Дэвид Хэндлер

Человек, который умер смеясь

Диане, которая просит, чтобы все хорошо закончилось
Ночью и днем есть только ты, Единственный мой, под луной и под солнцем. Из песни Коула Портера
Знаете, я тут думал про этот «розовый бутон»[1], про который вы пытаетесь разузнать. Может, это что-то, что он потерял. Мистер Бернстайн — репортеру, фильм «Гражданин Кейн»
ГЛАВА 1

Мне снилась Мерили, когда зазвонил телефон. Сон я не запомнил, но лицо горело, и было трудно дышать. Лулу опять устроилась спать у меня на голове — она завела себе такую привычку, когда домовладелец убавил отопление. Я спихнул ее и попытался сфокусировать взгляд на часах возле кровати. Это далось мне с трудом. Я пил бойлермейкеры[2] в «Даблин-Хаус» до половины третьего, а с тех пор прошло… ровно девять минут.

Я снял трубку. Голос на том конце был хрипловатый, с бруклинским выговором. Неужели Единственный?

— Ты круто пишешь, приятель. Очень круто.

Я прокашлялся.

— Вы что, прочли мою книгу?

— Мои ребята читали. Она произвела на них впечатление. Говорят, динамичная и, как там это, актуальная.

— «Ньюсуик» тоже так считает. Это фраза из их рецензии на задней стороне обложки.

— Нам надо поговорить, приятель.

— Охотно. Вот когда прочтете, тогда и поговорим. И больше никогда не звоните мне посреди ночи. Это невежливо.

— Слушай, ты вообще соображаешь, с кем разговариваешь? Я — Санни Дэй! Ты кем себя возомнил — мной?

Я повесил трубку и нырнул обратно под одеяло и Лулу. У меня не так-то много в жизни осталось — только Лулу и моя гордость. Уснул я мгновенно.

В следующий раз я проснулся оттого, что в дверь громко и настойчиво колотили. Сначала показалось, что это стук в висках, но звук шел от двери. Лулу залаяла. Я попытался ее заткнуть — для практически безногого существа лай у нее просто оглушительный, — но она спрыгнула с кровати и вразвалку направилась к двери, не переставая лаять. Я снова всмотрелся в часы. Еще и девяти утра не было.

— Кто там?

— Санни Дэй! — послышалось из-за двери.

Я откопал в куче одежды на стуле шелковый халат.

— Как вам удалось проникнуть в здание?

— Вик умеет обращаться с замками!

— Кто такой Вик?

— Давай, Стюарт, открывай уже!

Я открыл, и за дверью действительно оказался Санни Дэй. Очень странное ощущение — увидеть вживую человека, знакомого еще с детсадовского возраста. Он выглядел в точности как на экране, только как бы усиленный — еще меньше ростом, еще толще, морщины на лбу глубже, черные брови гуще, нос больше. Санни уже перевалило за шестьдесят, но волосы он по-прежнему зачесывал назад и красил в черный цвет. Похоже, волосы на груди он тоже красил, в чем можно было убедиться воочию благодаря распахнутой шубе и расстегнутой до пупа красной шелковой рубашке. Загорелый и бодрый, он явно недавно побрился и пах одеколоном и тальком. Он протянул ухоженную руку. Я ее пожал. Рукопожатие оказалось чертовски крепкое, не то что у меня.

За его спиной возвышался блондин лет сорока в коротком приталенном пальто, с пробивающейся лысиной и длинным шрамом на подбородке. Ростом, наверное, метра два и весом за сотню килограммов.

— Это Вик Эрли, — сказал Санни.

Вик сухо кивнул.

— Вы вообще спите когда-нибудь? — поинтересовался я, стоя в дверях и дрожа от холода.

— Может, впустишь? — спросил Санни.

Я впустил их в квартиру, и в моей крошечной гостиной сразу стало очень тесно. Лулу залилась яростным лаем и тут же спряталась под письменный стол.

— Ну ты молодец, Лулу, — сказал я ей.

Санни окинул взглядом скудную меблировку, ворохи газет, пыль, пивные бутылки, раковину со стопкой грязных тарелок и капающим краном, видневшуюся в проеме двери.

— Что здесь у нас, сцена «бедность не порок»?

Вик засмеялся.

Я пошел в кухню, разболтал в стакане с холодной водой две ложки растворимого кофе с горкой и влил в себя вместе с тремя таблетками обезболивающего. Потом я бодро улыбнулся.

— Начинайте день с плотного завтрака.

Санни оскалился в ответ, откопал в кармане коробочку мятных драже «Сен-сен» и сунул два в рот.

— Одевайся, — скомандовал он. — Вылетаем через час.

— Куца вылетаем?

— В Лос-Анджелес. У меня в поместье отдельный гостевой домик, живи там сколько хочешь.

— Погодите-ка…

— Ив темпе, а то…

— Стоп! О чем вообще разговор?

— Я тебя выбрал, — сказал он. — Ты подходишь.

Я плюхнулся на тахту и потер глаза.

— Сказал своим ребятам, они все сделают. Какие условия ты хочешь — такие и получишь. Дело сделано.

— По-моему, вы не поняли, — медленно произнес я. — Ничего не сделано. Я возьмусь за вашу книгу, если решу, что мне это интересно, а я пока не решил.

— Ну что я тебе говорил, Вик? — заулыбался Санни. — Ты парень дерзкий. И талантливый. И круто пишешь.

— Да неужели.

— Ужели. После того, как мы вчера поговорили, я взялся за твою книжку. Извини. Не привык работать с нью-йоркскими умниками. Вечно забываю, что вы, ребята, такие… как это сказать? Чувствительные. Ну, в общем, я всю ночь читал. Даже спать не хотелось, так меня захватило. Я с тобой не согласен, конечно, — ну то есть с выводами в конце. Но это ничего. Главное, что история интересная, и у тебя есть стиль, а не просто умные слова.

Даже и добавить нечего.

— Не пробовал продать права на экранизацию? Роль отца классная. Я б ее круто сыграл.

— «Орион» предлагал ее Полу Ньюмену.

— Ну, он тоже кое-что умеет, — весело отозвался Санни.

Вик засмеялся. Ему явно платили в том числе и за это.

— Надо нам с тобой как-нибудь поболтать о литературе, приятель. Я же бросил пить, времени теперь полно. Ты бегать любишь? Мы с Виком каждое утро пять миль пробегаем. Сегодня утром уже пробежались по Центральному парку. Вик когда-то играл в нападении за «Брюинс»[3].

Вик бесстрастно смотрел на меня сверху вниз, но я не трусил, твердо зная, что в честной драке продержусь против него не меньше двух десятых секунды.

Я повернулся к Санни.

— Мы можем поговорить наедине?

Он подергал золотую цепочку, затерявшуюся в зарослях на груди.

— Вик, подожди в лимузине.

Вик вышел. Лулу опять лихорадочно залаяла, не покидая своего убежища под столом.

Санни расчистил место на диванчике и уселся.

— Тебя как лучше называть? Стю?

— Хоги.

— Как Кармайкл?[4]

— Как сэндвич[5].

Он подозрительно прищурился.

— Шутишь?

— Нет.

— Тогда ладно. Никогда не шути с шутниками. Знаешь почему?

— Нет.

— Мы легкоранимые. В душе. Что тебя тревожит, Хоги? Что не так с моим предложением?

— Все так. Просто это как-то внезапно. Мне надо решить, действительно ли я хочу за это браться.

— А чем ты сейчас занят?

— В профессиональном смысле почти ничем. Но придется на несколько месяцев уехать из города, и…

— У тебя туг девушка?

— Сейчас нет.

— Ты, говорят, был женат на Мерили Нэш.

— Да.

Он покачал головой.

— Это тяжело, я знаю. У меня за спиной два распавшихся брака. В глубине души всегда считаешь, что сам виноват.

— Я сам виноват.

— Не будь так строг к себе, парень. Мне врачи в Бетти-Фордовском центре[6] сказали очень важную вещь, я ее накрепко запомнил: вину признай, а стыдом себя не терзай.

— Вам, небось, и футболки с таким слоганом выдавали?

— А ты мрачный.

— А вы наблюдательный.

— Ты слишком молод, чтобы быть таким мрачным. Придется тобой заняться. Я, знаешь ли, и сам одно время был такой вот кислый, но теперь у меня гораздо более позитивное отношение к жизни.

— Насчет вашей книги…

— Ну?

— Почему вы решили ее написать?

— Хочется облегчить душу.

— Расскажете правду?

— А как же иначе-то, приятель. Готов выложить все как на духу. Правда прежде всего, если тебя именно это беспокоит. Я весь твой на столько, на сколько понадобится. — Он вскочил на ноги, зашел в кухню, потыкал пальцем посуду в раковине и вернулся обратно. — Это часть процесса моего исцеления, понимаешь? Для меня это очень важно. Нет, я тебе голову морочить не буду — мою карьеру не мешало бы встряхнуть. Мне нужна известность. И бабки. Но это все вторично, главное — правдивый рассказ.

— Моя агентесса сказала, что вы никак не можете найти подходящего писателя. Почему?

— Потому что все эти голливудские ребята, которые пишут про шоу-бизнес, — лживые ублюдки. Их интересуют только всякие гадости, негатив. Печатают вранье, а все, кто читает этот мусор, принимают его за чистую монету. И еще надеются, что я буду с ними сотрудничать. Они просто продажные твари, которые прикрываются конституционным правом на свободу слова. Ты-то настоящий писатель. Ты пытаешься докопаться, чем человек дышит. Вот это мне и нужно.

— А другие источники использовать планируете?

— Это какие?

— Я смогу поговорить с вашим бывшим партнером?

Стоило мне упомянуть Гейба Найта, как Санни напрягся. Секунду он помолчал, потом выпятил нижнюю губу, словно ребенок, — его фирменное выражение лица — и сказал:

— К Гейбу не суйся. Это единственное незыблемое правило. Услышу, что ты хоть раз с ним разговаривал, — сразу уволю.

— Почему?

— Потому что не хочу, чтобы он имел к этому отношение, — отрезал он, багровея.

— Но вы расскажете, почему вы разошлись?

— Расскажу. А со всеми остальными можешь разговаривать. Спрашивай у них что хочешь. Конни, моя первая жена, — мы с ней дружим последнее время. Вик — он был рядом со мной в самые трудные годы. Мой юрист. Ванда. Можешь поговорить с Трейси, если найдешь ее. Последнее, что я о ней слышал, — она в Тунисе, живет с каким-то принцем.

— Закончила карьеру в шоу-бизнесе?

— Сиськи обвисли, так что закончила.

Санни сделал паузу, ожидая, что я засмеюсь. Он не сомневался, что я засмеюсь, — тридцать лет успешной карьеры комика выработали у него такую привычку. Но меня всегда трудно было рассмешить. Это, видимо, немного огорошило Санни, и он переключился на серьезный тон.

— Эта баба меня едва не добила. Я ее любил, все для нее делал. Такая красивая, такая лапочка, всю душу ей отдал. А она в один прекрасный день собрала вещички и свалила без предупреждения. Сказала, хочет найти себя. — Он тяжело вздохнул — ему явно было больно об этом вспоминать, — но тут же заговорщицки подмигнул в стиле «между нами, мальчиками». — Да чего там искать-то? — Он огляделся. — Господи, ну и убожество. Прямо как в родном районе. Штукатурка сыплется, отопления нет. — Он кивнул в сторону кухни. — Тараканы?

— Спасибо, у меня уже есть.

— Очень смешно, — сказал он, не улыбнувшись. — И тебе нравится тут жить?

— Ну, настолько, насколько мне вообще нравится жить.

— Это что, нью-йоркское умничанье?

— Самое что ни на есть.

— Ну так что, возьмешься за мою книгу?

— Боюсь, мы не сработаемся.

Санни нахмурился.

— А какое это имеет значение?

— Нам же придется много времени проводить вместе. Мы будем как…

Он помрачнел.

— Как партнеры?

— Да.

— Послушай, приятель. Я по поводу людей решения принимаю мгновенно. Всегда так делал. Иногда сам потом жалел, но стар я уже меняться. Ты мне нравишься. По-моему, ты талантливый. Думаю, мы сработаемся. Понимаешь? Так что кидай свое барахло в чемодан. Самолет вылетает через…

В висках у меня стучало.

— Мне надо все обдумать. Если надумаю, свяжусь с вами через неделю. Мне тут надо разобраться кое с какими делами, найти передержку для Лулу.

— Бери собаку с собой. У меня полно места.

— Правда?

— Ну да.

— По-моему, вы ей не нравитесь.

Лулу все еще сидела под столом.

— Чепуха. Дети и собаки меня обожают. Знаешь почему? Потому что я чистая душа, как и они. Только критики меня ненавидят, да и хрен с ними. Обязательства у меня перед зрителями. Моими зрителями. Ты играешь, Хоги?

— Играю.

— Давай так. Если Лулу меня полюбит, ты возьмешься за мою книгу. Идет?

— Лулу меня никогда еще не подводила. Если она согласна, то я готов. Идет.

Санни ухмыльнулся.

— Вот это по-нашему. — Он щелкнул пальцами. — Дай мне что-нибудь вкусненькое.

Я достал из шкафчика собачье печенье. Санни сунул его в рот так, что половина высовывалась наружу. Потом он подошел к столу и опустился на четвереньки перед Лулу. Она снова залаяла.

— Ну-ка поцелуй Санни, Лулу, — засюсюкал он. — Чмоки-чмоки! — И пополз к ней с торчащим изо рта собачьим печеньем, точно как в первом цветном фильме Найта и Дэя про цирк, «Большая арена», где он пытался таким образом укротить льва.

Я глазам своим не верил. Санни Дэй, Единственный Санни Дэй ползал по ковру в моей гостиной и пытался накормить мою собаку изо рта в рот. И что самое удивительное, у него получалось. Лулу перестала лаять и завиляла хвостом. Когда Санни подобрался к ней вплотную, она потянула за печенье, но Санни не отдавал, поддразнивая. Она игриво гавкнула на него. Он гавкнул в ответ.

— Знаешь, проговорил он уголком рта, — изо рта у нее пахнет как-то…

— У нее своеобразные предпочтения в еде.

Лулу еще раз куснула печенье. На этот раз Санни позволил ей его забрать. Она удовлетворенно растянулась на полу, жуя печенье. Санни ее погладил. Лулу застучала хвостом об пол.

Санни встал, отряхнул пыль с брюк и победно ухмыльнулся.

— Ну, как тебе? Мы уже опаздываем на самолет!

Вы, возможно, обо мне слышали еще до того, как я связался с Санни. Когда-то я был литературной сенсацией. «Нью-Йорк таймс» в своей рецензии на мой первый роман, «Наше семейное дело», сказала, что я «первый важный новый голос литературы восьмидесятых». Мне вручали премии. Я выступал на литературных мероприятиях. Я был в центре внимания. Журнал «Эсквайр» хотел знать, какое мороженое я люблю (лакричное, и его чертовски трудно найти). «Вэнити фэйр» интересовался, кто мой любимый актер (то ли Роберт Митчем, то ли Мо Ховард, я так и не решил). «Джентльменс куотерли» восхищался моим «непринужденным стилем» и хотел знать, как я одеваюсь за работой (замшевая рубашка «Орвис», джинсы и унты). На какое-то время я стал знаменит, как Джон Ирвинг, только он меньше ростом и все еще пишет.

А может, вы обо мне слышали из-за Мерили. Наш союз был заключен не столько на небесах, сколько в колонке светских сплетен Лиз Смит. Лиз решила, что мы идеально друг другу подходим. Возможно, она была права: с одной стороны Мерили Нэш, очаровательная, серьезная и сексапильная звезда очередной постановки Джо Паппа[7], завоевавшей «Тони»[8], а с другой я — высокий, элегантный и, как вы помните, первый важный новый голос литературы восьмидесятых. Медовый месяц мы провели в Лондоне, потом отправились в Париж и объехали большую часть Италии. Вернувшись в Нью-Йорк, мы купили великолепную квартиру в стиле ар-деко на Сентрал-Парк-Уэст. Я отрастил тонкие усики, купил смокинг от «Брукс Бразерс» и приобрел привычку укладывать волосы бриолином. Она носила белую шелковую головную повязку, которую стали копировать все подряд. Мы появлялись на всех премьерах, открытиях новых танцклубов, выставок и ресторанов в городе. Мы снялись в новом клипе Мика Джаггера (сыграли там парочку, которую он везет сквозь ад). Мы купили красный «ягуар» модели XK 150 1958 года, чтобы кататься на нем в Хэмптоне, и щенка бассет-хаунда, которого назвали Лулу. Лулу ходила с нами повсюду. В ресторане «У Элейн»[9] для нее держали отдельную миску для воды.

Свою старую квартиру с вечными сквозняками на пятом этаже в доме без лифта на Западной Девяносто третьей я оставил в качестве офиса и поставил там текстовый процессор[10] и личную копировальную машину. Я ходил туда каждое утро работать над второй книгой, вот только никакой книги не было. Это называют творческим тупиком, но мне даже в тупик не с чем было заходить. Лишь пустота внутри и страх, что я разучился делать то единственное, что умел. Как будто все пересохло. У меня просто не вставал — на книгу и, как вскоре оказалось, на Мерили тоже. Эту мою маленькую проблему Мерили встретила, так сказать, лицом к лицу, со всем терпением, сочувствием и тактом. Так уж она устроена. Но через полтора года ее все же достало.

Я переехал обратно в офис, оставив себе усы и Лулу. Все остальное осталось у Мерили. Мне позвонила ее подружка-танцовщица и прозрачно намекнула, что неравнодушна. Тогда-то и выяснилось, что не встает у меня не только на Мерили. Друзья-приятели с коктейльных вечеринок быстро рассеялись. Немногих настоящих друзей я достал своей привычкой заявляться в гости без приглашения, выпивать весь алкоголь в доме и отрубаться. Аванс на вторую книгу растаял. В «Клубе Ракетки»[11] не приняли мой чек ввиду недостатка средств на счету. Через несколько недель после окончательного оформления развода Мерили вышла замуж за новомодного драматурга из Джорджии, Зака как-его-там. Я прочел об этом в колонке Лиз Смит.

Потрясающе, как быстро жизнь может превратиться в дерьмо.

Я уже три месяца не платил за квартиру, и все шло к тому, что до очередного чека с гонораром мне пришлось бы переселиться в магазинную тележку в Риверсайд-парке. Дела шли совсем паршиво, но тут позвонила агентесса с предложением помочь Санни Дэю, Единственному, написать мемуары.

— Да кому сейчас интересен Санни Дэй? — удивился я.

— Его издатель считает, что много кому, дорогой мой, — ответила она. — Он получит за мемуары миллион триста тысяч.

— Хм.

— А литнегр — сто пятьдесят тысяч плюс треть авторского гонорара.

— Хм-м-м….

Санни Дэя я знал только по фильмам. Ну или из газет — а это, конечно, не обязательно правда. В детстве мне казалось, что он самый смешной человек в Америке. Я вырос на их с Гейбом Найтом фильмах. Найт и Дэй. Критики их никогда особо не жаловали. В конце концов, они все время снимали практически одну и ту же незамысловатую историю о том, как простой парень добился успеха, с задорной версией песни Коула Портера «Ночь и день»[12] в качестве главной музыкальной темы. Но кого это волновало? Уж точно не меня. Фильмы-то были смешные. Тогда Санни любили все, особенно дети. Он сам был как ребенок, нахальный пухлый уличный мальчишка из Бруклина — заводной, с кучей планов и идей и совершенно невоспитанный. В мире взрослых, в приличном обществе ему места не было. В обществе Санни оказывался благодаря Гейбу. Гейб был звездой футбола в «Первом парне университета» и лыжным инструктором в «Горном курорте». Он пел и покорял сердца девушек. А над Санни смеялись. Все, что делал Санни, было смешно — то, как он, разволновавшись, тыкал собеседника в грудь указательным пальцем, то, как он всхрапывал в раздражении или начинал икать, когда нервничал. Разве можно забыть неуклюжего Санни в «Горном курорте», когда он свернул не туда и его вынесло на сложный склон? Или влюбленного Санни на «свидании вслепую» с Джой Лэнсинг[13] в «Продавцах содовой», где он пытался демонстрировать светские манеры?

В пятидесятые не было кинозвезд популярнее Найта и Дэя. Их фильмы приносили миллионы. У них было собственное телешоу на Си-би-эс. В лучших ночных клубах и в Лас-Вегасе они, полноправные члены «Крысиной стаи»[14], были гвоздем программы. Они достигли вершины успеха, но вся слава доставалась Санни. Санни затмил всех. Милтона Берла называли Дядюшка Милти, Джеки Глисона — Большой Человек[15]. Санни Дэя называли Единственный. А Гейб Найт был обычный симпатичный парень на амплуа простака в комическом дуэте, которому очень повезло — ну или так все думали.

— И вот что круче всего, — сказала агент. — Он обещал рассказать, из-за чего случилась Та Самая Драка.

Найт и Дэй разошлись в 1958 году. Их драка — ее так и называли, Та Самая Драка — стала, наверное, самой знаменитой в истории шоу-бизнеса. Все произошло в ресторане «Чейсенс» на глазах у половины кинозвезд и воротил Голливуда. Санни и Гейба пришлось растаскивать по сторонам, но они успели расквасить друг другу физиономии в кровь. На следующий день они разошлись и больше никогда нигде вместе не появлялись. Двадцать пять лет спустя Джерри Льюис[16] пытался свести их вместе на своем телемарафоне, но Санни отказался.

Обычно, когда дело касается знаменитостей, никаких секретов не существует. Мне ли не знать, сам был знаменитостью. Но почему на самом деле разругались Найт и Дэй, не знал никто. Оба молчали. Возможно, кто-то из близких и был в курсе, но тоже держал рот на замке. Это, конечно, не самый важный секрет на свете, не то что имя настоящего убийцы Кеннеди или состав крема «Олэй». Но многим до сих пор было любопытно.

Особенно если вспомнить о том, что происходило с ними дальше. Гейб всех удивил, доказав, что все эти годы он был не просто приложением к Санни. Он сыграл главную роль в бродвейском мюзикле. Записал несколько альбомов легкой музыки, и эти альбомы стали платиновыми. Спродюсировал комедийный телесериал, в котором сыграл главную роль — «Шоу Гейба Найта», — и этот сериал довольно долго не сходил с экранов. Гейб играл там замотанного жизнью фотографа из маленького городка с женой, двумя детьми и ручным слоном по имени Роланд. В конечном счете Гейб стал настоящим джентльменом с Беверли-Хиллс — благополучным, представительным и популярным, настолько, что проводил в Палм-Спрингс собственный теннисный турнир для знаменитостей. Его наперебой приглашали на крупные мероприятия по сбору средств на благотворительность и политику. А недавно президент предложил его кандидатуру на пост посла США во Франции. Посол Гэбриел Найт. Вполне подходящая кандидатура, раз уж французы строят у себя собственный Диснейленд — хотя лично я развил бы тему до конца и послал туда Аннетт[17].

Скорее всего, именно выдвижение Гейба на государственный пост — об этом писали и говорили повсюду — подогрело интерес издателей к книге Санни Дэя. Санни ведь после Той Самой Драки двигался в прямо противоположном направлении.

Он стал, как говорил Ленни Брюс, «человеком, превратившим клоунаду в ад». Санни снял несколько собственных фильмов, начиная с «Парня в сером фланелевом костюме», — он в этих фильмах был и сценаристом, и режиссером, и главной звездой. Он даже пел. Причем ужасно. Все его фильмы провалились, и не только потому, что они были плохие — а это было очевидно даже самым ярым его поклонникам, — а потому, что он утратил то обаяние простодушия и наивности, за которое его так любили. Он не хотел больше быть Растяпой Санни — ему захотелось стать Красавчиком Санни, с голливудским загаром, маникюром и модной одеждой. Ему хотелось, чтобы девушка наконец досталась ему. Этого требовало его самолюбие. Конец его кинодеятельности положила грандиозная комическая история про мафию, «Мойдер Инкорпорейтед» — к этому фильму он написал сценарий, выступил в качестве режиссера и сыграл пять ролей. Я «Мойдер Инкорпорейтед» не смотрел. Как и большинство американцев, я к тому времени перестал ходить на фильмы Санни Дэя.

С ним больше никто не хотел работать. Он вечно наглел и создавал всем проблемы. Санни запустил собственное эстрадное телешоу, но оно продержалось в эфире недолго. Потом вел ток-шоу, которое транслировалось на несколько телеканалов, но оказалось еще менее успешным. Какое-то время он регулярно снимался в «Голливудских клетках»[18], всегда с большой сигарой в зубах и нахальной ухмылкой. Он появился в «Посмеемся»[19] в костюме Спэнки Макфарленда[20]. Выступал с сольной программой в Лас-Вегасе. При этом он становился все более отвратительным. Как-то в Вегасе он соскочил со сцены и ударил какого-то типа, который на него шикал. Дело удалось замять. В другой раз кто-то поставил машину на его место на парковке перед зданием телестудии, и Санни разрядил в нее свой револьвер. Он стал знаменитостью в плохом смысле слова, из тех, кто считает, что им все позволено. Он постоянно скандалил с журналистами, а те в отместку смаковали подробности его бурной личной жизни. В середине шестидесятых Санни развелся с первой женой, актрисой Конни Морган, чтобы жениться на Трейси Сен-Клер, юной старлетке, которой едва исполнилось восемнадцать. Вскоре она превратилась в кинозвезду мирового масштаба — и тут же бросила Санни. Дальше про Санни писали в основном в связи с его дочерью Вандой — моделью, актрисой и немного певицей (ее версия «Ночи и дня» в стиле босса-нова стала хитом). Ванда снялась обнаженной в фильме Роже Вадима и в фотосессии для журнала «Плейбой». В интервью для «Энкуайрер» Санни назвал ее шлюхой, потом стал это опровергать, подал в суд на журнал и проиграл. Потом Ванда в телепрограмме «Сегодня» сказала всей Америке, что больше сотни раз принимала ЛСД. Она вышла замуж за рок-звезду, сделала татуировку на лодыжке, потом стала жить с членом «Черных пантер»[21]. Ванда была буйная и безумная особа. Я не шучу насчет «безумная». Пару раз она пыталась покончить с собой. К тому времени, как мне позвонила агентесса, про Ванду уже несколько лет ничего не было слышно. Да и самого Санни вспоминали все реже и реже — так, звали иногда в «прожарку»[22] знаменитостей, — но все изменилось несколько месяцев назад, когда стало известно, что он лег в Бетти-Фордовский центр. Как выяснилось, он много лет пил и глотал всевозможные таблетки. И вот теперь собрался привести свою жизнь в порядок.

— Говорят, он всерьез взял себя в руки, — уверила меня агентесса. — Вроде бы стал другим человеком.

— Думаешь, он решил насолить Гейбу?

Она многозначительно хмыкнула.

— Думаю, это вполне вероятная версия.

— И он расскажет всю правду про их драку?

— У него это в контракте на книгу прописано. Слушай, Дэй сейчас вообще никому не нужен. А с честной книгой он вернется в обойму — Карсону попадет, к Донахью[23]. Вон, посмотри, как у Сида Сизара неплохо вышло[24]. Даже видеокассету с программой домашних тренировок выпустил. Ну что, Хоги? Сказать им, что ты заинтересован?

— А почему ты про меня-то вспомнила?

— Он хочет серьезного и незаурядного автора.

— Вот я и спрашиваю, почему ты про меня-то вспомнила?

— Да брось, Хоги. Хочешь с ним встретиться?

— Не стоит. Ну какой из меня литературный негр?

— Опыта у тебя нет, но может быть, эта работа как раз и поможет тебе снова начать писать. Выберешься из дома, займешься делом. И работа не пыльная. Просто пару месяцев посидишь возле его бассейна с магнитофоном. Можно даже имя твое не упоминать. Ну, что скажешь?

Я все еще сомневался. Санни Дэй хотел добиться сочувствия и понимания американцев. Он хотел, чтобы его снова полюбили. Я не был уверен, что хочу ему в этом помогать. Мне он казался самой настоящей свиньей. Плюс мне не очень-то хотелось становиться литнегром. Что бы там ни писали на книжных суперобложках, не бывает никаких честных мемуаров. Есть только то, что запомнила о своей жизни знаменитость, а память не то чтобы лжет, но она ограждает и защищает человека от мучительной правды. Литнегра привлекают, чтобы стиль изложения знаменитости, анекдоты из жизни и всяческие задушевные откровения казались искренними и правдивыми, даже если они таковыми не являются. А еще литнегр должен сделать так, чтобы знаменитому «автору» понравилась книжка, чтобы он или она согласились на рекламное турне по ее продвижению — тогда у издателя будут шансы окупить миллионные вложения. Я всегда относился к работе литнегра как к простатиту — думал, что уж со мной-то этого никогда не случится. Не факт даже, что у меня получится. Я не очень-то хорошо умею общаться с людьми — я и писателем-то стал, чтобы держаться от них подальше. Плюс мне сложно не выпячивать собственное эго. Нет, ну я пытаюсь. но оно все равно выпячивается.

Но особого выбора не было. Я сидел дома один и уже начал разговаривать с парнем из рекламы чистящего средства для унитазов. Дела шли паршиво. Так что я разрешил агенту послать Санни экземпляр «Нашего семейного дела». Она сказала, что отправит курьера прямо в отель «Эссекс-Хаус». Санни как раз приехал в город, чтобы поучаствовать в «прожарке» Мики Руни.

— Попытка не пытка, — сказала она.

— Попытка не пытка, — согласился я.

ГЛАВА 2

Через три дня мы с Лулу улетели в Лос-Анджелес. Летели мы первым классом. Как бы у Санни ни обстояли дела с финансами, он всегда летал первым классом. У Лулу даже было собственное сиденье рядом со мной, хотя из переноски ей вылезать не разрешалось. Полет был так себе. Резиновая еда, раздражительная стюардесса. Весь Средний Запад накрыло тучами. Когда-то меня полеты возбуждали, но это давно прошло. Хотя теперь меня ничего в мире не возбуждает — ну разве что бейсбол.

Большую часть полета я потратил на чтение полной сплетен неавторизованной биографии «дуэта веселых тусовщиков, который смешил Америку все пятидесятые» под названием «Ты — единственный». Она вышла в конце шестидесятых, и там полно было историй о ревности, оскорбленном самолюбии и стычках между Гейбом и Санни. А еще о деньгах и о том, как они их тратили — например, на первые же серьезные гонорары пошли и купили одинаковые красные «кадиллаки» с открытым верхом, причем расплатились десятидолларовыми купюрами. Или о том, что у Санни было пятьсот пар обуви, и он надевал каждую один раз, а потом кому-нибудь отдавал. Но мне в основном хотелось узнать, как автор объяснил их драку. По его версии, Санни, заядлый игрок, кому-то задолжал кучу денег и использовал дуэт как нечто вроде векселя, заставляя Гейба выступать с ним бесплатно в казино в Лос-Анджелесе, принадлежавшем мафии, под угрозой вылета из шоу-бизнеса с «волчьим билетом».

Меня эта версия не убедила. Может, что-то подобное и имело место, но я сомневался, что разругались они именно из-за этого. Вообще в шоу-бизнесе такие договоренности обычное дело. По словам Мерили, в бродвейских театрах еще и не такое бывало. Вряд ли из-за подобной истории партнеры катались бы по ковру в ресторане «Чейсенс».

Кроме того, если б это была правда, Санни не обещал бы теперь рассказать взаправдашнюю правду.

Мне предстояла непростая работа. Не очень-то почетная, но если я не справлюсь, придется задуматься, не пора ли идти учиться на стоматолога. Тут недостаточно просто связать в единое целое самые смешные байки от Санни, надо еще и вызвать у читателя симпатию к нему. Для этого нужно его понять — а чтобы понять, придется заставить его мне открыться. В этом-то и состояла моя задача. И все-таки, чем больше я свыкался с этой мыслью, тем больше верил, что смогу сделать из мемуаров Санни нечто особенное. Я же не какой-нибудь там заурядный литнегр.

Я же предупреждал, это все мое эго.

Большой Вик ждал меня в аэропорту. На нем была ветровка и кепка с эмблемой «Доджерс», а в руках он держал картонку с надписью «ХОГ» — ну мало ли, вдруг я его не узнаю.

— Санни у психотерапевта, — сказал он, беря переноску с Лулу. Она тихо зарычала. — Сказал, вернется к обеду. Так что есть время устроиться.

Мы встали на длинную движущуюся дорожку к зоне выдачи багажа.

— И давно вы на Санни работаете? — спросил я его.

— Уже одиннадцать лет, — Вик говорил на одной ноте, будто декламировал заученное наизусть. — Он заметил меня, когда я играл за университетскую команду, и прочитал про то, что я пошел в морскую пехоту вместо профессионального спорта. Когда я вернулся, про меня написали в «Таймс». Тогда он позвонил и предложил работу. Меня ведь во Вьетнаме ранили.

У меня в голове металлическая пластинка.

— Сильно жить мешает?

— Иногда голова болит. Когда ветрено, удается ловить радиопередачи.

Я молча смотрел на него.

— Это Санни так шутит, — пояснил он.

— А, ну да, конечно.

— А вы воевали, Хог?

— Нет, я был против войны.

И я тоже.

— Тогда зачем вы пошли в морскую пехоту?

— Чтобы ее закончить, — просто ответил он.

Я взял свои чемоданы и две упаковки «Обеда с макрелью „Девять жизней“» для кошек — как это меня ни смущало, Лулу только этими консервами и питалась. У тротуара стоял серый лимузин «Линкольн» с индивидуальной номерной табличкой «ЕДИНСТВ». На ветровом стекле развевалась штрафная квитанция. Вик сунул ее в карман и убрал вещи в багажник. Я сел впереди, рядом с ним.

Аэропорт Лос-Анджелеса перестроили к Олимпиаде, и делал это явно крупный специалист по архитектуре муравейников. Зато теперь из него стало гораздо проще выбираться. Вик без проблем выехал на трассу Сан-Диего. Он сидел прямо, развернув мощные плечи и крепко держа руль большими руками, на которых спорт оставил множество шрамов. Мы поехали на север. Погода была самая лучшая, какая только может быть в Лос-Анджелесе. Прошел дождь, а потом ветер прогнал тучи и смог в море. Теперь небо было ярко-синее, а воздух прозрачным, так что можно было разглядеть снег на горе Болди. Пригревало солнце, и все казалось чистым, блестящим и новым.

Я опустил окно.

— Ничего, если я выпущу Лулу из переноски?

— Давайте.

Я открыл дверцу переноски. Лулу радостно выбралась наружу, задние лапы уверенно поставила прямо мне в пах и приподнялась, чтобы высунуть длинный черный нос в окно.

— Значит, вы его телохранитель? — спросил я, только чтобы что-нибудь сказать.

— Я делаю все, что нужно. Вожу машину. Хожу по поручениям. Напоминаю, куда ему нужно сходить. Ну и охраняю, да. Конечно, Санни теперь не так часто на публику выходит. Оно того не стоит. Его слишком часто донимают. Ему нужно контролируемое окружение. Он почти каждый вечер дома. Санни любит читать книги по самоусовершенствованию. Ему Лео Бускалья[25]очень нравится. А то еще мы берем фильмы напрокат из видеосалонов. Он обожает Пола Муни. А еще Джона Гарфилда, Джимми Кэгни…

— А собственные фильмы? Найта и Дэя? Он их смотрит когда-нибудь?

— Нет. Его они не интересуют. И прошлое тоже. Санни и со старыми друзьями не общается. Раньше он часто закатывал приемы, вечеринки. Дин Мартин с женой обычно заходили. Сэмми с Олтовайз[26]. Джек Уэбб с женой. Дженнингс Лэнг. Теперь он с ними не общается. Только Конни, его бывшая жена, иногда заскакивает, и все. Он теперь вроде как затворник, наверное. Но знаете, сейчас с ним гораздо приятнее иметь дело, чем раньше, когда он пил и принимал таблетки.

— И какой он был тогда?

Вик пожал плечами.

— Депрессивный, сентиментальный, склонный к самоубийству, неприятный, агрессивный — выбирайте, что больше нравится. Закатывал истерики. Пару раз приходилось его удерживать, чтобы он не полез в драку. Обычно он каждый вечер напивался, проходил все стадии смены настроения, потом отрубался. Я его относил в постель. Иногда он возбуждался и пытался сбежать через заднюю дверь, взять машину и укатить бог знает куда. Я в конце концов каждый вечер стал снимать крышку трамблера. У меня прямо сердце кровью обливалось. Понимаете, я сирота. Я ему многим обязан. Нет, даже больше того — я его люблю как отца. Вы понимаете, о чем я?

— Вполне.

— Санни талантливый человек, очень гордый и очень неуверенный в себе. Теперь все намного лучше. Здоровый образ жизни. Мы вместе тренируемся — бегаем, плаваем. Правильно питаемся. Я ему массаж делаю. Теперь стало гораздо веселее жить. — Он глянул на меня, потом быстро перевел взгляд на дорогу. — Знаете, я считаю, эта книга ему будет полезна. Но только вы не вздумайте все ему испортить.

— Я? Каким образом?

— Ну вы же пьете, да?

— Не больше, чем любой другой писатель-неудачник.

— В общем, не пытайтесь его снова на выпивку подсадить. Ему трудно было выйти на правильный путь. Если он с него собьется, я очень расстроюсь. Понятно?

— Да, Вик, понятно. Спасибо за откровенность.

Вик съехал с шоссе на извилистый бульвар Сансет и поехал в Беверли-Хиллс, где зимы вообще не чувствовалось. Зеленые газоны. Повсюду цветы. Опущенные крыши спортивных «Мерседесов-450SL». Лулу так и ехала, высунув нос в окно. Ей, похоже, нравился запах Беверли-Хиллс. Для любительницы консервированной макрели у нее всегда были довольно изысканные вкусы.

— Значит, вы у Санни и живете? — спросил я.

— У меня комната внизу. Телевизор, ванная, все дела. Еще в доме живет Мария, экономка. Секретарь приходит на неполный день, и садовник тоже. Ну и еще Ванда сейчас с нами живет.

Вот это было уже что-то новенькое. Насколько я помнил, отец с дочерью друг друга не переносят.

— Правда?

— Да, теперь у них отношения более-менее наладились. Раньше-то они жутко скандалили. Похоже, когда-то Ванда совсем без тормозов была. Я еще не работал в то время, когда она снималась. Помните ту сцену во французском фильме «Рай», когда она посреди ночи пробирается к графу в постель, совсем голая, и начинает тереться об него, а он просыпается и не знает, что…

— Помню, да.

По-моему, это самая эротичная сцена во всей истории кино. — Вик сказал это с большим почтением.

— А чем она сейчас занимается?

— Готовится к экзамену на лицензию агента по недвижимости.

Вик свернул с Сансет на Кэнон, в сторону Бенедикт-Кэньон, и дорога пошла вверх. Чем дальше мы забирались, тем уже она становилась, а когда мы выбрались за пределы Беверли-Хиллс, начались ухабы.

— Думаю, вам понравится Ванда, — продолжал бубнить Вик. — С ней интересно поговорить. Она тоже много пережила. Пару раз даже лежала в психушке.

— Я не знал.

— Но теперь она гораздо лучше понимает, кто она и чего хочет. В конце концов, скоро ей сорок. Она сильная. В этом они с Санни похожи. Во всяком случае, такое мое мнение.

— У вас, я смотрю, много мнений.

— На этой работе остается много времени для размышлений.

Дом Санни стоял неподалеку от Бенедикт-Кэньон, в небольшом тупичке милях в пяти над Сансет, за большими воротами с электронным замком. Вик открыл ворота пультом, а закрылись они за нами автоматически. Мы проехали через обширный благоухающий сад апельсиновых и лимонных деревьев, потом мимо зеркального пруда, аккуратно обсаженного пальмами. Двухэтажный дом, претендующий на романский стиль, смахивал на огромный мавзолей. На самом деле все это ухоженное поместье напоминало мемориальный парк.

В прихожей легко поместилась бы вся моя квартира, а за столом в парадной столовой легко бы расселась пара дюжин человек, не касаясь друг друга коленями. Гостиная была высотой в два этажа и сплошь из стекла. Через нее протекал ручей, а деревьев и травы там хватило бы на реквизит для фильма про Тарзана.

Вик нажал на кнопку. Зажужжал механизм, и стеклянный потолок поехал вверх, пропуская в гостиную еще больше света.

— Если б все жили в стеклянных домах, — сказал Вик, — никто бы не бросал в другого камень.

Я молча посмотрел на него.

— Шутка Санни, — объяснил Вик.

Кабинет Санни находился возле гостиной, за двойными деревянными дверями. Стены там были обшиты панелями, пол устлан ковром. Столешница представляла собой огромную плиту черного мрамора. Повсюду висели почетные таблички, награды, фотографии с автографами — фотографии Санни с тремя, четырьмя, пятью разными президентами США, с Фрэнком Синатрой, с Бобом Хоупом, с Джеком Бенни, с Граучо Марксом. Фотографии с Гейбом Найтом отсутствовали. Над черной кожаной тахтой висел рекламный постер «Мойдер Инкорпорейтед», над камином — парадный портрет маслом, изображавший Санни в образе грустного клоуна из «Большой арены». На щеке у него блестела одинокая слеза.

— Впечатляет. А все остальное — кладовки?

— Шесть спален, у каждой своя ванная комната, гостиная и камин, — ответил Вик. — Плюс отдельный гостевой домик. Он выходит на бассейн и беседку.

— Беседку?

— Для тени.

— А, ну разумеется.

Мощенная плитами дорожка вела через огромный газон в гостевой домик. В выкрашенной ярко-желтой краской спальне обнаружились цветной телевизор, электрическая пишущая машинка, кухонный уголок и ванная комната. По другую сторону коридора находился спортивный зал Санни с универсальным силовым тренажером, хромированными штангами, скамейками для пресса, тренировочными матами и зеркальными стенами.

— Очень удобно, а то вдруг мне посреди ночи приспичит подкачать пекторальные мышцы, — сказал я.

— Санни вернется где-то к часу, — сказал Вик. — Можете пока распаковать вещи.

— Отлично. Слушайте, а здесь закрытая территория?

— Даже очень. Частные патрульные автомобили, ограда под током, компьютеризованная система безопасности на всех дверях и окнах. Три пистолета — один у меня в комнате, один у Санни, один в его кабинете. И все они заряжены. — Он неприятно усмехнулся. — Не то чтобы нам было чего бояться.

— Это шутка Санни?

Он нахмурился.

— Нет, моя.

— На самом деле я хотел спросить, полностью ли территория огорожена. Можно ли спустить Лулу с поводка?

— А. Да, огорожена. А она не станет метить редкие растения?

— До сих пор не пыталась.

Я спустил собаку с поводка. Она радостно покаталась на траве и принялась лаять на птиц.

В гостевом домике было так тихо, что у меня гудело в ушах. Я достал свой магнитофон, чистые кассеты, блокноты и бутылку «Джек Дэниэлс». В маленьком холодильнике нашлись лед и минеральная вода. Я смешал себе напиток и, пока развешивал одежду, выпил его до дна. Расставшись с зимним твидовым спортивным пиджаком, кашемировым свитером и фланелевыми брюками, я пошлепал в ванную.

В зеркале я показался себе каким-то бледным. Ключицы выступали сильнее, чем мне помнилось, под глазами набрякли мешки. И не скажешь, что пятнадцать лет назад я стал третьим по метанию копья во всей Лиге плюща.

Я принял душ, вытерся и переоделся в калифорнийское — светлую рубашку поло, брюки хаки и кроссовки. До ланча оставалось десять минут. Я собирался это отпраздновать, но бутылки виски, которую я оставил на письменном столе, там не нашлось. И нигде не нашлось.

Бутылка исчезла.

Зато кто-то оставил подарочек у меня на кровати. Там лежала старая пожелтевшая фотография Найта и Дэя из фильма «Продавцы содовой». Им тогда еще было двадцать с небольшим, лица совсем молодые. Они стояли за прилавком в форменных халатах и шапочках. У раздраженного Гейба на голове таяли два шарика мороженого. Ухмыляющийся Санни держал ложку для мороженого.

Фотография, подписанная Санни и Гейбом, была пришпилена к моей подушке дорогим кухонным ножом «Вустхоф».

Санни, одетый в ярко-синий махровый спортивный костюм, сидел у бассейна за стеклянным обеденным столом, накрытым на двоих, и прямо перед ним стояла моя бутылка «Джек Дэниэлс». Он читал «Дэйли вэрайети», а Лулу дремала у его ног.