Дил побежал и нырнул в набегавшую волну, Долли последовала за ним.

В конце концов я все-таки решилась поговорить с Генри о своем отъезде.

– Это дом твоей семьи, – начала я. – Может, нам лучше оставить твоего дядю в покое?

Генри ответил, что Лохлан вряд ли задержится здесь надолго: во второй половине августа он собирался перебраться на юг Франции к матери Генри.

– Давай дождемся, когда он уедет, – предложил Генри. – В любом случае мне скоро придется возвращаться на работу. А пока есть возможность, нужно пользоваться по максимуму.



На следующее утро Мила и Найл вышли из своей комнаты с упакованными чемоданами. Пэдди и Джесс уже погрузили свои вещи в машину.

– Ты ведь вернешься, правда? – спросила я.

– Конечно, – заверил Пэдди. – Честно говоря, я сомневаюсь, что лондонская сцена готова принять Принца Датского как открытого гея.

– Я уверен, мы что-нибудь придумаем, – сказал Найл без особого энтузиазма.

По лицам ребят я поняла, что в следующий раз увижусь с ними уже в городе.

Проводив друзей и оставшись одна в машине, я проплакала весь обратный путь от станции до дома. Я опустила стекла дверей, и салон наполнился новыми запахами – воздух стал совсем другим, сладковато-приторным, почти гнилым. Без ребят дом показался мне пугающе пустым. Я немного постояла в коридоре, надеясь распознать какие-нибудь признаки жизни, но ничего не услышала. Только отдаленный шум моря, неизменный и раздражающий.

* * *

Когда в субботу утром на горизонте появились облака, я подумала, что совсем забыла об их существовании, настолько мы были избалованы ярко-синим небом, ублажавшим нас на протяжении последних нескольких недель. Ночь выдалась ужасной, я практически не спала. Разбуженная Лохланом, который, спотыкаясь, ввалился в дом уже под утро, в самый ведьмин час, заснуть снова я так и не смогла. Ну, по крайней мере, теперь я могла рассчитывать, что не увижу его весь день: закрывшись в своей комнате, он будет отсыпаться с похмелья. Оставив мирно спавшего Генри, я вылезла из кровати с надеждой присоединиться к Дилу и Долли в их утренней прогулке.

– Дил? – шепотом позвала я, заглядывая в дверь его спальни. Там никого не оказалось. Постель не убрана, подоконник и столик заставлены пустыми стаканами, по полу разбросаны книги и распечатанные листы, а из раскрытого чемодана возвышается гора грязной одежды. Я поняла, что не была здесь уже несколько недель. До меня долетел слабый запах чего-то такого, с чем, по моим подозрениям, я уже сталкивалась однажды, но теперь не могла определить – нечто резко-кислое.

Я поплелась вниз по лестнице на кухню, голова гудела от недосыпа, и все тело болезненно задеревенело. Один из стульев на кухне был опрокинут. У раковины валялась пустая бутылка джина, остатки напитка растеклись по столешнице. На плите были оставлены грязная сковорода и засаленная лопатка, а на столе разбросаны нож, вилка и тарелка, заляпанные жиром. Должно быть, Лохлан ночью готовил себе закуску – его обувь и пальто валялись тут же на полу. Превозмогая вялость, я пошла в кладовую за хлопьями, чтобы подкрепиться перед тем, как начать разгребать бардак на кухне.

Все муравьи были мертвы – и на подоконнике, и на полках – повсюду. Эти прилежные маленькие труженики, которых я называла нашими летними друзьями, все погибли. Теперь их крошечные черные тельца стали такими же неподвижными, как и крупинки сахара, которые они перетаскивали. Их было так много. Я уловила запах яда. Очевидно, Лохлан ночью, набравшись джина, отомстил им за вторжение. Недолго думая, я осторожно собрала всех до единого в подол своей ночной рубашки. Несмотря на огромное количество тел, мертвый муравейник ничего не весил. Я отнесла трупики в дальний конец сада и вытряхнула в ручей, втайне надеясь, что они оживут, когда омоются чистой водой. Течение быстро увлекло их за собой, как ворох крошечных невесомых былинок.

Набегавшие с моря облака заволокли небо, сквозь них пробивался яркий и необычный свет. Ветер развевал подол моей ночнушки. Я задержалась возле ручья, наблюдая, как вода струится по серым камням, увлекая за собой рой песчинок. В доме хлопнула дверь. Я обернулась, усилившийся ветер посвистывал в уши. Должно быть, это Лохлан, нашел все ж таки какой-нибудь повод, чтобы выплеснуть на Генри свою похмельную агрессию. Я направилась к дому, готовая, если потребуется, встать на защиту своего возлюбленного. Пробираясь по садовой дорожке, заросшей лавандой, я услышала голоса. Но это были голоса не Лохлана и Генри. Это Генри разговаривал с Дилом.

Я нашла их в коридоре: Дил метался от стены к стене, как зверь в клетке, Генри стоял в странной позе – одной рукой подбоченясь, а другой схватившись за горло.

– Успокойся, – говорил Генри. – Да черт возьми, успокойся, пожалуйста.

– Привет, – сказала я.

– Ох, Фил, – увидев меня, Дил закрыл лицо руками. – О господи.

Я подошла к нему и взяла его за запястья:

– Эй, что случилось?

– Он потерял Долли, – сказал Генри, на что Дил сложил руки рупором и изверг поток ругательств.

– Что? – сразу не поняла я.

– На утренней прогулке, – пояснил Генри, – Долли убежала и не вернулась.

– Боже, я звал, постоянно звал ее, – простонал Дил, снова заметавшись по коридору. – Но она не пришла.

– Черт, – вырвалось у меня, и я тут же пожалела об этом.

Вытаращив полные страха глаза, Дил вцепился в свои волосы и запричитал:

– Прости, Генри, мне очень, очень жаль. Я не понимаю, что случилось. Она всегда возвращалась, когда я ее звал.

– Да, она знает, когда ее зовут, – согласился Генри, но его согласие прозвучало зловеще.

– Мы найдем ее, – решительно заявила я. – Мы поедем ее искать. Наверное, она просто заблудилась, погналась за кроликом или еще за кем-нибудь.

Я посмотрела на Генри, он мрачно уставился в пол.

– Я уверена, с ней все хорошо, – настаивала я. – Она умная старушка.

– Да, точно, – лепетал Дил. – Черт. Я просто кретин. Я уеду. Я на поезде вернусь в Лондон.

– Заткнись, – рявкнула я. – Иди выпей кофе. Или виски. Мы с Генри сейчас поедем ее искать. Его голос она лучше знает, я уверена, она найдется.

Генри молчал.

– Так ведь, Генри?

– Да, – отозвался он.

– Расскажи нам, где вы ходили?

– О боже, – опять запричитал Дил. – Далеко, за несколько миль отсюда. Где-то у Порткарно, на прибрежной тропинке.

– Вот ведь дерьмо, – пробормотал Генри себе под нос.

– Извини, мне жаль, – бросился к нему Дил. – Мне очень, очень жаль, Генри. Я идиот, я просто должен исчезнуть.

– Что все это значит, черт вас возьми?

На верхней площадке лестницы, покачиваясь, стоял Лохлан.

Одной рукой он крепко держался за перила, на нем все еще была вчерашняя мятая одежда.

– Долли убежала, – сказал Генри. – Мы едем ее искать.

– Тупая скотина. Я всегда говорил Кристиане, что она порченая. Бесполезная для охоты псина.

– Пошли, – резко бросил мне Генри и вышел через парадную дверь, прежде чем я успела ему что-нибудь ответить.

– Дил, – сказала я, сжимая его костлявое плечо. – Оставайся здесь. Все будет хорошо. Я обещаю.

Мы проехали часть пути, двигаясь на самой низкой скорости, звали Долли из открытых окон, вглядываясь в придорожные кусты. Добравшись до следующей бухты, мы припарковали машину и пошли по пешеходной дорожке вдоль побережья. С моря дул сильный ветер, разнося и заглушая наши крики. От утесника, ковром устилавшего землю, исходил запах кокоса. Каждый раз, когда я выкрикивала кличку собаки, я ожидала, что ее голова появится из зарослей золотарника, и она бросится к нам, высунув язык, и ее уши будут радостно хлопать на бегу. Генри шел впереди меня, пробираясь все дальше и дальше, ничего мне не сообщая. Когда мы тронулись в путь, солнце грело мне спину, пробиваясь сквозь облака, теперь оно забежало вперед нас, спеша на запад. Проходя мимо пляжного кафе, я с тоской посмотрела на посетителей, наслаждающихся чаем со сливками. Физические последствия бессонницы, которые отступили во время первоначальной паники, снова завладели моим телом. Если это была та тропа, по которой Дил шел этим утром, то куда могла исчезнуть бедная псина, если только не сорвалась с высокого утеса в пену обрушивающихся на берег волн?

– Долли! – кричали мы, пока окончательно не охрипли.

Как мы ни вглядывались в окрестности, никакого движения не наблюдалось. А мы все бродили и чего-то ждали, возможно, что скалы сами заговорят с нами.

Наконец Генри направился в старую приморскую таверну, и я с благодарностью поспешила за ним.

– Иди садись, – кивнул он на свободный столик, направляясь к бару.

Через несколько минут Генри вернулся с пинтой крепкого пива и поставил ее передо мной.

– Вот, пей, – сказал он, явно не собираясь оставаться со мной. – Тебе станет лучше. Я заплачу, когда вернусь. В этой суматохе забыл взять бумажник.

– А ты куда?

– Я вернусь по этой же дороге, еще поищу, а потом приеду за тобой на машине. Дай мне ключи.

Я отдала ключи.

– Генри, все будет хорошо. Ты вернешься, и она будет сидеть на пассажирском сиденье, я это чувствую.

Он кивнул.

– Я попросил барменшу, чтобы она поинтересовалась у местных, и скажу владельцам того кафе, мимо которого мы проходили, чтобы они тоже поспрашивали.

Генри ушел. Я приложилась к густому темному пиву. Напиток был очень горьким, но живительным, под его воздействием я почувствовала, что мои мышцы расслабились. Пока Генри не было, любезная барменша успела налить мне еще две пинты. Он был один.

– Поехали, – буркнул он.

В машине его молчание стало настолько гнетущим, что я даже не решалась смотреть ему в лицо.

– Я все же думаю, что она объявится, – решилась сказать я без особой уверенности. – Однажды старый кот Фионы пропадал где-то целую неделю.

Генри ничего не ответил, продолжая смотреть строго перед собой, стиснув зубы.

– Я знаю, ты расстроен, но не злись, пожалуйста, на Дила, ладно? Он сейчас в трудном положении. Несмотря на всю эту внешнюю браваду, на самом деле он невероятно ранимый. Ему гордость не позволяет признаться, что он просрал все сроки, и это выглядит так, как будто…

Неожиданно Генри с силой ударил ладонью по рулю.

– Да что за херня! – заорал он.

– Что? – спросила я, содрогаясь от шока.

– Какие сроки? Чушь собачья. Ему пора повзрослеть.

– Я не совсем…

– Ой, просто заткнись на хер, будь добра.

– Не говори со мной в таком тоне, – выдавила я сквозь подкативший к горлу ком.

Некоторое время мы молчали, затем Генри сказал:

– В этом году я похоронил свою сестру, Джони.

Я открыто посмотрела на него впервые с тех пор, как мы сели в машину. Костяшки его пальцев, сжимавших руль, побелели, в прекрасных зеленых глазах стояли слезы.

– Я понимаю, Генри. Я все понимаю.

– А Долли, – начал было он и осекся, а прочистив горло продолжил: – Она у нас с тех пор, как я еще учился в школе.

Наконец я набралась смелости и положила руку ему на колено.



В течение следующих нескольких дней Дил все больше и больше отстранялся от нас. Я не видела, чтобы он когда-нибудь ел. Особенно тяжело было по вечерам. Ему была ненавистна мысль о том, что Долли снова окажется одна в полной темноте, потерянная и испуганная, блуждающая по зарослям золотарника. Когда мы с Генри вернулись в пустой машине, Дил поджидал нас у входной двери с потухшим окурком в руке. Мы не смогли остановить его, когда он рванул через сад к заливу, отказавшись прекратить поиски. С тех пор каждое утро он надолго пропадал из дома, исследуя каждую тропинку по всему побережью Корнуолла в поисках Долли. Возвращался в послеобеденные часы, взъерошенный, обветренный и молчаливый, но как только солнце начинало клониться к закату, он снова уходил. Что касается меня, то я изо всех сил цеплялась за малейшую надежду когда-нибудь снова увидеть бедняжку Долли, но эти надежды одна за другой утекали, как вода в канализацию. Между Дилом и Генри искрило напряжение, а я безнадежно застряла где-то между ними. Я пыталась сохранить видимость счастья, которым мы наслаждались все лето, предлагала устроить пикник и отправиться к морю купаться, но все безрезультатно. В конце концов я полностью погрузилась в домашние дела: убирала ванные комнаты, стирала белье, взвалила на себя единоличную ответственность за приготовление пищи. Дом, который казался безопасным убежищем, затерянным и прекрасным пристанищем вдали от грозной реальности, казалось, утратил свое волшебное очарование. Я больше не могла отгонять мысли о неизбежном отъезде в город.

Однажды я заснула за чтением, а проснувшись, обнаружила, что уже начало смеркаться. Окно было широко открыто. Не помню, чтобы мы закрывали его хоть раз с тех пор, как приехали сюда несколько недель назад, но теперь я впервые почувствовала, что снаружи тянет холодом – преждевременный намек на приближающуюся осень. Я натянула шерстяной рыбацкий джемпер Генри и вышла на лестничную площадку. Из ванной доносились голоса. Приблизившись, я распознала голос Генри, принявшего мягкий, успокаивающий тон, который я слышала от него только в общении с Кларой и Джемом. Остановившись у двери, я прислушалась.

– Не волнуйся. Просто постарайся помолчать минутку, хорошо? Я ничего не расскажу Джони.

– Чего не расскажешь? – спросила я, открыв дверь.

Дил сидел в ванне, на его сгорбленной спине просматривался каждый позвонок, он что-то бессвязно бормотал. Генри примостился на краю ванны, поливая плечи Дила горячей водой из кувшина.

– Что ты мне не расскажешь? – повторила я, подходя к ванне, чтобы заглянуть Дилу в глаза.

– Ничего, – сказал Генри, вставая и мягко пытаясь увести меня. – С ним все в порядке, просто он слишком долго пробыл в море.

– Где? – настаивала я, отводя от себя руки Генри. – Дил, что случилось?

– Я позже расскажу тебе, – прошептал Генри, преграждая мне путь.

– Что произошло? Ты ходил купаться?

– Да, просто поплавал, – тихо отозвался Дил.

Генри пристально смотрел на меня, черты лица его странным образом исказились эмоциями, которых я не могла понять.

– Генри? – обратилась я.

Он молчал. И я ушла.

Все дальше и дальше от дома, в глубь сада, до самого ручья. Я ступила в воду, она была такой холодной, что обжигала кожу; ледяной до боли, которую почти невозможно было терпеть. Мне пришлось пересилить себя, чтобы не отступить на берег. Ледяной поток несся поверх моих лодыжек, боль вытесняла мысли и чувства, пока не наступило онемение.

Я уже лежала на берегу в полной темноте среди кустов спиреи, когда меня нашел Генри. Он прилег рядом со стаканом виски в руке.

– А вот и Орион, – сказал он, указывая бокалом на небо.

Некоторое время мы лежали неподвижно, окруженные травой.

– Как он?

– Спит.

Ручей продолжал свое мелодичное журчание по камням. Запах виски, исходящий от Генри, привлек меня, я села, взяла у него стакан и осушила его одним глотком.

– Итак, что случилось?

– Он просто идиот. Пробыл в воде слишком долго и чуть не заполучил переохлаждение. С ним все будет в порядке.

– Ладно. – Я поджала ноги и натянула джемпер Генри на колени.

– Не делай так, ты его растянешь, – сказал Генри.

– Мне холодно.

– Тогда надо было надеть плащ.

– О чем Дил не хотел, чтобы ты мне рассказывал?

– Что?

– Ты сам сказал: «Не волнуйся, я не расскажу Джони».

– Да ничего такого. Просто не хотел, чтобы ты волновалась. Засмущался.

– Дил никогда меня не смущается.

– Ну и прекрасно, – отрезал Генри. – Раз ты знаешь его лучше, чем кто-либо другой, так пойди, разбуди и спроси сама.

– Почему ты себя так ведешь?

– Это ты ведешь себя так, словно являешься для него высшим авторитетом. Он делает то же самое по отношению к тебе. Это чертовски раздражает.

Генри перешел на северолондонский акцент Дила, более вальяжный, чем у него самого:

– Что ты должен понимать о Джони – это то, что она… О да, типичная Джони… Ну, Джони никогда бы тебе в этом не призналась, но…

– Прекрати.

– Извини, но это сводит с ума. Ты хоть представляешь, как трудно любить того, при ком постоянно находится гид?

Я рассмеялась.

– Дил, конечно, много значит для меня, но никакой он не дурацкий гид. Он хорошо знает меня – да, наверное, лучше, чем ты, ведь мы дружим всю нашу жизнь. Но это не значит, что мы…

– Мы?! – взвился Генри. – «Мы» – это ты с кем-то другим. Вот о чем я говорю. Вы ходите, как тени друг друга. Ты, блядь, совсем запуталась или что?

Я откашлялась. Шум моря сливался со свистом ветра. В лунном свете старая ива казалась призрачной и безучастной.

– Я только хотела сказать, что мы, а это ты и я, Генри, мы не должны позволить кому-либо мешать нашим отношениям.

Генри издал что-то между смехом и вздохом.

– Думаю, завтра нам следует вернуться в Лондон, – сказал он.

– Да, – согласилась я. – Думаю, следует.



Лохлан был в Альбионе, когда мы тронулись в путь – Генри рядом со мной спереди, а Дил лежал на своем рюкзаке на заднем сиденье. Когда мы выехали на автостраду, пошел мелкий дождь. Генри запустил один из компакт-дисков, которые я уложила в бардачок, – это были Arctic Monkeys, их сменил сборник «Вот что я называю музыкой», и наконец мы остановились на Леонарде Коэне, который и сопроводил нас в город.

– Скоро увидимся, – сказала я Дилу, остановившись напротив его дома.

– Да. Генри, спасибо тебе. За все.

– Пока, – сухо кивнул Генри.

Я не вышла обнять его, но проследила, как он поднялся по ступенькам крыльца к входной двери, открыл ключом замок и вошел, не оглянувшись.

– Я еду к тебе или?.. – спросила я Генри, не глядя на него.

– Если хочешь, – ответил он.

Это была долгая поездка.

Когда я открыла окна в затхлой квартире в Олбани, небо уже расчистилось и снова выглянуло солнце, его лучи цвета сепии пролились на пыльный ковер.

В ту ночь, когда мы легли в постель, Генри начал целовать меня. Сначала я была шокирована – ведь мы почти не разговаривали весь день. Потом я стала отвечать, надеясь, что поцелуи откроют мне что-то важное. Страстная настойчивость, с которой он действовал, подсказывала мне, что он тоже ищет что-то. Что именно, я не знала, но, подозреваю, мы оба остались ни с чем.

15

Однажды вечером, когда нам было лет по шестнадцать, я сказала родителям, что останусь ночевать у Милы, а Дил своим родителям ничего не сказал. Ему казалось, что, поскольку он мальчик, ему можно отсутствовать хоть всю ночь без лишних объяснений. Никакого особого плана у нас не было, кроме как просто гульнуть, прошляться ночь напролет. Мы оба достигли апофеоза подросткового разочарования, в частности, это выражалось в злоупотреблении такими словами, как «апофеоз». Сидя на диете из «Мальборо лайт», мы готовились к заполнению анкет на портале для поступающих в колледжи, решив, вероятно, что мы уже в состоянии выбрать дело, которому посвятим остаток свей жизни.

Это была рядовая пятница, примерно в середине первого семестра учебы в старшей школе. Эйфоричное лето после экзаменов на аттестат об общем среднем образовании осталось позади. Сложность и процедура этих экзаменов теперь казались нам смехотворными: все эти задания с подчеркиванием правильного ответа и дополнительные тесты выглядели как прогулка в парке по сравнению с тем, к чему мы готовились сейчас. Мы думали, что достигли вершины холма, но обнаружили, что всего лишь вышли на плато перед реальной горой. Мы оба почувствовали, что пришло время оторваться.

Начали мы свой отрыв с самой дешевой бутылки красного вина, какая только нашлась в кафе «У Теодора». Я помню, что Дил явился в берете, в котором выглядел и симпатичным, и нелепым одновременно. В сумке у меня были припасены четыре банки светлого пива, которые я стащила из родительского холодильника. К нашему столику подошел официант по имени Эл, его черные набриолиненные волосы были лихо зачесаны назад.

– Что-нибудь закажете, кроме шираза? – спросил он, одной рукой опершись на стол.

Мы застенчиво заулыбались ему в ответ.

– Извини, Эл, – сказала я. – У нас бюджет ограничен.

– Ну да, ну да. Вино, однако ж, вам по карману.

– Как сам, Эл? – спросил Дил, меняя тему разговора.

– Я? Как я? Ужасно. Кошмарно. Жутко.

– Ой нет, – сказала я, привыкшая к его гипертрофированному пессимизму. – Что такое?

Эл испустил долгий раздраженный стон.

– Моя жена, – начал он, как бы через силу, – хочет дом побольше. Я говорю ей: «Устройся на работу, и мы сможем купить дом побольше».

– И что она?

– Она заявила, что не хочет ездить на метро каждое утро и каждый вечер. Видите ли, люди набиваются туда, как сельди в банку.

– Вполне резонно.

– Она очень избалованная, моя жена. Каждую неделю я покупаю ей красивые вещи: новую сумку, новые туфли. Ты же знаешь, она обожает туфли. Очень избалованная женщина.

– Да, повезло ей.

– Но ей все мало! Она хочет жить в большом дворце. Я говорю ей: «Для этого ты должна найти работу».

– А она разве не может работать здесь, с тобой? – спросил Дил.

Эл скорчил такую оскорбленную гримасу, будто мы только что предложили ему нанять на работу команду неизлечимо больных детей.

– И лицезреть ее здесь целыми днями? Нет, нет, нет. Это вредно для брака.

– Да уж, – посочувствовала я.

– Знаете, жизнь, – сказал Эл, устремив взгляд на какой-то далекий мысленный образ, – не для слабонервных.

– Выпьем за это, – предложил Дил, поднимая свой бокал.

– А где та милая девушка, с которой ты был здесь на днях? – спросил его Эл.

– Мы расстались, – уныло ответил Дил.

Я усмехнулась. Дил бросил свою последнюю пассию, потому что она, по его мнению, была «слишком милая».

– Это очень плохо, – резюмировал Эл. – Я принесу вам что-нибудь поесть за счет заведения.

– О, спасибо, Эл! – воскликнула я. – Ты лучший.

Он проигнорировал мое восклицание и вернулся через несколько минут с парой мисок французского лукового супа.

– У, аппетитно, – оживился Дил. – Спасибо тебе.

Эл удалился, лаконично поиграв пальцами одной руки.

Из кафе мы вышли захмелевшие и сытые, наши губы и зубы окрасились в бордовый цвет терпкого вина.

– Что теперь? – спросила я.

– Написал своему барыге, – сказал Дил, – но он не отвечает. Ты кого-нибудь знаешь?

– Я нет, но Пэдди должен. Сейчас напишу ему.

– Это тот Пэдди, кого мы встретили на параде в честь Прайда?

– Да, тот самый.

Пэдди прислал адрес некоего Джона Джонсона с паролем – нам следовало сказать: «Мы друзья Кэролайн». Минут сорок спустя, заметно нервничая, мы позвонили в дверь квартиры на цокольном этаже, располагавшейся на шикарной улице с величественными четырехэтажными зданиями Викторианской эпохи. Окна домов ограждали кованые решетки, а над входными дверями висели камеры видеонаблюдения. Я сказала Дилу, чтобы он снял свой дурацкий берет.

– Да? – раздалось из домофона, на заднем плане слышалась громкая музыка.

– Привет, – сказала я. – Мы друзья Кэролайн.

– Подождите, – ответил голос.

Прошло несколько минут, и мы подумывали, не позвонить ли еще раз, но в итоге дверь открылась, и на пороге появился мужчина лет пятидесяти, его редеющие волосы были зачесаны в остроконечную челку, а солидный живот обтягивала футболка с надписью Metallica.

– Заходите, заходите, – пригласил он, и мы проследовали за ним по узкому коридору в квадратную комнату.

Мужчина сел за стол и жестом указал нам на низкий футон, стоявший у стены. Футон был застелен выцветшим индийским пледом со следами собачьей шерсти. Мы осторожно примостились на краю футона, прижавшись друг к другу. Напротив маленького столика, уставленного грязными чашками из-под кофе, стоял еще один диван, на котором сидели тощий мужчина и толстый бульдог.

– Так-так, – сонно проронил тощий мужчина.

– Привет, – кивнул ему Дил.

Из пары розово-серебристых динамиков, расставленных по углам, бубнил монотонный хаус. Воздух был спертым и сырым.

– Ну, чего вы хотите? – спросил Джон Джонсон, крутясь на своем офисном стуле.

– Нам восьмушку, пожалуйста, – заказал Дил.

– Травки? – переспросил Джон Джонсон.

– Ага.

Тощий курил нечто, что я поначалу приняла за обычный косяк, но оно пахло не так, как любая другая травка, с которой мне приходилось сталкиваться раньше, – это нечто отдавало уксусом. Тощий вдруг всполошился, словно вспомнил о правилах гостеприимства, и предложил свой «уксус» нам. Мы вежливо отказались. Пес печально смотрел на нас.

Джон Джонсон достал огромный пакет марихуаны, такого я еще не видела в своей жизни, извлек из него щепотку травы и высыпал на цифровые весы, что стояли у него на столе.

– Вот так, три и шесть десятых: чуть больше сделаю вам, – подытожил он.

– О, здорово, – сказала я.

Джон лизнул указательный палец и извлек из дозатора маленький пластиковый пакетик, в который аккуратно пересыпал зелье, затем выжидающе посмотрел на нас. Дил достал двадцатифунтовую банкноту и протянул ему. Джон Джонсон отдал нам травку и вернулся к своему столу, заставленному какими-то подозрительными предметами. Я бросила на Дила вопросительный взгляд: мы можем идти? Дил пожал плечами и развалился на футоне.

– Ничего, если мы попробуем товар? – спросил он.

Джон Джонсон уже над чем-то колдовал за своим столом.

– Будьте как дома, – сказал он, не поднимая головы.

Дил достал сигаретную бумагу, пакетик с табаком, размельчил порцию травы в своем гриндере с портретом Джими Хендрикса и начал сворачивать косяк. Я наблюдала, как в его руках образовывалась изящная Г-образная самокрутка. Действия Дила явно произвели впечатление на тощего мужика, который визгливо рассмеялся и сказал: «Видно, не новичок в этом деле».

Я прижала каблуком своих «мартенсов» носок кроссовки Дила. Пошли отсюда. Но он убрал ногу из зоны моей досягаемости и раскурил косяк. И тут мое внимание привлек странный коллаж возле стола Джона Джонсона, покрывающий стену от пола до потолка: газетные вырезки, фотографии, обрывки рукописных заметок. Это смахивало на работу криминалистов. Первое, что мне бросилось в глаза, – слово «Стоунхендж» и еще конверт, обратная сторона которого была исписана математическими вычислениями, причем красным карандашом.

Дил выпустил длинную струйку дыма мне в лицо.

– Ого, мужики, – он несколько раз кашлянул, – классная дурь.

Дил протянул косяк тощему. Тот наклонился, чтобы взять его, и опрокинул полупустую кружку с черным кофе. Коричневая жидкость пролилась на джинсы Дила.

– Блядь, – выругался Дил, вскакивая.

– Ой, извини, брат, – сказал тощий, посмеиваясь.

– Пятно же останется, – проворчал Дил, стряхивая жидкость со штанины. – Можно воспользоваться туалетом?

– Вторая дверь налево, – кивнул Джон Джонсон.

– Я пойду с тобой, – заявила я, не желая оставаться наедине с мужчинами.

Закрыв дверь туалета, я набросилась на Дила:

– Давай свалим отсюда, ну пожалуйста?!

– Погоди секунду. Наконец-то я нашел винтажные джинсы, которые идеально сидят на мне. Таких больше нет.

– Ты мудак.

Дил открыл кран и стал плескать воду на испачканную штанину.

– Да еб твою мать, – зашипела я, отчаянно желая поскорее покинуть это место. – Сними их на секунду, я сама все сделаю.

Дил выругался, сбросил кроссовки, снял джинсы и швырнул их мне.

– Держи.

– Ты имел в виду – «будьте любезны», – сказала я, подставляя пятно под струю воды.

С помощью какого-то собачьего шампуня следы кофе были удалены, хотя практически вся штанина стала влажной.

– Господи, – процедила я, возвращая джинсы, – неужто ты такой аккуратист, что лучше будешь выглядеть обоссанным? Просто постирал бы их дома, и все.

– Слушай, не мог я так рисковать.

Когда Дил начал одеваться, я вдруг заметила у него на ляжке белые и красные полосы.

– Дилан, это что за херня? – спросила я.

В этот момент раздался громкий стук в дверь, от неожиданности я вскрикнула.

– Хорош, ребята, – раздался голос Джона Джонсона. – Здесь вам не отель.

Я смотрела на Дила, но он не поднимал на меня взгляд, возясь с молнией. Застегнув джинсы, Дил открыл дверь и шмыгнул обратно в комнату. Я беспомощно последовала за ним и уселась на футон.

– Эй, приятель, – обратился Дил к Джону Джонсону. – А у тебя найдется герыч?

Я еще не оправилась от шока, полученного в туалете, и теперь мой мозг изо всех сил пытался переварить новый поворот событий.

Джон Джонсон резко обернулся, устремив на нас свой непроницаемый взгляд. Он буравил нас своими, казалось, совсем не видящими глазами. Я ждала, что сейчас Джонс начнет орать, но он неожиданно расхохотался. За ним, с небольшой задержкой, загоготал тощий. Я в панике посмотрела на Дила.

– Эх, – вздохнул Джон Джонсон, поднимаясь из-за стола. – Парню захотелось немного «хмурого». Хорошо. А у тебя есть еще наличные?

– Дил. – Я наконец-то подала голос, со страхом наблюдая, как Дил снова достает бумажник.

Тощий продолжал содрогаться от своего визгливого смеха.

– Давай показывай, – помахивая бумажником, сказал Дил.

Джон Джонсон выдвинул ящик стола и достал миниатюрный металлический сейф. Подойдя к дивану, он склонился к бульдожке.

– Хорошая девочка, – сказал он и погладил ее морщинистую голову. – Хорошая девочка, – приговаривал он и вдруг обхватил рукой шею собаки.

Я обмерла, решив, что Джон Джонсон собирается придушить ее, но он всего лишь повернул ошейник, на котором оказался кошелечек на застежке. Из кошелька Джон извлек маленький ключ.

– Абракадабра, – произнес он, отпирая сейф. – Высший сорт, из Марокко.

Дил подскочил, чтобы посмотреть на предлагаемый товар, как будто он был знаком с марокканским героином. Я перекинула сумку через плечо и крепко вцепилась в ремень, словно это был ремень безопасности в несущемся на большой скорости автомобиле.

– Сколько? – спросил Дил.

– Сорок, – ответил Джон Джонсон. – За первую покупку со скидкой.

Я чувствовала, что тощий таращится на меня.

– Дил, – позвала я, – пошли.

– Хорошо, – сказал Дил, но не мне.

– Дил, – снова позвала я, на этот раз громче. – Прекрати херней страдать.

– Подруга нервничает, – подал голос тощий.

Я подскочила с футона, и Джон Джонсон окинул меня ледяным взглядом.

– Куда это ты собралась? – спросил он.

– Успокойся, Фил, – вмешался Дил. – Чего тут такого особенного?

– Я хочу уйти. Ты идешь или нет?

Дил рассмеялся.

– Да подожди пару минут.

Я уже направилась к выходу из комнаты, когда раздался звонок в дверь.

– Эй! – прикрикнул на меня Джон Джонсон. – Сядь.

Я замерла на месте.

– Ждите здесь, – сказал он и вышел в коридор.

Мы молча ждали, прислушиваясь.

– Да? – рявкнул Джон Джонсон в микрофон домофона.

Кто-то ответил, и мы услышали, как изменился голос хозяина:

– О, привет, дорогая. Подожди, секунду.

Вскоре он вернулся с девушкой: высокой, темноволосой, всего на несколько лет старше нас с Дилом. Это была Марла Ташен. Мы познакомились летом на рейв-вечеринке.

– Привет, – поздоровалась я.

– Привет! – отозвалась она вполне дружелюбно, но определенно меня она не помнила.

Джон Джонсон лебезил вокруг нее, как подобострастная тетушка.

– Тебе что-нибудь принести, дорогая? Пиво? Комбучу?

– Спасибо, Джонни, все хорошо, – сказала Марла, сбрасывая балетки и направляясь к собаке. – Привет, Моди, девочка, – она крепко поцеловала животное. – Как поживаешь, Ли?

– Хорошо, – ответил тощий.