Эбби Гривз

На краю света

© Бялко А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

2018

Мэри О’Коннор была частью пейзажа станции Илинг Бродвей. Зачастую ее не замечали и не ценили, так же как многие вещи, позабытые у дороги. Но на этом сходство заканчивалось. Мэри отнюдь не была потасканной и неопрятной – скорее, наоборот.

Ее волосы были собраны на затылке в аккуратный пучок, а темные пряди отсвечивали каштановым блеском. Мэри много лет не была в парикмахерской, считая это незаслуженной роскошью, но благодаря хорошей генетике ее волосы все равно были в превосходном состоянии. Той же генетике она была обязана симметричными чертами лица, высокими скулами и четким орлиным носом. Даже без малейших следов косметики ее глаза казались огромными. Ищущими, заметил бы внимательный наблюдатель. Или загнанными.

Каждый вечер Мэри отправлялась сюда прямо с работы, закончив наводить порядок на полках супермаркета в конце улицы. Идти домой переодеваться времени не было – ее смена кончалась в пять тридцать, и надо было спешить на станцию, чтобы не упустить ни минуты людского столпотворения. Она просто застегивала кофту поверх фирменной желтой майки, выданной на работе. Может, это не было модным, но красоту Мэри не могли испортить даже такие преступления против хорошего вкуса.

Едва Мэри вошла на станцию, ее тело само по себе перешло в режим автопилота. Она нашла себе место под бетонным навесом у входа, в нескольких метрах от билетного турникета, слева от киоска, торгующего кофе. Удовлетворившись выбором места, она достала табличку. Она всегда носила ее с собой, сложенную пополам и засунутую в задний карман рюкзака. Складка посередине с годами заметно истрепалась. И не только она, подумала Мэри, сжимая губы от резкого приступа боли под левой лопаткой. На прошлой неделе ей исполнилось сорок. Но эмоциональный груз последних лет заставлял Мэри ощущать себя старше по меньшей мере лет на двадцать.

Она была высокой, почти метр восемьдесят, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы выровнять табличку на уровне глаз среднего человека. Затем она развела ее углы в стороны, являя свое сообщение миру. Когда пальцы начинали цепенеть, она шевелила ими, но всегда делала это достаточно осторожно, чтобы не заслонить ни сантиметра надписи: «ДЖИМ, ВЕРНИСЬ ДОМОЙ». Каждое слово было важным, каждая буква – выбита в ее сердце.

– Джим? – спрашивала она у протискивающихся мимо прохожих, склонивших головы к телефонам или к страницам бесплатной местной газеты. В последние пару лет ей стало казаться, что число людей, отвечающих ей, пугающе возросло. Но на самом деле они говорили в свои наушники, крошечные белые «запятые» микрофончиков, которые были почти невидимы и не имели никаких проводов. Это сбивало с толку. Но все равно – это они смотрели на нее, как будто она была оторвана от реальности.

В удачный день один или, может, даже два человека могли остановиться и спросить про нее или про Джима. Обычно это были какие-нибудь озабоченные доброжелатели, считающие, что она нуждается (или что повредилась в уме), и с ней нужно пообщаться пару минут. Несмотря на ее аккуратный вид, пару раз в месяц люди пытались сунуть ей сколько-нибудь денег. Но как было объяснить им, что если ее и можно назвать бездомной, то лишь в том смысле, что она лишилась человека, который был ее домом? Они всегда уходили раньше, чем Мэри удавалось подыскать нужные слова.

Зимой она покидала свой пост, когда ее руки так коченели, что табличка начинала выпадать из них – после примерно двух часов в тонких шерстяных перчатках. Это всегда вызывало в ней новый приступ вины. Что, если она ушла слишком рано? Что, если Джим пройдет как раз в ту минуту, когда она вставляет ключ в замок своей квартиры? После почти семи лет этой рутины, после шести полных циклов зима-весна-лето-осень, она почти примирилась с этим сосущим ощущением своей безответственности, всегда сопровождавшим ранний уход.

Но сейчас, в начале августа, она могла простоять до десяти вечера. Это даст ей лишний час, судя по серебряным часикам на тонкой цепочке, его драгоценному подарку. Мэри готова была выносить боль в ногах, плече и сердце, потому что ей все равно некуда было идти и не хотелось видеть квартиру, пустую, как мавзолей, удушающую своей тишиной.

Она подождет еще этот час, и даже тогда, она знала, ей будет хотеться остаться возле станции навсегда. Она будет ждать до тех пор, пока у нее не подогнутся колени. Она не двинется с места, не переступит, не бросит. Она не сдастся. Она будет ждать, ждать – и потом подождет еще немного. В конце концов, не это ли она обещала Джиму?

На краю света или в Илинге. Всегда.

– 1 –

2018

Десять. Мэри повертела головой из стороны в сторону. В шее что-то щелкнуло, а потом как будто слегка зашуршало, как листья под ногами. Те, кто говорят, что стоять полезно для здоровья, явно не проводят на ногах двенадцать и более часов в день. Сложив табличку, Мэри засунула ее обратно в рюкзак и оглядела станцию в последний раз. Хотя она уже успела привыкнуть к разочарованию, вид перрона, где не было того единственного, желанного лица, причинял боль.

Поскольку был вторник, у Мэри не было времени зайти домой до ее ночной, с одиннадцати вечера до трех утра, смены в «НайтЛайне», местном кризисном кол-центре. Она работала в ту же смену еще и по четвергам, и работала бы больше, если бы Тед, начальник и старший наблюдатель, решительно не отказал ей из опасений, что она перенапряжется до истощения. Она и в самом деле была настолько измученной – и физически, и эмоционально, – что уже забыла, как бывает по-другому. Она надеялась, что пятнадцатиминутная прогулка от станции до начальной школы Святой Катарины, где располагался благотворительный кол-центр, взбодрит ее настолько, что сил хватит на ночное дежурство на телефоне.

Когда Мэри только начала работать в «НайтЛайне» – спустя три месяца после всего, что случилось с Джимом, ей, даже несмотря на то что она уже начала нести вахту на станции, все время казалось, что этого недостаточно. Потеря оставила в ее жизни такую пустоту, что этот разверзшийся кратер поглотил ее целиком. И даже притом что все это невозможно было заполнить, Мэри понимала, что она должна хотя бы пытаться делать что-то, чтобы удержаться за оставшиеся обрывки будущего.

И поэтому, когда объявление о поиске новых волонтеров появилось на местной доске объявлений в самые первые дни ее работы в «СуперШопе», Мэри инстинктивно оторвала листочек и засунула в карман штанов. Первые пару дней он там и оставался. Всякий раз, когда она думала написать туда и навести справки, перед ней, не давая нажать на кнопку «Отправить», как марионетка, выскакивала одна из маминых любимых фраз: Ты не можешь никому помочь, пока не поможешь себе.

В этом афоризме, как и во всех других, была своя логика, но если бы помощь другим предлагали только те, кто не нуждается в ней, благотворительных организаций наверняка бы не существовало? Кроме того, Мэри отвечала большинству требований для волонтеров – она была обязательной, надежной, хорошим слушателем. Она не до конца была уверена в своей способности «оставаться уверенной в кризисной ситуации», но сказала себе, что «НайтЛайн» ничуть не хуже других возможностей этому научиться.

Она никогда не получала столько информации в таком интенсивном режиме, как во время своих первых тренингов. Тед начал с выделения наиболее важных страниц в толстом учебнике, но скоро оставил это; возможно, он понял, что Мэри достаточно сознательна, чтобы самостоятельно выучить его от корки до корки. Столько чтения, но из всего этого Мэри в итоге приняла к сердцу единственную фразу, выделенную наверху страниц в качестве девиза всей организации, – «Место для разговора».

Она опять подумала о Джиме, что не было ново само по себе, но ее мысли получили новое направление. Она провела столько времени, перебирая все их разговоры, какие только могла вспомнить. Но теперь она осознала, что, даже если вспомнить все до последней буквы, эти цепочки слов все равно не смогут передать всей истории. И Мэри пообещала себе, что будет предоставлять своим ночным собеседникам так много пространства, как только сможет.

Хотя ее самооценка за последние годы практически рухнула, она знала, что была хорошим волонтером. И, несмотря на свою тяжелую роль, начала понимать, что в эти дни в «НайтЛайне» чувствовала себя лучше, чем где угодно еще. Тут было ощущение собственной пользы, поддерживающее после всех перепадов дневной вахты. Тут была поддержка школьных стен. И тут была компания других волонтеров, к которым она по-настоящему привязалась.

Из всех них дольше других она знала Теда, хотя он, строго говоря, не был волонтером. С тех пор, как два года назад умерла его жена, он решил не отвечать на телефонные звонки, пока сам находится в горе. И работал только в режиме «управления» – составлял расписание, координировал, занимался скучной рутиной. Оба они были как корабли в ночи, проходящие друг мимо друга, пока в прошлом году, когда его младший сын уехал в университет, он не признался Мэри, что чувствует себя довольно одиноко.

Нас таких двое, подумала Мэри, прежде чем раскрыться настолько, чтобы спросить, не хочет ли он иногда сходить на прогулку. И теперь прогулка воскресным утром вошла для них обоих в привычку. Несколько недель назад они вместе дошли до Кью, чтобы «отметить» его пятидесятилетие – если так можно назвать два кекса, съеденных в кафе.

– Добрый вечер, – поздоровалась Мэри, входя в класс.

Тед стоял к ней спиной. На нем была обычная майка поло и шорты цвета хаки. Он стоял под лампой, и его бритая голова сама светилась, как лампочка. Мэри увидела, что он наполняет заварочную чайную колбу. Та, однако, сопротивлялась. Барабан из нержавеющей стали покачивался на краешке стола.

– Мэри!

Обрадовавшись ее приходу, Тед ослабил руку, державшую колбу, и та со звоном упала на пол. Оба вздрогнули.

– Эта штука просто кошмар какой-то, – сказал Тед. Барабан закатился под стол. Мэри всегда удивлялась, насколько нейтрально звучал его голос для ее ирландского слуха. Ни тени акцента, хотя у него были все признаки простого парня, состарившегося в Ист-Энде.

– Хорошо съездил? – спросила Мэри.

Тед кивнул, и Мэри заметила его загар. Он всегда был достаточно загорелым – одно из следствий работы садовником, – но теперь, после двух с половиной недель, проведенных в гостях у своих старых родителей в Дорсете, он стал просто бронзовым. И от этого помолодел лет на десять.

– Спасибо, да. Хотя так тяжело видеть, как они стареют.

Мэри старалась не думать о своей собственной маме, сильно сдавшей в последнее время. Ее распухшие щиколотки как теннисные мячи нависали над домашними тапками. Примерная дочь, напомнила она себе, проводила бы вечера, стараясь помочь ей, а не торчала бы где-то на станции в тысяче километров. Но она задвинула эту мысль подальше.

– Я пойду, – прорвался сквозь ее размышления голос Теда. Похоже, она промолчала дольше, чем ей казалось, потому что, сфокусировавшись на комнате, она увидела, что Тед колеблется, не обнять ли ее на прощание. Вместо этого Мэри изобразила ему самую убедительную улыбку.

Когда он ушел, она села, наматывая на указательный палец телефонный шнур и ожидая прихода двух остальных дежурных волонтеров.

Вскоре она увидела в окно, как Кит и Олив переходят дорогу. Кит – двадцати с чем-то лет, с неисчерпаемой энергией школьника – рассказывал какой-то анекдот. Его светлые волосы падали на глаза, и Мэри могла представить, что Олив – хиропрактик на пенсии – с трудом удерживалась, чтобы не предложить ему резинку для хвостика. Кит был воплощением хорошенького лидера мальчишеской музыкальной группы, но с легким налетом неряшливости, отчего он всегда выглядел так, будто только что вернулся с какого-то фестиваля. Только подумать, что днем он работал в инвестиционном банке.

– Мне это кажется слегка натянутым… – проговорила Олив, войдя в комнату.

Обернувшись, она помахала Мэри рукой и направилась к учительскому креслу на колесиках. Расстегнув липучки своих сандалий, она вытащила из них ноги. Олив была старой знакомой Теда и работала в «НайтЛайне» с самого его основания. Это отчасти объясняло, почему она считала это место своей вотчиной.

– Как дела, амиго?[1]

Последнее, что слышали все волонтеры, – Кит скачал себе приложение по изучению испанского. Теперь, похоже, этому не будет конца.

В наступившей тишине Мэри осознала, что он обращается к ней.

– Это я?

– Что новенького? – подтвердил Кит.

– Да есть кое-что. – Точнее было бы сказать ничего. Но как объяснить Киту, что ее жизнь никогда не отклоняется от привычного курса – смена в супермаркете, вахта на станции и два вечера в неделю здесь, в «НайтЛайне»? Она могла только представлять себе его образ жизни в Сити, наполненный тяжелой работой и множеством развлечений. И последнее, в чем она нуждалась, – это жалость.

– Летний отдых на горизонте?

Прежде чем Мэри успела пройти через муки ответа, телефон возле Олив звякнул.

– По местам! – рявкнула Олив на Кита. – Начинаем.

Скоро они начали по очереди отвечать на звонки, и комната погрузилась в молчание. Первый вызов Мэри оказался долгим, часа на два. Это был молодой человек, от которого ушла жена, забрав годовалых близнецов. Всегда нелегко выслушивать кого-то, кто не знает, ради чего ему имеет смысл просыпаться по утрам, и Мэри, без сомнения, могла разделить эти чувства лучше многих других. Конечно, она не говорила об этом. Волонтеры сохраняют анонимность и не должны давать даже намека на свою личную жизнь. Она обнаружила, что становиться пустым местом бывает утешительно. Для нее это стало более естественно, хотя она и понимала, что это нездорово.

Повесив трубку, Мэри сделала перерыв на пару минут. Съела шоколадку, оставленную ей Тедом, и налила новую чашку чая. Позже, оглядываясь назад, она думала, как самые экстраординарные события, кажется, всегда случаются в самые обыкновенные моменты. Но в данный момент она, проглотив остатки шоколадки, снова подняла трубку.

– Добрый вечер, вы позвонили в «НайтЛайн». Прежде чем начать разговор, я дол…

– Алло? – мужской голос на другом конце линии звучал сдавленно и хрипло, как будто микрофон закрывали рукой.

– Алло, добрый вечер, это «НайтЛайн». Сначала я должна задать вам несколько вопросов…

– Я хотел сказать, что соскучился.

Мэри не поверила своим ушам. А ведь она провела здесь достаточно времени и думала, что слышала все.

– Ты еще тут? – спросил голос. Звук был приглушенным, слова звучали нечетко и смазанно.

– Да, да… – Мэри положила свободную руку на стол и увидела, что она дрожит, несмотря на напряженные мышцы. На секунду она попыталась сосредоточиться на текущем моменте. Но это было бесполезно; она уже уносилась по спирали времени назад, туда, где они только встретились. Ведь это же невозможно, правда?

– Ты слышала, что я сказал? – Слова словно бы падали одно за другим, без сомнения, в результате опустошения полбутылки, если не больше, виски. Ее пульс бился и гремел.

– Да. Слышала, спасибо. Ты… ээ… соскучился. – На последних словах она запнулась. То, что сначала пробежало по ее спине тонкой струйкой надежды, теперь захватило каждую клеточку тела.

– Я соскучился по тебе.

Мэри быстро взглянула через левое плечо, чтобы убедиться, что ни Кит, ни Олив не подслушивают. Она ощущала себя одновременно и защищающей добычу тигрицей, и той самой беззащитной жертвой, находящейся в нескольких сантиметрах от ее челюстей.

– Это был мой худший день за многие годы. Я так одинок, никто, никто не будет слушать меня. Так трудно найти силы, чтобы продолжать, когда не к кому обратиться. Кроме тебя. Ты всегда была здесь, со мной. Ты никогда не отступалась. Ты мое надежное…

На линии раздался треск. Мэри пропустила последнее слово, но сама произнесла те буквы, которые, как она знала, были там.

Место.

Прижав руку ко лбу, она обнаружила, что он был липким и теплым, как бывает, когда заболеваешь. Новый треск призвал ее лихорадочный разум к действию.

– Где ты? – сумела спросить Мэри. Даже если ей не удастся узнать место, координаты или хоть что-то прослеживаемое, сойдет даже и одно слово. Одно слово, ей больше не надо. Ладно. Потому что, если он все же позвонил, спустя столько времени, на это должна быть причина. Потому что, господи, а что, если он в опасности, или болен, или…

– Я не могу тебе сказать. Не теперь. Я хочу, чтобы ты услышала меня, Мэри.

У нее захватило дыхание.

– Ты знаешь мое имя, – прошептала она, больше даже себе, чем кому-то еще.

– Что? – На другом конце линии снова раздался шорох, искажающий и прерывающий голос звуками невыключенного радио.

– Алло? Ты тут? Алло? – Мэри повысила голос, прорываясь сквозь ненадежную связь, пробивая помехи всей силой своего отчаяния. – Алло? – Ее снова охватило ужасное чувство, что она сказала что-то не то. Она больше не может потерять его. – Алло?

Но прежде чем она смогла сказать еще хоть что-то, связь прервалась.

Спотыкаясь, Мэри поплелась к двери. Она с трудом смотрела перед собой и шла не глядя, перебирая в голове все возможные наихудшие сценарии. Почему? Почему именно сейчас? Она прижалась пылающим лбом к стеклянной панели, ручка больно воткнулась в мягкую плоть живота. Что все это значило?

Она уставилась в зрачки собственного отражения, как будто там могла быть какая-то подсказка.

Но все, что она видела, был только Джим, в ту первую ночь, когда они были вместе: голос – шорох гравия, и лицо – дом.

– 2 –

2005

Мэри могла вспомнить во всех подробностях, где стояла в тот момент, когда впервые увидела Джеймса. Не потому, что это была судьба, укол стрелы Купидона или тому подобная чушь, на которую у нее не было ни времени, ни охоты. Нет, она помнила это потому, что это было то самое время и место, где она за секунду до того опрокинула на свою лучшую белую блузку полкастрюли кок-о-ван[2].

Худшего момента быть не могло. До момента приезда жениха с невестой оставалось не более получаса, и они заплатили за этот ужин более чем достаточно для того, чтобы главная официантка не была одета в главное блюдо. Ко всему прочему, соус был обжигающим. Обслуживать июльскую свадьбу в полной парадной форме было несладко даже и без того, чтобы добавлять в уравнение болезненный ожог.

Мэри оттянула хлопковую ткань от груди, чтобы охладить кожу, и поняла, что теперь примерно половина ее груди торчит наружу – на ней был один из этих абсурдно тоненьких лифчиков-балконетов, который ее заставила купить Мойра. Она огляделась, не видит ли ее кто-нибудь.

– Эй, вы там в порядке? – спросил мужчина, стоявший в дверях.

А это еще кто? Точно не один из кейтеров. Мэри бы удавилась, если бы кто-то из них выглядел словно модель на отдыхе. Один из свадебных гостей? Нет – было слишком рано, да к тому же он не был парадно одет, на нем были простые брюки и рубашка из тех, которые нарочно шьют без воротников. Кто бы подумал, что подиум мужской моды простирается до самого отеля «Стормонт» в Белфасте? Уж точно не Мэри.

Один из помидорчиков черри, сорвавшись со своего временного пристанища на ее левой груди, с хлюпаньем шлепнулся на ковер.

Подавив смешок, мужчина высунул язык из уголка рта. На его лице была щетина, которую, как слышала Мэри в разговорах девочек на ресепшен, шепотом называли «дизайнерской», когда в отеле проходили холостяцкие вечеринки. Сама она никогда не видела такого – до этого момента.

– Чем я могу вам помочь? – спросила она. Да, ей было неловко, но ее возмущение подстегивалось страшным любопытством – что за незнакомец приближался к ней? Он ни на секунду не отводил от нее глаз.

– Мне?

– Да, вам. Кто еще наблюдает за происходящим, не говоря ни слова?

Он снова улыбнулся, на этот раз шире, с уверенностью, предполагающей, что ему и раньше приходилось видеть женщин в промокшей насквозь одежде.

– Я не имела в виду, чтобы вы помогли мне. – Мэри вдруг осознала, что переступила черту. В конце концов, кто она такая, чтобы просить гостей помочь ей убраться? – Я сама виновата.

– Ну, я просто рано пришел.

Еще и англичанин. Мэри подумала, не из тех ли он, кто будет писать жалобы управляющему, или же это было просто случайное замечание, какое сделал бы Да.

– На свадьбу? – кивнула Мэри головой в сторону плана рассадки, установленному на пюпитре в углу подсобки.

– Хорошо бы! Нет, я здесь на конференции. Хирургов-отоларингологов.

Серьезно? Он казался чуть старше самой Мэри, которая в свои двадцать семь была уверена, что ее жизненный опыт позволяет достаточно точно определять возраст людей. Ему могло быть за тридцать, и то с натяжкой. Но это объясняло бы уверенность. Ну и еще этот понимающий взгляд, морщинки в уголках глаз. Он все еще смотрел на нее жадным взглядом. Практически пожирал глазами.

– Боюсь, я ничего не знаю об этой… – Мэри запнулась. – Вы можете… э… справиться на ресепшен.

– Но мне нравится здешний вид.

Что он сейчас сказал? Мэри надеялась, что ей не послышалось. Только этого не хватало в довершение к туману того морока, что нашел на нее.

Человек сделал еще пару шагов и остановился возле блюда с куриными ножками, в паре метров от Мэри. Ей давно не приходилось смотреть в глаза мужчины; большинство мужчин в Белфасте приходилось ей примерно по плечо. Она прикинула, что этот англичанин выше нее сантиметров на десять – прекрасный рост, чтобы застегивать ему верхнюю пуговицу, если бы она у него была.

– Вы уверены, что вам не нужна помощь?

Мэри позволила себе на пару секунд посмотреть ему прямо в глаза – озера густого, теплого орехового цвета, как будто облизываешь измазанный шоколадом нож. В их выражении было нечто игривое. Над левой бровью под волосами скрывался шрам. Ей было страшно интересно, как он его получил.

Ее руки под варежками для горячего задрожали.

– Нет, я в полном порядке. Но все равно спасибо за беспокойство.

– Джеймс. Меня зовут Джеймс.

– Да, конечно, спасибо, Джеймс.

– Ну, тогда я пойду.

Ради всего святого, вот зачем он это сказал? Мэри не хотелось, чтобы он исчез, и она бы его больше не увидела. Это было просто невозможно. Но какие у нее были варианты? Ей надо было сменить рубашку и подготовить прием.

Он сделал пару шагов. Но вместо того, чтобы уйти, схватил куриную ножку и вгрызся в нее с жадностью собаки, неделю проблуждавшей в лесах.

– Потрясающе.

Мэри была так потрясена, что не шелохнулась, даже когда он направился к выходу. Она была настолько ошарашена, что, когда он, уже выйдя в коридор, обернулся и, сунув голову в дверной проем, спросил, как ее зовут, она ему ответила.

Свадьба прошла для Мэри как в тумане. Она отработала уже на таком количестве свадеб, что это не было ей в новинку. Но этот день был особенным: всякий раз, как она видела гостя с копной темных кудрей, у нее внутри все сжималось в надежде, что это окажется Джеймс; всякий раз, когда она поправляла на себе сменную рубашку, чтобы она не стягивала грудь, она не могла избавиться от обжигающего ощущения его взгляда.

Когда прием был окончен, она осталась, чтобы убраться. За это платили вдвое больше, а каждая копейка была в семье совсем не лишней, хоть мама всегда и причитала над деньгами Мэри. Мама хотела, чтобы она оставляла себе достаточно, чтобы «жить своей жизнью». Первые несколько лет это означало выпить пару бокалов водки с колой, когда Мэри ходила куда-нибудь с девочками с работы.

Но после окончания школы эти вечера случались все реже, и в конце концов из всей компании остались только Мэри и ее лучшая подруга Мойра. Все поразъехались по университетам или начали учиться на курсах бухгалтеров, косметологов или сварки, как Кьяра Кэмпбелл. В расставании со старой компанией был один плюс; было труднее сказать, как быстро все остальные изменили свою жизнь.

Мэри собирала оставшиеся приборы, стараясь не думать о том, как обстоятельства заманили ее в ловушку работы, которую она считала лишь временной. Она провела в «Стормонте» уже одиннадцать лет, с тех пор как в шестнадцать окончила школу. Это легко, если ты знаешь, что скоро уйдешь; и гораздо труднее, если не понимаешь, что можно сделать. В свободное время она делала карты из лоскутков, но это было хобби, не больше. Мама вставила одну из них – карту Белфаста, самую лучшую – в рамку и повесила в коридоре, – но все равно она годилась лишь на то, чтобы напоминать Мэри о ее незадавшейся карьере художника. Жизнь с родителями тоже не способствовала развитию ее таланта: привычный комфорт никогда не вызывает желания расправить крылья.

Она начала собирать стаканы. Один казался треснутым, и она остановилась, подняв его к свету, чтобы рассмотреть, так ли это. В его отражении Мэри видела, что выглядит ненамного старше, чем была, когда только начала здесь работать. Это все из-за больших глаз, решила она. Она всегда знала, что красива в общепринятом смысле, но признавала это только про себя. И даже это было далеко от скромных воззрений, в которых ее воспитывали. Как говорила мама – красота не доведет до добра.

– Мэри?

Ее глаза метнулись к дверям.

– Хорошая свадьба?

– Не моя же.

– Да, я догадался. – Он выглядел еще лучше, чем ей запомнилось. Он расстегнул пуговицу на своей дурацкой рубашке и закатал рукава, так что Мэри могла любоваться его запястьями. – А как теперь насчет помощи?

Ну что ж, второй раунд.

– Давайте, – сказала Мэри, когда ее сердце наконец вернулось на место из глотки. – Можете начать со скатертей. Их надо собирать в корзину для прачечной.

Джеймс подчинился указанию, и Мэри пришлось заставить себя не смотреть на него, упиваясь самим фактом того, что он вернулся. Ей надо было знать – зачем, но как об этом спросить, без того чтобы не показаться ни отчаявшейся, ни слишком радостной? Она решила поступить решительно. В конце концов, он англичанин; с большой вероятностью она никогда больше его не увидит.

– Так что же снова привело вас сюда? Вряд ли любовь к уборке.

– Вы.

– Простите?

– Вы меня слышали. – На сей раз Джеймс взглянул на нее. Снова эта улыбка. Она даже не представляла, что можно так легко и дружески чувствовать себя с незнакомцем, что можно ощущать себя настолько уютно. – Вы, – продолжал он. – В вас есть что-то… загадочное. Тихая, но резкая. Да, наверное, дело именно в этом. Ну, и красавица, это тоже способствует, но дело не в этом. Мне захотелось понять вас. Я соскучился за эти несколько часов.

Мэри понятия не имела, что отвечать. Разве англичане не славятся своей молчаливостью? Или же это все чушь, из тех, что показывают в кино? В любом случае Мэри не знала никого настолько прямолинейного в мыслях и комплиментах. Ей надо было бы поблагодарить, но это было бы уж очень по-деловому. Лучше ничего не предпринимать, чтобы не разрушить атмосферу момента.

Джеймс занялся скатертями.

– Не хотите выпить? – она взяла два чистых бокала и наполовину полную бутылку вина.

– Я уж думал, вы никогда не предложите.

Джеймс сел рядом с Мэри, касаясь ее коленом. Приподнимая бокал, он сказал:

– Ну, за свадьбы, конференции и неожиданные… знакомства.

Мэри покраснела. Она была не из тех, кто опережает события. Кроме того, она уже очень давно ни с кем вот так не общалась. Последним был Дин, но они расстались уже больше трех лет назад. Мойра считала, что она начала зарастать в их отношениях паутиной. И Мэри трудно было с ней не соглашаться.

– Откуда вы? – спросила она, пытаясь сменить тему прежде, чем ее мысли отразились бы у нее на лице.

– Илинг. Западный Лондон. Вы бывали в Лондоне?

Мэри покачала головой. Она однажды была со школьной экскурсией в Кале, но на этом ее путешествия за пределы Северной Ирландии исчерпывались.

– Он прекрасен – ну, по крайней мере, для туристов. Для жизни слишком уж сумасшедший. И очень дорогой. Но я там вырос и теперь без него не могу.

Это было Мэри понятно. Джеймс поболтал немного о достопримечательностях в округе, спрашивая, много ли она путешествует и что ей нравится? Это был разговор, который, как чувствовала Мэри, можно было поддерживать бесконечно, особенно с заинтересованным собеседником, но она отчего-то ощущала странное нетерпение.

– Вы живете один? – Пусть это выглядит предосудительно, но она хотела убедиться, что не наступает никому на пятки. Она никак не могла проверить его честность, оставалось полагаться лишь на внутренние инстинкты, а прямо сейчас ее желудок скручивало с такой силой, что она боялась, что это можно услышать.

– Завзятый холостяк. – Джеймс прижал руку к сердцу. – Я однолюб, но только с той единственной женщиной; а в отсутствии той единственной женщины я…

– Одинок, – закончила фразу Мэри. Прелестно. – Я имела в виду – вы сейчас, здесь – один?

Джеймс поднял брови, и Мэри потребовалось волевое усилие, чтобы не растерять всю свою уверенность. Такая прямота была совсем не свойственна ей, но каким-то образом она чувствовала, что это ей идет. Когда еще ей представится такая возможность? Уже в понедельник этот человек вернется на свою работу на другой стороне Ирландского моря.

– Да. Именно так.

Мэри поняла, что ей придется сделать первый шаг.

– Может быть, нам стоит пойти проверить.

На ресепшен дежурил ночной портье. Тихий шорох вращающихся дверей прерывался его периодическими всхрапами. Пока они ждали лифта, Джеймс положил ладонь на поясницу Мэри. Когда дверцы раскрылись, он слегка нажал, направляя ее внутрь. Они встали так, что ее спина была прижата к его груди. Их отражения слегка искажались в металлической панели.

Лифт поднимался медленно, и Мэри подумала, не начнет ли он целовать ее прямо здесь, как это случилось бы в кино или в одной из этих заметок в «Космополитене», где женщины готовы заплатить полтинник за то, чтобы признаться во всевозможных сексуальных извращениях. Но нет. Мэри никогда не думала, что сдержанность может так раздражать.

Он жил на пятом этаже, известном как «навороченный», с большими номерами и парадным сьютом в конце. Его часто бронируют на медовый месяц, подумала она с содроганием предвкушения. Когда они почти подошли к номеру, Джеймс убрал руку и вынул из переднего кармана карточку от номера. Дверь открылась с первой попытки, и он шагнул в темноту, не дожидаясь, пока включится свет.

Мэри последовала за ним, закрыв дверь толчком бедра. Она прошла дальше в комнату, но губы Джеймса уже коснулись ее шеи. Продолжая целовать, он провел руками по поясу ее юбки, высвобождая рубашку и стягивая ее через голову одним движением. Он расстегнул застежку лифчика, и она опустила руки, ожидая, чтобы он упал с нее. Мэри подумала, что, наверное, она должна как-то снять колготки, а тело Джеймса уже было плотно прижато к ней, но прежде, чем она успела разобраться со всей этой логистикой, он просто наклонился и стянул их с нее, и она смогла отбросить ногой две упавших на щиколотки нейлоновые лужицы. Он подхватил ее и понес к кровати.

Мэри смотрела, как Джеймс раздевался. Он не глядел на нее, отчего, надо полагать, все становилось проще. Ей не приходилось следить за своим выражением лица или воображать, что она любуется призовыми экспонатами сельскохозяйственной выставки. Хотя это не значило, что она ничего не заметила – то, в какой он был форме, как волосы у него на груди начинались на выступах ключиц, две линии, формирующие букву «V» в основании живота, который, казалось, был соткан из теней, заполняющих комнату.

Когда он лег в постель, его тело выгнулось над телом Мэри. Он коснулся ее сосков кончиками пальцев, скользнул к самому верху бедер – и тут Мэри показалось, что, кажется, она уже видела его раньше. Он не говорил, что это был его первый приезд в Белфаст. Не могла ли она уже встречать его в отеле? Или в одном из баров в центре города?

Но она не успела зайти слишком далеко в этом переборе возможностей. С его головой между ног, руками, запущенными в его волосы, и подушкой, подложенной под бедра, ее разум довольно быстро померк.

Мэри кончила. Все ее тело дрожало. И, когда Джеймс положил голову ей на грудь, прижавшись ухом к раскрасневшейся коже, оба они задрожали вместе, как пропеллеры аэроплана с двумя пилотами.

Мэри провела пальцем по шраму над его левой бровью. Как один человек может быть настолько знакомым и совершенно новым одновременно?

Она уже чувствовала, что начинает влюбляться.

– 3 –

2018

После семи лет работы в «СуперШопе» рабочие навыки Мэри были отточены до совершенства. С утра она занималась раскладкой по полкам и перераспределением продуктов (при необходимости), а после обеда садилась за кассу, сканируя покупки покупателей до самого конца смены. Но сегодняшняя рутина, как и нервы Мэри, была ни к черту.

Сначала, перекладывая капусту, она начисто забыла про объем ящика и опомнилась только тогда, когда уровень кочанов на полу достиг ее лодыжек. А потом, уже на кассе, покупателю пришлось простоять примерно с минуту, протягивая ей членскую карточку, прежде чем Мэри заметила ее. В конце концов женщина кашлянула, и Мэри вернулась в реальность, рассыпаясь в извинениях, что, впрочем, отнюдь не убедило всех остальных, стоявших в очереди, в ее вменяемости.

Дженет, начальница, после этого сняла Мэри с кассы под предлогом, что ее помощь нужна на складе. Поднявшись, Мэри пошатывалась. Она сумела прожить большую часть этого дня совершенно без сна и без пищи, но хаотичное вращение шестеренок в ее мозгу, казалось, вовсе не собиралось притормаживать. Она без конца прокручивала перед собой обрывки вчерашнего смятого разговора, и каждое воспоминание о знакомой теплоте голоса Джима вызывало приступ боли.

– В чем дело? – прошипела Дженет, едва они оказались в пустом уголке за переполненными морозильниками.

У ног Мэри одиноко лежал позабытый пакет мороженого горошка. Пиная его концом ноги, она теребила свой значок. Перевернутые буквы надписи Я здесь, чтобы Вам помочь! начинали расплываться.

– Ну же, Мэри, в чем дело? Я хочу как-то помочь тебе, но ты должна сказать, что происходит. Иначе, сама понимаешь… – Дженет неопределенно развела руками.

Мэри понимала ее. Ее продолжали держать в магазине только благодаря Дженет, несмотря на все вопросы, возникающие у более высокого начальства, видевшего ее вахту на станции. Очевидно, она была обязана всегда являться представителем марки «СуперШоп» – как во время работы, так и вне ее. Она и подумать не могла, что людям так важен моральный облик тех, кто раскладывает их покупки по пакетам.

– Я понимаю… понимаю… – промямлила Мэри. – Он позвонил. Вчера ночью. – Слова вырвались у нее, и теперь, в окружающем их пространстве, начали обретать пугающе реальную форму. Это было то, на что Мэри так надеялась и о чем так мечтала, но она все никак не могла избавиться от ощущения, что это какая-то травма вынудила его обратиться к ней. При мысли о том, что ему плохо, а она не может ему помочь, внутри нее все сжималось.

– Мэри…

Дженет не надо было объяснять, о ком шла речь. Только о нем. Она заправила за ухо прядь вызывающе ярко-рыжих волос. На краску для волос была объявлена скидка.

– Я понимаю, это очень странно. За все это время не было ни звука – ни слова, ни открытки, ни письма – и теперь вот такое? – Подняв глаза, Мэри увидела скепсис во взгляде Дженет. – Я знаю, ты думаешь, я спятила. Может, так и есть. Я и так большую часть времени считаю, что схожу с ума, но не сейчас… Не сейчас, когда я снова услышала его голос. Дженет, честное слово, это был он. Я знаю. Он сказал, что я его надежное место. Джим всегда так говорил обо мне. Я просто хочу знать, что с ним все в порядке. Что он не в беде или… А что, если я ему нужна? Мне невыносимо…

– Да ну. Не накручивай себя. Давай начнем сначала, а?

Мэри попыталась сдержать всхлипывание.

– С чего ты решила, что это он? Он сам так сказал? – Дженет понизила голос, словно говорила с ребенком, проснувшимся от ночного кошмара, который не в состоянии слышать ничего, кроме самых простых утешений.

– Это был его голос. Он соскучился по мне и нашел меня, потому что он сказал, что я всегда была тут, с ним, что я тот человек, который никогда от него не отступался.

– Это все было дома?

– Нет, в «НайтЛайне». Он, должно быть, знал, что я там – ну, или как-то выяснил. Может, он был где-то рядом и увидел меня там, или… Я не знаю почему, но я знаю. Вот тут. – Мэри так стукнула себя в грудь, что Дженет испугалась, не останется ли там синяка.

Она взяла Мэри за руку и сжала ее между ладоней.

– Ладно, это ничего. – Вытащив из кармана салфетку, Дженет дала ее Мэри. – Смотри, лапуля, я не знаю, что тебе сказать. Я всегда знала, что у тебя есть голова на плечах, так что я и сейчас не буду в этом сомневаться. Мы поговорим завтра, а сейчас, думаю, тебе стоит пойти домой. Я напишу, что ты заболела – это ничего, нормально. Просто иди домой и ляг. И оставайся вечером дома, хорошо?

Мэри, прижав к глазам кулаки, чтобы сдержать слезы, предпочла проигнорировать этот вопрос.

– Спасибо. И прости меня за это.

– Ничего страшного – а для чего еще нужны друзья, а? – Дженет сжала плечо Мэри. – Ладно, мне надо бежать. Ты иди потихоньку… И, знаешь, не говори об этом никому, ладно? Мне тут еще только восстаний не хватало. А если кто спросит, скажи, у тебя просто мигрень. Сволочи они все.



Мэри старалась проводить в своей квартире как можно меньше времени. Своими размерами та больше напоминала комнату в общежитии, но это было лучшее, что она могла себе позволить. Там была кухня, она же гостиная, крошечная спальня и ванная с самым громким в мире краном. Она, в общем, отвечала всем нуждам Мэри, притом что у нее все равно не было слишком много вещей, но иногда она смотрела на этот серый казенный ковролин, на потрепанные облезлые обои и думала, как же она оказалась здесь в свои сорок, когда ее тридцать казались такими многообещающими?

Мэри понимала, что после исчезновения Джима она могла винить в своей изоляции только саму себя. Мать время от времени звонила ей, но Мэри всякий раз говорила с ней легким радостным голосом и под любым предлогом уклонялась от ее визитов. Все три ее младших брата, ни с кем из которых она не была особо близка, уже завели собственных детей; и даже бывшая тусовщица Мойра, ее старинная подруга из Белфаста, была замужем, имела двоих детей и ждала третьего. Это само по себе было достаточным поводом для потери связи, но в глубине души Мэри знала – тот факт, что она не отвечает на звонки и смс, не прошел незамеченным.

У нее были знакомые в Лондоне – волонтеры в «НайтЛайне», Дженет, – но все они были в достаточной мере случайны. Это не значило, что ее не приглашали в разные места, но Мэри от всего отказывалась. Все равно большинство событий приходилось на вечер, а все знали, что в это время она будет на станции. Сначала они пытались уговорить ее пропустить день-другой. Дженет была особенно настойчива – она хотела, чтобы Мэри вообще прекратила эти вахты с табличкой.

В первое время Мэри была настороже. Кто Дженет такая, чтобы говорить Мэри, как она должна справляться со своей потерей? Но со временем она поняла, что таким образом Дженет заботилась о ней. Однажды Мэри почти попыталась объяснить ей причины своей вахты. Для нее самой они всегда были очевидны – как рамки, поддерживающие само ее существование в отсутствие Джима. Потому что мне нужно делать хоть что-то; потому что я обещала всегда быть его надежным местом, что бы ни случилось; потому что любовь – это не что иное, как терпение. Но у нее сжалось горло, и она пробормотала ту же отговорку, которую всегда использовала, отбиваясь от подобных вопросов: Всем надо как-то устраиваться.

Теперь, захлопнув за собой входную дверь, Мэри направилась прямо в ванную, умыть распухшее лицо. Взглянув в зеркало, она с трудом узнала девушку, на которую сворачивали шеи по пятницам на Атриум-роуд, ту самую, что приворожила Джима на месте, похитила его сердце и направила по новому пути. Он всегда называл Мэри красавицей. Но одно дело – сказать это кому-то, а совсем другое – заставить его в это поверить. Всякий раз, как руки Джима замирали, когда он расстегивал ее платье, или он застревал гребнем в ее волосах, расчесывая их, она обретала еще немного уверенности в своей красоте.

При одной только мысли о его руках, бегущих по ее шее, ей стало больно от тоски. Она вышла в коридор, чтобы снова схватить свою сумку, но в спешке задела по пути шаткий шкафчик. Его содержимое вывалилось на пол – и среди прочего все записки, которые Джим написал ей, лежавшие в обувной коробке с краями, потрепанными от частых прикосновений.

Мэри опустилась на колени. Сейчас было совсем не время копаться в воспоминаниях. Джим позвонил ей, и, пока она не узнает, в чем дело, она должна нести свою вахту с удвоенной силой. Вообще-то она уже давно должна быть с табличкой на станции. Что, если он пришел туда, как в старые времена, после долгой смены, ожидая увидеть, что Мэри ждет его возле турникетов? Шансы на это были выше, чем всегда. И оказаться не первой, кто увидит – кто обнимет его, – было совершенно немыслимо.

Она сгребла рассыпавшиеся воспоминания, но глянцевые картинки и скользкие кусочки ламината вырывались из ее дрожащих пальцев. Джим обычно покупал все это, где бы он ни был, и в Англии, и за границей, надписывал их по возвращении и, пока Мэри спала, распихивал везде по дому, чтобы она отыскивала их. Тут были открытки с Мостовой гигантов, с каждым туристическим видом Лондона, одна с конференции в Сингапуре, одна из Вашингтона. Она перевернула открытку, лежащую сверху. Кажется, это из Бразилии.

Я видел Копакабану! Горы! И Центр конференций (как бы скучно это ни звучало). Короче, я объездил полмира и все же не нашел места, где предпочел бы оказаться вместо того, чтобы быть с тобой.
Всегда твой
Джим хххх

Мэри знала эти слова наизусть. Раньше, когда она не могла спать от тоски по Джиму, она приходила сюда и перечитывала все открытки по очереди, как будто, собранные вместе, они составляли сказку о счастливых временах, которая могла ее убаюкать. Но в последние годы она стала строже к себе. Она старалась заглядывать в коробку не чаще чем раз в неделю, и только тогда, когда волновалась, что может забыть какую-нибудь из его фраз.

– Где же ты, Джим? – пробормотала она, проводя пальцем по его подписи.

Она не знала, сколько просидела так, в забытьи, утонувшая в воспоминаниях о его теплой ладони на своих встрепанных спросонья волосах, о робкой улыбке и подмигивании, когда он видел, что она нашла одно из его посланий. Наконец она поднесла открытку к губам и положила обратно до того, как руки откажутся расставаться с ней. Уборка подождет. Она вскочила и с новообретенной энергией выбежала за дверь, таща за собой рюкзак.

Уже семь лет в ежедневной рутине Мэри не было никаких перемен. Она молилась об открытке, об смс, об анонимном имейле – о чем угодно, говорящем о том, что Джим в порядке. Но тщетно. Казалось, что о звонке можно даже не мечтать, особенно если учесть, что Джим не любил телефон. И то, что он был очень скрытным, тоже не помогало. Так что, если он теперь дал знать о себе таким образом… Это же крик о помощи, верно? Это должно быть так. Мэри на секунду крепко зажмурилась, стараясь отогнать всплеск надежды, что вчерашний ночной звонок может означать возвращение Джима домой. Если желать слишком много, не получишь ничего.

Она услышала станцию до того, как увидела ее. Собственно, когда в ее поле зрения попал сам ярко-голубой фасад, было невозможно разглядеть, что творится у входа, из-за скопившейся плотной толпы пассажиров. Должно быть, какая-то проблема на линии, потому что, похоже, никто не мог пройти за ряд турникетов, а несколько поднятых рук с телефонами пытались снять на видео хаос на станции, чтобы объяснить своим близким, почему они задержались.

Господи, вот только этого ей не хватало именно сегодня. Мэри ничего не видела сквозь море толпящихся тел, как же кто-то сможет заметить ее саму? А если Джим приедет… Ну, хотя бы он будет знать, что она попыталась, подумала Мэри, торопясь перейти дорогу. Пришло время вступить в борьбу.

Неудивительно, что никто не был счастлив получить локтем в бок от широкоплечей женщины, бормочущей извинения на ходу. Мэри, в общем, привыкла к определенному количеству направленного на нее раздражения за то, что смела занимать место в общественном пространстве станции, но сегодня все было совсем плохо, ну, или ей так казалось – тычки и толчки со всех сторон, ругань, злобные взгляды. Но она не сдавалась – сегодня на кону стояло слишком многое. После заметных усилий она добралась до своего места, утерла пот со лба и несколько раз глубоко вздохнула. Толпа стискивала ее со всех сторон. Обычно она не страдала от клаустрофобии, но теперь начинала ощущать нечто подобное.

Вдруг началась суета. Тела со всех сторон от Мэри потянулись вперед. Она завертела головой, пытаясь понять, что происходит. Похоже, на станции открылись двери поезда, но турникеты все еще были закрыты. Уййй! Зачем открывать эти двери, если толпе некуда деваться? Все это только усугубило давку.

Мэри велела себе не обращать внимания на хаос и заниматься своим делом. Но как? Во всей этой тесноте и давке вокруг даже вытащить табличку из рюкзака было непросто. Она чувствовала, как пот стекает у нее по спине и по лбу. Еще хуже, что ее пальцы тоже были потными. Они скользили по табличке. Но ее нельзя уронить. Все эти нетерпеливые бесчувственные ноги тут же раздавят ее.



Она впилась в табличку ногтями. Лучше уж повредить картонку, чем совсем ее потерять. Надежно ухватив, она дрожащими руками подняла табличку на обычную высоту. Даже чтобы просто удержать ее, надо было изо всех сил прижимать руки к бокам. Но люди все равно считали, что она занимает слишком много места. О боже! пробурчал кто-то. Нашла время, раздался крик так близко от Мэри, что она ощутила брызги слюны у себя на щеке. ОТВАЛИ С ДОРОГИ.

Какая-то ее часть хотела так и поступить – уйти с их дороги, вернуться в квартиру, подальше от этого жуткого торнадо толпы. Тесноты, жары, шума. Это было слишком. Все это было слишком. Но тут мысль о Джиме, о прошлой ночи, о его звонке снова пришла к ней. Ты никогда от меня не отступалась. Ну что ж, она и теперь не отступится. Она распрямила спину, и тут ей под ребра ударил локоть. Ее тоска мгновенно сменилась яростью. Выпустив табличку из одной руки, она вцепилась в задевшую ее руку.

– Ради всего святого, дайте же мне вздохнуть, черт побери!

Голос Мэри прозвучал втрое громче обычного, и все вокруг стихло. Но она не поняла этого, потому что у нее звенело в ушах, пространство вокруг вращалось, а вспышки белого света, мелькавшие перед глазами, сменялись красным мигающим огоньком телефонной камеры, снимающей все это на видео.

Вот так Мэри О’Коннор и стала сенсацией Интернета.

– 4 –

2005

Мэри сжала вместе босые ноги и сняла со своей джинсовой юбки нитку, следы неудачной утренней работы над своей последней лоскутной картой. На скамейке справа от нее стояла упаковка пива на четыре бутылки и большой пакет хрустящих чипсов. Не слишком ли это запросто для второго свидания? Между тем, чтобы показаться небрежной, и тем, чтобы случайно разрушить всю романтику, такая тонкая грань. Но Мэри запаниковала в магазине, выбирая вино – а вдруг к этой бутылке понадобится еще и штопор, – и схватила первое, что попалось под руку. А теперь уже было поздно; Джеймс ехал к ней на такси из городского аэропорта, и у нее не было времени побежать обратно и попытаться вернуть свои покупки.

Второе свидание – очень волнительная штука, и нервы Мэри ощущали это на всю катушку. Тогда, две недели назад, то утро после предыдущей ночи тоже принесло свои испытания (отсутствие сменной одежды, нечем привести себя в порядок), но там, с Джеймсом, все было так естественно, а потом ему надо было бежать, чтобы успеть на самолет. Он взял у нее номер телефона, поцеловал на прощание, и тут же, она еще даже не успела выйти из номера, прислал сообщение. Серьезно – я хочу снова увидеть тебя. До скорого. Дж. х

На следующий день он позвонил и, не рассыпаясь в долгих любезностях, сказал, что купил билет в Белфаст, через одну субботу. Я же сказал – до скорого, верно? Ты будешь свободна? Не заставляй мужчину умолять, Мэри. В тебе еще осталось столько загадок. От одного звука его голоса Мэри ощутила слабость во всем теле. Она тут же велела себе собраться. Ничто так не отталкивает мужчин, как неспособность справляться со своими эмоциями. Да, я буду свободна, сумела ответить она перед тем, как повесить трубку и с визгом зарыться в подушку.

Мойра с радостью согласилась подменить ее, хотя, точно гончая, вынюхивала возбуждение в голосе Мэри. Как она ни пыталась его скрыть, Мойра все равно догадалась и страшно изумилась: Как, ты – и с парнем? Ты в порядке вообще? Как будто Мэри нуждалась в напоминаниях, что она, отринув свои вольные годы без привязанностей и симпатий, прямиком устремилась в средний возраст.

Но под восторгами пряталось и чувство вины. С тех пор как Да пять лет назад бросил работу, потому что у него в легких нашли несколько опухолей, Мэри всегда ужасно себя чувствовала, уходя из дома больше чем на час. Вдруг что-нибудь случится, а ее не окажется рядом? Но Джеймс приезжает только на два дня, и они не будут уезжать далеко от дома. Мэри никогда не забывала о своих обязанностях – дочери, сестры, друга, – но сейчас, впервые за всю свою жизнь, она начала надеяться, что может обрести какую-то свою жизнь за их пределами.

– Вот это зрелище для усталых глаз.

Сердце Мэри забилось. Она не думала, что он приедет так быстро, но он определенно был здесь – такой же красивый, каким она запомнила его под лучами летнего солнца, с кожаной сумкой, заброшенной на плечо. Он бросил ее к ногам Мэри, и она поднялась поцеловать его. Вот он – шанс проверить, что искра не исчезла.

Джеймс, во всем легкий, склонился к ней. На его нижней губе была трещинка, и Мэри почувствовала ее шероховатость своими губами. Она провела руками по завиткам волос на его шее и теснее притянула его к себе, вдыхая его запах – дымный, с легким оттенком сосны. Опьяняюще. Его язык скользнул по ее языку. Мэри почувствовала, как химия между ними подымает ее над парком, над ней самой, волшебным, но совершенно неприемлемым в общественном пространстве образом.

Она отстранилась.

– Ну, добро пожаловать в Парк Виктории.

Но Джеймс совершенно не смотрел по сторонам, он сел на дальнем конце скамьи и положил одну руку на спинку так, чтобы смотреть прямо на Мэри.

– Ты выглядишь потрясающе.

– О, ээ, да… спасибо. – Мэри никогда не умела получать комплименты. Она выбрала изумрудно-зеленую шелковую блузку с короткими рукавами и оборками вокруг шеи, самую женственную из того, что могла себе позволить. Вырез на ней был слишком рискованным, чтобы ходить на работу, но вот, кажется, он наконец обрел благодарного зрителя. – Как твои дела?

– Как обычно. Был занят. Всеми возможными жалобами на ухо, горло и нос.

Мэри открыла рот, чтобы спросить еще что-нибудь о его профессиональной жизни, но Джеймс перебил ее.

– Работа – последнее, о чем хочется говорить. – Он приподнял бровь, и Мэри взмолилась, чтобы ему не вздумалось обсуждать ее поведение в прошлые выходные. – Скажи, чем бы тебе хотелось заниматься вместо этого?

– То есть?

– Ну, конечный результат. Тот, о котором мечтаешь, пока занимаешься реальной работой. Мне всегда кажется, это очень о многом говорит.

– Я не знаю.

Никто никогда не задавал Мэри таких вопросов. Как будто Джеймс мог смотреть ей в самое сердце; она почувствовала это тогда, над тарелкой с кусками курицы, а сейчас ощущала еще сильнее. Может быть, он знал, невзирая на ее слова, что у нее все-таки был ответ. Но она никогда никому о нем не говорила. При том, что происходило вокруг, это было неважно и нерелевантно. Но впервые с того момента, как Да поставили диагноз, Мэри почувствовала, что рядом с Джеймсом может смотреть в будущее. Он спросил, потому что хотел это знать, ему было важно.

– Знаешь. Ну же? Иначе откуда этот румянец?

Глубоко вздохнув, Мэри слегка отвернулась, так чтобы видеть его реакцию только боковым зрением.

– Я бы хотела стать художником. Художником по ткани. Я делаю такие карты. – Мэри вытащила из кармана телефон, открыла фотографии и нашла там галерею картинок, которые никогда никому не показывала. Теперь же, сказав это вслух, она должна была доказать, что все это больше, чем просто каприз.

Минуту или две Джеймс молчал. Мэри смотрела, как он перебирает картинки. У нее не было настоящей камеры, и она делала все фотографии своим «самсунгом» со слабым разрешением.

– Мэри, это потрясающе. Ты берешь заказы?

– Скорее нет. Я просто делаю их в подарок. Только своим, в семье, больше никому.

– Но ты можешь зарабатывать этим деньги. Много денег, продавая их нужным людям. Ты можешь начать свой бизнес, у тебя будет много заказов…

– Эй, эй, мне кажется, ты как-то слегка увлекся.

– Я не буду настаивать – пока. Садись сюда.

– Что?

– Вот сюда. Раз уж я завладел твоим телефоном, то, я уверен, что ты хочешь, чтобы мы сфотографировались вместе. Чтобы распечатать, повесить на стенку…

– Да, конечно, в рамке из сердечек.

Джеймс ухмыльнулся.

– Садись сюда. – Он обхватил ее рукой за талию. Камера вспыхнула. Мэри поторопилась отодвинуться, чтобы не слишком уж привыкать к его руке на своем теле.

– Как, уже? – Его лицо все еще оставалось сантиметрах в двадцати от ее лица.

– Чтобы ты не устроил ничего такого.

Джеймс облизнул нижнюю губу.

– Зануда. – Он поцеловал ее в щеку. – Итак, карты – это великий план. А что привело тебя в отель?

– Я всегда там работала. – Мэри пожала плечами, и это вышло небрежнее, чем она рассчитывала. Не больно-то вдохновляюще, да? Организовывать праздники для других, и потом за ними убирать. – Я начала подрабатывать там с шестнадцати. А когда закончила школу, стала работать на всю катушку.

– Пожизненно?

– Типа того.

Мэри думала, что почувствует осуждение. В конце концов, Джеймс был из состоятельной семьи. Чтобы понять это, не нужно иметь ученую степень. По большому счету, может быть, он не был уж настолько богат. Но все равно было ясно, что он жил в совершенно другом мире. Говорил на совершенно другом языке. Для Мэри все это значило – не волноваться о том, что зарплаты может не хватить до конца месяца или что какие-нибудь неожиданные расходы внезапно погребут всю семью. Ей хотелось бы обидеться на Джеймса за его относительное богатство – за то, что оно может купить ему столько свободы, – но у нее почему-то не получалось.

– Мой папа болеет, – добавила она.

– Мне очень жаль.

Она понятия не имела, зачем это ляпнула. Это прозвучало так нелепо, так странно – этот прогноз, рассеивающий свои ужасные семена в воздухе среди парашютиков одуванчика.

– Извини. Я не знаю, зачем это сказала. Я не хочу, чтобы ты меня жалел.

– Не волнуйся – я не буду. Я же вижу – ты сильная.

Мэри слегка приподняла в полуулыбке губы.

– Если хочешь, можешь рассказать мне об этом. А если не хочешь, можем поговорить о чем-нибудь другом. Например, о карте, которую ты мне сделаешь.

И тут Мэри, не выдержав, излила душу. Ей так нравилось, что Джеймс не перебивал, что дал ей выплакаться и высказать все то, в чем она так боялась признаться даже самой себе: что она любит свою семью, но иногда ей кажется, что она живет в этом доме с тремя подрастающими братьями, как в западне, а лучшие годы ее жизни проходят мимо. Что она не может представить себе, как будет без папы, но не знает, насколько еще хватит маминых сил ухаживать за ним. Плача, Мэри не думала о том, как выглядит ее лицо, о том, что вся косметика расплылась. Она приняла и салфетку, которую предложил Джеймс, и плечо, чтобы выговориться в него.

– Ему повезло, что у него есть ты. Им всем повезло.

Мимо прошла кучка подростков, с лицами, скрытыми под капюшонами. У одного был магнитофон, каких Мэри не видела много лет, да и то только у старьевщиков в Ньютонарде. Когда шум вдалеке затих, они снова оказались наедине. Она предложила Джеймсу еще бутылку пива, третью. Тогда она не выпьет ее сама и не будет вести себя как идиотка.

– Ну, а ты – какой у тебя главный план? Раз уж я рассказала о своем, – спросила она.

– Боюсь, у меня его нет.

– Херня!

Джеймс взглянул на нее, заметно удивленный. В Мэри всегда присутствовала вспыльчивость, но большую часть жизни она старательно подавляла ее, стремясь, чтобы все вокруг были счастливы. У Джеймса была какая-то способность раскрывать резкие черты ее личности. И она наслаждалась возможностью дать им выход.

– Клянусь, офицер! Я не обманываю. По крайней мере, ничего похожего на твои карты.

– Совсем ничего?

– Ну, я знаю, что не хочу заниматься тем, чем занимаюсь.

– Медициной?