-то более подходящее.

Я остановила машину и поздоровалась. Мы поболтали несколько минут о погоде и о том, как дети привыкают к новой школе, но во время разговора я ощутила печаль в том, как Ребекка сажала растения, — скорбь, словно каждый сеянец она опускала в маленькую могилку. И сажала она ярко-красные недотроги-бальзамины. Есть что-то безумное в таком выборе цвета для сада перед домом. Я попрощалась, а когда, отъехав, взглянула на Ребекку в зеркало заднего вида, мне почудилось, что кровавые следы ведут от самого дома до того места, где она преклонила колени.

— Я говорила ей, что все посажу как нужно, но она хотела все сделать сама, — рассказала мне в тот же день на почте Линда Барлоу, ландшафтный дизайнер Макаллистеров. — Думаю, ей тут одиноко. Мужа ее почти не видно.

Линда знала, что это я продала им дом, и, похоже, считала, что я халатно отнеслась к обеспечению акклиматизации одного из новейших чудес Вендовера — Макаллистеров. Венди Хизертон так и называла их — «чудесные Макаллистеры». Собственно, сделку мы провернули вместе с Венди Хизертон. У меня был список домов; у Венди, из «Сотбис», были чудесные Макаллистеры.

— На все требуется время, — сказала я Линде.

— Понятно, — ответила она.

— Венди Хизертон устраивает для них вечеринку на следующих выходных. Там они познакомятся с милыми людьми.

— О да, с милыми и модными людьми, — засмеялась Линда. — Пойдешь?

— Придется. — Разговаривая, я проглядывала почту. В основном счета. Счета и реклама.

— Тебе непросто ходить на вечеринки? Я имею в виду… теперь? — Линда деликатно коснулась моего запястья, стараясь говорить вполголоса.

— Что значит «теперь»? — отрезала я.

— Ничего… Хильди, — запнулась она.

— Ясно. Спокойной ночи, Линда, — сказала я и повернулась, чтобы не показывать, как покраснели мои щеки. Подумать только: Линда Барлоу беспокоится, что мне непросто ходить на вечеринки! Последний раз я видела бедную Линду на вечеринке, когда мы учились в старших классах.

И она еще жалеет Ребекку Макаллистер! Ребекка вышла замуж за одного из богатейших людей Новой Англии, у нее двое милых детей, и живет она в поместье, принадлежавшем когда-то судье Рэймонду Барлоу — родному дедушке Линды. Линда выросла, играя в этом огромном доме, с прекрасным видом из окон на гавань и острова, но, как зачастую бывает, деньги семьи кончились, недвижимость несколько раз переходила из рук в руки, и теперь Линда жила в квартире над аптекой в Вендовер-Кроссинге. Ребекка платила Линде за то, чтобы та ухаживала за прежними семейными многолетниками — пахучими пионами, ароматными чайными розами, кустами сирени и жимолости и за всеми яркими клумбами лилий, нарциссов и ирисов — их высаживала родная бабушка Линды больше полувека назад.

И если над ее беспокойством обо мне можно просто посмеяться, ее жалость по отношению к Ребекке совершенно абсурдна. Я показываю дома множеству важных людей — политикам, врачам, юристам, даже иногда звездам, — но когда я впервые увидела Ребекку — мы смотрели дом Барлоу, — честно признаюсь, я почти лишилась дара речи. В голову пришла строка из поэмы, которую я помогала дочке учить в школе много лет назад: «Я знал женщину — что за тонкая кость!»

Ребекке было тогда тридцать или тридцать один. Перед показом я погуглила Макаллистера и ожидала увидеть женщину постарше. «Он ей скорее отец», — первое, что я тогда подумала; вот только было у нее в лице что-то мудрое и понимающее, некая ясность, которая обычно появляется у женщин, у которых взрослые дети. У Ребекки темные, почти черные волосы, в то утро затянутые в небрежный хвост. Она пожала мне руку и улыбнулась. Такие женщины обычно улыбаются одними глазами; а глаза казались то серыми, то зелеными. Полагаю, все дело в освещении.

Ребекка в ту пору похудела, однако она от природы хрупкого сложения и не выглядела истощенной. Она была изящна. Она была прекрасна. «Она кругами двигалась и двигала круги», — из того же стиха, хотя не помню автора; она была из тех женщин, которым изящество достается без усилий, а ты рядом с ними чувствуешь себя уродливой великаншей. Я не толстая, хотя чуть-чуть сбросить не мешало бы. Венди Хизертон стройная, но она прошла через множество липосакций и подтяжек; кого, черт побери, она хотела надуть, когда талдычила об операции на желчном несколько лет назад?

Хорошо известно, что Макаллистеры ухнули целое состояние и целый год на обновление дома Барлоу. Брайан Макаллистер, если кто не знает, — один из основателей «Р. Е. Кервин» — одного из крупнейших в мире хедж-фондов. Он вырос на первом этаже трехэтажки в Южном Бостоне, с четырьмя братьями и сестрой, и к пятидесяти стал миллиардером. Выбери он другую жену, жил бы, наверное, в особняке в Веллесли или Вестоне, с полным штатом слуг, но он женился на Ребекке, которая жила вдали от родителей под присмотром множества слуг и любила все делать сама.

Откуда я столько знаю о Макаллистерах? Конечно, не только по их дому. Мне известно практически обо всем, что происходит в нашем городке. Так или иначе, все вести доходят до меня. Я — старожил; правнучка в восьмом поколении Сары Гуд, одной из обвиненных в колдовстве, осужденных и повешенных в Салеме. Моим клиентам нравится, когда я упоминаю в беседе о том, что я — потомок ведьмы, которую звали Добрая Гуд (да, я всегда смеюсь с ними, как будто мне не приходила в голову ирония, когда они говорят «Добрая старая Гуди Гуд, ха-ха»). И когда упоминаю, что моя семья жила в Салеме, рядом с Вендовером, штат Массачусетс, с 1600-х.

Мой муж, Скотт, повторял, что меня повесили бы как ведьму, живи я в другое время. Верьте — не верьте, но ему казалось, что это своего рода комплимент; и я вполне этому соответствую, особенно теперь, перевалив за средний возраст. Мое имя — Хильда; дети твердят, что это имя ведьмы, все называют меня Хильд и. Живу одна; дочки выросли, а мой муж мне больше не муж. Я говорю с животными. Пожалуй, это можно считать подозрительным. И некоторые думают, что у меня есть особое чутье, ментальные способности… Это неправда. Просто я знаю несколько фокусов. И знаю многое о людях — как я уже говорила, меня интересуют чужие дела.

Словом, мое дело — знать дела других. Я — лучший агент по недвижимости в городе, где главные отрасли — антиквариат и недвижимость. Раньше главными были кораблестроение и моллюски, но последние стапели в Вендовере закрылись больше тридцати лет назад. Сегодня у нас те, кто не получает прибыли с новенького хедж-фонда, продают по вздутым ценам недвижимость на побережье — тем, кто получает.

Можно, как прежде, собирать моллюсков — приливные болота за бухтой Гетчелла отличное место, — однако на жизнь так уже не заработаешь. Даже моллюсков для «Знаменитых жареных моллюсков Клема» засыпают в темные чаны с маслом из холодильников, прибывающих из Новой Шотландии. Нет, лучший способ зарабатывать здесь — риэлторская компания: продавать, управлять, улучшать и обслуживать бесценные прибрежные земли, бывшие когда-то болотами и фермерскими хозяйствами, а теперь в журнале «Бостон» названные «Новый Золотой пляж Северного берега».

Оказалось, что Брайан Макаллистер — владелец журнала «Бостон». В день нашего знакомства, когда я показала ему будущий дом, Брайан ткнул в журнал, лежавший на сиденье машины рядом со мной, и воскликнул:

— Эй, Хильди, у вас мой журнал.

— Правда? О, тогда возьмите, конечно. Мой, значит, где-то еще.

— Нет, — рассмеялся Брайан. — Я — владелец. Журнал «Бостон». Я издатель. Купили с другом в прошлом году.

«Чертова ты шишка, настоящий носорог», — подумала я. Ненавижу богачей. Но произнесла:

— Это один из моих любимых журналов.

Я ведь показывала ему дом за два миллиона долларов, дом, который — я знала точно — его жена в мыслях уже выпотрошила и перестроила заново; покрасила и обставила, провела канализацию и электропроводку и эффектно осветила — за несколько коротких дней после того, как впервые увидела.

— Мы вам организуем хорошую скидочку в разделе рекламы недвижимости, если пожелаете, — предложил Брайан.

— Это было бы здорово, спасибо, Брайан, — ответила я.

И стала ненавидеть его чуточку меньше.


ГЛАВА 2


Венди Хизертон обожает устраивать вечеринки для чудесных клиентов. Так она благодарит их за сделку и заодно знакомит с другими людьми — которых Венди считает чудесными. Ее сын Алекс и его бойфренд Дэниел занимаются приготовлениями. Дэниел — дизайнер по интерьерам, Алекс коллекционирует антиквариат.

Ужин для Макаллистеров они решили провести в саду. Под цветущей магнолией поставили несколько длинных банкетных столов. На ветвях развесили бумажные фонарики. Затем покрыли столы несколькими старинными белыми льняными скатертями Венди и выставили лучшее серебро, фарфор и хрусталь — весьма неожиданно и эффектно для ужина в саду. Ветви пахучей сирени свисали из высоких серебряных ваз. Факелы, источающие цитрусовый аромат, окаймляли дорожку от дома к столам и торчали из земли вокруг столов, чтобы отгонять насекомых. «Волшебно», — повторяли все в один голос Венди, Алексу и Дэниелу. И это была правда.

Хотя вечеринка началась в семь, я появилась только к восьми, потому что больше не пью коктейлей. Я на «реабилитации» и не часто посещаю вечеринки; стараюсь приходить перед самым ужином и откланиваюсь сразу после десерта. На вечеринку у Макаллистеров я пришла одновременно с Питером и Элизой Ньюболдами. Питер, Элиза и их сын Сэм живут в Кембридже, потому что Питер — психиатр в больнице Маклина в Белмонте. В Кембридже у Питера маленькая частная практика — и в Вендовере тоже, но сюда он приезжает только по пятницам и иногда по субботам.

Когда мы подходили к крыльцу Хизертонов, Питер тронул меня за плечо и сказал:

— Ну что ж, хотя бы один знакомый на этой вечеринке. — Потом повернулся к жене: — Элиза, ты ведь знаешь Хильди Гуд?

— Нет, Питер, — язвительно ответила Элиза. — Я никогда не слышала о Хильди Гуд.

Питер снимал у меня кабинет, над моей конторой «Недвижимость Гуд», много лет, однако Элизу я встречала на самом деле всего несколько раз. Она ведет писательские семинары в Кембридже, но, честно сказать, я не помню, что она пишет сама. Может быть, стихи. Сэм, став подростком, отказывается приезжать в Вендовер по выходным; а Элиза, как мне казалось, никогда не хотела сюда приезжать вообще, так что Питер обычно проводил выходные в Вендовере в одиночестве. Он говорил мне, что его это устраивает и что он пишет новую книгу — что-то вроде «Психология сообществ».

Когда мы вошли, молодая девушка проводила нас через гостиную на задний двор, где подавали коктейли, и спросила, что мы будем пить. Питер попросил пиво. Элиза поинтересовалась, какое есть белое вино, и, поморщив носик на два названия, остановилась на «пино гриджио».

Я попросила содовой с долькой лайма.

Мою собственную «интервенцию» мне внезапно устроили почти два года назад дочки, Тесс и Эмили, милые крошки. Эмили живет в Нью-Йорке, а Тесс — неподалеку, в Марблхеде, в двадцати минутах отсюда. Одним холодным ноябрьским вечером Тесс и Майкл, мой зять, пригласили меня на ужин. Их сын Грейди был тогда совсем маленьким, и я с нетерпением предвкушала визит. Тесс немного отдалилась после рождения сына — отдалилась от меня, я имею в виду; с ними все время была мать Майкла, Нэнси.

— Я бы с удовольствием посидела с Грейди, — повторяла я Тесс без устали. — Вы с Майклом можете сходить на ужин или в кино. Оставьте Грейди со мной.

— Нэнси живет в Марблхеде, тебе не стоит тащиться в такую даль, — отвечала Тесс.

Я повторяла, что мне нисколько не трудно, но она никогда не просила, так что я поняла: ей в самом деле не хочется меня беспокоить.

Тем вечером я приехала в Марблхед и с удивлением обнаружила на подъездной дорожке у дома Тесс и Майкла две машины — помимо их собственных.

— Привет! — радостно воскликнула я, открыв дверь. Я чувствовала себя прекрасно. Днем подписала сделку, а потом отмечала ее с клиентами в «Таверне Уорвика». Выпила-то один или два бокала. Ну максимум три. Добравшись до гостиной Тесс, я обнаружила там Эмили — она привезла и своего бойфренда, Адама, из самого Нью-Йорка. И Сью Петерсон была там — моя секретарша. Была еще какая-то плотная женщина с короткими медными волосами (а если правду говорить — с оранжевыми). Все сидели, но разом поднялись, стоило мне войти в гостиную. Они сочувственно улыбались мне, и первое, что пришло в голову, — что-то случилось с Грейди. У меня ноги подкосились. Стоять я не могла.

— Мама, — сказала Тесс, смаргивая слезы. — Проходи, садись.

Я позволила подвести себя к дивану и села — Тесс с одной стороны от меня, Эмили с другой. Я все еще паниковала по поводу ребенка. Кое-что во мне, Тесс и Эмили никогда не могли оценить: все, что я делаю, я делаю для них. Что главная моя забота — об их благополучии. Их, а теперь и маленького Грейди.

Думаю, всем известно, как это бывает. Девочки наперебой зачитывали вслух постыдные подробности инкриминируемых мне пьяных проступков. День, когда я слишком много выпила на выпускном у Эмили. Вечер, когда «отрубилась» (это их слова, не мои — я просто задремала) перед ужином на День благодарения. Случаи, когда «зигзагами шла» в машину и пугала их, настаивая, что сама поеду домой. Потом, разумеется, «вождение в пьяном виде». Меня остановили предыдущим летом, когда я возвращалась домой от Мейми Ланг. Мейми — самая старая моя подруга, мы знакомы еще с третьего класса; и как-то вечером мы немножко перебрали, и по дороге домой я любовалась луной. Я ехала мимо соляных болот, а ярко-оранжевая луна словно кувыркалась по траве, не отставая от меня и преследуя, как игривый воздушный шарик. Я ехала по Атлантическому проспекту и у знака «стоп» перед 122-м шоссе заметила машину. Я начала тормозить, однако, видимо, неправильно оценила дистанцию и въехала в чужой автомобиль. Едва коснулась. Осталась малюсенькая вмятинка на крыле, и все; но с моим везением за рулем оказался патрульный полицейский. Патрульный Спренгер. Из всех полицейских именно Спрен-гер. Наш местный патрульный когда-то встречался с Эмили, наш единственный городской полицейский, Хаскелл по прозвищу Соня, лучший друг моего брата Джадда. А Спренгера я до той ночи и не встречала. Он понятия не имел, кто я такая.

И когда началась инквизиция — ох, простите, это была «интервенция», — я слушала, как девочки со слезами на глазах оглашают мои многочисленные постыдные грехи, словно маленькие судьи. Каким-то образом они уговорили участвовать Сью, и она, запинаясь, высказалась насчет того, что уже клиенты начинают замечать. И всем остальным брокерам известно. Она тоже всплакнула и, как и мои дочки, завершила выступление, припав ко мне, чтобы обхватить руками мои плечи и зарыдать в шею. Я не любитель обниматься, но заключила каждую в объятия и старалась отвечать правильно.

— Ах, — кажется, прошептала я. — Какая интересная точка зрения.

Ну на самом деле, а что тут говорить?

Понятно, что спорить бессмысленно. Излагать свою точку зрения бесполезно. Я читала автобиографию Бетти Форд. Невозможно доказать, что ты не алкоголик, раз уж все объявили о твоем недуге и со слезами признаются, как огорчает их твоя «болезнь». Чем больше споришь — это называется «отрицание», — тем ярче разгорается пламя стыда, пляшущего вокруг тебя с самого начала допроса.

Дженни — с оранжевыми волосами, — приехавшая из Хэзелдена, предложила решение: двадцативосьмидневная программа в Миннесоте.

— Я не могу, — ответила я. — Не могу бросить дела.

— Ничего страшного, я позабочусь, — защебетала Сыб. — Сейчас затишье, ваших клиентов я просто отправлю Венди. — Венди Хизертон была тогда моим младшим брокером. — Всего-то на месяц. А всем скажем, что вы во Флориде.

Сью и впрямь позаботилась обо всем, — и я позаботилась о ней через несколько недель после возвращения из Миннесоты. Уволила.

На вечеринке Венди я стояла с Питером и Элизой и разглядывала толпу в поиске знакомых, и Венди немедленно оказалась рядом с нами. Венди, стройная и живая, считает своим долгом с каждым поздороваться за руку. И не просто пожать: она хватает вашу ладонь двумя руками и склоняет голову набок, чтобы улыбнуться, выставив профиль в ракурсе, который, видимо, считает удачным.

— Питер! Элиза! Хильди! — восклицала она, по очереди изображая сэндвичи из наших ладоней и наклоняя голову то так, то этак. — Я очень рала, что вы пришли. Мы уже почти садимся за стол, но сначала пойдемте, познакомьтесь с нашими чудесными почетными гостями, Макаллистерами. Хильд и, ты, конечно, знаешь Брайана и Ребекку.

Венди повела нас в дальний угол многолюдного патио. Она все еще держала ладонь Питера, так что он потянулся и схватил руку Элизы; я следовала за ними, мельком подумав, что нужно взять Элизу за тонкую талию — и начать танцевать конгу.

Я не стала признаваться Линде Барлоу, но теперь действительно ненавижу вечеринки.

Мы добрались до угла патио, где собралась толпа вокруг Брайана Макаллистера, который разглагольствовал о «Бостон Брюинз». Многим у нас известно, что Брайан — негласный совладелец «Брюинз» наряду с Джереми Джейкобсом и другими; и потом — мы же в Массачусетсе. Большинство жителей — хоккейные фанаты. Все желали узнать подробности о новых игроках и о том, куда идет команда. Боти, муж Мейми, немного шумный республиканец из уважаемой семьи Новой Англии, несколько раз встревал с бурными восторгами в адрес Фила Эспозито, Бобби Орра и старых добрых «Брюинз» прежних времен.

— Погодите, вот начнется сезон, — обещал Брайан, потягивая пиво и улыбаясь. — Думаю, это будет великий сезон для нас.

Ребекка стояла чуть в стороне, я подошла к ней поздороваться. Ньюболды подошли вслед за мной, и я их представила. Все пожали друг другу руки, а потом Ребекка уставилась на Питера детским взглядом и спросила:

— А мы не встречались раньше?

— Вряд ли, — ответил Питер. Он внимательно смотрел на Ребекку. — У меня просто лицо такое. Всем кого-нибудь напоминаю.

Ребекка с улыбкой смотрела на него снизу вверх, еще сомневаясь, и Питер сказал:

— Наверняка ваш муж устал от людей, которые постоянно хотят говорить о хоккее.

— Вовсе нет. Хоккей его захватывает целиком, — ответила она.

Питер снова посмотрел на Брайана и весело улыбнулся Ребекке.

— А чем вы занимаетесь? — спросила Элиза у Ребекки.

— В общем, ничем. — Ребекка напряженно рассмеялась, словно вдруг смутившись, и мне захотелось — конечно, я сдержалась — притянуть Ребекку к себе, как мать защищает застенчивого ребенка от чужих.

Элиза спросила о занятии, чтобы Ребекка, в свою очередь, поинтересовалась, чем занимается Элиза, и та смогла бы пуститься в занудные рассказы о писательстве.

— Вы такая привлекательная, — не утихала Элиза. — По-моему, я где-то читала, что вы модель или что-то в этом роде!

Она говорила почти обвинительным тоном, и на миг повисло неловкое молчание, но Ребекка, явно встревоженная, пробормотала:

— Нет-нет, я когда-то играла немного, но сейчас просто… ну, с детьми сижу.

— Ясно, — кивнула Элиза. — А прежде?

— Занималась живописью, — сказала Ребекка. — Ездила на лошадях — довольно серьезно. Сейчас обставляю наши дома… ничего особенного.

На самом деле Ребекка входила в число главных претендентов на место в сборную США по конному спорту еще в девятнадцать лет. На самом деле она была дочерью полковника Уэсли Поттера, члена кабинета при Картере, бывшего агента ЦРУ, — его работа позволяла Ребекке жить в юности в Германии и в Африке. На самом деле по материнской линии она была праправнучкой Дж. П. Моргана. Такие вещи о клиентах надо знать. Ее адвокат говорил с моим. Мой адвокат говорил со мной. Ну и разумеется, сегодня брокеры умеют гуглить.

— Как детям в Вендовере? — спросила я у Ребекки.

— Им нравится побережье и новый дом…

— А сколько им лет? — спросила Элиза.

Я почувствовала напряжение Ребекки. Почему Элиза не прекратит допрос?

— Пять и семь. Извините, — сказала Ребекка. — Мне нужно в дом… помыть руки. Весь день работала в саду.

Она повернулась и пошла мимо всех чудесных гостей к темному дому. Через несколько минут Венди позвонила в маленький серебряный колокольчик и объявила, что ужин подан; мы двинулись по освещенной факелами дорожке к столам.

Брайан сидел напротив, по правую руку от меня сел Питер Ньюболд, по левую — моя подруга Мейми. Теперь Мейми смущается, что много пьет в моем присутствий. Мы по-прежнему радуемся при встрече, но я уже целую вечность не была у нее дома, а она — у меня. Нужно ли говорить, что в нашем городке, если исчезаешь на двадцать восемь дней, всем понятно — куда. Будучи в Хэзелдене, я представляла, какие ползли слухи. «О, да, она любила выпить! Помните Четвертое июля у О’Доннеллов? А помните Рождество у Лангов? Ее ведь привлекали за вождение в нетрезвом виде?»

У нас полным-полно людей, которые пьют куда больше, чем я пила когда-либо, но только на мне клеймо алкоголички. Если бы я попросила официанта наполнить мой бокал вином — на вечеринке у Венди, — представляю, как все ахнули бы в унисон и разом бросились вырывать бокал у меня из рук.

Ребекка сидела у дальнего конца стола, за несколько мест от Брайана, а по правую руку Брайана сидела Шерон Райс. Шерон — худая женщина за пятьдесят, позволившая своим волосам поседеть. Теперь носит короткую стрижку. Шерон возглавляет Земельный комитет Вендовера, который блюдет все прекрасные леса, болота и солончаки в городе и вокруг. Еще Шерон входит в комиссию по зонированию и в школьный комитет, возглавляет программу гуманитарных наук для детей из неимущих семей в Линне, организует еженедельные увеселительные мероприятия в доме престарелых, а во время выборов возит пожилых и инвалидов на избирательный участок. Ее муж, Лу, работает в страховании.

Коротко познакомившись с сидящими рядом, Брайан вонзил вилку в салат. Он не стал класть салфетку на колени, а зажал ее в левом кулаке, как матерчатый букетик, и положил руку на край стола.

Вскоре Шерон откашлялась и сказала:

— Брайан, Ребекка, я счастлива наконец познакомиться с вами лично, после всего, что я слышала о вас от Венди.

— Мы тоже рады познакомиться, — бросил Брайан, почти не поднимая глаз от тарелки.

— Что привело вас в эти места?

— Ну, — ответил Брайан, вытерев губы салфеткой и взглянув на Шерон, — Ребекка училась тут в школе-пансионате…

— О, Ребекка, вы учились в Вендовере? — радостно обратилась Шерон через стол к Ребекке.

Ребекка посмотрела на Шерон и собралась что-то ответить, но Брайан сказал:

— Ага. И ей нравилось. Обожала эти места и даже после нашей свадьбы постоянно мечтала переехать сюда. Мы жили в Бостоне, пока дети были маленькие, но Ребекка держала тут лошадей, да и выросла она в деревне и хотела, чтобы дети росли так же.

— И как вам тут нравится? — спросил Боти. — Разве вы росли не в Южном Бостоне?

— Да, я городской ребенок. Папа прослужил в Бостоне пожарным сорок лет. Большинство наших родственников до сих пор живут там. Однако тут нам нравится. Меня даже не смущает долгая дорога, как я боялся. Порой я остаюсь тут на несколько ночей в будни, а потом работаю дома в пятницу и понедельник.

— Я бы хотела как-нибудь поговорить с вами о Земельном комитете Вендовера. Ваше имя звучало на последнем заседании правления, — сказала Шерон.

— Обязательно напомните, и я вам дам карточку перед уходом. Мне очень нравится деятельность защитников природы. Именно благодаря вам тут по-прежнему прекрасные места. Мы с удовольствием примем участие в вашей работе.

Шерон Райс от таких слов пришла в восторг и разразилась безудержными восхвалениями. Как это сказочно. Как чудесно. Какие чудесные Макаллистеры!

Потом Брайан обратил внимание на мои часы. Я решила разориться в прошлом году, после солидной сделки, и купила прелестные часы «Картье». Прежде у меня не было дорогих украшений и особых часов. Но эти я нашла в журнале и решила, что в жизни не видела ничего прекраснее. И купила их, наградила сама себя — за мой успех. За мою трезвость. Я ношу их не каждый день, так что было приятно, что кто-то обратил на них внимание.

— У вас классные часики, Хильди, — сказал Брайан. — Я купил Ребекке «Картье» несколько лет назад, так она их сломала. Она из тех женщин, которые не могут носить часы. То ли что-то в химии тела, то ли статическое электричество и магнетизм — все часы останавливаются, как только она их наденет.

— Я слышала о таком, — вставила Мейми.

— Ага, — кивнул Брайан, — не давайте моей жене часы, вот я о чем. Она и на электронику влияет. Сломала все стереосистемы и навигаторы во всех машинах, которые водила. Правда, Бекки?

Ребекка беседовала с Лу Райсом, сидящим рядом с ней, и повернулась к Брайану с недоуменным выражением на лице. Она явно его не расслышала.

— Я бы не дал ей сидеть в моей машине, — сказал Брайан.

— Похожая история, — рассмеялась я. — На мне все ломается.

— Это другое, — ответил Брайан. — У нас в кабинете уже второй телевизор — а сколько мы живем в этом доме, а, Бекки? Три месяца? Теперь она и близко к нему не подходит. А, и еще у нас никогда ни один холодильник не готовил лед. Ни в Аспене, ни в Бостонской квартире. И здесь. Хоть «Сабзеро», хоть какой, за любые деньги — генератор льда сдыхает, стоит Ребекке его включить.

Питер Ньюболд тоже рассмеялся.

— Вы же не думаете, что все это действительно имеет отношение к химии тела Ребекки?

Брайан сделал большой глоток пива и позвал Ребекку:

— Бекки, крошка, расскажи им, как шнур от нового тостера задымился, едва ты воткнула его в розетку.

Ребекка как раз собиралась попробовать салат, однако повернулась к Брайану — было ясно, что она, в отличие от него, не видит ничего забавного. После неловкой паузы она рассмеялась.

— Видимо, потому что я — ведьма.

Мы все рассмеялись, хотя, честно говоря, возникла неловкость. И Мейми некстати влезла, крикнув через стол:

— А правда, что вы ломаете предметы силой мысли? Ребекка ответила:

Силой мысли… нет. Однако часы в самом деле останавливаются.

Она повернулась к своим соседям, и я увидела, как она показывает на свои часы и что-то объясняет.

Питер веселился.

— Жаль вас разочаровывать, — сказал он Брайану, — но вашей жене просто не везет с часами и электроникой.

— Питер — врач, — пояснила я.

— Да ну? А какой?

— Я психиатр, — ответил Питер. — Думаю, нам бы о таких вещах рассказывали в институте, если бы они существовали.

— Да говорю вам, я слышала о таком, — сказала Мейми. — Точно слышала. Дома погуглю.

Питер только посмеялся и покачал головой. Потом бросил взгляд через стол на Ребекку. Она крутила кольцо на тонком пальце; подняв глаза и увидев, что Питер смотрит на нее, отвела взгляд. Потом снова взглянула на Питера, который все еще на нее смотрел.

— Простите. — Питер чуть смущенно улыбнулся. — Моя жена часто ругает меня за то, что я пялюсь на людей. Но это моя работа. Я обязан изучить человека, с которым работаю… в результате изучаю всех, куда бы ни пришел.

— Ничего, — сказала Ребекка.

— Спорим, она может заставить вас прекратить пялиться. Силой мысли! — выкрикнула пьяная Мейми.

— Возможно. — Ребекка улыбнулась Питеру, который на сей раз почти сразу отвел глаза.

— Кстати, о силе мысли… Хильди у нас экстрасенс! — воскликнула Мейми.

— Да? — спросил Брайан. — Хильди, вы читаете мысли?

— Нет, — сказала я.

— Читает, — снова влезла Мейми. — У них это семейное. Ее кузина, тетя — у них у всех дар.

— Хильди, это правда? — спросила Шерон. — А я и не знала.

— Нет, это неправда. Иногда я могу убедить людей, что читаю мысли. Обычный салонный фокус, и все. Сестра моего отца, Пег, была «экстрасенсом» и одно время зарабатывала на туристах, едущих в Салем за мистикой. Еще она устраивала чтение мыслей дома. Мы с кузиной Джейн выросли, наблюдая за тетей, и усвоили несколько фокусов, которые сделали нас жутко популярными на вечеринках с ночевкой. Я еще могу иногда устроить для смеха чтение — просто для скептиков, но мне нужно быть в настроении.

— Давай, Хильди. Покажи Брайану, — сказала Мейми.

— Да, Хильди, давайте посмотрим, что вы можете, — согласился Брайан, и вскоре все вокруг, даже Питер, принялись меня упрашивать.

— Ну, хорошо. — Я бы не согласилась, если бы Брайан уже не показал, что его легко читать. Немного помолчав, я сказала: — Великолепно, Брайан. Я хочу, чтобы вы подумали о чем-то, что случилось с вами в прошлом. Воспоминание. Я буду задавать вопросы. Только старайтесь не кивать и не выдавать ничего движением глаз. Здесь, при свете свечей, невелика сложность.

— Понял, — сказал Брайан.

— Великолепно. И дайте мне вашу руку.

Брайан протянул руку, я взяла ее в свою, повернула ладонью вверх и положила на стол. Пальцы Брайана чуть загнулись к ладони, но я мягко распрямила их, чтобы они тоже спокойно легли на стол. Свою ладонь я положила сверху; кончики наших пальцев касались запястья другого.

— Просто смотрите на меня. Просто смотрите, и тогда вы не будете подавать сигналов. Люди постоянно сигнализируют — моргая или кивая. Старайтесь этого не делать. А теперь думайте о вашем воспоминании. Думайте… Ага, это радостное воспоминание!

Я знала, что с ним будет легко, но не до такой же степени.

— Воспоминание из детства — нет, не кивайте! — сказала я.

— Я не кивал, — засмеялся Брайан.

— Я не видела, чтобы он кивал, — сказала Шерон.

— Чуть-чуть кивнул, — сказала Мейми.

— Тише! — шикнула я и продолжила: — День был необычный. Особенный. Непонятно, то ли Рождество… Нет. не Рождество. Это… да, ваш день рождения.

Брайан улыбнулся.

— Вы молодец.

— Прекратите мне помогать, — сказала я и пошла дальше. — Вы были ребенком, не очень маленьким, но еще не большим. Вам было… девять… нет, погодите, десять. Думаю, вам было десять.

Брайан попытался сделать каменное лицо. Поздно.

— Вам что-то подарили. Подарок. Вспомните, где вы были, когда впервые увидели его. Не в доме… во дворе.

Брайан пытался сдержать улыбку.

— Во дворе. Вас вывели из дома, вы увидели и обрадовались. Это был…

Я замолчала. Здесь обязательно нужна пауза; нужно пристально вглядываться в человека, смотреть прямо в глаза и чуть наклонить голову, как будто прислушиваешься. И даже если вокруг полно людей, как сегодня, то тишина наступает такая, что можно услышать, как булавка упадет. Пусть всем кажется, что ты влезаешь в чужой мозг. И пусть не думают, что это просто.

— Поняла, — выдохнула я. — Вы вспомнили о десятом дне рождения, когда родители подарили вам велосипед.

— А, черт! — воскликнул Брайан. — Точно! Потрясающе.

— И так каждый раз, — сказала Мейми.

— Вы раньше видели, как она это делает? — спросила Шерон. — Просто все вспоминают о дне рождения? В этом весь фокус?

— Нет, каждый раз что-нибудь другое. И она всегда угадывает, — сказала Мейми.

— Не всегда, — сказал Боти.

— Не всегда, — подтвердила я.

— Но почти всегда, Хил, — признал Боти.

— Это поразительно, — сказал Брайан.

Я отпустила руку Брайана и глотнула безалкогольный напиток. Врать не буду — я была довольна собой. Сейчас получается намного лучше, когда делаю это без алкоголя.

— А что же вы говорите, что вы не экстрасенс, Хильди? — спросила Шерон. — Я так ни за что не смогла бы.

— Тут нет никакого чтения мыслей, уверяю вас.

— А ведь это вовсе не какое-то особенное воспоминание. Нельзя сказать, что я постоянно вспоминаю о велике, — произнес Брайан. — Даже не представляю, с чего он вдруг в голову пришел.

— Вы говорили, чтобы он думал о дне рождения? — спросил Боти.

— Нет, — сказала Мейми. — Ты что, не слушал? Это могло быть что угодно.

Вмешался Питер:

— Могло быть что угодно, но мне кажется, Хильди действительно заставила его думать о дне рождения. Хильди, я прав?

— Возможно. — Я улыбнулась.

— Вы не против, если я попытаюсь восстановить, что вы сейчас проделали? — спросил Питер.

— Не против. Я первая признаю, что это просто фокус. Так что же я делала? Это забавно.

— Во-первых, я обратил внимание, что вы произнесли несколько слов, которые стали установкой. Например, сказали, что будете «задавать» вопросы, а затем, несколько раз, «не подавайте сигналы»; вполне возможно, что слова «задавать» и «подавать» сформировали установку — думать о том, что дали или подарили.

— Нет, по-моему, она ничего такого не говорила, — вмешался Брайан. — Я следил, чтобы не было подсказок.

— Говорила, — повторил Питер.

— Разве? Хм-м… — Я улыбнулась. Это и впрямь было забавно.

— Таким образом, все ограничилось Рождеством или днем рождения. Кажется, вы сказали что-то вроде «при свечах». Да? Что-то такое. Свечи. Свет свечей.

Мейми не выдержала и перебила Питера:

— Точно! Вы правы. Как тут не подумать о дне рождения. Свечи. Свет свечей!

— И пару раз, — продолжал Питер, — Хильди повторила «великолепно». Вот вам и «велик». Слово «велик» возникало несколько раз. Кажется, она сказала «невелика». Снова — «велик». На сознательном уровне никто не воспринял этих слов, но вы «заякорили» Брайана прикосновением и достигли его подсознания, так что смогли провести внушение.

Я рассмеялась.

— Полагаю, все возможно.

— А дальше началось классическое «холодное чтение», — объяснял Питер Брайану. — Она задавала вопросы и читала ответы по движению ваших глаз. Она положила пальцы на ваш пульс. Она немного владеет НЛП, методиками нейролингвистического программирования… Хильди, вы знаете, что это такое?

Я никогда прежде о таком не слышала и покачала головой.

— Это методики расшифровки сигналов, посылаемых людьми с помощью движений глаз и других тонких движений тела.

— Вот, значит, как? — Я рассмеялась. Представить только! Есть научное название того, до чего мы с кузиной дошли сами.

— Да, и вы очень здорово этим владеете.

Питер снова обратился к Брайану:

— Она с самого начала задавала вам вопросы «да-нет», и вы отвечали тонкими сигналами.

— Я уверен, что не двигал глазами. Она велела мне не двигать, — возразил Брайан.

— И значит, вам было просто невозможно удержаться, — пояснил Питер. — А когда вы сообщили ей, что подарок вручали не в доме, стало совсем просто. Какой подарок десятилетнему мальчику можно увидеть только во дворе?

— Не понимаю. Это мог быть пони, — сказала Мейми. — Да что угодно.

— В Южном Бостоне? — усмехнулся Боти.

Мейми возразила:

— Все не так просто. Я много раз видела, как она проделывает это; каждый раз что-нибудь новое.

— Не поймите меня неправильно. Это очень сильно, Хильди, — сказал Питер.

— Да нет, Питер, спасибо, — ответила я.

Я была польщена. В конце концов, Питер тоже читает мысли. На этом ведь, как я понимаю, и строится психиатрия. И я подумала — а насколько легко было бы читать его. Никогда не пробовала читать хорошего чтеца.

Я извинилась и откланялась сразу после десерта, как обычно, и с удовольствием шла к машине кристально трезвой. В частности и поэтому я искренне благодарна девочкам за «интервенцию». Раньше я носилась по городку на своем «рейндж-ровере» совершенно пьяная. Теперь я могу в этом признаться. Я считала себя в безопасности, думала, что в пьяном состоянии вожу даже лучше. Я мчалась вперед — мелькали деревья и дома. Я моргала и смеялась от восторга. Разумеется, наутро я в легкой панике пыталась восстановить подробности путешествия. Но, честно говоря, бывало так, что я вообще ничего не помнила из дороги домой, и хорошо, что это безумие осталось в прошлом. Больше никакого вождения в пьяном виде. И никакого сожаления наутро.

Я добралась до дома еще до полуночи, к великой радости моих девчонок. У меня две собаки, дворняги Бабе и Молли. Бабе наполовину терьер и порой бывает невыносимой. Незнакомому человеку лучше не подходить к ней с протянутой рукой. Молли — помесь колли, благодаря чему ее ай-кью на несколько пунктов выше моего; и это иногда утомляет. Она из тех собак, которые приветствуют тебя с улыбкой — Молли оттягивает губы назад, обнажая зубы и прищуривая глаза в забавной мольбе, что тоже сильно утомляет, особенно когда она начинает поскуливать, как в тот вечер.

Я отперла переднюю дверь, и девчонки, вылетев из дома, помчались, обгоняя меня, к гаражу. Наш гараж — бывший лодочный сарай. Я говорю «наш», хотя сейчас тут живу только я — и собаки. Дом расположен у соленой реки Анавам, впадающей в Атлантику всего в ста ярдах ниже. В сарае стоит «эм-джи» моего бывшего мужа Скотта. Целую вечность я изводила его просьбами забрать автомобиль. Как-то Эмили заявила, что он отдал «эм-джи» ей, но живет она в Нью-Йорке, так что машина застряла в моем гараже. За много лет под капотом поселились мыши, и на переднем сиденье можно увидеть их следы.

Собаки поскуливали и царапали дверь деревянного сарая, пока я не подняла ее; тогда ворвались внутрь и принялись, возбужденно задрав хвосты, обнюхивать все углы. Я начала рыться в сумочке, ища ключи. Бабе однажды убила в сарае крысу, и крошки никак не могут прийти в себя после того случая. Здесь они мигом обретают охотничий азарт. Да и я. Сердце начинает биться учащенно, стоит мне отпереть багажник старого «эм-джи». Там я прячу вино. Больше я ничего не пью. Вино. И ничего крепче. Я заказываю вино по Интернету из Калифорнии. Пристрастилась к калифорнийским винам. Не понимаю, почему я раньше так редко их пила. Просто от вина похмелье хуже, чем от водки. Но теперь я стараюсь не перебрать. Стараюсь — хотя, если начистоту, порой не могу вспомнить, как легла спать. Ну так что? Я бы с удовольствием вернулась в Хэзелден и все это выложила в «группе». Могла бы получиться интересная дискуссия. Действительно ли отключка это отключка, если никто ее не видит? Даже ты сама? По-моему, нет. Как будто дерево падает в густой чаще. Кому какое дело?

Обычно я выпиваю за ночь пару бокалов. Я полюбила свои ночные посиделки на одну персону. Мне не нужно встречаться с остальными — этими скучными остальными, с их осуждением и быстрыми переглядываниями. Украденные удовольствия всегда приятнее, чем полученные законно. Думаю, именно поэтому адюльтер доставляет такое возбуждение — ты прячешь порок под будничной мантией благочестия. И в конце концов, я не совсем одинока, ведь всегда рядом мои крошки; и порой, если ночь теплая и лунная, я раздеваюсь во дворе и спускаюсь к реке — там мы с собаками плаваем. Ночь после вечеринки Венди выдалась как раз такая, хотя луну было видно плохо. Венди весь вечер разглагольствовала, как она неизменно «устраивает» лучшую погоду для своих вечеринок. Сейчас я сидела во дворике с вином и собаками; после второго или третьего бокала я наконец благополучно оказалась дома.

В Хэзелдене анонимные алкоголики приходили на вечерние собрания и рассказывали свои истории — разумеется, иногда смешные, иногда разрывающие сердце. Как-то один парень начал так: «Я родился за три бокала до уюта…»

Вот тогда я и подумала, что мои дочери, возможно, правы насчет выпивки. До тех пор я была уверена, что ко мне это не относится. Я знала, что я не алкоголичка. Если моим дочерям хочется увидеть настоящего алкоголика, посмотрели бы на мою маму. Она не пила порой по нескольку недель, зато потом начинался запой, и она ходила пьяная целыми днями. Папа разыскивал ее по местным барам. Иногда, придя после школы, мы находили ее на полу в кухне. Я никогда не пила до пяти часов. Никогда не пила одна (я имею в виду — до реабилитации). Но поняла, что имел в виду парень, который сказал про нехватку трех бокалов. Я вспомнила про то, как впервые выпила пива — на пляже Норт-бич, со стайкой ребят однажды летним вечером. Вспомнила этот первый улет. Вспомнила, как Скотт, мой бывший муж, повторял, что нужно останавливаться после третьего бокала, — он говорил «в этот момент ты выходишь из-под контроля». Я понятия не имела, о чем он. После пары бокалов я только начинала чувствовать, что все под контролем.

Однако все люди разные. Почему мы не можем быть одинаковыми? Надо бы спросить у дочерей. Как они набросились на меня тогда вечером, мстили за весь принесенный мною вред. Вред. Тесс курила травку в старших классах — и поступила в Уэслианский университет, причем окончила с отличием. Эмили… ну, Эмили — скульптор. Она ведет в Нью-Йорке жизнь, которую не могла бы себе позволить без моей поддержки. И я дождалась благодарности? Конечно, нет. Знаю, что звучит это горько, но, честно говоря, все нормально. Так даже лучше. Больше не нужно волноваться, что хозяева уберут со стола напитки, прежде чем я напьюсь. Больше никаких сожалений наутро.

А сейчас я сижу дома и безмятежно погружаюсь в себя. Им, моим дочкам, может показаться, что это грустно, но это счастливейшие моменты моей жизни — я спокойно возвращаюсь к себе. Не каждую ночь, нет. Но в ту ночь, после вечеринки Венди, в приятном сумраке моей террасы образовалась действительно сердечная атмосфера, и к тому времени, как я вылила в бокал остатки вина, я полностью преобразилась. Я вернулась. Я снова стала собой.

Я скинула юбку и вылезла из трусов. Стянула блузку и расстегнула старый потертый лифчик. Мне шестьдесят. Живот дряблый, груди обвисли, ноги тощие. Купальный костюм я не надевала много лет, однако плавать люблю. Люблю воду, любила всегда; мне нравится, как ночь касается моей кожи.

Как я говорила, луны почти не было, но дорогу я знала наизусть. Шагая по песчаной, усыпанной сосновыми иголками тропинке вместе с собаками, я ощущала себя первобытной охотницей, скво. На берегу я сделала глоток вина; мягкий ил речного берега коснулся моих ступней и поднялся по лодыжкам, как пара призрачных шелковых чулок. Я допила вино, уронила пустой бокал на мягкий песок и бросилась в ледяную реку; я засмеялась и заухала, собаки залаяли от радостного возбуждения. Какой прекрасный напиток. У меня целый ящик. Этого хватит. Мне всегда хватит.


ГЛАВА 3


Иногда я просыпаюсь слишком рано. Это моя проблема. В каком-то журнале писали, что так часто бывает в среднем возрасте. Явно что-то гормональное. Засыпаю я запросто, особенно завершив вечер бокалом-другим вина, но частенько вскакиваю ровно в три утра, полная ужаса и ненависти к самой себе. Это мой ночной маленький ад, где меня посещает труппа демонов, которые с восторгом напоминают мне мою убогость, мою порочность. Составляется список моих ошибок за прошедший день, а за ним разворачивается каталог моих собственных грехов, злодейств, обид и сожалений за десятилетия. Иногда я включаю телевизор, смотрю старый фильм и постепенно засыпаю. Мне становится легче после рассвета.

Однако после вечеринки в честь Макаллистеров, в трехчасовой темноте я просто лежала и, не включая телевизор, думала о Ребекке — и это угомонило ночных чудовищ. Ребекка меня как-то влечет. С того самого дня, как я показывала ей их будущий дом. Весь показ чуть не сорвался, но Ребекка продемонстрировала небольшое волшебство (волшебство почти всегда гарантирует сделку; любой брокер вам подтвердит). С тех пор я, можно сказать, очарована Ребеккой.

Замешательство произошло по вине пони Лейтонов. Хотя мы и называли поместье «дом старого Барлоу», Макаллистеры покупали недвижимость не у семьи Барлоу; продавцами выступали Лейтоны — богатая бостонская семья. Эльза Лейтон когда-то решила разводить там уэльских пони. Очень модных уэльских пони. Сами Лейтоны приезжали только на выходные и следить за фермой наняли Френка Гетчелла. В Вендовере еще было несколько лошадиных хозяйств. От нас всего ничего ехать до Вестфилдского охотничьего клуба в Южном Гамильтоне, а Фрэнк вырос, работая на фермах. Так вот Лейтоны выступали продавцами, когда мне позвонила Венди: у нее есть чудесные Макаллистеры, которые ищут дом. Она сказала, что показывала им лучшее, и им не понравилось ничего. И почему бы, решила она, не показать им дом старого Барлоу?

Почти все брокеры в округе к тому времени махнули рукой на дом Барлоу. Некоторые считали, что Лейтоны запросили слишком много — цену выставили 2 миллиона 200 тысяч. Да, в поместье почти двадцать акров и расположено оно на живописной Вендоверской Горке, откуда открываются виды на приливные болота, на Атлантический океан и крохотные острова у мыса Кейп-энн, но дом был построен в начале восемнадцатого века. Как все колониальные дома, он маленький, темный и стоит у самой дороги. Всем, кто ищет недвижимость в Вендовере, требуется антиквариат, стоящий в стороне от дороги для пущей приватности. Тут такого нет. Колонистам нужны были дома прямо у дороги. Им хотелось, чтобы их навещали соседи. Покупатели почему-то не хотят принять простую истину, сколько ни объясняй: первые владельцы боялись индейцев и диких зверей, бродящих вокруг в те дни, когда строился дом. Я продала дом Лейтонам, а теперь, когда они снова выставили его на продажу, я уговаривала их твердо держаться заявленной цены: не хотела, чтобы они много потеряли.

Увы, Лейтонам было необходимо продать дом. Их звезда восходила, когда они покупали — Том Лейтон только что стал партнером в банке «Беар стерне». Сейчас звезда закатилась, «Беар стерне» тихо сгинул. Лейтоны разводились. Один из молодых наследников попал в наркологическую клинику. Такова жизнь.

Показ для Макаллистеров состоялся ранним весенним утром. Когда я затормозила, Венди и Ребекка уже шли к входной двери, а два юных сына Ребекки гонялись друг за другом по двору. Я подошла к ним и представилась, но заметила, как Ребекка с сомнением поглядывает на дорогу. Зоркая Венди тоже обратила внимание на эти взгляды, поскольку одной рукой ухватила мое запястье, другой — запястье Ребекки, образовав живую цепь, в которой стала бурным центральным звеном.

— Хильди, — защебетала она. — Я только что говорила Ребекке, что, хотя дом и стоит у самой дороги, это тихий проселок…

Венди достаточно опытный риэлтор, чтобы понимать, что на мелкое чудо рассчитывать не стоит; и, разумеется, едва слова слетели с ее губ, мимо дома прогрохотал дизельный пикап, за ним — мотоцикл, а через пару мгновений — дребезжащий школьный автобус.

— Лайам, — обратилась Ребекка к старшему сыну. — Милый, возьми Бена за руку. Не подпускай его близко к дороге.

Лайаму было лет шесть, а Бену — около четырех. Дети явно приемные — из Интернета я знала, что Брайан не южноамериканец. А мальчики — явно с юга или мексиканцы (дочки меня поправили бы — «испаноговорящие»). Очень воспитанные мальчики, только терпеть не могу, когда на показ приезжают с детьми. Они всех отвлекают.

— Милые мальчики, — сказала я Ребекке и, показав на входную дверь, предложила: — Давайте зайдем?

Я знала, какие дома Венди уже показывала Ребекке. Почти все — по максимальной цене. Лейтоны сделали из дома Барлоу, можно сказать, конфетку — открыли балки, обновили деревянные панели вокруг громадного, в полный рост, очага, — но все равно это дом на выходные. Кухня крохотная, спальни тоже; контрольный в голову — нет отдельной хозяйской ванной. Но я водила Ребекку по дому, и она, выглянув из окна второго этажа, спросила:

— А эти пони входят в сделку?

— Ох, я и забыла сказать: Ребекка — лошадница, — прощебетала Венди.

— Прекрасно. Давайте посмотрим конюшни и загоны, хотите? — предложила я.

Ну послушайте, как могла Венди про такое промолчать? Самое ценное в поместье — дорогущий загон для лошадей, устроенный Лейтонами, и отремонтированная ими конюшня. Хотя цифры продаж у Венди поразительно высокие, не понимаю, как она вообще ухитряется продавать.

Сыновья Ребекки гонялись друг за дружкой по комнатам, когда она позвала их:

— Мальчики. Пойдемте, посмотрим пони.

Дети сбежали по лестнице, и мы все вместе вышли через заднюю дверь.

Когда мы двигались по направлению к конюшне, рядом с нами затормозил на своем пикапе Фрэнк Гет-челл, смотритель.

Фрэнк — старый хиппи, невысокий и коренастый. Он собирает седые волосы в конский хвост, но его загорелый, потрепанный скальп лысеет. Скоро нечего будет собирать. Фрэнк постоянно ходит в драных джинсах и старых ковбойских сапогах. Пузо он прикрывает фланелевой рубашкой.

— Привет, Фрэнки, — поздоровалась я.

— Салют, Хил, — ответил Фрэнк. Он искоса взглянул на Ребекку и детей, потом снова уставился прямо перед собой. Фрэнки Гетчелл чувствует себя неловко рядом с незнакомыми.

— Фрэнк, с Венди ты знаком, а это Ребекка Макаллистер и ее сыновья. Она собирается посмотреть конюшню.

— Могу подвезти, если хотите, — пробормотал Фрэнк, не поворачивая головы. — У нас две беременные кобылы, и чую, что одна ночью ожеребилась.

Даже Венди, которая в жизни не сидела на лошади, взвизгнула от восторга, что сможет увидеть новорожденного жеребеночка.

— Мама, можно, мы в кузов? — спросил Лайам.

— Нет, маленький, это опасно, — сказала Венди.

Но Ребекка пожала плечами.

— Я в детстве всегда ездила в кузове пикапа на ферме у дедушки. Вы не против, Фрэнк?

— Им так и так придется в кузове ехать — мы вчетвером еле в кабину влезем, — хмуро ответил Фрэнк. Я поняла, что он уже жалеет о своем предложении; лучше бы мы пошли пешком. Мальчики радостно завизжали, когда Ребекка открыла задний борт, забрались в кузов и, путаясь в канатах и обрезках досок, уселись рядом с ловушкой для омаров. Ребекка, Венди и я втиснулись в грязную кабину грузовика Фрэнка, и мы поехали мимо конюшни на луг на вершине холма. С этого луга действи-тельно открывался лучший вид в Венловере. Я уже и забыла об этом — ведь я была здесь последний раз в детстве.

Ребекка молчала, пока мы ходили по дому, но сейчас, предвкушая встречу с пони, она оживилась и пыталась разговорить бедного Фрэнка.

— Это уэльские пони?

— Ага, в основном, — пробормотал Фрэнк. Он зыркнул в зеркало заднего вида и высунулся из окна. — Эй, ребята, сядьте на место. Не свешивайтесь за борт.

— Мой дедушка разводил английских чистокровных в Вирджинии, — сказала Ребекка. Она ждала от Фрэнки ответа.

Я понимала, что не дождется, и тут же спросила:

— В самом деле?