– Голод заедаем, – пошутила тетя Лена и, пытаясь извиниться, добавила: – Ты уж не обессудь, Леля.
Понимала, что дочкина подруга привыкла к другому.
А на следующий день потрясенная Леля притащила к ним полную сумку. Там были и колбаса, и сыр, и кусок мяса, и даже жестяная баночка с красной икрой.
Галочкина мать рассеянно повертела ее в руках и покачала головой:
– Нет, Леля! Все это ты отнесешь домой! А мы… мы будем жить как жили! Ты уж прости, я понимаю, ты от всего сердца! Но у всех своя жизнь и своя судьба.
Леля видела, какими глазами ее подруга провожает и ту самую зеленую баночку икры, и палку сыровяленой колбасы, и коробку шоколадных конфет. Но Галочка не сказала ни слова. Просто громко сглотнула слюну.
С тех пор Леля часто приглашала Галочку «перекусить». Не пообедать, обедов у них никогда не было, именно перекусить чем-то вкусненьким: бутербродами с копченой колбасой, ветчиной или соленой рыбой.
Так и держалась их дружба – на Галочкиной верности и восхищении и на Лелиной жалости. А еще на общих школьных проблемах. Галочка училась неважно, но Леля подруге всегда давала списать. Продружили они до окончания школы. Леля помнила, как Галочка отказывалась пойти на выпускной – стеснялась своего скромного платьишка, но матери сказать об этом постеснялась. Приодела ее Леля, откинув с барского плеча новый роскошный костюм из серого шелка – естественно, подарок щедрого деда.
После школы их пути разошлись. Галочка пошла в медучилище, по стопам матери. А Леля в свой пищевой. У нее появились институтские приятели, новая компания – вполне понятно. Виделись они с Галочкой редко – пару раз в год. А вскоре Леля собралась замуж и позвонила подруге, чтобы пригласить ее на свадьбу. И вот тогда Галочка ее огорошила.
– А мы уезжаем! – заявила она. – Эмигрируем с мамой в Германию! Знаешь, что стало последней каплей? – спросила Галочка. – Мама ходила делать уколы частным образом. Пришла тетенька и слезно умоляла сделать курс уколов ее мужу. Мама, конечно, согласилась – подработка всегда нелишняя, всегда копеечка. Ну и ходила десять дней к этому дядьке. Как понимаешь, в любую погоду. А в последний день эта баба ей протянула коробку зефира. Мама растерялась: а наша договоренность? А эта хамка ей в лицо рассмеялась: какая договоренность? Вы о чем? Вы же за зарплату работаете, а не за просто так?
Понимала ведь, что жаловаться мама не пойдет – себе дороже. А самое главное, что семейка эта мерзкая не из бедных. Бедные, кстати, всегда отблагодарят кто чем сможет.
Муж у этой бабы – директор магазина. А она сама – завстоловой. Мама говорит, в квартире у них богатства неимоверные! Такие вот сволочи… Она так плакала от обиды и унижения! А потом сказала: «Точка! Больше я здесь не могу с этими торгашами жить».
Леля вздрогнула. Ее обожаемый дед Семен тоже был из торгашей.
– Может, хоть там заживем по-человечески, – закончила свою грустную историю Галочка и пригласила Лелю на проводы.
«Странно, – подумала Леля. – И кто их там ждет? Две курицы, если честно. Ни украсть, ни посторожить, как говорил дед Семен. И вот на тебе, собрались! Там им будет лучше! И откуда такая уверенность? Впрочем, да и хуже им будет вряд ли. Хуже и вправду некуда: комнатушка их жалкая, нищета. А вдруг и впрямь? Хотя нет, сомневаюсь, сомневаюсь, что дело в стране и в политическом строе. Всегда дело в самом человеке – тоже слова любимого деда. Кто умеет заработать, тот везде заработает». Ну и немного расстроилась – все-таки старинная подруга.
С такими мыслями она пришла на проводы к Галочке.
Увидела то, что и ожидала. Все снова было печально и жалко: и кучка престарелой родни – конечно же, нищей, убогой, печальной и очень плаксивой: какая-то тетя, племянник, ее сын, вечный холостяк и зануда, громко сморкавшийся в несвежий платок. Сестра Галочкиной матери – старая дева, некрасивая до неприличия, громко и жалобно причитающая: «Как же так, девочки? Как мы без вас?» Две ее же подруги из поликлиники – явно брошенки или старые девы, какая разница? Картина примерно одинаковая. Печаль, беднота, душные объятия, бесконечные слезы, неловкие и бестолковые слова. Грустно, как же все это грустно… И стол прощальный был похож на поминальный – почему-то стояла бутылка кагора, церковного, старушечьего вина. И салатики бедные: свекла, капуста, морковка с плавленым сыром.
Галочка и ее мать были растеряны, встревожены и, кажется, подавлены происходящим – Галочка, правда, пыталась храбриться. А тетя Лена, Галочкина мать, нет, не пыталась. Всхлипывала вместе с тоскливой родней: «И правда! Как же мы будем без вас?»
Леля ворвалась, как поток свежего ветра, как яркое солнце – юная, красивая, модная, пахнущая сногсшибательными духами. Гости и провожающие смотрели на нее во все глаза: и откуда эта радостная заморская фея? Подруга Галочки? Какая красотка! Странно, что у нашей Галочки такая подруга!
Леля оглядела честную компанию, громко вздохнула и достала из пластикового пакета с кудрявой Пугачевой бутылку армянского коньяка и коробку шоколадных конфет:
– Ну и что все такие грустные? Не за упокой ведь пьем, а за обновление жизни!
«Бойкая какая!» – радостно удивилась родня и вправду слегка оживилась, с удовольствием перейдя на армянский.
Галочка раскраснелась и не отпускала Лелину руку:
– Как там все будет, Лелечка? Вот, собрались, а теперь… Страшно мне очень! Я ведь трусиха, ты знаешь! Не то что ты! Да и мама… такая вся ненадежная, а? – Галочка нервно смеялась, глотала коньяк и уже еле держалась на тонких, изящных, кукольных ножках.
Леля уложила ее на диван и села рядом.
– Все будет хорошо, Галочка! Вот хуже точно не будет! – И она обвела глазами всю жуть, что их окружала.
Родня потихоньку рассасывалась – время позднее, плошки с салатами опустели, и куриные косточки были изгрызены в пыль. Тетушки и подруженции напяливали свои сиротские пальтишки и ботики, жались к двери, испуганно оглядываясь на проходящих мимо соседей, и тихо прощались. Навсегда.
– И в аэропорт не приедете? – удивилась тетя Лена.
Все дружно замотали головами и стали тихо, но горячо оправдываться:
– Опасно, Леночка! Ты нас пойми!
Тетя Лена покрылась нервным румянцем:
– А вам-то чего бояться, господи? Вы что, на военных заводах или, может, в почтовых ящиках трудитесь?
Гости просочились за дверь, неловко бормоча извинения.
Вот там, в коридоре своей коммуналки, опьяневшая тетя Лена и разрыдалась в голос – так что Леле пришлось увести ее в комнату и уложить на диван, где уже безмятежно спала и смешно похрапывала впервые в жизни пьяная Галочка.
Но с женихом своим Леля познакомить подругу успела за пару дней до отъезда. Встретились у метро и пошли в кафе.
В кафе, полутемном, прокуренном и шумном, заказали бутылку сухого и какой-то закуски. Леля видела, какими глазами Галочка смотрит на Виктора, при этом неловко взмахивает руками, смахивает на пол то вилку, то огурец. Галочка залпом глотала вино, неумело прикуривала, заходилась в кашле, краснела и испуганно смотрела на Лелю. Выбегала в туалет и возвращалась оттуда с припудренным белым носом и неумело накрашенными губами. Она неестественно громко смеялась, рассказывала несмешные анекдоты «с бородой» и снова с испугом смотрела на Лелю. А той было смешно.
На улице пьяненькая и смешная Галочка успела шепнуть:
– Господи! Какой же он у тебя!
– Какой? – улыбнулась Леля.
– Необыкновенный! – восторженно пропела Галочка. – А красивый какой! Таких больше нет!
– Да ладно тебе, – смутилась Леля. – Прямо-таки и необыкновенный! Скажешь тоже!
Галочка загрустила:
– А мне, Лель, таких не видать! Такие для лучших! Умных, красивых, богатых! Не для меня.
– Да брось ты, – ответила Леля и крепко обняла подругу. – И у тебя будет свой принц! Ты что, не веришь? Или завидуешь?
Галочка недоверчиво на нее посмотрела.
– Принцы не для таких, как я, Леля! Буду ждать своего пастуха! Я же не Золушка! Совсем не Золушка, Леля! А у посудомойки может быть только пастух! А насчет зависти… – Галочка задумалась. – Нет, не завидую! Потому что даже на это я не имею права. Вот так.
А через два дня Леля отвезла Галочку и ее маму в аэропорт на дедовой машине, за рулем был Димка. В аэропорту было совсем тяжело: Галочка и тетя Лена были окончательно растеряны и смотрели на Лелю глазами, полными страха. Казалось, они обе ждали, что она, такая сильная и решительная, их наконец остановит. Остановит и привезет обратно домой.
На обратном пути Димка пытался Лелю развеселить и рассказывал дурацкие армейские байки. Она недолго терпела и грубо его оборвала:
– Слушай, Дим! Ну, может, хватит? Совсем ведь не смешно, или тебе так не кажется? Да и настроение у меня… Что, не понятно?
До самого Лелиного дома Димка молчал и хмуро смотрел на дорогу.
Вскоре Леля перестала грустить: институт, свидания с Виктором, подготовка к свадьбе – словом, ее увлекла и закрутила собственная жизнь.
Первое письмо от Галочки пришло через пару недель: все хорошо, мы уже в Бремене, живем в лагере для переселенцев. Кормят отлично: дают много разной колбасы и сосисок. Вкусно, проглотишь язык! Города мы не видели – нас и не выпускают. Но скоро все решится – и вот тогда заживем!
«Грустно, – подумала Леля. – “Много колбасы и сосисок…” Дурочка Галочка! Колбасы и сосисок и здесь навалом. Правда, не в магазинах, а под прилавком, если честно. Но все можно достать!»
Переписывались они еще пару лет, а потом перестали, потерялись. Леля была дамой замужней и уже матерью, дед подарил пресловутую однушку в Орехове, сменился адрес, телефона сначала не было, а потом… Ну в общем, как оно часто бывает – разная жизнь, совсем разная жизнь…
Нашлись они спустя много лет, в соцсетях. Галочка написала, что слышала про Лелины успехи и все про нее знает из прессы и интернета. По ее словам, она ни капельки не удивилась: «Ты, Лелечка, всегда была необыкновенной! Всегда! Самой лучшей, самой красивой, самой душистой! Ах, как ты восхитительно пахла всегда! Просто неземной аромат! И джинсы твои я, кстати, еще о-о-очень долго носила, лет пять или шесть! Чудесные были штаны, сейчас таких и не делают!»
«Джинсы? Какие джинсы?» – пыталась вспомнить Леля. А потом поняла: джинсы, настоящие американские «Вранглер», густо-синего цвета, новогодний подарок деда. Привезла она их тогда в Шереметьево и благородно отдала подруге: носи и вспоминай!
Галочка писала, что замужем не была и детей не случилось. Маму она похоронила, умерла тетя Лена совсем нестарой и уходила тяжело, да… Работала Галочка в больнице операционной медсестрой – зарплаты хватало. Да! Самое главное – у нее своя квартира! Своя, собственная! Нет, конечно, в кредит – а как по-другому? Долго копили с мамочкой на первый взнос, долго откладывали. Во всем себе, если честно, отказывали. Но это же такое огромное счастье – квартира! Совсем небольшая: две комнатки, небольшая кухня. Но хороший и спокойный район. Очень зеленый! «У нас от этого и цена, понимаешь? Не шикарный, конечно. Ну и пусть! И пусть выплачивать еще много лет».
Леля, прочитав, усмехнулась: «У нас тоже от этого зависит цена! От района, Галочка! Как во всем, собственно, мире».
Леля рассматривала Галочкины фотографии. Маленькая собачка до старости щенок. Галочка по-прежнему была мелкой, худенькой, изящной. Женщина-девочка. Одета она была скромно. Впрочем, Европа всегда одевается скромно: курточка мышиного цвета, беретка. Сумочка-почтальон через плечо. Главный критерий – удобство, не форс. Подробности лица было не рассмотреть, как ни увеличивай фотографии, но было видно, что лицо у подруги не так чтобы гладкое и ухоженное. «А кто из нас молодеет?» – грустно подумала Леля, разглядывая собственные морщины.
Галочка писала, что ходит на музыкальные и поэтические вечера. Сама пописывает стишата, этим она грешила и в юности. Обожает вязать, вот только некому. Да! У нее замечательная коллекция пластинок классической музыки, и это огромное счастье! Питается она правильно, только полезное. Слава богу, она все это любит – мамочка так приучила.
«Простая еда – это всегда полезно», – вспомнила Леля и тут же представила свой холодильник.
Есть у нее и любимый кот – Рыжий. Красавец такой! «Умница – веришь? Умнее собаки! Живем мы с ним дружно».
«А как еще можно жить с котом? – удивилась Леля. – А что он умнее собаки, не верю! Да, Галочка всегда была фантазеркой».
Получалась типичная картина из жизни старой девы – небогатая и уютная квартирка, корзинка с вязаньем, старые пластинки с классической музыкой, счета на оплату в жестяной коробке из-под печенья. И та же самая еда: плошечки с полезной свеклой, тушеной морковкой…
Что изменилось? Что? Чем стало радостнее? Чем веселее?
Те же печаль и тоска, только в другом интерьере. И пейзаж за окном немного другой. Получается так.
А потом, когда все друг про друга узнали и утолили первое любопытство, переписка их постепенно заглохла: Леле, как всегда, было некогда. Писала в основном Галочка – все то же, все так же грустно и однообразно. Спрашивала, не собирается ли Леля в Германию.
Леля не собиралась. Просто в Германии не было дел. А позволить себе поездку «просто так» она не могла. «Просто так» она ездила только на море, в Италию. Любимую Италию, где ей всегда было спокойно, хорошо, комфортно и вкусно. А все остальное – поездки короткие, деловые. Галочку она к себе пригласила – не то чтобы сильно скучала, а так, из вежливости.
Галочка тут же откликнулась: «А что, было бы здорово! Правда, Лелечка? Вместе побродим по Москве, походим по музеям, съездим в нашу школу, повспоминаем, а?»
Леля хмыкнула: «“Погуляем, побродим! Повспоминаем!” Да откуда у меня на это время? “Съездим в нашу школу!” Вот уж совсем смешно!» По школе Леля не тосковала совсем – век бы ее не вспоминать, эту школу. Галочка, Галочка… Как была, так и осталась глупенькой, наивной, восторженной. «А я тоже осталась самой собой – жесткой, несентиментальной и практичной Лелей. Точнее – Ларисой Александровной. Которая стала еще жестче и еще решительнее. И еще менее сентиментальной. Так распорядилась хозяюшка-жизнь. И так распорядилась я сама, Леля».
Скоро или не очень, разговоры о поездке «замылились» – так часто бывает. То Леля не смогла, то Галочке не дали отпуск.
Но теперь возникли Франкфурт и франкфуртская больница.
Муж, хоть и не знал точный и страшный диагноз, тут же впал в хандру и почти ничем не интересовался. Даже своей болезнью. И снова воительницей была объявлена она, Леля. Воительницей, ответчицей и решающей.
Тут и вспомнила про Галочку – не без корысти. Старая подруга ей пригодится. Нет, не потому, что нужен гид или переводчик – эти услуги входили в пакет. Просто хорошо знакомый человек, ориентирующийся в чужом пространстве, ей вовсе не повредит! К тому же Галочка была медиком, работала – вот чудеса! – в той же больнице, правда, в другом отделении, но это уже не так важно. Жила она во Франкфурте долго, все там знала, к тому же была человеком ответственным, близким и очень надежным.
Леля с списалась Галочкой, потом позвонила – вернее, первой позвонила отзывчивая Галочка. Охала и ахала чрезмерно, что слегка раздражало, но Леля моментальный отклик оценила – она умела замечать добро.
Галочка усиленно приглашала остановиться у нее. Все повторяла: «У меня же своя квартира, Леля! Двухкомнатная!» Она продолжала удивляться своему огромному счастью – Лелиному приезду.
Леля эту идею тут же твердо отвергла:
– Жить я буду в отеле, что при больнице. Точка. И мне так удобнее, и тебя напрягать не хочу.
Галочка слегка поспорила и, как всегда, уступила – помнила твердость характера старой подруги.
Закончив все оформительские дела, в начале октябре выехали. Виктор был слаб, почти ни на что не реагировал и казалось, что окончательно перепоручил свою жизнь жене. Взялась? Ну тогда и отвечай!
В аэропорту их встречали представитель больницы и переводчица. Первый – этнический немец из Прибалтики, молодой мужчина с мучнистым лицом и равнодушными глазами, в которых читалось: «Вы для нас материал, а не люди. Мы на вас зарабатываем». Переводчицей оказалась совсем молодая девочка. Питерская, вышедшая замуж за немца. Была она сильно простужена и не отнимала платок от красного носа.
Леля удивилась: раз представитель больницы оказался русскоговорящим, зачем им еще и переводчик? Срубить лишние деньги?
Переводчица растерянно переводила взгляд с коллеги на Лелю и громко сморкалась.
– Вы свободны! – жестко сказала Леля. – Идите домой и лечитесь! А то еще заразите нас, а нам это, простите, совсем ни к чему! Своих проблем, знаете ли! К тому же вам, милая, не объяснили, что у таких больных снижен иммунитет?
Переводчица мелко закивала, страшно смутилась и поспешила к выходу. Ее коллега скорчил недовольную физиономию: все ясно, дамочка та еще цаца! Все эти, из России, да еще и с деньгами, чувствуют себя королями. А мы для них – обслуга.
Леле было на их недовольство глубоко наплевать. Предстоял очередной и, скорее всего, самый долгий и сложный виток новой борьбы – за саму жизнь. А тут нужна твердость.
Она грустно подумала: «И здесь тоже деньги вытрясают. А проколы – пожалуйста, вот они! Да, везде люди, что говорить».
По счастью, в больнице их быстро оформили, проводили до палаты – большой и светлой, конечно, со всеми удобствами. Была она еще и уютной – никаких белых штор, никакой казенщины: теплые цвета, ковер на полу, картинки на стенах. Крошечная кухонька с микроволновкой, чайником и даже с нарядным сервизом. На тумбочке стояла минералка, в холодильнике – две пачки сока, и на журнальном столике – букет из розовых крокусов. Мило.
Приветливая медсестра кивнула:
– Отдыхайте! А завтра начнется работа.
Покормив мужа и уложив его отдыхать, Леля спустилась в кафе на первом этаже. Взяла апфельштрудель и большую чашку кофе. Села за столик у окна с видом на огромный, бесконечный парк. Деревья уже начинали краснеть и желтеть, но яркий зеленый преобладал и еще пытался отстаивать положение лидера. Возле парка притулилось и озерцо – совсем небольшое, правильной овальной формы. По нему медленно, с достоинством плыла пара прекрасных лебедей, белый и черный.
«Пара», – грустно подумала Леля, вспомнив о пресловутой лебединой верности.
Впрочем, грустить было не время. Она посмотрела на часы и заторопилась в палату. Муж еще спал, и лицо его было спокойно. Она села на стул у кровати и стала на него смотреть.
Родной. Именно это слово первым образовалось в голове: родной. Родной до боли. Сколько лет вместе, господи! Бедный! Что ему предстоит? Пока не знает никто.
Родной, бедный, любимый, самый близкий. Любимый и самый близкий? Так ли? Да какая разница! Вот же она дура! Да разве в эти минуты можно вспоминать старые обиды?
Прожита жизнь – ну или почти прожита. Ей, Леле, в следующем году, между прочим… Да, пятьдесят! Но хватит о грустном! С Виктором они вместе уже почти тридцать лет!
Да, всякое было: и взаимные обиды, и недовольство друг другом. И куча претензий. И эта их отдаленность в последние годы…
Но была и общая молодость, и кипящая страсть, и общий ребенок! Была же любовь! Да, конечно, была!
При чем тут обиды? Когда-то Леле очень хотелось, чтобы муж… Ну, соответствовал, в общем. Ей. Ее статусу, положению. Поддерживал ее и во всем с ней соглашался. Чтобы восторгался ею, гордился. Чтобы они были на равных – равным легче друг друга понять. Чтобы и у него было дело, ради которого он стал успешным – модное слово. Успешные люди становятся терпеливее и добрее друг к другу. И ценят чужие успехи. Именно так: не завидуют, ценят.
А Виктор… Он к этому совсем не стремился. Говорил, что ему хватает. Правда – ему всего и хватало, потому что Леля всю жизнь делала так, чтоб им хватало!
Он слегка разочаровывал ее, да. А иногда и совсем не слегка. И она, наверное, тоже разочаровывала его – не без этого.
Иногда Леля думала: «А ведь ему, наверное, тоже была нужна не такая женщина. Может, чуть мягче, чуть менее амбициозная».
Но она такая, как есть. И он таков, как получился. У них семья, дочь. Общий дом. Тридцать лет за спиной. Ничего себе, а? И прожили они эти тридцать лет совсем неплохо, ведь правда?
И секс у них был горячий и страстный. Так часто бывает? Вот именно – редко! А то, что с возрастом все поутихло – так это нормально, она понимает. Виктор никогда не давал повода усомниться в его верности. Чистоплотный человек, не гуляка. Никогда она его не ревновала. Не ходил налево от душевной и прочей лености?
Отцом, кстати, он был хорошим, к тому же не зануда и не нытик. Образованный, любил книги, классическую музыку. В начале их семейной жизни водил ее в Зал Чайковского. Она, конечно, ходила. Но ей было невообразимо скучно: под эту музыку она засыпала, прикрывалась ладонью, чтобы сдержать зевок. Он это понял и стал ходить на концерты один. Подтрунивая над ней:
– Ну что? Сегодня будешь спать дома?
Виктор никогда ей не был защитой – это чистая правда. Но ведь и не предавал? А его отстранение от всех ее дел… Нет, не предательство – это его отношение.
И еще – он ее никогда не пожалел, не прижал, не обнял, не погладил по голове: «Бедная ты моя девочка! Очень устала?»
Однажды, когда она его попрекнула, он обронил: «Жалеть тебя? Ну ты рассмешила! Ты же у нас танкер «Дербент»! Ледокол «Ленин»! Как можно тебя жалеть, Лель! Просто смешно!»
А вот ей смешно не было. Совсем не было смешно тогда, в очередную черную полосу.
Ладно, и это проехали.
Близкий, родной, любимый, несчастный.
Сердце рвалось от жалости. И что – разбираться и пытаться понять, где любовь, где привычка? Какая разница, когда все вот так получилось? Жизнь почти прожита, изменений она не ждет и не хочет. А то, что человек этот ей дорог, – об этом нечего говорить! Он ей и муж, и сын, и брат. Вот так. А своих не сдают и не бросают, вспомнила дедово: «С Дона выдачи нет!» Вот именно, нет!
И она будет биться – до последнего, победного конца, до долгожданной белой полосы! Она так привыкла. И к тому, что жизнь полосатая, привыкла. И знает точно: за черной придет белая. И это не наивность. Она большая девочка, все понимает. Трудно быть бойцом и борцом? Трудно, да. Но свою непростую жизнь она бы не променяла ни на какую другую – не по ее характеру другая жизнь.
А кто кого, мы еще посмотрим. Полосатая, мать твою… Все про тебя знаю, ага.
– Прорвемся, Витенька! – прошептала она. – Я тебе обещаю!
К вечеру безумно захотелось спать, но в гостиницу она не пошла – не хотела оставлять мужа. Простились почти к девяти, когда вежливая и сухая медсестра попросила Лелю покинуть палату.
Она поцеловала мужа и подержала его руку в своей. Он кашлянул, чтобы скрыть срывающийся голос, и отвернулся. А она почувствовала, как мелко дрожат его руки.
Номер в отельчике при больнице, где обычно останавливались родственники и сопровождающие, был небольшой и очень казенный. Конечно, со всеми удобствами. И даже с российским телевизионным каналом.
Леля сделала себе крепкого чаю, положила в него три куска сахару, вспомнив, что за весь день только выпила кофе и съела кусок пирога. В сумке оказалась помятая шоколадная конфета «А ну-ка, отними!». Откуда, она не вспомнила, но съела с удовольствием, как и слегка подсохший мандарин, брошенный в сумку примерно неделю назад. Дел в Москве собралось так много, что поесть было некогда – так и перебивалась мандаринами и бананами, в спешке прихваченными из дома.
Леля включила телевизор, но довольно быстро уснула под какие-то пустые разговоры, под чьи-то споры, под чужие вскрики – обычную телевизионную чепуху. Проснувшись среди ночи, она почувствовала боль в груди. Скорее даже не боль, а тревогу и беспокойство. Сердце билось пугающе сильно.
Она встала и подошла к окну. Двор освещал слабый свет фонаря, и стояла абсолютная, больничная тишина. Покой был во всем.
Она долго стояла у окна и думала о том, что совсем близко, всего минут пять ходьбы, в соседнем корпусе, в больничной палате, спит ее муж. Наверняка тоже тревожно и беспокойно – назавтра ему предстоял тяжелый и длинный день. И, как они надеялись, окончательный приговор. Дай только бог, чтобы он оказался обнадеживающим. Дай бог, чтобы немецкие врачи оставили им надежду! Дай бог им все это пережить. Дай бог им сил и веры в хорошее. И она стала молиться своими словами, шептать горячо и сбивчиво, путаясь в словах и не замечая текущих по щекам слез:
– Господи, помоги! Ну пожалуйста, что тебе стоит? Ты же такой… Всемогущий, Господи! Ну чем он провинился перед тобой? Я, может быть, да. Я многое делала не так чтобы правильно. Бизнес, знаешь ли… там все непросто. А он… он абсолютно чист перед тобой! Он приличный человек, ты же знаешь! Разве ты не видишь этого? За что же его? Он-то совсем ни при чем.
Она не замечала, что замерзла и что от слез промокла ее ночнушка. Она просто говорила с ним, упрашивала его, даже умоляла. Клялась и обещала, что впредь…
А потом словно очнулась, пришла в себя, отерла слезы, умылась холодной водой и приказала себе держаться. Кто, если не я, а? Вот именно! А значит – никакой душевной слабости, всё! И физической, кстати: надо нормально есть, нормально спать и быть в форме. Иначе нам всем труба. «Кто, если не я», – все повторяла она, пока не уснула.
Встала Леля легко, словно и не было этой кошмарной ночи, быстро собралась, глотнула отвратительного растворимого кофе, любезно предоставленного отелем, и – рванула в очередной бой. Кажется, теперь самый главный. Бой за человеческую жизнь. За дорогую ей жизнь.
Она успела – через пару минут возникли и лечащий врач, и палатная медсестра. И все завертелось мгновенно: анализы, обследования, суета.
Она оставалась в палате – здесь вам не тут, здесь можно постоянно находиться при близких, не совать деньги врачу в карман халата, не упрашивать, не шептать на ушко, обещая «не обидеть».
В какой-то момент она задремала прямо в кресле, в тревожном ожидании. И тут дверь осторожно приоткрылась, и она увидела Галочку! Та бросилась к Леле, они горячо обнялись, даже всплакнули: ох, сколько же лет, сколько зим! Да, повод… ужасный. Что говорить!
– Слава богу, есть деньги, Леля! – обнимая ее, причитала Галочка. – И есть надежда! Здесь чудесные врачи, да и вообще медицина! И слава богу, что вовремя, да? Ведь обещают, Леличка! А это ведь самое главное!
Она говорила торопливо, словно боялась не успеть высказать все, что хотела. Шептала, обнимала ее, гладила по голове, и Лелю вправду отпустило, стало чуть легче. Она утерла слезы, улыбнулась:
– Да что мы все о нас? Что у тебя, Галочка? Как ты? Ну давай рассказывай! Выглядишь, кстати, прекрасно! Совсем не изменилась, совсем! Такая же девочка, господи!
Галочка махала крошечной ладошкой, тоже утирала слезы, в волнении отчаянно терла щеки, отмахивалась от комплиментов, даже возмущалась ими:
– Что ты, господи! Что говоришь? Посмотри, как скукожилась! Сморщилась, как чернослив. Вон сколько морщин! Просто маленькая собачка… Ты же знаешь! А так… Все хорошо, правда, ей-богу! Своя квартира, приличная зарплата. Пенсию заработала, а это, знаешь ли, ужасно важно! Страховка отличная – здесь же, в больнице, как для сотрудника. Ну, и мы с тобой встретились, божечки! Радость какая! Ой, ты прости, что я несу! Но я вправду очень рада тебе! Рада, что у тебя все сложилось, Лелечка! Хотя кто сомневался? Ты ведь всегда была, а? Лучшая, Лелечка! Самая-самая! Красавица, умница! Как я гордилась тобой! Тобой и нашей прекрасной дружбой! А с Виктором – вот я уверена! – все будет нормально. И даже отлично, Лелечка! Ты меня слышишь?
Леля растерянно кивала:
– Да, да, конечно! Разумеется, я тебя слышу. Конечно, я верю, все будет отлично. А как без надежды? – Но уже поглядывала на дверь: как долго их нет, что там, что?
Галочка тоже глянула на часы.
– Лелечка, мне пора, извини! Работа! Здесь с этим ужасно строго. Я отпросилась на полчаса, объяснила, что приехала подруга из России, как вы теперь называетесь! – Она засмеялась.
Леля кивнула:
– Да о чем ты? Разумеется, все понимаю! Спасибо, что нашла возможность заскочить. Мне уже легче. Свой человек и совсем рядом. О чем говорить?
Галочка порывисто обняла ее, улыбнулась и скороговоркой проговорила, что непременно зайдет после работы – не-пре-мен-но, Лелечка! И еще – поговорит с коллегами, да! Все узнает, все уточнит. «Хотя здесь ничего не скрывают и все говорят. Ну, ты это знаешь! У вас, кажется – я где-то слышала, – тоже сейчас все говорят, правда, да?»
Леля кивнула.
Галочка выпорхнула из палаты, и Леля подумала: «Легкая, как птичка-синичка. Так и осталась – на легких ногах, так и осталась птичкой. Щебечет, щебечет… Курлычит».
А вскоре привезли мужа – на каталке, в казенной пижаме, или даже в костюме, небесно-голубого цвета, как бы нарядном и вполне жизнеутверждающем.
Он был растерян, но, кажется, спокоен. И даже с удовольствием пообедал: протертый овощной суп из зеленого горошка, паровая индейка с морковным пюре и даже десерт – пирожное со свежими фруктами и чашка отличного кофе.
Он быстро уснул – устал, такой напряженный день, а Леля осталась ждать доктора и переводчика. Села в кресле с абсолютно прямой спиной и скрещенными ногами – поза, показывающая ее сильное волнение, напряженность и ожидание. В общем, ее частая поза, привычная… Примерно через полчаса появились и врач, и переводчица – та же, сопливая, которую Леля прогнала в аэропорту. Она смотрела на нее со страхом, но Леля сделала вид, что ее не узнала.
Врач, мужчина средних лет и весьма приятной наружности, господин Штольц, как было написано на бейджике, говорил негромко и спокойно:
– Да, мы беремся. Шансы хорошие. Будем готовить к операции. Анализы неплохие – можно было ждать и чего похуже. В общем, фрау Незнамова, не волнуйтесь и побольше отдыхайте – операция назначена на послезавтра, набирайтесь сил! По любым вопросам я готов дать ответ, обращайтесь! И думаю, что все будет отлично.
Леля изо всех сил держала себя в руках, но слезы все равно полились, покатились…
– Доктор, – прошептала она.
Он мягко улыбнулся, дотронулся до ее руки и попрощался. Вслед за ним просочилась и переводчица, кажется по-прежнему остерегавшаяся строгой жены пациента.
Муж спал, а она решила пойти в кафе. Доктор прав: нужно спать, есть, необходим режим. Нужны силы.
В кафе она пообедала – все вкусно и относительно недорого – и вспомнила про Галочку. Та наверняка заходила, вот ведь. Ну что поделать – сейчас она должна думать только о деле, только о муже и о себе. Все остальное не важно. Плевать на все остальное. Силы и переживания нужны на главное, на основное.
До вечера она была в палате – вместе с Виктором пили чай, разговаривали, смотрели какой-то старый английский фильм. А потом она пошла к себе – поняла, что он хочет остаться один. Нет, совсем не обидно! И все очень и очень понятно.
На следующий день все завертелось. Леля успевала только отмечать, как все четко и грамотно. На послезавтра была назначена операция.
Вечером накануне появилась Галочка, тихонько поскреблась в дверь, не решаясь зайти. Муж дремал, и Леля предложила ей пойти в кафе. Выпили кофе и вышли на улицу. Погода стояла прекрасная, солнечная и теплая. Сели на лавочке в парке у озера, и Галочка прикрыла глаза.
– Хорошо как, а, Лелечка? Я люблю погулять в этом парке. И просто посидеть после работы у озера на скамейке.
Поговорили немного о прошлом, вспомнили школу, двор и подруг. Леля удивилась: Галочка знала про многих, искала и находила всех в соцсетях. Странно. Леле это даже не приходило и в голову – вытаскивать на свет божий старые связи.
– Ну, ты даешь! – удивилась она. – И где ты их всех откопала?
А Галочка смеялась и продолжала перечислять:
– Кущенко вышла замуж аж в тридцать пять! И родила! Представляешь? Смирнов погиб, увы, в катастрофе. Божина многодетная мать, правда без мужа. А Филоненкова во Франции! Уродка и дура, ты ее помнишь?
Леля плохо помнила и представляла и дуру Филоненкову, и многодетную мать Божину. А Смирнова и не помнила вовсе.
Галочка снова смеялась и приговаривала:
– Лелечка! Мне же совсем нечего делать, ну, после работы! Вот и сижу там, копаюсь. Отыскиваю всех наших. А тебе, понимаю, не до этого. Ты же такой занятой человек. Да и к тому же семейный.
Леля кивала и соглашалась – все так. Но не сказала, что если бы даже и было время, если бы его было навалом, то все равно – вряд ли. Вряд ли бы стала искать и интересоваться судьбой бывших одноклассников, ей-богу. Подумала: «Вот оно, одиночество!»
Живо представила Галочкину жизнь: и крошечную квартирку, и постный овощной супчик в кастрюльке. Тихо шуршит пластинка с классической музыкой. Галочка, как и Виктор, в ней понимает, не то что Леля. Корзинка с вязаньем, старый компьютер, к которому Галочка спешит по вечерам.
Слегка подмерзли и распрощались. Леля торопилась в палату, к мужу. Галочка спешила домой, к коту.
Назавтра был трудный день. Наверное, самый трудный.
Хотя кто знает, что ждет впереди?
Галочка проводила ее до корпуса, обняла и назавтра обещалась зайти.
На том и расстались.
Операцию муж перенес хорошо. Леля, конечно, все эти три часа была сама не своя – бродила по парку, наматывая круги. Время, казалось, вытекало по каплям.
День в реанимации – Леля целый день маялась и валялась на кровати в гостинице, к мужу ее не пускали.
А на следующий день все потекло спокойной и размеренной рекой. Все опять было четко, разумно и очень понятно, что главное.
Она вообще терпеть не могла неясности. В такие минуты ей казалось, что она может не справиться. А вот когда все понятно – нет растерянности и рассеянности, – тогда она снова сильная, упрямая и жесткая Леля. Леля-боец.
Муж приходил в себя, начал понемногу есть и даже пару раз пошутил. Она радовалась, как дитя, и его спокойным глазам, и мимолетной улыбке, и приличному аппетиту.
У нее тоже прибавилось сил – она легко носилась по коридорам больницы, улыбаясь уже знакомым и незнакомым, удивляясь спокойным и доброжелательным лицам и человеческому отношению – к больным и родственникам больных.
В свой номер она приходила к вечеру. Тут же ложилась и мгновенно засыпала. А в кафе при больнице посидеть любила. Пара красавцев лебедей по-прежнему с тем же упорством и нежностью исполняли свой ежедневный танец любви. И она, не отрывая глаз, любовалась на их плавное, почти незаметное и завораживающее скольжение.
Парк постепенно терял осеннюю прелесть – листья осыпались, опадали, ветер усиливал их прощальный и печальный танец. Иногда моросил мелкий дождь, и выходить на улицу совсем не хотелось.
Каждый день заходила Галочка. Точнее, аккуратно стучала в палату, и Леля выходила к ней навстречу. Иногда шли в кафе и пили кофе, иногда – если на улице было сухо – сидели у озера.
Леля думала, глядя на старинную подругу: «А что бы я без нее тут делала? Да спятила бы!»
Галочка ближе к вечеру начинала нервничать и смотреть на часы.
– Извини! – краснела она. – Рыжий заждался!
Леля усмехалась:
– Галочка! Кот не собака! С ним же не нужно гулять!
А Галочка смущалась еще больше и объясняла, что Рыжий скучает и ждет ее возле двери. Биологические часы у котов работают исправно, и он четко знает, когда хозяйка придет.
– Ну а если задержишься? – не унималась Леля. – Что с ним случится?
Галочка удивлялась непониманию подруги:
– Да ничего не случится! Вода есть, еда есть! Но он будет скучать! Тосковать и нервничать. Разве этого мало?
Леля вздыхала:
– Да нет, конечно. Конечно, иди! – И с раздражением добавляла: – Я ведь тебя не держу.
И, глядя ей вслед, качала головой: «Бедная Галочка! Совсем чокнулась. Кот будет нервничать, господи! Скучать – вот ведь проклятое одиночество. Страшная штука для баб».
И тут же чувствовала себя счастливой, необходимой, нужной – для всех. Что там говорить – и вправду счастливица! Все у нее есть – дочь, муж, деньги, работа. А потом будут внуки! Конечно же, будут! А в подробности мы вдаваться не станем – под каждой крышей свои мыши, знаете ли…
Через восемь дней муж, держа Лелю под руку с одной стороны и медсестру Клаудию – с другой, уже медленно шагал по коридору. Это была их первая победа.
Галочка звала ее в гости – много раз. Уговаривала посмотреть город и пройтись по магазинам: «Тебе же интересно, правда? И это тебя наверняка отвлечет».
Леля смеялась: «Галочка, милая! Тебе, наверное, трудно представить, но у нас нынче есть все! Все, понимаешь? И тряпки, и обувь. И те же самые магазины, что и у вас! И шляться по ним я, честно говоря, ненавижу. Для меня это тяжкий труд, а не удовольствие – вот как бывает».
Галочка смотрела на нее во все глаза и никак не могла поверить: «Да, Лелечка! Ты права – трудно представить! Чтобы все было? Нет, невозможно!»
Но погулять все же решили. И посмотреть Галочкину квартиру. «Господи! – с досадой думала Леля. – Ну что, я не видела квартир? А деваться-то некуда. Галочка мечтает похвастаться. В конце концов, это я переживу. А Галочке будет приятно».
Все это время старая подруга поддерживала Лелю как могла, это чистая правда. И она чувствовала себя не одинокой – что тоже было не лишнее, – как не уважить?
Словом, собрались. Муж отпустил легко, Леля даже удивилась.
– Конечно, пойди погуляй! Ты тут, поди, совсем закисла.
Какое благородство, с иронией подумала Леля и тут же устыдилась: с него сейчас взятки гладки, а вот она… Стерва она, везде ищет подвох.
День, выделенный под это дело, оказался на редкость погожим – светлым, солнечным и очень теплым.
У Галочки был выходной, и она подъехала к зданию гостиницы встретить подругу.
Сели в автобус, доехали до центра города и пошли гулять.
Город Лелю ничем не удивил: обычный европейский, чистый и удобный. Никаких особых достопримечательностей. Во время войны его почти разрушили, а потом с немецкой тщательностью восстановили, и он стал даже вполне уютен и мил.
Погода прогулке способствовала. Прошлись, зашли в кафе выпить кофе, заглянули мимоходом в обувной магазинчик, где Леля без примерки быстро купила легкие и теплые угги – на следующей неделе обещали похолодание.
А потом поехали к Галочке. Добрались быстро – Леля устала и настояла на такси, хотя Галочка активно сопротивлялась. «Транспортная сеть у нас замечательная, метро, автобусы ходят исправно. Глупость какая – брать такси!» – долго не унималась она.
Но Леля сослалась на разболевшиеся ноги, Галочке пришлось согласиться.
Ехали и вправду минут пятнадцать. Наконец остановились у обычного многоэтажного дома, стоявшего на краю густого парка.
– Видишь, как зелено, – гордо сказала Галочка.
Было зелено, но совсем близко прогрохотала электричка – да так громко, что непугливая Леля вздрогнула.
Галочка слегка смутилась и быстро зашла в подъезд. Подъезд был, разумеется, чистым. И чистым был лифт, привезший их на двенадцатый этаж. Германия, да.
– У нас есть кладовка, – радостно сообщила Галочка, указав на дверь напротив квартиры. – Метров десять, не меньше! Храню там всякие воспоминания, – грустно вздохнула она. – В основном мамины вещи.
Наконец Галочка отперла входную дверь, и Леля шагнула внутрь.
Все выглядело ровно так, как она себе и представляла, даже подивилась своему дару предвидения. Узкая прихожая с вешалкой, коврик у порога. Слева маленькая кухонька, метров пять или шесть – совсем как в наших хрущевках.
Гостиная, как называла эту комнату Галочка, тоже была совсем небольшой, метров двенадцать.
– Бывшая мамина, – грустно вздохнула она. – Ну а эта моя! – И распахнула дверь во вторую комнатушку – метров девять или около того.
Узенькая девичья кровать под однотонным пледом, торшер на тонкой ноге. Тумбочка с книгами. На стене знакомый коврик – олени, лес и озерцо.
Неужели из того времени, из Москвы?
– Нет, – рассмеялась Галочка. – Купила здесь, на флимаркете, у какой-то польки. Как в нашем детстве, правда? Ностальгия!
В детстве Лели такого коврика не было – маме было все равно, интерьер ее не волновал, а у деда Семена был отменный вкус. Даже странно – в кого?
Ковры дед покупал настоящие, если не персидские, то узбекские или туркменские. А вот подобную «пошлость» – его слова – презирал.
Конечно, книжный шкаф. Простые шторы на окнах.
Ну и в гостиной слегка потертый диван, небольшой и довольно древний телевизор: «Покупали еще при маме, мне он и почти не нужен, я лучше почитаю, правда ведь? Или послушаю музыку».
Леля кивнула и чуть пожала плечом: наверное, да.
Телевизор и она не смотрела по простой причине – некогда было.
На журнальном столике стояла корзинка с мотками шерсти, из которых торчали блестящие спицы. «Вот ведь, ни в чем я не ошиблась, – подумала Леля, – провидица просто».
В мягком и глубоком кресле лениво потягивался кот, судя по всему только что пробудившийся от сладкого сна.
– И не нервничает совсем! – усмехнулась Леля. – Дрых себе и дрых! А ты волновалась!
Галочка взяла его на руки и что-то шепнула – кот широко зевнул и мягко прыгнул на пол.
Уселись на диване, и Леля почувствовала, как слипаются глаза – сказались многодневная усталость и нервозная обстановка. Галочка предложила прилечь и заботливо прикрыла ее одеялом.
Спалось хорошо. И довольно долго – проспала она часа два, не меньше. И когда открыла глаза, почувствовала, что здорово отдохнула. Наверное, сказалась домашняя обстановка: гостиница, как ни крути, была казенной, «прибольничной».
Потом пили чай с кексом, и на душе у Лели было тепло и спокойно, наверное, впервые за последние месяцы.
Тот вечер располагал к откровенности, и Леля спросила у Галочки про личную жизнь. Та смутилась, замахала руками:
– Что ты! Что ты, Лелечка! Я так привыкла! Да не приведи господи, что ты! Мне этого не надо ка-те-го-ри-чес-ки, слышишь? Ну, ни по-какому, уж ты прости! Да и представить страшно: здесь, в моем доме? И кто-то чужой? Какой-то мужик? Бр-р-р! Кошмар! Поверь, дорогая, мне прекрасно одной! Так тихо, спокойно. Да я и не одна. Со мной же мой Рыжий! И не смейся, он мне родной! Впрочем, тебе не понять, и слава богу! Но вот, честное слово, клянусь, мне хорошо! И жизнь так сложилась, что сделать? Да, одинока. Ни мужа, ни детей.
Но здесь не так страшно, не так, как у вас в России! Я про стакан воды, который некому подать. Здесь есть социальные службы и всякое прочее. Все принесут, все доставят. В конце концов, есть пансионаты. Можно отдать свою квартиру и жить королевой! Будут и еда, и медицина, и даже развлечения.
Здесь нет голодных и нищих, нет забытых и брошенных, ты понимаешь? Поэтому я не боюсь ни старости, ни дряхлости, ни болезней.
Леля молчала. Потом кивнула:
– Да, да! Ты права! А с мужчинами? Ну в молодости? Не сложилось?
Галочка досадливо махнула рукой:
– Да не о чем говорить! Когда это было? Был… один. Немец, да. Мой коллега. Почему не сложилось? Разные мы! Все видим по-разному, как ни крути. Да и мама болела. А зачем ему чужие проблемы? Они этого не любят. Его устраивало так: я приезжала в пятницу и оставалась у него до воскресенья. Готовила, прибиралась, гладила ему рубашки и брюки. А он за это меня водил в кино или в кафе. Такие вот отношения. Ни разу цветочка не подарил или коробки конфет! Расчетливые они страшно, ты мне поверь! Зовут в гости, а на столе орешки и кофе. И всё, понимаешь? Как вспомню про наши столы в России… И про женитьбу так и не заговорил. Ну и что? Мне это надо?
Леля кивнула:
Артур Конан-Дойл
– Да, ты права.
ОТКРЫТИЕ РАФЛЗА ХОУ
– А мне и вправду одной хорошо, – продолжала Галочка. – Точнее, не одной, а с моим Рыжим. И я ни о чем не жалею. Потому что глупо о чем-то жалеть, раз так сложилось. Значит, такая судьба. Полно же одиноких и счастливых женщин. Нет, правда, Леля! Это мой мир. Да и поверь, вот если бы сейчас в моей жизни – хотя и представить-то невозможно, – если бы сейчас появился мужчина, я бы отказалась от этого наверняка. Зачем мне все это? Чужие привычки, чей-то нелегкий характер? В наши-то годы! А, Лель? Это смолоду хорошо привыкать.
Глава I
Леля снова кивнула:
ДВОЙНАЯ ЗАГАДКА
– Да нет, это как раз я понимаю. Но все-таки как-то… против правил, нет? Против всех жизненных правил. Нам же нужно заботиться о ком-то, что-то отдавать? – Она замолчала, а потом вдруг добавила: – Может, ты, Галка, права! Все хорошо вовремя, всему свое время!
– А у тебя? Все сложилось? Ну с мужем? – поинтересовалась подруга.
— Ну, конечно, он не придет, — с досадой в голосе проговорила Лаура Макинтайр.
— Почему же?
– По большому счету, наверное, да. Вернее, точно – да. А если с подробностями и уточнениями… Знаешь, семейная жизнь – нелегкая штука. Мы не всегда понимаем друг друга, если по правде. Я все время чего-то ждала от него. Знаешь, когда прошли первая страсть и ослепление, я многое поняла. Не совсем он мой человек! Не совсем тот, кто мне бы был нужен, – по многим статьям. И я не совсем та, понимаешь? Не совсем та, кто нужен ему. Отношения у нас хорошие, но… братские, что ли? Добрые соседи, старые друзья. А все остальное куда-то ушло. Вот часто думаю: а было ли, а? Брак мой не то чтобы несчастливый… Просто неудачный, вот так. Не совпали мы, понимаешь? Слишком мы разные. Да что сейчас говорить, когда такая беда.
— Да посмотри, какая погода! Просто ужас!
Леля замолчала, Галочка погладила ее по руке.
Она не успела договорить, как снежный вихрь с глухим шумом ударил в уютное, завешенное красной шторой окно; протяжно завыл, засвистел ветер в ветвях огромных заснеженных вязов, росших вдоль всей садовой ограды.
По дороге в гостиницу, уткнувшись лбом в холодное и влажное стекло машины, подумала о Галочкиных словах. Точнее – о степени искренности. Неужели ей и вправду так хорошо одной? Конечно, кота мы в расчет не берем, все это глупости – по поводу понимания и взаимопонимания зверей и людей. Ладно бы еще собака! Но кот… Леля к животным была равнодушна.
Роберт Макинтайр отложил эскиз, над которым работал, и, взяв в руки лампу, стал вглядываться в темноту за окном. Длинные и словно мертвые сучья безлистых деревьев качались и дрожали, еле видимые за снежной бурей.
То, что Галочка не хотела или боялась гипотетических отношений с гипотетическим мужчиной, это понятно. Годы. Хотя и в пятьдесят тетки страстно желают замуж. Сколько таких! А вот то, что она не боялась старости и одиночества, – здесь, в этом пункте, не верю! И на душе у Лели было как-то не очень. Как все тоскливо, печально и грустно: Галочкина квартира, Галочкина жизнь, Галочкины рассуждения. «Слава богу, – подумала она, – что у меня есть Катька. Пусть далеко, за тридевять земель, но есть! И есть Виктор. И пусть сложилось все не так, как мечталось: долгий брак и сложная семейная жизнь. И все-таки спасибо, что все именно так, а не как иначе. Не так, как у Галочки, старой подруги. Пусть все остается как есть, – повторяла она про себя. – Только не хуже! Пожалуйста!
Сидя с вышиваньем у камина, сестра взглянула на профиль Роберта, силуэтом выступавший на фоне яркого света. Красивое лицо — молодое, свежее, с правильными чертами, волнистые каштановые волосы зачесаны назад и падают завитками на плечи — таким обычно и представляешь себе художника. Во всем его облике чувствуется утонченность: глаза с еле заметными морщинками в уголках, элегантное пенсне в золотой оправе, черная бархатная куртка, на рукав которой так мягко лег свет лампы. Только в разрезе рта что-то грубоватое, намек на какую-то слабость характера — нечто такое, что, по мнению некоторых, и в том числе сестры Роберта, портило прелесть и изящество его лица. Впрочем, об этом не раз говорил и сам Роберт, — как подумаешь, что каждый смертный наследует все нравственные и телесные пороки бесчисленных прошлых поколений, то, право, счастлив тот, кого природа не заставила расплачиваться за грехи предков.
Странно, – мысленно усмехнулась она. – Когда нам совсем плохо, мы понимаем, как прежде, еще совсем недавно, все было прекрасно. Что же мы не ценили? Что скулили и ожидали чего-то еще? А когда подходит беда, мы просим одного – все вернуть».
Неумолимый кредитор этот, надо сказать, не пощадил и Лауры, но верхняя часть лица у нее отличалась такой совершенной красотой, что недостатки в остальных чертах замечались не сразу. Волосы у нее были темнее, чем у брата, ее густые локоны казались совершенно черными, пока по ним не скользнул свет лампы. Изящное, немного капризное лицо, тонко очерченные брови, умные, насмешливые глаза — в отдельности все было безупречно, и тем не менее всякий, взглянув на Лауру, смутно ощущал в ее внешности какое-то нарушение гармонии — то ли в чертах лица, то ли в его выражении. Всматриваясь внимательнее, можно было заметить, что нижняя губка у нее слегка оттопырена и уголки рта опущены — недостаток сам по себе незначительный, но из-за него лицо, которое могло быть прекрасным, казалось всего лишь миловидным. Сейчас на нем было написано недовольство и досада. Лаура сидела, откинувшись в кресле, бросив на колени суровое полотно и мотки разноцветного шелка и заложив за голову руки белоснежные, с мягкими розовыми локотками.
Такси остановилось у здания гостиницы, и Леля пошла в номер, сожалея, что не может подняться в отделение и посмотреть на мужа. Да, да, прямо сейчас. Просто чуть приоткрыть дверь и заглянуть на минуту. Только глянуть – и все!
— Он не придет, я уверена, — повторила она.
Но нельзя – отделение закрыто, распорядок строжайший. Все правильно – режим. Сон – это покой и здоровье. А ты, милая, обожди. Соскучилась? Хорошо! Завтра утром и обнимешь, и скажешь ему все, что нужно сказать. Необходимо просто – чтобы его поддержать.